Бардо

Без глаз

«О высокородный, то, что называют смертью, уже настало. Ты покидаешь этот мир, но не ты один – смерть приходит ко всем. Не цепляйся, из-за привязанности и слабости, за эту жизнь. Пусть слабость заставляет тебя цепляться за нее, ты не сможешь здесь остаться. Ты не добьешься ничего, только лишь будешь блуждать по сансаре. Не цепляйся за этот мир; не будь слабым».

Бардо Тхёдол. Тибетская Книга Мертвых.

Он все еще жив, но жива ли она? Роман вырывает глазницы из глаз. Глаза из глазниц. И ищет без глаз. Куда же идти?

Так. Так. Так. Нужно действовать. Сейчас. Время – деньги. Деньги?! Да он рехнулся?! Зрачки укрыты от солнца. Смочены в слезной жиже. В борще. Борщ. Время – деньги. Вот же сраный урод! Сколько слез в этих словах. Они зарыдали бы все. Не хватило бы места для слов. Сукин-Бенджамин-Франклин-сын. И что, откупился? Сучара. Время – это жизни.

Непонимание. Боль. Обида. Покой. Когда-нибудь – да. Но что мы сделали не так? В какой момент это произошло? Когда и как это началось? Правда ли, что мы виноваты? Перед кем? Перед Богом? Если так, то можно ли как-нибудь перед ним извиниться? Окончательно. Чтобы простил, а не хихикал в трубку. Дайте мне Его номер. Я позвоню Ему.

Время – это жизни. Ее жизни. Верины. А что, если она? Если. Умерла. Сейчас. Телефон. Дрожащими щупальцами рук Роман вынима-вынима-вынимает карман из рук. Рукипальцы Романа больны судорогой. В них потеет телефон. Что делать, если пропал человек? Что бы сказал тот мудозвон? Каков номер Бога? У меня для Него срочная новость. Мир, который Он создал, дерьмо. Хотя, наверняка все так и задумывалось. Верхи всегда в курсе.

Давай. Полиция. Номер. Ноль два? Сто двенадцать? А код? Без кода? Нет, вот. Отдел МВД. Телефон. Круглосуточно.

Роман набирает. Ало.

– Ало.

– Гудок.

– Ало?

– Гудок.

– Ало!

Никто на той стороне не алё. Эй, ты, никто! Позвони другому. Кому? А ну-ка, еще раз! Роман набирает.

– Ало?

Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.

Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.

Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.

Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.

Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.

Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.

Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.

Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.Гудок.

– Ало!?

Ничего. Никого. Ни на что. Нет ответа. Ладно, может, другой номер. Какой? А вот этот. Так это тот же самый! Ну так да! Он один у нас: – Единый Номер Нескорой Помощи. И снова, и снова, и снова гудку по морде вопросом:

– Ало?

– Вы позвонили в отдел *Невнятная речь*.

– Не понял вас? Можете повторить?

– В настоящий момент все линии заняты. Пожалуйста, подождите.

– Хорошо. Жду.

Долго. Ну, подождал.

– Ало?

– Гудок.

– Ало!?

– В настоящий момент все линии заняты. Пожалуйста, подождите.

– Пожалуйста, подожду.

Роман выбрасывает намерения надежды на ветер. Звонок – не единственное решение. Есть и другой путь.

Романовы мысли рассыпаются,

как ртуть.

перед ним строгий,

как прутья,

день.

где же то доброе,

как овчарка,

слово,

которое Романову носу поможет

не слышать больше

ее сладкий,

как ад,

аромат?

как найти

то,

что ты

потерял?

И где быть, когда больше не для чего жить? Многие спрашивают, но об этом расскажет лишь место окончательной регистрации граждан. Вера, проснись.

Но есть и другой путь. Мыслетрясение успокоить. Даже найдя Веру, тепла не найти. В жару так холодно. У нас же нет теплой воды, только горячая холодная. Лишь обжечься. Согреться невозможно. Мыслетрясение успокоить. Ампулу жизни в мозг! Внутривенно надежду! Надо искать, пока есть ЧТО.

Не ответили. Ну, конечно. Не отвечают. Никогда не отвечают всегда. Это как тот случай. Недавно. Ужасный. По новостям показывали. Канис. Канюс. Камюс. Как его, не помню. Молодой. В Кемерово. Пытал девушку. Более ста травм. Ее звали также. Вера. На протяжении трех с половиной часов убивал, издевался. На живом и нет живого места. Соседи звонили в полицию. И что те сказали? Вызов сотрудникам полиции передали. Направят экипаж. *Невнятный бубнёж* И все. Задушил шнуром от утюга. Так и не приехали. Жалко родителей. А кто виноват? Ужасно жалко всех кроме людей. За бессердечие их надо бы застрадать до смерти. Ладно, придется пешком. Где ближайшее отделение несбывшихся грез? Жалко всех, не жалко никого.

Обугленные глаза Романа вперлись в карту. Недалеко. Ноги поплелись призрачной пеленой штанов и плетутся по проулочным путям и проездам, мимо подъездов. До сих пор. Голые колени упираются в костер. Выжженная земля под его руками. Он ползет.

Он идет. А сейчас бы упасть на колени. Так, чтобы сломались. Со всей силы. Чтобы асфальтовый рот пил кровь. И дробились кости о прыщавое лужами лицо. Припасть щекой к горячему шершавому асфальту и стереть себя в кровь в его объятиях.

За эти десять слишком месяцев Роман так и не понял до сих пор. Не понял почему. Он не знает почему. Не понимает почему. Роман не знает почему. Почему? Беги в поле, спрашивай его. О чем? О том, почему так – ВСЁ. Тебе в ответ то поле покачается колосьями. Идиот. Нужно идти, всегда идти дальше и гнать мысли, что это конец. Конец только однажды бывает концом. Но это невозможно! За что она так с ним?

Брести малюткой-крошечной-ночью в огромной солнцевидной ночи, проглоченным жизненным ртом, растворяясь постепенно в желудочном соке бесконечного дня. Соваться повсюду с бестолковыми сновидениями и желаниями своей крохотульки-ночи. Соваться к себе с вопросами. Со своими Мне-страшно-идти. Идти – это единственное, на что человек способен.

Как песочный человек, песочными ногами увязающий в липком времени, увязшем в песочных часах, которые то и дело переворачиваются с боку на бок. И слов нет. Даже нечего сказать. Туда-сюда. Прилив-отлив. Душно, жарко, вязко, медленно и бесконечно до единственного конца. В часах, в которых каждый миг похож на все, но ни на что не похож. Похож на гудок. Но никто не ответил. Никто и не звонил. Все было быстро, как отсос.

Жизнь – это очень просто. Жизнь человека – это тело. У нее две ноги: рождение и смерть, а между ними болтается галлюцинирующий член – процесс гниения. Член, который ты сам должен глотать в позе уробороса и не давиться. Своего собственного сокровенного счастья во имя.

для чего тогда все?

чтобы быть навсегда.

да,

но нас никогда

никогда никогда

не будет

навсегда.

Ты будешь ходить, маленький, как великан, полный и жирный до совершенства, полный до несовершенства, до ничтожного мига, до бесконечности полный горя, решать, что важнее: безопасность или жизнь.

И час за часом,

небо за небом

ты будешь там,

где ты еще не был,

пока не закончится тело.

А еще что? А что еще? А с Романом что? А с Романом любовь. Это такая странная шутка из мира отсталых животных и умных тоже любовь ощущение такое что вот-вот-вот-вот и все сдохнешь или окажешься в раю так оно и есть странная шутка штука любовь такое ощущение что вот-вот ощущение словно сдохнешь а оно так и есть вот ты и сдох ха-ха дебилоид. Любовь не идеальна. Она лучше, чем идеальное. Она ужасна. Любовь все время пытается залезть в стиральную машинку, отмыть, постирать себя, высушить, укутаться в чистые и белоснежные, как новые божественные простыни, слова. Но из раза в раз обнаруживает себя в нижнем белье, заляпанном спермой и краской ненаступивших месячных. Природа получает свое, затем влюбленные ненавидят друг друга, и вся прочая параша, которую отлично знают все лошары, и кончается все это дело быстро, как конча после пяти раз подряд.

Полный отстой. Да-а-а. И, да-да, простите, извините, что-то я немного обронился на пол, и текст поплыл, как бухой. Вот так вот это выглядит, когда я расслабляюсь и перестаю пытаться вам понравиться. А вы думали, те унизительно-понятные предыдущие главы – это все, на что этот текст способен? О нет, этот Роман – очень даже непонятный парень. Такая вот она, Романтика. Ах, кто ее понимает?

Забавно. Я могу над вами издеваться, сколько захочу. Вы же все равно поверите в бредятину, которую я расскажу вам про Романа. Ваш мозг просто удалит все эти предложения, как нежелательные. Как так? Ваш мозг – шпион Романа. Бывший агент КГБ. Ниндзя. Служит СССР и мне. Да-а-а. Поверите и правильно, ведь вся эта история – правда. В подтверждение могу предоставить все исписанные мной страницы текста. Постойте. Так они же перед вами! Кстати, о кроватях.

Любовь лежит спокойно только на решетчатых, когда ее к тому же еще насилуют двое-трое. Вот такая она неспокойная, ей нужна драма, она такая милашка, ей скучно, она ясна несчастно-безумным. А еще у нее очень липкая слюна и рассчитано все на то, чтобы ты съел себе зубы. Згхубы? Где все мои Згхубы? У-у-у, чиво жи я сразу ни понел шо Валька токая праститутка?

Рассчитано на то, чтобы ты захотел быть ничем, ничто не значить. Без губ, без тела. Ничто не ждать и ничего не получать. Ничего не знать и ничего не узнавать. Это как тот случай.

Перед глазами ее локоны рвут свое пузо от хохота. Красиво-Верины локоны. Им смешно. Хотя только что было грустно. Два полных бокала пива стоят перед ними. Все мысли на столе. Четыре бокала выпиты. Вера сидит напротив. Роман глотает каждый ее вдох. Каждые ее глаза, каждые ее русые волосы. И вдруг. Опять. Тревога.

Не понятно откуда. Может быть, из-под стола, может быть, из кухни ресторана. Или тревогу приносит официант, или она падает на Веру с потолка. Но неожиданно ее глаза опустошаются. Лишь на миг, на секунду. Затем возвращаются. Люди смеются, говорят о пустяках. Кто-то заказывает себе бургер. А Верины глаза опять повисают в пустоши.

Роман не понимает, смотрит она в сторону или в никуда. Раз за разом ее глаза пропадают и возвращаются. И опять застывают. Смотря сквозь все существующее. Страх. Страх завладевает костями Романа, когда он машет перед ее глазами руками, а она ничего. Ничего.

– Вера? Что с тобой?

– А? Ничего. А что?

На этих словах тело решает напасть. Резкая судорога толкает Веру в грудь и подчиняет себе ее всё. Вера рвет. Белки пожирают зрачки. Остается лишь одна невыносимо белая и безжизненная: пустота в глазах. Дьявольский ритм ромит.

Роман не понимает, что дальше, что делать, что нужно, что происходит, что важно. Он перемахивает через стол, хватает салфетки, держит Веру за голову, бережет затылок. В ужасе. Кричит ей в белые глаза, просит успокоиться, умоляет, зовет официанта, все смолкают. Из Вериных глаз идет дождь, она то приходит в сознание, то…

– А? Что?

– Что с тобой?

– Где я?

– Только, пожалуйста, успокойся.

То оглядывается вокруг, видит, где она и снова уходит в кошмарный припадок из невозможных снов. То оглядывается вокруг, видит, где она и рыдает в ужасе от того, что вокруг и где она, то оглядывается и уходит снова, все повторяется снова, все повторяется снова, все повторяется.

– Что с ней?

– Я не знаю, вызовите скорую, пожалуйста.

– Надо положить ее куда-то. На улице есть лавочка.

– Лавочка? Вы с ума сошли? Там же снег идет.

– Хорошо. На стол ее.

Это бармен. Его лицо вопрошает, что это за бред. Оглушенные страхом зрители озираются на происходящее. Бургер остывает на ужаснувшемся столе. Что с ней происходит? Кто это? Но на лицах не сострадание, нет, травяной сбор: из отвращения, страха и тревоги.

За руки, за ноги! Это нечто вырывается. Бармен с Романом пригвождают Верино тело к столу. Кладут набок несчастную голову. Держи ее! Скорая будет где-то через десять минут. Романовы руки держат Верины щеки. Еще немного. Только, пожалуйста, успокойся.

– А? Что? Где я?

Верины прицелы не фокусируются. Ее пугает все, даже сам испуг. Она сканирует предметы вокруг и решительно падает в судорогу. Зрители устали от ужаса и возвращаются к ужину. Пытаются заткнуть свои уши разговорами о ерунде. Чушь из их ртов заглушает биение Веры о стол. Стук дрожи. Никто не поможет. Всё невозможно.

– Скорая!

В паб врываются люди в спасительной одежке.

– Так. Что с ней?

Глотая икоту и отвращение с колой, зрители вздрагивают на стульях. Затем вновь забываются в разговорах.

– Так что с ней?

– Думаю, это эпилепсия. – Твердит Роман и сам не верит.

– А раньше бывало такое?

– Нет, но врач говорил, что может.

– Ясно. Берем ее.

Носилки вносят в бар. Кто-то смеется и чешет зад. Два бугая хватают приступ, пытаются поднять его и вынести. Впопыхах бежит официант. Вам как: картой или налом? Картой или налом?! Эй! Оплатите, а то ее вещи мы себе оставим. Да подождите вы!

Пока любимое создание хватают медработники, Роман платит всем, чем может. Агонирующее тело рвется из кожи. Чек возьмете? Не забыть все вещи. Сумка. Телефон. Проверить еще раз. Носилки с трясущимся живым Вериным трупом выносят из бара. За ними бежит сердце Романа. Бургер доедается.