Бархатные тени

Глава четырнадцатая.

Действовала она быстро и ловко. Я увидела, как вода окрасилась коричневым, когда она смыла краску с моей кожи. Когда все было сделано, она надела на меня ночной чепец, завязала его потуже, и натянула через голову рубашку. До этого я не задавала вопросов, захваченная настойчивостью ее действий, но теперь спросила:

– Ты должна сказать мне, зачем…

– Здесь мужчина, он ищет девушку. Мы покажем ему девушку, которая больная лежит в постели. Он увидит, что это не та девушка, что он ищет – и уйдет.

Кристоф Д'Лис? Но как он выследил нас, и почему миссис Плезант впустила его в дом? Неужели Сели проболталась сразу же после нашего ухода? А что до роли, которая мне предложена… я была уверена, что не сумею ее сыграть. Но у меня уже не было времени возражать, да если бы я и воспротивилась, решения здесь принимала не Сабмит.

Она опорожнила таз с окрашенной водой в помойное ведро, затем убрала полотенце и губку в умывальную тумбочку и заперла ее.

– Она велела передать вам, что молодая леди надежно спрятана. А если он увидит больную девушку, то решит, что те, кто ему наболтали, ошиблись. Он не станет крутиться здесь и выслеживать. Вы больны, мисс. Запомните это… взаправду больны.

Когда я снова улеглась, широкие складки ночной рубашки окутали мое тело, и мне вдруг захотелось стащить через голову это одеяние. Однако лучшее, что я могла сделать – это отвернуться от двери и надеяться, что сумею разыграть немудреную роль прикованной к постели страдалицы. Комната была не слишком ярко освещена, а единственное окно – довольно далеко.

– Полежите. – Сабмит задержалась возле меня, чтобы повторить свистящим шепотом: – Вы взаправду больны!

Я не нуждалась в напоминании. Я и впрямь была больна: от нервного страха мое похолодевшее тело сотрясала дрожь.

Слух мой обострился, возможно, из-за того, что я стремилась уловить малейший шорох. Сейчас я слышала глухие шаги в коридоре, зная, что они направляются к моей двери. Она распахнулась, и я так напряглась, что мои мускулы заныли от боли. А я должна была оставаться безразличной, не сознающей, что происходит.

– Смотрите, масса, – голос Сабмит, смиренный, каким я никогда его не слышала раньше, звучал отголоском дней рабства, когда она была вещью, а не личностью, – вот эта девушка. Она из тех, кто развлекает джентльменов, но она сейчас шибко больна. Вы сами можете видеть, масса…

Мои глаза оставались закрыты. Шаги приблизились к постели. Затем меня схватили за подбородок и повернули голову. Я так испугалась, что невольно открыла глаза и взглянула в лицо, которое никогда не забуду. Однако впоследствии у меня появились более веские причины, чтобы оно навечно врезалось в мою память.

Это был тот молодой человек, которого я видела на балконе с Викториной. Он был красив, черты его отличались почти женственной тонкостью. Однако узкая линия усов и небольшой, но волевой подбородок явно указывали на его пол. Его брови под необычным углом поднимались над глазами, а они были самым странным в его внешности. Они были непохожи на любые другие человеческие глаза, когда-либо виденные мною. Их цвет приближался к янтарно-желтому, а зрачки были ненормально большими и черными.

Растущий страх помог мне сыграть мою роль удачнее, чем если бы я действовала сознательно. Я слабо застонала и закрыла глаза под этим пронизывающим взглядом, уставленным на меня так, будто он хотел изучить не только мои черты, но даже мысли.

Он убрал руку, и я позволила своей голове упасть на подушку.

– Видите, масса – здесь нет никого вроде той девушки, о которой вы спрашивали. Миссис Плезант, она ведь так запросто не пустила бы вас взглянуть, кабы мы врали. – Сабмит быстро отбросила свое смирение, из чего я вывела: она уверена, что наше испытание близится к концу.

– Я еще поговорю в должное время с твоей хозяйкой. – У него был слабый акцент.

Наконец он ушел. Я услышала, как закрывается дверь, потом – звук шагов, удаляющихся по коридору. Тогда я села в постели. Чем скорее мы с Викториной покинем этот дом, тем лучше. Конечно, Алена уже нашли, и он на пути к нам. С его возвращением кошмар кончится. Я не сомневалась, что Ален Соваж сумеет справится с Кристофом Д'Лисом. Сабмит не возвращалась, и я, чтобы не терять попусту времени, оделась и привела в порядок волосы. Но когда я ткнулась в дверь, то обнаружила, что она заперта. Сделала ли это Сабмит для того, чтобы сюда никто не проник? Но даже если она поступила так ради моей безопасности, я все равно вознегодовала. Надо было уходить! Я подозревала, что Кристоф Д'Лис не из тех, кто легко отступается. А насколько далеко простирается желание миссис Плезант укрывать нас – это уже другой вопрос. Я принялась размышлять, что кроется за ее заботой о нас. Она уверяла, что связана долгом перед моим отцом, и в это я могла поверить. Но Викторине-то она ничего не должна. И… если бы только Ален был здесь!

Но мое желание не в силах было его вернуть. А до его приезда ответственность за Викторину полностью лежала на мне, и я не могла переложить свою ношу на плечи миссис Плезант. Поэтому сейчас моей первейшей обязанностью было найти Викторину, и надеяться, что она стала разумнее.

Не было времени простирать руки, взывая к небесам на дурацкий манер героинь сентиментальных романов. Наступил момент собрать все мое мужество и силу, чтобы мыслить ясно.

Простое дело – одевание утомило меня, и я поняла, что сильно проголодалась. Только теперь я заметила на комоде поднос с несколькими накрытыми блюдами.

То, что я обнаружила, приподняв крышки, являло собой странную смесь, словно бы собранную из остатков после банкета. Там были крабы, фаршированные мясом под острым соусом и гарниром из рубленных крутых яиц. Холодные бобы с какой-то другой пикантной приправой и рядом – ломтик ветчины. А еще – пирожное с орехами. Необычный подбор, но все было превосходно приготовлено, так что я съела завтрак до последней крошки. К стакану с вином я не прикоснулась. Возможно, мою недавнюю сонливость вызвала «настойка из клевера», сейчас же я не хотела ничем притуплять свой мозг.

Так подкрепившись, я стала думать, как бы вырваться из комнаты. Сабмит не возвращалась, и нигде не было заметно ни звонка ни кнопки. В том, чтобы молотить в запертую дверь или звать из окна, я не видела смысла.

Любопытство толкнуло меня повнимательнее изучить комнату. К окну приближаться я избегала. Оно, правда, было занавешено, но ткань была тонкой. Нельзя, чтобы кто-нибудь внизу мог увидеть, как «больная» ходит. Я как раз прилагала очередное усилие, чтобы не проходить мимо окна, когда случай послал мне новое открытие.

Хотя, отправляясь в эту экспедицию, я обулась в самые прочные башмаки, они все же не были предназначены для таких тяжелых испытаний, что выпали им в последние часы. Когда я поворачивалась, оторвавшаяся набойка зацепилась за ковер. Пошатнувшись, я схватилась за стену, и панель подалась под моей рукой!

В испуге я отшатнулась. Но от нового толчка отверстие стало еще больше. Приглядевшись, я поняла, что передо мной низенькая узкая дверь.

Несколько осторожных опытов дали мне понять, что дверь открывается так легко, значит, не стоит предполагать, будто я наткнулась на какой-то забытый ход. И возраст дома был не таков, чтобы предположить наличие в нем древних и ужасных потайных ходов. Поскольку на той стороне не было ни задвижек, ни замков, я решила, что могу рискнуть пройти по нему хотя бы немного. Но мои юбки оказались слишком пышными, чтобы протиснуться в такой узкий коридор.

Окончательно осмелев, я ликвидировала помеху, скинув верхнюю юбку своего платья и запахнувшись ради приличия в плащ. Вооружившись свечой, я устремилась внутрь. Да, коридор был узок, и я правильно поступила, что избавилась от части одежды.

Поначалу, насколько я могла судить, ход шел параллельно коридору. Затем я ступила на ступеньку лестницы, где от мерцающей свечи было мало толку. Дальше я двинулась с удвоенной осторожностью, предваряя ощупью каждый шаг.

Так я спустилась на второй этаж, надеясь найти там выход. Отзвук голосов насторожил меня. Прикрывая свечу ладонью, я осторожно вгляделась во мрак перед собой. Там я увидела отблеск света и подкралась к щели, что была на уровне глаз. Хотя поле моего зрения было ограничено, я обнаружила, что заглядываю в ту самую гостиную, где была при первом посещении этого дома.

Прямо передо мной были кресла и камин. Я видела их так ясно, что убедилась – щель была сделана специально.

Щель давала возможность не только видеть, но и слышать. И тут я окаменела от изумления. Миссис Плезант сидела в кресле, в котором я ее уже видела, элегантная и радушная – знатная дама, принимающая утренний визит. Она излучала симпатию.

Напротив нее, в другом кресле сидела женщина, явно далекая от спокойствия души и тела.

Миссис Билл!

Хотя на ней было настолько простое платье, что в нем могла бы выйти на улицу работница, и шляпка в том старомодном стиле, что предпочитала миссис Плезант, плотная вуаль ее сейчас была откинута, открывая измученное лицо, по которому сейчас безошибочно определялся ее возраст. Это лицо, прежде выхоленное с таким старанием и искусством, было теперь опустошенным и постаревшим. Вид у нее был такой, будто она только что вышла из спальни после тяжкой болезни.

– Говорю вам, это не может так продолжаться! – голос ее был хриплым, словно она несколько часов непрерывно плакала. Да и глаза у нее были красные, а веки опухшие и воспаленные. – Она… она… такая…

– Какая есть, – спокойно сказала миссис Плезант.

– Она такая, какой ее сделала я, хотели вы сказать? – Миссис Билл конвульсивно сжала руки. – Клянусь вам, у меня не было выбора! Во всем виновата эта проклятая лотерея. Я была в таком отчаянии. Джеми умер так неожиданно, и мне не к кому было обратиться. Мистер Соваж ясно дал понять, что не желает иметь со мной ничего общего – а это было еще до того, как он узнал о Джеми. Потом все начали болтать про чудесные шансы на золотых рудниках Америки, лотерею акций, только те, кто желали получить их, должны были приехать сюда, чтобы сделать заявку. Говорили, сам император попытал счастья… Брат Джеми дал мне денег для покупки акций. Я верила, что он желает мне добра. Только много позже я поняла: все родственники Джеми боялись, что я стану требовать нечто и для Викторины, и это вызовет скандал. Джеми на смертном одре просил их позаботиться обо мне, но я никогда им об этом не напоминала. Они думали, что если я останусь во Франции, я смогу… я не знала… Bon Dieu, как могла я знать, что власть имущие предназначают эти проклятые акции для особых целей – избавиться от тех, кто может вызвать проблемы. В старые времена у французских королей было право «lettres de cachet» – те, кто был в фаворе, получали чистый ордер и могли, вписав в него имя своего врага, заточить его без суда в тюрьму на всю жизнь. Семья Джеми использовала эти акции с той же самой целью – выслать меня за море умирать от голода или гнить в канаве. Их вполне устраивало и то и другое. А я от большого ума поверила, что мне повезло. – Она глухо засмеялась. – Я оставила Викторину своей кузине – немыслимо было подвергать маленького ребенка опасностям такого путешествия. Я должна была составить себе здесь состояние и затем вернуться за ней, и тогда все у нас снова будет хорошо. Я мечтала как дура… я и была дурой. Господи, как я мечтала! Но когда я приехала сюда, наступило отрезвление. Лотерея оказалась блефом, ничего здесь не было. Чтобы не умереть с голоду, мне пришлось… Нет, я не могу произнести! В Европе я была дамой с положением, с именем, а кем я стала здесь? Вся моя родня подобрала бы юбки, лишь бы случайно не коснуться меня. Я знала, что должна забыть оВикторине – она была, в конце концов, в безопасности, – забыть, кем я была раньше… Вы нашли меня в этом проклятом доме, дали мне надежду и новую жизнь. Я больше не была «Фифи», я снова обрела положение и безопасность… почти. Но я не могла вернуться домой – было слишком поздно. Я тайно пересылала деньги и время от времени получала известия: Викторине хорошо, она счастлива. Затем о ней прослышали Соважи. Что я могла сделать? Только ждать того дня, когда жизнь моя рухнет и я снова скачусь в грязь. Я увидела ее… и она узнала меня, узнала с ненавистью. Я прочла это в ее лице, ее глазах. Она писала мне эти записочки, каждая – как нож в мое сердце. Она… она стала чем-то таким… я не нахожу слов, чтобы сказать, какая она сейчас. Только когда я гляжу в ее лицо, под этой ангельской маской я вижу зло, мерзкого дьявола, что вселился в нее. И жду, чтобы хоть что-нибудь… не знаю что… спасло меня от гибели.

Пальцы миссис Билл тряслись. Как раньше она сломала свой веер, так теперь рвала в клочки носовой платок, не замечая, что делает. Я была слишком ошеломлена сказанным, чтобы размышлять, я могла только слушать.

– Джеймс… он так добр ко мне. Он гордится мной – мной, побывавшей в том притоне, где вы меня нашли, откуда вырвали и дали мне новую надежду. В молодости все романтики. Говорят, что готовы «умереть за любовь» и тому подобную чепуху. Но я… я и вправду скорее умру, чем допущу, чтобы Джеймс узнал правду о моем прошлом, все, чем я была и что делала! Если она будет и дальше подстерегать меня и преследовать своими вымогательствами, клянусь, так я и сделаю. Я отдала ей все, что могла. Отдать ей свои драгоценности или продать их, чтобы добыть денег – значит, вызвать подозрения у Джеймса. Он подмечает такие вещи лучше, чем большинство мужчин. Ему доставляет удовольствие видеть, что я надеваю его подарки. Генри меня терпеть не может. Я знала это с самого начала. Он следит за мной, стремится раскопать какие-нибудь компрометирующие меня сведения, чтобы сообщить отцу. Я была так осторожна, так осмотрительна. Вы и представить не можете, как взвешивала я каждое слово, каждый жест, чтобы убедить Джеймса в несостоятельности возможных сплетен. Так продолжалось годами и вот теперь это! Я больше не могу терпеть! Если она хочет моей смерти, она ее добьется. Я на пределе сил, я, которая столько вынесла…

Истерические ноты, свойственные прежде ее голосу, исчезли. Теперь в нем слышалась решимость женщины, сделавшей свой выбор. То же читалось на ее лице. Уверена – миссис Билл сделала бы то, о чем говорила. Она предпочла бы смерть такой невыносимой жизни.

Миссис Плезант нагнулась, взяла ее трясущиеся руки в свои, сжала их и заглянула прямо в глаза собеседницы.

– Вы не сделаете ничего такого… понимаете, ничего! У вас больше ничего не будут вымогать. У меня есть верные люди, и они устранят угрозу, которой вы так страшитесь. Я это обещаю. Вы вернетесь домой; там вы скажете, что больны.Лиззи принесет вам от меня снадобье, которое успокоит ваши нервы и вернет спокойный сон. Я была вашим другом раньше, останусь им и сейчас. Прошлое сгинуло и забыто. Никто не станет ворошить пепел и вызывать призраки. Возвращайтесь домой, ложитесь спать и ничего не бойтесь. Я обещаю вам свою защиту.

Она говорила медленно и спокойно, как с испуганным ребенком. Казалось, новые силы и мужество переливались от нее к женщине, чьи руки она сжимала.

Миссис Билл подняла голову. Дикого, затравленного взгляда как не бывало. Она закивала, соглашаясь. Ее утешительница помогла ей подняться на ноги и ласково накинула мантилью ей на плечи. Затем миссис Плезант проводила гостью, а я продолжила свою экспедицию.

Оказалось, что из этого коридора нет другого выхода – через несколько шагов он кончался тупиком. Я вернулась в свою комнату, размышляя об услышанном. Многое в исповеди миссис Билл осталось мне непонятным, однако, она признала Викторину своей дочерью! Трудно было поверить, что эта женщина сумела полностью отрезать себя от прошлого – сейчас она казалась настоящей американкой. По-английски она говорила без малейшего акцента.

Теперь прояснилось значение записки, найденной мной в комнате Викторины. Дочь вымогала деньги у матери, а записка означала, что миссис Билл сделала последнюю выплату.

Того, что я узнала о Викторине на протяжении последних нескольких часов, было достаточно, чтобы полностью подорвать во мне веру в свою способность судить о человеческом характере. Я могла только предполагать, что девушка настолько подпала под влияние Д'Лиса, что он вконец развратил ее, чистую и невинную, какой она мне представлялась.

Если мы сумеем освободить ее от Д'Лиса, увезти ее, возможно, со временем ее природа победит, и она снова сможет стать хорошей девушкой. Но устранить Д'Лиса может только Ален. Он давно должен был явиться! Я так страстно жаждала его увидеть, что принялась молиться, расхаживая по комнате. Так я не молилась никогда в жизни… разве что о спасении моего отца, но тогда мои молитвы не были услышаны.

Отец мой не был святошей или религиозным, по общепринятым стандартам, человеком. Он рано порвал с узкими рамками веры, в которой возрос. Его широкая начитанность и путешествия развили в нем сомнения во многих условностях, поддерживаемых церковными догматами. Однако он никогда не отрекался ни от веры в бога, ни от мнения, что она служит в этом мире источником добра, ведущего битву со злом. Нам стоит только оглядеться вокруг себя, чтобы ощутить эту смертельную борьбу.

Честность, храбрость и сострадание – вот добродетели, по которым он судил окружающих. В этих же правилах он воспитал меня. Я посещала церковь в годы, проведенные в Эшли-Мэнор, и обнаружила в тех, кто предан установленной догме, как многое, достойное восхищения, так и узость взглядов, душевную черствость, для меня совершенно невыносимые. Я жила собственной внутренней жизнью, и не по правилам общепринятого благочестия, а скорее, по учению отца. Каждая ситуация нуждается в моральной оценке, и я старалась думать так, как мог бы думать он.

Много раз я обманывалась. Наверное, я буду обманываться всю жизнь. Это крест, который всем нам приходится нести.

Но в Викторине я чувствовала зло, с которым никогда не встречалась. Много попутешествовав в юности, я была гораздо лучше осведомлена о некоторых сторонах жизни, чем большинство молодых леди. Я знала, что деградация, открытый разврат и преступления Варварского Берега свойственны и многим другим городам. Еще я знала, что во многих роскошных домах, среди утонченных и внешне порядочных людей также процветают жестокость и похоть, укрытые покровом приличий, который не должно приподымать.

Когда моральные барьеры падали, и люди давали волю своим низменным страстям, свершались чудовищные преступления. Не знаю, в какое гнусное болото вляпалась Викторина, но это был не тот мир, который я знала. И его влияние ложилось теперь на нее, как грязный черный налет на ее белую кожу.

У Алена есть сила воли; отвага, решимость и, как я надеялась, чувство глубокого сострадания, необходимые, чтобы вырвать сестру из трясины. Если мы сможем удержать ее подальше от Д'Лиса до возвращения Алена…

Доверие миссис Билл к миссис Плезант было беспредельно, ведь она очень помогла несчастной в прошлом. Я должна была надеяться, что хозяйка дома станет теперь и нашим добрым ангелом. В одном я была уверена – она сможет подчинить Викторину, а я – нет.

Я снова облачилась в юбку, скинутую, когда я проникала в коридор. Мои часы остались в отеле, а в комнате часов не было. Хотя снаружи был день, я не знала в точности, сколько сейчас времени. Оставаться здесь, не зная, ни что происходит с Викториной, ни когда вернется Ален, было выше моих сил.

Когда я подошла к двери, решив молотить в нее, пока мне не откроют, та распахнулась сама и передо мной предстала миссис Плезант.

– Что Викторина? – сразу спросила я.

– Спит. Пойдемте, посмотрим. – Она проводила меня через холл в комнату, неотличимую от той, что занимала я.

Голова Викторины – кожа на ее лице все еще была зачернена – мирно покоилась на подушке. Викторина была в такой же ночной рубашке, что принесла мне Сабмит. В комнате не было гардероба, и вообще ни малейшего признака другой одежды. Миссис Плезант, выпроводив меня из комнаты, заперла дверь, и нацепила ключ на кольцо, висевшее на ее поясе.

– Она в безопасности. Вы прекрасно сыграли свою роль. Д'Лис ушел. Конечно, он и без того не сумел бы ее найти, но, если бы вы его не провели, те, кто служат ему, продолжали бы следить за нами снаружи.

– Я не думала, что он сможет выследить нас здесь. Хмурая складка чуть обозначилась между ее четко очерченными бровями.

– Да. Это и меня беспокоит. Однако, для вас у меня есть хорошие новости. Мистера Соважа разыскали и он возвращается. Если дела пойдут хорошо, он довольно скоро будет здесь…

– Какие еще дела могут помешать приезду Алена… мистера Соважа?

– Все так зыбко в этом мире, детка. Мы мало знаем о Д'Лисе. В основном меня заботит, как он сумел нас выследить. И он не один – мои люди сообщают, что у него есть наемники, хотя сколько их, я пока не знаю.

Я вздрогнула. Возможно, Алену не следует приходить к нам сюда – во всяком случае, одному. Я была уверена, что он управился бы с Д'Лисом, если бы уроженец Вест-Индии был один. Но что, если он столкнется с целой шайкой?

– Ален… его нужно предупредить! Если они будут следить за домом, Д'Лис сможет узнать его при встрече, а он знает Д'Лиса только по описанию.

Миссис Плезант кивнула, соглашаясь.

– Одну трудность вы уже поняли. Но мои люди бдительны, им известно, чего можно ожидать, когда они доставят сюда мистера Соважа. Однако есть еще один вопрос, который бы я хотела обсудить с вами до того, как вы встретитесь с ним.

Она проводила меня вниз, в гостиную, где усадила в то самое кресло, что прежде занимала миссис Билл. Я мельком подумала: «Похоже, что подошла моя очередь исповедаться и положиться на ее милосердие».

Но она, не прерывая молчания, принялась ворошить дрова в камине. Несмотря на разгоревшееся пламя, в комнате стояла промозглая сырость, обычная, впрочем, для этого города. Весна здесь не была ни солнечной, ни теплой. Оставив огонь пылать в полную силу, хозяйка повернулась и оглядела меня с головы до ног.

– В вас нет ничего от этой кукольной красоты, что нынче в моде.

Начав так, она полностью овладела моим вниманием.

– Но вы уже научились подчеркивать достоинства юности, – продолжала она рассудительным тоном. В этот момент я могла бы, закрыв глаза, представить, что я снова у мадам Эшли. – Это не лучший мир для девушки, не имеющей за спиной ни богатства, ни родных. Вам нужен муж и положение в обществе. Я говорю об этом прямо и даю тот же совет, что дала бы родной дочери, окажись она на вашем месте. Мистер Соваж не только не женат, но и не выказывал до сих пор никакой склонности к браку. Однако, никогда прежде он не выказывал и ничего большего, чем общепринятая вежливость, по отношению к какой-либо одной молодой леди. Его привычки повергали в отчаяние большинство местных свах. Поэтому, когда он выделил вас на первом балу, который дал впервые за многие годы, это послужило темой для разных предположений среди тех, кто имел виды… Вы гадаете, откуда я все это знаю? Здесь сам ветер рождает сплетни. С той ночи ваше имя, детка, на многих устах. После такого демонстративного жеста легко поверить, что он питает к вам интерес. У вас есть прекрасный шанс удержать этот интерес настолько, чтобы он превратился в постоянную симпатию. Хотя вам может понадобится некая неявная помощь, поскольку вы уже навлекли на себя злую волю.

Я остолбенела. На моем лице, должно быть, легко читалось потрясение от ее дерзости, поэтому она смолкла, но не перестала улыбаться.

А еще я сильно встревожилась. Хотя однажды я уже предупреждала Алена, что злые языки не преминут отметить любое мое отступление от правил приличия, но я не предполагала, что мы станем темой для сплетен из-за бала. Возможно даже, злобных сплетен, как намекала миссис Плезант. – Я не верю, – продолжала она на тот же деловой манер, – что вы питаете такое уж сильное отвращение к более близким и теплым отношениям с вышеупомянутым джентльменом.