Глава четвертая.

Я поспешила заверить Хетти, что не нуждаюсь в ее услугах, однако не преминула поблагодарить ее. Когда она удалилась неслышной походкой, я расстегнула корсаж, и моя память обратилась сквозь годы к вещам, которые мы с отцом никогда не обсуждали.

Тогда была одна женщина, очень странная особа, окруженная атмосферой власти, хотя носила она простое платье старшей служанки. Она дважды обедала с нами на борту «Королевы Индии» в порту Нью-Орлеана, а после отец отсылал меня в мою каюту, и разговаривал с нею наедине. Она представлялась как миссис Смит. Имя это вовсе ей не подходило, а ее спокойные манеры резко контрастировали с необычностью ее глаз – один был голубой, другой карий. Кожа ее была оливковой, волосы темными, она была красива, обращения мягкого.

Впоследствии отец предостерегал меня, чтобы я не упоминала об ее визитах, и я всегда была уверена, что она имела какое-то отношение к беглым рабам. За исключением этих двух раз, я больше никогда не видела ее, но сейчас в моей памяти она встала так ясно, как если бы была той служанкой, которую я встретила у себя в комнате.

Взявшись за головную щетку, я уверенно отогнала этот необычайно четкий образ. Мой туалетный столик не был так заставлен, как у Викторины (он, кстати, повергал меня в величайшее смущение). У меня не было ни флакончиков духов со стеклянными пробками в виде бабочки, ни чего-либо другого из того прелестного беспорядка, который так легко возникал у нее сам по себе. Мое имущество было обусловлено школьными требованиями элементарной опрятности, поэтому я и заметила, что мои вещи двигали.

Одной из первых вещей, что я распаковала, была редкостная шкатулка – последний подарок отца. Изготовлена она была где-то на Дальнем Востоке из редкого дерева, местами инкрустированного перламутром. В ней я хранила реликвии нашей семьи: миниатюрный портрет матери, подаренный мне отцом – один из тех, что он рисовал по моему настоянию, несколько старых писем, брачное свидетельство матери, письма к ней от моей давно умершей бабушки. Все это не имело никакой ценности ни для кого, кроме меня.

Шкатулку трогали. Я отложила щетки и склонилась над замком. Он был секретный, во всяком случае, я так считала. Он был скрыт в резьбе, и его следовало подцепить ногтем, чтобы открыть.

Мне достаточно было одного взгляда, чтобы понять: порядок, в котором были уложены мои сокровища, нарушен. Кто-то открывал шкатулку и рылся в ней. Во мне вспыхнул гнев. Можно было предположить, что вор искал футляр с драгоценностями, но тот был заперт в моем сундучке. Возможно, что вор до этого не додумался.

Но кто? Хетти? Я не имела права выносить столь быстрый осуждающий приговор. Репутация этого отеля такова, что здесь, конечно, не нанимают служащих, в которых не уверены. И у меня нет доказательств: ничего ведь не пропало. Но я бы не хотела, чтобы это повторилось.

Продолжая готовиться ко сну, я подумала, не устроить ли мне какую-нибудь ловушку, спрятавшись до рассвета, скажем, в большом платяном шкафу. Это заставило меня улыбнуться, несмотря на гнев и тревогу.

А если не Хетти, и не какая-то другая служанка, тогда кто? Амели? Несмотря на мои старания сохранить беспристрастность, я начинала верить, что это она. На мой взгляд, она была хитра и лжива. Но я не могла понять, зачем ей понадобилось рыться в моих вещах.

Я поднесла шкатулку поближе к лампе, чтобы посмотреть, нет ли на ней следов взлома. Когда я их нашла, почти уткнувшись лицом в царапину, я уловила тошнотворный сладкий запах. Знакомый запах. Да, так же пахло содержимое мешочка, зашитого в мою шаль.

Это исключало всех здешних служанок, но прямо указывало на Амели.

Надо было серьезно поговорить с Викториной. У меня слабые основания для подозрений, но, собранные вместе, они, может быть, заставят ее прислушаться ко мне. Запахнувшись в халат, я вернулась в гостиную.

Комната была темна и освещалась лишь слабыми отблесками уличных огней внизу. На мой стук из спальни Викторины не последовало никакого ответа. Конечно же, она не могла так быстро уснуть! Я снова постучала, уже сильнее, и дверь распахнулась, как бы приглашая меня войти.

Среди тени выступала массивная кровать под претенциозным балдахином. При мягком свете ночника была видна Викторина, недвижно лежащая поверх постели. Правда, платье она сняла, но на ней оставался еще ворох нижних юбок, а ее тонкая сорочка нескромно сползла с плеча, обнажая грудь больше, чем это допускали приличия.

Из волос ее даже не были вынуты шпильки, хотя некоторые пряди падали свободно. Она выглядела спящей, но так странно было это беспамятство – так мне показалось, – что я схватила ночник и, приблизившись, подняла над ней.

Сомнительно, чтобы такой глубокий сон был нормальным. Я дотронулась до ее плеча. Тело ее было холодным, хотя над верхней губой виднелось несколько маленьких капелек пота. Она слабо застонала и повернула голову.

Я поспешила зажечь большую лампу, и набросила на нее одеяло. Вспоминая вечер, я не могла вспомнить, много ли она выпила вина. Но где Амели, и почему она оставила свою хозяйку в таком состоянии?

Обходя постель, чтобы дернуть за шнур звонка, я натолкнулась на маленький столик. На пол с него скатился стакан, и на толстый ковер пролились остатки какой-то жидкости. Но упало и что-то еще. Я остановилась и подняла веер. Его пластины были очень толстыми, делая его гораздо тяжелее обычного. И тут одна из пластин сдвинулась в сторону, открывая небольшое углубление. В нем был порошок, и я, коснувшись его кончиком пальца, поднесла его к носу. Снова этот тошнотворный запах!

Я содрогнулась от того, что представилось моему воображению. Конечно же, Викторину не могли одурманить наркотиком против ее воли, а подобную улику – оставить открытой, чтобы ее мог обнаружить первый, кто войдет.

Я решительно позвонила. Поскольку Амели не было здесь, я понятия не имела, где ее искать. Но Хетти или другая служанка, которая придет на мой вызов, смогут найти горничную.

Я нервно ходила вперед-назад по комнате, и машинально вертела веер в руках. Затем, сообразив, что я делаю, я вернула пластинку на место и, едва раздался стук в дверь, положила веер на стол.

На мой вызов вошла Хетти.

– Ты не знаешь, где горничная мисс Соваж? Ее хозяйка заболела.

– Не знаю, мисс, – она покачала своей головой в чепце из стороны в сторону. – Может, я могу сделать что для леди? Тут есть дохтур Бич, прямо под холмом живет. Хотя время еще раннее, чтобы джентльмены вернулись…

Говоря так со мной, она подошла к постели и нагнулась взглянуть на Викторину, но с каким-то жадным любопытством, а отнюдь не с сочувствием. Затем я убедилась, что Хетти смотрит столь пристально не на лицо девушки, а на отталкивающее ожерелье, которое Викторина так любила, что носила почти постоянно – змею из золота и эмали.

Что же это? Наркотик, или она выпила слишком много вина? В любом случае звать незнакомого врача не хотелось. Но я могла обратиться к миссис Дивз. Едва я открыла рот, чтобы отдать Хетти распоряжение, как кто-то отбросил меня, протолкнувшись между нами обеими, словно для защиты своей госпожи – Амели, сжимая в руках небольшой котелок, смотрела на меня с яростью, позу ее можно было счесть оскорбительной.

– Зачем вы здесь? – резко спросила она по-французски. – Моя госпожа… для чего вы тревожите ее?

Но я не дала себя запугать.

– Она больна. Это не нормальный сон.

– Ну, конечно, она приняла один из своих порошков. Ее бедная головка так болела! Я пошла приготовить ей отвар. Я знаю, как надо лечить ее. А теперь вы разбудите ее, и боль вернется…

Амели теснила нас от кровати, продолжая держать перед собой котелок, словно он был оружием, которое она могла использовать для защиты Викторины.

Я услышала приглушенный вскрик Хетти. Женщина отшатнулась, не сводя глаз с запястья девушки, ее глаза расширились. Она уставилась на отвратительный браслет – паука, которому Амели выказывала такое же предпочтение среди украшений, как ее госпожа – змеиному ожерелью. С нечленораздельным криком Хетти выбежала из комнаты.

Амели улыбнулась и что-то произнесла на своем диалекте. Но улыбка ее мгновенно исчезла, когда она снова взглянула на меня.

– Я говорю правду. Моя госпожа спит. Скоро она проснется и захочет своего отвара. Тогда ее голове полегчает, и все с ней будет хорошо.

Я была уверена, что в ее взгляде сейчас читалась не столь забота о хозяйке, сколь холодная и расчетливая неприязнь ко мне. Однако ее объяснение звучало вполне резонно, и я была вынуждена согласиться с ним. Хотя оставалось еще несколько дней до того, как мистер Соваж присоединится к нам, я решила сообщить ему об этой сцене сразу, как только смогу.

Амели, держась почти нагло, проследовала за мной до двери, и захлопнула ее сразу, как только я вышла, так поднимают цепной мост замка перед неприятелем. Я продолжала гадать, вино так подействовало на Викторину или что-нибудь еще, но мне не хватало ни знаний, ни возможностей проверить подозрение.

Утром, когда я проснулась, воспоминания тут же вернулись. Одеваясь, я смотрела в высокое зеркало гардероба, но не замечала собственного изображения – передо мной как наяву маячил веер с потайным отделением. Как глупо, что я не захватила его с собой, когда уходила из комнаты Викторины! Сейчас я припоминала, что на крышечке этого отделения были инициалы, но это точно были не «В» или «С».

В комнате было холодно. Но миссис Дивз и мистер Соваж предупреждали, что весна в Сан-Франциско не означает тепло и благоухание. Здешние дамы долго носят меха, которые в других местах давно бывают сброшены. Поэтому я выбрала тяжелое платье из фиолетового шелка и шерсти, украшенное по юбке и корсажу бантами из темно-пурпурного бархата, и перед тем, как пройти в гостиную, накинула мамину шаль – ее сочные цвета, так же, как и ее тепло, подбодряли меня.

Викторина уже караулила у окна. Туман утром рассеялся, но день был серый, облачный. Она, однако, пребывала в радужном настроении, ее веселость подчеркивалась яркой голубизной платья.

– Магазины!.. Они уже открыты! Вас не тянет к ним, Тамарис? Смотрите… – Она указала на козетку, где лежали маленькая шляпка из бархата сапфирового цвета с перьями и свободный серый жакет с бантами и шиншилловым воротником. – Я уже готова. – Она закружилась так, что ленты на ее платье взметнулись в воздух – сущее дитя, предвкушающее обещанное лакомство.

Но миссис Дивз не разделяла ее энтузиазма. Во время завтрака наша менторша не появилась, и Викторина нервничала, поглядывая на дверь ее спальни, но та оставалась закрытой.

Я задала вопрос, который напрашивался сам собой:

– Как сегодня утром ваша голова?

– Моя голова? – повторила Викторина с легким недоумением. – О, вы имеете в виду мигрень? Она совсем прошла. Амели знает, как мне помочь. Думаю, – тут она прелестно смутилась, – что я выпила слишком много шампанского. Когда я пришла к себе в комнату – пуф! – Она поднесла пальцы к вискам. – Вот здесь была такая боль, а комната… она все кружилась и кружилась. Поэтому Амели быстро уложила меня и дала мне один из моих порошков прежде, чем я успела вполне раздеться. Она сказала, что вы сильно беспокоились обо мне, Тамарис.

– Да, – коротко ответила я. Ее объяснение было логичным, но у меня почему-то еще оставались сомнения.

– Обещаю вам, что такого никогда больше не случится. Я стану более воздержанной. Я буду, как вы, говорить «нет» и «нет» избытку вина, и тогда не буду страдать. Но сегодня утром – спасибо Амели – я совсем здорова. Бедная Огаста… – она снова взглянула на дверь. – Как вы думаете, у нее тоже болит голова? Может быть, стоит предложить ей лекарство Амели…

Возможно, именно мысль о посещении магазинов возродила миссис Дивз к жизни. Когда она вскорости появилась из своей спальни, она выглядела как обычно, и не было заметно, что она провела беспокойную ночь. К тому же, она была в превосходном настроении и улыбалась в ответ на нетерпение Викторины. Когда мистер Кантрелл прислал свою карточку, сообщая, что экипаж ждет, она так же быстро, как и девушка, натянула свои перчатки, заглянув для порядка в зеркало, чтобы убедиться, что шляпка правильно пришпилена над ее исключительно пышным шиньоном.

Викторина достала из кошелька на поясе маленькую табличку слоновой кости и взглянула на записи, которые мы сделали.

– Вышитые чулки, – пробормотала она по-французски.

– Темно-желтые с фиалками или бледно-зеленые… Тамарис, не было ли у нас речи о бледно-зеленых с вышитыми ягодами земляники? У меня слабая память, а Огаста вчера вечером рассказала так много…

Я рассмеялась.

– Была еще речь о розовых с ежевикой из шелка-сырца. Я думаю, это выглядит слегка пугающе.

Викторина сделала гримаску.

– Я тоже не считаю ежевику последним криком моды. Но пудра-саше «Цветы Калифорнии» – вот что я обязательно должна купить. О, Тамарис, нет ничего более волнующего!

Я должна признаться, что посещение знаменитых магазинов Сан-Франциско привлекло и меня. Но когда мистер Кантрелл провел нас по сырому холоду улицы в карету, моя уверенность в этом поубавилась. Я не могла определить, была ли эта сырость следствием ночного тумана, или предвещала надвигающийся дождь, но так или иначе она нагоняла тоску.

К счастью, наше ландо было закрытым. Экипаж был элегантно сработан, и если он принадлежал к выезду мистера Соважа, следовало заметить, что он умел выбирать. Едва мы уселись, Викторина наклонилась вперед, изучая роскошный интерьер, затянутый желтым атласом, удивленно восклицая при каждом новом открытии. Хотя мистер Соваж после замужества старшей сестры жил на положении холостяка, ландо свидетельствовало, что он разбирается в женских нуждах. В разных маленьких кармашках, которые обнаружила и продемонстрировала нам Викторина, отыскались и ларчик с черепаховым гребнем, и флакон с нюхательной солью, и зеркало, и коробка со шпильками, и подушечка с булавками.

– Мы прекрасно экипированы для любого случая, – заметила я.

– Совершенно обычно, хотя и недурно подобрано, – холодно парировала миссис Дивз.

Викторина рассмеялась.

– Какой умница мой брат. Хотя, возможно, и не он заботился обо всем, вообще-то это обязанность кого-нибудь из слуг. Ну, Огаста, куда вы нас повезете?

– Сначала, думаю, в «Китайский Базар». Вы там найдете много необычного, дорогая моя.

Мы пробирались через дорожное движение, не менее плотное, чем на деловых улицах Нью-Йорка. Помимо конных экипажей здесь в качестве общественного транспорта была еще канатная дорога, которая приводилась в движение паровыми машинами на концах линии. Викторина, восхищенная ею, пожелала прокатиться на ней, но наша предводительница была так шокирована таким отступлением от дамских обычаев, что даже сумела подавить порыв мисс Соваж.

Мы остановились возле одной из стоянок на тротуаре, предназначенных для того, чтобы пассажирам удобнее было спускаться из карет, лишь тогда она вновь улыбнулась. Лакей-негр помог нам выйти, и мы почти сразу же оказались перед весьма необычным магазином. Через весь фасад над входом было протянуто огромное полотнище, на котором танцевал огненный дракон, высунув из пасти длинный багровый язык. Из открытой двери доносился тяжелый запах курений. Оттуда же слышалось чириканье птиц – с потолка свешивались причудливые клетки с канарейками.

Китаец в синей одежде купца проводил нас внутрь, и я совершенно потерялась, рассматривая редкие и необычные веши. Однако Викторина не ушла оттуда с пустыми руками. На ее запястье появился браслет из прохладного нефрита. А за нами в красной бумаге – знак доброго предзнаменования – несли белую, оттенка слоновой кости, шелковую шаль, украшенную ветками цветущей сливы – вышивка была на тон или два темнее основы.

Из «Базара» мы направились в «Виль де Пари», где глаза радовали бархат, французская парча, воздушный газ ананасного цвета с Сандвичевых островов. Потом последовал «Уэйк-лесс», где Викторина смогла удовлетворить свой каприз относительно саше «Цветы Калифорнии», а также флакона духов, чересчур резких на мой вкус. У Сэмюэла мы осмотрели кружева, а затем перед самым полуднем зашли в небольшой магазин, принадлежавший мадам Фанни Перье. Хотя она торговала только мелкими безделушками, кружевами и тесьмой, ее магазин был прекрасно оборудован для отдыха клиентов, утомившихся в других магазинах.

Красный турецкий ковер составлял яркий контраст серому дню. На стенах было укреплено множество светильников, они искусно перемежались зеркалами в позолоченных рамах, отражавшими и увеличивающими комнату.

Мы уселись вокруг столика на стулья с позолоченными ножками. Сама мадам Перье принесла на элегантном золотом подносе белые чашки с шоколадом и тарелочки, на которых лежали тонкие ломтики пирожных, тающие во рту.

Она свободно заговорила с миссис Дивз, с которой, видимо, была в приятельских отношениях, а затем продемонстрировала нам, как бы не для продажи, но просто желая показать, новейшие забавные безделушки из тех, что имелись у нее в запасе.

Викторине очень понравился хрустальный флакон с укрепленной на нем шпилькой, – его можно было, как показала мадам, ловко приколоть в прическу, чтобы обеспечить свежесть вставленным туда живым цветам, – и она поспешила присоединить его к другим своим утренним покупкам.

Пока мадам показывала ей, как правильно с ним обращаться, я обратила внимание на женщину, которая стояла в дверях, ведущих в задние комнаты, откуда мадам Перье приносила шоколад. Незнакомка была высокого роста, в зеркалах и при свете ламп она была мне полностью видна. Годы сразу же отхлынули назад. Это о ней я думала только сегодня ночью. Передо мной была та самая «миссис Смит», знакомая моего отца.

Рядом я услышала вздох и взглянула на миссис Дивз. Румянец ее исчез. Она закрыла глаза, как будто ей вдруг стало дурно. Я машинально протянула ей руку, и она, словно не зная, кто предлагает ей помощь, или не обеспокоенная этим, схватила мое запястье и до боли стиснула.

– Нет! – услышала я ее отчаянный шепот.

Неужели Огасту Дивз так поразило появление миссис Смит? Я быстро перевела взгляд с ее искаженного лица на дверной проем. Женщина все еще стояла там и смотрела. Но к своему удивлению, я обнаружила, что глаза ее устремлены на меня, а не на мою взволнованную спутницу, и у меня появилось странное ощущение, словно она рассматривает меня не как человека, а скорее, как проблему, которую ей необходимо разрешить. Затем губы ее сложились в легкую усмешку, и она отступила назад, в тень, исчезнув так неожиданно, как если бы и вправду была персонажем какого-нибудь кошмара. Я моргнула, прежде чем заговорила.

– Миссис Дивз, вам плохо? Я могу вам помочь?

Ее лицо было почти меловой белизны, она часто дышала.

– Да, да… – даже голос ее превратился в сиплое бормотание. – Уйдем… давайте уйдем.

Мадам Перье, выражая всяческое сочувствие, поспешила проводить нас. И только когда мы снова были в экипаже, миссис Дивз, заметно напрягая силы, попыталась овладеть собой.

– Огаста, в чем дело? Вы больны? – Викторина проявила куда больше участия к приятельнице своего брата, чем выказывала раньше.

– Эта… эта женщина! Это была Мэмми Плезант… нет! – миссис Дивз выпрямилась и отчасти вернула себе обычную самоуверенность. – Не спрашивайте меня больше. Только молите бога, чтобы вам никогда не узнать этой ужасной, злобной женщины!

Я не хотела выспрашивать ее, чего нельзя сказать о Викторине. Хотя голос ее звучал мягко, и в нем по-прежнему звучала сочувственная нота, похоже было, что она получает некое наслаждение, продолжая допрос наперекор явному нежеланию миссис Дивз. Однако когда мы оставили позади место, где она так неожиданно испугалась, – а я была уверена, что причиной бегства Огасты Дивз был именно страх, – наша дама обрела свое прежнее спокойствие, и отказалась удовлетворить любопытство Викторины. К тому времени, когда мы вернулись в отель, она вновь была во всеоружии.

Однако я была уверена – она сильно переживает, что выдала себя. Стоило нам войти в номер, как она оставила нас, заторопившись к себе в комнату. Викторина же хотела непременно продолжить расследование.

– Кто такая эта Мэмми Плезант, что так расстроила Огасту? Вы кого-нибудь видели в магазине, Тамарис? Я – совсем никого.

– В дверях задней комнаты стояла какая-то женщина – вот и все.

– Всего лишь женщина? Но какая женщина может заставить трястись руки Огасты, а ее лицо так побелеть? Огаста напугана, Тамарис, по-настоящему напугана.

– Я не знаю ничего, кроме того, что мы видели женщину, – осторожно ответила я. Я не сомневалась, что это была миссис Смит: внешность у нее была такова, что тот, кто однажды ее видел, не легко бы забыл. Но я не желала рассказывать Викторине то малое, что было мне известно. А причины, по которой миссис Дивз обнаружила свой страх, мое воображение не могло постигнуть.

Послышался стук в дверь, и Викторина, которая была ближе, открыла. Вернулась она с запечатанным письмом.

– Послание для Огасты. Как вы думаете, не от Мэмми ли Плезант? – Она взвесила конверт на ладони, словно таким образом могла угадать его содержимое.

– Это не наше дело. – Я мобилизовала весь свой маленький авторитет, если таковой у меня имелся. Но это действительно было не наше дело, и мне не понравилось столь явное любопытство Викторины.

– Ах, но ведь здесь тайна, а тайны так возбуждают. Как жаль, что мы не можем прочесть его. – Викторина еще раз подбросила конверт на ладони.

Она бросила на меня такой озорной взгляд, что я в тот момент почти испугалась, как бы она в самом деле не вскрыла его. Но оказалось, что даже ее любопытство не простиралось так далеко. Она подошла к двери миссис Дивз, постучала и крикнула:

– Для вас письмо, Огаста! Нужен ответ, посыльный ждет.

Последовала пауза, такая долгая, что я поначалу решила, будто миссис Дивз не собирается отвечать. Затем дверь приоткрылась, но ровно настолько, чтобы Викторина могла просунуть конверт внутрь. Спустя несколько секунд миссис Дивз широко распахнула дверь и выплыла наружу, ничем не напоминая запуганную, затравленную женщину, недавно покинувшую нас.

– Дорогой Джеймс! Я могла бы догадаться, что Джеймс Найт непременно сделает что-нибудь такое. – Она захлебывалась словами. – Тереза здесь! Джеймс, узнав о моем возвращении, немедленно разыскал ее. О, Тереза вновь будет со мной!

Отстранив Викторину, она бросилась открывать входную дверь. За ней ожидал человек в ливрее грума.

– Пожалуйста, скажите своему хозяину, что Тереза, конечно, должна прийти ко мне. Так скоро, как только возможно… Нет, дайте мне написать записку!

Оставив дверь открытой, она подсуетилась к столу у окна, схватила листок бумаги, быстро что-то нацарапала и затолкала написанное в конверт, который вложила в руку груму. Когда дверь закрылась, она потерла руки.

– В конце концов, все всегда складывается к лучшему… – Я поняла, что она думает вслух. Затем, словно вспомнив о нас, она торопливо добавила: – Здесь остановился один мой старый друг. Он случайно увидел мое имя в книге регистрации, и оказал мне огромную услугу. До моего отъезда два года назад, у меня была горничная, которой я полностью доверяла. К несчастью, я собиралась надолго за границу, и она не могла меня сопровождать, поскольку ее мать была больна, и она не хотела ее оставлять. Но мистер Найт случайно встретил ее неделю назад, и она справлялась обо мне. Ее мать умерла, и она бы очень хотела вернуться ко мне на службу. О, Тереза должна вернуться ко мне… с нею я буду чувствовать себя в безопасности!

Думаю, она сообразила, что высказалась слишком откровенно, потому что смутилась и поспешила добавить:

– Тереза – единственная, кому я могу полностью доверять. – Это прозвучало еще менее убедительно, и она переменила тему. – Мистер Найт попросил меня отобедать с ним. Поскольку он очень помог привести в порядок состояние моего покойного мужа, я обязана с ним повидаться. Поэтому я не смогу провести с вами нынешний вечер.

Она убралась обратно к себе в комнату. Едва лишь за ней закрылась дверь, Викторина хихикнула.

– Вот и хорошо! Думаю, мы обойдемся и без вас, дорогая Огаста. – Она снова подошла к своему излюбленному месту у окна. – Тамарис, туман опять наползает. В витринах магазинов зажгли свет, а ведь еще день. В этом городе всегда такие туманы?

Она была права, в чем я убедилась, присоединившись к ней. Газовые лампы витрин вступили в безнадежное сражение с уплотнявшимся туманом.

– Сегодня ночью должно быть полнолуние, – Викторина вертела позолоченную кисть на шторе. – Но разве увидишь луну в этих сырых краях?

Она не дожидалась ответа, вместо этого она схватила меня за руку, увлекая меня обратно в уютное тепло комнаты.

– Давайте все здесь распакуем, – она указала на свертки и коробки, принесенные из экипажа. – Я хочу еще раз взглянуть на свои сокровища.

Вокруг разлеталась смятая бумага, когда мы освобождали из упаковок надушенные перчатки с вышивкой, зонтик, отрезы шелка – их Викторина любовно погладила.

– У Амели талант к шитью. Она может взять это – и вон тот газ, и эти белые розы, сложить вместе и получится такое платье, что даже сердце моего угрюмого братца может дрогнуть, когда он увидит меня в нем!

– У мистера Соважа сердце вовсе не жестокое! – Только ли по обязанности у меня вырвался этот протест? – Ведь всем этим, Викторина, обеспечил вас он.

Она взглянула на меня, слегка наклонив голову: ее блестящие глаза расширились, полные губы тронула улыбка.

– Да, Ален очень щедр. – В ее ответе слышалась слабая тень насмешки. – Я должна быть искренне благодарна за его щедрость. Если я об этом забуду, тогда ваш долг, Тамарис, напомнить мне. А когда он вернется, я отблагодарю его, как подобает доброй сестре. Вы увидите!

Я подумала, что лучше не углубляться в эту тему, а то она снова попытается проверить, как далеко простирается над ней моя власть. Я с весьма чувствительным огорчением подумала, что она еще не готова признать родственных связей с моим работодателем, как он того желал. Возможно, это превышает или превысит мои силы. Для подобной задачи следовало бы выбрать компаньонку постарше и поумнее.

Ее улыбка стала шире.

– Бедная Тамарис, вас так легко огорчить. Я хорошо знаю, что Ален желает мне счастья… в пределах своего собственного понимания. У меня был хороший день. Мне понравился Сан-Франциско, несмотря на туман. Это не Париж, но и в нем есть свои достоинства. Посмотрите… сейчас я окружена некоторыми из них!

Затем явилась Амели, и принялась спорить или, точнее, разыгрывать некое театральное представление со своей хозяйкой по поводу той или иной покупки. Видя, что они обе увлеклись, я ушла к себе в комнату, но на душе у меня было неспокойно.

Загрузка...