Бархатные тени

Глава девятая.

Поскольку я не была католичкой, даты праздников святых ничего для меня не значили, но я теперь могла пробираться на звук голосов. Впереди, там где дорожка поворачивала, живая изгородь все еще укрывала собеседников. Пока я соображала, стоит ли двигаться открыто, я услышала хруст гравия под тяжелыми шагами. Они удалялись. Отбросив всякую осторожность, я кинулась за поворот.

Передо мной открылась лужайка с небольшим прудом, куда, нежно журча сбегала вода фонтана. Тут же стояла садовая скамейка из кованого железа. На ней сидела, а точнее, лежала Викторина.

Ее шаль соскользнула на землю, голова откинулась, глаза были закрыты. Я подбежала к ней, улавливая сквозь розовое масло, которым она обычно душилась, какой-то странный запах, неопределенный, но отталкивающий.

– Викторина! – Я схватила ее за руки, лихорадочно горячие. Она открыла глаза и уставилась на меня, как на постороннюю. Потом принялась водить кончиком языка по губам, словно только что отведала чего-то такого, что бы хотела попробовать вновь. Затем ее взгляд перестал блуждать, и я почувствовала, как напряжение покидает ее: руки ее расслабились, голова запрокинулась еще сильнее. Глаза ее снова закрылись, и вдруг гримаса боли исказила лицо.

– Викторина! Вам плохо?!

– Oui, – ответила она очень тихим, слабым голосом, – очень больна, Тамарис. Пожалуйста, не оставляйте меня. – Она схватила меня за руки, стиснув запястья с конвульсивной грубой силой.

– Позвольте мне сходить за помощью…

– Non! Останьтесь, пожалуйста, останьтесь. Я так triste… страдаю… у меня кружится голова… все болит, все плывет… Останьтесь со мной, не покидайте меня! – Викторина продолжала сжимать мои запястья с силой, какой я бы никогда не заподозрила в хрупкой девушке. Она словно цеплялась за якорь спасения.

Я вынуждена была остаться. Но я была обеспокоена. Разумеется, эти приступы – не просто предлог избегать нежелательных ситуаций. Викторина нуждалась в гораздо большем, чем забота преданной, но невежественной горничной. – Викторина? Тамарис?

Ни разу в жизни я не испытывала такой радости – на лужайку вышел Ален. Судорожная хватка Викторины ослабла. Я едва успела подхватить ее, чтобы она не соскользнула на землю.

Вдвоем мы доставили ее в дом. Ален нес ее, а я отводила кусты, чтобы не цеплялись за платье и шлейф. Когда мы принесли ее в спальню, Амели уже была там, словно знала, что она может понадобиться. Пока она хлопотала, укладывала хозяйку в постель, разрешив мне оказать лишь минимальную помощь, Ален дожидался в гостиной. А я так мало могла объяснить ему…

– Она больна, – Амели стрельнула враждебным взглядом через постель. – Всегда одно и то же – головные боли, когда она слишком разволнуется. Сейчас она спит, а когда проснется, все будет в порядке, уверяю вас!

Я подумала, что сейчас Викторина, наверное, просто спит. Но то, что такие приступы взывают к лечению – самоочевидно. Однако, когда я вышла к Алену, то подумала, что обсуждать это в комнатах Викторины не стоит. Амели может держать ухо востро не только ради своей хозяйки, но и по каким-нибудь собственным причинам.

– Что случилось? – я уловила нетерпение в голосе Алена. – Что вы обе делали в саду, Тамарис?

Я сделала предостерегающий жест в сторону двери и спокойно ответила:

– У Викторины началась мигрень. Она подумала, что прогулка на свежем воздухе поможет.

Выражение его лица слегка изменилось. Он успел заметить и понять мое предупреждение, ибо сказал:

– Хорошо, что вы нашли ее. Мы должны дать ей отдохнуть.

Он открыл дверь в холл, пропустил меня вперед, а затем плотно захлопнул ее за нами. Он ничего не говорил, пока мы не достигли моей комнаты. Потом, не оставляя мне пути к отступлению, Ален открыл дверь и сделал мне знак войти.

Я опасалась, что Фентон дожидается меня. Но комната была пуста и освещалась только одной притушенной лампой.

– А теперь выкладывайте правду. Что случилось?

Я принялась описывать молодого человека, с которым видела Викторину на балконе, и лицо Алена окаменело.

– Значит, я ошибся, – прервал он меня, словно бы размышляя вслух. – Значит, он все-таки осмелился прийти сюда! И если возможно… Но, скажите, как вы-то попали в сад"

Я изложила свою историю как можно короче, но не опустила встречи с Генри Биллом. Ален кивнул.

– Да, я тоже его встретил. Я увидел вас с террасы и последовал за вами. Хорошо, что я это сделал.

О чем же он тогда подумал? Будто я столь ненадежный страж, что могу направиться на тайное рандеву после всех моих рассуждений о долге? Но ни презрение Алена, ни возможные подозрения не брались сейчас в расчет. Имела значение только Викторина.

– Вы смогли бы узнать этого молодого человека?

– Да. Без всякого сомнения.

– Отлично. Я хочу, чтобы вы пошли со мной. Если вы увидите его, покажите мне. Мне его описывали, но лично с ним я никогда не встречался. А всем прочим скажем, что Викторина плохо себя чувствует и ей нужен отдых.

Когда мы вернулись в холл, то сразу столкнулись с миссис Дивз.

– Ален! Где вы были! Судья Стивене с супругой уже собрались уезжать.

Полностью игнорируя меня, она по-хозяйски подхватила его под руку и потянула за собой. Я могла понять его затруднение. Но теперь мне приходилось охотиться за таинственным собеседником Викторины в одиночку.

Это было нелегко. Все гости непрестанно ходили туда-сюда не ограничиваясь при этом одним залом. Как можно в таких условиях найти кого-то? Я все же попыталась, но быстро обнаружила, что приходится то и дело останавливаться и обмениваться любезностями с гостями. Ален сделал фатальную ошибку выставив меня в начале бала принимать представления и тем придав мне, отчасти, статус хозяйки.

Достигнув застекленной веранды, я увидела кружок дам, образующих свиту пожилой величавой особы, в которой я опознала грозную миссис Уильям Гвин, почти два десятилетия возглавляющую местное общество. Черный бархат и жемчуга весьма приличествовали ее роли, и, судя по почтению окружающих, она еще пребывала в зените своей власти.

С краю этого маленького кружка, который я попыталась было обойти, я увидела даму, не столь занятую обхаживанием своей предводительницы, как прочие. Миссис Билл, разодетая в лиловую парчу и усыпанная бриллиантами, оглядывалась, словно искала кого-то. Затем ее глаза встретились с моими.

Она грациозно отделилась от общества и отрезала мне путь к бегству в оранжерею.

– Мисс Пенфолд! – Она столь громко произнесла мое имя, что я была вынуждена оказать ей внимание. – Я еще не имела случая поговорить с мисс Соваж…

Я была удивлена, поскольку совсем недавно она всячески давала понять, что вовсе не желает продолжать знакомство. Но сейчас она держалась столь уверенно, что я не могла вывернуться, не прибегая к открытой грубости.

– Викторина плохо себя чувствует, миссис Билл. Она только что удалилась к себе. Мигрень, знаете ли…

На мгновение мне показалось, что она готова оспорить мое утверждение. Затем какая-то новая мысль, похоже, сдержала этот порыв, и она произнесла совершенно иным тоном:

– Какая жалость. Она такая красавица. Сегодня вечером я слышала множество комплиментов в ее адрес. Надеюсь, ее недуг не очень серьезен?

– Вовсе нет, – отвечала я со всей уверенностью, на какую только была способна. – Она подвержена таким приступам, когда устанет или переволнуется. Сегодня ей хватило и того и другого.

– Да, важный вечер для каждой девушки – ее официальное вступление в свет, – отсутствующим тоном произнесла миссис Билл. Вы ведь уже давно знакомы с мисс Соваж, не правда ли, мисс Пенфолд?

Я почувствовала, что она спрашивает неспроста, и забеспокоилась. Но чистая правда в таком случае – неплохая защита.

– Только с ее приезда в Нью-Йорк. – Я вовсе не лгала.

– Так вы не знали ее во Франции… когда она была младше?

– Нет, миссис Билл.

– Странно, что она не приехала к своему брату раньше. Моя сдержанность, похоже, вынуждала ее открываться все больше и больше. В ее голосе звучала требовательная нота. Конечно, история прошлого Викторины уже должна была стать общим достоянием. Слухи и сплетни на этот счет тоже сыграли роль. И то, что Ален Соваж уезжал на призыв дотоле никому не известной сестры, просто обязаны были знать все «старые семейства».

– Я ничего об этом не знаю, миссис Билл, – твердо ответила я.

Хотя тщательные ухищрения помогали ей сохранить видимость юности, однако сегодня она казалась несколько увядшей, возможно, из-за яркого света. Взгляд ее стал тяжелым.

– Конечно, вы обязаны так говорить! – вспыхнула она. – Должно быть, ей стоило большого труда восстановить треснувшую лакировку светских манер. – Объяснюсь откровенно: я, как мать, хочу узнать побольше о молодой леди, к которой мой сын пытает довольно сильный интерес.

Ее объяснение было столь очевидно фальшивым, что она, должно быть, осознала это, еще не кончив говорить. Я не верила, что она испытывает к Генри какие-либо материнские чувства. Она даже не пыталась объяснять дальше, только уставилась на меня каким-то диким взглядом. Я удивилась, потому что прочла в ее взгляде отчаяние, превосходившее все мои представления. Словно… словно она обнаружила в Викторине некую опасность.

Она отвернулась, вертя в руках отделанный кружевами веер. Хотя она и недурно владела лицом, стиснутые руки ее выдавали. Я услышала треск пластин слоновой кости. Она как-то странно взглянула на сломанный веер, слабо вскрикнула и бросилась прочь.

Я вышла на веранду. Там тоже были люди, хотя толпа и начинала редеть, поскольку подавали ранний завтрак. Некоторые гости вызывали свои экипажи. Но нигде я не увидела того молодого человека.

Позже в главном зале я встретилась с Аленом, провожавшим гостей. Он вопросительно взглянул на меня и я молча ответила, покачав головой. Миссис Дивз наконец добилась места рядом с ним и была по-королевски самоуверенна. Я выскользнула прочь, не пытаясь заговорить с ним.

Солнце уже вставало, когда я обрела покой у себя в комнате. Я успела нанести визит Викторине, и нашла ее спящей, с Амели на страже. В гостиной дожидалась другая служанка, присланная Аленом на всякий случай, а точнее, как я предположила, для уверенности, что никто не нарушит покой Викторины.

Фентон, помогавшая мне снять платье, выказала редкую предупредительность и не болтала. С тех пор, как я последовала в сад за Викториной, миновала тягостная, длинная, хлопотливая ночь, и я была рада, что она, наконец, кончилась. Я проспала почти весь день, но сон не освежил меня и, поздно проснувшись, я сохранила воспоминание о беспокойных снах, и голова у меня болела. Но позже, выпив чаю, я немного пришла в себя.

Придя к Викторине, я нашла там миссис Дивз, сидевшую в кресле у самой постели. Девушка полулежала на подушках и, хотя она выглядела еще слабой, лихорадочный румянец сошел с ее щек. Она улыбнулась мне.

– Наконец-то, Тамарис! – Она достала маленькие часики из кружевного кармашка на внутренней стороне полога, сверилась с ними, и нахмурилась с шутливой укоризной. – Вы все спали и спали. Амели дважды ходила к вам, но Фентон прогоняла ее прочь. Вы что, принимали какие-то порошки?

– Нет. Это просто усталость после долгой ночи, полной волнений. Но как вы себя чувствует, Викторина?

Она зажала уши ладонями.

– Я не хочу больше слышать этого вопроса! Я чувствую себя гораздо лучше, но никто в это не верит. Теперь Ален говорит, что в понедельник мы поедем в город, и там мне придется показаться врачу, чтобы доказать, что я всего лишь немного утомилась. В комнатах было так жарко, что я вышла в сад, потом пошла слишком быстро и продрогла… и поэтому у меня разболелась голова. И для всех этих ахов и охов нет ни малейшего повода! Я говорила Алену, но он не слушал. Он сделал суровое лицо и сказал, что я непременно должна показаться доктору. Ну и прекрасно, так я и сделаю. Вот тогда Ален усвоит, как глупы его сомнения, и мы больше никогда о них не услышим. Со мной всегда бывало так, даже в раннем детстве. Амели знает, что надо сделать, чтобы я снова почувствовала себя лучше. А обращаться к врачу – глупость.

Но я была уверена, что в саду она с кем-то встречалась. Если Кристоф Д'Лис преследует ее, если именно его я видела с ней на балконе, вполне можно предположить, что она обещала встретиться с ним. Эти слова, что я уловила – канун Святого Иоанна… Следовало найти святцы и посмотреть, какое это число.

Но сейчас я приняла – для вида – объяснения Викторины, и вежливо поприветствовала миссис Дивз, выразив надежду, что ей понравился бал.

– Просто чарующая ночь. Да вы и сами должны знать, мисс Пенфолд. Сад прекрасен в лунном свете, особенно для интимных бесед и прогулок, не так ли? – В ее словах слышалась плохо скрытая злоба.

Я вздрогнула, на мгновение решив, что она была свидетельницей тайного свидания Викторины. Однако ее злоба явно была направлена на меня.

– Мистер Билл очень любезен, – продолжала она, эдак лениво мурлыча. – Только, возможно, мне следует предупредить вас, мисс Пенфолд, что относительной свободой в обществе пользуются только замужние дамы, а незамужняя, даже и в зрелых летах, встретит много суровых глаз, готовых отметить малейший промах в ее поведении.

– Это хорошо известно, миссис Дивз. – Если она ожидала каких-либо протестов от оскорбленной невинности, то она промахнулась. Я заметила в лице Викторины слегка злорадное удовольствие, смешанное с удивлением. Наверное, она гадала, что я делала в саду.

– Мистер Билл? – повторила Викторина. – Тамарис, возможно ли, что галантный Генри проявил прошлой ночью внимание к вам? Ах, какое разочарование! Я ведь думала, что он ездит сюда ухаживать за мной! – Она насмешливо вздохнула. – Итак, вы увлекли в сад мистера Билла, или он увлек вас? Фи, Тамарис, вы всегда так много говорите о поведении, подобающем леди. Неужели на вас так сильно повлияла луна?

Ее тон был легок, пусть даже в нем и содержалось немного яду, но отнюдь не злоба, как у миссис Дивз.

– Я была в саду, потому что увидела, как вы покинули дом, и испугалась – правильно, как оказалось – что вам станет плохо. Разыскивая вас, я столкнулась с мистером Биллом. Вот и вся история про мои прогулки при луне.

Викторина рассмеялась.

– Если он курил одну из этих tres horreurs [15] сигар, которые он обожает, то я довольна, что он не нашел меня. Ненавижу этот запах. Мне от него худо, даже хуже, чем от моих мигреней. Pauvre[16] Тамарис…

Она состроила такую рожицу, что я не могла не подхватить ее смех.

– О, все было не так уж страшно. Мы были на воздухе, и он уже докурил сигару, прежде чем встретился со мной. Мы говорили всего минуту или две. Он искал вас, ведь вы обещали ему танец.

– Так он и сказал, – заметила миссис Дивз.

Я гадала, что произошло между нею и Генри Биллом. Если он намекнул, что я направлялась на свидание, ее бы это только порадовало. Однако Генри Биллу следовало бы заодно намекнуть что здесь замешан другой мужчина, а не он сам.

В любом случае, сейчас эта сплетня не имела значения, поскольку Ален Соваж знал правду. И если миссис Дивз захочет опорочить меня перед ним, она не преуспеет.

Остаток дня я провела с Викториной. Миссис Дивз лишила нас своего общества вскоре после моего прибытия, оповестив, что должна присоединиться к Алену, который собирался править сам каретой четверней (последняя новинка в здешних краях), чтобы провезти избранных гостей по поместью. Когда за ней закрылась дверь, Викторина села прямо и с силой произнесла:

– Настоящая d'chat! Разве вы не слышали по ее голосу, что она прямо пышет торжеством! Она уже воображает себя хозяйкой, приказывающей всем… включая меня! До тех пор, пока не спихнет меня замуж за чьего-нибудь дуболома-сынка с жирным загривком и грубыми лапами! Говорю вам: она не получит Алена, не получит! – Ее изящные руки сжались в кулаки, и она ударила ими по покрывалу, накинутому на ее колени.

– Я думаю, ваш брат сам должен решать вопрос относительно своей женитьбы, и не сомневаюсь, что он сделает это разумно, – отвечала я по возможности спокойным тоном.

Однако триумф, которого прошлой ночью добилась миссис Дивз, помешав Алену в поисках незнакомца, не выходил у меня из головы, как и то, что она разыгрывала роль хозяйки, провожая гостей. Но Викторина была в сильном возбуждении, и я поспешила успокоить ее, напомнив, что он не предлагал миссис Дивз принимать гостей, а предназначил эту роль Викторине. Именно ее он усадил во главе стола прошлой ночью, и ей же предоставил открыть бал.

– Да, вы правы, – согласилась она. – Но когда дело касается женщин, мужчина становится совершенно слепым и не видит даже самых явных ловушек. Я не люблю Огасту, а она решила непременно стать женой Алена. – Она сунула руку под подушки и вытащила, крепко зажав в кулачке, какой-то предмет. Я уловила блеск золота, но не разглядела, что она держит, поскольку она прижала руку к груди, стиснув то, что прятала, между телом и ладонью.

Веки ее опустились. Сперва я подумала, что это от утомления, но затем поняла, что она глубоко задумалась. В это мгновение она отдалилась от меня. Амели вышла вперед и сделала мне знак. Я обнаружила, что покорно, без слов поднимаюсь из кресла, чтобы оставить Викторину и ее самозванную охранницу одних. Сейчас я хотела бы увидеть Алена и увериться в его присутствии, что сгущающиеся тени – лишь плод моего воображения. Но Ален был с гостями, и мне пришлось ждать в одиночестве.

Викторина спустилась к обеду, оживленная и очаровательная. Возможно, ей пришлось пересилить себя из опасения, что, если ее не будет, миссис Дивз и дальше будет разыгрывать здешнюю хозяйку. Но если даже и так, следов усилий не было видно.

Поскольку это был воскресный вечер, мы предавались пристойным развлечениям. Несколько часов мы провели в Белой комнате с фресками, где две девушки из Брайтона пели и музицировали, а джентльмены периодически выходили, наверное, покурить и обсудить вопросы политики или бизнеса, считавшиеся слишком сложными для женского разумения.

Ален этим вечером не совершал тайных вылазок в сад, он оставался сидеть между Викториной и миссис Дивз. Я держалась в стороне от общества, довольствуясь возможностью просто посидеть и отдохнуть.

Когда на следующий день мы ехали в Сан-Франциско (точнее, через два дня, потому что Ален хотел оградить Викторину от переутомления и растянул наше путешествие вдвое), миссис Дивз все еще разделяла наше общество. Викторина много чего бубнила на этот счет, я лишь надеялась, что ни Амели, ни Фентон, сидевшие с нами в карете, не расслышат ее. Она выражала надежду, что дорогую Огасту в легком экипаже Алена будет всю дорогу тошнить, и это, конечно, несколько охладит ее брата. Однако, если быстрая езда и вызвала у миссис Дивз подобные ощущения, она не выказала никаких признаков дурноты.

В эти часы у меня было время глубоко и серьезно поразмыслить о себе самой. Чувство долга не позволяло мне покинуть Викторину, ведь она была действительно больна. Но какой-то внутренний инстинкт предупреждал, что я лишусь душевного спокойствия, если останусь. Я нашла в себе силы взглянуть правде в лицо. Ален Соваж (я уже больше не думала о нем как о «мистере Соваже») стал для меня – безо всякой моей на то воли – центром всего, он слишком сильно занимал мои мысли. Стоило ему войти в мою комнату, чтобы я потом весь день ощущала его волнующее присутствие.

Романтическая любовь, как ее описывают авторы чувствительных романов… Я долго испытывала серьезные сомнения, что такое чувство вообще существует, считая его писательским вымыслом, и никогда бы не поверила, что буду подмечать малейшее движение единственного мужчины, ловить каждое его слово, удерживать себя, но страстно желать малейшего предлога побыть с ним.

Это открытие смутило меня. Меня даже страшило то, что таилось на дне моей собственной души. Спасение было в отчужденности, в стремлении избегать всего, что могло поколебать маску, которой я так старательно прикрываюсь. Ведь если я буду настолько глупа, что уступлю этому новому чувству, я уже никогда не буду хозяйкой себе.

Впервые за долгое время я нуждалась в совете женщины старше и мудрее себя, кому я могла бы рассказать все без утайки и спросить, что мне делать с этим? Может быть, мне следовало покинуть это семейство, пока я не увязла слишком глубоко и оставалась еще надежда вернуть покой для сердца и ума.

Однако мне не к кому было обратиться. Из всех, с кем прежде сталкивала меня жизнь, близок мне был только отец. И даже если бы он был здесь, существовало нечто, чем я не могла бы поделиться даже с ним. Следовало полагаться только на себя, и ошибка могла стать роковой.

Осознав это, я испугалась. Я чувствовала себя так, будто меня все быстрее и быстрее несет к чему-то мрачному и опасному, а у меня нет ни сил, ни желания бороться.

Ален поместил нас в том же отеле, где мы останавливались раньше. Викторина, казалось, пребывала в добром здравии: она была полна сил, без устали сновала по квартире, бросаясь от окна к окну, чтобы посмотреть, что делается внизу. Довольно странно, что она ни разу не предложила поездить по магазинам, хотя мы выезжали в город каждый день. Обычно мы посещали Вудвард-Гарденз, где могли полюбоваться знаменитыми черными лебедями на озере и цветочными лужайками вокруг оранжерей.

Викторина предпочитала наблюдать эти красоты, оставаясь в экипаже. И, когда я предлагала посетить картинную галерею, а миссис Дивз – театр, ответом Викторины неизменно было «позже». Поскольку она не была больна, я полагала, что она чего-то ждет… или, может быть, кого-то? Возможно, она боялась оказаться в отсутствии, когда появится этот кто-то.

Доверенный врач Алена уехал на побережье, и мы должны были ждать его возвращения, в то время как сам Ален был завален множеством дел. В те дни я узнала о лихорадочной спекуляции акциями рудников, причем занимались этим не только мужчины, но и женщины тоже. Я наслушалась удивительных историй о судомойках, которые вчера еще стояли у своих корыт, а на следующий день могли накупить бриллиантов, чтобы унизать свои опухшие красные пальцы.

Я гадала, втянуты ли компании Соважа в эту авантюру. Но когда миссис Дивз однажды спросила о таком помещении капитала, Ален довольно резко отозвался о подобной купле-продаже. Его интересы занимали не только рудники – в эти дни я узнала о его власти над целой «империей», включающая в себя скотоводческие ранчо, лесоразработки, шахты, пакетботы и торговые корабли, пересекающие Тихий океан.

На третий день нашего бесцельного сидения в городе он вернулся поздним утром, принеся с собой, как всегда, свежий ветер, ожививший наше тепличное, расслабляющее бытие.

– Берите ваши шляпки, леди, ваши мантильи, жакеты, все, что вам потребно. Мы едем с визитом.

Он был так оживлен и напорист, что я сразу встала, заинтригованная и тем, и другим. Но Викторина, раскинувшись на диване, томно спросила:

– Куда мы едем?

Голос ее прозвучал капризно, словно она сразу хотела сказать «нет», но не решалась.

– На «Рани». Корабль только что встал на якорь и привез сокровища, которые вас удивят. А теперь поторопитесь, экипаж ждет.

Возможно, именно магическое слово «сокровища» разогнало тучи, набежавшие на чело Викторины. Я сама была немало возбуждена, пришпиливая шляпку, и на меня нахлынули воспоминания… слишком сильные. Прошло много времени с тех пор, как я в последний раз ступала на палубу корабля, вдыхала его особую атмосферу, которая, сочетая в себе множество запахов, для меня неизменно означала счастье.