Барон-дракон

НАДО.

Он непрерывно что-то себе твердил, проговаривая слова чуть ни по слогам. Необходимо было забить собственный мысленный эфир, иначе с маниакальной четкостью перед глазами вставал распятый Гасан. Замучить, а не просто убить, как убивают по необходимости… Убить сладко… А-а а-а!

— Ваниль, - голос едва повиновался, - Мне в больницу надо.

— Он тебе что-нибудь повредил?

— Болит внутри, - не соврал Вадим. Действительно болело. Внутри болела душа.

— Зачем пешком? Рация есть. Скорую помощ вызовем.

Ваниль двинулся в сторону вагончика, но не прошел и двух шагов, как его перехватил бригадир:

— Стой, Ванилька, нельзя скорую.

— А если человек помрет? - возмутился непонятливый татарин.

— Меня хозяин за прошлый вызов чуть со света не сжил и предупредил: еще инцидент, и он наши деньги надвое поделит. Вторая половина пойдет в оплату за медицину.

Ваниль встал на месте. Лицо из решительного сделалось нейтральным. Дойдет Вадимка. Он мужик крепкий. И не хромает даже. Дойдет.

— Ты в городе сразу в больницу иди, - напутствовал он Ангарского.

В старую, порядком уже истрепавшуюся сумку полетело барахло. Легонькая сумка, с такой и болящий справится. Оповещенные уже о запрете на мед вызовы, а главное о каре за них, бригадники, кто безразлично, а кто и злорадно поглядывали в сторону, молча собирающегося товарища. Ангарский застегнул молнию на сумке, и, ссутулившись, двинулся из вагончика. Проходя мимо стола, захватил непочатую бутылку и сунул ее в карман. Народ не возмутился.

Узкая песчаная отсыпка змеилась, пропадая впереди между низкорослых болотных сосенок. Кое где вровень с их куцыми темными кронами вставал рогоз. Пушились его черные бархатные верхушки. Осень. Стайка чахлых осинок по колено утонула в собственной облетевшей листве.

Сквозь сплошную кудель мха просвечивали капли клюквы.

На дом Гасана тогда напала, оказывается, не шайка бомжей. Они были разведкой боевиков.

Наемники. Ни одного грузина. Двое с западной Украины, один эстонец, двое русских. Михась - наемник, воюющий за деньги, но главное, за право убивать себеподобных - командир - единственный остался жив. Он потом выследил Гасана, выманил его в Абхазию и…

Подходящая гривка нашлась километрах в трех от строительства. Вадим перепрыгнул мочажину, заполненную черной болотной водой, по валежнику залез на склон, сел, а потом и лег между корнями кедра. С дороги не видно. На комаров он не обращал внимания. Не холодно. Не голодно.

Тихо. Оставалось, просто ждать.

Отсыпку на плоской гривке, которой предстояло стать дачей крутого мена, делали по образу и подобию месторождения: расчистили середину и подняли, вбухав триста примерно магирусов песка; от весенних вод опаясали песчаным же валом. По периметру остались сосны, кустарник, трава, изумрудный мох - кусочек первозданной тайги. Сама по себе такая отсыпка с подъездной дорогой могла потянуть тысяч на тридцать долларов. Когда на ней встанет трехэтажный теремок с полнм автономным обеспечением, а дорожку закатают в асфальт - на все сто. Красиво заживет упитанный мен, если не посадят или не отстреляют.

На краю отсыпки у, спрессованного в камень, песчаного бархана притулился дощатый сарайчик вертикальной конструкции. Из жилого вагона к нему то и дело курсировали насельники. В основном немыслимыми траекториями. Водки, все-таки, парни привезли достаточно. Мало кто доходил до заветной цели, отливали по дороге. Некоторые все же добирались, однако зайти внутрь никто не сподобился. Журчали вокруг.

Вот еще двое бредут. Один вихляется из стороны в сторону. Другой ступает как шагающий экскаватор. Ручищи ковшами. Голос урчит низко, утробно:

— Завтра сядешь на рацию, обзвонишь все больницы в городе и узнаешь, что с ним стало, когда обратно отпустят. Понял?

Грабка вовремя метнулась в сторону и придержала, споткнувшегося Худорожку.

— Понял?

— Да кто ж меня к рации пустит?

— Подольстись к бригадиру.

— Да як же ж?

— Придумай. И дурика мне тут не строй. Иначе я тебя самого в мох закатаю, не хуже чем в асфальт. Скажешь, мол, опасаюсь, за здоровье сотоварища. Вгорячах пнул. Раскаиваюсь.

— Не поверят.

— Твое дело сказать. Денег пообещай с получки.

— Михасю…

— Худорожка. Сука, бля! - донеслось от вагончика. - Пидор, последнюю бутылку утащил.

Оттуда в сторону заговорщиков двинулись двое.

— Точно? - угрожающе пророкотал Михась.

— Так я ж хотел на завтра… похмелиться…

— Иди, отдай!

— Да як же ж…

Михась коротко ткнул Худорожку кулаком. Тот охнул, качнулся, раззявил было рот закричать, но Михась прикрыл ему пасть ладонью как лопатой.

— Иди отдай. Ко мне больше не подходи. Завтра все сделаешь, как я тебе сказал. Узнаем, когда долинный возвращается, подкараулим на дороге. А пискнешь кому, и тебя за ним отправлю.

Мелкий мужичонка несколько раз икнул, привыкая к воздуху, развернулся и потрюхал в сторону разъяренных бригадников. Михась двинулся к дощатой конструкции, первым за весь вечер растворил дверь и взгромоздился над очком.

Худорожку всосало в освещенную дверь вагончика. Дверь закрылась.

А нам света и не надо. Андраг, терпеливо, прождавший своего часа за кромкой отсыпки, одним прыжком выметнулся на эту сторону. Ой же ж, Михасю, хиба ж ты дверь то не запер? Знал бы так и припер чем тяжелым с той стороны. А так сидишь себе, нужду справляешь.

Андраг ждал, слившись с темнотой. За дверью завозились. Михась, кряхтя, распрямился. Штаны натягивает.

Не успел. Дверь перед носом бывшего наемника бесшумно распахнулась. В следующее мгновение на шее сомкнулись железные пальцы. Андраг придавил - выключить на некоторое время, а не убить. Убивать он его будет вдалеке от людей, там, откуда не долетят крики. Придавил, легко взвалил на плечи и опять же прыжком выметнулся за край площадки, к лесу, к болоту, за кусты, вниз в топкий мшаник, потом по кочкам, по кочкам, по маленьким дорожкам. Зря, что ли он сюда хаживал чуть ни каждый вечер? Нашел себе тропочку, никакой следопыт не допетрит.

Уф. Михась зашевелился в пределах веревок, открыл глаза, но ничего не увидел. Темны осенние северные ночи, не хуже южных. К тому же сегодня тучки на небе, ни луны, ни звезд. И дождичек вот-вот начнется. Это нам наруку.

Андраг видел в темноте не хуже чем днем. Рожа наемника налилась кровью. Он рыпнгулся было заорать, но рот тут же забило куском мха с землей. Михась замотал головой. Он не понимал!

— Гасана помнишь? - тихо спросил Андраг. - Если забыл, я тебе напомню: рыжий такой, веселый. Он был моим другом.

Белки глаз у Михася чуть поблескивали. Не промахнешься. Замучить его тут как он Гасана?

Голову обнесло горячим. Пальцы сами рванулись к этим белкам и провалились в склизлое и теплое. Михась взвыв утробой, закрутился на месте. Андраг отпустил. Пусть боль дойдет, пусть первее боли дойдет страх. Чтобы понял, как мучились его жертвы.

В следующую минуту Андраг сам схватился за голову. В ней, разрывая изнутри, зазвенело.

Зуммер, ввинчивался в мозг не звуком - болью. Непрерывный, страшный телефон, чуть было не заставил внутренности вывернуться наизнанку. Но горячий вал, охвативший затылок тут же и отпустил.

Ему подали сигнал. Его предупредили. Он должен внять.

Он должен!

Вадим мотнул головой, раз, еще раз, вытряхивая из нее остатки предупреждающего сигнала, пока не затихло окончательно; повернулся к Михасю, взял его голову в захват и рванул вверх и вбок. Под руками захрустело как в камнедробилке. Тело Михася мгновенно обмякло. Вадим буквально пальцами ощутил, как из него истекла жизнь.

Не по-осеннему густой дождь смыл следы. Топь упокоила тело наемника. Мох распрямился, трава встала стеной. Не было никакого Михася. Не тащил тут Андраг тело своего врага.

Утром он выбрался к бетонке. За ночь дождь принимался дважды. Вадим вымок до нитки, потом успел чуть обсохнуть. Даже помылся в канавке у дороги. Потом опять дождь. Ночь завершилась густым холодным туманом. Вадим пробирался по нему едва переставляя ноги. Но не останавливался. Движение происходило как бы помимо него, само по себе. С дороги не собьешься.

Шаг вправо, шаг влево - канавы с водой. Впереди непроглядность.

Пригодилась бутылка, которую он нагло сгреб со стола, уходя со стройки. Он ее высосал, как только за спиной послышалось гудение мотора. КРАЗ шел медленно, крался в тумане. На счастье

Вадим вышел на относительно свободный от тумана пятачок. КРАЗ затормозил. Ангарский кое-как влез во внутрь и плюхнулся на сидение.

— До города подвезешь? - промямлил заплетающимся языком.

— До двадцптьчетверки. Оттуда сам добирайся.

— Давай.

Глаза закрылись, он провалился в темноту.

Молодая тетка, торгующая с лотка дешевой обувкой, косилась на Вадима, подозревая в нехорошем. Лоток развернулся возле телефона автомата, отгородив, его от страждущих общения граждан. Пошатывающийся грязный патлатый мужик шагнул через картонные обувные коробки к аппарату, не спросив разрешения. Тетка гавкнула, обозвала пьянью. Он не обратил внимания. А когда она попыталась его толкнуть обернулся и глухо, страшно посмотрел. Да пусть звонит! Пусть подольше звонит. Сейчас придет Вагиф. Где только его носит? Вечно его нет, когда нужен. Вагиф ему…

— Марго, это - я.

— Ты где?!

— Звоню из универсама.

— Я сейчас приеду.

И бросила трубку. Вадим будто наяву увидел ее порывистые, нервные движения: сорвалась с места, схватила пальто, ключи от машины. Приедет. Собственно, он и не сомневался. Она, конечно, могла устроить спектакль, поводить его как рыбку. Не стала. Знакомое теплое чувство поднималось внутри. Приедет Марго, и все станет хорошо и спокойно. Только она умела создавать вокруг него изолирующий, мягкий внутри кокон. Сейчас самое время, отгородиться от происходящего и уйти в покой постели. Чем дальше от людей, тем лучше. Не видеть, не понимать, не вникать, и не дай

Высокое Небо, не проницать в их гнилые души.

— Пачему тут стоишь? Тавар уронил! Да. - Низкорослый брюнет в штанах пузырями и такой же пузырястой кожаной куртке нарисовался прям посередине мысли. Коровьи глаза светились некоторой злостью на человека, посягнувшего на его угол. Был бы индивид в нормальном прикиде,

Вагиф сто бы раз подумал держать форс перед Нинкой или нет. А тут - не поймешь, не то работяга, не то вообще бич. И пошел, на обидчика, изображая крутой восточный гнев.

В следующую секунду его буквально смело. На пол с прилавка брякнулась пара тяжелых как литейные башмаки кроссовок. Пустые коробки расскочились на пол магазина.

Марго в совершенно ослепительной, немыслимой шубке, в коротюсенькой юбочке - девочка, девочкой - кинулась Вадиму на шею.

— Где ты был!? Я с ума сходила, обыскала весь город. Где ты был!? - маленькие кулачки замолотили его по спине. Марго всхлипывала и смеялась. Ее макушка едва доставала Вадиму до подбородка. Он смотрел поверх. Теперь возмущалась продавщица, на что хозяин лотка никак не реагировал, - такая "шуба" может вообще твою торговлишку прикрыть, - цыкнул даже на свою подружку и без дальнейших выяснений пропустил парочку вовсояси.

Марго неистовствовала. Она соскучилась. Она сходила с ума: зацеловала его с ног до макушки, искусала, обвила, обволокла своим телом - не выпустит больше. Не выпустит! И он ей в который раз доказывал, что тоже скучал. Да и в самом деле скучал. Приподнимал ее легкую как пушинку и дразнил, только касаясь, только щекоча, лаская, пока она не начинала кричать. Потом выгибалась дугой - на, возьми. Ну, возьми же! И он брал.

Только к утру, когда оба устали, уже засыпая, Вадим пробормотал:

— Можно попросить тебя об одной малости?

— Все, что хочешь.

— Если станут спрашивать, когда я вернулся, скажи - утром двенадцатого.

— У тебя неприятности? - голос Марго был совсем не сонный. Вадим струдом разлепил веки.

Подруга смотрела тревожно. Испугалась за него, маленькая.

— Чепуха. Это, чтобы меня не дергали… чтобы нас не дергали.

— Ты мне потом все расскажешь?

— Да.