Батый. Хан, который не был ханом

§ 22. Батый против Монголии. Таинственная смерть Гуюк-хана

В течение нескольких лет после завершения западного хода Бату, формально признавая верховенство каракорумских властей, фактически находился в конфронтации с ними. Этот период его жизни только в последнее время начинает привлекать внимание исследователей [см., напр.: Романив 2002].

После смерти великого хана Угедэя его вдова Туракина возложила на себя обязанности правительницы Монгольской державы. С этим согласился последний из оставщихся в живых сыновей Чингис-хана Чагатай, а также и другие члены рода Борджигин, по словам Джувейни — потому что хотя она и не была старшей супругой Угедэя, но именно от нее родились его сыновья, имеющие право на трон [Juvaini 1997, р. 240].

Угедэй заявлял, что не желает передавать власть своему первенцу Гуюку и намерен сделать наследником третьег сына — Куджу, но тот умер раньше отца, и тогда формальным наследником стал Ширэмун, сын Куджу и внук Угедэя, «который был очень одарен и умен» [Рашид ад-Дин 1960, с. 118]. Туракина-хатун поначалу выказывала полное согласие с волей покойного супруга и даже сохранила все главные государственные посты за его ставленниками. Но полгода спустя умер Чагатай, строго следивший за исполнением законов и распоряжений Чингис-хана и Угедэя, и политика Туракины резко изменилась. Пользуясь раздорами в семействе Борджигин, она умудрялась не только удерживать власть в своих руках, но и сурово расправляться со своими личными врагами и врагами своих фаворитов — Фатимы-хатун и Абд ар-Рахмана. Отделалась она и от некоторых неудобных родичей: например, вскоре после Угедэя умерла его старшая супруга Мокэ-хатун и несколько других его жен, формально имевших не меньше прав на власть, чем Туракина [см., напр.: Rachewiltz 1999, р. 72-73]. Затем начались репрессии против министров Угедэя: уйгур Чинкай и хорезмиец Махмуд Ялавач вынуждены были бежать под защиту правителя Тибета — «царя» Годана, сына Угедэя, Масуд-бек—к Бату, других же, в частности, Коркуза, наместника Хорасана, схватили и казнили. На их место были назначены сторонники Туракины: в Китае — Абд ар-Рахман, а в Хорасане — Аргун (Рашид ад-Дин 1960, с. 115].

Укрепив свои позиции, Туракина решилась пойти наперекор завещанию супруга: несмотря на требования Чингизидов и сановников созвать курултай для утверждения великим ханом Ширэмуна, она всячески старалась отдалить его созыв, восстанавливая против себя всех, включая и собственных сыновей. Гуюк по возвращении из похода на Запад постепенно отдалялся от матери, недовольный тем, что она не помогает ему стать хаганом. Второй сын Годан, как видим, вообще принял под свое покровительство бежавших от ее гнева сановников [Juvaini 1997, р. 241, 244; Рашид ад-дин 1960, с. 115-117].

Единственная заслуга Туракины перед Золотым родом состояла в том, что она сумела не допустить перехода власти из рук потомков Чингис-хана к боковым ветвям Борджигинов. Вскоре после кончины Угедэя Тэмугэ-отчигин, брат Чингис-хана, попытался захватить трон, но Туракина направила к нему его сына Отая и Мелика (Менгли-огула), сына Угедэя, которые принялись его убеждать отказаться от своего намерения. Их переговоры тянулись, пока до претендента не дошел слух, что Гуюк все-таки вернулся из западного похода и уже находится в своих владениях на Имиле. Последняя новость заставила Отчигина «пожалеть и раскаяться в задуманном» и вернуться в свой юрт [Juvaini 1997, р. 244; Рашид ад-Дин 1960, с. 116-117; см. также: Романив 2002, с. 87]. Так была пресечена попытка захвата власти представителем младшей ветви Золотого рода: с этого времени монополия Чингизидов на трон Монгольской державы оставалась неоспоримой до середины XV в.

Бату некоторое время не вмешивался в борьбу партий в Эракоруме, поскольку никаких враждебных действий против него Туракина-хатун не предпринимала и делами западных улусов совершенно не интересовалась. Благодаря этому Бату удалось взять реванш в борьбе со своим недругом Байджу-нойоном. По решению последнего влиятельный армянский князь Аваг Мхардзели лишился своих обширных владений, которые Байджу передал его сопернику — ишхану Сагису Шахиншаху, но уже в 692 году армянского летосчисления (1243 г.) Бату помог Авагу вернуть свои земли и совместно с ним строил планы возведения на грузинский трон Давида Нарини, сына царицы Русудан [см.: Романив 2002, с. 89].

По мнению некоторых исследователей, если смерть великого князя Ярослава Всеволодовича и произошла по вине Туракины, то ханша, скорее всего, намеревалась продемонстрировать враждебность по отношению не к Бату, а к собственному сыну Гуюку (отнесшемуся к Ярославу с большим уважением), с которым у нее отношения портились вс больше и больше. Возможно даже, что сам Бату стал распространять слухи об отравлении Ярослава семейством Угс дэя с целью не допустить сговора своих родичей из Каракорума с сыновьями умершего великого князя, которые как раз в это время отправились в Каракорум [Вернадский 2000, с. 149; Романив 2002, с. 94].

А репрессии Туракины против сановников Угедэя были даже выгодны Бату: Коркуз заточил его ставленника, Шамс ад-Дина Хорезми, в темницу, а регентша казнила Коркуза и Шамс ад-Дина не только освободила, но и сделала везиром при новом хорасанском наместнике Аргуне. Даже то, что она начала преследование ставленников Угедэя, оказалось на руку Бату: один из могущественных сановников Масуд-бек — сын Махмуда Ялавача и даруга Мавераннахра, бежал к Бату и впоследствии, вернув власть, мог стать весьма ценным союзником [Juvaini 1997, р. 241-243; Рашид ад-Дин 1960, с. 116]. Возможно, именно в период пребывания Масуд-бека при дворе Бату — то есть в середине 1240-х гг. в Улусе Джучи началась чеканка собственной монеты (с именем халифа ан-Насира) [Петров 2001, с. 71]. В результате в отношениях Бату и Туракины установился своеобразный вооруженный нейтралитет.

Бату всячески уклонялся от участия в курултае, где должно было состояться избрание нового великого хана, и его поведение было неоднозначно воспринято разными лицами. Так, согласно «Юань-ши», полководец Субэдэй-багатур, на правах старого сподвижника Чингис-хана и одного из главных военачальников позволявший себе некоторые вольности, с осуждением высказался по этому поводу: «Великий ван в роду старший, как можно не отправиться?» А Туракину, отчаянно стремившуюся удержать власть в своих руках и потому оттягивавшую созыв курултая, пассивность Бату вполне устраивала: из-за его отсутствия были сорваны попытки монгольской знати провести курултай и в год гуй-мао» (1243), и в «год цзя-чэнь» (1244) [Юань ши 2004, с. 505].

Наконец, в 1246 г. собрался курултай, на который приехали почти все Борджигины: Соркуктани, вдова Тулуя, со всеми его сыновьями, Тэмугэ-отчигин и его 80 (!) сыновей, племянник Чингис-хана Эльджигитай и другие потомки братьев Чингис-хана, из Чагатаева улуса — Кара-Хулагу, Йису-Мунке, Байдар, Бури, Есун-Буга и другие Чагатаиды, а также потомки Угедэя, которые являлись «фаворитами» грядущих выборов [Рашид ад-Дин 1960, с. 118]. Прибыли также многочисленные посланцы из разных стран, количество которых так поразило Иоанна де Плано Карпини.

Бату тоже следовало принять участие в выборах, но новый глава рода Борджигин не пожелал отправиться на курултай и склониться перед новым великим ханом, кем бы тот ни был — тем более что наследник Джучи вполне мог предсказать, на кого падет выбор. Со старшим сыном Угедэя, Гуюком, его связывала давняя вражда, и Бату совсем не нравилась идея одобрить его кандидатуру на выборах и затем выразить ему свое почтение, сняв шапку, развязав пояс и поднимая его на белой кошме! Не приобретя еще такого влияния, чтобы каждое его слово являлось законом, Бату вынужден был изобретать благовидные предлоги, чтобы оправдать перед родственниками свой отказ от участия в курултае. На этот раз он остался в своем улусе, «сославшись на слабое здоровье и на болезнь ног» [Рашид ад-Дин 1960, с.118; см. также: Романив 2002, с. 92]. Бату отправил на курултай своих наиболее влиятельных братьев — Орду, Шибана, Берке, Беркечара, Тангута и Туга-Тимура. Им было приказано поддержать того, за кого будет большинство, — именно так вел себя и сам Бату на курултае, где был избран Угедэй.

Как и ожидал Бату, курултай принял решение: «Так как Кудэн [Годан. — Р. П.], которого Чингиз-хан соизволил предназначить в казны, не совсем здоров, а Ширамун, наследник по завещанию казна, не достиг зрелого возраста, то самое лучшее — назначим Гуюк-хана, который является старшим сыном каана» [Рашид ад-Дин 1960, с. 119]. Туракине-хатун пришлось смириться с этим выбором и даже изобразить, что она именно этого и добивалась: противиться воле курултая она не осмелилась. Чингизиды и монгольская аристократия перед лицом тысяч иностранных посланцев продемонстрировали завидное единодушие и возвели на трон Гуюка, поставившего лишь одно условие: «После меня каанство будет утверждено за моим родом». Фактически он повторил слова своего отца Угедэя, сказанные, когда Чингис-хан провозгласил последнего своим наследником [Рашид ад-Дин 1960, с. 119; Козин 1941, § 255; см. также: Султанов 2001, с. 82-83].

Гуюк оценил лояльность семейства Джучидов, не выразивших протеста против его кандидатуры, и даже сделал поначалу несколько красивых жестов в их сторону. Так, Орду совместно с Мунке, сыном Тулуя, было поручено расследование дела о попытке захвата власти Темугэ-отчигином, и никто другой в их разбирательство не смел вмешиваться. По окончании расследования они вынесли приговор: на основании ясы предать Отчигина смерти — так была поставлена последняя точка в споре Чингизидов и других ветвей Борджигинов за трон Монгольской державы [Juvaini 1997, р. 255; Рашид ад-Дин 1960, с. 119]. Гуюк ни словом не намекнул на разногласия между ним и Бату, принимая послов, в том числе и Иоанна де Плано Карпини. После встречи с Гуюком францисканцы вновь вернулись к Бату, который, со своей стороны, продемонстрировал лояльность к новоизбранному великому хану: он даже не счел нужным что-то добавить к посланию, врученному францисканцам великим ханом для передачи папе римскому, а только велел им тщательно передать «то, что написал император» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 83].

Казалось, между родственниками наконец-то наступило примирение. Поначалу даже создавалось впечатление, что, несмотря на избрание Гуюка, политика Каракорума не изменится: Туракина-хатун по-прежнему достаточно прочно держала поводья власти в своих руках, а ее ставленники сохранили за собой свои посты и должности. Однако очень скоро, несколько месяцев спустя после воцарения Гуюка, его мать неожиданно умерла. Источники не сообщают, что она была отравлена любящим сыном, но некоторые авторы намекают, что между ними уже давно существовали серьезные противоречия, что Туракина не допускала Гуюка к власти и заставляла несколько лет отсиживаться в своем родовом уделе в Имиле [Juvaini 1997, р. 244]. По-видимому, когда он занял трон и понял, что мать по-прежнему не намерена отдавать ему реальную власть, он решил взять эту власть сам.

Смерть Туракины развязала Гуюку и его приближенным руки в отношении всесильных фаворитов вдовы Угедэя: сразу после ее смерти в Каракоруме казнили Фатиму-хатун и Абд ар-Рахмана. Лишились своих должностей и постов важные сановники, назначенные Туракиной. На смену им пришли ставленники самого Гуюка. Так, вместо Кара-Хулагу — внука и наследника Чагатая, не принимавшего сторону ни Гуюка, ни Бату, в Чагатаевом улусе воцарился Йису-Мункэ, сын Чагатая и приятель Гуюка. Лишился своей власти и Байджу-нойон, давний недруг Бату, но вместо него управлять Кавказом и Малой Азией был назначен Эльджигитай, который также не питал дружбы к Бату, но был влиятельнее Байджу, поскольку приходился племянником Чингис-хану и был близким другом Гуюка. Сын же Эльджигитая, Аргасун, еще во время похода на Запад вместе с Гуюком и Бури осмелился жестоко оскорбить наследника Джучи на пиру. Иран при Туракине-хатун находился в сфере влияния Бату — благодаря его верному резиденту Шараф ад-Дину Хорезми, всесильному везиру при наместнике Аргуне. Но Шараф ад-Дин умер в 642 г. х. (1245 г.), и Гуюк сразу после своего воцарения назначил на его место своего ставленника Фахр ад-Дина Бихищти [Juvaini 1997, р. 245; Ращид ад- Дин 1960, с. 119-120].

Серьезным ударом по планам Бату в отношении Ирана и Средней Азии стало то, что Гуюк вновь вернул милость бежавшим от Туракины сановникам Угедэя: Чинкай возвратился в Каракорум, Махмуд Ялавач — в Китай, а сыну последнего, Масуд-беку, Гуюк вернул его владения и всю полноту власти в Мавераннахре [Рашид ад-Дин 1960, с. 120). Масуд-бек, обретя все, что потерял ранее, больше не нуждался в поддержке Бату. А поскольку он вернул свой пост без помощи наследника Джучи, то Мавераннахр так и не попал в сферу влияния Бату. Справедливости ради следует отметить, впрочем, что в течение своего долгого правления Масуд-бек (ум. 1289) никогда не интриговал и не выступал против Бату и его преемников...

Гуюк постепенно лишал Бату влияния и в государствах, которые в свое время признали наследника Джучи своим сюзереном. Все еще пытаясь найти общий язык с Гуюком, Бату отправлял в Каракорум претендентов на троны вассальных государств. Наиболее значительными из них были грузинские царевичи, два внука царицы Тамары — Улу Давид, сын Георгия IV Лаши, и его двоюродный брат Давид Нарини, сын Русудан; сельджукский султан Изз ад-Дин Кей-Кавус II и оспаривавший у него трон его брат Рукн ад-Дин; и двое русских князей, братья Ярославичи — Александр Невский и Андрей. В пику Бату Гуюк назначил правителями как раз тех, кто меньше устраивал наследника, Джучи. Александру Невскому он предпочел его младшего брата Андрея [ПСРЛ 1926-1928, с. 471][23]. Младший сельджукский принц Рукн ад-Дин стал султаном под именем Килич-Арслана IV и получил в управление восточные земли султаната — Сивас, Эрзинджан, Эрзурум и другие города, тогда как старшему, Кей-Кавусу II, остались западные владения — Конья, Анкара, Анталья. Царем Грузии был признан незаконнорожденный сын Георгия Лаши Давид VII Улу, а Давид VI Нарини мог надеяться стать его преемником, если переживет его [Киракос 1976, с. 195; Рашид ад-Дин 1960, с. 120; Шукуров 2001, с. 155; ср.: Рыкин 2000, с. 143-144]. Во всех этих назначениях Гуюк руководствовался только одним соображением — не согласиться с выбором Бату, возвести на троны вассальных государств собственных ставленников и тем самым ослабить влияние наследника Джучи в этих регионах.

И, наконец, уже вскоре после своего избрания Гуюк начал созывать войска. Большую концентрацию монгольских вооруженных сил отмечал побывавший на церемонии избрания Гуюка брат Иоанн де Плано Карпини, который с перепуга решил, что все эти войска предназначаются для нового вторжения в Европу — так, мол, ему «говорили» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 63]. Действительно, по приказанию Гуюка монголы активизировали свои действия в Южном Китае и Передней Азии, но главной его целью, без сомнения, оставалось желание покончить с разделением власти в Монгольской державе между великим ханом и «ака» рода Борджигин. Гуюк, накупив на баснословные суммы различных говаров, приказывал раздавать их воинам. Большую добычу сулили и замышляемые им походы на империю Сун, Сирию и Индию. Обеспечив себе поддержку войск Коренного юрта (то есть собственно Монголии) и ряда улусов, он приступил к более решительным действиям против Бату.

Внешне Гуюк, как и Бату, демонстрировал свое стремление закончить дело миром и поэтому несколько раз вызывал наследника Джучи к себе. Соблюдая формальности, Бату и в самом деле должен был бы появиться в Каракоруме, выразить почтение новоизбранному монарху и получить от него свою долю почестей — как старший в роду. Но, прекрасно понимая, чем ему грозило принятие такого приглашения, он отказывался — впрочем, в вежливой форме и под благовидным предлогом: он-де продолжает болеть и не осмеливается по этой причине пуститься в столь дальний путь. Наконец, терпение великого хана лопнуло, и он сам выступил в сторону владений Бату — во главе огромного войска. При этом Гуюк с сарказмом пояснил: «Погода склоняется к теплу, воздух Имиля подходит для моей природы, и тамошняя вода благотворна для моей болезни», намекая на постоянные отговорки Бату [Рашид ад-Дин 1960, с. 121].

Последнему, без сомнения, было хорошо известно о приготовлениях Гуюка от своих доброжелателей и осведомителей в Каракоруме. Соркуктани-бэки, вдова Тулуя, также писала ему: «Будь готов, так как Гуюк-хан с многочисленным войском идёт в те пределы» [Рашид ад-Дин 1960, с. 121]. Тем не менее Бату пребывал в некоторой нерешительности, никак не решаясь пустить в дело собранные на границах улуса войска: до сих пор гражданской войны в Монгольской державе не было, и Бату, по-видимому, не мог решиться первым начать ее.

Гуюк тем временем уже вступил в пределы Чагатаева улуса, где его войска, несомненно, должны были пополниться отрядами его верного друга Йису-Мунке. Великий хан остановился в окрестностях Самарканда, где дал воинам Отдых после перехода, а сам стал устраивать ежедневные пиры. И именно в это время Бату, наконец, приняв какое-то решение, выступил с многочисленным эскортом, больше напоминавшим армию, ему навстречу. Он сделал остановку в Алакамаке, когда к нему пришла весть о скоропостижной смерти Гуюка [Juvaini 1997, р. 262].

Было бы странно, если бы Бату, как самого главного недруга Гуюка, не обвинили в убийстве великого хана! Одним из первых эти обвинения озвучил посланец французского короля Вильгельм де Рубрук со ссылкой на сведения другого посла Людовика IX — Андре де Лонжюмо: «Брат Андрей говорил мне, что Кен [Гуюк. — Р. П.] умер от одного врачебного средства, данного ему, и подозревал, что это средство приказал приготовить Бату. Однако я слышал другое. Именно Кен сам позвал Бату, чтобы тот пришел поклониться ему, и Бату пустился в путь с великой пышностью. Однако он сам и его люди сильно опасались, и он послал вперед своего брата по имени Стикана, который, прибыв к Кену, должен был подать ему чашу за столом, но в это время возникла ссора между ними, и они убили друг друга» [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 132]. Вряд ли можно всецело доверять этому рассказу: больше ни один источник не со-сообщает о ссоре Гуюка с братом Бату и убийстве великого хана. Но вполне вероятно, что сторонники Угедэидов действительно могли прозрачно намекнуть европейскому дипломату, что к смерти великого хана причастен Бату. Безус-яовно, гибель Гуюка была выгодна наследнику Джучи. Но ему ли одному?

Только Иоанн де Плано Карпини, присутствовавший на церемонии его вступления на трон, дает положительную характеристику Гуюку: «А этот император может иметь от роду сорок или сорок пять лет или больше; он небольшого роста; очень благоразумен и чересчур хитер, весьма серьезен и важен характером. Никогда не видит человек, чтобы он попусту смеялся и совершал какой-нибудь легкомысленный поступок...» Такой замечательный отзыв легко объясняется следующей же фразой францисканца: «Говорили нам также христиане, принадлежащие к его челяди, что они твердо веруют, что он должен стать христианином» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 81]. Видимо, надежда на обращение великого хана в христианство и заставила папского легата «авансом» выдать ему столь блестящую характеристику, В. В. Бартольд на основе восточных средневековых источников характеризует преемника Угедэя как человека развратного, больного физически и нравственно, жестокого и капризного; чиновники боялись приходить к нему с докладами, если он сам не вызывал и не спрашивал их; никто не мог быть уверен в своем завтрашнем дне [Бартольд 1963, с.554].

Таким образом, многие из приближенных Гуюка (включая и его родственников) имели причины желать смерти великого хана, чтобы не беспокоиться за собственную судьбу. И, совершив убийство, сами же могли распустить слухи о том, что это — дело рук Бату, тем более что его вражда с Гуюком к этому времени стала общеизвестной. Прямых указаний на причастность Бату к смерти Гуюка в источниках нет, хотя следует признать, что великий хан скончался очень своевременно и к большой выгоде для властителя Улуса Джучи.

§ 23. Государственный переворот Батыя

Ситуация в Монгольской империи после смерти Гуюка очень напоминала ситуацию после кончины его отца. Точно так же у власти формально находилась вдова умершего хана — Огул-Гаймиш (тоже из племени меркитов!). Но, в отличие от своей землячки и свекрови Туракины-хатун, она не сумела использовать противоречия Чингизидов для укрепления собственной власти. Напротив, вдова Гуюка решила отбыть из столицы в родовые владения Угедэидов на Имиле, тем самым значительно ослабив свое положение. Вскоре против нее открыто выступили ее же сыновья Наху и Ходжа, каждый из которых объявил себя правителем, держал свой двор и издавал собственные указы [Juvaini 1997, р. 265].

Сразу после смерти Гуюка Бату отправил к Огул-Гаймиш послание, в котором выражал сочувствие по поводу кончины ее супруга и всецело одобрял ее кандидатуру в качестве регентши до избрания нового хана [Juvaini 1997, р. 263]. Этот шаг Бату выглядит довольно странным, тем более в тот момент, когда были созданы все предпосылки для того, чтобы он сам получил власть в Монгольской державе. Но преемник Джучи слишком дорожил и миром в империи и собственной головой: захват власти силой, несомненно, повлек бы очередную смуту и, чего доброго, мог закончиться для него тем же, чем в свое время для Тэмугэ-отчигина! Нет, Бату нужен был законный повод для свержения власти рода Угедэя. Поэтому наследник Джучи, продемонстрировав в послании к регентше свою лояльность и тем самым усыпив бдительность Угедэидов, получил возможность спокойно обдумать действия, с помощью которых намеревался раз и навсегда отстранить это семейство от власти.

Много времени Бату для этого не понадобилось. Уже в следующем году он созвал курултай, на котором намеревался предложить кандидатуру нового великого хана. Но, как и прежде, не счел возможным самолично ехать в Монголию — он чувствовал себя в полной безопасности только в собственных владениях. Вместе с тем вопросы, которые он был намерен поднять на курултае, являлись настолько важными, что он не рискнул доверить их своим представителям, как сделал это, отправив своих братьев на курултай, избравший Гуюка. И Бату, в нарушение всех традиций, созвал курултай в своих владениях — либо в том же Алакамаке, где он временно обосновался со времени смерти Гуюка, либо в горах Алатау, к югу от реки Или [см.: Бартольд 2002а, с. 498]. Намерения его были очевидны: в своих владениях, имея под рукой многочисленные войска, он имел больше шансов «убедить» даже враждебных ему родичей и нойонов согласиться с его решением. Это было вполне понятно и другим Чингизидам, поэтому потомки Угедэя и Чагатая прямо заявили, что Бату нарушает традицию: «Коренной-де юрт и столица Чингис-хана — Онон и Келурен, и для нас не обязательно идти в Кипчакскую степь» [Рашид ад-Дин 1960, с. 129]. В результате многие из противников Бату просто-напросто отказались прибыть на курултай. Однако авторитет наследника Джучи был столь высок, что большинство Чингизидов, военачальников и высших чиновников все же собралось в его ставке, не посмев пренебречь его приглашением.

Помимо братьев самого Бату, среди которых он пользовался непререкаемым авторитетом, на созванный им курултай съехались сыновья Тулуя — Мунке, Арик-Буга и Моге, также сын Угедэя Кадан и сын Чагатая Мауци — оба последних просто не могли не явиться, поскольку имели уделы во владениях Бату. Приехал также и внук Чагатая Кара-Хулагу, питавший ненависть к Гуюку, лишившему его власти над Мавераннахром. Сыновья Гуюка Наху и Ходжа также направились к Бату, но сразу же заняли подчеркнуто независимую позицию, демонстрируя свою незаинтересованность в решениях курултая. Уже на следующий день они покинули место сбора, оставив вместо себя Темур-нойона, которому дали указания: «Бату — ака всех царевичей. Что бы он ни приказал, его слово закон. Мы соглашаемся со всем, что он посоветует и что сочтет наилучшим, и не будем возражать против этого». Аналогичным образом действовал и несостоявшийся наследник Угедэя Ширэмун, которыи даже не соизволил прибыть на курултай, а направил туда своего представителя Конкур-Токай-нойона, дав ему примерно такие же наставления, что и сыновья Угедэя Темур-нойону [Juvaini 1997, р. 557-558; Рашид ад-Дин 1960, с. 129]. Видимо, Угедэиды и Чагатаиды полагались на обещание, данное царевичами и нойнами Гуюку при его вступлении на трон, и рассчитывали, что потомство Угедэя по-прежнему останется у власти.

Однако Бату не смутило их отсутствие — напротив, он воспользовался им, чтобы огласить своеобразное обвинительное заключение: «Дети Угедея поступили вопреки словам отца и не отдали трон Ширэмуну, и, преступив закон и обычай, убили без суда младшую дочь Чаур-сэчен [любимую дочь Чингис-хана, упоминаемую в монгольских источниках под именем Актылун-хаан. — Р. П.]. По этой причине ханство им не подобает» [Рашид ад-Дин 1960, с. 80; Бартольд 1963, с. 558]. Убедительны были эти доводы или нет, но Бату прекрасно понимал, что собравшиеся у него Чингизиды и нойоны были полны решимости отстранить Угедэидов от трона Монгольской державы, а потому им было вполне достаточно и таких оснований.

Естественно, встал вопрос об альтернативе семейству Угедэидов. Как и следовало ожидать, трон был предложен самому Бату. Однако политическая мудрость Бату в очередной раз взяла верх над амбициями: он осознавал, что ему не удержать всю империю под своим контролем, если он останется в своих нынешних землях, а перебираться в далекий Каракорум он не собирался. Поэтому он, видимо, не кривил душой, когда отказывался от трона, объясняя свое решение, согласно Джузджани, следующим образом: «Мне и брату моему Берка принадлежит уже в этом крае (т. е. Дешт-и-Кипчаке) столько государств и владений, что распоряжаться им (краем) да вместе с тем управлять областями Китая (Чин), Туркестана и Ирана (Аджем) невозможно» [СМИЗО 1941, с. 16].

И тут же предложил другого кандидата: «Из всех царевичей один Менгу-каан обладает дарованием и способностями, необходимыми для хана, так как он видел добро и зло в этом мире, во всяком деле отведал горького и сладкого, неоднократно водил войска в разные стороны на войну и отличается от всех других умом и способностями; его значение и почет в глазах Угедей-каана, прочих царевичей, эмиров и воинов "были и являются самыми полными. Казн послал однажды его, его брата Кулкана и Гуюк-хана со мной, Бату, и с Ордой... в края Кипчака и в государства, кои находятся в тех пределах, дабы мы их покорили. Менгу-каан привел в покорность и подданство племена... кипчаков... и черкесов; предводителя кипчаков Бачмана, предводителя племен асов и город... [несколько пробелов в тексте. — Р. П.] Менгу-каан захватил и, произведя казни и разграбление, привел в покорность... В настоящее время подходящим и достойным царствования является Менгу-каан. Какой другой есть еще рода Чингиз-хана царевич, который смог бы при помощи правильного суждения и ярких мыслей владеть государством и войском? Один только Менгу-каан, сын моего милого дяди Тулуй-хана, младшего сына Чингиз-хана, владевшего его великим юртом. А известно, что согласно ясе и обычаю монголов место отца достается меньшому сыну, поэтому все «предпосылки для вступления на царство у Менгу-каана» [Рашид ад-Дин 1960, с. 129-130]. Доводы Бату были, мягко говоря, не совсем убедительны: Тулуй никогда не был великим ханом, а сам Мунке являлся его старшим сыном, а не младшим. Поэтому Бату не сумел бы подтвердить свои слова ссылками на ясу и обычай монголов. Но поскольку теперь именно он толковал эти самые ясу и обычай, противоречить наследнику Джучи никто не решился. К тому же было очевидно, что Бату еще до курултая принял решение о том, кто станет новым великим ханом.

Выбор, сделанный Бату, тем не менее, по-видимому, несколько озадачил его родичей. Это лишь потом историки станут говорить о давней дружбе Бату и Мунке, начавшейся якобы еще во время западного похода или даже раньше, но ни один автор, современный наследнику Джучи, не сообщает, что Бату и Мунке связывали такие уж близкие отношения. Напротив, как было отмечено выше, Мунке во время западного похода, возможно, вызвал гнев Бату и понес наказание — вынужден был сражаться в передовом отряде. После этого, правда, сообщений о каких-либо недоразумениях между ними в источниках не содержится, но и оснований говорить об их близкой дружбе тоже нет.

В ходе борьбы против Гуюка Бату нашел союзника в лице матери Мунке — Соркуктани-бэки. Именно она, узнав, что далеко не все Чингизиды намеревались прибыть к Бату на курултай, посоветовала своему первенцу: «Так как царевичи ослушались старшего брата и к нему не пошли, пойди ты с братьями и навести его, больного» [Рашид ад-Дин 1960, с. 129; см. также: Номинчимэд 2004]. Несомненно, Соркук-тани была прекрасно осведомлена, что никакой серьезной болезни у Бату не было, что это только повод отказываться от поездок в далекую Монголию. Но, говоря так, она одновременно и принимала игру своего западного родича, и щадила самолюбие собственного старшего сына: отправившись к Бату, он не шел на поклон к влиятельному главе рода, а просто навещал больного родственника.

В итоге Мунке с братьями первым прибыл к Бату и этим определил свою дальнейшую судьбу: «Бату обрадовался его прибытию и... воочию увидел в нем признаки блеска и разума» [Рашид ад-Дин 1960, с. 80]. Среди царевичей, присутствовавших на курултае в Кипчакской степи, Мунке являлся фактически самым старшим в иерархии Чингизидов после самого хозяина: еще в 1247 г. Иоанн де Плано Карпини упоминал, что «Менгу был могущественнее всех, за исключением Бату» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 49]. Первенец Тулуя не отличался особыми амбициями и, видимо, представлялся своему кузену Бату достаточно недалеким, поэтому, если верить сообщению; Джузджани, правитель Улуса Джучи не слишком-то деликатно объяснил причины своего выбора: «Так как на престол посажу его я, Бату, то на самом деле владыкою буду я» [СМИЗО 1941, с. 17]. Вряд ли Бату и в самом деле мог произнести подобные слова — в противном случае он должен был иметь очень невысокое мнение об умственных способностях Мунке и быть уверенным в абсолютной лояльности остальных Чингизидов!

Следуя обычаю, Мунке в течение нескольких дней отказывался от предложенного ему трона. Наконец, его младший брат Моге-огул сумел убедить его: «Все на этом собрании приняли на себя письменные обязательстза и все здесь присутствующие пообещали повиноваться приказаниям Бату-каана [об этой «описке» Джувейни мы поговорим ниже. — Р. П.], и не нарушать их, и не отступать от них, и не желать ничего прибавить к его словам. Но поскольку Менгу-каан теперь стремится уклониться от совета и от выполнения своего собственного обещания, то пусть тогда потом, когда между агой и ини возникнут какие-либо разногласия, это не станет причиной для порицания и поводом для упреков» [Juvaini 1997, р. 561; ср.: Рашид ад-Дин 1960, с. 130]. Подобные слова свидетельствуют о том, что Бату, наконец, действительно стал самым влиятельным человеком в Монгольской империи: его мнение становилось решением последней инстанции, и для прекращения споров достаточно было сослаться на его волю. Кандидатуру Мунке поддержали и влиятельные монгольские военачальники во главе с Урянктаем, сыном недавно скончавшегося Субэдэй-багатура [Бичурин 2005, с. 201-202, с.209; Юань ши 2004, с. 506]. Мнение военной верхушки было очень важно для Бату, поскольку за ней стояла армия, и ее поддержка обеспечивала исполнение его замысла.

Завершился курултай торжественным пиром, на котором «Бату, как обычно принято среди монголов, поднялся, а все царевичи и нойоны в согласии, распустив пояса и сняв шапки, стали на колени. Бату взял чашу и установил ханское достоинство в своем месте; все присутствующие присягнули на подданство, и было решено в новом году устроить великий курултай» [Рашид ад-Дин 1960, с. 130]. Кто знает, не вспомнил ли Бату в этот миг о другом пире после похода на Русь, на котором он был жестоко оскорблен своими противниками?

Навязав свое решение всем собравшимся, Бату не стал иди на дальнейшее обострение отношений с родичами: он предложил собрать в следующем году курултай в традиционном месте — между реками Онон и Керулен, чтобы все обычаи и законы были соблюдены. И на фоне этой его конопослушноети остальным не бросилось в глаза, что направленные им на курултай представители Улуса Джучи, Берке и Туга-Тимур, прибыли в Монголию с тремя туменами войска (в отличие от Джувейни и «Юань ши», Рашид ад-Дин сообщает, что в Монголию был отправлен не Туга-Тимур, а Сартак). Стягивали туда свои войска также Тулуиды и их союзники [Juvaini 1997, р. 563; Бичурин 2005, с. 202; ср.: Рашид ад-Дин 1960, с. 80].

Все это как-то не сразу осознали строптивые потомки Угедэя. Огул-Гаймиш, номинально возглавив империю, посвятила все свое время торговле и накоплению богатств, с каждым днем все больше и больше упуская власть из своих рук. Что до ее сыновей, то они сурово отчитали Темур-нойона за то, что он согласился на кандидатуру Мунке, видимо забыв, что сами уполномочили его поддержать любое решение большинства. Сгоряча Наху и Ходжа даже собирались устроить засаду и захватить Мунке по пути в Монголию, но, прежде чем они успели что-либо предпринять, он благополучно прибыл в свой удел [.Juvaini 1997, р. 264].

Не желая смириться с тем, что власть окончательно уплывала из их рук, внуки Угедэя слали Бату письмо за письмом, заявляя: «Мы далеки от соглашения и недовольны этим договором. Царская власть полагается нам, так как же ты ее отдаешь кому-то другому?» На это наследник Джучи им отписывал: «Мы с согласия родственников задумали это благое дело и кончили разговор об этом, так что отменить это никоим образом невозможно. Если бы это дело не осуществилось в таком смысле и кто-либо другой, кроме Менгу-каана, был бы объявлен государем, дело царской власти потерпело бы изъян, так что поправить его было бы невозможно, а если царевичи об этом тщательно поразмыслят и предусмотрительно подумают о будущем, то им станет ясно, что по отношению к сыновьям и внукам проявлена заботливость, потому что устроение дел такого обширного, протянувшегося от востока до запада государства не осуществится силой и мощью детей» [Рашид ад-Дин 1960, с. 131]. Как видим, в своем послании Бату прозрачно намекал сыновьям Гуюка на решение их собственного родителя отнять Мавераннахр у Кара-Хулагу и отдать его Йису-Мунке, на том основании, что младший не может править, пока жив старший. Теперь Гуюкова концепция власти была обращена против его же сыновей: во всяком случае, пока был жив Мунке, их двоюродный дядя, трона им не видать!

В конце того же года земли-курицы (1249 г.) посланцы Бату во главе с Берке начали подготовку к курултаю. Сам Берке обосновался в Каракоруме и пытался собрать Чингизидов и нойонов, но это у него не очень хорошо получалось. Как и прежде, первыми приехали сыновья Тулуя — Мунке и семь его братьев. Прибыли также потомки братьев Чингис-хана — Джучи-Хасара, Хачиуна во главе с Эльджигитай-нойоном, который хотя и был приверженцем Угедэидов, но от участия в курултае отказаться не рискнул. Не вызвал удивления и приезд сыновей Угедэида Годана — давних союзников Тулуидов. А вот сыновья Гуюка, Ширэмун, а также поддерживавшие их потомки Чагатая — Йису-Мунке, Бури, Есун-Буга и другие, по-прежнему отказывались прибыть.

Бату и Соркуктани продолжали слать им увещевательные письма: «Все же вы должны прибыть на курултай и участвовать в обсуждении, и посоветоваться еще раз, когда соберутся вместе все ака и ини». Бату неоднократно присылал к ним послов, через которых пытался убедить, что положение Угедэидов после выбора Мунке не изменится к худшему, а наоборот — улучшится. Но Наху, Ходжа и Ширэмун при поддержке Чагатаидов и Кадака, бывшего канцлера Гуюка, продолжали упрямиться [Juvaini 1997, р. 265-266]. И это, в общем-то, соответствовало замыслу Бату, который посылал им свои письма с одной целью — показать остальным Борджигинам, что он всячески старался исполнить предписания законов и обычаи, найти общий язык со строптивцами, и не его вина, что это не удалось.

Наконец, терпение наследника Джучи иссякло окончательно. Когда от Берке пришло послание, в котором он в очередной раз жаловался, что вот уже два года пытается посадить Мунке на трон, но ни потомки Угедэя, ни Йису-Мунке так и не едут на курултай, Бату ответил ему лаконично, но грозно: «Ты его посади на трон, всякий, кто отвратится от ясы, лишится головы» [Рашид ад-Дин 1960, с. 1311. Это придавало делу совсем иной оборот. До сих пор Угедэиды не ехали на курултай, надеясь, что в соответствии с ясой без них выборы не состоятся или будут признаны недействительными. Теперь же, после слов Бату, получалось, что, не приезжая на общий сбор, именно они нарушают ясу, а Мунке будет избран в любом случае! Осознав это, они выехали-таки из своих владений и направились к месту проведения курултая, но по пути часто и надолго останавливались. Новое толкование ясы, данное Бату, позволило организаторам курултая не обращать внимания на такие мелочи, как отсутствие нескольких царевичей. Зимой года железа-свиньи (1251 г.) курултай состоялся.

Кажется, не было ни одного нарушения традиций курултая, которое не допустили бы организаторы во главе с Берке-огулом! Он изменил порядок рассадки участников, чтобы на самых почетных местах оказались надежные сторонники Мунке. Впереди всех поместил придворных и телохранителей сыновей Тулуя, чтобы они воспрепятствовали любому, кто захочет сказать что-то против ставленника Бату. Берке приказал Моге-огулу стать у входа в шатер и не пускать внутрь царевичей (Чингизидов!), чтобы успели рассесться нойоны и телохранители, которым Берке мог доверять [Рашид ад-Дин 1960, с. 131-132].

Несмотря на все эти предосторожности, всех неожиданностей избежать не удалось: Ильджидай-нойон из племени джалаир, любимец Угедэя, вновь попытался напомнить о клятве, данной Угедэю и Гуюку о том, что трон останется за их родом. Но Хубилай, брат Мунке, просто-напросто процитировал слова «обвинительного заключения», составленного Бату, и джалаирскому аристократу пришлось признать: «Истина на вашей стороне» [Рашид ад-Дин 1952а, с. 95-96]. Фактически потомки Джучи и Тулуя во главе с Бату и при согласии остальных родичей совершили государственный переворот, хотя и обставили «выборы» в полном соответствие с законом и обычаем.

Итак, Мунке был провозглашен хаганом. Прибывшие несколько позже Угедэиды Кадаи и Мелик-огул, а также Чагатаид Кара-Хулагу тут же воздали ему подобающие почести, заверяя, что и строптивые сыновья Гуюка со своими единомышленниками тоже вот-вот прибудут для выражения почтения новому великому хану. Таким образом, легитимность Мунке была признана во всей Монгольской державе. Отныне любое выступление против него следовало расценивать как государственное преступление и, следовательно, карать смертью.

§ 24. Vae Victis!

Ширэмун и потомки Гуюка и в самом деле готовились прибыть к Мунке, но отнюдь не для того, чтобы принести присягу верности. Они намеревались тайно подвезти к ставке великого хана оружие и, вооружив свою свиту, уничтожить хагана и его приближенных. Но, видимо, им вовсе не приходила в голову мысль о том, что они нарушают закон, и потому они не задумывались о последствиях провала своего замысла.

Заговор Ширэмуна был обречен на неудачу с самого начала. Во-первых, он и его сторонники задумали мятеж сразу после избрания Мунке, когда он ожидал от них подобных действий — а «кто предупрежден, тот вооружен». Во-вторых, еще не разъехались по своим уделам его приверженцы, следовательно, у него было достаточно людей, чтобы справиться с мятежниками, с какой бы многочисленной свитой они ни прибыли. В-третьих, внуки Угедэя даже не озаботились тем, чтобы привлечь на свою сторону кого-либо из доверенных лиц нового хагана и понадеялись только на собственные силы. Наконец, вели они себя в высшей степени неуверенно, и как только им стало известно, что Мунке узнал о заговоре, они даже не помышляли о сопротивлении: когда войска нового хана окружили их, они тут же сдались на милость победителя [Juvaini 1997, р. 574-580; Рашид ад-Дин 1960, с. 133-135; Вильгельм де Рубрук 1997, с. 132).

Раскрытие заговора Ширэмуна дало, наконец, законное основание Бату и Мунке расправиться со своими противниками. При этом хаган и глава рода Борджигин утоляли свою месть в высшей степени демонстративно и даже с каким-то подчеркнутым цинизмом. Иначе как объяснить, что главные заговорщики — Ширэмун, Наху и Ходжа — отделались сылкой в отдаленные области и в армию, а к смерти были приговорены лица, вообще в заговоре не замешанные, а виновные лишь в том, что в свое время испортили отношения с новыми властителями Монгольской державы?

Мунке получил возможность отблагодарить тех, кто подержал его во время выборов: он позволил им самим выбрать наказание для мятежников. Соркуктани лично осудила смерть Огул-Гаймиш, вдову Гуюка, и Кадагач-хатун, мать Ширэмуна. Кара-Хулагу также «исцелил свою грудь от давней злобы», казнив своего кузена Есун-Бугу, на глазах у которого сначала приказал умертвить его супругу Тогашай; затем он получил от Мунке ярлык с правом казнить своего дядю Йису-Мунке [Juvaini 1997, р. 584-592; Рашид д-Дин 1960, с. 136-140; см. также: Бичурин 2005, с. 209]. Бату, со своей стороны, получил возможность свести старые счеты с противниками, прежде бывшими вне его досягаемости. Бури, внук Чагатая, явившийся по приказу Мунке в Каракорум, был схвачен Мункесар-нойоном, верховным судьей Монгольской державы, и отвезен к Бату, который «после подтверждения его вины предал его смерти» [Рашид ад-Дин 1960, с. 137]. Наследник Джучи не забыл, что во время западного похода Бури нанес ему оскорбление на торжественном пиру. Тогда за нечестивца заступился его дед Чагатай, из уважения к которому Бату не стал наказыать Бури. Однако, как оказалось, Бури, осмелев от собст-ренной безнаказанности, не оставил своих дурных привычек: «Дело дошло до того, что однажды в эпоху Менгу-каана, когда он пил вино, то ругал Бату по злобе, которую в душе питал к нему» [Рашид ад-Дин 1960, с. 90]. И хотя всем было понятно, за что именно Бури приговорен к смерти, Бату стремился и в данном случае соблюсти видимость законности. По словам Вильгельма де Рубрука, ему якобы стало известно, что Бури имел намерение перекочевать в Поволжье, объясняя это тем, что в его уделе нет хороших пастбищ [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 123]. Искушенному в правовых вопросах Бату и его приближенным не составило труда усмотреть в этом преступление, ибо «никто не смеет пребывать в какой-нибудь стране, если император не укажет ему» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 49}. Провинности Бури были настолько серьезными в глазах монголов, что его даже лишили права умереть почетной смертью без пролития крови: по сведениям брата Вильгельма, «Бату спросил у него, говорил ли он подобные речи, и тот сознался. Однако он извинился тем, что был пьян, так как они обычно прощают пьяных. И Бату ответил: „Как ты смел называть меня в своем опьянении?" И затем приказал отрубить ему голову» [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 123]. Нет сомнений, что Бату поступил так не только в интересах правосудия, но и из чувства личной мести: как видим, даже во время суда он припомнил Бури его выходку. По некоторым сведениям, на суд к Бату был отправлен и Йису-Мунке, которого наследник Джучи, однако, отправил к Эржэнэ-хатун, вдове Кара-Хулагу, и она его казнила [см.: Бартольд 1943, с. 49; Санчиров 2005, с 167].

Бату удалось восторжествовать и над своими менее родовитыми врагами. Аргасун, давний приятель Гуюка и Бури, в свое время также участвовавший в оскорблении Бату на пиру во время западного похода, прибыл к Мунке в свите Ширэмуна и Наху, был схвачен по приказу хагана и вместе со своим братом отправлен к Бату. Последний казнил их особо жестоким способом — вбиванием в рот камней [Зташ 1997, р. 587; Рашид ад-Дин 1960, с. 136-137]: наследник Джучи всячески стремился продемонстрировать своим врагам, насколько сурово и неотвратимо его возмездие! Эльджигитай-нойон, племянник Чингис-хана и отец Аргасуна, успел покинуть курултай и бежать в Малую Азию, которой управлял по воле Гуюка. Но возмездие настигло его и там: Хадакан-хурчй, посланец Мунке, действуя по указанию Бату, вместе с его людьми отправился в Бадгис и арестовал скрывавшегося там Эльджигитая. Не очень понятно, почему его судил именно Бату: кажется, между ними никаких личных конфликтов не возникало — если не считать того, что Эльджигитай был отцом Аргасуна. Вероятно, Мунке тем самым признавал, что владения в Азербайджане, Ираке и Малой Азии находятся под контролем Бату, и Эльджигитай, как их даруга, подлежит суду того, кто являлся его непосредственным начальником. А, уж зная отношение Бату к Аргасуну, сомневаться в исходе суда над его отцом не приходилось: племянник Чингис-хана «соединился со своими сыновьями» [Juvaini 1997, р. 590; Рашид ад-Дин 1960, с. 137; Киракос 1976, с. 218].

Так, Бату удалось покончить со всеми теми, кто когда-то смел оскорблять его или бросать ему вызов. Но на этом расправа с недругами не закончилась. И продолжение ее, как ни странно, имело важные последствия для Руси.

Рейд войск Бату на Русь в 1252 г., который русские летописцы назвали «Неврюева рать», весьма неоднозначно трактуется исследователями. Одни историки склонны рассматривать эти события как подавление освободительного движения русского народа против «ордынского плена». Другие — как «предательскую политику» Александра Невского, пошедшего на сговор с монголами ради получения великокняжеского стола [см., напр.: Пашуто 1956, с. 210-211; Лаушкин 2001; ср.: Феннел 1989, с. 147-149; Данилевский 2000, с. 210]. Противоречивой представляется позиция В. А. Кучкина, утверждавшего, что Александр Невский получил великокняжеский Стол по согласованию с братьями, которые... подняли восстание, как только он выехал к Бату для подтверждения своего статуса! [Кучкин 1996, с. 28].

Косвенные указания источников позволяют предположить, что действия великого князя Андрея, Ярославича, вызвавшие «Неврюеву рать», являлись в какой-то степени продолжением заговора Угедэидов против Мунке и Бату, причем на этот раз направленным непосредственно против правителя Улуса Джучи. Дело в том, что Андрей был ставленником Каракорума: ведь великий стол был за ним утвержден еще Гуюком (или Огул-Гаймиш) — в ущерб Бату, прочившему на этот трон старшего из Ярославичей, Александра Невского[24]. Последний же, отказавшись прибыть в Монголию по приглашению Туракины-хатун, продемонстрировал нежелание идти на союз с каракорумскими властями, причем папа римский истолковал это как отказ его от любого сотрудничества с монголами [Послание 2002а, с. 265, 267]. Вполне естественно, что Андрей являлся сторонником своих покровителей Угедэидов и, вероятно, поддерживал с ними связь в течение всего своего правления.

Поэтому вряд ли можно считать совпадением, что Андрей Ярославич готовился к столкновению с монголами как раз в то время, когда Угедэиды замышляли свергнуть Мунке. Более того, есть основания полагать, что великий князь рассчитывал на помощь своих единомышленников в Монголии. По сведениям В. Н. Татищева, когда он узнал, что против него выступил его брат Александр с войсками Улуса Джучи, он заявил: «Господи, что будет, если мы будем меж собою браниться и наводить друг на друга татар?» То есть не обвинил Александра в том, что тот «наводит» татар на него, а говорил о «наведении» их «друг на друга», признавая тем самым, что и сам имел возможность опереться на монгольскую помощь. Это вполне естественно: выступить против Бату с одними своими силами Андрей не осмелился бы, а значит, рассчитывал на поддержку извне. И цена его участия в заговоре Угедэидов также была четко определена. Как писал В. Н. Татищев, когда поражение Андрея Ярославича уже стало очевидным, он произнес: «Лучше мне сбежатъ в чужую землю, нежели дружиться и служить татарам» [Татищев 2003,ч. 3, гл. 40; ср.: Соловьев 1988, с. 152; Экземплярский 1998, с. 24]. Видимо, в случае успеха он рассчитывал больше не «служить татарам», то есть не числиться вассалом Монгольской державы. Не это ли стало условием его союза с Угедэидами? Им легко было давать такое обещание, поскольку их интересовала власть исключительно над «Коренным юртом» — Монголией и Китаем, а сюзеренитет над далекой Русью им был совсем не нужен. Естественно, на таких условиях Андрей Ярославич был готов поддержать потомков Угедэя и к тому же выступить против Бату, который не слишком приветствовал вокняжение Андрея во Владимире.

Выступление Андрея Ярославича было тщательно спланировано: он собрал все свои силы и заручился поддержкой своего брата Ярослава, которого тоже тревожили амбиции Александра Невского. Братья предприняли попытку лишить Последнего его опоры на Руси: Ярослав захватил личный город Александра — Переяславль-Залесский, в котором сам и обосновался, даже перевезя туда свое семейство. Андрей стягивал войска туда же, кроме того, он отправил гонцов к Даниилу Галицкому, на дочери которого был женат, предлагая совместно выступить против монголов.

Бату отреагировал на действия мятежного вассала очень вперативно. Ему уже давно было известно о «подрывной деятельности» великого князя, благо его постоянно об этом информировал сам Александр Невский: то Андрей заключил с южнорусскими князьями союз, то не полностью выплатил ордынский выход» [Татищев 2003,ч. 3, гл. 40][25]. Наконец, видимо уже зная о крахе заговора Ширэмуна, Александр предпринял более активные действия: он прямо обвинил младшего брата в том, что тот незаконно захватил великий стол, не будучи старшим в роду. Его обвинение пало на подготовленную почву: Бату был нужен только повод, чтобы заменить ставленника Гуюка и Огул-Гаймиш собственным протеже. Лучшего повода и не требовалось: его подал сам Андрей, собрав войска и выступив против Бату и Александра. Правитель Улуса Джучи приказал своему сыну Сартаку, удел которого как раз граничил с Русью, собирать войска, и вскоре армия под командованием «царевича» Неврюя[26], Котяк-нойона и Алабуги-багатура, выступила на Русь. Выступивший им навстречу Андрей, так и не получив помощи, обещанной его монгольскими союзниками, не осмелился встретиться с войсками Бату в открытом бою и бежал к Пе-реяславлю, где укрепился его брат Ярослав. 24 июня 1252 г. произошло ожесточенное сражение, в котором Андрей Ярославич был полностью разгромлен. Ему пришлось бежать сначала в Новгород, а затем в Скандинавию, где он пребывал вплоть до смерти Бату: вероятно, Андрею стало известно о судьбе врагов наследника Джучи, которых не спасало даже происхождение от Чингис-хана, и он отнюдь не желал ее разделить. Согласно Рогожскому летописцу, Андрей Яро-славич вскоре был убит во время войны шведов с чудью, но эти сведения не подтверждаются другими источниками: в них Андрей упоминается среди князей, приезжавших в Орду к преемникам Бату [Рогожский летописец 2000, с. 44; ср.: Приселков 2002, с. 324].

Войска Неврюя не ограничились разгромом мятежного никого князя: они взяли штурмом и жестоко разорили Переяславль, в котором убили даже семью князя Ярослава Ярославича. Александр Невский не мог, а может быть, и не пожелал им помешать. Но даже ущерб от «союзных» войск не мог умалить торжество Александра: наконец-то он по праву и старшего, и сильнейшего занял великокняжеский стол.

§ 25. «Ханский отец»

Уже после смерти Чагатая, последнего из сыновей Чингисхана в мае 1242 г., Бату формально стал главой рода Борджигин. Формально, потому что фактически ни Туракина-хатун, вдова Угедэя, ни ее сын Гуюк, имевший давние трения с Бату, видимо, не желали воспринимать его в качестве такового. К тому же, став великим ханом, Гуюк мог себе позволить не слишком считаться с Бату, что в конце концов и спровоцировало открытое столкновение между ними, предотвращенное только неожиданной смертью Гуюка.

Тем не менее с 1242 г. статус Бату существенно изменился. Как старший из внуков Чингис-хана он получил право на почетную приставку «ака», что буквально означало «старший брат», а по сути — старшинство в семействе, поскольку так называли его все остальные Чингизиды [Juvaini 1997, р. 557; Рашид ад-Дин 1960, с. 129]. Сохранив власть над Улусом Джучи, Бату после смерти Чагатая унаследовал и пост правителя барунгара — западного крыла. Правда, и отличие от своего отца Джучи, поначалу он так и не стал фактическим соправителем великого хана. В. В. Трепавлов считает, что Бату и Гуюк в 1246-1248 гг. были соправителями [Трепавлов 1993, с. 78-79], однако источники позволяют сделать вывод, что наследник Джучи являлся лишь первым среди подчиненных великому хану улусных правителей, но никак не равным ему.

В период междуцарствия 1248-1251 гг. Бату стал самым могущественным человеком в Монгольской державе. Это вполне определенно следует из слов Киракоса Гандзакеци: «Русудан... послала послов к... Бату... предлагая признать свою зависимость от него, поскольку тот был вторым после хана лицом. И Бату велел ей восседать в Тифлисе, и татары не стали противодействовать этому, так как в эти дни умер хан» [Киракос 1976, с. 181]. То есть прежде Бату был вторым лицом в державе, но после смерти хана именно к нему перешло первенство до избрания нового государя.

С приходом же к власти положение Бату как главы рода Борджигин стало даже выше, чем самого хагана. «Бату-каан» — называет его Джувейни в одном из разделов своей «Истории завоевателя мира». Переводивший его сочинение английский востоковед Э. Дж. Бойл счел этот титул опиской историка [Juvaini 1997, р. 561, note], но действительно ли это была описка? Другой современник Бату, армянский историк Киракос Гандзакеци, сообщает, что Бату носил «титул ханского отца» (историк использовал византийский титул Basileopator) [Киракос 1976, с. 222; Кlaproth 1833, р. 174]. Вильгельм де Рубрук также приводит весьма интересную деталь: «Мы направились к востоку прямо к вышеупомянутым горам, и с того времени мы въехали в среду людей Мангу-хана, которые везде пели и рукоплескали пред лицом нашего проводника, так как он был послом Бату. Этот почет они оказывают друг другу взаимно, так что люди Мангу принимают вышеупомянутым способом послов Бату и равным образом люди Бату послов Мангу-хана. Однако люди Бату стоят выше и не исполняют этого так тщательно» [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 123; см. также: Бартольд 1943, с. 50]. Все эти сообщения позволяют предположить, что Бату и в самом деле мог получить от своих родственников титул «старшего над казнами». И следствием приобретения нового статуса стала его абсолютная власть над западными уделами Монгольской державы. Таким образом, к 1251 г., после воцарения в Каракоруме Мунке Бату наконец-то, приобрел статус, сравнимый с тем, которым обладал его отец Джучи при Чингис-хане, а возможно — и более высокий.

В Чагатаевом улусе в том же богатом событиями 650 г. х. (1251) скоропостижно умер Кара-Хулагу, так и не успевший воспользоваться милостью Мунке и вновь принять бразды правления, хотя его дядя и соперник Йису-Мунке был уже смещен и приговорен к смерти. Номинальную власть надЧагатаевым улусом сохранила Эржэнэ-хатун, вдова Кара-Хулагу. Но Мунке направил туда десять туменов своих воинов, которые, соединившись с войсками Кунг-Кыран-огула, обеспечили контроль Мунке и Бату над владениями Чагатаидов [Juvaini 1997, р. 585; Бартольд 1943, с. 50; 1963, с. 560]. А кто такой был Кунг-Кыран? Четвертый сын Орду и несомненный ставленник Бату, поддерживавшего через своего племянника контроль над западной частью Чагатаева улуса. По сообщению персоязычного автора начала XV в. Муин ад-Дина Натанзи, правитель Мавераннахра, Чагатаид Бука-Тимур, пришедший к власти в 1271 г., «возвратив еще раз к жизни утраченное уложение Бату, определил на свое место, как и было прежде, дела гражданские и государственные» [Киргизы 1973, с. 128]. «Возвратив еще раз к жизни», следовательно, «уложение» Бату (в оригинале использован термин «тура», то есть торе — древнее монгольское право) появилось там впервые после его победы над Чагатаидами.

Кроме того, Бату получил некоторые территории в Чагатаевом улусе в собственное управление: туркменские племена яка, кочевавшие между реками Атрек и Торган еще и XVI в., носили почетное прозвание «саин-хани», поскольку их предки являлись подданными самого Бату [Материалы 1938, с. 45; Рузбихан 1976, с. 112; Туркменистан 1981, с. 60-61]. Под управление Бату, вероятно, так же перешли владения и других Чингизидов, расположенные в Улусе Джучи— включая и владения самого Мунке. Армянский историк Вардан Великий сообщает, что «Сардаху [т. е. Сартаку, старшему сыну Бату. — Р. П.] передал отец власть свою с «совокуплением к тому же владений Мангу-хана». Такое рспоряжение землями великого хана было возможно только в случае, если Бату получил на это право от самого Мункэ (Вардан 1861, с. 183].

Уже вскоре после смерти Гуюка, в правление Огул-Гаймыш, Бату стал предпринимать шаги по возвращению власти в вассальных государствах своим протеже из числа местных правителей. После воцарения Мунке эта деятельность увенчалась полным успехом. На Руси, как уже описано выше, утвердился его верный союзник Александр Невский[27]. Видимо, не случайно в том же году в Рязани вокняжился давнишний «монгольский узник» Олег Ингваревич Красный [Приселков 2002, с. 324; ПСРЛ 1926-1928, с. 450]. Он пробыл в плену пятнадцать лет, что не могло не сказаться на его политике: за время его правления (1252-1258) у правителей Улуса Джучи ни разу не возникало проблем в отношениях с Рязанским княжеством. Таким образом, правителями двух самых крупных княжеств Северо-Восточной Руси стали ставленники Бату.

В Грузии с помощью Бату Давид Нарини, сын царицы Русудан, превратился из наследника своего двоюродного — Давида Улу (как было решено Гуюком) в его соправителя: они фактически поделили между собой Грузию. В Румском султанате Кей-Кавус II при поддержке Бату укрепил свою власть, фактически лишив всех владений своего брата Килич-Арслана IV, которого назначил султаном Гуюк [Шукуров 2001, с. 153-157].

Помимо формального старшинства в семейной иерархаии, Бату обладал и огромной харизматической властью: именно он, как старший в роду, стал носителем «Suu jali» —той самой родовой харизмы Золотого рода, которая являлась божественным основанием для сохранения трона за потомками Чингис-хана [см.: Скрынникова 1997, с. 118; Романив 2002, с. 87]. «Suu jali» являлась важной составляющей власти и авторитета Бату в Монгольской империи только в глазах монголов, исповедовавших культ Неба («Тэнгри»). Бату, прекрасно осознавая это, в течение всей жизни оставался приверженцем этой религии, а к другим относился с безразличием. По отзыву Джувейни, «он был царем, не склоняющимся ни к какой вере или религии: он признавал только веру в Бога и не был слепо предан какой-либо секте или учению» [Juvaini 1997, р. 267]. Большинство других авторов, сообщая о покровительстве Бату мусульманам или, напротив, христианам, ничего не говорят о его собственном вероисповедании, хотя и приводят подобные сведения о многих его родственниках (Сартаке, Берке и др.).

О вероисповедании Бату пишут только два персидских историка, причем их сведения являются взаимоисключающими. Так, Джузджани заявляет, что «некоторые заслуживающие доверия люди рассказывали следующее: Бату втайне сделался мусульманином, но не обнаруживал этого и оказывал последователям ислама полное доверие» [СМИЗО 1941, с. 15]. Любопытно, что более поздние европейские источники также содержат сведения о том, что Бату принял ислам: «Этот Батый сперва был язычником, но впоследствии, вместе со всеми татарами, принял магометову веру, которой они придерживаются и по сей день» [Меховский 1936, с. 64]. Поддержал эту версию и русский автор Андрей Лызлов XVII в., написавший со ссылкой на итальянского автора второй половины XVI в. Алессандро Гваньини, что «Земи-хен [Саин-хан. — Р. П. ]... первый из того народа проклятого Махомета учение прият и распространи» [Лызлов 1990, с. 21]. Между тем А. И. Лызлову следовало воспользоваться отечественными источниками и убедиться, что в них не говорится ничего подобного. Персидский автор Вассаф, современник Рашид ад-Дина, сообщает, что Бату «был веры христианской, а христианство это противно здравому смыслу, но (у него) не было наклонности и расположения к одному из религиозных вероисповеданий и учений, и был чужд нетерпимости и хвастовства» [СМИЗО 1941, с.184]. Впрочем, еще В. В. Бартольд сделал вывод, что в сочинении Вассафа смешались образы Бату и его сына Сартака [Бартольд 2002а, с. 499].

§ 26. Батый - законодатель

Фактически при Бату начала складываться система права Улуса Джучи, существенно отличавшаяся от правовой системы Монгольской державы.

Новый статус Бату в империи давал ему дополнительные возможности в законодательной сфере, в частности — право издания ярлыков, которым обладали до сих пор только великие ханы. Ни сам Бату прежде, ни его ближайшие преемники подобного права не имели. И вот теперь, после воцарения Мунке, «султанам Рума, Сирии и других стран он жаловал льготные грамоты и ярлыки, и всякий, кто являлся к нему, не возвращался без достижения своей цели» [СМИЗО 1941, с. 15]. Помимо ярлыков — жалованных грамот, Бату также издавал ярлыки, представлявшие собой решения по судебным делам: «начали являться к нему цари и царевичи, князья и купцы — все огорченные тем, что были лишены вотчин своих. И Батый судил по справедливости и возвращал каждому, кто просил, его области и владения, и снабжал специальными грамотами, и никто не смел противиться приказам его» [Киракос 1976, с. 218]. Таким образом, и в судебной сфере над «царями, царевичами и князьями» он приобрел права, фактически равные хаганским: прежде Бату обладал правом суда только над своими виновниками и нойонами, а чтобы разрешить спор тех или иных вассальных государей, ему приходилось отправлять их в Каракорум.

Точно так же он выдавал ярлыки и купцам, покровительствуя коммерции: в этом он следовал традиции своих деда Чингис-хана и дяди Угедэя. Продолжая их торговую логику, Бату нередко выдавал купцам ярлыки и пайцзы, фактически уравнивая их в статусе с государственными чиновниками и посланцами: торговцы получали право на бесплатную смену лошадей и провиант на ямских станциях, освобождались от уплаты тамги и ряда других сборов. Только впоследствии великий хан Мунке, ставивший государственные интересы выше личного обогащения, «это отменил: поскольку торговцы ездят для приобретения денег, какой смысл давать ездить им на почтовых лошадях. И приказал, чтобы они ездили на собственных животных» [Рашид ад-Дин 1960, с. 141].

Не подлежит сомнению, что источники, сообщающие о правовых актах, издаваемых Бату, говорят именно о ярлыках — актах высшей юридической силы, а не просто административных распоряжениях, которые имели право издавать в рамках своей компетенции владетельные Чингизиды, правители областей Монгольской империи. Право издания ярлыков определенно появилось у Бату только после воцарения Мунке. Получив его, наследник Джучи пользовался им весьма широко, что и привело к изменению системы законодательства в его улусе.

В Монгольской империи главным источником права служила Великая яса Чингис-хана — имперское писаное законодательство, а также ясы его преемников — высшие законы. Действие ясы после Чингис-хана постепенно сходило на нет, и в империи (особенно в период династии Юань и позднее) стало широко применяться новое кодифицированное законодательство — вероятно, под влиянием китайской правовой традиции [ср.: Рязановский 1931, с. 23-24; см. также: Кычанов 1986, с. 7 и след.]. В Улусе Джучи гораздо большее значение, в значительной степени благодаря Бату, приобретали ярлыки.

Унаследовав в целом систему законодательства Монгольской империи, Улус Джучи, соответственно, унаследовали недостатки этой системы. Главным из них был запрет Чингис-хана под страхом смерти отменять или изменять Великую ясу, а принимать новые ясы могли только великие ханы. Бату таковым не являлся, и этот запрет он свято соблюдал. Между тем в Улусе Джучи начинали развиваться новые формы отношений, которые не могли регламентироваться ясами ни Чингис-хана, ни его преемников, поскольку были обусловлены политическими и социально-экономическими особенностями Улуса Джучи — преобладанием мусульманского населения, активной торговлей со странами Европы (в том числе и морской) и другими. Поэтому, получив право издавать ярлыки, Бату сумел ликвидировать возникающие «пробелы» в праве. С помощью ярлыков он в значительной мере корректировал, уточнял и дополнял использовавшееся в Улусе Джучи монгольское имперское законодательство.

Впоследствии эту практику настолько активно продолжили его преемники, что вскоре ханские ярлыки стали основным источником права Улуса Джучи, оттеснив на второй план и торе — обычное право, и ясы — право монгольских хаганов. При этом и на торе, и на ясу Джучиды с пиететом ссылались в своих ярлыках в течение еще нескольких столетий! [см.: Rachewiltz 1993, р. 103; Почекаев 2004а, с. 539-540].

§ 27. Последние годы

Поначалу казалось, что в Монгольской державе установилась настоящая идиллия. Мунке заявлял посланцу Людовика IX Вильгельму де Рубруку: «Как солнце распространяет повсюду лучи свои, так повсюду распространяется владычество мое и Бату» [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 138: ср.: Языков 1840, с. 152]. Великий хан всячески демонстрировал свое уважение к Бату и согласовывал с ним любые решения. Так, когда к Мунке прибыл царь Малой Армении Гетум I, хан выдал ему ярлык, а затем потребовал, чтобы царь направил к Бату посла, «чтобы показать ему грамоты и приказ Мангу-хана, дабы и тот написал приказ в соответствии с грамотами [хана]» [Киракос 1976, с. 225; Klaproth 1833, р. 212]. Младший современник событий — армянский втор Давид Багишеци в своей «Истории» сообщает даже, то к Бату приехал сам царь Гетум [Галстян 1962, с. 104]. Аналогичное сообщение встречается и у Вильгельма де Рубрука: «Мангу написал ему так, что если ему угодно что-нибудь прибавить, отнять или изменить, то пусть он это сделает» [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 179-180: ср.: Языков 1840, с. 180]. Тем самым Мунке формально признавал фактический раздел Монгольской державы, в соответствии с которым ее западные владения находились под властью Бату, и решающее слово по поводу этих земель (в число ко-эрых входила и Малая Армения) и интересов их правителей принадлежало наследнику Джучи. Между кузенами сложились настолько дружеские отношения, что Бату, возможно, даже соизволил лично побывать у Мунке в Монголии, забыв о своих «болезнях» [Киракос 1976, с. 218; ср.: Федоров-Давыдов 1992, с. 77].

Однако постепенно в отношениях между Бату и Мунке начала проявляться напряженность, и причины ее коренились в активизации деятельности Мунке по реорганизации управления. Первые его шаги в этой сфере, казалось бы, вовсе не имели целью ослабить власть наследника Джучи, но...

Например, Мунке сохранил пост даруги Хорасана за Аргун-акой, которого утвердил еще Гуюк. И если даже при прежнем великом хане — злейшем противнике Бату! — у Аргуна был везир Шараф ад-Дин из числа ставленников правителя Улуса Джучи, то теперь даже речи не заходило о том, чтобы Бату направил в Хорасан своего полномочного представителя. Аналогичным образом, после казни Эльджи-гитая Мунке вернул пост правителя «Четвертого климата» (так в персидских источниках именуются Кавказ и Передняя Азия) Байджу-нойону — давнему сопернику Бату в борьбе за власть над этими областями. Стремление Мунке уравновесить влияние своего западного соправителя и собственного ставленника в этом регионе проявлялось весьма красноречиво.

Кроме того, как уже отмечалось, Мунке принял решение изъять у торговцев все ярлыки, позволяющие им пользоваться вооруженной охраной и бесплатно менять лошадей на ямских станциях, и запретил выдавать такие ярлыки впредь: отныне купцы должны были нанимать охрану и лошадей за собственный счет [Рашид ад-Дин 1960, с. 141]. Это решение, объясняемое защитой государственных интересов и их торжеством над жаждой личного обогащения, нанесло серьезный удар по финансовому состоянию Бату. Он лишился солидного источника дохода — ведь за каждый подобный ярлык в казну правителя Улуса Джучи поступали солидные сборы с лиц, получавших привилегии! Кроме того, узнав о новых условиях путешествий по Монгольской державе, многие купцы просто могли отказаться приезжать, что также влекло убытки для казны Улуса Джучи, а следовательно, самого Бату, который, как можно предполагать, вкладывал собственные средства в торговые предприятия — такая фактика была распространена в Монгольской империи и Золотой Орде в ХIII-ХIV вв., не брезговали ею и сами великие ханы, в частности, Угедэй [см.: Греков, Якубовский 1998, с. 117-118]. Так что причин недовольства данным решением хагана у Бату было предостаточно.

На рубеже 1252-1253 гг. Мунке по инициативе армянского царя Гетума I затеял поход с целью уничтожить Багдадский халифат и отправил в поход своего брата Хулагу. Великий хан издал ярлык, предписывающий всем улусам Монгольской державы выделить в этот поход по два воина из каждого десятка и направить на помощь Хулагу. Улус Джучи не стал исключением: Бату и его братьям пришлось нести эту повинность наравне с другими. В поход были отправлены царевичи-Джучиды: Кули, сын Орду, Балакан, сын Шибана и Тутар, сын Минг-Кудура, внук Бувала и двоюродный брат Ногая. Эти царевичи должны были двинуться через Кавказ и присоединиться к Хулагу по пути [Бар-Эбрей 1960, с. 75; СМИЗО 1941, с. 99; ср.: Мыськов 2003, с. 56].

По сообщению арабского автора XIV в. ал-Омари, правоверный мусульманин Берке, брат Бату, узнав о планах Мунке и Хулагу, тут же обратился к старшему брату: «Мы звели Менгукана, и чем он воздает нам за это? Тем, что отплачивает нам злом против наших друзей, нарушает на-договоры, презирает нашего клиента и домогается владений халифа, т. е. моего союзника, между которым и мною происходит переписка и существуют узы дружбы. В этом есть нечто гнусное» [СМИЗО 1884, с. 246]. Источники не одержат сведений о причинах противостояния Бату и Хулагу, равно как и о том, в какой форме оно выражалось. Но, по-видимому, Бату дал понять Хулагу, что не слишком приветствует его действия, в результате чего брат великого хана едва ли не три года провел в Мавераннахре под предлогом сбора войск и подготовки припасов и вступил в Иран только после смерти Бату [Juvaini 1997, р. 268; см. также: Бартольд 2002в, с. 148; Малышев 2003]. Возможно, Бату нашел в этом что-то вроде последнего утешения, раз уж не мог открыто отказаться от повиновения ярлыку великого хана!

В 1253 г. на курултае в Монголии было принято решение провести перепись населения во всех областях империи, чтобы упорядочить систему налогообложения. Не избег этой участи и Улус Джучи. Причем Мунке не только прислал своих собственных монгольских писцов и сборщиков, но и поручил контроль над ними не Бату, а наместнику Хорасана Аргун-аке. Последний был в известной степени противником Бату в борьбе за влияние в Иране, так что Мунке мог быть уверен, что они не придут к компромиссу. Бату, которому на этот раз откровенно давали понять, что ему не доверяют, должен был снести и это оскорбление и подтвердить полномочия Аргуна по переписи и сбору налогов своим собственным распоряжением [Киракос 1976, с. 221].

Впрочем, как можно понять из источников, Бату все еще строил иллюзии по поводу своего высокого статуса и особых отношений с Мунке. Согласно «Юань ши», в 1253 г. он направил в Каракорум своего посла Тобича, которому поручил произвести закупки на сумму 10000 динов серебрян приобрести жемчуг. И что он получил от Мунке? Всего лишь 1000 динов серебра и в придачу довольно резкое нравоучение: «Богатства Тай-цзу (Чингис-хана) и Тай-цзуна (Огодоя)... были растрачены подобным же образом. С какой это стати нужно делать пожалования чжуванам? Ван [Бату] должен обдумать это! И это [пожалование] серебром будет отнесено в счет нынешних и будущих пожалований [ему]!» [Кычанов 2000, с. 155; 2001, с. 40-41; ср.: Бичурин 2005, с. 211]. Как видим, Бату, вместо подарка в знак дружбы и признательности, получил в десять раз меньше того, на что рассчитывал, и то — в счет тех пожалований, которые ему и так причитались как Чингизиду!

Таким образом, в течение нескольких лет Мунке и его фавительство предприняли целую серию действий, которые не были направлены непосредственно против Бату, но наг за шагом лишали его того особого положения, которое он приобрел, возведя Мунке на трон. Последний вроде бы не старался прямо унизить или оскорбить Бату, но постоянно давал ему понять, что правитель Улуса Джучи — всего лишь один из многих Чингизидов и должен повиноваться великому хану, как и любой другой член рода.

Полагаю, эти решения были приняты не самим Мунке: по-видимому, это действовало окружение хагана. Поначалу в него входили сторонники Угедэидов, не утратившие власти и влияния в империи даже после раскрытия заговора Ширэмуна и последовавших за ним казней и ссылок. Недаром Мунке в начале правления своим официальным наследником сделал Хайду — сына Кашина и внука Угедэя (позднее за участие в заговоре против него он выслал Хайду в Тарбагатай) [см.: Григорьев 1978, с. 24; Караев 1995, с. 20]. Немного позже влияние в Каракоруме приобрела военная клика во главе с Урянктаем, сыном Субэдэй-багатура. Их могущество наиболее ярко проявилось спустя несколько лет, когда Мунке, недовольный политикой своего брата Хубилая и его приближенных-китайцев в завоеванных областях Китая, отстранил брата и поручил командование войсками в этих землях Урянктаю [Бичурин 2005, с. 219-220]. Военачальников не интересовала ни торговля, ни строительство городов, ни экономическое развитие улусов. Главным для них была война, расширение владений Монгольской Державы, для чего постоянно требовались воины, оружие и припасы. И не удивительно, что они вступали в конфронтацию с теми деятелями, которые настаивали на прекращении завоеваний и восстановлении хозяйства в уже завоеванных областях. Самым влиятельным представителем второго направления являлся Бату, и поскольку его положение было выше других, нападки из центра воспринимались им гораздо болезненнее, чем другими.

Как раз в это время Бату получил очень тяжелый и неожиданный удар с востока своего улуса: пришла весть о смерти его брата и верного сподвижника Орду. Исследователи склонны относить смерть Орду к 1251 г. [см., напр.: Кляшторный, Султанов 2004, с. 310], однако Рашид ад-Дин, например, сообщает, что он отправил своего сына Кули в помощь Хулагу, а последний выступил в свой поход не ранее 1252/1253 г.

Выше уже приводилось сообщение Утемиш-хаджи о смерти Орду в результате мятежа в его владениях. Не исключено, что Бату пришлось собственной персоной отправиться во взбунтовавшиеся районы, чтобы навести там порядок. Наследник Джучи восстановил спокойствие в «коренном юрте» своего отца и передал власть над ним Кунг-Кырану — четвертому сыну Орду, который, как мы уже отметили выше, примерно в это же время сосредоточил в своих руках контроль над частью Чагатаева улуса [Рашид ад-Дин 1960, с. 70]. Таким образом, в эти годы восточные дела отнимали у Батыя довольно много времени, и он, видимо, был вынужден часто покидать Поволжье, почти полностью передав ведение западных дел в руки старшего сына — Сартака. Русские летописи, повествуя о событиях конца 1240-х - начала 1250-х гг., даже сообщают о смерти Бату и правлении Сартака [ПСРЛ 1926-1928, с. 471 и след.; см. также: Бартольд 2002а, с. 499].

Именно в это время активизировал свою антимонгольскую политику Даниил Галицкий. Правитель Галицко-Волынской Руси очень благоразумно не поддержал своего зятя Андрея Ярославича в его авантюре в 1252 г., понимая, что Бату находился в тот момент на пике своего могущества и выступление против него было просто обречено на провал. Зато немного позднее Даниил выбрал удобное время, чтобы отомстить за унижения, которые, как он считал, ему пришлось претерпеть некогда в ставке Бату. В течение нескольских лет Даниил укреплял свои города и пограничные крепости, вооружал войска и, наконец, перешел к решительным действиям. В 1253-1255 гг. он без согласования с монгольскими властями принимал активное участие в войнах государей Центральной Европы — польских междоусобицах, помогал венграм в войне с немцами. А в 1255 г. допустил вовсе неслыханное нарушение вассалитета: в Дрогичине состоялась коронация Даниила по западноевропейскому обряду— он стал королем Малой Руси [ПСРЛ 1908, с. 8271. В ответ на это Бату (а возможно, его сын Сартак) в тот же год направил войска баскака Курумиши во владения Даниила. Поначалу действия монголов были даже успешны. Воспользовавшись войной Даниила с ятвягами, монголы беспрепятственно вступили в те земли, которые находились под совместной юрисдикцией Бату и Даниила. На их сторону перешел наместник Бакоты Милей, а воевода Кременца Андрей, прежде неоднократно принимавший то сторону Даниила, то сторону монголов, был казнен по приказу баскака. Надо думать, основания для расправы с кременецким воеводой имелись вполне серьезные, ибо ему не помогла выпутаться даже «Батыева грамота», на которую он ссылался [ПСРЛ 1908, с. 827-829][28].

Но на этом успехи Курумиши и закончились. Даниил не готовился к противостоянию: не прекращая войны с ятвягами, он отправил против монголов и их союзников своего сына Льва, который взял в плен Милея. Казнь Андрея Кременецкого также ничего не дала наместнику Бату: захватить Кременец ему так и не удалось. Тогда монголы решили прибегнуть к крайнему средству, выдвинув в противовес Даниилу другого претендента на Галицкий стол. Смоленский княжич Изяслав Мстиславич был готов выступить против Романовичей и требовал себе военной поддержки. Курумиши, однако, довольно трезво оценил расклад сил и ответил: «како идеши на Галичь, а Данйло князь лютъ есть; оже отъимет ти животъ, то кто тя избавить?» Изяслав все же решил действовать на свой страх и риск, видимо, понадеявшись на галицкое боярство, все еще находившееся в оппозиции Даниилу. Но его надежды не сбылись: галицкий князь даже не удостоил его чести лично встретиться в бою — против Изяслава был отправлен второй сын Даниила, Роман, а сам князь демонстративно отправился на охоту, во время которой убил шесть вепрей! Изяславу, кажется, даже удалось войти в Галич, но Роман Даниилович его тут же выгнал, разгромил и пленил [ПСРЛ 1908, с. 829; см. также: История УССР 1982, с. 26]. Таким образом, Курумиши, начав боевые действия, но не рискнув ввязываться в длительный вооруженный конфликт с Даниилом, оказал своему повелителю весьма дурную услугу: Даниил убедился, что могущество монголов в Западной Руси было не таким значительным, как представлялось прежде, и вскоре начал действовать еще более решительно, постепенно вытесняя монголов из Понизья.

В то время как Даниил успешно строил независимое от монголов государство в Юго-Западной Руси, Бату столкнулся с проблемами и на другом западном пограничье своих владений — в Сельджукском султанате. После победы Бату и Мунке над Угедэидами в Руме воцарился Изз ад-Дин Кей-Кавус II — старший сын и законный наследник Рукн ад-Дина Кей-Хосрова II, вслед за отцом признавший сюзеренитет правителя Улуса Джучи. Попытки нойона Байджу противопоставить ему его младшего брата Рукн ад-Дина Килич-Арслана IV были успешно пресечены Бату еще в эпоху регентства Огул-Гаймиш, и на какое-то время в Малой Азии установилось спокойствие. Но после воцарения Мунке Байджу вернул свой пост правителя Передней Азии и теперь, ободренный поддержкой из Каракорума вновь начал строить козни Бату, стремясь ослабить его влияние. В этом ему большую поддержку оказывали глава гражданской монгольской администрации в Сельджукском султанате Тадж ад-Дин Хорасани и быстро возвышавшийся сельджукский вельможа Муин ад-Дин Перване, женатый на султанской сестре. При их поддержке Килич-Арслан IV вновь начал смуту в ултанате, всячески стремясь свергнуть брата [см.: Фиш 1972, с. 276-279].

Авторитет Бату в Малой Азии, однако, по-прежнему был весьма велик, и братья, чтобы уладить свои разногласия, в 1254 г. отправились к нему на суд. При этом расклад сил несколько изменился: с ними вместе выехал третий сын Кей-Хосрова II — Ала ад-Дин (принявший султанское имя Кей-Кубад III), который также метил в соправители. Братья, по-видимому, неплохо представляли себе характер Бату: чтобы принять компромиссное решение и примирить противоборствующие стороны, он вполне мог утвердить на престоле младшего брата в ущерб старшим. В результате старшие сыновья Кей-Хосрова II нашли общий язык на почве ненависти к младшему и убили его по дороге. Бату ничего не оставалось, как сохранить существующее положение: Кей-Кавус II остался правителем западных земель султаната, Килич-Арслан IV — восточных. Как и следовало оживать, таким решением остались недовольны все. Конфликт между братьями приобрел вооруженный характер, и вскоре Кей-Кавус, ставленник Бату, напал на брата, захватил его в плен и бросил в крепость Буруглу. Не удовлетворившись своим триумфом, он постарался нанести удар и Байджу, отправив к Бату послание, в котором сообщил, что «послы Байджу-нойона и других нойонов слишком часто являлись в Рум, и каждый год бесчисленные средства уходили на их нужды». Бату, довольный победой своего протеже, принял его посланников очень ласково и, видимо, предпринял какие-то действия против Байджу, заставив его ограничить контроль над сельджуками. Когда посланцы султана явились к даруге с распоряжениями наследника Джучи, Байджу недвусмысленно заявил им: «Несомненно, мой убыток принесет вам злополучие», намекая на скорые ответные меры со своей стороны [Шукуров 2001, с. 155-156].

Однако эти пограничные волнения и мятежи тревожили Бату далеко не так сильно, как ухудшение отношений со ставкой хагана. Несомненно, он уже понял, насколько крупный просчет допустил, когда позволил своим представителям на курултае — Берке и Туга-Тимуру (или Сартаку?) так скоро покинуть Каракорум, уступив контроль над политикой Монгольской державы своим восточным родичам и военной клике. Но приходилось подчиняться всем решениям великого хана — даже тем, которые уменьшали влияние Бату! Иначе, какой пример подавал бы глава Золотого рода остальным, отказавшись повиноваться хагану, которого он сам же возвел на престол?!

По его приказу в 1255 г. Сартак отправился в Каракорум. Возможно, существовала официальная причина его поездки — какое-то поручение отца (возможно, представлять Улус Джучи на очередном курултае, созванном Мунке). Но полагаю, что фактически он поехал в столицу Монгольской империи с целью восстановления пошатнувшегося авторитета Бату. Видимо, наследник Джучи надеялся, что сын, не очень-то удачно проявивший себя при попытке сохранить контроль над Юго-Западной Русью, сможет добиться больших успехов при дворе великого хана.

Стоит обратить внимание, что ни один источник не сообщает о намерении Бату утвердить Сартака своим наследником, хотя, по мнению исследователей, именно с такой целью Бату отправил сына к Мунке [Сафаргалиев 1996, с. 316; Мухамадиев 2005, с. 106; ср.: Мыськов 2003, с. 52]. Вообще, за всю историю Улуса Джучи было всего несколько случаев перехода власти непосредственно от отца к сыну, и то все они являются исключением, подтверждающим отсутствие такого порядка наследования: Тинибек, наследовавший Узбеку в 1341 г., вскоре был убит своим братом Джанибе-ком; преемником последнего в 1357 г. стал его сын Берди-бек, но он пришел к власти, устранив отца (возможно, как раз из-за того, что тот не хотел назначить его наследником); Махмуд, сын Кичи-Мухаммада, наследовал отцу в его владениях в 1459 г., но не признавался верховным правителем Дешт-и Кипчака — таковым являлся правитель Большой Орды Сеид-Ахмед, из другой ветви Джучидов; наконец, «Ахматовы дети» Шейх-Ахмед, Сеид-Ахмед, Сеид-Махмуд и Муртаза тоже пришли к власти после гибели их отца в 1481 г., но были вынуждены разделить власть на четверых, да и их владения уже с большой натяжкой можно было считать «Золотой Ордой»...

Итак, Сартак прибыл в Каракорум, и ему действительно вскоре удалось расположить к себе великого хана, но это не имело никакого значения, ибо очень скоро в столицу пришло известие о смерти правителя Улуса Джучи [Juvaini 1997, р. 268]. Думаю, и сообщение Джузджани о том, что «Сартак (этот) из страны Кипчакской и Саксинской отправился ко двору Менгу-хана, чтобы по милости Менгу-хана сесть на место отца (своего) Бату» [СМИЗО 1941, с. 16], следует понимать так, что Сартак, прибыв в Каракорум, узнал о смерти отца и после этого был назначен его преемником.

§ 28. Смерть Батыя: мифы и факты

Конечно, смерть столь могущественного правителя просто должна была породить слухи и легенды. И они появились, причем исходили не от восточных историков, прославлявших наследника Джучи, а от его злостных хулителей — авторов русских летописей и иных сочинений. Наиболее широкое распространение получила так называемая «Повесть об убиении Батыя».

Согласно ее содержанию, Бату «достиже... до самаго великаго Варадина града Угорскато», когда в Венгрии правил «самодержец тоя земли краль Власлов». В то время как «окаяннейший царь Батый пришедъ в землю, грады разрушая и люди Божия погубляя», и «Краль же Владиславъ сия видевъ, и тако сугубый плачь и рыдание приложив, начатъ Бога молити», «сестра его помогаше Батыю». Благочестивый король Владислав сумел снискать божественную поддержку, обрел чудесного коня и секиру и «на кони седя и секиру в руце держа, ею же Батыя уби» вместе со своей сестрой-изменницей [Горский 20016, с. 218-221].

«Повесть» неоднократно привлекала внимание исследователей [см.: Розанов 1916; Наlperin 1983; Ульянов 1999; Горский 20016], и на сегодняшний день установлено, что она не только создана гораздо позже эпохи Бату, но и вообще является политическим, а не историческим произведением.

Тем не менее основой «Повести» послужили события, зафиксированные в исторических источниках!

Поскольку Бату во время своего похода в Венгрию даже не подходил к Варадину (город был взят и разрушен Каданом, сыном Угедэя) и, кроме того, в Венгрии в тот период правил король Бела IV, а не Владислав, по мнению исследователей, это произведение отразило неудачный поход в Венгрию хана Тула-Буги, правнука Бату, в 1285 г., когда монгольские войска и в самом деле понесли серьезные потери и фактически потерпели поражение [Вернадский 2000, (с. 187; Веселовский 1922, с. 30-37; Горский 20016, с. 198]. К тому же в это время в Венгрии правил король Владислав (Ласло) IV (1272-1290)...

Но в любом случае «Повесть» являлась вовсе не рассказом об историческом событии, а политическим памфлетом, созданным между 1440-ми и 1470-ми годами. Это был заказ московских государей, готовившихся к борьбе с ослабевающей Золотой Ордой и желавших показать своим подданным, что ордынцы не столь уж непобедимы. Авторство «Повести» приписывается Пахомию Сербу (Логофету), составителю «Русского Хронографа» [Лурье 1997, с. 114; Горский = 20016, с. 205-212]. Политическая и идеологическая заданность произведения позволяет объяснить многочисленные ссылки на божий промысел, апелляции к православным святым. Так, например, героем «Повести» является балканский святитель XII в. Савва Сербский, а в образе короля Владислава — победителя язычников угадывается не столько Владислав IV (который имел прозвище «Кун», то есть «Половец», и под конец жизни сам склонялся к отречению от христианства [см., напр.: Плетнева 1990, с. 180]), сколько Владислав I (1077-1095), имевший прозвище «Святой». Это позволяет сделать вывод, что при составлении «Повести», несомненно, были использованы материалы более древних центральноевропейских преданий [Горский 20016, с. 197-199].

Московским государям было очень важно перед решающей схваткой с Ордой (кульминацией которой стало «стояние на Угре» в 1480 г.) обосновать законность своего выступления против бывшего сюзерена, и они всеми силами старались дискредитировать ордынских «царей» в глазах своих подданных, подорвать веру в законность их правления с самого начала. Так, русские идеологи не пощадили даже память Джучи, вообще не имевшего никакого отношения к завоеванию Руси или установлению зависимости ее от монголов: «Сего убо мучителнаго народа оный царь Егухан... бяше поганий идолопоклонник.,, окаянный свою душу извергши, сниде во ад» [Лызлов 1990, с. 21].

Отсюда — и противопоставление православной Руси мусульманской Орде, причем летописцы ХУ-ХУ1 вв., а вслед за ними и более поздние авторы стали утверждать, что Бату «первый из того народа проклятаго Махомета учение прият и распространи» [Лызлов 1990, с. 21]. Более того, архиепископ Вассиан в своем послании Ивану III на Угру говорит про «окаянного Батыя, который пришел по-разбойничьи и захватил всю землю нашу, и поработил, и воцарился над нами, хотя он и не царь и не из царского рода» [ПЛДР 1982, с. 531]. Таким образом, «Повесть об убиении Батыя» очень четко вписывается в антиордынскую идеологическую кампанию, проводившуюся на Руси во второй половине XV в.: ордынские ханы, начиная с их родоначальника Бату, обвинялись в незаконном захвате власти, принятии «проклятой» веры, да еще и были представлены весьма неудачливыми воителями, которых побеждали христианские монархи, сражавшиеся за истинную веру. Не случайно и то, что летописцы вставляли «Повесть» сразу же после «Сказания об убиении Михаила Черниговского»: так они проводили идею о скором и неотвратимом возмездии язычнику-Бату за убийство князя, погибшего за православную веру [ср.: Горский 20016 с. 211].

С сюжетом «Повести» во многом перекликается «Слово Меркурии Смоленском» — еще одно произведение, соз-анное на рубеже ХУ-ХУ1 вв. В нем также повествуется о нашествии Бату на Русь, то есть дается вполне реальный исторический контекст; но сюжет о приходе Бату «с великою ратью под богоспасаемый город Смоленск» можно считать исторически достоверным с большой оговоркой: возможно, весной 1238 г. один из монгольских отрядов и вступил в пределы Смоленского княжества, но сам Смоленск при нашествии не пострадал. Смоленское княжество было единственным, которое, кажется, вообще не подвергалось набегам монголов ни во время походов Бату, ни при его преемниках. Единственное нападение ордынских войск на Смоленск фиксируется в летописях под 1340 г. [см. напр.: Московский 2000, с. 235], но и в этот период времени княжество входило в сферу влияния Орды. Соответственно, полностью вымышлен и сюжет «Слова» о гибели Бату: благочестивый житель Смоленска по имени Меркурий, ободренный явившейся к нему богородицей, «достигнув войск злочестивого царя, с помощью божьей и пречистой богородицы истребляя врагов, собирая плененных христиан и отпуская их свой город, отважно скакал по полкам, как орел в поднебесье летая. Злочестивый же царь, проведав о таком истребленье людей своих, великим страхом и ужасом был охвачен и, отчаявшись в успехе, быстро бежал от города с малой дружиной. И, когда он добрался до Угорской земли, то там злочестивый убит был Стефаном-царем» [ПЛДР 1981, с.205, 207]. Как видим, несмотря на некоторые различиях в Еюжете «Слова» и «Повести об убиении Батыя», обстоятельства «гибели» Бату в них очень похожи: он приходит в Венгрию, где и гибнет от рук местного короля Владислава («Повесть») или Стефана («Слово»). Несомненно, это сходство следует объяснить одинаковой причиной создания «Повести» и «Слова» — политическим заказом русских государей, гремившихся обосновать легитимность борьбы с Золотой Ордой и ее наследниками, а возможно, «Повесть» послужила источником для «Слова».

«Слово о Меркурии Смоленском» является самостоятельным произведением, тогда как «Повесть об убиении Батыя» вошла во многие летописные своды, что дало основание авторам более позднего времени считать ее отражением реальных событий. Так, например, Сигизмунд Герберштейн излагает сюжет «Повести» в «Записках о Московии», отмечая, что «так повествуют летописи» [Герберштейн 1988, с. 165-166], некоторые же современные авторы вообще склонны принимать ее за непреложную истину. Например, В. И. Демин пишет: «Существует даже предание, никем аргументированно не опровергнутое (sic! — Р. П.), о гибели Батыя... при осаде венгерского города» [Демин 2001, с. 212-213]. Наиболее курьезную, на мой взгляд, версию смерти Бату предлагает современный российский военный историк А. В. Шишов: «1255 год принес великому князю Александру Ярославичу Невскому хорошее во всех отношениях известие из Сарая. Хан Батый был зарублен во время завоевательного похода в Угорскую землю». Интересно, что дата смерти Бату (1255 г.), отмеченная в ряде источников, накладывается г-ном Шишовым на легендарное сообщение об «убиении Батыя» в Венгрии, причем сам автор под «Угорской землей» имеет в виду территории, населенные финно-угорскими племенами! [Шишов 1999, с. 261].

Любопытно, что кончина Бату не послужила основой для создания мифов и легенд на Востоке. Мусульманские историки, в отличие от русских и западноевропейских, не пытались как-то приукрасить (или тем более представить в невыгодном свете) обстоятельства смерти наследника Джучи. Ни у Джувейни, ни у Рашид ад-Дина, оставивших, пожалуй, самые подробные (по сравнению с другими) сведения о Бату, мы не находим ни слова об обстоятельствах и причинах его смерти: они сообщают о ней просто как о свершившемся факте [Juvaini 1997, р. 268; Рашид ад-Дин 1960, с. 81]. Аналогичным образом сообщают о его смерти другие рабские, персидские, тюркские, армянские авторы.

Косвенные сведения позволяют сделать вывод, что на самом деле истинная причина смерти Бату была весьма прозаичной: он умер от какой-то ревматической болезни. Болезнь эта была распространена среди Чингизидов, в чьих жилах текла кровь представительниц племени кунграт: «получившая известность болезнь ног племени кунгират обусловлена тем, что оно, не сговорившись с другими, вышло из ущелья прежде всех и бесстрашно попрало ногами их огни и очаги; по этой причине племя кунгират удручено» {Рашид ад-Дин 1952а, с. 154]. Бату, сын кунгратки Уки-хатун, неоднократно жаловался на боли в суставах и онемение ног. Например, Рашид ад-Дин пишет, что «Бату... уклонился от участия в курилтае, сославшись на слабое здоровье и на болезнь ног» (хотя, вполне вероятно, что когда Бату приводил такие отговорки, чтобы не ехать на курултай, возможно, его болезнь не была еще столь тяжелой, поскольку он, заявляя на словах о своих мучениях, на деле проявлял чудеса активности). Персидский автор XVI в. Гаффари также сообщает, что «у Бату в 639 г. появилась слабость членов и в 650 г. он умер» [Рашид ад-Дин 1960, с. 118; СМИЗО 1941, с. 210]. Отметим, что на опухание ног жаловался и его дядя Угедэй, сын Борте-хатун — также представительницы племени кунграт. Вильгельм де Рубрук, видевший Бату в последние годы его жизни, сообщает, что «лицо Бату было тогда покрыто красноватыми пятнами» [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 117; Языков 1840, с. 141], что также является одним из симптомов ревматического заболевания.

Бату был погребен в соответствии с древними степными традициями. Джузджани сообщает: «Похоронили его по обряду монгольскому. У этого народа принято, что если кто из них умирает, то под землей устраивают место вроде дома или ниши, сообразно сану того проклятого, который отправился в преисподнюю. Место это украшают ложем, ковром, сосудами и множеством вещей; там же хоронят его с оружием его и со всем его имуществом. Хоронят с ним в этом месте и некоторых жен и слуг его, да (того) человека, которого он любил более всех. Затем ночью зарывают это место и до тех пор гоняют лошадей над поверхностью могилы, пока не останется ни малейшего признака того места (погребения)» [СМИЗО 1941, с. 16]. Вероятно, так же были похоронены и другие родичи Бату, не принявшие ни ислама, ни буддизма.