Часть пятая ЖИЗНЬ ПОСЛЕ ЖИЗНИ

§ 29. «Батый забытый», или Почему источники молчат о Батые?

Аll truths are not be told

Английская пословица


Сообщения о Бату встречаются в большинстве сочинений, повествующих о событиях первой половины XIII в., а особенно — о монгольских завоеваниях. Наследник Джучи нередко упоминается мимоходом, но тем не менее источники достаточно четко фиксируют факт участия Бату в западномпоходе и предводительство им.

Однако правил без исключений не бывает — имеются источники, содержащие сведения о событиях эпохи Бату, деяниях монголов и, в частности, их походе на Европу, но не упоминающие имени наследника Джучи. Подобное отсутствие сведений о наследнике Джучи было бы вполне объяснимо, если бы он являлся одним из «служилых» Чингизидов — многочисленных потомков Чингис-хана, обладавшиих небольшим уделом или просто командовавших отрядами и не сыгравших заметной роли в истории. Или если бы он был «халифом на час», заняв место отца на короткий срок, а затем умер бы, так и не успев совершить ничего значительного. Но ведь Бату являлся одним из крупнейших деятелей Монгольской империи и в течение двух десятилетий влиял на политику многих азиатских и европейских государств! Да и на троне Улуса Джучи он находился не год и не два, а целых 29 лет. Следовательно, молчание о Бату объясняется вовсе не небрежностью или незнанием авторами документов или исторических сочинений, а чем-то другим. Но чем именно?

Довольно просто можно объяснить отсутствие сведений о Бату в византийских хрониках, содержащих сообщения о деяниях монголов в XIII в. — «Истории» Георгия Акрополита, «Истории о Михаиле и Андронике Палеологах» Георгия Пахимера и «Римской истории» Никифора Григоры. В византийской историографии вообще очень редко упоминаются имена «варварских» правителей, если последние не имели прямого отношения к Византии и ее монархам: еще Константин Багрянородный в своем сочинении «Об управлении империей» рекомендовал сыну оценивать каждый иноплеменный народ «в чем может быть полезен ромеям, а в чем вреден» [Константин Багрянородный 1991, с. 33].

Не слишком изменились взгляды византийских историков и спустя несколько столетий. Георгий Акрополит сообщает просто о «тахарах», не называя их предводителей [Акрополит 2005, с. 72 и след.], писавший в начале XIV в. Георгий Пахимер (1242-1310) упоминает поименно в своем сочинении только тех монгольских правителей, которые имели контакты с константинопольским двором и даже роднились с императорами, — Ногая, Хулагу, Абагу, Газана... Остальные же для Пахимера — просто «тохарцы», представлявшие собой в его глазах безликую толпу. И Бату в сочинении Пахимера лишь угадывается в числе «начальников своего народа, носивших название ханов», которые послали Ногая с берегов Каспия в Причерноморье [Пахимер 1862, с. 315; ср.: Коробейников 2001, с. 428-430]. Весьма любопытно представлена информация о деяниях Бату в сочинении Никифора Григоры (1295-1360): «Между тем, по смерти их правителя Чингисхана, его два сына, Халай и Телепуга, разделяют между собою власть над войсками. И Халай, оставив к северу Каспийское море и реку Яксарт, которая, вырываясь из скифских гор, широкая и глубокая, несется чрез Согдиану и вливает свои воды в Каспийское море, — спускается вниз по нижней Азии. Но речь об этом мы оставляем пока, потому что наше внимание отвлекает Европа. Другой из сыновей Чингисхана, Телепуга, положив границами своей власти на юге вершины Кавказа и берега Каспийского моря, идет чрез землю массагетов и савроматов, и покоряет всю ее и все земли, которые населяют народы по Меотиде и Танаису. Потом, простершись за истоки Танаиса, с большою силою вторгается в земли европейских народов» [Григора 1862, с. 33]. Византийский историк, в своем презрении к варварам, даже не удосужился уточнить имена монгольских вождей, поэтому приходится угадывать, о ком же все-таки идет речь в его повествовали. «Халая» можно с определенной уверенностью отождествить с Хулагу. Что же касается сумбурного рассказа о монгольском походе на Европу, то в нем смешались сведения о западном походе Бату в 1240-х гг. и набегах его правнука Тула-Буги («Телепуга») на Польшу и Венгрию в 1280-х гг. Византийские интеллектуалы стремились дать целостную философскую картину мира, в которой «свой мир» представлен как центр вселенной и потому достоин подробного описания, а отдаленные территории представлены достаточно схематично. Естественно, при таком подходе личности каких-то степных вождей не представляли интереса и потому чаще всего упоминались мимоходом [Бибиков 1997, с. 89].

Подобными соображениями можно объяснить отсутствие сведений о наследнике Джучи и в ряде западноевропейских сочинений. Например, имя Бату отсутствует в рассказе о путешествии Иоанна де Плано Карпини в «Хронике» Салимбене де Адама (XIII в.); в приведенном им письме великого хана Гуюка к папе римскому упомянуты имена только «Чингисхана», «Оходай-хана» и «Куюх-хана» [Салимбене 2004, с. 225-229]. Не встречаем мы имени Бату и в «Новой хронике» флорентийца Джованни Виллани (ок. 1284-1348), который целую главу своей хроники посвящает завоеванию монголами Венгрии и попытке их вторжения в Германию. Несомненно, в рамках глобальной картины мировой истории, которую он создавал, имя монгольского предводителя не имело особого значения. Из монгольских правителей у Виллани упомянут только «Кангиз» (Чингис-хан) и то потому, что флорентиец пользовался при описании деяний монголов хроникой Хайтона Армянского, да еще сослался на книгу Марко Поло [Виллани 1997, с. 124-125].

Гораздо более загадочным выглядит отсутствие сведений о Бату в сообщениях непосредственных участников событий, связанных с его западным походом.

Один из самых первых источников по истории похода на Запад — донесения венгерского доминиканца Юлиана, на которые мы уже неоднократно ссылались выше. Ни в первом из них, составленном со слов Юлиана братом Рихардом ок. 1235 г., ни во втором, которое составил сам брат Юлиан в 1237 г., нет ни слова о Бату, хотя доминиканец достаточно подробно сообщает о планах монголов по вторжению в Германию, об их военных действиях против булгар и мордвы и о сосредоточении монгольских войск у русских границ, причем с подробной диспозицией — где какая часть войск располагается и против кого намерена действовать. Но ни одного имени монгольских военачальников не упомянуто. Поименно Юлианом названы только «тот первый вождь, по имени Гургута, который начал эту войну» и «его сын Хан», который «живет в большом городе Орнах», то есть Чингис-хан и Угедэй [Юлиан 1996, с. 28]. Конечно, сам Юлиан не имел возможности увидеть Бату или кого-либо из его приближенных, но почему, находясь в его владениях, он ни разу не слышал его имени? Почему, говоря о походе монголов, он ни разу не упомянул имени верховного главнокомандующего? Допустим, во время составления первого донесения Юлиана, в 1235 г. предводитель монгольских войск еще не определился, но второе письмо относится уже ко времени весьма активных военных действий, в которых Бату играл значительную, можно сказать — ведущую роль. Предположим, что имена предводителей похода могли считаться в тот момент «закрытой информацией», но это противоречит чуть более поздним источникам. Например, русским летописцам или Рогерию, описывавшим события 1240-1242 гг., имена предводителей монгольских войск уже были хорошо известны.

Не меньшее недоумение вызывает отсутствие сведений Бату в нескольких документах, составленных непосредственно во время вторжения монголов в Европу. В первом из них — письме магистра ордена тамплиеров во Франции Понса де Обона французскому королю Людовику IX (ок. 1242 г.)—-достаточно подробно описаны детали монгольского вторжения в Польшу, включая битву при Лигнице и гибель великопольского князя Генриха Благочестивого. Как известно, Понс де Обон не являлся очевидцем этих событий и излагает их, «...как мы их слышали от братьев наших из Полонии, пришедших в капитул» [Савченко 1919, с. 2]. Учитывая это и то, что самого Бату в Польше не было, отсутствие упоминаний о нем вполне объяснимо, хотя и непонятно, почему в таком случае не упомянуты имена Орду и Байдара, командовавших монгольскими войсками в Польше.

Не упомянут Бату и в послании германскому королю Конраду IV, направленном в 1241 г. венгерским королем Белой IV, против которого Бату сражался у Шайо. Почему? Ведь Бату еще до сражения неоднократно направлял Беле послания — и великого хана, и свои собственные. Возможное объяснение отсутствия сведений о Бату в королевском послании позволяет найти его текст: «Ибо Он, по чьему приказанию управляется мир, из-за грехов людских, как мы твердо верим, допустил, что свирепые народы, называющие себя татарами, пришли с востока, как саранча из пустыни, и опустошили Великую Венгрию, Булгарию, Куманию и Россию, а также Польшу и Моравию... А так как мы сопротивлялись не без больших потерь в людях и имуществе, судьба была снова неблагосклонна к нам. Тот, к кому мы забросили якорь нашей надежды, заставил нас, из-за грехов наших, понести поражение» [Goeckenjan 1985]. Как видим, в письме ярко отражены традиционные для западноевропейского общества того времени апокалиптические мотивы, нашествие монголов рассматривалось как кара господня, а их войско сравнивалось с саранчой. Видимо, в глазах европейцев оно представляло собой безликую угрожающую толпу, в которой не имело смысла выявлять отдельных предводителей,

В еще одном документе — письме германского императора Фридриха II Гогенштауфена королю Англии Генриху III Плантагенету, дошедшем до нас в составе «Великой хроники» Матфея Парижского, имя Бату также отсутствует. Император ссылается на информацию, полученную от Стефана II, епископа Вацского, который был отправлен в Германию королем Белой IV. Благодаря сведениям венгерского прелата император сумел весьма подробно описать действия монголов — от разгрома кипчаков («куманов») и русских до вторжения в Польшу и Венгрию. В письме присутствует такая строка: «Однако он имеет повелителя, за которым следует, которому послушно повинуется и [которого] почитает и величает богом на земле» [Матфей Парижский 1997, с. 276]. Полагаю, имеется в виду именно Бату — речь идет о предводителе, за которым монголы следовали, а не о великом хане, находившемся в своей столице. Но имени «повелителя» Фридрих II все же не называет, хотя должен был бы узнать его от посланца венгерского короля, а уж тем более — если бы сам состоял с ним в «переписке», на которой настаивал Л. Н. Гумилев!

Аналогичным образом имя Бату отсутствует в письме Ивона из Нарбонны епископу Бордо (1243 г.), благодаря которому у нас есть сведения об англичанине, сражавшемся на стороне монгольских войск в Венгрии. Ивон, сообщая о монголах, лишь упоминает о «тартарских вождях», не называя ни одного имени. Правда, информация Ивона, вроде бы основанная на сообщениях представителя монгольского же войска, поразительно напоминает ужасные слухи, распространенные в Европе: что монголы уничтожают всех и вся на своем пути, пожирают трупы убитых врагов [Матфей Парижский 1997, с. 281; Кеrr 1811, сЬ. VI]... Поэтому можно предположить, что либо сведения пленного англичанина были дополнены самим автором письма, либо пленник выполнял поручение монголов, стремившихся как можно сильнее деморализовать врага, распространяя подобные слухи.

Наконец, еще одна загадка — отсутствие сведений о Бату в Лаврентьевской летописи. Нет, наследник Джучи в ней, безусловно, упоминается, но — только начиная с 1243 г., с поездки великого князя Ярослава Всеволодовича «к Батыеви». Между тем при описании событий 1237-1241 гг. имя Бату в этой летописи не встречается: речь идет исключительно о «Татарах»! Отметим, однако, что более поздние летописи, авторы которых опирались на летопись Лаврентия, уже содержат имя Бату и при описании нашествия на Русь. В них даже специальные разделы носят названия «Пленение царя Батыя» (Рогожский летописец), «О пленении Русскыа земля отъ Батиа» (Тверская летопись), «Батыева рать» (Московский летописный свод конца XV в.), «О Батыи» (Типографская летопись): в Лаврентьевской летописи отсутствует даже подобное заглавие. Это подтверждает мнение исследователей о том, что по распоряжению суздальского архиепископа Дионисия информация о походе Бату на Русь была заменена описанием батальных сцен более ранних периодов, и только вместо прежних этнонимов вставлялся новый — «Татары». Точно так же Троицкая и Новгородская первая летописи содержат первые упоминания о Бату тоже под 1243 г., хотя монгольскому нашествию 1237-1238 гг. в них отведено немало места.

Таким образом, отсутствие сведений о Бату объясняется вовсе не намерением авторов принизить его значение или истребить память о нем среди потомков, а идеологическими соображениями, особенностями мировосприятия монархов, сановников, служителей церкви и самих историков того времени.

§ 30. Батый легендарный

Сага и эпос — ответ на новые интеллектуальные запросы. Новое сознание, рожденное бурей и натиском движения племен, у наиболее творческих личностей вызывало потребность в искусстве.

А. Дж. Тойнби. Постижение истории


Деятель такого масштаба, как Бату, не мог не оставить след в народной памяти. Образцов золотоордынского народного творчества не сохранилось, поэтому сегодня доступны только эпос и фольклор народов, некогда находившихся под властью Бату и его преемников. В отличие от исторических сочинений, в которых реальность и миф переплетаются, подобные произведения не претендуют на какую-либо достоверность, и в них, как правило, «любые совпадения имен и событий случайны».

Сразу же вспоминаются русские былины, в которых образ Бату, естественно, далек от положительного. Конечно, не следует отождествлять исторического Бату с Батыем («Батыгой») русских былин, но, в любом случае, появление последнего свидетельствует о значительной роли реального Бату в истории Руси, и потому небезынтересно рассмотреть, как его образ запечатлен в народном творчестве.

Батыю отведена сомнительная честь быть противником самого Ильи Муромца: об этом повествуют былины «Илья Муромец и Батый», «Илья Муромец и татары», «Изгнание Батыя» и др. Их содержание почти одинаковое: Батый с огромным войском приходит под Киев и требует уплаты дани; князь Владимир (не реальное историческое лицо, а собирательный образ) обращается к Илье Муромцу, которого сам же и отправил раньше в изгнание или бросил в темницу, чтобы тот отвез подарки татарскому владыке; Илья везет одарки и вручает их, но, будучи оскорблен надменностью Батыя и его чрезмерными требованиями, выступает против сей татарской рати (один либо с Алешей Поповичем и Добрыней Никитичем) и прогоняет татар, перебив едва ли не все их войско.

Героя былин именуют «Батыем Батыевичем» и награждают теми же эпитетами, что и древнерусские летописцы: «собака», «окаянный», «проклятый» и прочими «ласковыми» именами, на которые так щедр русский язык. Интересно, что в былинах об Илье Муромце приводится число войск Батыя, очень близкое к тому, которое современные исследователи признают наиболее достоверным:

«За Батыем было силы сорок тысячей,

За сыном было силы сорок тысячей,

За зятем было силы сорок тысячей».

/Былины 1958, с. 166/

Упоминается также, что собиралась эта сила «три года и три месяца» (нельзя не отметить параллель между этим характерным для былин промежутком времени и тем фактом, что три года прошло от курултая после покорения Китая в 1234 г. до первого нашествия на Русь!). То, что Илья Муромец бьется с татарами «за веру христианскую» — явное отражение тенденции конца XIV в., когда на Руси была создана доктрина борьбы с татарами, как с мусульманами и врагами христианства. При этом в реальности врагом православия не был ни сам Бату, ни Золотая Орда впоследствии, даже в мусульманский период.

Помимо Ильи Муромца — непобедимого борца за землю Русскую, защитника всех обиженных, бедняков, вдов сирот, против Батыя в былинах выступают и менее «идеальные герои». Например, в былине «Добрыня Никитич и Василий Казимирович» вместо того, чтобы везти дань «Батуру Батвесову», царю «земли Поленецкой», Добрыня и Василий побеждают его и требуют дань с него [Былины 1958, с. 76-85]. Еще интереснее и необычнее былины так называемого «городского цикла», герои которого не сильномогучие богатыри, как Илья Муромец и Добрыня Никитич, а «голь кабацкая» во главе с неким Василием Игнатьевичем. По-видимому, следует воспринимать такие былины, как своеобразную пародию на героический эпос: в них у Батыя даже армия оказывается такая же по численности, как и в «героических» былинах; объясняются причины отсутствия в Киеве настоящих богатырей («Святополк-богатырь на Святыих на горах, Ай молодой Добрыня во чистом поли, А Алешка Попович в богомольной стороны, А Самсон да Илья у синя моря» [Былины 1958, с. 377]). Так, в былине «Василий Игнатьевич и Батыга» Батыга Сергеевич (sic! — Р.П..) приходит под Киев

И с сыном Батыгой Батыговичем,

И с зятем Тараканником Каранниковым,

И с думным дьяком вором-выдумщиком,

и Васька-пьяница... поступает к нему на службу с условием, что Батыга будет его поить допьяна. В некоторых вариантах былины Василий предупреждает татар, чтобы те не трогали ни Киева, ни князя Владимира, а били бы только бояр и дворян. В конце былины Василий реабилитирует себя: он хитростью разделяет войско татар на части и уничтожает его, а Батыга убегает, поклявшись за себя и детей своих, что никогда более не подойдет к Киеву.

Любопытно, что отношение к Батыю в былинах добродушно-ироническое, как к врагу, но старому знакомому, будто бы не воспринимаемому всерьез: и Илья Муромец, и другие герои даже разговаривают с ним не очень серьезно, а с какой-то снисходительностью. Вот что говорит Илья Батыю, который пленил его, а теперь предлагает поступить к нему на службу:

«Нет у меня с собой сабли вострыя,

Нет у меня копья мурзамецкого,

Нет у меня палицы боевыя,

Послужил бы я по твоей по шее по татарския!»

/Былины 1958, с. 172/

Или другой пример: Василий Игнатьевич «извиняется» перед Батыгой:

«Ай прости меня, Батыга, во такой большой вины!

А убил я три головки хорошеньких,

Хорошеньких головки, что ни лучшеньких:

Убил сына Батыгу Батыговича,

Убил зятя Тараканчика Корабликова,

Убил черного дьячка, дьячка-выдумщичка.

А с похмелья у меня теперь головка болит,

А с перепою у меня да ретиво сердцо щемит.

/Былины 1958, с; 378/

И Батыга не только прощает Ваське гибель своих близких, но еще и поит его вином и вверяет очередную часть своей рати! Никаких отражений реальных событий в подобных сюжетах просто не может быть. На эту же мысль наводит и наблюдение фольклориста В. Ф. Миллера, записавшего в 1896 г. сибирский вариант былины о нашествии Батыги и подвигах Васьки-пьяницы: как установил исследователь, зачин былины совершенно не соответствует содержанию ее основной части [Миллер 1900, с. 69-74]. Это наводит на мысль о «подставлении» Батыя, в стандартный былинный сюжет, в более раннем варианте которого, возможно, фигурировал иной персонаж.

Помимо былин, сохранились и произведения другого жанра, которые можно считать народными и эпическими: речь идет о так называемых «воинских повестях» — таких как «Повесть о разорении Рязани Батыем». В отличие от довольно сухого стиля летописей, язык этих произведений гораздо более живой и образный, и они носят, скорее, публицистический или даже художественно-литературный характер. Но образ Бату и в них в какой-то мере легендарен. Возможно, создатели былин именно из этих источников позаимствовали такие характеристики Бату, как «безбожный», «лукавый», «похотливый»... Автор «Повести о разорении Рязани Батыем», несомненно, стремился создать крайне отрицательный образ Бату, чтобы и его преемники — ханы Золотой Орды представали в глазах читателей в невыгодном свете. Портрет Бату, составленный автором «Повести» на редкость непривлекательный: «царь Батый лукав был и немилостив в неверии своем, распалился в похоти своей», «безбожный царь Батый разъярился и оскорбился», «окаянный Батый дохнул огнем от мерзкого сердца своего и тотчас повелел Олега ножами рассечь на части», «и увидел безбожный царь Батый страшное пролитие крови христианской, и еще больше разъярился и ожесточился» [Воинские повести 1985, с. 107, 109-110]. После таких слов как-то неуместно выглядит в «Повести» похвала, которую Бату адресует Евпатию Коловрату (тоже, несомненно, эпическому персонажу), и воздаяние телу Евпатия последних почестей!

«Батый» в русском эпосе и фольклоре, по-видимому, является собирательным образом для ордынских и постордынских правителей, с которыми Русь, а впоследствии и Россия, воевала в течение многих веков. Выбор в качестве обобщающего персонажа именно Батыя объясняется значительностью роли, которую его исторический прототип играл в истории Руси — так же, например, как и Мамай, тоже часто фигурирующий в былинах [ср.: Лихачев 1985, с. 468-469]

На основании вышесказанного можно, казалось бы, сделать вывод, что в памяти русского народа Бату сохранился исключительно как притеснитель, завоеватель и жестокий угнетатель. Желание видеть его посрамленным и побежденным отразилось в многочисленных былинах и иных произведениях народного творчества. Выражением «Батыев погром» и сегодня обозначают беспорядок, кавардак. Но только ли негативное значение имеет упоминание имени Бату?

В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И, Даля есть сообщение о том, что в Тамбовской и Тульской губерниях в XIX в. Млечный путь называли Батыевой дорогой. Другое название Млечного пути, принятое на Руси, — Моисеева дорога [Даль 1998, с. 54]. Параллель «Батый — Моисей» выглядит довольно парадоксальной, не правда ли? Очевидно, имя Бату вызывало в свое время не только негативные реакции. В противном случае вряд ли такое название сохранилось бы в течение шестисот с лишним лет. Кроме того, под Суздалем и сегодня имеется село Батыево - согласно местным преданиям, на его месте располагалась ставка Бату во время его похода на Русь [Воронин 1967, с. 142].

Фигурирует ли Бату в эпосе других народов?

В татарском эпосе «Идегей», созданном в ХУ-ХУ1 вв., несколько раз упоминается «Байду», сын Джучи, или «Баянду, Саин-хан». Образ Бату в этом эпосе, пожалуй, наиболее приближен к историческому прототипу: он упоминается в качестве завоевателя и правителя Поволжья, ему не приписываются какие-либо фантастические черты или деяния [Идегей 1990, с. 56, 161].

Современные казахские историки упоминают о казахском средневековом эпосе «Ер-Саин», в котором «рассказывается о подвигах Бату хана, изображенного народным героем» [История Казахстана 1999]. Однако содержание поэмы не дает оснований для отождествления Ер-Саина с Бату.

Небольшая народная поэма «Ер-Саин» повествует о юном герое, который в десятилетнем возрасте становится сподвижником одного из главных героев казахского эпоса — Кобланды-батыра и играет при нем роль «младшего героя», столкнувшись с превосходящими силами калмыков, Кобланды готов отступить, но Ер-Саин, подобно франкскому эпическому герою Роланду, вместе со своими сорока сподвижниками принимает бой и гибнет... по причине недостаточной набожности (?). В отличие от Роланда, Ер-Саина впоследствии оживляет его супруга. Также в эпосе действуют и выросшие чудесным образом (принимая во внимание малолетство самого героя) сыновья Ер-Саина, которые противопоставлены отцу как «слабый тип героя» [Баркова 2003]. Конечно, можно выявить некоторые черты героя поэмы, которые можно отнести и к Бату. Например, «недостаточная набожность» Ер-Саина, зафиксированная, впрочем, применительно к историческому Бату только у Джувейни. Затем упоминание о сыновьях Ер-Саина, которые не могут сравниться с отцом по силе, соответствует историческим сведениям: сыновья Бату не оставили заметного следа в истории. Но в целом можно определенно утверждать, что ни по сюжету, ни по историческому контексту никакой связи между Ер-Саином и Бату (Саин-ханом) нет — кроме использования в имени обоих слова «саин»! Прежде всего вряд ли Бату, один из влиятельнейших правителей Монгольской империи, был бы выведен в качестве «младшего героя» при Кобланды-батыре, даже не обладавшем ханским титулом. Нет никаких параллелей и в отношении происхождения: Ер-Саин рождается по предсказанию ангела у пожилого бездетного Боз-Моная— нет и намека на его ханское происхождение. Впоследствии Ер-Саин ведет жизнь, простого кочевника и казака, расправляясь с былыми обидчиками своего отца, что опять же невозможно отождествить ни с одним периодом жизни исторического Бату [Жирмунский 1974, с. 241, 258]. Кроме того, Ер-Саин, представленный как ногайский богатырь, воюет с калмыками, тогда как в эпоху Бату ни ногайцев, ни калмыков еще не существовало, и вообще, наследник Джучи никогда не вел боевых действий в Монголии и Центральной Азии [Жирмунский 1974, с. 519]. Наконец, и центральный эпизод поэмы — сражение небольшого отряда Ер-Саина против тысяч врагов — не соотвеТствует ни одному известному по источникам эпизоду из жизни Бату.

М. Г. Крамаровский сообщает о героях северокавказского эпоса, прототипами которых послужили монгольские правители—крылатом Хъад-харгасе (Чингис-хан); Сайнаге (Бату, Саин-хан), Балгеа (Берке), Нокае (Ногай) [Крамаровский 2001, с. 16-17; 2003, с. 73]. Между тем современные исследователи кавказского фольклора настаивают на «ложности осмысления» Сайнага как Саин-хана. Согласно их исследованиям Сайнаг — это форма имени одного из гораздо более древних героев аланского эпоса Сауанаг-алдара — «Князя Черной скалы» [см., напр.: Гуриев].

Таковы эпические и фольклорные произведения. Но образ Бату приобретал легендарные черты не только в фольклоре, но и в источниках, которые мы сегодня признаем историческими. Например, в «Скифской истории» А. Лызлова читаем: «Окаянный Батый, видя себе имуща многое воинство, начат дыхати огнедыхателною яростию на народ христианский, хотящи их погубите, и страны оны своими грубыми народы заселити, и истребити имя христианское» [Лызлов 1990, с. 22]. Как видим, образ Батыя практически не отличается от его образа, созданного в художественном произведении — «Повести о разорении Рязани Батыем»! И наделение отрицательного персонажа магическими способностями — прием, широко распространенный в эпосе и фольклоре, — присутствует, таким образом, в историческом источнике, в значительной степени приближая его к разряду мифотворческих произведений [см., напр.: Липец 1984, с. 53].

Интересные «факты» о Бату обнаруживаются и в поздних европейских источниках. Например, польский автор начала XVI в. Матвей Меховский в «Трактате о двух Сарматиях» пишет: «Четвертым императором был сын Батыя Темир-Кутлу, в переводе с татарского — счастливое железо (темир — счастливый и кутлу — железо). Он был счастлив и любил войну. Это и есть прославленный в истории Темерлан, опустошивший всю Азию и дошедший до Египта» (Меховский 1936, с. 64]. Вторят ему Альберт Кампензе, заявивший, в письме к папе Клименту VII, что «Отец этого Тамерлана известен у нас в Истории под именем Батыя; на Татарском же языке называется Занка (Zаnса)» [Библиотека 1836, с. 17], француз Блез де Виженер, указавший в своей записке польскому королю Генриху де Валуа (1573 г.): «Четвертым ханом татарским был Темир-Кутлук, что значит счастливое железо, сын Батыя, иначе называемый Тамерланом» [Виженер 1890, с. 84], и Даниил Принц, австрийский дипломат, посетивший Москву в 1577 г., написавший в своем отчете по итогам этой поездки, что «Батый имел сына, Тамерлана (Таmerlanam), которого Москвитяне называют Темир-Кутлук (Теmir Kulta); из истории известно, какой он блеск придал своему народу одним только тем, что возил с собой Турецкого Султана, Баязета, заковав его в золотые цепи» [Принц 1877, с. 7]. Вероятно, эти авторы опирались на сведения Матвея Меховского, потому что информации о Бату как отце Тамерлана мы не находим ни у одного русского и тем более восточного автора. Как видим, Бату в позднесредневековой европейской исторической традиции представили отцом Тимура, хотя последний на самом деле никогда не управлял Улусом Джучи и не имел отношения к роду Чингизидов. При этом еще и самого Тимура отождествили с современным ему золотоордынским ханом Тимур-Кутлугом — из династии Туга-Тимура, брата Бату! Тот факт, что оба Тимура (и Хромой, и Кутлуг) жили на полтора века позже Бату, этих историков не смущал.

Таким образом, имя Бату, как и любого другого выдающегося деятеля, стало после его смерти обрастать легендами, причем не только в народном творчестве, но и в исторических сочинениях, которым исследователи привыкли доверять. Порой очень трудно определить, что в источниках вымысел, а что правда. Да и само понятие «правда» весьма относительно: то, что представлялось истинным персидскому летописцу ХIII-ХIV вв. — апологету Бату, могло показаться страшной ложью или нелепостью русскому летописцу или европейскому историку ХV-ХVI вв., которому Бату представлялся исчадием ада.

§ 31. Pro et contra

Справедливый царь подобен зеркалу, несправедливый на его обратную сторону похож; тот озарен как светлое утро, у этого сходство с ночной темнотой найдешь.

Алишер Навои. Возлюбленный сердец


Как и любой выдающийся деятель, Бату имел своих почитателей и недоброжелателей среди историков. Приведем несколько характеристик, данных ему представителями самых разных стран и эпох. Чтобы нагляднее представить «палитру мнений», начнем с крайне отрицательных отзывов, от которых будем постепенно переходить к положительным,

«Повесть об убиении Батыя» (создана между 1440-ми и 1470-ми гг., предполагаемый автор — Пахомий Логофет): «И понеже злочестивый онъ и злоименитый мучитель не доволен бывает, иже толика злая, тяжкая же и бедная хри-стианом наведе, и толико множество человековъ погуби, но тщашеся, аще бы мощно и по всей вселенной сотворити, ни да по не именовано ся бы христианское именование, абие в то же лето устремляется на западныя Угры къ вечерним странам, их же прежде не доходи; многа же места и грады пусты сотворивъ, и бяше видети втораго Навуходоносора, град Божий Иерусалимъ воююще. Сей же злейший и губительнейший бысть онаго, грады испровергая, села же и места пожигая, человеки же закалая, инехъ же пленяа» [цит. по Горский 20016, с. 218]. Как уже отмечалось, «Повесть» создавалась с вполне определенными целями, и представленный в ней образ Бату соответствовал политическим задачам, которые ставили перед собой московские правители второй половины XV в. — представить ордынских правителей в как можно более невыгодном свете, — а вовсе не отражал информацию о реальном историческом деятеле.

«Повесть о разорении Рязани Батыем» (начало XVI в.): «Царь Батый лукав был и немилостив в неверии своем, распалился в похоти своей»; «Безбожный царь Батый разъярился и оскорбился»; «Окаянный Батый дохнул огнем от мерзкого сердца своего и тотчас повелел Олега ножами рассечь на части». «И увидел безбожный царь Батый страшное пролитие крови христианской, и еще больше разъярился и ожесточился» [Воинские повести 1985, с. 107, 109-110]. Идеологическую направленность и художественный характер этого сочинения мы уже отметили выше. Возможно, в «Повести» имелись изначально какие-то сведения, основанные на свидетельствах очевидцев или летописных источниках, близких по времени написания к эпохе Бату, Но впоследствии они подверглись такой серьезной переработке, что вряд ли можно опираться на «Повесть» как на источник по истории того периода и воспринимать мнение ее авторов о Бату как отношение к нему его русских современников: она отражала официальную позицию русских идеологов эпохи создания-самого произведения.

Андрей Иванович Лызлов (1655-ок. 1697), русский историк и чиновник на царской службе: «Потом нечестивый Батый, не удоволився толикими безчисленными христианскими кровьми, яко кровопийственный зверь дыша убийством христиан верных, оттуду со многими воинствы иде в Венгерскую землю, идеже бысть ему брань с царем Коломаном. Но и тии такожде побеждени быша от поганых и бежаша, по них же гнаша нечестивии даже до реки Дуная, пленующы страны оныя» [Лызлов 1990, с. 25]. «Скифская история» А. И. Лызлова представляет собой оригинальное произведение в русской историографии того времени: его источниками послужили «Польская хроника в 30 книгах» Мартина Кромера (1555), «Описание Сарматии Европейской» Алессандро Гваньини (1578), «Хроника польская, литовская, жмудская и русская» Матея Стрыйковского (1582) и ряд других, то есть преимущественно труды центральноевропейских авторов, и уже в меньшей степени русские исторические источники — Степенная книга, Хронограф Русский, Киевский синопсис. Основанный на источниках позднейших времен, труд А. И. Лызлова вобрал в себя и отношение их авторов к Бату, которое опять же существенно отличалось от более раннего.

Николай Михайлович Карамзин (1766-1826), русский историк, писатель и публицист, автор капитального труда «История государства Российского»: «Батый двинул ужасную рать свою к столице Юриевой, где сей князь затворился. Татары на пути разорили до основания Пронск, Белгород, Ижеславец, убивая всех до основания...». «Батый, как бы утомленный убийствами и разрушением, отошел на время в землю Половецкую, к Дону...» [Карамзин 1991, с. 508, 513]. Н. М. Карамзин допустил ту роковую для исследователя ошибку, которая нередка и для современных историков: работая с русскими летописями, он полностью стал на позицию их авторов. В полной мере это проявилось и в его отношении к Бату, которого летописцы начиная с конца XIV в. представляли настоящим чудовищем.

«Слово о Меркурии Смоленском» (начало XVI в.): «Злочестивый царь Батый пленил Русскую землю, невинную кровь проливая, как воду, обильно и христиан истязая. И, придя с великою ратью под богоспасаемый город Смоленск, стал тот царь от города в тридцати поприщах, и многие святые церкви пожег, и христиан убил, и решил непременно захватить город этот» [ПЛДР 1981, с. 205]. Довольно типичное отношение к Бату со стороны авторов «житийных» сочинений, отражающее в еще большей степени позицию в отношении монголов их заказчиков — русских государей, боровшихся с наследниками Золотой Орды.

Владимир Алексеевич Чивилихин (1928-1984), советский писатель и литературовед: «Бату, внук Темучина сын Джучи... и в самом деле, очевидно, не был сильной и мужественной личностью, если в истории нет ни одного упоминания о его участии в боях, если в жестокой борьбе чингизидов за богатства и земли он получил наихудший удел на дальней бесплодной северо-западной окраине империи. Руками военнопленных и рабов построил свою столицу далеко в стороне от метрополии и важнейших торговых дорог, избегал бывать даже на курултаях, так и не решился вступить в борьбу за великоханский престол, который после спившегося Угедея пустовал пять лет, потом был занят врагом Бату Гуюком, а через два года уступлен Мунке. За последние пятнадцать лет жизни Бату ни разу ни с кем не воевал, жил безмятежно, наслаждаясь в роскошном дворце восточными сластями, разноплеменным гаремом, безграничной властью над покоренными народами, куражась над их послами с неуравновешенностью алкоголика и расправляясь с их князьями с жестокостью сатрапа, потягивая винцо не только на досуге, но и, кажется, перед официальными приемами далеких гостей... Бату-хан бесславно кончил свою жизнь и, в отличие от других потомков Чингиза, похороненных на родине, был зарыт в прикаспийской степи вместе с многочисленными, как пишет Большая Советская Энциклопедия, „женами, слугами, конями и баранами"» [Чивилихин 19826, с. 56]. Исследования древнерусской литературы, несомненно, сформировали негативную позицию В. А. Чивилихина по отношению к Бату и вообще всему «монголо-татарскому», что и обусловило вышеприведенную характеристику, весьма традиционную в советской историографии и базирующуюся на доктрине противостояния Руси и Орды. Непонятны только причины, побудившие автора приписать Бату те пороки, которые средневековые авторы отмечали у других Чингизидов, но ни один из них не упоминали в отношении Бату: чем наследник Джучи так досадил В. А. Чивилихину лично?

Эрнест Лависс (1842-1922) и Альфред Рамбо (1842-1905), французские историки, соавторы и редакторы многотомной «Всеобщей истории с IV столетия до нашего времени»: «Сын Джуджи, Батый, который позднее был прозван Саин-ханом, то есть Добродушным, ...мирно управлял своими кипчаками, киргизами, болгарами, башкирами, русскими и другими народами и вяло, не торопясь, воевал с непокорными»; «К линии Джуджи, к Добродушному все относились с презрением... Чтобы расшевелить Добродушного, ему прислали Субутая в качестве главнокомандующего и его штаб в качестве военного совета. Ни одним завоевателем не помыкали так грубо, как несчастным Батыем. Субутай корил его по всякому поводу; его двоюродные братья из младших линий постоянно насмехались над ним — особенно двое: пьяница Гуиук и рубака Бури, человек невероятно грубый. Он делал завоевания против своей воли...»; «Батый, со своей стороны был сыт завоеваниями; он не был похож на своих воинственных двоюродных братьев Гуиука и Менгке и на своих троюродных братьев, Кайду, Байдара и Бури, фанатиков войны, которые искали лишь ран и клялись именем Субутая... Добродушный пытался тайно бежать. Батыя удержала железная рука, и он вынужден был против воли продолжать поход и повиноваться почтительному приказу своего страшного слуги, Субутая»; «Октай умер 11 декабря 1241 г. Когда в Венгрию пришло официальное известие о его смерти, вероятно в марте 1242 г., Батыя невозможно было удержать никакими силами. Сам Субутай согласился отпустить его...» [Крестовые походы 1999, с. 1058-1060, 1070, 1072, 1073]. Будучи специалистами в том числе и по истории России, авторы, несомненно, воприняли негативное отношение к Бату со стороны древнерусских летописцев. А вот выводы насчет презрения к Бату со стороны родичей и его безволия — это уже вольная интерпретация самими исследователями сведений «Сокровенного сказания».

«Сказание о Мамаевом побоище» (первая четверть XV в.): «Тот же безбожный Мамай стал похваляться и, позавидовав второму Юлиану-отступнику, царю Батыю, начал расспрашивать старых татар, как царь Батый покорил Русскую землю» [Воинские повести 1985, с. 237]. «Сказание представляет большой интерес, поскольку является одним из первых русских сочинений, отразивших новую русскую государственную доктрину — противопоставление православной Руси мусульманской Орде, представление монголов исконными врагами русского народа. Но какова связь между Бату и Юлианом-отступником? Как известно, Бату никогда не исповедовал христианства, тем более — не отрекался от него, и христиан не преследовал. Тем не менее образ его как первого мусульманского правителя Улуса Джучи и впоследствии успешно эксплуатировался историками, что уже было отмечено нами выше.

Иоанн де Плано Карпини (1180-е-1252), итальянский религиозный деятель, дипломат, впоследствии — архиепископ, посланец папы римского к монголам, составивший по итогам этой поездки «Книгу о Тартарах»: «Бату (Bati), он наиболее богат и могуществен после императора». «Вышеупомянутый Бату очень милостив к своим людям, а все же внушает им сильный страх; в бою он весьма жесток; он очень проницателен и даже весьма хитер на войне, так как сражался уже долгое время» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 49,73]. Как и подобает автору отчета об увиденном, а не идеологического памфлета, францисканец воздерживается от каких-либо оценок и сообщает о Бату только то, что мог наблюдать сам или же узнал от приближенных наследника Джучи. Поэтому в его сообщении отсутствуют и столь характерные для его современников сравнения монголов с исчадиями ада и пр.

«Повесть о житии и о храбрости благоверного и великого князя Александра Невского» (1280-е гг.): «В то же время был в восточной стране сильный царь, которому покорил бог народы многие от восхода и до запада» [Воинские повести 1985, с. 133]. Несмотря на «житийный» характер, «Повесть» не содержит негативного отзыва о «Батые», характерного для сочинений подобного жанра. Дело в том, что она создавалась в 1280-е гг. — примерно за сто лет до начала формирования антиордынской идеологии на Руси, а кроме того Бату (как следует и из самой «Повести») весьма положительно относился к Александру Невскому.

Марко Поло (1254-1324), венецианский торговец и дипломат на службе у монгольских правителей Китая и Ирана, автор «Книги о разнообразии мира»: «Первым царем западных татар был Саин; был он сильный и могущественный царь. Этот царь Саин покорил Росию, Команию, Аланию, Лак, Менгиар, Зич, Гучию и Хазарию, все эти области покорил Саин...» [Марко. Поло 1997, с. 370-371]. Подобно Иоанну де Плано Карпини, венецианец довольно нейтрально отзывается о Бату, даже в большей степени положительно. Это вполне объяснимо: Марко Поло сам являлся приближенным монгольского правителя (правда, в Китае, а не в Золотой Орде) и преуспел на этой службе, сохранив, естественно, преимущественно положительные впечатления о монголах.

Георгий Владимирович Вернадский (1887-1973), русский правовед, историк-евразиец, эмигрант, автор многотомной «Истории России»: «Указателем духовных качеств Бату является эпитет „саин", который дается ему в некоторых восточных анналах, а также в.тюркском фольклоре. Его переводят как „хороший". Поль Пеллье отмечает, однако, что это слово имеет также толкование „умный", и в случае с Бату его надо понимать именно в этом смысле. Таким образом, саин-хан может обозначать: „благоразумный хан" или „мудрый хан"» [Вернадский 2000, с. 147-148]. Как видим, историк склонен представить Бату, скорее, в положительном свете. В этом отношении его позиция, вообще характерная для евразийцев, может быть противопоставлена позиции Н. М. Карамзина, не менее характерной для историков-русистов. И если последние опирались в своих трудах на русские летописи, евразийцы в большей мере базироват лись на сведениях восточных хронистов, что и обусловило их отношение к монголам вообще и к Бату в частности,

Александр Юрьевич Якубовский (1886-1953), русский советский историк-востоковед, соавтор Б. Д, Грекова по работе «Золотая Орда и ее падение»: «Кочевой феодал, шаманист по своим воззрениям, с точки зрения горожанина-мусульманина человек совсем некультурный, Бату не растерялся в сложной обстановке молодого государства, выросшего из монгольского завоевания юго-восточной Европы. Опираясь на своих советников, в числе которых было немало мусульманских купцов, Бату сразу же взял жесткий курс, главной целью которого являлось получение максимальных доходов путем жесточайших форм феодальной эксплуатации. Он наладил взимание даней с покоренных русских княжеств, для чего посылал специальных чиновников — даругачей — во главе монгольских отрядов, оставивших по себе такую печальную память, создал аппарат для взимания разных феодальных повинностей и податей с земледельческого и кочевого населения, а также с ремесленников и купцов в городах Крыма, Булгара, Поволжья, Хорезма и Северного Кавказа. Наконец, много сделал, чтобы вернуть всем завоеванным областям былую торговую жизнь, которая так резко оборвалась в связи с опустошением в результате монгольского завоевания. И во всем этом Бату проявил много жестокого уменья и дальновидности» [Греков, Якубовский 1998, с. 60]. Позиция исследователя весьма своеобразна. С одной стороны, он вроде бы придерживается традиционного для советской историографии подхода, согласно которому Золотая Орда представлялась «государством агрессивным, проводившим захватнические войны и разбойничьи походы на земли русского народа». С другой — роль Бату все же получила оценку с учетом отношения не только русских летописцев, но и восточных хронистов и потому несет отчасти позитивную окраску, что в обстановке того времени, когда писалась книга (1950 г.), было, в общем-то, смело и достаточно рискованно...

Эдуард Гиббон (1737-1794), британский историк, автор многотомной «История упадка и разрушения Великой римской Империи»: «Брат великого Батыя Шейбани-хан повел в сибирские степи орду из пятнадцати тысяч семейств» [Гиббон 1997, с. 159]. Не будучи специалистом по истории ни Руси, ни средневековых монголов, Э. Гиббон не уделил много внимания этой эпохе и, соответственно, личности Бату. Мы приводим эту цитату только с целью показать, что к XVIII в. европейские историки уже сумели отойти от восприятия азиатских кочевников и их предводителей как неизбежного зла и стали довольно трезво оценивать масштабность их деяний.

Ризаэтдин Фахретдин (1859-1936), татарский религиозный и политический деятель, публицист: «В сущности, именно уроки Чингис хана и Бату хана, а также огромное влияние Золотой Орды и превратили Русь в ту Россию, которой она позже стала. Поэтому русские должны не проклинать монголов, а благодарить их за науку» [Фахретдин 1996, с. 82]. Книга казанского богослова «Ханы Золотой Орды», включающая и очерк «Бату хан», откуда взята эта цитата, уже на момент первого ее издания в начале XX в. не несла никакой новой информации и была достаточно примитивной, поскольку ее автор всего лишь пересказал известные ему из исторических исследований сведения по истории Золотой Орды. Его творение представляло (и представляет по сей день) ценность лишь в глазах националистически настроенной части татарской общественности, поскольку автор ее поет гимн могуществу и славе татарской Золотой Орды и с крайним презрением отзывается о русских князьях, причем подобно своим антагонистам — историкам-русистам — стоит на позиции противостояния Орды и Руси.

Григор Акнерци (инок Магакия, вторая пол. XIII-начало XIV вв.), армянский историк, автор «Истории народа стрелков»: «Смбат вскоре прибыл к Саин-хану, который чрезвычайно любил христиан. Он был очень добр, за что народ прозвал его Саин-хан, т. е. добрый, хороший хан» [Пат-канов 1871, с. 18]. Автор черпал сведения о Бату из трудов современников наследника Джучи — Киракоса Гандзакеци и Вардана Великого. А объяснение причин положительной характеристики наследника Джучи находится в самом тексте: он «чрезвычайно любил христиан»!

Абу-Омар Минхадж-ад-дин Осман ибн Сирадж-ад-дин ал-Джузджани (ок. 1193 -после 1260), персоязычный историк при дворе делийских султанов, автор «На-сировых разрядов»: «Он был человек весьма справедливый и друг мусульман; под покровительством его мусульмане проводили жизнь привольно... В продолжение его царствования и в течение его жизни странам ислама не приключалось ни одной беды ни по его воле, ни от подчиненных его, ни от войска его. Мусульмане туркестанские под сенью защиты его пользовались большим спокойствием и чрезвычайной безопасностью» [СМИЗО 1941, с. 15]. Позиция этого автора заслуживает особого внимания, поскольку, в отличие от других персидских историков, он писал свой труд при дворе не монгольских правителей, а их противников — султанов Дели. Кроме того, Джузджани и сам пострадал от монголов: он вынужден был бежать из Хорезма, потеряв высокий поет и все имущество, поэтому вполне объяснимо его отрицательное отнощение к монголам вообще, проявившееся в его сочинении. И положительная характеристика Бату как-то выделяется среди других его отзывов о монголах. Однако объяснение столь лестного отзыва о Бату в труде Джузджани присутствует в самом тексте, так же как и у Магакии: «под его покровительством мусульмане проводили жизнь привольно». Информаторами Джузджани, скорее всего, были мусульманские путешественники и торговцы, посещавшие Золотую Орду, а купцам, как уже отмечалось выше, наследник Джучи оказывал покровительство. Поэтому неудивительно, что до Джузджани доходили лишь положительные отзывы о Бату.

Киракос Гандзакеци (1200—1271), армянский историк и религиозный деятель: «Великий военачальник Батый, находившийся на севере, обосновался на жительство на берегу Каспийского моря и великой реки Атль, равной которой не найдется на земле, ибо из-за равнинной местности она растекается, подобно морю. Там в великой и обширной долине Кипчакской и расположился он (Батый) вместе с огромным, неисчислимым войском, ибо обитали они в шатрах, а когда снимались с места, шатры перевозили на повозках, впрягая в повозки множество волов и лошадей. Он (Батый) очень усилился, возвеличился над всеми и покорил всю вселенную, обложил данью все страны. И даже его сородичи почитали [Батыя] больше всех остальных, и тот, кто царствовал над ними (коего они величают ханом), садился на престол по его приказу. Случилось умереть Гиуг-хану. В царском их роде началась распря о том, кому сесть на престол. И все нашли, что он (Батый) достоин сесть [на престол] или же станет царем тот, кого пожелает [Батый]... После того стали отправляться к Бату цари и принцы, князья и купцы и все обиженные и лишенные отечества. Он по справедливом суждении возвращал каждому из них вотчины и княжества, снабжал их грамотами, и никто не смел сопротивляться его воле» {Киракос 1976, с. 217-218]. Этот автор был свидетелем и даже участником многих событий монгольского периода, описанных им в своем труде. Тем не менее с Бату он лично не встречался, да и Армения во второй половине XIII в. уже попала под власть ильханов Ирана, Вероятно, в положительной характеристике, данной Киракосом Бату, отразилось его желание противопоставить благоприятствующую армянам политику преемника Джучи деятельности персидских ильханов, совершивших ряд опустошительных набегов на Кавказ. Кроме того, Киракос очень положительно отзывался о деятельности Сартака, сына Бату, который оказывал покровительство армянским христианам; не исключено, что положительное впечатление о сыне заставило историка более позитивно оценить личность и деятельность его отца [ср: Klaproth 1833, р. 211-212].

Ала ад-Дин Ата-Малик Джувейни (1226-1283) иранский историк и сановник в Государстве ильханов, автор «Истории завоевателя мира»: «И Бату жил в своем собственном лагере, который он разбил в районе Итиля; и он построил там город, который называется Сарай; и его слово стало законом во всех странах. Он был царем, не склоняющимся ни к какой вере или религии: он признавал только веру в Бога и не был слепо предан какой-либо секте или учению. Его щедрость была безмерна, а его терпимость безгранична. Правители всех стран и монархи со всех сторон света и все остальные приходили к нему; и до того как их подношения, которые копились веками, успевали убрать в казну, он раздавал их монголам и мусульманам и всем присутствующим и не смотрел, много это было или мало. И купцы из разных стран приносили ему всевозможные товары, и он брал все, и увеличивал цену в несколько раз против начальной. И он делал пожалования султанам Рума и Сирии и вручал им ярлыки; и ни один из тех, кто приходил к нему, не ушел, не достигнув своей цели» [Джувейни 2004, с. 183-184]. Джувейни создавал свой труд по поручению великого хана Мунке, и потому положительная характеристика Бату более чем понятна: ведь именно Бату возвел Мунке на трон и являлся его соправителем, и, соответственно, Джувейни выражал в отношении Бату официальную позицию Каракорума.

Рашид ад-Дин ат-Тиб Фазлаллах ибн Имад ад-Доула Абу-л-Хайр Яхья ал-Хамадани (ок. 1247-1318), персидский историк и государственный деятель в Государстве ильханов, создатель свода всемирной истории, известной как «Сборник летописей»: «Бату появился на свет от Уки-фудж-хатун, дочери Ильчи-нойона из рода кунгираь. Его называли Саин-хан. Он был очень влиятелен и всемогущ и ведал улусом и войском вместо Джучи-хана и прожил целый век. Когда всех четырех сыновей Чингиз-хана не стало, то старшим над всеми внуками оказался он и был у них в великой чести и почете. На курултаях никто не противился его словам; напротив, все царевичи повиновались и подчинялись ему» [Рашид ад-Дин 1960, с. 71]. Характеристика Бату, данная в этом труде, более чем положительна. С одной стороны, Рашид ад-Дин был придворным историографом монгольских правителей и, соответственно, должен был прославлять монголов. Стало быть, его отзыв о Бату следует считать обычным панегириком? Однако историк состоял при дворе (и даже был везиром) ильханов Ирана — государства, которое к тому времени уже довольно долго воевало с наследниками Бату, ханами Золотой Орды; следовательно, особой заинтересованности в восхвалении правителя враждебного государства у Рашид ад-Дина вроде бы и не было. Значит, его оценка объективна? Но и тут следует сделать оговорку: «Сборник летописей» был закончен око-ло 1307 г., а незадолго до этого улусы уже распадавшейся Монгольской империи заключили соглашение о восстановлении единства под номинальным верховенством императора Тэмура — внука Хубилая [см.: Письмо 1996, с. 107-108]. Соответственно, воспевая правителя другого государства, Рашид ад-Дин прославлял и весь род монгольских правителей, как раз в это время предпринявший очередную попытку преодолеть разногласия. Таким образом, однозначного ответа насчет объективности или предвзятости автора «Сборника летописей» нет...

Шихаб-ад-дин Абдаллах ибн Фазлаллах Ширази, более известный как Вассаф-и-хазрет (вторая пол. XIII-первая пол. XIV вв.), «придворный панегирист» ильханов Ирана, сподвижник Рашид ад-Дина, автор «Истории Вассафа»: «Бату... отличался проницательностью, правосудием и щедростью» [СМИЗО 1941, с. 84-85]. Этот автор являлся протеже Рашид ад-Дина и создавал свой труд примерно в то же время, что и его покровитель, поэтому его позиция по отношению Бату сходна с позицией Рашид ад-Дина.

Абу-л-Гази Бахадур-хан (1603-1664), хивинский хан (прав. 1643-1663), историк, автор «Родословного древа тюрков»: «Из внуков Чингисовых никто не превосходил Бату-хана в искусстве управления и в благоразумии» [Абуль-Гази 1996, с. 85]. Как и в случае с Рашид ад-Дином, не стоит пытаться установить, насколько объективен был хивинский хан-историк. С одной стороны, он, казалось бы, и не был заинтересован в восхвалении Бату, поскольку являлся потомком его брата Шибана. С другой, давая столь лестную характеристику Бату, он прославлял весь род Джучидов, к которому принадлежал сам. Наконец, не стоит забывать, что Абу-л-Гази при создании своего труда опирался на труды того же Рашйд ад-Дина и вполне мог отразить его отношение к Бату, став на позицию своего источника.

Лев Николаевич Гумилев (1912-1992), русский советский историк-евразиец: «Основатель Золотой Орды Бату-хан — это деятель большого масштаба, никак не меньше, чем в Западной Европе Карл Великий, король франков, император Запада. Только его империя слишком быстро распалась, а Орда существовала два с половиной столетия, затем ее преемницей стало Московское государство. Имя Бату при жизни стало обрастать легендами. Не случайно, видимо, этот властитель получил прозвище Саин, то есть справедливый, добрый» [Гумилев 1994б, с. 309]. Историк и поэт, Лев Николаевич Гумилев известен своими экстравагантными теориями и рискованными аналогиями, с одной из которых мы имеем дело и здесь. Вместе с тем, его оценка Бату вполне характерна для последователей евразийского движения, к которым он себя причислял[29].


Загрузка...