Базар житейской суеты. Часть 4

ГЛАВА LX Загасли вдругъ два свѣтила

Наступилъ печальный день на Джиллиспай-Стритѣ. Ходъ обычныхъ удовольствій и торжественныхъ пиршествъ въ домѣ мистера Джозефа Седли былъ внезапно прерванъ событіемъ весьма обыкновеннымъ на поприщѣ житейскаго базара. Пробираясь въ своей квартирѣ по лѣстницѣ изъ гостиной въ спальню наверхъ, вы замѣчали, конечно, небольшую арку въ стѣнѣ прямо передъ вашими глазами, откуда снисходитъ свѣтъ на лѣстиицу, ведущую изъ втораго этажа въ третій, гдѣ обыкновенно помѣщаются дѣтскія и комнаты для прислуги. Это полукруглое отверстіе весьма полезно еще для другаго употребленія, о которомъ можно навести справку у работниковъ гробовщика. Здѣсь, на этой самой аркѣ, они устанавливаютъ гробы, или пропускаютъ ихъ черезъ него осторожно, чинно, такимъ-образомъ, чтобы ни на волосъ не растревожить вѣчнаго покоя охладѣвшаго жилища. Присядьте, если вамъ угодно, на гладкой площадкѣ втораго этажа, всмотритесь хорошенько въ это сводистое отверзтіе, обращенное на главный ходъ, его же не минуетъ ни одна живая душа, обитающая подъ кровлей британскаго дома. И прежде всего, не минуетъ его кухарка, которой суждено каждый день, передъ разсвѣтомъ спускаться изъ верхнихъ областей, чтобы чистить на кухнѣ кострюли и горшки, и между-тѣмъ, какъ она лѣниво, съ ноги на ногу, перебирается къ мѣсту своего назначенія, протирая заспанные глаза, навстрѣчу ей, по тѣмъ же ступенямъ, взбирается молодой хозяйскій сынокъ, босоногій, усталый, блѣдный; онъ пропировалъ всю ночь съ веселыми друзьями въ трактирѣ или клубѣ, и по возвращеніи домой, скинулъ въ корридорѣ сапоги, чтобы безшумно совершить путешествіе въ свою спальню. Отсюда снисходитъ осторожною стопой миссъ Роза или Фіалка, старшая дочь домовладѣльца, блистательная и прекрасная, сіяющая лентами, цвѣтами, и вооруженная дѣвственными прелестями для завоеванія джентльменскихъ сердецъ на бальномъ вечерѣ или раутѣ, и между-тѣмъ какъ, потупивъ голову, она крадется медленными и нерѣшителъными шагами, подобравъ обѣими руками свое муслиновое платьице, вертлявый ея братъ, мастеръ Томми, скользитъ, съ быстротою стрѣлы, по периламъ той же лѣстницы, презирая всякую опасность, и находя этотъ способъ путешествія самымъ вѣрнымъ, легкимъ и удобнымъ. Здѣсь же нѣжный и заботливый супругъ ведетъ подъ руку, или несетъ на своихъ могучихъ рукахъ, улыбающуюся подругу своей жизни въ тотъ счастливый день, когда докторъ медицины и хирургіи объявилъ, что прекрасная паціентка можетъ сойдти внизъ и погулять въ столовой или гостиной. Этимъ же путемъ длинный Джонъ, зѣвая на потолокъ и почесывая затылокъ, пробирается въ свою спальню въ урочный часъ, съ сальнымъ огаркомъ въ рукѣ. Здѣсь лежитъ дорога въ дѣтскую, людскую, во всѣ спальни; носятъ здѣсь дѣтей; водятъ стариковъ, провожаютъ парадныхъ гостей; ходитъ здѣсъ докторъ въ комнату паціента, пасторъ, призванный крестить младенца, и здѣсь же встрѣчаютъ гробовщика съ его факельщиками и работниками… Послѣ этого сводистаго окошка, милостивые государи, и послѣ этой лѣстницы лондонскаго дома, какихъ еще вамъ нужно memento mori, памятниковъ жизни, смерти и житейской суеты!..

Прійдетъ пора, о возлюбленный другъ и братъ мой, когда и къ намъ съ тобою прійдетъ по этой же дѣстивцѣ, въ послѣдній разъ, докторъ медицины и хирургіи. Сидѣлка или сердобольная дама откроетъ занавѣсъ вашей постели, но вы уже не откликнетесь на ея голосъ. И затѣмъ она пріотворитъ окно, чтобы освѣжить спертый и затхлый воздухъ, испорченный вашимъ дыханіемъ. И затѣмъ, на всемъ протяженіи фасада, задернутъ гардины, опустятъ сторы, закроютъ ставни; жильцы перемѣстятся въ задніе покои; прійдутъ нотаріусы и другіе джентльмены въ черномъ костюмѣ. И проч. и проч. Поприще вашей жизни окончилось однажды навсегда, и вы отправились въ путь далекій, его же не минуетъ ни одна живая душа, прозябающая подъ солнцемъ. Если вы джентльменъ извѣстнаго разряда, и роль ваша была блистательна на рынкѣ житейскихъ треволненій, наслѣдники воздвигнутъ великолѣпный гербъ надъ послѣднимъ нашимъ жилищемъ, съ обозначеніемъ, что вы «успокоились на небесахъ». Сынъ вашъ заново омёблируетъ домъ, или отдастъ его внаймы, и переселится въ другой кварталъ. Съ началомъ новаго года имя ваше въ клубахъ будетъ причислено къ «умершимъ членамъ». Лютая скорбь овладѣетъ вашею вдовою; но это не помѣшаетъ ей заказать щегольской, нарядный трауръ; кухарка пошлетъ спросить, какія кушанья готовить къ обѣду, буфетчикъ озаботится насчетъ винъ — и все пойдетъ своимъ обычнымъ чередомъ. Портретъ вашъ еще нѣсколько погоститъ надъ каминной полкой, но потомъ уберутъ его съ этого почетнаго мѣста, чтобы любоваться на портретъ вашего наслѣдника и сына.

Какихъ покойниковъ жалѣютъ всего больше и оплакиваютъ всего искреннѣе и нѣжнѣе на Базарѣ Житейской Суеты? Тѣхъ, я думаю; которые, при жизни, всего скорѣе могли забыть насъ. Смерть дитяти сопровождается обыкновенно такими горькими, безотрадными слезами, какихъ никогда не можетъ пробудить ваша собственная кончина, о возлюбленный братъ мой. Младенецъ едва только начинаетъ узнавать васъ, и вы совершенно исчезаете изъ его памяти послѣ кратковременной разлуки, но смерть его сокрушаетъ васъ гораздо болѣе, чѣмъ кончина искренняго вашего друга, или даже первороднаго вашего сына, который давно обзавелся своимъ домомъ. И если вы старый человѣкъ, и, о возлюбленный читатель (всѣ мы состарѣемся рано или поздно), старый и богатый, или старый и бѣдный — что рѣшительно одно и тоже — наступитъ грозный часъ, когда вы невольно подумаете, «добрые люди окружаютъ меня, добрые и ласковые, но никто, думать надобно, не загрустится обо мнѣ, когда я отправлюсь на тотъ свѣтъ. Я богатъ, и всѣ эти господа ждутъ не дождутся моего наслѣдства. Или: «я очень бѣденъ, и давно сталъ тяжкимъ бременемъ для всѣхъ этихъ господъ».

Лишь-только окончился трауръ по кончинѣ мистриссъ Седли, и лишь-только мистеръ Джой вздумалъ пощеголять въ столицѣ своими блистательными жилетами, пріобрѣтенными въ Соутамптонѣ, какъ вдругъ сдѣлалось очевиднымъ для всѣхъ обитателей новаго дома, что почтенный старичокъ, мистеръ Седли, намѣренъ въ скоромъ времени отправиться вслѣдъ за своей супругой въ горнюю страну.

— Здоровье моего отца не позволяетъ мнѣ давать большихъ вечеровъ и обѣдовъ въ нынѣшній сезонъ, торжественно замѣчалъ мистеръ Джой въ своемъ клубѣ, но если вы, другъ мой Чотни, завернете ко мнѣ въ половинѣ седьмаго, я буду очень радъ раздѣлить съ вами скромную хлѣбъ-соль. Вы найдете за моимъ столомъ двухъ или трехъ пріятелей, съ которыми авось не будетъ вамъ скучно.

Такимъ-образомъ, сановникъ Индіи и столичные его пріятели обѣдали и пили втихомолку свой кларетъ. Между-тѣмъ, какъ песочные часы жизни бѣжали впередъ въ стклянкѣ престарѣлаго джентльмена, обитавшаго наверху. Дюжій лакей въ бархатныхъ туфляхъ подавалъ вино дорогимъ гостямъ, и они спокойно усаживались за вистъ послѣ обѣда. Майоръ Доббинъ принималъ довольно дѣятельное участіе въ этой невинной забавѣ, и случалось повременамъ, что мистриссъ Осборнъ тоже присоединялась къ этой компаніи, когда паціентъ ея, уложенный спать, вдавался въ тотъ полусонный бредъ, который обыкновенно снисходитъ на старческую подушку.

Впродолженіе болѣзни, старикъ находилъ въ своей дочери единственную покровительницу и утѣшительнщу. Изъ ея только рукъ принималъ онъ свои бульйонъ и микстуру. Ухаживанье за отцомъ сдѣлалось теперь почти единствелнымъ занятіемъ мистриссъ Эмми. Ея постель была поставлена подлѣ самой двери въ коинату больнаго, и при малѣйшемъ оттуда шорохѣ или движеніи, она готова была предложить свои услуги. Должно впрочемъ отдать справедливость страждущему старцу; часто по пробужденіи лежалъ онъ по цѣлымъ часамъ съ открытыми глазами, не смѣя пошевельнуться, чтобъ не безпокоить своей доброй и бдительной няньки.

Быть-можетъ, мистеръ Седли любилъ теперь свою дочь гораздо нѣжнѣе, чѣмъ въ былыя времена. Исполняя свои великодушныя обязанности при болѣзненномъ одрѣ, Амелія выставляла себя въ самомъ привлекательномъ свѣтѣ. «Она прокрадывается въ его комнату, какъ солнечный лучъ», думалъ мистеръ Доббинъ, наблюдая, какъ Амелія на цыпочкахъ и притаивъ дыханіе, входитъ въ отцовскую спальню, причемъ дѣйствительно лицо ея лучезарилось выраженіемъ необыкновенной нѣжности и добродушія. Кто изъ насъ не замѣчалъ этихъ очаровательныхъ проблесковъ любви и состраданія, когда женщина стоитъ задумавшись надъ колыбелью своего младенца, или заботливо ухаживаетъ при постели больнаго?

Вражда, затаенная въ сердцѣ старика, исчезала сама-собою, и онъ умирился совершеннѣйшимъ образомъ. Тронутый безчисленными доказательствами любви и великодушія, мистеръ Седли, отживая свои послѣдніе дни, забылъ всѣ тѣ мнимыя оскорбленія и неправды, которыя онъ и его жена думали видѣть въ своей дочери. Объ этихъ оскорбленіяхъ и неправдахъ старики бывало разсуждали между собою по цѣлымъ часамъ. Оказывалось по ихъ соображеніямъ, чтоАмелія жила исключительно для сына, не обращая ни малѣйшаго вниманія на своихъ несчастныхъ родителей, подверженныхъ старческимъ недугамъ. Вся она принадлежала этому избалованному Джорджу, и чуть съ тоски не пропала, когда взяли мальчика на Россель-Скверъ. На что это похоже?.. Но теперь мистеръ Седли забылъ всѣ эти обвиненія, и приближаясь къ смерти, оцѣнилъ вполнѣ нравственныя совершенства этого существа, готоваго на всякія самоотверженія.

Однажды вечеромъ, когда мистриссъ Эмми прокралась въ его комнату, старикъ, сидѣвшій на своей постели, вздохнулъ изъ глубины души, и приготовился, повидимому, къ своему послѣдыему признанію.

— О, Эмми, другъ мой Эмми! сказалъ онъ, положивъ свою слабую и холодную руку на ея плечо, я размышлялъ все это время, какъ мы несправедливы были къ тебѣ.

Дочь стала на колѣни при постели умирающаго, и сложила руки на молитву. Молился и отецъ среди торжественнаго безмолвія и тишины… Да ниспошлетъ Богъ каждому изъ насъ такую же утѣшительницу или подругу въ послѣдній часъ нашей жизни.

Быть-можетъ въ эти торжественныя минуты, передъ умственнымъ взоромъ мистера Седли, проносилась вся его жизвь съ ея безконечной борьбой, съ ея блистательными успѣхами въ началѣ, и безнадежными стремленіями въ концѣ. Онъ думалъ, конечно, о своемъ безпомощномъ состояніи, о несбывшихся надеждахъ и мечтахъ, о томъ, что, отправляясь въ вѣчность, не оставляетъ послѣ себя никакого состоянія, и что ему нѣтъ надобности дѣлать особеннаго завѣщанія на дѣловой бумагѣ. Жалкая жизнь, безплодная жизнь!

Позвольте, однакожь, лучше ли умирать въ эпоху процвѣтанія и славы, или въ годину нищеты и душевныхъ огорченій? Это, въ нѣкоторомъ смыслѣ, вопросъ, требующій особеннаго размышленія, но во всякомъ случаѣ, странный характеръ должны получить наши чувства, когда, приближаясь къ порогу вѣчности, мы принуждены будемъ сказать, «съ завтрашнимъ днемъ, успѣхъ и неудача, торжество и паденіе будутъ для меня совершенно безразличны. Взойдетъ солнце, и миріады живыхъ существъ обратятся къ своимъ обычнымъ дѣламъ, но меня уже не будетъ больше на Базарѣ Житейской Суеты».

Наступило утро новаго дня, небосклонъ озарился блистательными лучами солнца; человѣческій родъ обратился къ своимъ обычнымъ удовольствіямъ и дѣламъ, но уже — за исключеніемъ старика Джозефа Седли, которому не было больше надобности вооружаться противъ новыхъ ударовъ судьбы, проектировать, хитрить и строить воздушные замки. Ему оставалось только совершить путешествіе на бромптонское кладбище и успокоиться подлѣ костей своей истлѣвшей супруги.

Майоръ Доббинъ, Джой и мастеръ Джорджъ послѣдовали за его останками въ траурной каретѣ, обитой чернымъ сукномъ. Джой нарочно пріѣхалъ для этой цѣли изъ Ричмонда, куда онъ удалился немедленно послѣ плачевнаго событія. Ему, разумѣется, нельзя было оставаться въ своемъ домѣ при… при этихъ обстоятельствахъ, вы понимаете. Но мистриссъ Эмми осталась, и безмолвно принялась за исполненіе своего послѣдняго долга. Она была печальна и грустна, но не лежало злой тоски на ея душѣ. Съ кроткимъ и смиреннымъ сердцемъ молилась Амелія, чтобъ Господь Богъ ниспослалъ для нея самой такую же тихую и безболѣзненную кончину; съ благоговѣйнымъ умиленіемъ она припоминала послѣднія слова своего родителя, проникнутыя вѣрой и надеждой на безконечную благость Творца.

Вообразите себя совершеннѣйшимъ счастливцемъ въ этомъ подлунномъ мірѣ. Наступаетъ послѣдній вашъ часъ, и вы говорите:

«Богатъ я и славенъ, благодареніе Богу! Всю жизнь свою принадлежалъ я къ лучшимъ обществамъ. Я служилъ съ честью своему отечеству, засѣдалъ въ парламентѣ нѣсколько лѣтъ сряду, и могу сказать, рѣчи мои выслушивались съ восторгомъ. Я не долженъ никому ни одного шиллинга; совсѣмъ напротивъ: университетскій мой товарищъ, Джонъ Лазарь, занялъ у меня пятьдесятъ фунтовъ, и мой душеприкащикъ не требуетъ съ него этого долга. Дочерямъ я оставляю по десяти тысячь фунтовъ: хорошее приданое для дѣвицъ! Мое серебро, мёбель, все хозяйственное заведеніе на Булочной улицѣ, вмѣстѣ со вдовьимъ капиталомъ, перейдутъ въ пожизненное владѣніе къ моей женѣ. Мои хутора, дачи, со всѣми угодьями, погреба, нагруженные бочками отборнѣйшихъ винъ и всѣ деньги, хранящіяся въ государственномъ банкѣ, достанутся, вслѣдствіе духовнаго завѣщанія, моему старшему сыну. Каммердинеръ мой, въ уваженіе долговременной его службы, получилъ въ наслѣдство капиталъ, который доставитъ ему двадцать фунтовъ годоваго дохода. Кто жь будетъ мною недоволенъ, и кому вздумается обвинять меня, когда трупъ мой будетъ лежать въ могилѣ?»

Пусть теперь перевернется медаль на другую сторону, и вы пропоете свою любезную пѣсню въ такомъ тонѣ:

Какую изъ этихъ двухъ рѣчей вы захотѣли бы выбрать для своихъ собственныхъ похоронъ? Старикъ Седли выбралъ послѣднюю, и въ этомъ смиренномъ состояніи духа, придерживаясь за руку своей дочери, онъ распростился навсегда съ треволненіями суетъ житейскихъ.

Такъ вотъ, мой милый, ты можешь удостовѣриться своими глазами, что можетъ сдѣлать человѣкъ съ талантомъ, руководимый опытностію и коммерческимъ разсчетомъ, говорилъ на Россель-Скверѣ старикъ Осборнъ внуку своему Джорджу. Посмотри на меня и на счеты моего банкира. Сравни со мною бѣднаго своего дѣда Седли и его банкротство, какая непроходимая бездна между нами! А вѣдь было время, когда стоялъ онъ выше даже меня, лѣтъ за двадцать передъ этымъ онъ стоялъ выше меня десятью тысячами фунтовъ.

Кромѣ этихъ Россель-Скверскихъ людей, да еще семьи мистера Клеппа на Виллахъ Аделаиды, ни одинъ смертный не заикнулся о горемычномъ Джонѣ Седли, и никто не захотѣлъ припомнить, что еще существовалъ на свѣтѣ такой человѣкъ.

Старикъ Осборнъ въ первый разъ услышалъ отъ пріятеля своего, полковника Букклера (эти свѣдѣнія мы почерпнули изъ устъ мастера Джорджа), что майоръ Доббинъ считался въ британской арміи превосходнѣйшимъ офицеромъ. Эта неожиданная вѣсть въ высокой степеми озадачила мистера Осборна, и онъ выразился напрямикъ, что не предполагастъ въ этомъ неуклюжемъ джентльменѣ ни ума, ни храбрости, ни образованности. Скоро однакожь онъ получилъ о немъ блистательные отзывы отъ другихъ своихъ знакомыхъ. Сэръ Вилльямъ Доббинъ, альдерменъ, высокоцѣнившій таланты своего сына, разсказалъ множество весьма интересныхъ анекдотовъ, изъ которыхъ весьма ясно значилось, что майоръ былъ образованнѣйшій и благороднѣйшій человѣкъ въ мірѣ. Наконецъ, имя Доббдна, одинъ или два раза, появилось въ спискѣ знаменитѣйшихъ особъ, и это обстоятельство произвело оглушительный эффектъ на стараго Россель-Скверскаго аристократа.

Какъ опекунъ Джорджиньки, майоръ неизбѣжно долженъ былъ встрѣчатъся съ его дѣдомъ. При одной изъ этихъ встрѣчъ, мистеръ Осборнъ полюбопытствовалъ заглянуть въ дѣловые отчеты майора, и тутъ поразило его обстоятельство, небывалое въ коммерческомъ мірѣ, и котораго никакъ нельзя было предвидѣть. Прозорливый и смѣтливый негоціантъ мигомъ догадался, что значительная часть капитала, опредѣленнаго на содержаніе вдовы, выходило непосредственно изъ майорскаго кармана. Это укололо самолюбіе старика, и въ то же время изумило его весьма пріятнымъ образомъ.

Вызванный на объясненіе, мистеръ Доббинъ, въ жизнь неприбѣгавшій къ обманамъ, смѣшался, покраснѣлъ, пролепеталъ нѣсколько безсвязныхъ фразъ, и, наконецъ, долженъ былъ открыть истину во всемъ ея видѣ.

— Вамъ не безъизвѣстно, милостивый государь, что этотъ бракъ былъ отчасти устроенъ мною, началъ мистеръ Добоинъ, причемъ физіономія его собесѣдника сдѣлалась вдругъ угрюмою и пасмурною. Мнѣ казалось, что покойный другъ мой зашелъ въ этомъ дѣлѣ такъ далеко, что отступленіе отъ даннаго обязательства могло бы обезчестить его имя и погубить мистриссъ Осборнъ. Когда, наконецъ, послѣ смерти мужа, осталась она безъ всякихъ средствъ къ существованію, я счелъ своей обязанностію пожертвовать въ пользу вдовы небольшимъ капиталомъ, накопившимся изъ моихъ доходовъ въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ.

— Майоръ Доббинъ, отвѣчалъ старикъ Осборнъ, устремивъ на своего собесѣдника пристальный взглядъ, — вы нанесли мнѣ величайшее оскорбленіе, но позвольте вамъ замѣтить, сэръ, что вы честнѣйшій человѣкъ. Вотъ вамъ моя рука, сэръ, хотя, признаться, я никакъ не воображалъ, что родственники мои будутъ существовать на вашъ счетъ…

И они крѣпко пожали другъ другу руки, причемъ майоръ, пойманный внезапно въ своемъ филантропическомъ лицемѣріи, растерялся совершеннѣйшимъ образомъ. Мало-по-малу однакожь онъ собрался съ мыслями, и старался помирить стараго джентльмена съ памятью его сына.

— Онъ былъ между нами образцомъ великодушія и благородства, сказалъ мистеръ Доббинъ. Мы всѣ его любили, и каждый готовъ былъ на все для мистера Джорджа. Я, какъ младшій офицеръ въ тѣ дни, гордился его дружбой, и поставилъ бы себѣ за особенную честь служить въ его ротѣ. Въ немъ соединялись всѣ качества лучшаго британскаго воина, и никого еще не удавалось мнѣ видѣть храбрѣе и отважнѣе вашего сына.

И распространяясь на эту тему, Доббинъ разсказалъ десятки исторій въ подтвержденіе необыкновенныхъ свойствъ покойнаго капитана.

— Джорджинька похожъ на него, какъ двѣ капли воды, заключилъ майоръ энергическимъ тономъ.

— Что правда, то правда, сказалъ мистеръ Осборнъ, — я весь дрожу по временамъ, когда замѣчаю, какъ мальчикъ похожъ на своего отца.

Разъ или два майоръ Доббинъ обѣдалъ на Россель-Скверѣ въ обществѣ знистера Осборна (это было еще при жизни старика Седли), и когда они сидѣли вдвоемъ послѣ обѣда, разговоръ ихъ склонялся преимущественно на покойнаго капитана. Отецъ любилъ теперь хвастаться своимъ сыномъ, и выставляя на показъ его подвиги, прославлялъ еще болѣе свою собственную особу. Во всякомъ случаѣ, въ отзывахъ его о покойникѣ уже не было замѣтно прежней желчи и негодованія, и чувствительный майоръ радовался душевно, что старикъ помирился наконецъ съ памятью сына. Самъ Вилльямъ уже начиналъ, повидимому, пользоваться его благосклонностью. При второмъ визитѣ, онъ сталъ съ нимъ обходиться запросто, безъ церемоніи, и уже называлъ его Вилльямомъ, точь-въ-точь какъ въ бывалые времена, когда Доббинъ и Джорджъ учились вмѣстѣ въ пансіонѣ доктора Свиштеля. Такая благосклонность доставляла невыразимое удовольствіо честному джентльмену.

Когда на другой день во время завтрака, миссъ Осборнъ, дѣйствуя подъ вліяніемъ сатирическаго направленія, свойственнаго ея лѣтамъ, произнесла нѣсколько легкомысленныхъ и довольно колкихъ замѣчаній относительно наружности и обращенія майора, мистеръ Осборнъ прервалъ ее на половинѣ фразы и сказалъ:

— Вздоръ вы говорите, миссъ Осборнъ, было бы вамъ это извѣстно, сударыня. Вы бы съ радостію согласились вручить свое сердце майору, да только виноградъ-то еще слишкомъ зеленъ для насъ съ вами: не такъ ли? Ха, ха, ха! майоръ Вилльямъ — прекраснѣйшій джентльменъ.

— Правда ваша, дѣдушка, правда! подтвердилъ мастеръ Джорджъ одобрительнымъ тонозгъ.

И подбѣжавъ къ старому джентльмену, онъ началъ, съ особенною нѣжностію, разглаживать его сѣдые бакенбарды и цаловать его въ лицо. Вечеромъ въ тотъ же день юный джентльменъ разсказалъ эту исторію своей матери, и мистриссъ Эмми вполнѣ соглаеилась съ мнѣніемъ сына.

— Конечно твоя правда, мой милый, сказала она, — отецъ твой всегда отзывался о немъ съ хорошей стороны. Вилльямъ благороднѣйшій и, что всего лучше, самый правдивый джентльменъ.

Легкій на поминѣ, Доббинъ скоро вошелъ послѣ этой интересной бесѣды, распространившей краску на лицѣ мистриссъ Эмми. Смущеніе ея увеличилось еще больше, когда маленькій шалунъ принялся разсказывать вторую часть исторіи, происходившей на Россель-Скверѣ.

— Знаешь ли что, Доббинъ? сказалъ мастеръ Джорджъ, — одна прекрасная особа съ необыкновенными талантами хочетъ выйдти за тебя замужъ. Она румянится каждый день, носитъ фальшивую косу, фальшивые локоны, и бранитъ прислугу отъ утра до вечера.

— Кто же это? спросилъ Доббинъ.

— Тётушка Осборнъ, отвѣчалъ мальчикъ, — такъ по крайней мѣрѣ сказалъ дѣдушка. И право бы, очень недурно, еслибъ ты вздумалъ породниться съ нами. Меня ужь давно забираетъ охота величать тебя дядюшкой.

Въ эту минуту послышался изъ ближайшей комнаты дрожащій голосъ старика Седли. Амелія ушла, и смѣхъ прекратился.

Было ясно для всѣхъ, что мнѣнія старика Осборна и образъ его чувствованій измѣнялись мало-по-малу. Повременамъ онъ разспрашивалъ Джорджиньку о его дядѣ и смѣялся отъ души, когда мальчикъ каррикатурилъ и передразнивалъ мистера Джоя. Разъ, однакожь, онъ сдѣлалъ внуку довольно строгое замѣчаніе на этотъ счетъ.

— Это нехорошо, сэръ, и неуважительно, когда молодежь позволяетъ себѣ смѣяться надъ старшими родственниками, сказалъ старикъ. Если вы вздумаете сегодня выѣхать, миссъ Осборнъ, прошу васъ завезти мою карточку мистеру Джозефу Седли: слышите ли? Между мною и этимъ джентльменомъ никогда не было ссоры.

Получивъ эту карточку, сановникъ Индіи не замедлилъ отправить и свою. Вслѣдъ затѣмъ мистеръ Джой и майоръ Доббинъ получили торжественное приглашеніе на Россель-Скверъ, гдѣ изготовили для нихъ обѣдъ, блистательный и глупѣйшій, какой когда-либо давали въ домѣ мистера Осборна. Столъ нагруженъ былъ весь фамильнымъ серебромъ и гости приглашены были изъ разныхъ кварталовъ столицы. Мистеръ Седли удостоился чести идгти въ столовую подъ руку съ миссъ Осборнъ, и старая дѣвица была съ нимъ необыкновеяно любезна и мила, между-тѣмъ какъ съ майоромъ едва пролепетала нѣсколько словъ. Мистеръ Доббинъ, застенчивый и робкій, сидѣлъ вдалекѣ отъ нея, подлѣ самого хозяина дома. Джой замѣтилъ съ великою торжественностію, что черепаховый супъ былъ превосходенъ во всѣхъ отношеніяхъ, и любопытствовалъ узнать, откуда мистеръ Седли получилъ такую отличную мадеру.

«Это еще остатокъ отъ винъ Седли», прошепталъ буфетчикъ своему господину.

— Я купилъ это вино уже давно, лѣтъ двадцать назадъ, и обошлось оно мнѣ очень дорого, громко сказалъ мистеръ Осборнъ своему гостю, и тутъ же добавилъ на ухо своему сосѣду, что этотъ сортъ мадеры пріобрѣтенъ на аукціонѣ изъ погребовъ «этого стараго банкрота».

Нѣсколько разъ въ этотъ день начиналъ онъ разспрашивать — о комъ бы вы думали? — о мистриссъ Джодржъ Осборнъ, и можно заранѣе представить, съ какимъ краснорѣчіемъ мистеръ Доббинъ принялся развивать свою задушевную, тему. Живо и подробно онъ изобразилъ старику ея страданія, пламенную любовь мистриссъ Эмми къ супругу, котораго она обожаетъ до сихъ поръ, нѣжную любовь къ родителямъ, и рѣдкое самоотверженіе, на которое она обрекла себя, разставаясь съ своимъ сыномъ.

— Вы не можете представить, сэръ, что она вытерпѣла, сказалъ честный Доббмнъ дрожащштъ голосомъ, — и я надѣюсь, сэръ, даже увѣренъ, что вы помиритесь наконецъ съ несчастной вдовой. Пусть Амелія разлучила васъ съ сыномъ, но зато теперь она отдала вамъ своего собственнаго сына, и если вы любили нѣкогда вашего Джорджа, могу васъ клятвенно увѣрить, что она любитъ своего Джорджиньку вдесятеро больше.

— Клянусь честью, сэръ, вы — благороднѣйшій человѣкъ.

И больше ничего не сказалъ въ отвѣтъ мистеръ Осборнъ. Ему въ голову не приходило до сихъ поръ, что вдова должна была чувствовать какую-нибудь горесть послѣ разлуки съ сыномъ, поставленнымъ на джентльменскую ногу въ домѣ своего дѣда. Примиреніе казалось близкимъ и неизбѣжнымъ, и сердце Амеліи уже начинало трепстать при мысли о страшной встрѣчѣ съ отцомъ своего мужа.

Этого, однакожь, не случилосъ. Медленная болѣзнь старика Седли, и кончина его, отсрочили на неопредѣленное время свиданіе невѣстки съ тестемъ. Эта катастрофа и другія событія, случившіяся въ послѣднее время, произвели, повидимому, гибельное впечатлѣніе на организмъ мистера Осборна, и онъ началъ слабѣть съ каждымъ днемъ. Духъ его былъ также неспокоенъ. Нѣсколько разъ посылалъ онъ за своими нотаріусами, и сдѣлалъ вѣроятно какія-нибудь измѣненія въ своемъ духовномъ завѣщаніи. Докторъ, признавшій его взволнованнымъ и растроеннымъ, предписалъ кровопусканіе и морской воздухъ, по старый джентльменъ не выполнилъ ни одного изъ этихъ рецептовъ.

Однажды, когда мистеръ Осборнъ не явился къ завтраку въ урочный часъ, каммердинеръ, заглянувъ въ его уборную, нашелъ своего господина лежавшимъ въ обморокѣ у ногъ туалетнаго стола. Извѣстили объ этомъ миссъ Осборнъ, послали за докторами, Джорджинька не пошелъ въ пансіонъ, явились кровопускатели съ ланцетами и рожками. Осборнъ приведенъ былъ въ чувство, но уже не могъ говорить, хотя два или три раза употребилъ отчаянныя усилія для произнесенія какихъ-то словъ. Черезъ четыре дня онъ умеръ. Доктора разъѣхались, гробовщикъ и его работники забрались наверхъ, и ставни были закрыты на лицевой сторонѣ, выходившей на Россель-Скверскій садъ. Буллокъ, сломя голову, прибѣжалъ изъ Сити.

— Сколько старикъ оставилъ денегъ этому мальчику? — Конечно не половину. Конечно все имѣніе раздѣлено на три ровныя части.

То была торжественная и тревожная минута.

Какія же слова старался выговорить несчастный старикъ передъ своей кончиной? Думать надобно, что ему хотѣлось увидѣться и помириться съ возлюбленною и вѣрною супругою своего сына. Это всего вѣроятнѣе, потому-что, по вскрытіи завѣщанія, оказалось, что мистеръ Осборнъ не питалъ уже никакой ненависти къ своей невѣсткѣ.

Въ карманѣ его комнатнаго сюртука нашли письмо съ большою красною печатью, которое Джорджъ писалъ наканунѣ ватерлооской битвы. Онъ пересматривалъ также другія бумаги, имѣвшія отношеніе къ его сыну, потому-что ключь отъ шкатулки, гдѣ онѣ хранились, былъ также отысканъ въ его карманѣ. Печати были сломаны всѣ до одной. Онъ перечитывалъ эти бумаги вѣроятно наканунѣ своего паралича, такъ по крайней мѣрѣ можно было судить изъ словъ каммердинера, объявившаго, что господинъ его въ тотъ день долго работалъ въ своемъ кабинетѣ, и передъ нимъ на столѣ лежала большая фамильная библія въ красномъ сафьяномъ переплетѣ.

Когда наконецъ завѣщаніе было открыто, оказалось, что половину своего имѣнія мистеръ Осборнъ оставилъ Джорджу. Остальная часть поступила въ раздѣлъ между двумя сестрами. Господину Фредерику Буллоку предоставлялось на произволъ: или продолжать, для общей пользы, дѣла коммерческаго дома, или выдѣлиться, если онъ сочтетъ это болѣе выгоднымъ и удобнымъ. Пансіонъ въ пятьсотъ фунтовъ, изъ доходовъ Джорджа, назначался его матери, «вдовѣ моего возлюбленнаго сына, Джордяжа Осборна, которую вмѣстѣ прошу принять опеку надъ сыномъ и моимъ внукомъ до его совершеннолѣтія». Послѣдній пунктъ завѣщанія выражался въ такой формѣ:

«Исполнителемъ сей моей воли назначаю майора Вилльяма Доббина, искренняго и благороднѣйшаго друга моего возлюбленнаго сына. И поелику оный майоръ, руководимый единственно чувствомъ и побужденіями своего великодушія, содержалъ капиталомъ изъ собственныхъ доходовъ моего внука и вдову моего сына въ ту пору, когда не было у нихъ другихъ средствъ къ существованію, то я, принося ему наичувствительнѣйшую благодарность за таковыя христіанскія благодѣянія, прошу вмѣстѣ съ симъ принять изъ оставленнаго наслѣдства такую сумму, каковая можетъ оказаться достаточною для покупки чина подполковника, или для какой-либо другой благонамѣренной цѣли.»

Услышавъ обо всѣхъ этихъ распоряженіяхъ своего тестя, Амелія пришла въ трогательное умиленіе, и была искренно благодарна за оставленное наслѣдство. Но когда сказали ей и разъяснили, какими судьбами Джорджинька опять соедийился съ нею, и какъ Вилльямъ содержалъ ее на свои собственный счетъ, какъ въ свое время онъ далъ ей мужа, и теперь возвратилъ ей сына… о!.. тогда сердце бѣдной женщины растаяло какъ воскъ, и долго стояла она на колѣняхъ, возсылая пламенныя молитвы за благоденствіе своего великодушнаго покровителя, защитника и друга.

И больше все-таки ничего. Одною только благодарностію отдѣлалась мистриссъ Эмми за эту удивительную преданность и самоотверженіе въ ея пользу.

При всякой другой мысли образъ Джорджа выходилъ къ ней изъ-за могилы, и говорилъ всегда одно и то же: «ты мнѣ принадлежишь, одному мнѣ, исключительно и нераздѣльно, нынѣ и во вѣки.»

Вилльямъ хорошо зналъ это, всю свою жизнь, казалось, исключительно посвятилъ онъ тому, чтобы отгадывать мысли и чувства мистриссъ Эмми.

Когда свѣтъ узналъ о подробностяхъ завѣщанія богатаго негоціанта, интересно было наблюдать и замѣчать, какъ мистриссъ Эмми вдругъ поднялась во мнѣніи особъ, составлявшихъ небольшой кружокъ ея знакомыхъ. Даже слуги на Джиллиспай-Стритѣ перемѣнили о ней свои образъ мыслей. Прежде, когда бывало мистриссъ Эмми отдавала свои скромныя приказанія, они любили обыкновенно отдѣлываться отвѣтомъ, что «надо спросить напередъ мистера Джозефа», но теперь уже никто не думалъ обращаться къ этой апелляціи, и всякой спѣшилъ наперерывъ исполнить волю прекрасной миледи. Кухарка оставила похвальную привычку подсмѣиваться и трунить надъ старыми, истасканными платьями мистриссъ Эмми (праздничный костюмъ кухарки — должно отдать ей полную справедливость — совершенно затмѣвалъ скромные наряды ея госпожи), и никто не думалъ болѣе ворчать и медлить; когда миледи звонила въ колокольчикъ. Кучеръ брюзжалъ и жаловался прежде, что кони его совсѣмъ исчахли отъ безпрестанныхъ выѣздовъ, и барская коляска превратилась въ настоящій лазаретъ для этого старикашки и мистриссъ Осборнъ, но теперь ѣздилъ онъ съ веселымъ духомъ по всѣмъ возможнымъ направленіямъ столицы, и боялся только, какъ бы не вздумали замѣннть его кучеромъ мистера Осборна. Опасеніе несправедливое: гдѣ этимъ Россель-Скверскимъ кучерамъ ѣздить съ такой прекрасной миледи, какъ мистриссъ Осборнъ? они совсѣмъ не знаютъ города, да и на козлахъ-то держаться не умѣютъ.»

Всѣ безъ исключенія знакомые мистера Джоя, мужскаго и женскаго пола вдругъ заинтересовались судьбою мистриссъ Эмми и нагрузили ея столикъивизитными карточками разнообразныхъ цвѣтовъ и форматовъ. Самъ мистеръ Джой, смотрѣвшій прежде на свою сестру какъ на нищую, нуждающуюея въ пищѣ и одеждѣ, началъ теперь оказывать ей величайшее уваженіе, и готовъ былъ, при всякомъ случаѣ, свидѣтельствовать глубокое почтеніе своему племяннику, мистеру Джорджу, наслѣднику огромнаго богатства. Онъ обнаружилъ необыкновенную дѣятельность въ пріискиваніи разнообразныхъ развлеченій и удовольствій для своей «неутѣшной сестры», и по обыкновенію справлялся за завтракомъ «какъ намѣрена провести этотъ день мистриссъ Осборнъ».

Въ качествѣ опекунши Джорджа, Амелія, съ согласія майора предложила дѣвицѣ Осборнъ жить въ россель-скверскомъ домѣ, сколько ей угодно, но миссъ Осборнъ, свидѣтельствуя свою искреннюю благодарность, уклонилась отъ этой чести, и объявила наотрѣзъ, что она ни за какія блага не намѣрена оставаться одна въ этомъ печальномъ палаццо, гдѣ она натерпѣлась всякаго горя. Вскорѣ послѣ похоронъ отца, миссъ Осбордъ, въ глубокомъ траурѣ, отправилась въ Чельтенгемъ, взявъ съ собою двухъ старыхъ служанокъ. Остальная прислуга была распущена съ приличнымъ награжденіемъ. Вѣрный старый буфетчикъ, уклонившійся отъ предложенія продолжать свою службу на Джиллиспай-Стритѣ, предпочелъ употребить свой благопріобрѣтенный капиталецъ на основаніе трактирнаго заведенія, которое, станемъ надѣяться, скоро достигнетъ цвѣтущаго состоянія.

Домъ на Россель-Скверѣ опустѣлъ. мистриссъ Осборнъ, послѣ приличнаго совѣщанія съ майоромъ, тоже уклонилась отъ чести переселиться въ это мрачное жилище. Мёбель и всѣ вещи были вывезены куда слѣдуетъ. Страшные канделябры и печальныя зеркала огромнѣйшихъ размѣровъ были упакованы и спрятаны, богатѣйшія украшенія гостиной заверчены соломой, ковры свернуты и перевязаны, небольшая библіотека изъ отборныхъ классиковъ въ богатѣйшихъ переплетахъ умѣстилась въ двухъ ящикахъ изъ-подъ вина — и всѣ эти сокровдща укатились въ кладовую, гдѣ суждено было лежать имъ до совершеннолѣтія Джорджа. Большіе тяжелыя сундуки съ фамильнымъ серебромъ поступпли къ господамъ Стомпи и Роди, въ погреба этихъ банкировъ, обязавшихся до урочнаго времени хранить наслѣдственное сокровище мистера Джорджа.

Однажды Эмми и сынъ ея, одѣтые въ глубокій трауръ, собрались навѣстить опустѣлый Россель-Скверскій домъ, куда нога вдовы не переступала съ той поры, какъ она была дѣвицей. Передъ фасадомъ дома еще виднѣлись остатки соломы. Мать и сынъ вошли въ большія печальныя комнаты, гдѣ на стѣнахъ весьма ясно обозначались мѣста снятыхъ картинъ и зеркалъ. Затѣмъ, по каменнымъ ступенямъ, они пошли наверхъ, и заглянули въ траурную спальню, туда, гдѣ «умеръ дѣдушка», шепнулъ мальчикъ своей спутницѣ. Поднявшись еще выше однимъ этажемъ, они вступили въ собственную комнату Джорджа. Мальчикъ крѣпко держался за руку своей матери, но она думала въ эту минуту о другомъ предметѣ. Эмми помнила и знала, что эта комната принадлежала также отцу ея сына.

Она подошла къ тому самому открытому окну, на которое еще такъ недавно смотрѣла съ замираніемъ сердца, когда впервые разлучили ее съ сыномъ. Отсюда, черезъ деревья сквера, открывался видъ и на тотъ старый домикъ, гдѣ родилась сама мистриссъ Эмми, и гдѣ провела счастливые дни своей первой молодости. Все возобновилось въ ея воображеніи: она видѣла веселыя, счастливыя, добродушныя, улыбающіяся лица, и живо припомнила, какъ свои дѣтскія радости, такъ и продолжительныя печали, доставшіяся ей въ удѣлъ послѣ замужества. Затѣмъ мысль ея перенеслась на этого удивительнаго человѣка, который былъ постояннымъ ея покровителемъ, хранителемъ, единственнымъ ея благодѣтелемъ, ея нѣжнымъ и великодушнымъ другомъ.

— Посмотри-ка, мамаша, сказалъ Джорджъ, вотъ здѣсь на стеклѣ вырѣзаны буквы: «Д. О.» Этого я не замѣчалъ прежде, право не замѣчалъ.

— Въ этой комнатѣ жилъ отецъ твой еще задолго до твоего рожденія, Джорджъ, отвѣчала мать, цалуя своего сына.

Она молчала во всю дорогу на возвратномъ пути въ Ричмондъ, гдѣ была временная ея квартира. Сюда пріѣзжали къ мистриссъ Эмми улыбающіеся нотаріусы и адвокаты, и здѣсь же была особенная комната для майора Доббина; занятый многосложными хлопотами по опекѣ, онъ часто долженъ былъ пріѣзжать къ мистриссъ Эмми.

Джорджинька взялъ этимъ временемъ безсрочный отпускъ изъ учебнаго заведенія достопочтеннаго мистера Виля. Этому джентльмену поручили сочинить надпись для мраморной доски, приготовленной для новаго монумента въ честь капитана Джорджа Осборна.

Мистриссъ Буллокъ имѣла самыя основательныя причины ненавидѣть своего выскочку-племянника, лишившаго ее цѣлой половины ожидаемаго наслѣдства. Это, однакожь, не помѣшало ей помириться съ матерью счастливаго наслѣдника и питать дружелюбныя чувства въ отношеніи къ самому мастеру Джорджу. Семейство ея жило въ Рогамптонѣ, и это мѣстечко отстоитъ на ближайшее разстояніе отъ Ричмонда. Въ одинъ прекрасный дснь, великолѣпная карета съ золотыми гербами господъ Буллокъ, Гулькеръ и Компаніи, подкатила къ Ричмондской резиденціи мистриссъ Осборнъ. Въ каретѣ сидѣла мистриссъ Буллокъ со всѣми своими дѣтиьми, слабыми, рыхлыми и удивительно невзрачными. Вся эта ватага хлынула въ садъ черезъ калитку въ то самое время, когда мистриссъ Эмми читала книгу, Джой наслаждался въ бесѣдкѣ клубникой и кларетомъ, а майоръ Доббинъ, въ Индійской курткѣ, училъ Джорджиньку играть въ чехарду, подставляя ему свою собственную спину для гимнастическихъ упражненій, сопряженныхъ съ этой забавой. Сдѣлавъ мастерской прыжокъ черезъ голову учителя, мастеръ Джорджъ чуть не наткнулся на Буллоковъ, украшенныхъ огромными черными бантами на шляпахъ, и перепоясанныхъ черными шарфами гигантскаго размѣра. За ними плавно выступала ихъ траурная мамаша.

«А вѣдь онъ какъ разъ, по своимъ лѣтамъ, прійдется для Розы», подумала чадолюбивая родительница, бросивъ нѣжный взглядъ на милое свое дѣтище, мозглявую дѣвчонку лѣтъ семи.

— Подойди сюда, Роза, поцалуй своего кузена, сказала мистриссъ Буллокъ, Гулькеръ и Компанія. Развѣ ты не узнаешь меня, Джорджъ? Я твоя тётка.

— Я знаю васъ очень хорошо, замѣтилъ мастеръ Джорджъ, но извините, тётушка Буллокъ, я терпѣть не могу цаловаться.

И онъ отскочилъ назадъ отъ маленькой миссъ Розы, приготовившейся подставить для поцалуя свои золотушныя губки.

— Ахъ, ты, шалунъ!.. Веди меня къ своей матери, Джорджъ, сказала мистриссъ Буллокъ.

И двѣ прекрасныя леди встрѣтились между собою послѣ разлуки, продолжавшейся болѣе пятнадцати лѣтъ. Въ годину нищсты и бѣдствій, сопровождавшихъ мистриссъ Эмми, золовка ни разу не собралась навѣстить ее на Аделаидиныхъ виллахъ, но теперь, съ перемѣною обстоятельстзъ, мистриссъ Буллокъ, какъ добрая родственница, сочла своей обязанностью возобновить знакомство.

Ея примѣру послѣдовали многія, болѣе или менѣе знаменитыя особы. Старинная наша пріятельница, миссъ Шварцъ, сопровождаемая своимъ супругомъ и лакеями въ желтыхъ ливреяхъ, съ громомъ подкатила къ подъѣзду ричмондскаго дома, и съ неистовою нѣжностію бросилась въ объятія мистриссъ Эмми. Шварцъ всегда любила свою пансіонскую подругу, даже обожала ее въ нѣкоторомъ смыслѣ, но… но — que voulez vous? Эти большіе города удивительно какъ неудобны для изліянія сердечныхъ ощущеній. Въ какомъ-нибудь, примѣромъ сказать, Лондонѣ, можно прожить цѣлый вѣкъ и не видѣть самого искренняго друга, особенно, если этотъ другъ повихнулся какъ-нибудь на балаганныхъ подмосткахъ житейскаго базара. Старая, старая пѣсня!

Конецъ-концовъ: прежде чѣмъ окончился узаконенный періодъ скорби послѣ кончнны мистера Осборна, Эмми вдругъ очутилась въ центрѣ самого отборнаго джентльменскаго круга, гдѣ всѣ, повидимому, были веселы, счастливы и довольны. У каждой леди неизбѣжно считался родственникомъ по крайней мѣрѣ одинъ лордъ или пэръ, хотя бы супругъ ея промышлялъ саломъ или ветчиною въ Сити. Нѣкоторыя дамы владѣли неизмѣримой ученостію, читали мистриссъ Сомервиль, и присутствовали на ученыхъ засѣданіяхъ Академіи Наукъ, другія, не имѣя особенныхъ литературныхъ талантовъ, промышляли преимущественно по кувыркательной части, и засѣдали между многими достопочтенными мужами. Эмми, должно признаться, совершенно сбилась съ толка среди этихъ корифеевъ прекраснаго пола. Визиты и обращеніе мистриссъ Фредерикъ Буллокъ особенно были для нея тяжки и даже невыносимы въ моральномъ смыслѣ. Эта леди благоволила принять на себя покровительственный тонъ, и рѣшилась посвятить свою родственницу въ тайны наилучшихъ обществъ. Она окружила Амелію своими собственными модистками, старалась исправить ея манеры, и даже приняла на себя великодушную обязанность распоряжаться ея хозяйствомъ. Пріѣзжая почти каждый день изъ Рогамптона, она заводила безконечную бесѣду о фешонэбльныхъ обычаяхъ большаго свѣта, и картавила въ произношеніи на великосвѣтскій манеръ. Джой любилъ ее слушать, но майоръ ворчалъ и отправлялся восвояси при появленіи этой леди. Онъ даже не соблюдалъ особенной учтивости на блистательныхъ вечерахъ мистера Фредерика Буллока, и обыкновенно засыпалъ, когда вокругъ него принимались толковать о разныхъ назидательныхъ предметахъ. Амелія тоже не принимала дѣятельнаго участія въ этихъ бесѣдахъ: она не разумѣла по латыни, и никогда не слѣдила за ходомъ британской журналистики. И между-тѣмъ какъ все вокругъ нея жужжало, дребезжало и гудѣло, мистриссъ Эмми безмолвно любовалась на зеленые луга, садовыя троппнки и блестящія оранжереи.

— Она добра, конечно, но глупа непзмѣримо, замѣтила мистриссъ Роди. Майоръ кажется влюбленъ въ нее до безумія.

— Свѣтской полировки въ ней нѣтъ, моя милая, сказала мистриссъ Голліокъ. Вамъ нѣтъ никакой возможности усовершенствовать ея манеры.

— Она рѣшительно не имѣетъ никакихъ свѣдѣній, и, повидимому, равнодушна ко всѣмъ событіямъ политичеекаго міра, прогудѣла мистриссъ Глори такимъ голосомъ, который какъ-будто выходилъ изъ могильнаго склепа. Разъ какъ-то я спросила ее: въ которомъ году должно совершиться паденіе папы: въ 1836, какъ полагаетъ мистеръ Джоульсъ, или въ 1834, какъ разсчитываетъ мистеръ Вапсготъ? Вообразите же, что она отвѣчала: «Бѣдный папа! Что жь такое онъ сдѣлалъ?»

— Однакожь она вдова моего брата, mesdames, возразила мистриссъ Фредерикъ Буллокъ, — и, слѣдовательно, мы обязаны оказывать ей всякое снисхожденіе. Я стараюсь, по возможности, испразить ея манеры, чтобы она не была по крайней мѣрѣ смѣшна въ нашемъ кругу. Можете вообразить, тго въ этомъ дѣлѣ я не могу имѣть никакихъ свосекорыстныхъ побужденій.

— Толкуй тутъ, знаемъ мы васъ! говорила мистриссъ Роди пріятельницѣ своей Голліокъ, когда онѣ отправились въ одной каретѣ домой, — эта пройдоха Буллокъ станетъ, кажется, хитрить и лукавить всю свою жизнь. Она хочетъ переманить къ себѣ капиталъ мистриссъ Осборнъ изъ нашей конторы, вотъ и вся задача.

— Нѣтъ еще не вся, возразила Голліокъ, — развѣ вы не замѣтили, какъ она ухаживаетъ за этимъ мальчикомъ?

— Какъ же этого не замѣтить? Джорджъ и эта слѣпая Роза, по ея милости, вѣчно сидятъ вмѣстѣ. И глупо, и смѣшно!

— Глора мнѣ ужасно надоѣла своими кувыркательскими сочиненіями.

— Не вамъ однѣмъ: она всѣмъ навязывается съ своимъ «Слѣпынъ Суркомъ», и «Плодовитой пшеницей».

Разговоръ въ этомъ тонѣ продолжался во всю дорогу, пока наконецъ карета не переѣхала Потнійскій мостъ.

Но это джентльменское, и, быть-можетъ, нѣсколько чопорное общество было совершенно не по душѣ мистриссъ Эмми, и можно представить, какъ она обрадовалась, когда наконецъ объявили, что повезутъ ее въ чужіе краи.