Белое, красное, чёрное

Глава 12

Неподалеку от возвышающегося мрачной твердыней над Курой Метехского замка, отстроенного Ермоловым из разрушенной турецкой крепости, находится чарующе красивый дворец царицы Дареджан, жены царя Ираклия Второго. Недаром он называется Сачино — видный. И дворец был виден из всех мест старого города, и из него открывался вид на весь Тифлис. Построенный на круглом бастионе древней авлабарской крепости, он повторял ее округлые каменные контуры изящным деревянным кружевом. Сам бастион стоял на удивительно живописной скале, по которой сверху вниз ползли вьющиеся длинные ветви дикого винограда, а из расщелин скалы росли небольшие инжировые деревца. Но еще удивительнее было то, что скала плакала. Какие-то подземные родники выходили из-под бастиона и орошали непрерывным потоком эту каменную стену. Говорили, что вода, набранная под дворцом царицы Дареджан целебная, излечивает многие недуги. Часто можно было видеть как женщины набирают в узкогорлые кувшины воду, стекающую со скалы. Вот туда-то, в Сачино, и направлялись Ник и Аполлинарий. Фаэтон довез их почти до самого дворца, но тут они его отпустили, полагая, что лишнего внимания привлекать к себе не стоит.

— Я узнал, — говорил Нику Аполлинарий, пока они поднимались по крутому Винному подъему, — что княгиня, тогда еще юная пятнадцатилетняя девушка, могла встречаться с Пушкиным в те несколько дней, которые он пробыл в Тифлисе по дороге к месту военных действий.

— Да ну? — сказал Ник, с трудом поспевая за быстроногим Аполлинарием, — да не спешите вы так, Аполлинарий! Да, и при каких обстоятельствах?

— Ну, подробностей я не знаю, но ее брат, кузены и еще кто-то из их семьи участвовал в знаменитом банкете, кутеже, который тифлисская молодежь давала в ортачальских садах в честь приезда Пушкина. Может быть, при каких-то обстоятельствах и она увиделась с Пушкиным. Но это только мои предположения.

Они выбрались на Авлабар, завернули за угол и через несколько минут оказались перед покосившейся каменной оградой, за которой находился бывший дворец царицы. Их встретил старый слуга, едва передвигавший ноги, и повел в покои княгини. Ну, покои — это было слишком громко сказано. Дворец, представлявший собой анфиладу комнат, каждая из которых имела выход на широкий балкон, висящий над скалой, был старым и ветхим, столбы, поддерживающие кровлю, покосились, двери и окна скрипели и неплотно закрывались.

Переглянувшись, Ник и Аполлинарий подумали, каждый про себя, что зимой тут, наверное, вовсю гуляет ветер.

Слуга, которого они попросили передать княгине, что пришли от князя Вачнадзе, провел их в одну из комнат и предложил посидеть, пока княгиня выйдет к гостям.

Обстановка комнаты, как и весь старый дворец, была старомодной и обветшалой. У одной стены стояла широкая тахта, застланная ковром с разбросанными по нему расшитыми подушками и туго набитыми ярко-малиновыми мутаками с длинными кистями. Столик, инкрустированный перламутром с разложенной на нем доской для игры в нарды. На стенах висели паласы и джеджимы. Но кресла, которые старый слуга предложил Нику и Аполлинарию, были вполне европейскими. Открытая дверь выходила на широкий балкон, и даже из глубины комнаты открывался вид на старую крепость, купола церквей и вечно шумящий майданский базар.

В это время открылась дверь и в комнату вошла княгиня.

Это была высокая грузная женщина, весьма в летах, но со следами былой красоты на расплывшемся от возраста лице. Ее широкое темно-зеленое платье представляло собой нечто напоминающее и европейские, и восточные одежды, но голову покрывала изящная плоская бархатная шапочка, из-под которой на плечи спадала тюлевая вуаль, расшитая бирюзой. Такой головной убор носили только грузинские женщины. Она шла, опираясь на плечо высокой тоненькой девушки. Очевидно, это и была юная княжна Эличка. Было очевидно, что старая княгиня плохо видела и девушка, ее внучка, служила ей сегодня поводырем.

Величественно прошествовав к широкому деревянному креслу, княгиня жестом разрешила сесть вскочившим при ее появлении Нику и Аполлинарию.

— Господа предпочитают какой язык для беседы? — вопросила княгиня по-грузински. — Грузинский, русский или французский?

— Как вам угодно, княгиня, но к сожалению, наш гость не владеет в достаточной степени грузинским, — поспешил объяснить Аполлинарий.

Тогда княгиня перешла на русский.

— А позвольте вас спросить, — сказала она после того, как Ник и Аполлинарий представились ей. — Из каких вы будете Кикодзе? И не родственница ли вам княгиня Цицианова? А, так Шалва Кикодзе ваш батюшка! О-очень приятно, кланяйтесь ему от меня. А вот вы, граф, наверное, не имеете кавказских корней, — обратилась она к Нику.

— Нет, только что через мою супругу, Лили Таирову… — начал объяснять Ник.

— Ну как же, как же, конъячный король, кстати, женат был на моей дальней родственнице, красавице Като. Ну, теперь все стало гораздо понятнее, столько общих знакомых, почти родственников…

Княгиня тут выдержала паузу. Воспользовавшись ею, Ник передал ей поклон от князя Вачнадзе. По лицу княгини пробежала тень и она как-то сразу сникла. Отослав свою внучку, княгиня тяжело вздохнула.

— Господа, я вынуждена рассказать вам одну очень старую историю, которая, как мне укажется, сейчас вдруг всплыла и теперь внушает мне весьма основательные опасения. На днях за моей внучкой, которая учится в Институте благородных девиц и состоит там на полном пансионе по распоряжению самого государя-императора, было совершено нападение, вернее, покушение, ей удалось убежать от преследователей. Но то, что она попала в поле зрения определенных людей, а кто они я не знаю и не ведаю, это несомненно. Я старуха, мне ничего не страшно, а вот ей жить и жить.

Княгиня тяжело вздохнула и замолчала, видимо, пытаясь справиться с волнением. И сразу же продолжила:

— Это истории такой седой старины… Но отголоски ее преследуют мою семью всю жизнь. И не только нас…

Тут княгиня остановила свой рассказ. Было видно, что ее обуревают какие-то сомнения. Ник и Аполлинарий молчали. Княгиня как-будто впала в забытье. Устремив куда-то вдаль свой взгляд, мимо своих собеседников, она стала говорить как бы сама с собой:

— Нет, нет, я не могу, я дала слово, у них нет знаков. Они пришли ни с чем!

Вдруг она как будто пришла в себя и уставилась на Ника и Аполлинария так, как будто только сию секунду их увидела.

— Так что же господа хотели услышать от меня? — холодным тоном сказала она. — Какие истории седой старины интересуют вас?

Тогда Ник решил рискнуть.

— Видите ли, княгиня, — осторожно начал он. — Наш визит к вам вызван не только просьбой князя Вачнадзе. Нас интересуют времена пребывания Пушкина на Кавказе, и все, что может связывать Кавказ и поэта.

Лицо княгини, до этого вполне доброжелательное, стало похожим на каменную маску. Она замолчала, пожевала губами и вдруг резко встала с кресла.

— Прошу извинить меня, мне что-то нездоровится, — сказала она и, взяв в руки колокольчик, позвонила.

Ник и Аполлинарий поняли, что затронули болезненную для княгини тему.

— Простите, княгиня, если наш визит утомил вас, тогда мы только передадим вам письмо от правителя канцелярии губернатора, Сергея Васильевича Бычковского, — быстро проговорил Ник, который накануне встретился с Бычковским, рассказал ему все обстоятельства дела и попросил рекомендательное письмо для себя и Аполлинария, еще не зная, для кого и для чего оно пригодится..

— Да, подождите здесь, дайте письмо, — взяв письмо в руки, она вышла из комнаты, тяжело опираясь на плечо внучки, вошедшей в комнату на звон колокольчика.

Прошло минут десять. Ник и Аполлинарий тревожно ждали, выйдет ли к ним княгиня или же эта ниточка будет утеряна. Княгиня вошла в сопровождении своей внучки, но выражение ее лица изменилось. Оно было сосредоточенным и как бы освещенным каким-то внутренним светом.

— Иди, мое сокровище, — снова усевшись в кресло, сказала она своей внучке. — Когда ты мне понадобишься, я позвоню. Придвинь мне колокольчик.

Внучка положила колокольчик так, чтобы бабушка могла дотянуться до него, и улыбнувшись гостям, вышла из комнаты.

Прошло несколько тягостных минут.

— Как вы узнали обо мне? — спросила княгиня. — Я не имею в виду князя Вачнадзе. Ведь вы узнали обо мне раньше, до вчерашнего дня, не так ли?

Аполлинарий рассказал о странной истории с маркизом Паулуччи, о том, что он оставил перстень с сердоликом, и что Лили обнаружила под камнем записку, в которой было всего два слова: «княжна Эличка». И как совершенно случайно они узнали о юной княжне Эличке.

— Да, значит это Лили… По-видимому, она унаследовала от своей матери дар провидения, интересно, возможно, природа одарила ее сильнее, чем Като, ее мать… Ну что ж, если вы те, кто должен был прийти, то у вас должно быть нечто, что указывало бы на это, — сказала она. — Простите, но перстня мало. Он же оказался у вас случайно. Нужен пароль. — И, уставившись на молодых людей, она плотно сжала губы, как бы демонстрируя, что без пароля она не скажет ни слова.

Ник и Аполлинарий переглянулись.

— продолжил Аполлинарий.

И тут они замолчали, увидев, что по морщинистым щекам княгини текут слезы.

— Да, — тихо сказала она, — именно это стихотворение. Но, господа, вы же понимаете, что этого недостаточно. Есть ли у вас еще какие-нибудь доказательства ваших полномочий?

Ник и Аполлинарий переглянулись, и Аполлинарий достал из внутреннего кармана сюртука сложенный лист бумаги, тот, который был извлечен из сюртука маркиза Паулуччи.

Княгиня взяла в руки лорнет в черепаховой оправе с сильными выпуклыми стеклами, висевший на серебряной цепочке у нее на шее, и стала внимательно рассматривать переданный ей лист. После этого она встала, подошла к изящному письменному столу, и стала шарить по его боковой стороне. Ник и Аполлинарий заинтересованно следили за ней. Со звоном вдруг отъехала часть замысловатой резьбы с этой стороны стола и княгиня вытащила потайный плоский ящичек. Она достала оттуда лист плотной бумаги с золотым обрезом, точь в точь такой, какой только что ей дали Ник и Аполлинарий. Вернувшись снова в кресло, она стала внимательно изучать оба листа.

— Я наизусть знаю каждую точку на этом листе, — сказала она, подняв, наконец, голову. — Тут все одинаково, и подпись Пушкина, на французском. Вот в подписи все дело. Он подписался так, как никогда и нигде не подписывался ни до, и не после. Об этом мне сказал в Италии маркиз Паулуччи.

Потом вздохнула и сказала:

— Итак, маркиза нет в живых. Ну, что ж. Рекомендаций Сергея Васильевича и предъявленных вами бумаг полагаю, достаточно. Но все это вещи, опасные для жизни, — она еще раз тяжело вздохнула. — Я расскажу вам, как все происходило в тот день. Мне было тогда пятнадцать лет и я была княжной Еленой, Эличкой, как все меня звали. Весь город был взбудоражен в те дни тем, а было это в мае 1829 года, что в Тифлис приехал Пушкин. Мой кузен, молодой князь Чавчавадзе, прибежал к нам и сообщил, что молодые люди Тифлиса устраивают кутеж в честь Пушкина в Ортачальских садах. Подготовка шла полным ходом — были приглашены зурначи, ашуги, танцовщицы, европейский оркестр, сад должен был быть украшен разноцветными фонарями и восковыми свечами, укрепленными на листьях деревьев. Кузен, выложив взахлеб все эти сведения, умчался, оставив меня горевать о том, что я не мужчина и не могу участвовать в этом замечательном празднике.

Ближе к вечеру ко мне в комнату вошел отец. Я увидела, что он чем-то озабочен. Но не успела я спросить его о причине его озабоченности, как он сказал:

— Эличка, сегодня ты должна помочь мне, но так, чтобы ни одна душа не знала об этом. Сейчас я велю заложить коляску, править буду сам, а ты должна поехать со мной. Все, что ты сегодня услышишь или узнаешь, большая тайна.

Сердце мое замерло в предчувствии каких-то необычайных событий. И кто мог предположить, что этот вечер перевернет всю мою жизнь.

Уже смеркалось, когда мы выехали из дома. Дорога была не очень близкая, коляска ехала медленно, отец был неразговорчив. Вскоре мы услышали доносившиеся издалека звуки зурны, сменившиеся вдруг грянувшим европейским оркестром и я поняла, что мы приближаемся к ортачальским садам и что вся эта музыка доносится оттуда, где устроен кутеж в честь Пушкина. Я была очень удивлена, но, помня отцовские слова, молчала и ни о чем не спрашивала. Наконец, мы доехали до старой церкви. Отец привязал лошадь и сел рядом со мной. Стало совсем темно. Из сада была слышна музыка, взрывы аплодисментов, веселье там шло полным ходом. Я, видимо, задремала, и проснулась от тихого разговора. В нашей коляске сидел еще кто-то и разговаривал с отцом. Заметив, что я зашевелилась и открыла глаза, отец представил меня:

— А это, Александр Сергеевич, моя дочь, княжна Эличка. Я уже стар и немощен, а она моя надежда, наследница и единомышленница.

И тут я поняла, что собеседником моего отца был не кто иной, как сам Пушкин.

— Очаровательна, князь, ваша дочь сама прелесть, — сказал Пушкин приятным баритоном. У отца в руках была плошка со свечой и в ее слабом свете я едва могла разглядеть знаменитого поэта.

— Ну, прощайте, князь. Да хранит вас господь, — и с этими словами Пушкин выпрыгнул из коляски и исчез в темноте.

— Эличка, — обратился ко мне отец, — держи это покрепче, и смотри, не засни и не вырони.

С этими словами отец передал мне довольно увесистую шкатулку. Я почувствовала, что она сделана из какого-то металла. Что там, я, конечно, не знала.

По приезде домой отец молча взял у меня шкатулку и прошел со мной в мою комнату. Он сел в кресло и немного помолчал.

— Помнишь ли ты маркиза Паулуччи? — спросил он меня после некоторого молчания. Маркиза я помнила очень смутно, была совсем маленькой, когда он навещал моего отца в Тифлисе, но разговоры о нем были частыми в нашем доме. Я помнила, что кто-то из братьев моего отца был адъютантом Паулуччи.

— Так вот, — продолжал отец, — если со мной что-нибудь случится, эту шкатулку ты должна отдать либо самому маркизу, либо тому, кто придет от его имени. Это очень важно. Дома держать ее опасно. К завтрашнему утру мы что-нибудь придумаем. А теперь ложись спать. Шкатулку мы спрячем пока среди твоих кукол.

Ночью я проснулась от криков и грохота. Я в ужасе села на постели. В доме что-то происходило. Раздалось несколько выстрелов. Потом все стихло. В комнату, прихрамывая, вбежала моя няня Этери. Она бросилась ко мне и с причитаниями заключила меня в свои объятия.

— Что случилась, Этери? — закричала я, — что-то с отцом?

— Ночью какие-то бандиты ворвались в дом, все перерыли и выстрелили несколько раз в твоего отца, — плача и причитая, сказала Этери.

Накинув шаль на ночную рубашку, я побежала к отцу. Он лежал на тахте, бледный, окровавленный, вокруг него суетились слуги. Увидев меня, он приподнялся и приказал слабым голосом, чтобы все вышли из комнаты. Я припала к нему. И тогда он шепотом сказал, что шкатулку надо перепрятать так, чтобы никто не мог ее найти.

Трое суток мой отец боролся за свою жизнь. Он то приходил в себя, то снова терял сознание. Волей неволей мне пришлось взять в свои руки управление домом. В тот же день принесли какое-то письмо отцу. Собрав все силы, он раскрыл его и дал затем мне. Там было стихотворение Пушкина, то самое, которое вы только что прочли мне. И внизу была приписка: «Князь, вот вам пароль. Он будет написан еще раз, заметьте особенности написания, и это послужит знаком».

Мой отец слабел с каждым часом. Врачи стояли у него над головой, но никто уже ничем не мог ему помочь.

Привели священника. Отец слабым жестом отверг его и велел подойти мне. Мы вновь остались с ним наедине. И тогда он еще раз сказал, что я должна заменить его и выполнить то, что должен был сделать он. А именно сохранить шкатулку. И еще раз прозвучало имя маркиза Паулуччи.

В слезах я вышла от отца. Священник соборовал его и вскоре мой отец испустил дух. Все дни после смерти отца я была как в тумане. Прошло две недели, когда наш старый слуга Иордан сказал мне, что заметил возле дома странных людей, которые приглядывались к окнам и крутились возле ворот. И тогда я вспомнила, что шкатулка-то так и осталась в моей детской, заваленная куклами и игрушками. Я растерялась. И тут я увидела, что моя няня Этери делает мне какие-то знаки. Да, я не сказала вам, что бедная Этери пережила нападение на Тифлис в 1795 году орд Ага-Магомет-хана. Вся ее семья была убита, она подверглась насилию и эти негодяи подрезали у нее жилку на ноге, как они делали со всеми девушками, попавшими в руки насильников, так что она осталась хромой. От перенесенного ужаса Этери онемела. Отец взял ее в нашу семью, она стала после моего рождения мне няней и любила меня беззаветно. Речь ее немного восстановилась, но понять ее могли только мы с отцом. Не знаю уж каким образом, но Этери догадалась, что мне грозит опасность, и что эта опасность исходит от шкатулки. Видимо, она связало воедино все факты — и то, что мы уезжали куда-то ночью с отцом, и нападение на наш дом в ту же ночь, и ранение отца, и увидела посторонний предмет в моей комнате, а уж там она все знала наизусть. Этери была очень умной женщиной и доказала нам это не раз. Видимо, в тот момент в ее голове созрел какой-то план, это было как озарение в минуту опасности.

Она смогла объяснить мне, что мы должны сделать вид, что уезжаем в наше кахетинское имение, а потом вернуться тайком с дороги и войти в город, смешавшись с толпой паломников. Я не понимала, для чего все это нужно, но полностью положилась на Этери.

Иордан заложил коляску, мы, собрав пожитки, уселись в нее и, сопровождаемые пожеланиями слуг счастливого пути, отправились в дорогу. Не успели мы выехать из города, как Этери знаками велела остановить коляску, вытащила узел с деревенским платьем, мы переоделись, завязав голову так, как это делают крестьянки — из-под платка были видны только глаза и уселись на обочине дороги ждать паломников, бредущих в город. На спине у Этери была котомка, а в ней, завернутая в тряпки, злосчастная шкатулка. Иордан остался нас ждать в ближайшем селении.

Смешавшись с толпой крестьян, мы вошли в город. В дороге Этери промычала что-то, объясняя, с моим переводом, что у нее муж сидит в тюрьме и ей надо просить за него святого Додо. Все, слушавшие ее объяснения, и жалевшие бедную «мунджи» — немую, согласно закивали головами и начали ей объяснять, куда надо идти, чтобы поклониться святому Додо.

— Это такое святое место, — благоговейно говорила одна из паломниц, довольно страшненького вида. Ее крючковатый длинный нос устрашающе выскакивал из черного в мелкий белый горошек платка, которым она прикрывала рот, — там и часовня Святого Або, персиянина, перешедшего в Христову веру, за что и погубленного нехристями, там, в храме Метехи, могила святой мученицы Шушаники…

Ее товарки, слушая свою предводительницу, согласно кивали головами, мелко крестясь и прикрывая рты концами платков.

Этери очень серьезно слушала этих богомольных крестьянок. Она-то прекрасно знала, в какой пещере в метехской скале провел время святой схимник Додо, бывший до того, как он стал сподвижником святого Давида, сирийского отца-проповедника, кахетинским князем и потомком римских императоров. В черный год нашествия Ага-Магомет-Хана, когда она вырвалась из рук насильников, ей удалось по узкой тропе над бушующей Курой пробраться в эту пещеру. Умирая от ужаса, она и в пещере боялась, что вот-вот ее снова найдут враги. В каком-то дурмане, ощупывая стены пещеры и взывая о помощи к святому, она обнаружила странный камень, который зашатался, когда она его толкнула, и вдруг, повернувшись вокруг оси, открыл узкий ход. Ни о чем не думая, она, тогда тоненькая девушка, пролезла в этот узкий лаз и закрыла камень за собой. Она оказалась в маленькой пещерке, обустроенной для долгого времяпребывания. Там была выдолбленная в скале ниша, которая могла служить местом для сна и отдыха. Но, самое главное, в пещере было прорублено маленькое отверстие, служившее оконцем, откуда в пещеру проникал свет, и по стене пещеры сочилась родниковая вода. Потом, когда Этери освоила этот маленький мирок, она обнаружила куски заплесневелого сыра, сухари, высохшие фрукты и кусочки сахара в большой пещере, которые паломники оставляли для святого Додо. Ее друзьями в эти ужасные дни стали многочисленные ящерицы, жившие в пещере. Эти ящерицы как-бы олицетворяли в глазах тифлисцев святого Додо.

Паломницы отправлялись к монастырю святого Давида на Мтацминда, Святой горе, а мы с Этери и еще двумя женщинами, по Авлабарскому мосту перешли на другой берег Куры, приблизившись к Метехской крепости. Там Кура делает резкий поворот и ее мутные воды по весне ревут, ударяясь о скалу. И вот нам предстояло пройти по узкой тропинке над Курой, спустившись от Авлабарского моста. Теперь я вспоминаю, как это было страшно. Один неосторожный шаг и можно было сорваться вниз, а там уже все, Кура унесет далеко. Хорошо еще, что стояла теплая безветренная погода. Прижимаясь к скале, мы осторожно передвигались по тропе, пока дошли до пещеры святого Додо. Там мы уже смогли передохнуть. Наши спутницы начали шептать молитвы, достали из своих котомок кусочки сахара, положили их на землю пещеры и стали терпеливо ждать. Небольшие ящерицы не замедлили появиться и, приблизившись к кусочкам сахара, выжидательно смотрели на них своими круглыми глазками. Паломницы, крестясь, стали благодарить святого Додо за то, что он прислал своих посланниц и, торопясь успеть еще подняться на Мтацминда, покинули нас. Этери велела мне знаками выглянуть, не идет ли кто-нибудь еще в пещеру. Но других таких сумасшедших больше не было. Тогда она показала мне на весьма неприметный камень в глубине пещеры, нажала на него с одной стороны и камень сдвинулся. Тогда она знаками показала, что я должна пролезть в следующую пещеру. Когда я оказалась в ней, Этери передала мне шкатулку и я, выбрав место посуше, спрятала ее в маленькой пещере. Так я оказалась вовлеченной в игру очень могущественных людей и стала хранительницей шкатулки.

Княгиня тяжело вздохнула и продолжила свой рассказ.

— Через несколько лет я получила приглашение совершить путешествие по Италии. Можете себе представить, девочка, которая дальше своего кахетинского имения никуда не ездила, вдруг получает такое приглашение. Я ездила в Пьемонт, там встретилась с маркизом. Там, в Италии, меня принимали очень титулованные особы и везде я чувствовала незримое покровительство маркиза Паулуччи. Потом я много раз бывала в Санкт-Петербурге. И была представлена императору. До сих пор помню его немного тяжелый, но какой-то сострадательный взгляд. Мы оба знали то, чего не знали другие. Слава Богу, что появились вы и снимаете с меня это тяжелое бремя. Ведь когда я стала стареть, то мне пришлось передать эту тайну своему сыну. Для того, чтобы войти в курс дела, он с супругой совершили поездку в Пьемонт, где погибли во время землетрясения. Эта трагедия совсем бы убила меня, если бы не моя внучка, которую мне нужно было ставить на ноги. И вот мне пришлось кое-что ей рассказать. Маркиз не мог встретиться с нами, за ним следили. Но я знала, что если все устроится как надо, он пришлет нам какой-нибудь знак. Какой - неизвестно. С кем — неизвестно. И тут вдруг появляетесь вы с кольцом Пушкина и этими письмами. И внутренний голос мне подсказывает, что я могу вам довериться. Наконец, я могу посчитать, что свой долг я выполнила. Эличка теперь уже многое знает, она поможет вам. Но я чувствую, что опасность еще существует. Поэтому вчера я и была у князя и попросила его о помощи.

Княгиня кончила свой рассказ. Несколько минут в комнате стола тишина. И тут вдруг Ник подумал, что княгиня говорила об одном стихотворении. А как же остальные два, почему они были зашиты в сюртук маркиза?

— Скажите, княгиня, что вы знаете об этих двух стихотворениях? — и Ник указал на еще два листа со стихами, оставшимися лежать на столе.

Княгиня взяла одно из них, внимательно прочла. Покачала головой, взглянула из-под очков на собеседников.

— Это же «Талисман», это память о перстне, который дала Элизавета Ксаверьевна Пушкину, я это знаю доподлинно, ведь Воронцовы приехали сюда в середине 40-х годов! Ах, какое тогда наступило время! Золотой век Тифлиса! Я бывала часто во дворце наместника, какое-то время мы были близки с Элизой, от нее я знаю об этом стихотворении, хотя она была и очень обижена тем, что Пушкин написал эпиграмму на графа, очень несправедливую и злую, ну, вы ведь знаете, как она там: «Полумилорд, полукупец» и так далее. Почему и это стихотворение было у маркиза — не знаю. Можно только догадываться, что оно было связано с перстнем, который он оставил в доме на Эриванской площади. Но вот совсем непонятное стихотворение — это описание пещеры под монастырем. Кто мог его написать? Если это касается той тайны, которую я только что поведала вам, то кроме меня и Этери об этом никто не знал. И не знает, кроме меня и вас теперь. Может быть, должна быть еще пещера? Но в стихотворении точное описание пещеры святого Додо. На Мтацминда тоже есть пещера, вернее, грот, там жил отшельником святой Давид, прежде, чем ушел в Гареджийскую пустынь. Дайте-ка, я прочту еще раз. И княгиня медленно начала читать стихотворение:

— Непонятно, что же еще скрыто в пещере? — задумчиво сказала она. — Но явно, если бы это было о пещере святого Додо, тут должна была бы быть Кура! И потом, ведь кольцо для чего-то нужно! А нам кольцо не нужно! Но все равно, если маркиз оставил кольцо, значит это все связано!

Ник и Аполлинарий с удивлением взглянули друг на друга. Княгиня рассуждала как заправский детектив! А та продолжала с тем же энтузиазмом.

— А какие еще пещеры? С пещерами Шио Мгвимгский монастырь, так это около Мцхеты. А в Тифлисе других пещер нет! Стало быть, на Давидовской горе искать надо.

Аполлинарий осторожно решил прервать княгиню:

— Калбатоно Эленэ, князь назначил охрану возле вашего дома.

Княгиня кивнула удовлетворенно и сказала:

— Мы тоже приняли меры. Сачино ведь охранять нетрудно — вход только с одной стороны, а так мы как в неприступной крепости. Но я все же хочу покончить как можно скорее с этим делом.

Ник и Аполлинарий удивленно взглянули друг на друга. А княгиня продолжала говорить как бы сама с собой, нисколько не заботясь о том, что ее собеседники немного растеряны.

— Надо достать шкатулку из пещеры. Она должна быть передана лично императору, в его собственные руки. Ясно, что начался сезон охоты на нее. Отчего — непонятно. Что-то должно произойти.

Тут она подняла глаза на своих собеседников.

— Все-таки есть что-то весьма и весьма настораживающее и странное во всем этом происшествии. Ну, я утаила от вас, что получила записку от маркиза и должна была встретиться с ним в том самом доме, где останавливался Пушкин, когда был в Тифлисе. Но маркиз написал мне, чтобы я перед встречей с ним заехала в гостиницу «Кавказ», там будет мне оставлено письмо. Я взяла с собой Эличку и мы с ней поехали на фаэтоне вначале к моей приятельнице, потом подъехали к гостинице и я послала Эличку за письмом. В письме было сказано: «Встреча отменяется. Будьте осторожны. Паулуччи».

Сыщики переглянулись. Значит, произошло нечто, раз маркиз отменил встречу. Возможно, он на свой страх и риск все же согласился на чье-то предложение о встрече. И что, неужели, увидев сидящих на скамейке в Пушкинском сквере совершенно случайно Ника и Лили, он решил сыграть по-другому? Значит, он откуда-то знал Ника! И перстень был им оставлен не случайно!

Княгиня переводила взгляд с одного сыщика на другого, понимая, что сейчас они сказать ничего больше не могут. И тут сама твердо сказала.

— Надо думать. Тут что-то не сходится. Мы с Эличкой будем сидеть дома, тихо, как мышки, и ждать от вас вестей.

Дорога домой заняла у Ника и Аполлинария около часа. Они убедились, что князь Вачнадзе прислал двух полицейских, которые фланировали возле ворот дома. Аполлинарий отправился к себе, на Чавчавадзевскую, а ник сразу же прошел в свою библиотеку, где намеревался еще немного поработать, пока Лили или Петрус обнаружат, что он дома. Ему в голову пришла мысль, которая не давала ему покоя. Это касалось той страницы альбома, которая была зашита у маркиза в сюртук. Кому Пушкин написал ее и почему она была вырвана, возможно, поспешно? Явно, перстень и стихотворение связаны между собой каким-то образом. «Кто же, — бормотал Ник, лихорадочно перебирая книги, собранные в уже внушительной горке на столе, кто же был адресатом этого стихотворения Пушкина. Несомненно, одна из его одесских пассий — Амалия Ризнич, но она рано умерла, ко времени написания стихотворения ее не было в живых, остаются Елизавета Воронцова и Каролина Собаньска, да, вот тут о ней и у Бартенева, и у Анненкова. Однако, эта Собаньска, весьма авантюрная дама! Длинная череда мужей и любовников, увлечение мистикой в период, когда она была замужем за Чирковичем, тут уже 1845 год, и надо же!».

Ник откинулся в кресле. Он нашел нечто, что его крайне насторожило. После смерти мужа, Чирковича, Каролина отправляется в Рим, где находит приют и понимание у отцов-иезуитов!

Ник снова судорожно стал перебирать бумаги. Вот и еще! Каролина Собаньска увлекается собирание автографов великих людей! У нее есть автографы Питта и Велингтона, Марии-Антуанетты и Фридриха II, Шатобриана и Лафатера, мадам де Сталь и Дельфины Гэ! И среди них альбом с автографами поэтов, в том числе Пушкина и Мицкевича!

И еще какой-то странный намек, Каролина Собаньска была осведомительницей Третьего отделения, она состояла в личной переписке с Бенкендорфом!