Белоснежка и Аллороза

Глава 6

Сара выглядела ослепительно.

Вся в белом. Белые свободные брюки и туфельки, белая блузка с глубоким круглым декольте. От нее пахло мылом. Сара сказала мне, что здесь нельзя пользоваться духами. Они, вероятно, думают, что она их выпьет, заметила Сара.

Сара призналась мне, что приняла душ и оделась за два часа до моего прихода. Никому из пациентов не разрешается принимать душ, если они не ждут посетителя; кто-нибудь из персонала всегда следит за этим. Сара недоумевала: не пытался ли кто-нибудь утопиться в луже или съесть кусок мыла?

Мы сидели в так называемой Солнечной комнате.

Широкие окна во всю стену в комнате на втором этаже создавали впечатление оранжереи, омрачаемое лишь решетками на окнах.

— Они боятся, что мы выпрыгнем из окна, — объяснила Сара.

В другом углу мужчина с женщиной играли в шашки. Посетители и пациенты сидели вокруг нас на плетеных стульях с желтыми и зелеными подушечками. Интересно, подумал я, навестил ли мистер Холли сегодня свою жену Бекки.

Сара очень внимательно слушала, когда я рассказывал ей о моих беседах с Марком Риттером, полицейским, который привез ее, и доктором Натаном Хелсингером. Ее глаза не отрывались от моего лица, ее внимание никак нельзя было назвать ни рассеянным, ни поверхностным. Я не мог представить ее недееспособной — то есть человеком, не владеющим полностью своими духовными и физическими способностями. Мое собственное внимание граничило с исследованием. Я искал улик для подтверждения версии доктора Хелсингера.

— Что вы о нем думаете? — спросила Сара.

— О Хелсингере? Он кажется компетентным.

— Вы хотите сказать — умственно компетентным? — Сара улыбнулась.

— Я имел в виду… нет, нет.

— Тогда умственно некомпетентным? — Сара все еще улыбалась.

— Он, по-видимому, знает свое дело, — сказал я.

— И он, конечно, сообщил вам, что я — параноик.

Я решил, что должен быть абсолютно честен с ней. Если Сара в здравом уме, она имеет право на открытые, доверительные отношения адвоката и клиента. Если она то, что о ней говорят, тогда, возможно, ее реакция на мои правдивые сообщения приоткроет что-нибудь, чего я не смог уловить сразу.

— Он сказал, что вы очень больны.

— И описал мою иллюзорную схему? Систему иллюзорных восприятий? Галлюцинаций?

— Не в деталях. Он сказал, что система тщательно разработана, эти слова он употребил.

— Да. И я слышу голоса и все такое?

— Вы их слышите?

— Единственный голос, который я сейчас слышу, — это ваш. До меня также доносятся обрывки беседы между Анной и ее дочерью. Анна считает, что ФБР преследует ее за порнографические фильмы. Она убеждена, что сочиняет их, ставит, руководит киностудией и играет главные роли в этих кинофильмах с обнаженными женскими телами.

Сара бросила взгляд на пожилую женщину — той было не менее семидесяти лет. Она спокойно беседовала с молодой женщиной, гладившей ее руку.

— Таковы иллюзорные представления Анны.

— А ваши?

— Мои? Приписываемые мне видения? Те, что они сфабриковали, чтобы заточить меня сюда? Действительно, система тщательно разработана. Ведь доктор Склокмайстер, как вы отметили, знает свое дело. Он не стал бы, конечно, приписывать мне какие-нибудь примитивные галлюцинации.

— Доктор — кто? — удивился я.

Сара улыбнулась.

— Склокмайстер — прозвище Хелсингера. Сокращенно — Склок.

— И вы считаете, что он создал фальшивую систему галлюцинаций и приписал ее вам?

— О, как Мужчины красноречивы. — Сара закатила глаза. — Конечно. Это именно то, что он сделал.

— Какого рода систему он изобрел?

— Начнем с неразрешенной ситуации Электры.[14] — Сара вздохнула. — Так называемой «иллюзорной атмосферы» пристрастия к любимому отцу, проявляемого в привязанности к верховой езде и неестественном желании угождать хозяину дома. Отсюда вытекает система галлюцинаций — из убеждения, что у отца была интрижка с неизвестной личностью.

— Она была?

— Таковы мои преполагаемые галлюцинации, мистер Хоуп. Должна ли я называть вас мистер Хоуп?

— Вы можете называть меня Мэтью, если хотите.

— Кто-нибудь называет вас Мэт?

— Очень немногие.

— Я предпочитаю Мэтью.

— Я тоже.

— Тогда решено. — Сара снова улыбнулась. — В этой «искусно разработанной» системе галлюцинаций, которую, как утверждается, я развиваю, отец вступает в любовную связь с одной или несколькими женщинами — сюжет варьируется, мы, психопаты, как известно, не всегда последовательны, — что, естественно, приводит в бешенство его единственную дочь, так как она лишается отцовской любви и привязанности, на которые имеет право. Вы следите за ходом моей мысли?

— Да.

— Короче говоря, несмотря на эмпирические доказательства, не было даже и намека на то, что отец не был предан, целиком и полностью, моей матери, — я же якобы упорно отстаивала противоположное мнение, доказывая, что он развлекался вне семейного круга. Видите ли, ирреальные представления — не просто некие смутные ощущения, но определенное мнение, непоколебимое, невзирая на…

— Да, Хелсингер говорил мне.

— Вот именно, — сказала Сара. — Итак, предполагается, что я отправилась к отцу и велела ему прекратить свои забавы, потому что он изменяет не только моей матери, но также и мне. Более того, если он действительно хочет развлечься, я, как утверждается, предложила ему развлечься со мной. Я свободная белая двадцатичетырехлетняя и привлекательная, в определенных пределах, женщина. Вы находите меня привлекательной, Мэтью?

— Да, нахожу.

— Я не напрашивалась на комплимент, — сказала Сара. — А может быть, и напрашивалась. Единственное, что не воспринимается вами, — это красота. Вы не ощущаете даже слабого очарования. Если только вы не Анна Порнокоролева, которая клянется, что ежедневно получает телепатические послания от миллионов изнемогающих от желания обожателей. Во всяком случае, моя система галлюцинаций включает гнев и обиду, которые вызваны пренебрежительным отношением отца к моей привлекательности. Отец никогда не думал о том, что я, может быть, не менее хороша, чем те женщины, к которым он стремился. Предполагается, что я приходила к нему и предлагала вещи немыслимые, неестественные для дочери. Намеки на инцест, позор, позор, позор. — Сара усмехнулась. — Я пугаю вас? — спросила она. — Не беспокойтесь, я не Бекки и не буду пытаться укусить ваш интимный орган.

Я, должно быть, как-то отреагировал.

Сара пристально посмотрела на меня и произнесла:

— Теперь вы подумаете, что я такая же сумасшедшая, как и она. Вы должны простить меня. Я слишком откровенна, я знаю. Но лучше прямо сказать, что у кого-то на уме, не так ли? Особенно если утверждается, что этот «кто-то» выжил из ума.

Я внезапно вспомнил о Терри Белмонт, которая тоже говорила обо всем, что приходило ей в голову. Терри не была сумасшедшей — по крайней мере, я так не думал. Разве желание Сары высказать то, что у нее на уме, — свидетельство ее сумасшествия? Или только в стенах этого заведения подозрительным становилось все, что она говорила или делала?

— Я хочу, чтобы вы сказали, что у вас на уме, — потребовал я. — Но не нужно меня шокировать.

— Туше! — поддразнила меня Сара. — Напротив, я пытаюсь вас шокировать.

— Но зачем?

— Затем, что вы кажетесь таким благовоспитанным и уравновешенным. — Она смотрела на меня в упор. — Вы подозреваете, что я спятила, не так ли? Но я должна говорить вам все, что я думаю. В противном случае ничто не имеет смысла.

— О’кей, — согласился я.

— Разве вы не видите, что это не принесет пользы, если я начну притворяться здравомыслящей, абсолютно нормальной? Буду контролировать каждый свой шаг, избегать, Боже упаси, подозрений относительно моей психики.

— Да, я могу это понять.

— Позвольте мне свободно вздохнуть, Мэтью. Другие не позволяют.

— О’кей.

— Хорошо, — сказала она. — Так где мы были?

— Вы предлагали вашему отцу…

— В моем сумасшедшем, ирреальном мире, да. Он был тоже шокирован. Фактически он умер от сердечного приступа две недели спустя. Неудивительно, когда твоя собственная дочь приглашает тебя на оргию.

Она снова закатила глаза.

— Когда это было? — спросил я.

— Когда я предлагала ему развлечься со мной? Или когда сердечный приступ убил его? Он умер третьего сентября, поэтому, я полагаю, Склокмайстер определил время для постыдных предложений в середине августа.

— Он был осведомлен об этом?

— Хелсингер? Конечно, нет. Этого никогда не происходило. Предполагаемые постыдные предложения — часть изобретенной системы галлюцинаций, разве вы не видите? Если у меня нет галлюцинаций, тогда ничего этого не было. Но если я одержима видениями, тогда они правы, поместив меня сюда, и я напрасно трачу ваше время. И свое, кстати, тоже.

— О’кей. Согласно их предположениям вы внезапно обратились к своему отцу…

— Ничего не внезапно. Считалось, что ирреальная атмосфера существовала продолжительное время. Каждая маленькая девочка пылко любит своего отца. Вам известно, что лошадка — материализованный символ ее тяготения к отцу? Малоизвестный факт, но это правда. Вы когда-нибудь задумывались над тем, почему так много девочек, не достигших половой зрелости, ездят на лошадях, в то время как мальчишки того же возраста увлекаются этим гораздо меньше. Верховая езда — попытка разрешить проблему Электры. Если с нею не справиться, она становится комплексом Электры, перевернутым Эдиповым комплексом.[15] Психиатры исходят из того, что это — начало всех моих проблем. Слишком сильная привязанность к отцу. Страсть к нему, если угодно. Мой отец всегда открыто выражал свои чувства, обнимал и целовал меня. Вопреки тому, что закладывается в мою систему галлюцинаций.

— Извините, я не…

— Простите меня. Вы не так сведущи в моем безумии, как я. Предполагается — я верила тому, что он больше любил другую женщину, чем меня.

— Итак, если я правильно понял, где-то в середине августа вы, как утверждается, обвинили его в неверности…

— Да, так они говорят. И предложила ему все виды распутства в качестве альтернативы.

— И он умер от сердечного приступа спустя две недели?

— Да.

— И что дальше?

— Система ирреальных представлений полностью оформилась, расцвела. Так они говорят.

— Каким образом?

— Вы понимаете, что все это чушь?

— Понимаю.

— О’кей. Через десять дней после смерти моего отца позвонил Марк Риттер, чтобы сообщить о завещании, вернее, о той его части, которая относилась ко мне. Он сказан, что я унаследовала шестьсот пятьдесят тысяч долларов и что теперь я — богатая девушка. Он так и выразился — «девушка». Тогда это вызвало у меня раздражение. Это и сейчас раздражает меня. Очевидно, в сексуальном мире Марка Риттера женщины в возрасте до пятидесяти лет — все еще «девушки». Тем не менее я спросила его, кому завещано остальное.

— Вы спросили его об этом?

— Да, конечно, я… О, я понимаю. Вы подозреваете, что мои расспросы — часть предполагаемых галлюцинаций. Нет, это было в действительности. Мне было любопытно. Я знала, что отец сколотил состояние, и хотела убедиться, что он не завещал его какому-нибудь кошачьему госпиталю и тому подобное. Марк сказал мне, что основной капитал переходит к моей матери. Речь шла почти о миллиардной сумме, Мэтью. Мы обсудили этот пункт. Гораздо меньше мы говорили о сумме в шестьсот пятьдесят тысяч долларов, которую я получила и которую, как оказалось, я не получила, так как моя мать является опекуном моей собственности.

— Итак, вы узнали относительно…

— Мэтью, мы не на суде.

— Извините. Через десять дней после смерти вашего отца вы узнали, что ваша мать унаследовала его состояние, в то время как вам досталась сравнительно небольшая сумма в шестьсот пятьдесят тысяч долларов.

— Да, я была осведомлена об этом.

— И что тогда?

— Завещание — это реальные действия, о которых я действительно узнала.

— Я понял.

— Здесь снова раскручивается система галлюцинаций. Вам, Мэтью, трудно отделить иллюзорный факт от реальности, потому что они раздули такую историю о моей воображаемой болезни…

— Они?

— Моя мать. И Марк, и Хелсингер, и Бог знает кто еще. Я уверена, что и Циклоп замешан в ней, иначе меня бы здесь не держали.

Я вспомнил, о чем предупреждал меня Хелсингер: она убеждена, что ее преследуют, надувают, шпионят за ней, что она обманута и дажё загипнотизирована своей матерью или людьми, которых она нанимает.

— И вы думаете, все это сфабриковано, вся эта тщательно сконструированная система галлюцинаций?

— Применительно ко мне — да.

— А в действительности она не существует?

— Конечно, нет.

— А как соотносится иллюзорная система с тем обстоятельством, что вы унаследовали определенную сумму?

— Предлагается, что я совсем обезумела. Во-первых, я доказывала, что меня надули.

— Вы так считаете?

— Конечно, нет. Начнем с убеждения, что мой отец якобы не оставил мне ни гроша. Где это написано, Мэтью? Шестьсот пятьдесят тысяч долларов — это больше, чем я могла бы потратить за всю жизнь. Но вдобавок к этому пункту в завещании есть положение, обязывающее мою мать объявить меня единственной наследницей в своем завещании. Таким образом, все деньги перейдут ко мне после смерти матери. Так почему я должна считать себя обманутой?

— В чем еще, как преполагается, вы убеждены?

— В том, что значительная часть состояния отошла к подружке отца. И это несмотря на завещание, которое свидетельствует об обратном, черным по белому.

— Вы видели завещание?

— Изучила каждую страницу.

— И никто не упомянут в нем, кроме вас и вашей матери?

— Никто. Но этот факт не заставил меня отказаться от сумасбродной затеи — найти женщину, с которой, в моем представлении, сожительствовал отец. Говорят, что я все время занималась поисками этой женщины. Поймите, пожалуйста, Мэтью, что версии возникли потом. Ничего же не было из того, о чем они говорили. Но утверждается, что все было и случилось еще до той ночи двадцать седьмого сентября, когда они вломились ко мне и увезли.

— Они утверждают… Что конкретно они утверждают?

— Что я носилась по городу в поисках подружки отца.

— Чего в действительности вы не делали.

— Мэтью, вы попадаете в ловушку. Или я верила, — и все еще верю, — что у моего отца была любовная связь, или я не верила этому. Если я в здравом уме, я не стану гоняться за женщиной, которая существует только в моем воображении.

— И когда это было? Эти поиски, которые вам приписывались?

— Сразу после того, как я узнала о завещанной мне отцом сумме.

— Определим сроки: он умер третьего, а Риттер позвонил вам тринадцатого. Это было сразу после звонка?

— В сентябре, на третьей неделе, я полагаю. — Сара помолчала. Ее глаза встретились с моими. — Говорят, я слышала голоса, повелевающие найти ее.

— Кто так говорит?

— Склокмайстер. И Циклоп. И весь штат психиатров, который находится здесь.

— И вы, конечно, не слышали никаких голосов.

— Никаких.

— И не искали ее и, конечно же, не нашли.

— Как можно найти того, кого нет?

— Как долго, согласно их утверждениям, вы искали эту женщину?

— До полудня двадцать седьмого. Поэтому-то я и пыталась перерезать себе вены. Из-за того, что не смогла найти ее. Неужели вы не видите, Мэтью, что все это — сущий вздор? Это то, что они состряпали, когда решили убрать меня с дороги.

— Как вы думаете, почему они это сделали?

— Причин несколько. Первая: мать ненавидит меня, — сухо сказала Сара. — По какой другой причине она бы стала преследовать меня таким образом? Был четверг, когда пришел полицейский. Мать в этот день сама приготовила обед, отказавшись от помощи. «Твои самые любимые блюда, дорогая, — сказала она. — Уютно пообедаем вдвоем». Она обманывала меня, конечно. Она знала, что Хелсингер подписал это проклятое свидетельство и полиция скоро явится.

— Вы не пытались перерезать себе вены в четверг вечером, около шести часов?

— Нет.

— Что вы делали в шесть часов?

— Принимала ванну. Готовилась к обеду.

— Доктор Хелсингер приезжал в семь часов, чтобы осмотреть вас?

— В семь часов я обедала вместе с матерью.

— Где?

— Где? Где люди обычно едят? В столовой.

— Кто-нибудь прислуживал вам?

— Нет. В тот вечер мать отпустила прислугу. Ведь она знала, что произойдет. Знала, что они готовятся похитить меня.

— А психиатр, который вас осматривал в Дингли…

— Доктор Бонамико? Да. Он тоже в платежной ведомости. Так же, как и Циклоп, и все эти отступники здесь.

— В платежной ведомости?

— Им заплатили, — объяснила Сара. — За то, чтобы фальсифицировать факты, объявить, что у меня галлюцинации, что я слышу голоса — что угодно, все в поддержку системы иллюзорных представлений, которую изобрел сам Хелсингер. Всякий раз, как они гипнотизировали меня…

— Вас гипнотизировали?

— О, регулярно. Часть моей так называемой терапии. Чтобы добраться до корней моей болезни. Так вот. Каждый раз, когда меня гипнотизируют, они стараются «накормить» меня своими лживыми идеями. Я сгорала от страсти к своему отцу, я подозревала, что у него любовница, я предлагала ему себя, я искала эту женщину, пыталась совершить самоубийство, когда не сумела найти ее. Мне твердят, что я слышу голоса, которых в действительности нет, — они позволяли себе говорить мне это. Как будто я не знаю, что нет никаких голосов! Нет, накачать меня лекарствами, подавить мою волю и заставить поверить в этот вздор!

— Вы полагаете, они фальсифицируют историю болезни?

— Я знаю это.

— Как вы можете знать об этом?

— Они постоянно делают пометки. Зачем бы стали они их делать, если бы им не нужно было потом напечатать их и вставить туда?

— Откуда вы знаете, что сами заметки фальсифицированы?

— Потому что я все еще здесь. Если бы история болезни не была сфабрикована, я бы вышла отсюда через минуту.

— Ясно.

— Я знаю, чем вы озабочены, Мэтью. Вы думаете о паранойе и о том, что леди — чокнутая. Ведь это паранойя, если кто-то считает, будто за ним шпионят даже в туалете. Но спросите Брунгильду, не стоит ли она за приоткрытой дверью в туалете всякий раз, как я писаю.

— Кто такая Брунгильда?

— Одна из сиделок в третьем, северном корпусе. Это не настоящее ее имя. Я называю ее так, потому что она напоминает мне надзирательницу в концентрационном лагере.

— Как ее зовут?

— Кристина Сейферт. Пять футов восемь дюймов — рост, двести двадцать фунтов — вес, татуировка на левом предплечье. «Материнское» сердце. — Сара улыбнулась. — Татуировку я выдумала, но все остальное подлинное. Почему бы вам не спросить ее, зачем она шпионит за мной, когда я иду в сортир? Ей взбрендило, что я намерена удушить себя рулоном туалетной бумаги? Сунуть голову в унитаз и утопиться? — Сара помолчала. Ее глаза снова встретились с моими. — Вы ведь не верите, что я знаю ее настоящее имя, не так ли? Вы даже сомневаетесь, существует ли она в действительности. Вы полагаете, что я окружила себя воображаемыми ведьмами и злодеями. Моя мать, Риттер, Хелсингер, Циклоп, а теперь — Брунгильда. Вы подозреваете, что я могу быть такой, как обо мне говорят, и размышляете над тем, какого черта вы ввязались во все это.

Я ничего не ответил.

— Разве это не так, Мэтью?

— Сара…

— Проведите эту шашку в дамки! — воскликнула женщина, которая сидела со своим партнером в противоположном углу.

Я повернулся и взглянул на нее. Женщина любезно улыбалась, но своим возгласом она привлекла внимание служителя в белом, который наблюдал за ней, готовый к любой неожиданности. Однако ничего не случилось. Леди только хотела, чтобы играли за нее. Мужчина, сидевший напротив, передвинул шашку, на которую она ему указала. Служитель отвернулся, сдерживая зевок.

— Вы собирались что-то сказать, — начала Сара.

— Я хотел сказать… Сара, вы сознаете, что намекаете на тайный заговор?

— Намекаю? Нет, Мэтью. Утверждаю это. Открыто, как абсолютный факт. Я любила моего отца дочерней любовью, никогда не испытывала к нему страстного чувства, никогда не относилась к нему иначе, чем как к преданному, доброму, благородному, много и упорно работающему человеку. Он был предан моей матери и мне. Никаких увлечений другими женщинами, Мэтью. Он был щедр, когда был жив, и еще более щедрым оказался после смерти. Шестьсот пятьдесят тысяч — это был жест, Мэтью, один из приятнейших жестов, которые кто-либо мог сделать. Он знал, что я унаследую состояние после смерти, матери, но предоставил мне дополнительную сумму — деньги для того, чтобы я тратила их, жила в свое удовольствие. Такова была его манера обращения со мной. Отец считал, что я — женщина достаточно разумная, чтобы распорядиться такой крупной суммой. Разве могла я чувствовать себя обманутой? Я чувствовала себя вознагражденной, Мэтью! Шестьсот пятьдесят тысяч долларов! Мне было двадцать четыре года и отец доверил мне все эти деньги! Плюс почти миллиард, который перейдет ко мне после смерти моей матери. Разве могу я что-нибудь ощущать, кроме глубокой признательности за акт такой щедрости и доверия? Я плакала день и ночь, когда умер отец. Он был самым прекрасным человеком, которого я когда-либо знала.

Сара тяжело вздохнула.

— Если бы я была сумасшедшая, — продолжала она, — я бы все трактовала в обратном смысле. Я бы верила, что отец связан с другой женщиной, что я могу легко занять ее место, предложив себя ему. Я бы считала, что он обманывал меня сексуально, пока был жив, и обманул материально - в денежных расчетах, когда умер. Все из-за этой воображаемой соперницы. Я бы пыталась совершить самоубийство, когда мне не удалось найти ее. Я бы верила во всю эту абсолютную ложь.

Она снова вздохнула.

— Мэтью, — убежденно сказала она, — это заговор.

— Причина?

— Я отвечу вам. Моя мать ненавидит меня. Кроме того, она хочет иметь все. Все деньги. И теперь она получила их.

Я кивнул. Не потому, что был согласен. Я был далек от того, чтобы полностью согласиться с Сарой. Решение о назначении Алисы Уиттейкер опекуном точно определяло, что от нее требовалось: отправить по почте долговое обязательство на сумму шестьсот пятьдесят тысяч долларов. Это означало, что шестьсот пятьдесят тысяч долларов потеряны для нее. Поэтому я не мог согласиться со всеми обвинениями Сары. Я кивнул, чтобы показать: я понимаю то, о чем она мне рассказывает.

— Они говорят, — продолжала Сара, — что я вела себя с отцом непристойно. Вы, по всей вероятности, отыщете это в фальшивых отчетах, Мэтью, — упоминание о том, как я предлагала отцу себя. Я вела себя хуже, чем Бекки, которая хотела укусить своего мужа за интимное место. Гораздо хуже. Взгляните на меня, — приказала она.

Я взглянул на нее.

— Я девственница, — тихо сказала Сара.

Я смотрел на нее.

— Двадцать четыре года… и девственница. Чиста, как только что выпавший снег. Белоснежка-девственница.

Ее глаза не избегали моих.

— Я бы отрезала себе язык прежде, чем предлагать что-либо подобное своему отцу. Сначала бы отрезала себе язык, а потом утопилась.

Доктор Сайлас Пирсон был на самом деле слеп на один глаз, который был прикрыт черной повязкой. Ему, как я прикинул, было за сорок. Долговязый, похожий на Линкольна мужчина в светло-голубом костюме. Он тепло приветствовал меня, пригласил устраиваться поудобнее, предложил мне на выбор кофе или чаю со льдом. Я выбрал чай. Офис доктора Пирсона находился в административном корпусе. Через огромные незарешеченные окна я мог видеть пациентов и визитеров, прогуливавшихся по лужайке. Сару увели назад, в северный третий корпус. Она поцеловала меня на прощание.

— Так вы разговаривали с Сарой? — поинтересовался Пирсон.

У него был очень низкий тембр голоса, действующий успокоительно. Я представил его беседующим с пациентами. Представил Пирсона, с его умиротворяющим голосом, исследующим глубины болезни Сары, если она действительно была больна.

— Да, — ответил я. — Я разговаривал с ней.

— И с другими, как я понял?

Кто ему звонил? Хелсингер? Риттер? Мать Сары? Был ли это заговор?

— Да, я беседовал и с другими людьми.

— И что вы думаете по этому поводу?

Голос, который успокаивал. Карие глаза, изучающие меня, длинные пальцы, играющие золотой цепочкой, свисавшей из кармашка жилета. И он тоже гипнотизировал Сару?

— Доктор Пирсон, я несколько раз встречался и беседовал с Сарой и не заметил ничего, кроме того, что она умна…

— Одарена богатым воображением…

— Согласен.

— Ясно мыслит…

— Вполне.

— Разумна…

— Да, конечно.

— Отдает себе полный отчет…

— Вы правы. Настороженная…

— Всегда настороженная, — подтвердил Пирсон.

— Чрезвычайно восприимчива и впечатлительна…

— Временами даже робкая и ранимая, — добавил он.

— Итак, я познакомился с молодой женщиной, которая — я буду откровенен с вами — не обнаруживает ни одного, из тех симптомов, которые указывали бы, как убеждал меня доктор Хелсингер, на параноидальную шизофрению.

Пирсон улыбнулся.

— Понимаю, — сказал он. — Но вы ведь адвокат, а не врач.

— Это правда. Однако…

— Иногда они обманывают даже опытных специалистов, — заметил Пирсон. — Ваша реакция не удивляет меня. Они могут быть совершенно неуязвимы, когда хотят этого. Шарм фактически может стать частью системы иллюзорных представлений.

— Я не вижу никаких доказательств того, чтобы Сара обманывалась или страдала иллюзиями.

Пирсон снова улыбнулся.

— Она называет меня доктор Циклоп. Она вам говорила об этом?

— Да. Но это едва ли…

— Для того, кто не является шизофреником, это было бы удачной ассоциацией, и только. Нескладный Сайлас, повязка на глазу. Очень хорошо. Сара, однако, шизофреничка, хотя — как вы говорите — вполне интеллигентна и умна, обладает богатым воображением. Только умный, творчески одаренный человек мог сконструировать такую изощренную систему ирреальных представлений.

— Сара, кажется, считает, что система была сконструирована для нее.

— Весь мир против маленькой Сары, правильно? Все преследуют бедную, беззащитную девочку. Вы не находите это странным, мистер Хоуп?

— Исходя из того, что говорила Сара…

— Вы не можете допустить, что все утверждения Сары имеют реальную основу, мистер Хоуп.

— Доктор Пирсон, при всем уважении к вашему профессиональному опыту Сара отдает себе полный отчет…

— Кое в чем или во всем, что служит ее системе, — перебил меня Пирсон.

— То же самое может быть сказано о любой нормальной женщине, — запротестовал я. — Что она знает кое-что или все о том, что идет на пользу ее здоровью, благополучию.

— Я упоминал о здоровье, — возразил Пирсон. — Сознание Сары фактически не помогает ее благополучию. Напротив, оно усугубляет ее тяжелую болезнь. Ее склонность к анализу, сила аргументации, знания, интеллект, воображение, бдительность — все работает на приведение в систему мнений и убеждений, что ее преследуют, обманывают, надувают…

— Да, доктор Хелсингер говорил мне об этом.

— И на поддержку дальнейших рассуждений, что та система, которую она сама создала, изобретена для нее другими против ее воли, вопреки ее способности к сопротивлению. Этот феномен, мистер Хоуп, мог бы стать классическим определением параноидальной шизофрении.

— Помогите мне понять это, — сказал я.

— Я пытаюсь вам помочь.

— Возьмем в качестве примера Наполеона.

— Превосходно.

— Человека, который думает, что он — Наполеон.

— О’кей. — Пирсон усмехнулся. — Если вы хотите обратиться к стереотипам, пожалуйста.

Мой партнер Фрэнк как-то заметил, что стереотипы — фольклор истины. Я не сказал об этом Пирсону. Я еще не знал, хочет ли он честно помочь мне. Если Сара права… Но Сару считают ненормальной.

— Индивид, который полагает, что он Наполеон, действительно думает так. Он не подозревает, не ощущает, не сомневается. Человек твердо знает: он — Наполеон.

— Да, это верно.

— Он сознает, что это всего лишь воображение?

— В большинстве случаев — нет.

— Доктор Пирсон… Сара знает о приписываемой ей иллюзорной системе.

— Да, она своими познаниями расширила, обогатила систему.

— Боюсь, что я не понимаю вас.

— Это нелегко понять. Вернемся к Наполеону, если угодно. Если вы попытаетесь образумить человека, который выдает себя за Наполеона, если вы будете доказывать ему, что он не может быть императором, потому что — вот свидетельство о рождении, и в нем черным по белому сказано, что он в действительности Джон Джоунс, вы знаете, что он сделает? Посмотрит на свидетельство и возмутится: «Кто-то изменил имя! Здесь должно быть Наполеон Бонапарт». А если вы будете убеждать его, что никто ничего не менял, что здесь приведены его имя и год рождения, а Наполеон умер в 1821 году, этот человек заупрямится: «Как я могу быть мертвым, когда я сейчас стою перед вами?» О’кей. Если вы скажете этому индивиду, что его собираются увезти из «Убежища», отправить, допустим, на какой-нибудь остров, он тотчас использует эти сведения, вставит их в свою иллюзорную систему. Не Джона Джоунса перевели в другую психиатрическую лечебницу, но его, как Наполеона, отправили в изгнание на Эльбу.

— Мы говорим о разных вещах, доктор Пирсон. Сара знает, в какой системе ирреального мира ей положено пребывать. Она…

— Вы знакомы с Лейнгом? — осведомился Пирсон. — Р. Д. Лейнг. У него есть книга «Узлы».

— Нет, к сожалению, незнаком.

— В книге он приводит серии… Как бы их поточнее назвать… Сценарии диалогов? Во всяком случае, они выражают различные типы поведения и сознания. В одном из них легко угадывается то, что происходит с Сарой. Звучит примерно так:

— Что это значит? — Я пожал плечами.

— Эта модель применима к истории с Сарой. Она знает, какова ее система ирреальных представлений, но не сознает, что живет в этой системе. Она не понимает также, что ее знания, все стороны ее натуры становятся интегральной частью системы, импульсом к ее развитию.

— Во всем этом какой-то двойной смысл, софистика.

— Нет, мистер Хоуп, это не так. Проще простого объявить индивида, который знает о своей убежденности в том, что он является Наполеоном, таким же нормальным, как вы или я. Однако знание никоим образом не влияет на убеждение. Человек по-прежнему считает себя Наполеоном.

— Но Сара не выдает себя за кого-то другого.

— Сара утверждает, что ее отец имел любовную связь с другой женщиной. Этого не было. Сара убеждена, что его неверность лишила ее отцовской любви. И это неправда, фактически он любящий и преданный отец. Сара считает, что она должна быть единственным объектом отцовской привязанности, что она смогла бы заменить его воображаемую любовницу. Она предложила ему… впрочем, может быть, не стоит входить в детали.

— Нет уж, прошу вас, — настоял я.

— Она предложила ему себя. Ее подлинные слова: «Я хочу, чтобы ты пришел, опустился на четвереньки и лизал мою писку, пока я не приму тебя всего».

— Я этому не верю.

— Она повторяла это бесчисленное количество раз — здесь, у меня, своему терапевту. Говорила ли она все это в действительности — другое дело. Но она верит, что говорила. Вы можете прочесть в истории болезни, мистер Хоуп.

— Сара считает, что записи фальсифицированы.

— А, да. Мы все в тайном сговоре, чтобы удержать ее здесь. Ее мать заплатила нам всем — мистеру Риттеру, доктору Хелсингеру, доктору Бонамико, мне, всему медицинскому персоналу в «Убежище». Мы фальсифицируем записи, гипнотизируем Сару…

— Вы гипнотизировали Сару?

— Гипноз не входит в программу ее лечения.

— А что входит?

— Три раза в неделю она встречается с психотерапевтом. Кроме того, мы вводим лекарства т.р.д.

— Что это значит — т.р.д.?

— Извините меня. Три раза в день.

— Вы используете шоковую терапию?

— Этого пока не требуется. На Сару благотворно действуют лекарства, которые мы ей вводим. Вы бы видели ее, когда ее только что привезли! Не думаю, что вы бы узнали в ней ту самую молодую женщину, с которой можно просидеть час или два, наслаждаясь приятной, интеллигентной беседой. Хотя я должен предостеречь вас, мистер Хоуп, это не редкость для параноидальных шизофреников — чувствовать себя спокойно и расслабленно в больничной обстановке, особенно с теми, кто вызывает доверие. Как вы, например. В таком «безопасном» окружении пациент способен ораторствовать часами, без перерыва, проявляя последовательность, эрудицию, а порою и остроумие при условии, что предмет разговора остается нейтральным.

— Сара и я не касались ничего такого, что хотя бы отдаленно могло считаться нейтральным. Мы беседовали об ее отце, его смерти, его завещании. Мы обсуждали мнимую систему галлюцинаций…

— Мнимую? Нет, мистер Хоуп, подлинную. Сара Уиттейкер — очень больная женщина.

— Она не кажется мне больной.

— Ну… — Пирсон развел руками. — Ясно, не такой больной, какой она была, когда впервые появилась здесь. Благодаря лекарствам, которые подействовали. Но поверьте, ей предстоит еще долгий путь…

— Она была тогда другой, не такой, как сейчас?

— Начнем с того — и это типично для параноидальной шизофрении, — что она сразу объявила, что приехала сюда не по собственной воле, что ее привезли силой. Ее поведение…

— Так, собственно, и было, — вставил я.

— Да, но после осмотра, после слушания дела в суде, после того, как ее признали умственно неполноценной. Я уверен, вы знаете, какое было дано заключение.

— Да, все по закону.

— И приговор был справедливым. Ее бы не поместили сюда без причины, мистер Хоуп.

— Она логична и последовательна в своих рассуждениях. Была ли она такой, когда вы приняли ее?

— Абсолютно. Но логика логикой, а содержание ее речей — совсем другое дело.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, разговоры ее вращаются исключительно вокруг заговора, тайного сговора, она утверждала, что не делала попыток к самоубийству…

— Полицейский офицер, который доставил Сару к Добрым Самаритянам, не заметил в ее комнате ни лезвия бритвы, ни пятен крови.

— Доктор Хелсингер видел рану на ее левом запястье.

— Но полицейский офицер обязан замечать такие вещи.

— При всем уважении к нашей полиции доктор Хелсингер куда более компетентен судить о попытках самоубийства. Суть в том, мистер Хоуп…

— Вот мы и дошли до сути…

— Да. Суть в том, что Сара была явно ненормальна, когда поступила к нам. Враждебна, подозрительна, взбудоражена — все симптомы параноидального состояния. Она…

— Допускаю, что у меня были бы те же симптомы, знай, что совершенно нормального меня препроводили в…

— Мистер Хоуп, она не была нормальной. Она больна. Пожалуйста, поймите это.

— Я пытаюсь понять, почему вы так считаете.

— Я пытаюсь убедить вас. Когда Сара поступила к нам, все ее рассуждения сводились к тому, что ее преследуют по ошибке. Она все еще настаивает на своем, утверждает, что разыскивала любовницу отца, — разве это противозаконно? Полиция же охотится за ней, хотя она никакого преступления не совершала. Голоса управляли ею, повелевая найти эту мифическую любовницу — Бимбо, как Сара ее назвала. Голоса требовали отыскать ее, противостоять ей, вернуть деньги, принадлежавшие ей, Саре, по праву, украденные у нее матерью и подружкой отца. Полиция была в сговоре с матерью. Сара же ничего не сделала противозаконного, а полиция схватила ее и поместила в «Убежище» против ее воли.

Возражения ничего не значат для нее. Когда ссылаются на завещание, где только она и ее мать упомянуты в качестве наследниц, Сара обвиняет полицию, изменившую завещание; в подлинном завещании упомянута, мол, также и любовница отца. Ее отец, видите ли, не умер. Как только он обнаружит, где она находится, он приедет и заберет ее, и тогда мы пожалеем, потому что ярость его не имеет границ. Она…

— Сара знает, что ее отец умер третьего сентября, — сказал я. — Она назвала мне точную дату.

— И знает и не знает, мистер Хоуп. Так называемый «Узел» Лейнга. Сара притворяется, что знает все, но голоса твердят ей, что отец все еще жив, и она верит им. Как верит и в свою нормальность… В первые дни своего пребывания здесь она непрерывно галлюцинировала, «виделась» с отцом, разговаривала с ним, умоляла его о сексуальной близости, просила оставить эту женщину, которая украла его любовь, и вернуться домой, в объятия Белоснежки, Королевы-девственницы. Ее девственность — плод ее воображения, мистер Хоуп. Миссис Уиттейкер сообщила здешним терапевтам, что Сара, когда ей было двенадцать лет, имела сексуальный контакт с тренером, который учил ее верховой езде.

В своих галлюцинациях Сара часто путает этого человека со своим отцом — называет обоих Черный Рыцарь. У ее отца, очевидно, были черные волосы, и, хотя ее мать смутно представляет себе цвет волос тренера, соблазнившего Сару, мы убеждены, что и он был брюнет. Она «метит» всех, эта Сара, все занимают место в ее картотеке. Ее мать и загадочная любовница отца — обе Распутные Ведьмы. Ее отец и тренер по верховой езде — Черные Рыцари, как я уже говорил. Марк Риттер, адвокат, — Первый министр, Министр права. Доктор Хелсингер — Склокмайстер, я — доктор Циклоп. Одна из сиделок — Брунгильда, другая — Илзе. После вашего последнего визита Сара и вам приклеила ярлык: Белый Рыцарь.

Мистер Хоуп, я бы хотел внедрить в ваше сознание понимание глубины иллюзорной системы. Она, в сущности, представляет собой сеть взаимосвязанных систем, лабиринт сложных конструкций, по определению Руби Голдберга, самовозникающих, самовоспроизводимых и самосохраняемых. Сара вводит в свою воображаемую систему даже некоторых наших пациентов. У нас есть женщина, которая не страдает галлюцинациями. Но Сара придумала кличку и ей — так же, как и остальным «игрокам» в своей напряженной внутренней жизни. Безобидная старая женщина становится Анной Порнокоролевой. Сара создала для нее иллюзорную, ирреальную систему, в которой Анна выступает организатором киноимперии, стремится завалить Америку лавиной порнографии. Так же, как Сара придумала тайную жизнь своего отца, она сконструировала то же самое для бедной Анны. И все это интегрировала в свою собственную систему. Вы представляете себе бешеную энергию, необходимую для того, чтобы сберечь этот фантастический материал, постоянно воспроизводить его, насыщая новыми деталями? Вообразите, какие нужны усилия, чтобы предстать перед вами вполне разумным существом, жаждущим освободиться из Гробницы Невинности. Гробница Невинности, мистер Хоуп, это наше «Убежище», в котором Сара, Королева-девственница, похоронена заживо и отчаянно сражается, добиваясь того, чтобы выйти отсюда. Вот если бы только Белый Рыцарь помог ей.

Я хранил молчание.

— Прогноз относительно Сары туманен, — заключил Пирсон, — поскольку ее система страшно запутана. Точно нити в декоративной ткани. Пытаешься установить: вот это — одна, а это — другая. Но Сара деловито накладывает новые стежки, прядет все новые нити. И в тот момент, когда мы продвигаемся, разматываем до конца желтый моток пряжи, нам подсовывают зеленый или голубой. Проблема кажется неразрешимой. Вы сказали, она умна, наделена воображением. Да, слишком умна, слишком много фантазии, генерирующей все новые данные, которые закладываются в компьютер и без того перегруженной системы. Скажу вам откровенно, мистер Хоуп: если нам не удастся добиться большего, чем мы уже добились, — лекарства, как вам известно, не исцеляют, — Сара будет уходить от нас все дальше и дальше, в свою особую и, в сущности, враждебную вселенную, которую она создала для себя. Внутренняя логика ее системы ослабнет… галлюцинации станут более частыми… Ее ирреальные представления усложнятся настолько, что ими нельзя будет управлять в прежних рамках. Они станут несовместимыми с ее первичным проектом. Станут довлеть над ней, пока полностью не завершится дезинтеграция личности.

Пирсон, вздохнув, посмотрел на меня.

— Вы окажете Саре очень плохую услугу, поддерживая ее в убеждении, что она нормальна. Сара уже внедрила вас в свою систему, вы стали добровольной жертвой обмана — Белым Рыцарем. Ваша поддержка лишь укрепляет ее иллюзорную систему. Вы помогаете ей уничтожить себя.