Белый камень

26

Это было очень похоже на правду.

Лежа в постели, Бенжамен в который раз обдумывал ситуацию. Возможно, он сам этого не знал — у него вошло в привычку размышлять вслух. И если бы мимо его кельи сейчас кто-нибудь прошел, то решил бы, что послушник читает молитву.

В каком-то смысле это так и было: Бенжамен искал истину, как монах ищет Бога.

— 1213 год: в монастыре двенадцать монахов во главе с аббатом де Карлюсом. 1216-й: приезжает знаменитый брат Лоран, рисовальщик, архитектор, заменив умершего монаха. До сих пор все идет хорошо. Затем одиннадцать монахов умирают, смерти избегает только отец де Карлюс. Почему? Мы не знаем… Если предположить, что суд, о котором говорится в моем документе, действительно имел место в монастыре — ничто не дает нам права утверждать это, — то какую роль он сыграл в этой истории? Замурованный преступник был монахом? Он первая жертва? Но как мог он быть монахом? Тот, кто писал между строк отчетов, упоминал об осужденном в среднем роде… Скорее всего кто-то посторонний… Но что ему здесь было надо и что он совершил, чтобы заслужить такую казнь? А его сообщник? Вот он вполне мог быть монахом… Его поймали? Или ему самому пришлось убивать, чтобы освободить замурованного? Нет! Надо остановиться, — уговаривал себя Бенжамен. — Еще рано думать о возможной взаимосвязи этих событий. Когда? Когда же обитатели монастыря исчезли, испарились, а вместо них появились другие?.. Вероятно, где-то в конце 1222-го или в начале 1223-го, — продолжил он, немного подумав, — потому что, во-первых… после 1222-го мы не находим больше ни одного чертежа брата Лорана. Это ничего не доказывает, но брат Бенедикт прав: когда у человека такой талант, он не может перестать проявляться без веской причины. А смерть — причина веская.

Во-вторых, в 1222-м появился этот Амори… первый заместитель… Это точная дата. Мы не знаем, откуда она стала известна брату Димитриусу, но тот черным по белому записал ее сорок три года спустя.

Что происходило между 1222 и 1226-м? Отец де Карлюс продолжал потихоньку принимать новых монахов вместо прежних. Он подбирал людей… похожих, скажем так, примерно того же возраста, давал им новые имена и обязывал молчать о времени их поступления в монастырь. Как ему удавалось делать так, что никто ни о чем не догадывается? Загадка! Но будем помнить об обете молчания… За год эти люди обменивались парой слов, не больше.

Наступает 1226 год… Отец де Карлюс кончил жизнь самоубийством. Может быть, он не был ни в чем виноват, но считал себя ответственным за произошедшую катастрофу. Но прежде он вызвал к себе того, кто должен был сменить его в кресле настоятеля, и доверил ему какую-то часть тайны. Преемник был выбран не случайно. Амори — человек долга, но очень слабый и суеверный. Отец де Карлюс напугал его и был уверен в том, что тот будет молчать.

Период с 1226 по 1264-й. Долгое правление отца Амори, который сдержал данное слово. Между тем его преемник, отец Димитриус, узнал дату его поступления в монастырь: 1223 год. Утечка информации, не имевшая серьезных последствий, потому что отец Димитриус тогда не имел доступа к «Хроникам» своих предшественников. Он не знал, что существовал другой брат Амори, который проживал в монастыре еще в 1213-м.

1264-й: умер отец Амори. Он не выдержал и дал понять в своем завещании, что всю жизнь хранил некую тайну. Какую тайну? Самоубийство отца де Карлюса, конечно, но было еще что-то… Что?

А мраморный шар? Он точно принадлежал отцу де Карлюсу. Но сам ли он хотел унести его с собой в могилу, или это Амори положил его туда, чтобы навести нас на след?

Бенжамен взглянул на маленький белый шар, который машинально вертел в руках. Он круглый, подумал послушник, и все, быть может, вертится вокруг него.

Круглый и непроницаемый.

Бенжамен закрыл глаза. От этих вопросов у него закружилась голова.

Существовала тысяча возможных версий.

Наутро он вернулся в архив в несколько подавленном настроении, так и не придя к какому-то определенному мнению, перевел несколько папирусов, давно ожидавших своей очереди, но не нашел ничего нового. Хуже того: ему и не хотелось искать.

В полдень отца Антония не было в трапезной. Среди братии чувствовалось какое-то напряжение. Из-под капюшонов, приподнятых для удобства на лоб, блестели встревоженные глаза. Отец-приор, в обязанности которого входило сообщать как хорошие, так и дурные вести и к которому чаще, чем обычно, обращались взгляды насельников, продолжал монотонно читать устав.

У брата Бенедикта, уткнувшегося в тарелку, был недовольный вид, у брата Яна, еще одного любителя покушать, — тоже. С дальнего конца стола брат Сильвен украдкой раздраженно косил на приора.

Аппетита у Бенжамена не было, и он снова начал думать об их вылазке. Может быть, они совершили ошибку.

А вдруг настоятель о чем-то догадался? Решетка? Закрыли ли они за собой решетку?

Отец Антоний появился, когда все уже встали из-за стола. Монахи переглянулись с явным облегчением.

Аббат решительным шагом направился к приору, шепнул что-то ему на ухо, а затем обратился к присутствующим:

— Дорогие братья, — начал он. — Должен предупредить вас… Брат Рене очень плох. Я только что от него. Он сказал мне, что готов покинуть этот мир, не испытывая ни страха, ни сомнения, и желает каждому, когда придет его час, встретить смерть так же спокойно, как он. Я знаю, что нет нужды просить вас поминать его в ваших молитвах. Он просил меня также поблагодарить вас за то, что вы так долго его терпели. Это собственные слова брата Рене. Вы же его знаете!

Монахи стояли, опустив глаза, пытаясь скрыть восхищенные улыбки. Бенжамен высоко оценил молчание, сдержанное достоинство, с которым было принято печальное известие.

В миру смерти боялись, здесь ей доверяли.

Отец Антоний с сожалением отпустил своих подопечных, исполненный чувства, очень похожего на гордость. Его благочестивое и неколебимое стадо пребывало в мире и согласии, а он, пастырь, был счастлив, что все они приняли весть о близкой смерти так, как подобает.

Когда начали убирать со стола, настоятель знаком подозвал брата Бенжамена к себе. Послушник, казалось удивился, он подошел к аббату, стараясь не думать ни о чем плохом.

Отец-настоятель наклонился и, не спуская с него глаз произнес:

— Он хочет вас видеть. Идите, мой мальчик. Идите скорее.