Белый ворон

2

Ход моих мыслей прервал мелодичный звон Маринкиных побрякушек. Быть может, у другого руководителя постороннее звяканье бижутерии вызвало легкое раздражение, но только не у меня. Музыка безопасности — и никаких других ассоциаций. Мне уже несколько раз доводилось присутствовать при метаморфозах особого рода, когда все эти цепочки, браслетики, пояски превращались в грозное оружие, молниеносно отправлявшее на тот свет людей, пытавшихся стать на пути процветания фирмы «Козерог». Во что при этом превращалась сама Марина — вспоминать лишний раз не хочется. Зрелище, как по-матерински заботливая секретарша перерождается в хищную гарпию, — не для слабонервных, пусть даже себя таковым не считаю.

— К тебе посетитель, — сказала Марина.

Я не оставил без внимания ее добренькую улыбку и только потому ответил чуть ли не плаксивым голосом:

— Неужели Костя прервал свое свадебное путешествие, чтобы организовать кому-то третью «скорую»?

Марина решила мне не подыгрывать и молча сотворила на лице вид необычайного равнодушия.

— Хорошо, — заметил я, переворачивая пепельницу с окурками в корзину для мусора. — Это, наверняка, коммерческий директор заявился. Тем более, я предупредил тебя: кроме Сережи, все остальные посетители мне нужны столь остро, как геморрой жокею перед финальным заездом. Интересно, кто мог так плодотворно повлиять на тебя?

— Я ее не знаю, — чуть ли не зевает Марина.

— Тем более.

— Зато я тебя знаю. Разве ты когда-то отказывался от свидания с дамами?

— Молодая, интересная блондинка с ногами, растущими от груди, и голубыми глазами, — деланно возбуждаюсь, потираю ладони, как сексуальная попрошайка перед очередным выходом на обочину большой дороги, и тут же решительно отрезаю:

— Повторяю для непонятливых: меня нет ни для кого. Я встречусь только с Сережей.

Вместо того, чтобы выскочить за дверь и занять перед посетительницей круговую оборону, Марина вытащила из бордовой папки с золотым тиснением «Козерог» фотографию, положила передо мной и заметила:

— Ты, как всегда, почти прав. Только эту блондинку молодой уже не назовешь. Как и тебя.

Я бросил беглый взгляд на фотографию. Действительно, юная интересная блондинка, только вот ног не видно, как и цвета глаз на черно-белом фото. А рядом с ней — молодой и довольно непротивный субъект с хорошо развитым плечевым поясом, нагло смотрящий в объектив с таким видом, будто ему, кроме девушки рядом, по совместительству принадлежало три четверти земного шара.

Господи, когда это было? Да и было ли вообще? Словно все происходило в какой-то другой жизни; от парня этого почти ничего не осталось, потому что он тогдашний и я сегодняшний — это два совершенно разных человека.

Тогда я уже не служил телохранителем Вениамина Горбунова, самостоятельно сшибал какие-то копейки на перепродаже произведений искусства, считая себя чуть ли не самым удачливым в мире. Еще бы, вполне обеспеченный и состоятельный человек по тем временам: машина, квартира, шальные деньги. Для многих пятидесятилетних такое материальное положение казалось вершиной жизненного успеха, которую еще предстоит покорить, если, конечно, повезет. У меня все это было в двадцать пять. И была Оля, единственная женщина, которую я когда-то любил.

Мне казалось, это чувство сохранится навечно, но… В жизни многое происходит гораздо прозаичнее, чем в мелодрамах, и сейчас я уже не испытываю никаких чувств к этой девушке с фотографии, разве что какое-то легкое непонятное раздражение. А ведь и вправду — к чему ворошить прошлое, если это может привести исключительно к потери спокойствия? Но пацан нагло смотрел на меня с фотографии, и я внезапно почувствовал, что, в отличие от Оли, ему я хоть чем-то, но все-таки обязан.

— Так что ты скажешь? — вернул меня к реальности голос Марины.

— Что?

— Примешь ее или нет?

— Приму, — словно сквозь годы протягиваю руку своему небольшому подобию с черно-белой фотографии, тут же не удерживаясь от расстановки всего и вся по своим давным-давно утвержденным местам:

— А как прикажешь поступить, если твоя оборона рухнула?

— Я думала…

— Теперь мне стало окончательно ясно, с кого ваял своего мыслителя Роден… Не обижайся, Марина. Проси. Да, сообрази там коньяк, кофеек, конфетки-бананчики.

— Кофе не получишь, — решительно напоминает секретарша.

— Я сказал кофе, — чересчур спокойно повторяю, и Марина, изучившая меня гораздо лучше собственной супруги, не решается затягивать спор по поводу возможных сердечно-сосудистых последствий из-за маленькой человеческой слабости.

Зачем ты пришла, Оля? Ну уж, конечно, не кусать себя за локти в моем присутствии по поводу того, что много лет назад бартернула меня на своего инженера. Помню, мне тогда было неважно. Даже очень плохо, но… Все что ни делается, происходит к лучшему. Оля, ты поступила верно. В одном только ошиблась. Как ты сказала мне на прощание: «Львом ходишь, а суть какая?» Так я до сих пор львом хожу, как и тот пацан много лет назад, а вы, тогдашние травоядные-парнокопытные, кто поудачливей, в стаи волков прорываться стали, шакалами-гиенами заделаться вознамерились? Да, я уже тогда торговал, хотя считалось это таким позором, еще худшим, чем слушать «Голос Америки» ночью под одеялом.

Где вы сегодня, блюстители той морали? Один точно знаю где. В моем мебельном магазине продавцом трудится, доказывает, как у него голова здорово варит, — и доктора наук в свое время ему не за его распрекрасные свиные глазки дали. А как он кипел чайником по поводу гнусных пережитков, спекулянтов, родимых пятен капитализма. Докипелся, сам таким стал: торгует — дым идет, процент ему капает, за клиентами бегает — пар из задницы валит.

Да, Оленька, львом хожу. Хотя нет. Львы они по земле бегают, а я уже до облаков дорвался, белый ворон, мудрая птица. Знаю я этих львов, любому из них на голову наделать могу. Ну и что лев этот в ответ предпримет? В небо взовьется? Да нет. Ему от земли отрываться опасно. Это на картинах Вальехо львы с крыльями бывают, летать могут. Пусть даже с вороньим пометом между ушей, но все-таки. Для наших львов укорот сверху быстр, как пуля, надежен, словно взрыв. Потому-то лев в ответ на мои действия может только рычать грозно, чтоб шакалы-прихлебатели дрожали, ну разве еще от злости какое-то парнокопытное разорвет. Кто знает, вполне вероятно, что его самого из-за воплей громких охотники на прицел взяли. Сколько только в этом году львов так называемых они безо всяких лицензий отстреляли. Ну и что? Ничего. Львов не поубавилось. Оглянуться не успеешь, как уже шакаленок дешевый, объедками питавшийся, начинает резко головой мотать. Тут же грива вырастает, клыки удлиняются, кисточка на хвосте визитной карточкой прет. Смотришь — опять лев получился. Мишень очередная, трофей удачливых охотников с лицензиями и свободных стрелков-браконьеров.

О том, как все-таки неплохо быть мудрым вороном, пусть необычного цвета, мне не дало домыслить появление Оли. Вернее, сперва в кабинет вплыл настоящий гжельский поднос со свидетельствами моего гостеприимства, затем прозвучала музыка смертоносной бижутерии кустарного производства… Марина оставила нас наедине, я скользнул взглядом по женщине средних лет с пока тонкой сетью морщинок у уголка покрасневших глаз и тихо сказал:

— Присаживайся, Оленька.

— Знаешь, почему я здесь? — как в давние годы сходу взяла проблему за рога Оля, только не было в ее блестящих голубых глазах прежнего комсомольского задора.

Я отрицательно покачал головой, хотя прекрасно понимал, зачем она разыскала меня. Вовсе не для того, чтобы посмотреть, как я выгляжу через столько лет, выяснить, чем живу. Впрочем, наверняка, осведомлена; многие люди, приходящие в этот кабинет считают меня целебнее кремлевской больницы и влиятельней президентов, невиданно расплодившихся на одной шестой части света.

— Ты мне поможешь? — с оттенком утверждения продолжила Оля. Со временем вызывающий тон в устах любого собеседника мне перестал нравиться. И Оля не исключение. Тем не менее наливаю кофе в крохотные фарфоровые чашечки гарднеровской работы и улыбаюсь:

— Конечно, Оленька. Садись, выпей коньяка, успокойся немного.

Мне ничем не хотелось помогать этой абсолютно безразличной для меня женщине, но пацана с фотографии я никогда не смогу вычеркнуть из своей памяти — слишком ему обязан. Зато Ольге этой, полузнакомой… Хоть слово бы какое-то сказала… Да нет. У нее тоже все осталось в прошлом. Поросло травой забвения, чертополохом прожитого.

— Оленька, что же от меня требуется? Операция ребенку за границей или пришла трахнуться по старой памяти?

— Почти не изменился, — коротко выдохнула Оля. — Такой же циник и…

— Прости, пожалуйста. Однако, согласись… Впрочем, неважно… Так что привело тебя ко мне через столько лет? Наверняка, беда. Жила бы припеваючи, на кой дьявол я тебе бы сдался…

Тогда, помню, я не любил, когда она плакала. Сейчас мне это тоже не нравится.

— Извини, — рывком поднялась из кресла Оля. — Я ошиблась дверью.

Возле этой самой двери я успел ее остановить, обнял за плечи и бережно усадил на диван.

— Знаешь, Оля, я несколько раздражительным с возрастом стал, особенно когда не высыпаюсь…

— Значит все у тебя, как тогда? — отказалась от попытки захлопнуть за собой дверь моя бывшая единственная любовь.

— Как тогда, — подтвердил я. — Но сейчас не это важно. Что стряслось, Оля?

— Юру арестовали.

— А это кто?

— Мой муж.

— За что взяли?

— Ни за что, — предельно ясно ответила Оля и снова заплакала.

Понятно. Даже если ее благоверный оставил отпечатки пальцев на ста трупах, Оля, как, впрочем, многие другие, уверена — убивать, грабить, красть может кто угодно, только не близкий человек.

— Тебе нужен адвокат?

— Ему нужен. Я пыталась, но… Я ведь домохозяйка…

— Понятно. Я дам денег на адвоката.

— Да ничего тебе непонятно. Думала, ты хоть немного изменился. Деньги у меня есть.

— Ладно, ты хоть скажи: его задержали или арестовали?

— А какая разница? — непонимающе посмотрела на меня Оля.

Я прикурил сигарету и перевел разговор из теоретической правовой плоскости в нужное направление:

— Так за что захомутали твоего инженера?

— Он уже пять лет не работает по специальности…

— Торгует, значит?

— Откуда знаешь?

— Из жизни. Если он несколько лет не инженерит, а деньги у тебя имеются, значит разбойничает или торгует. За пусть даже потенциального бандита ты бы никогда не вышла. Это я по своему опыту сужу… Рассказывай.

— У него фирма, производственно-коммерческая. «Олли» назвал, в мою честь. Американизировал, безусловно, но ты знаешь, сейчас все так поступают… Да, что я говорю?

— Успокойся. Фирма, как я понимаю, коммерсует, что касается производства, то, кроме денег, она изготавливает собственные прайсы на ксероксе. Чем торгуете?

— Компьютеры, оргтехника, канцтовары…

— … — телевизоры, магнитофоны, — продолжил я. — Нет, Оля. О такой фирме впервые слышу… Ты скажи, что конкретно от меня требуется?

— Нужно освободить Юру! — решительно выдохнула она.

Хорошо сказано. Тем более, что она даже не знает, какое здание нам предстоит штурмовать — изолятор временного содержания или тюрьму. Какие проблемы, дорогая? Сейчас свистну свое войско, изготовлю таран и пойду воевать Бастилию местного пошиба.

— У тебя же есть связи, — утвердительно продолжила она. — У тебя уже тогда они были. Что тебе стоит нам помочь…

Действительно, ничего. Уже полегчало: изготавливать таран из столетнего дуба не требуется. Куда проще снять телефонную трубку и кому-то позвонить. Алло, Василий Гордеевич, как ты себя чувствуешь? Что ты говоришь? Ай-я-яй. Да, геморрой — это не шутки. Знаешь, приложи укроп к заднице и Юру заодно освободи из узилища…

Если серьезно, я могу позвонить многим людям. И мэру, и губернатору, и даже некоторым воронам из моего высокого сообщества. Могу и Вершигоре звякнуть. Он, наверное, уже моего ответа заждался. В самом деле, что стоит начальнику Управления по борьбе с организованной преступностью этого Юру согнать с теплого местечка на нарах и сослать в кресло директора фирмы «Олли»? На первый взгляд, ничего, особенно если я приму его предложение. За такое Вершигора не то что Олькиного благоверного, дюжину рецидивистов тюремного крова лишит. Но это только на первый взгляд.

Кроме Вершигоры, могу звякнуть и прокурору. А главное сказать ему предельно откровенно, не солгав ни на йоту: «Ты благодаря кому прокурором стал? Мэру? И губернатору? Вот и неправильно! На меня молись. Если бы я не застрелил твоего предшественника, ты бы до сих пор у него в заместителях гнил. Это благодаря мне все наоборот — он, в натуре, гниет, а ты стоишь на страже закона. Так что свободу Юре в виде благодарности — и никаких гвоздей. По крайней мере, в крышке твоего гроба».

— Понимаешь, Оля, — мягко рассуждаю вслух. — Есть такое понятие — машина. Она в действии, если кто-то попадает в ее шестеренки, мгновенно маховик не остановишь. Ты автомобиль водишь?

— Да.

Значит, не так уж плохо крутится Юрик, если его домохозяйка механизирована не только кухонными комбайнами.

— Так вот, Оленька. Ты ведь не можешь с ходу перейти с четвертой скорости на заднюю. Нужно сперва остановить автомобиль и лишь затем… Впрочем, если тебе уж так взбредет в голову, ты вполне сумеешь даже на скорости перейти на нейтралку и врубить заднюю. Сама, может, выживешь, а двигателю точно кранты… Оля, эта машина — не автомобиль. Она на самоуничтожение не запрограммирована. Давай поступим так. Я договорюсь с очень опытным адвокатом, если нужно, подключусь сам… Другого пути просто нет.

— Что ты говоришь? Ты хоть понимаешь, где он? Юра в тюрьме, в одном месте со всякими сволочами… Понятно. Ее Юрик, в полубелом воротничке бабки варивший, хороший. Кто по другим статьям срока ждет, ясное дело, гады-паразиты. Жаль менты Олиной точки зрения не разделяют, не содержат Юрика в таких условиях, как царские палачи моего дедушку по кличке Ленин.

— Рябов приедет через десять минут, — напомнила о своем существовании Марина чуть измененным селектором голосом.

— Спасибо, — искренне благодарю ее. — Оленька, извини, но у меня очень важная встреча. Оставь, пожалуйста, свой телефон, адрес. Ты правильно сделала, что пришла…

— Думаешь, мне было легко? — сказала она, оставляя на моем столе визитную карточку. — Просто сейчас все так изменилось. Знаешь, когда-то были у людей друзья, теперь все больше партнеры…

Да, уже в те времена я вел себя так, как они сегодня. Быть может, только поэтому она пришла ко мне. В конце концов самому себе изменять не собираюсь, в том числе — заниматься всякой белибердой вместо того, чтобы окончательно решить: принять предложение Вершигоры или небрежно заметить — оно мне не по душе.

В том-то вся загвоздка, что по душе. Нравится гораздо больше, чем проблема вытаскивания Юрика из того дерьма, в которое он влетел — нисколько не сомневаюсь — по собственной глупости. Знаю я этих бывших инженеров, при одном виде ментов яйца отклеиваются, начинают языком молоть — магнитофон раскаляется.

Так что же сказать Вершигоре, если до сих пор не знаю, почему именно я? Сыграть втемную? Возраст не тот. И ответственность. У меня больше трех тысяч человек трудится, не говоря уже о семье. Я прикурил белую стомиллиметровку «Пэлл-Мэлла» и небрежно бросил зажигалку на стол. Скользнув на полированной поверхности, «ронсон» упал на пол. Поднимая зажигалку с ковра, лежащего возле стола, я заметил: мой офис подвергся атаке насекомых.

Ничего удивительного, многие южноморцы давно расценивают тараканов в качестве самых распространенных домашних животных. Однако это насекомое было куда противнее и опаснее суетливых прусаков. Тех с трудом, но терпеть можно. Совсем другое дело «жучок».