Бенгальские душители

ГЛАВА 1

После погребения. — Письмо и сосуд. — Опять факир. — Похищение. — Бег в неизвестность. — Таинственный дом. — Наедине с телом умершего мужа. — Невиданное действо. — Первые признаки жизни. — Воскрешение из мертвых. — Безумная радость. — Новые опасности.

Как только миссис Клавдия пришла в себя в мрачной лачуге индуса-могильщика, к ней тотчас вернулась присущая ей ясность мысли, и она до мельчайших подробностей вспомнила все, что произошло ранним утром.

За несколько часов до появления на яхте американского консула с сообщением о внезапной кончине мужа она обнаружила у себя в каюте маленький сверток, очутившийся загадочным образом на столике во время ее сна. В крайнем изумлении развернула она его и тотчас поняла, кем он прислан.

Ее взору предстал малюсенький серебряный сосуд великолепной чеканки, инкрустированный драгоценными камнями, — настоящее произведение искусства, свидетельствовавшее об изысканном вкусе мастера. К пробке, также сделанной из металла, был привязан небольшой кусок пергамента с начертанными на нем словами: «Не открывать, не прочитав письма».

Миссис Клавдия взяла лежавший рядом с сосудом конверт, сорвала большую восковую печать с изображенными на ней ладонями с лотосом посередине и с жадностью принялась за чтение послания, тоже, как и записка, написанного на пергаменте. В письме, довольно длинном, каллиграфическим почерком излагались тюремные перипетии ее мужа и содержались пространные наставления, касавшиеся сосуда. И лишь в самом конце упоминалось о необходимости хранить в строжайшей тайне все, о чем здесь сообщалось, и просили не выяснять, каким образом попала к ней эта посылка.

Письмо потрясло миссис Клавдию. В ее голове никак не укладывалось то, о чем узнала. Но было ясно: любое неосторожно сказанное слово могло сорвать смелый план, разработанный бесстрашными и загадочными друзьями.

Ни на что более не надеясь, она полагалась исключительно на индусов, которые взяли их под свое покровительство. И если на кладбище и приключился с ней обморок, то повинно в этом было нервное перенапряжение, неизбежное при данных обстоятельствах, но отнюдь не неверие в обещанное чудо. Хотя, не будем скрывать, во время траурных приготовлений и похорон в душу ее нет-нет, да и закрадывалось сомнение. «А вдруг эти светочи английской медицины правы и мой Жорж действительно мертв? Ведь его не смогли вернуть к жизни даже новейшие научные методы! — с болью в сердце размышляла она. — Да и меня при виде бедного Жоржа охватило такое чувство, будто вижу его в последний раз… Господи, дай мне силы дойти до конца! Сделай так, чтобы случилось невозможное. Или же пусть и меня похоронят в той же могиле».

Но, очнувшись от обморока и увидев склоненные над ней добрые, преданные лица моряков, она преисполнилась решимости:

— Нужно действовать!

И в тот же миг с улицы послышался гортанный голос:

— Мужайтесь, госпожа! Твои друзья с тобой!

В хижину скользнула быстрая и безмолвная тень.

— Факир! — воскликнула графиня де Солиньяк, узнав старого знакомого.

— Пред тобою верный твой раб, — произнес тот, с превеликим почтением опускаясь перед ней на колени. Затем, поднявшись, устремил горящий взгляд на зашедших вслед за ним индусов: — Выполняйте приказ!

Туземцы их было шестеро — с лопатами в руках выкатились в сопровождении факира.

Женщина осталась сидеть на плетеном табурете в компании Мариуса и Джонни. В напряженном ожидании, пока снова не появился факир, прошло четверть часа.

— Соблаговолите следовать за мной, госпожа, — тихо сказал он.

Землекопы только что вытащили из могилы гроб и уже отвинчивали крышку.

И она вновь увидела застывшее тело капитана Бессребреника, освещенное тускло мерцавшими звездами.

— Пора начинать! — почтительно, но твердо произнес факир. — Сосуд при тебе?

— Да!

— Ты хорошо помнишь все, что нужно делать?

— Да!

Факир искусно воспроизвел щелканье соловья. И к ним со всех сторон устремились бесчисленные черные фигуры. Молодую женщину и моряков подхватили сильные, но бережные руки и оторвали от земли.

— Тихо!.. Тихо!.. — предостерегал факир.

Словно летящие тени, пересекли они кладбище, и, воспользовавшись предусмотрительно приставленными лестницами, оказались по ту сторону ограды.

Молодую женщину и моряков по-прежнему несли куда-то в полной темноте, они же не двигались, покорно доверившись индусам. Чтобы не замедлять темп, туземцы, державшие их на руках, часто сменялись. За тот час, что длился этот стремительный бег, расстояние, по-видимому, было преодолено немалое. Лишь под огромными темными деревьями вся эта масса молчаливых, тяжело дышавших людей замедлила движение и, продравшись сквозь заросли и переплетение лиан к низкому, едва различимому строению, остановилась.

Индусы, несшие завернутое в голубой с серебряными звездами флаг тело Бессребреника, миссис Клавдию, Джонни и Мариуса, вошли в распахнутые двери дома. Европейцев, потерявших всяческие пространственные ориентиры и испытывавших сильное головокружение, опустили на толстый ковер. Повсюду горели светильники, и в зале, роскошно убранном в восточном стиле, было ярко, как днем.

— Вы останетесь здесь, — сказал, обращаясь к морякам, факир. — А тебя, госпожа, прошу пройти со мной.

Миссис Клавдия очутилась в сравнительно небольшой комнате. По знаку факира индусы внесли тело капитана, почтительно уложили его на покрытый циновками топчан, стоявший посреди помещения, и тотчас вышли.

— А теперь, госпожа, — произнес факир, — все зависит только от тебя, от того, насколько быстро и четко выполнишь данные мною указания. Сделаешь как надо — и твой муж снова будет с тобой. Здесь ты найдешь все, что нужно. Не бойся: ты под охраной своих верных рабов.

Не дожидаясь ответа, индиец открыл дверь и исчез.

Оставшись наедине с телом мужа, миссис Клавдия призвала на помощь всю свою выдержку и хладнокровие.

Мужественное лицо капитана казалось выточенным из мрамора. Веки были плотно сомкнуты. За приоткрытыми губами виднелись белоснежные зубы. Молодая женщина смотрела на мужа с любовью и надеждой.

— Жорж, любимый мой, или вы оживете, или мы умрем вместе! — прошептала она.

Затем, не теряя времени, американка достала из широкого кармана своего платья серебряный сосуд и поставила его на маленький столик у изголовья топчана, рядом с другими предметами: серебряным подносом с кусочками белого воска, ножом с серебряным же лезвием, стаканами, кувшином с водой и несколькими шелковыми платками.

Следуя полученным указаниям, графиня принялась разминать кусочек воска, затем залепила им себе ноздри, шелковыми платками перевязала в два слоя рот, вытащила из сосуда пробку, вылила в ладонь немного зеленоватой жидкости с резким запахом и стала энергично растирать ею лоб и затылок мужа. Запах становился все сильнее, и если бы миссис Клавдия не заткнула ноздри и не дышала через двойной слой шелка, то, бесспорно, потеряла бы сознание.

Закончив растирание, она поднесла к носу капитана открытый сосуд и начала медленно считать до ста. Сердце ее бешено колотилось.

И вдруг… Но не почудилось ли ей?.. Действительно ли она это видела?.. Или от едких испарений в голове у нее помутилось?.. Ей показалось, что на лице у мужа появился легкий румянец…

Да!.. Да!.. Это действительно так!.. Лицо и в самом деле медленно розовело, заалели губы, ужасающая мертвенная бледность стала пропадать.

Обещанное чудо свершилось! Воскрешение из мертвых произошло!

К графине де Солиньяк вернулась жизнь. Не зря она так надеялась!

Но рано расслабляться. Ведь самое сложное впереди. Малейшая ошибка с ее стороны — и едва затеплившаяся жизнь угаснет!

Отведя сосуд от лица капитана, миссис Клавдия отлила в стакан ровно двенадцать капель таинственного снадобья, добавила туда три ложки воды, и жидкость мгновенно приобрела красивый изумрудный цвет. Затем она осторожно ввела серебряное лезвие ножа между судорожно сжатыми зубами, слегка раздвинула мужу челюсти и маленькой ложечкой, внимательно следя, чтобы ничего не пролилось, стала вливать смесь ему в рот. Эта сложная процедура, требовавшая безграничного терпения и аккуратности, длилась с четверть часа. Бедная женщина задыхалась, взмокла от пота, сердце бешено колотилось, еще немного, и она потеряла бы сознание.

И тут послышался вздох — тихий-тихий, и вылетел он не из груди графини! Капитан вздохнул во второй раз — теперь уже глубже — и в третий, и его отяжелевшие веки дрогнули.

Из груди женщины вырвался радостный крик. Обезумев от счастья, она воскликнула:

— Он жив!.. Жорж жив!.. Слава Господу Богу!

Продолжая следовать указаниям факира, она распахнула окно и дверь, чтобы как можно скорее выветрился запах таинственного снадобья, вытащила из ноздрей воск, сорвала со рта платки и прошла в соседний зал, где находились моряки.

— Верные мои товарищи… мои отважные друзья… идите… Скорее идите сюда… Мой муж… ваш капитан… жив!.. Вы слышите? Он жив! — вне себя от радости говорила она, а Мариус и Джонни, ничего не понимая, смотрели на нее со страхом, опасаясь, уж не впала ли их хозяйка в безумие! Чтобы не огорчать ее, они все же прошли в комнату, где должно было находиться тело их капитана, и остолбенели, не веря своим глазам: тот, кого они только что видели мертвым, сидел на топчане, потягиваясь и зевая.

— Гром и молния и тысяса сертей! — завопил Мариус.

— Дьявол меня побери!.. О, нет-нет! Благослови вас Бог, капитан! — заорал в восторге Джонни.

Оба они — и провансалец и янки — пустились в пляс. А молодая женщина, рыдая, кинулась на шею мужу:

— Жорж, друг мой!.. Любимый!.. Наконец-то мы опять вместе!

Капитан Бессребреник ошеломленно огляделся вокруг.

— Что происходит, дорогая Клавдия? Где я? Если на яхте, то, значит, мне лишь снилось, будто бы я арестован, посажен в тюрьму и закован в кандалы…

— Капитан, — прервал его своим громовым голосом провансалец, — это не сон, все так и было. Больсе того, вы умерли! Англисяне похоронили вас, а мы оплакали… А теперь вы воскресли, вот посему у нас от радости просто все киски перевернулись! Ведь так, Дзонни?

Американец, потеряв дар речи, только кивал головой, губы его кривились в умилении, а козлиная бородка смешно дергалась.

— Тогда я ничего не понимаю, — произнес капитан. — Я заснул, как обычно, в своей камере, в цепях, которыми меня одарили господа англичане, а проснулся здесь, и свободным!

— Да, друг мой, живым и свободным, — сказала сияющая миссис Клавдия. — Я подробно расскажу вам, сколько всего пришлось мне вынести. Я готова была умереть вместе с вами.

— Милая Клавдия, это вам обязан я своим воскрешением?

— О нет! Я лишь послушно и старательно следовала указаниям наших таинственных друзей, чьи возможности поистине безграничны. Один индус…

При этих словах, неожиданно, словно семейное привидение, в комнате возник факир.

— А вот и он! — воскликнула миссис Клавдия.

Вслед за ним вошли три человека. Они внесли туземную одежду, оружие и съестные припасы.

Подойдя к сидевшему на топчане Бессребренику, факир склонился перед ним, сложив приветственно руки, и коротко сказал:

— Господин, ты жив и на воле! Посвященные в сокровенные тайны выплатили свой долг. Но они не считают себя свободными от дальнейших обязательств. У тебя опасные враги. Вскоре им станет известно о твоем воскрешении. Необходимо бежать.

— Но куда?

— Доверься мне, я укрою всех вас в безопасном месте… А теперь торопитесь!.. Скорее переоденьтесь в индийскую одежду…

— О, это восхитительно! — воскликнула женщина, ощутив прилив сил.

— Вот золото, украшения, драгоценные камни, — серьезно продолжал факир. — Несмотря на то, что вы богаты, сейчас у вас ничего нет. Но вы можете тратить сколько хотите: в вашем распоряжении все сокровища пандитов.

— А как же яхта?.. Мой любимый «Бессребреник»? спросил капитан.

— Не беспокойтесь! Англичанам ее не захватить. Если ты не против, то лучший индийский лоцман отведет судно туда, где его никогда не найти.

— Прекрасно, мой славный факир! Джонни, Мариус, идите переодеваться! И мы с графиней сделаем то же самое.

— Господин, — перебил его факир, — надо поторопиться! Дорого каждое мгновение. Знай, всем вам угрожает опасность куда более серьезная, чем та, которую уже удалось преодолеть!

ГЛАВА 2

В индийской одежде. — Слоны. — Рама и Синдия. — В пути. — Чандернагор. — Беспокойство проводника. — Бунгало. — Англичане в пути. — К надежному убежищу. — Засада. — Выстрелы в ночи. — Через джунгли. — Бедный Рама. — Король денег.

Граф де Солиньяк и его жена быстро переоделись в восточные одеяния, принесенные факиром.

Граф надел на голову роскошную чалму из муслина, украшенную ослепительно сверкавшими бриллиантами. Затем натянул короткую, расшитую золотом курточку из белого кашемира и широченные шаровары, на ноги обул красные сафьяновые сапожки, талию обернул алым шелковым поясом. С темной бородкой, черными глазами, смуглым лицом, тонкими пальцами и маленькими ногами он походил как две капли воды на одного из тех юных принцев, которым Англия платит деньги для отвода глаз, чтобы затем, усыпив подачками бдительность, полностью отстранить их от дел[40].

Графиня предпочла мусульманскую одежду, в данных обстоятельствах исключительно удобную, поскольку полностью скрывала ее — от загнутых носков изящных, расшитых жемчугом и золотом туфелек без каблуков и задников до светлых волос, спрятанных под покрывалом, из-под которого видны были лишь глаза.

В соседней комнате переодевались Мариус и Джонни. С тех пор, как они узнали, что капитан жив, их печаль сменилась неудержимым весельем. Они и думать не желали об угрожавших опасностях, и поспешное бегство к черту на кулички казалось им просто забавной прогулкой, чем-то вроде небольшого матросского загула на берегу.

Моряки славятся искусством переодевания — благодаря тому, вероятно, что, странствуя по всему миру, они невольно знакомятся с обычаями и костюмами пародов обоих полушарий. К тому же сама их профессия содействует развитию зрительной памяти и наблюдательности. Так что, вдоволь натешившись, Мариус и Джонни подобрали наконец то, что нужно, и в своих новых одеяниях, которые в Европе сошли бы за маскарадные, выглядели поразительно правдоподобно. Не было больше ни американца, ни провансальца. Вместо них появились два доблестных, внушительного вида мусульманина. Увешанные кривыми турецкими саблями, ятаганами и пистолетами, они производили неотразимое впечатление!

Когда к ним в комнату вошли капитан с миссис Клавдией, моряки отдали честь и гордо выпятили грудь колесом, услышав, как Бессребреник воскликнул в диком восторге:

— Браво, Джонни! Браво, Мариус! Примите мои поздравления! Вы оба просто великолепны!

Мариус, который никогда за словом в карман не лез, тут же ответил с резким провансальским акцентом, никак не соответствовавшим его восточному обличью:

— О, капитан! Это вы — самый нарядный и самый настоящий сын Пророка! Глядя на вас с мадам, мозно подумать, сто перед нами император и императриса Африки, Аравии и Турсии.

Надо сказать, что для человека, столь недавно воскресшего, капитан Бессребреник, отважный искатель приключений, выглядел прекрасно. Он весело расхохотался, и к нему тут же присоединилась миссис Клавдия, — она чувствовала в себе теперь столько сил и энергии, что, казалось, могла бы и на небо взобраться! А Мариус и Джонни просто задыхались от смеха!

Подобное поведение европейцев повергло факира, зашедшего поторопить их, в крайнее изумление. Молчаливый индус не мог уразуметь, как можно предаваться веселью в такой час.

— Тише! Умоляю вас, тише! — воскликнул он в тревоге.

— Да-да, папаса Ворсун, — ответил ему балагур Мариус, — сейсяс мы задраим все люки в трюмы, а язык присвартуем к присалу.

Факир же продолжал серьезно:

— Поскольку местных языков вы не знаете, какое-то время вам придется изображать из себя паломников, давших обет молчания… Помните, что бы ни случилось, — ни слова в присутствии индусов! А теперь скорее в путь… Мы и так уже потеряли слишком много времени.

Европейцы во главе с факиром вышли бесшумно на улицу, и, когда их глаза привыкли к темноте, они разглядели двух огромных слонов. К их спинам толстыми кожаными ремнями были привязаны роскошно убранные и снабженные сиденьями сооружения, видом своим напоминавшие то ли башенки, то ли беседки. Одна из этих башенок, которые местные жители называли «хауда», была покрыта дорогими тканями и предназначалась для капитана и его жены. На другой же вместо крыши был пристроен внушительных размеров зонт для защиты путешественников от солнца и дождя. Взобраться наверх можно было по узким и гибким бамбуковым лесенкам.

У каждого слона на шее сидело по вожатому. В руках у них были палки с железными крюками на концах. Впрочем, прибегают к ним довольно редко, поскольку эти умные животные отлично понимают все, что им говорят.

Вид исполинов настолько поразил моряков, что они забыли все наставления факира.

— Сорт побери, приятель, какая огромная гора мяса!

— Клянусь Богом, это настоящие живые монументы!

— Тихо! — зашипел, словно разъяренная кобра, факир, но затем, сменив гнев на милость, сказал гордо: — Других таких нет во всей Бенгалии! Тот, на котором поедет господин, зовется Рамой, другой — Синдией. Вы сами убедитесь, как они умны, храбры и выносливы. И эти качества сослужат нам большую службу!

Капитан Бессребреник, как человек, знающий цену времени, решительно полез на слона по лесенке. Та гнулась, трещала, но выдержала. Забравшись в башенку, американец позвал жену:

— Клавдия, поднимайтесь, пожалуйста!

Хотя восточный наряд несколько стеснял движения, женщина ловко полезла по лесенке, и когда была уже высоко, капитан Бессребреник ласково подхватил ее под локти и, легко приподняв, усадил рядом с собой.

Неисправимый болтун Мариус, взбираясь на другого слона, заметил:

— Посмотри-ка, Дзонни, приятель! Мы поднимаемся по трапу с правого борта, как офисеры!

Когда все расселись, лесенки убрали и приладили их к крюкам по бокам башенок. Вожатые свистнули, и послушные, отлично выдрессированные слоны двинулись в путь. Впереди шел Синдия.

Животные передвигались широким, ритмичным шагом, со скоростью мчавшихся галопом лошадей, и идти так они могли бесконечно долго.

Вскоре беглецы миновали Дамдам, или Дум-Дум, — небольшой, с пятью тысячами жителей, городок, известный лишь своим арсеналом, где англичане с бессердечием варваров изготовляют разрывные, доставляющие неимоверные страдания пули — дум-дум, но о них мы расскажем попозже.

Было часа два ночи, и до полшестого, когда восходит солнце, следовало как можно дальше уйти от той таинственной и грозной опасности, о которой предупреждал факир.

Мерным, но быстрым шагом, легко преодолевая шестнадцать километров в час, слоны шли дорогой, проложенной вдоль берега реки Хугли, между двумя железнодорожными линиями, одна из которых вела к Дарджилингу, у границы с Сиккимом[41], другая — в Бурдван, откуда, оставляя по пути многочисленные ответвления, устремлялась на крайний запад Британской Индии.

Путешественников покачивало, как на палубе корабля, но они не обращали на это внимания. Граф де Солиньяк и его юная жена полулежа предавались легкой дремоте. Что же касается моряков, привычных к любым условиям, то они давно уже спали сном праведников.

Сами того не подозревая, путешественники оказались в каких-то восьмистах метрах — расстояние, равное ширине Хугли! — от Чандернагора. Сие селение, название которого переводится по-разному — то как «Город Сандалового Дерева», то как «Лунный Город», — один из сохранившихся островков принадлежавшей когда-то Франции обширной территории, воскрешающих в памяти славные и героические времена, связанные с именем великого Дюплекса[42], пытавшегося силой оружия присоединить к своему отечеству эту страну. К середине восемнадцатого столетия здесь вырос довольно крупный порт, принимавший сотни судов, груженных самыми разнообразными товарами. Но со смертью Дюплекса разоренный войной, изолированный от Франции и буквально задушенный английской таможенной службой город потерял значение торгового центра и пришел в упадок. Даже французские суда, и те предпочли расположенную вниз по течению Калькутту, у которой, среди прочих, было еще и то преимущество, что она имела надежные, глубокие стоянки, тогда как толща воды у чандернагорских причалов не превышала трех метров. И теперь он, малозначимый населенный пункт, представляет интерес исключительно как исторический курьез: расположенный в Бенгалии и занимающий площадь всего лишь в девятьсот сорок гектаров, Чандернагор, как и прежде, является колонией Франции, а его население — двадцать три с половиной тысячи туземцев — французскими подданными!

Дельта Ганга, следует заметить, привлекала колонизаторов из разных европейских стран. Например, менее чем в трех километрах от Чандернагора расположен город Чинсура, которым некогда владели голландцы, выгодно продавшие его Англии в 1826 году. Город Хугли, лежащий неподалеку, в полутора километрах вверх по течению реки с тем же названием, был основан в 1547 году португальцами и, как и Чандернагор, знавал лучшие времена. Но затем его захватили англичане, и сегодня о том, что некогда он принадлежал потомкам лузитанов[43], напоминают лишь церковь и Бандельский монастырь — два самых древних памятника христианской культуры в Северной Индии.

У Чинсуры слоны, не замедляя шага, перешли через мост и по дороге, которая вела на восток, углубились в джунгли.

Хотя кругом вроде бы все было спокойно, факир, несмотря на присущее ему хладнокровие, явно был чем-то встревожен. Он то и дело останавливал слонов, спускался вниз и, приложив ухо к земле, внимательно прислушивался. Потом, взобравшись обратно, упорно о чем-то размышлял, в то время как его спутники-моряки безмятежно спали.

Но вот горизонт окрасился в нежно-сиреневый цвет, перешедший в фиолетовый, а затем — и в пурпурный, и небо вспыхнуло алым багрянцем. Всходило солнце!

Одолев за три часа беспрерывной ходьбы пятьдесят километров, слоны привычно, словно лошади у почтовой станции, остановились, тяжело дыша, у внезапно возникшего в этой лесной чащобе подворья.

— Рамнагарское бунгало! — пояснил факир. — Передохнем немного.

Хотя «бунгало» означает на местных языках одноэтажный дом с верандой вокруг, с легкой руки англичан этим словом стали называться и гостиницы при почтовых станциях, известных еще как «дак-бунгало» — «почтовое бунгало». Эти заведения, как правило, мало отличающиеся от постоялого двора или караван-сарая, создавались английскими властями по всем дорогам Британской Индии и процветали довольно долго — до появления железных дорог, взявших на себя часть пассажирских перевозок. Конкуренция со стороны железнодорожного транспорта в положительном смысле сказалась на поведении управляющих этими гостиницами: когда-то чванливые и наглые, они вынуждены теперь держаться куда скромнее.

Некоторые из этих бунгало красивы и удобны, но в большинстве из них, однако, вам придется довольствоваться искореженной железной кроватью или плетеной лежанкой. И пусть вам всегда подадут здесь неизменную курицу с рисом, яйца и кофе, наслаждение от еды вы едва ли испытаете: курица обычно тощая, рис переварен, а яйца несвежие. И если у вас нет с собой припасов, то придется поголодать.

Впрочем, сами англичане, люди практичные и заботливо относящиеся к собственному комфорту, в такое положение никогда не попадают. Отправляясь за счет королевской казны даже в небольшие поездки, они берут с собой посуду, столовое серебро, полный комплект постельных принадлежностей, вина, консервы, туалетные принадлежности, словом, все нужное и ненужное, так что от бунгало им требуется лишь крыша над головой.

Отсутствие комфорта не угрожало и нашим беглецам, хотя подворье, где они оказались, было давным-давно заброшено. Их друзья, несмотря на спешку, успели все же захватить все необходимое и даже такие в данных условиях предметы роскоши, как специально для них предназначенные четыре небольших, но очень удобных матраса. С аппетитом отведав разнообразнейшие блюда, приготовленные индусами, европейцы, еле держась на ногах от усталости, добрели до отведенных им комнат и тотчас заснули в твердой уверенности, что находятся под надежной защитой.

На закате, когда жара спала, они снова двинулись в путь, но теперь уже в западном направлении.

По-видимому, беглецы оставили своих преследователей далеко позади, однако факир по-прежнему то и дело проявлял беспокойство.

— Куда ты везешь нас, друг? — не раз спрашивал его Бессребреник.

— Я обещал доставить вас в целости и сохранности туда, где правят пандиты… В один из древних храмов, что огромны, как города, и где царят мир, покой и благоденствие. Там вы будете в полной безопасности, так как английской полиции ничего не известно о месторасположении святилища, о нем знаем только мы и храним это в тайне с тех пор, как в нашу страну вторглись чужеземцы. В нем нашли прибежище и провели долгие годы, так и не будучи схвачены, многие известные борцы за свободу, хотя английские власти упорно разыскивали их.

— А далеко до него?

— Если поторопимся — четыре ночи.

— Ну что ж, четыре так четыре! — весело воскликнул Бессребреник, который, казалось, уже полностью забыл все те злоключения, что выпали на его долю. Хорошее настроение не покидало и его жену. А ведь им, как и их спутникам, было нелегко. Всю ночь протрястись на спине слона, в тесной башенке-клетушке, — право же, удовольствие не из приятных!

Когда закончилась вторая ночь, беглецы уже удалились от Калькутты примерно на сто шестьдесят километров.

Они находились в пути около четырех часов. Давно пересекли линию железной дороги, связывающую Бомбей с Баракаром, и теперь пробирались сквозь джунгли.

Неожиданно Синдия, шедший впереди, замер на месте. Растопыренные уши и изогнутый хобот говорили о том, что он явно чем-то встревожен. И сколько вожатый ни пытался успокоить его и заставить продолжить путь, умное животное не шелохнулось.

Темноту внезапно прорезала огневая вспышка, прогремел выстрел, и воздух потрясла пальба. Били с близкого расстояния, из зарослей бамбука, росшего по сторонам дороги.

Раненый Синдия затрубил и кинулся вперед. Но и оттуда открыли огонь. Беглецы угодили в засаду!

Судя по сухому треску, несколько пуль попали в деревянные каркасы башенок.

Европейцы, очнувшись от сна, хватились за оружие, но в темноте разглядеть ничего не могли. И им осталось только выжидать, когда же, наконец, начнется рукопашная схватка. И впрямь, не расходовать же зря патроны, если мишенью может служить лишь мгновенная вспышка ружейного выстрела!

Многие женщины в подобном случае разразились бы криками ужаса, стали бы в страхе цепляться за мужчин. Но миссис Клавдия была достойна своего мужа. Она хладнокровно зарядила автоматический карабин и, не выказывая ни малейшего волнения, напряженно вглядывалась в темень.

Снова прогремел залп, и Синдия покачнулся.

— Гром и молния! — завопил Мариус. — Бедняге попало прямо в киль!

— Смелее, парни! Смелее! Они у нас в руках! — раздался чей-то крик, и из бамбуковых зарослей выскочили всадники и окружили слонов.

Разглядев силуэт лошади, миссис Клавдия приложила к плечу ружье и выстрелила.

Раненая лошадь встала на дыбы, словно геральдический конь, и тут же рухнула, придавив собой всадника.

— Браво, Клавдия! — крикнул Бессребреник, в свою очередь разрядив карабин.

К ним присоединились Мариус с Джонни, и на заметавшихся всадников, не ожидавших такого сокрушительного отпора, обрушился адский огонь.

— Проклятье! — завопил кто-то. — Эти чертовы слоны никак не свалятся! А ну-ка, ребята, раздробите им ноги!

«Я уже где-то слышал этот каркающий, как у ворона, голос», — подумал Бессребреник, целясь в сторону говорившего.

Слону с его огромной массой и исключительной живучестью не страшны обыкновенные пули. Чтобы свалить его, нужны пули особо большого калибра и пороховой заряд не менее двадцати граммов. Целить же следует только в ухо, висок или лобную кость — если животное повернулось к вам головой. Но, как отлично знают охотники-профессионалы, слона можно вывести из строя и выстрелом в ногу: стоит ему, раненному в переднюю лапу, попытаться сдвинуться с места, как он тут же беспомощно падает.

Поэтому, услышав жестокий приказ, факир вздрогнул. Если слоны погибнут, то беглецов скорее всего схватят, и виноват в этом, конечно же, будет только он, — во всяком случае, так сочтут члены секты!

— В джунгли, дети мои! — приказал факир вожатым.

Тяжелораненый Синдия ревел от боли, ему вторил Рама, которого пули тоже не пощадили. Но вожатые, не обращая на это внимания, громко кричали и били их крюками, пытаясь завернуть бедных животных направо. И они добились своего: в неистовстве ринувшись на всадников, слоны швыряли хоботом людей, сбивали с ног лошадей и, раздавив, словно соломинки, стволы бамбука, углубились в джунгли.

Теперь впереди был Рама. За ним с трудом следовал Синдия, припадая на раненую ногу и издавая жалобные стоны. Факир понимал, если только слон остановится, он уже не сдвинется с места, и подгонял Синдию, как мог, хотя и знал, что жить тому осталось уже недолго.

Путь пролегал сквозь заросли гигантских кустарников и рощи веерных пальм, коричных и мускатных деревьев. Башенки на слоновьих спинах, оставшись без сорванных ветвями покрывал, занавесок и зонта, выглядели простыми деревянными клетками. Беглецов трясло, бросало друг на друга, и, цепляясь за что попало, они с ужасом ждали, когда, окончательно выбившись из сил, слоны повалятся на землю.

Примерно через час, издав свой последний трубный рев, рухнул Синдия, и факир, вожатый и оба моряка полетели в траву.

Увидев, что его товарищ упал, Рама остановился. Он тяжело дышал, из пасти текла пена.

Вожатый, вскочив на ноги, с плачем кинулся к умирающему слону и, пытаясь обнять его огромную голову, говорил ему что-то ласково.

Бессребреник, между прочим, спросил жену:

— Дорогая Клавдия, не показался ли вам знакомым голос человека, распорядившегося убить слонов?

— Вроде бы… Но я не уверена.

— Ну так вот, этот голос с американским акцентом, столь редким здесь, в английской колонии, принадлежит моему заклятому врагу, тому самому, что претендовал на вашу руку и так и не смог мне простить, что я стал вашим мужем.

— Значит, это Джим Силвер.

— Да. Король денег. Он мстит нам.

Женщина не успела ответить: послышались пронзительные свистки и затем невероятный грохот — свистки паровоза и грохот сталкивающихся, опрокидывающихся и ломающихся вдребезги вагонов!

Первой мыслью капитана Бессребреника и его спутников было сейчас же кинуться к месту катастрофы. Гам наверняка были пострадавшие, нуждавшиеся в срочной помощи, и хотя самим беглецам грозили страшные беды, они стремились по зову сердца выполнить свой долг. Однако ночью джунгли непроходимы, и им поневоле пришлось дожидаться рассвета.

Сидеть в полной темноте, да к тому же в непролазной чащобе, — не очень приятно. Понимая состояние европейцев, факир зажег несколько прутиков и, отыскав при их свете какое-то смолистое дерево и наломав ветвей, развел небольшой костер.

Синдия умирал. Пули буквально изрешетили его, и по крайней мере одна из них, попав в шейную артерию, оказалась смертельной. Но Раме, хотя он тоже был в крови, смерть, по-видимому, не угрожала.

Держа в руке факел, Бессребреник осмотрел у Рамы лапы и нашел, что они в гораздо лучшем состоянии, чем можно было подумать, зная о приказе целиться именно в ноги. Поскольку стреляли пулями малого калибра, они прошли через мышцы, не задев, к счастью, костей. Но одна из ран, в области голеностопного сустава, постоянно кровоточила и причиняла животному острую боль, о чем можно было судить по тоскливым стенаниям. Слон то и дело подымал огромную ножищу и тряс ею, словно кошка, обжегшая лапку.

Миссис Клавдия первой обнаружила эту рану и, охваченная жалостью, обратилась к мужу:

— Жорж, друг мой, как ему, должно быть, больно! Нельзя ли помочь?

— Попробую, — ответил капитан.

ГЛАВА 3

Капитан в роли врача. — Друзья. — К месту бедствия. — Железнодорожная катастрофа. — Под обломками. — Сила, ловкость и ум слона. — Патрик и Мери. — Спасение. — На слоне. — Бегство.

Пока факир с помощью Мариуса, Джонни и вожатого отцепляли ремни, которыми была привязана к спине мертвого Синдии башенка, Бессребреник, попросив жену подержать факел, пытался помочь Раме. Вожатый стоял рядом, стараясь успокоить слона.

Бессребреник погладил Раму по хоботу, который слон то сворачивал, то разворачивал, снял с пояса небольшой ятаган и, поднеся острие к ране, быстрым ударом вскрыл ее. Конечно, граф сильно рисковал: слон мог не понять цели этой столь болезненной операции и в ярости растоптать «хирурга». Миссис Клавдия, опасаясь за мужа, почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица.

Но Бессребреник не без основания рассчитывал на ум славного животного. И когда сталь вонзилась ему в ногу, Рама оглушительно заревел, задрожал всем телом, но с места не двинулся. Из раны потоком хлынула кровь. Введя туда палец, Бессребреник нащупал твердый предмет, в котором угадал пулю. Он долго копался в ране, пока наконец после долгих и мучительных попыток, весь взмокнув, не добился все-таки своего: пуля упала на землю. Возможно, она давила на нерв, тем самым причиняя животному невыносимую боль, так как стоило капитану извлечь ее, как Рама испустил глубокий вздох облегчения. Слон прижал конец хобота к ране, втянул в него кровь и тут же выплюнул. Проделав это несколько раз, он тихонько провел хоботом по лицу, шее и рукам Бессребреника, словно хотел поблагодарить его. Капитан в ответ погладил хобот и сказал слону несколько слов, а тот, насторожив уши, внимательно слушал его, словно стараясь получше запомнить голос друга.

Вожатый был в полном восторге. Теперь Рама может идти так же хорошо, как и раньше, заявил он.

Факир же произнес своим гортанным голосом:

— Господин, ты спас Раму, и теперь он — твой преданнейший друг. Он будет любить тебя всей душой и беспрекословно выполнять любое твое желание.

Занимался рассвет.

Бессребреник и его жена не забыли об ужасном шуме, услышанном полчаса назад и сменившемся зловещей тишиной, и решили немедленно отправиться на место происшествия.

Поскольку Синдия умер, Раме предстояло нести на себе всю группу, а морякам занять места в башенке, первоначально предназначавшейся исключительно для капитана с женой. Мариус и Джонни наотрез отказались сделать это, заявив, что они прекрасно смогут и прогуляться. Но Бессребреник быстро все разрешил:

— Я ведь и здесь ваш командир, как на яхте, не так ли?

— Да, капитан!

— Ну так вот, я вам приказываю взобраться на слона!

И им пришлось подчиниться.

Вожатый Синдии и факир — как и большинство индусов, неутомимые ходоки — пошли пешком. На них были лишь набедренные повязки, и они вертко, словно ужи, проскальзывали сквозь густые заросли.

Как ни торопились путешественники, дорога заняла не меньше часа.

Предчувствия европейцев не обманули их. Действительно произошла железнодорожная катастрофа, к тому же в глубине джунглей, между двумя далеко отстоящими друг от друга станциями, так что рассчитывать на скорую помощь не приходилось.

Наши беглецы первыми прибыли сюда, и перед их взором предстали груды обломков и готовые вот-вот обрушиться бесформенные нагромождения, из-под которых доносились крики, предсмертные хрипы, душераздирающие стоны. Под насыпью, колесами вверх, валялся паровоз. Под ним лежали раздавленные насмерть машинист-европеец и кочегар-туземец. Кое-где растерянно суетились чудом выбравшиеся из вагонов пассажиры, но они, пережив столь сильное нервное потрясение, вряд ли могли кому-то помочь.

Не задаваясь мыслью о том, случайно или по чьему-то злому умыслу произошло это бедствие, Бессребреник, моряки и даже миссис Клавдия, которая не побоялась разодрать в кровь свои нежные руки, принялись, напрягая все силы, разбирать обломки, чтобы кого-то спасти.

Не переставая с остервенением работать, Мариус поделился своими соображениями:

— Посмотрите, капитан… это поест для бедняков… сдесь одни черномасые… ни одного белого…

— Да, действительно!

— И вы только поглядите, капитан, какие они тосие! Вылитые скелеты!

Пока что самоотверженные спасатели вытаскивали из-под обломков только трупы — и в каком состоянии! Костлявые тела, с пергаментными лицами и торчащими ребрами, были расплющены и раздроблены.

А между тем из-под свалившейся между путями платформы неслись пронзительные вопли. Совсем юный, детский голос звал на помощь на чистом английском языке и с такой мольбой, что надрывал душу. Бессребреник и Клавдия бросились туда.

— Держитесь, мы вам поможем! — крикнул капитан.

Конечно, даже приподнять край платформы, несмотря на всю свою силу, он не смог.

— Джонни!.. Мариус!.. Скорее сюда! — позвал Бессребреник.

Но хотя они взялись теперь за дело втроем, платформа осталась недвижной.

А детские крики не прекращались, но слышались они все тише и тише:

— На помощь!.. На помощь!.. Ради Бога!.. Я задыхаюсь!.. Брат!.. Спасите моего брата!.. Патрик!.. Патрик!.. Ответь мне!.. Он молчит!.. Он меня уже не слышит!.. Патрик!.. Это я… Мери!.. На помощь!.. Я умираю!.. Помогите!.. Господи!.. Не оставляйте нас…

От этих душераздирающих возгласов сердце миссис Клавдии разрывалось. Она упала на колени, в отчаянии ломая руки, из глаз ее лились слезы.

И тут Бессребреника осенило:

— Ко мне, Рама!

Услышав свое имя из уст белого человека, который так помог ему, славное животное, крайне осторожно и вместе с тем ловко переставляя среди обломков свои ноги, тотчас подошло. Бессребреник, нежно погладив слона по хоботу, показал на платформу и сделал вид, что хочет поднять ее.

Рама запыхтел:

— Уф-ф!.. Уф-ф!.. Уф-ф!

Затем внезапно сморщил лоб, подобрал уши, и в его умных глазках загорелся огонек: он понял, чего ждут от него. Медленно, не торопясь, слон подсунул хобот под край платформы и понемногу, словно домкратом, начал приподнимать ее. К гибнущим детям тотчас ворвался поток воздуха и света.

— Держитесь! — кричал Бессребреник. — Держитесь!

Нагнувшись, капитан разглядел под платформой, которую Рама держал под углом в сорок градусов, простертое между рельсами детское тело. Вытащив ребенка, он отдал его Мариусу:

— Поосторожнее, дружок!

Красивый мальчик был без сознания, с покрытым мертвенной бледностью лицом.

Бессребреник снова нырнул под платформу и, идя на жалобные крики, нашел девочку, которую тут же передал жене:

— Позаботьтесь о ней, моя дорогая.

У очаровательной девочки — прелестные светлые волосы и большие голубые глаза. Но в волосах — пыль и песок, а глаза покраснели от слез и выражали только ужас и страдание. Она совсем лишилась голоса и, неясно слыша чью-то взволнованную речь и смутно ощущая ласковое женское присутствие, смогла лишь шепотом, да и то с большим трудом, выразить свою признательность:

— Благодарю вас, госпожа… Благодарю… И, пожалуйста, спасите моего брата!

Так как больше под платформой никого не оказалось, Бессребреник сказал по-французски слону:

— Хорошо, Рама, теперь отпускай.

И тот, словно понимая этот язык, потихоньку опустил тяжелое сооружение.

Дружески похлопав по хоботу сильного и верного друга, капитан подошел к мальчику, чтобы помочь жене, пытавшейся привести его в чувство. Миссис Клавдия поднесла к ноздрям ребенка флакон с солями, который всегда носила с собой, капитан принялся растирать ему виски и руки. Но все их усилия не дали результата.

Девочка зарыдала.

— О госпожа, неужели мой брат… мой Патрик… умрет! — горестно восклицала она. — Нет, это невозможно… Мы и без того уже столько настрадались!

— Успокойтесь, дитя мое, — с необыкновенной нежностью ответила ей женщина. — Ваш брат будет жить… Мы поставим его на ноги.

— Вы такая добрая! Как нам отблагодарить вас!.. Только подумайте, госпожа, мы остались одни… Восемь дней назад убили нашу мать…

— Бедные дети! — прошептала женщина, и на глаза ее навернулись слезы.

— Мы хотели в этом поезде, для беженцев, добраться до Пешавара, где наш отец служит офицером в полку шотландских горцев.

Миссис Клавдия понимала, до какой степени нищеты должны были дойти эти дети, чтобы ехать вместе с умирающими от голода туземцами.

Мери, тяжело вздыхая, продолжала рассказывать:

— Хотя поезд шел едва-едва, почему-то все же сошел с рельсов… Мы с братом почувствовали сильный толчок и кинулись друг другу в объятия, думая, что пришел конец… А потом я потеряла сознание.

— Мужайтесь, дитя мое, — сказал девочке капитан. — Можете не сомневаться, эта катастрофа, которая, увы, привела к гибели стольких людей, — последнее злоключение, испытанное вами. Судьба и так была несправедлива!

Внезапно к ним подбежали факир с моряками и вожатыми, которые только что немного дальше разбирали обломки, пытаясь спасти еще остававшихся в живых людей.

— Тревога, сахиб!.. Тревога! — кричал факир.

— Что случилось?..

— Приближается аварийный поезд. А в нем саперы, полицейские и наверняка представители судебных властей…

— Ну, тогда разумнее всего скрыться, — сказал Бессребреник. — Они слишком хорошо меня знают!.. Но что делать с детьми?

— И вы еще спрашиваете, друг мой? — взволнованно произнесла графиня. — Конечно же, взять с собой!.. Посмотрите, мальчик только-только приходит в себя.

Патрик действительно чуть заметно приподнял веки и еле слышно вздохнул.

— Он жив! Жив! — вскричала Мери, схватив лихорадочно миссис Клавдию за руку.

— Скорее!.. Скорее! — повторял факир, окидывая детей странным взглядом.

Бессребреник понимал, что грозило ему, если его узнают. Легко, словно перышко, подхватив Патрика, он тотчас взобрался по лесенке, которую факир приставил к слону, и с превеликими предосторожностями уложил мальчика в башенку.

— Теперь ваша очередь, дитя мое, — сказал капитан Мери. — Сможете ли вы подняться сами?

Мери, энергичная и решительная, как истинная дочь солдата, огромным волевым усилием заставила себя встать на ноги и вскоре была уже рядом с братом.

Затем на слона поднялась миссис Клавдия, за ней — Мариус с Джонни и вожатые.

В башенке, на их счастье довольно прочной, как говорится, яблоку было негде упасть.

Погонщик свистнул, и Рама, словно понимая, что его друзьям грозит страшная опасность, со всех ног ринулся в джунгли.

ГЛАВА 4

Индийские касты. — Собратья. — Бесправие человека, изгнанного из касты. — Пандит Биканэл. — Ненависть к бывшим братьям по касте. — На службе у англичан. — Король денег. — Человек, который вечно торопится. — Джим Силвер жаждет мести. — Ценою злата. — Охота. — Неудавшееся нападение. Итак, все сначала!

В жизни Индии до сих пор исключительно большую роль играет кастовая система, из чего можно сделать логически верное заключение, что она — классический пример страны, где все еще фактически сохраняется рабство.

Англичане приложили немало усилий, чтобы покончить со складывавшейся на протяжении тысячелетий кастовой иерархией, но, хотя им и удалось завоевать Индию, в этом они не преуспели, и страна, как и прежде, живет по своим законам. Несмотря на многократно провозглашаемое равенство всех подданных Британской империи, верные традициям и находящиеся в плену предрассудков туземцы, судя по всему, не собираются отказываться от кастовой системы, сколь бы жестокой она ни была.

В принципе, основных каст всего четыре: брахманы, или жрецы, кшатрии воины, вайшьи — торговцы и земледельцы и шудры — слуги. Но эти четыре больших класса подразделяются на бесчисленное множество более мелких каст или подкаст, разобраться в которых практически невозможно. Каждая из этих групп, даже последняя из последних, обладает определенными привилегиями и пользуется определенным уважением.

Но есть еще одна группа населения, на которую сказанное выше не распространяется. Само название ее вызывает мысль о жестокой несправедливости и беспросветной нищете и преисполняет нас глубоким сочувствием, увы, небезосновательным. Это парии. И хотя эту группу называют нередко кастой неприкасаемых, в действительности она не является подразделением ни одной из вышепоименованных основных каст и в силу этого, строго говоря, не входит в кастовую систему как таковую.

Само понятие «пария», которое и у нас, по аналогии, приобрело столь печальное значение, происходит, как утверждают филологи, от слова «пара», которое в санскрите, как и в греческом языке, имеет значение «вне», или от тамильского «парейерс» — «вне класса». Следовательно, по сути, парии составляют класс тех, кто не принадлежит ни к какому классу.

Это люди проклятые, покрытые позором, «нечистые» до такой степени, что даже малейший, пусть и невольный, контакт с ними требует очищения путем чтения молитв и совершения обрядов. Отвращение к ним столь велико, что даже жрецы, эти «дважды рожденные», никогда не решатся приблизиться к ним на длину палки, даже если и захотят их ударить.

Парии — это жертвы крайнего бесправия, физического насилия и жестоких гонений, которым в Европе подвергались только в эпоху средневековья, да и то лишь преданные по приговору церкви анафеме. Но эти последние, в случае отмены приговора, снова могли занять прежнее место в социальной структуре, поскольку изгнание из общества не имело безусловно вечного характера. Индиец же, имевший несчастье родиться парией или стать им потом, до конца дней своих носит это проклятие.

В свете вышесказанного излишне говорить, что нет для индуса большего несчастья, чем быть изгнанным за тот или иной проступок из своей касты и, таким образом, пополнить ряды этих отверженных.

Одним из таких изгоев и был пандит Биканэл, происходивший из древнего знатного брахманского рода. Он обладал всеми мыслимыми и немыслимыми пороками, какими только может похвастать житель Востока, и, чтобы иметь возможность самозабвенно предаваться утехам, не останавливался ни перед каким преступлением. Но в один прекрасный день брахманы изгнали его с позором из своей касты, и он в глазах всей нации стал парией. Случай среди брахманов довольно редкий, хотя и не единственный.

Человек, оказавшийся в подобном положении, нередко предпочитает такому унижению добровольную смерть. Но у Биканэла свои обо всем представления. И если он был исключительно «современным» брахманом, то стал еще более «современным» парией. Будучи твердо уверенным в том, что жизнь — вещь прекрасная и расставаться с нею надо как можно позже, он подумал о том, что неплохо было бы поставить свой ум и смекалку на службу англичанам и, таким образом, постоянно иметь достаточно средств для удовлетворения греховных страстей. И поскольку англичане без предубеждения относятся к оказавшимся вне касты, он смело предложил им свои услуги.

Брахманы являются хранителями самых страшных тайн и располагают обширнейшими сведениями о жителях этой загадочной страны, которую победители смогли поработить, но не переделать на свой лад. Поэтому власти с готовностью ухватились за-предложение Биканэла, тем более что подобные удачи редко выпадали на долю англичан.

У Биканэла спросили, чего он хочет. Он ответил:

— Большое жалованье и место в полиции.

Когда того требуют интересы, англичане не торгуются. Биканэлу тут же положили генеральское жалованье и взяли его в тайную полицию, чтобы использовать для особых поручений. Теперь он мог совершенно безнаказанно предаваться порокам и претворять в жизнь гнусные планы отмщения.

Известно, что прирученный зверь нередко становится врагом своим оставшимся на свободе собратьям. В качестве примера можно сослаться на лошадей и слонов, которые, подчиняясь человеку, без колебаний принимают участие в охоте на своих сородичей, проявляя к их судьбе полнейшее безразличие. И стоило лишенному брахманского звания пандиту Биканэлу оказаться на службе у англичан, как он тотчас бросил вызов всем индийским кастам и в первую очередь брахманам, вызывавшим у него особо жгучую ненависть. Движимый этим чувством, отверженный индиец оказывал своим хозяевам немалые услуги, за что они ценили его все больше и больше.

С дьявольской ловкостью входил он в доверие к местным жителям, выведывал обо всех их делах и помыслах. Ему не составляло никакого труда принять любое обличье и проникнуть туда, куда остальным вход был закрыт.

Вскоре он стал тайным советником при начальнике полиции, чья работа с этих пор удивительнейшим образом облегчилась.

Когда произошла ужасная трагедия, унесшая жизнь герцогини Ричмондской, Биканэл возликовал. Теперь он имел возможность излить злобу на своего бывшего собрата, пандита Нарендру, а заодно и поглумиться над всеми индусами, вне зависимости от того, к какой касте они принадлежали. Это по его подсказке судья постановил предать осквернению останки осужденного, хотя сами англичане никогда бы не додумались до столь бессмысленного и опасного поступка. Но из-за непредвиденного вмешательства Бессребреника в ход событий замысел не был доведен до конца, что привело Биканэла в бешенство и сделало его смертельным врагом благородного американца. Когда же этот изгой узнал, что пандиты взяли капитана под свое покровительство, то возненавидел его еще пуще.

Стечение обстоятельств благоприятствовало парии. В тот самый день, когда Нарендра нанес роковой удар, к Биканэлу явился некий джентльмен, представившийся под несколько необычным именем — Король денег. На вид ему было лет пятьдесят. Длинный, костлявый, нескладный, с несвежим цветом лица и пучком жестких седоватых волос на подбородке, он изъяснялся короткими, отрывистыми фразами, словно человек, который страшно торопится. По этой внешности, как и по гортанному акценту, придававшему своеобразие его речи, в нем можно было безошибочно признать типичного янки.

— Я Джим Силвер, — без всяких предисловий заявил гость. — Король денег… американский гражданин… Стою двести миллионов долларов… Вот записка от вашего начальника… читайте… быстрее.

— Но, милорд…

— За титулы не плачу… не лорд… плачу за услуги… очень много…

— Чем могу служить вашей милости?

— Капитан Бессребреник… Нефтяной король… американский гражданин… мой враг… выиграл у меня два миллиона долларов… женился на женщине, которую я любил… Хочу… чтобы он исчез… навсегда… хочу… жениться на его вдове.

— И рассчитываете на мою помощь, не так ли, милорд?

— Вам так нравится называть меня милордом?

— Американский король в Британской Индии не может иметь звание ниже лорда.

— Отлично! Да, я рассчитываю на вас. Чего вы хотите за вашу помощь?

— Прежде всего безнаказанности за все те маленькие грешки, которые мне придется совершить…

— Безнаказанность обещаю… власти дали слово… Сколько желаете?

— Но… много… много…

— Я дам… больше… Миллион долларов… в тот день, когда Бессребреник… будет мертв и я женюсь на его вдове.

— Ах, сударь! Вы действительно настоящий лорд! — воскликнул полицейский, пораженный размером суммы.

— Согласны?

— Конечно! Но потребуется кое-что на текущие расходы…

— Не беспокойтесь, вот чек на сто тысяч долларов в Национальный банк.

— Благодарю вас, милорд! И где же сейчас находится этот супостат?..

— Плывет сюда на своей яхте, носящей его имя — «Бессребреник». Уже заходит в Хугли… Этой ночью будет в Калькутте.

— Вы уверены?

— Это так же точно, как и то, что я его ненавижу. Плавает для собственного удовольствия… Потерпев кораблекрушение, длительное время провел на одном из островов в Тихом океане… Сентиментален… Побывал в Океании… Австралии… Малайзии… Проплыл Малаккским проливом… Хочет побывать в Индии… Но найдет здесь могилу! Повсюду мои агенты… Сообщают о его передвижении… Достаточно сведений?

— О да, милорд! У меня есть несколько часов, чтобы изучить это дело, составить план действий и предпринять соответствующие шаги.

— Очень хорошо! В том, что касается деталей, полагаюсь на вас… Для меня главное — смерть Бессребреника… Способы я не обсуждаю… я их оплачиваю!

— Милорд будет доволен.

— Живу на Стренд-роуд, вилла «Принцесса»… Являйтесь туда три раза в день или присылайте донесения. До свидания!

Странный, зловещий субъект сплюнул табачную жвачку, которую пережевывал с каким-то омерзительным сладострастием, извлек из кармана отвратительного вида морковку, в черных кольцах грязи, открутил хвостик, с хрустом раскусил ее, засунул за щеку и, широко шагая, с важным видом удалился.

Оставшись один, Биканэл предался размышлениям. Не сомневаясь в том, что игра стоит свеч, он обдумывал, как получше выполнить задание. Брахман, ставший парией, был мастером своего дела. Подобно актеру, который работает над ролью, он попытался, как говорится, влезть в шкуру Короля денег и, призвав на помощь свое богатое воображение и интуицию, весьма в этом преуспел. Он сумел внушить себе, что этот Бессребреник, которого он не знал и никогда в жизни не видел, — его смертельный враг, и стал ломать голову над тем, как расправиться с ним быстро и наверняка. Он решил, что лучше всего выдать Бессребреника за русского шпиона, которому могущественный сосед платит за то, чтобы он разжигал рознь на афганской границе, подстрекая племена афридиев к священной войне против неверных. Такие уловки всегда проходят в стране, находящейся в состоянии войны, тем более когда война не приносит удачи. Людям свойственно искать козла отпущения и в своих промахах винить других, и представители властей или военного командования не являются исключением.

И пока яхта Бессребреника медленно поднималась вверх по Хугли, а ее владелец приветствовал, проходя мимо Даймонд-Харбора, английский флаг и восторженно думал о том, что наконец-то увидит Индию, эту загадочную страну, Биканэл строчил подлый донос, по которому капитан и будет арестован, лишь только яхта подойдет к причалу.

Негодяю везло! Вы помните о благородном поступке Бессребреника, спасшего индусов, когда те ценой собственной жизни пытались вырвать у реки Хугли оскверненные останки Нарендры. Если этот факт умело использовать, да еще присовокупить к нему донос, то Бессребреник со своей компанией будет выглядеть в глазах английских властей далеко не лучшим образом.

Правда, из схватки, короткой, но яростной, капитан вышел победителем. Но Биканэл не думал сдаваться. После долгих размышлений он наконец понял, как удалось тому выбраться из ловушки.

Бессребреник, поедая пищу, которую принес ему слуга-индус, проглотил, сам того не ведая, одно из тех таинственных снадобий, о существовании которых знают лишь немногие посвященные. Один из тех ядов, что совершенно неизвестны европейцам и прибегать к которым столь опасно, что делать это можно лишь в самых крайних случаях.

К счастью для беглецов, Биканэл догадался об этом слишком поздно, уже после похорон, на которых присутствовал лично, чтобы доложить потом Королю денег:

— Я сам видел, как вашего врага опустили в могилу.

Крайне удивившись, что вдова со своими спутниками не уходит с кладбища, он стал терпеливо ждать, затаившись во мраке. И увидел, как могильщики выкопали гроб и унесли тело капитана. Стараясь ничего не упустить, он бежал следом за таинственным отрядом, углубившимся в окружающие Калькутту джунгли, и оказался одновременно с ним у загадочного здания, где свершилось невероятное воскрешение Бессребреника. Затем появились двое слонов, и когда к ним подошли переодетые капитан с женой и моряки, Биканэл понял, что его — да и не только его, но и полицию, верховный суд и высшие власти, — попросту обвели вокруг пальца и что теперь придется начинать все сначала. Дождавшись их отъезда, он вернулся в город, бормоча себе под нос:

— Неплохо проделано, Берар!.. Да, проделано великолепно! Но мы еще встретимся с тобой, приятель, и я докажу, что не тебе со мной тягаться!

Вместо того чтобы тут же доложить обо всем в полицию, он велел вознице ехать к вилле «Принцесса».

Король денег, к которому направлялся Биканэл, не сомневался в том, что дело уже сделано, и, рассчитывая стать вскоре супругом миссис Клавдии, был на седьмом небе от счастья. И вдруг — ужасное сообщение:

— Бессребреник жив и на свободе! И сейчас вместе с женой и двумя моряками удирает отсюда.

Задыхаясь от ярости, Король денег прорычал:

— Проклятье! Вы… вы его упустили!

— А что бы вы сделали на моем месте?

— Пристрелил!

— И его телохранители тут же растерзали бы вас. С этими парнями шутки плохи, могу вас уверить!

У Короля денег от злости перехватило дух, лицо стало багровым, глаза налились кровью. Он расхаживал огромными шагами по комнате, сжав кулаки, изрыгая проклятья и швыряя все, что попадалось под руку. Биканэл невозмутимо наблюдал, как этот уродливо-комический субъект изливает свою желчь. А когда увидел, что тот начал успокаиваться, произнес:

— Ничего еще не потеряно, напротив, я считаю, что так даже лучше!

— С чего бы это?

— Теперь у вас появилась возможность собственными глазами увидеть мертвое тело врага. На сей раз это действительно будет труп!

— Вы ведь сказали… удрал? Как найти?.. Индия… огромна. Поиски бесполезны… Иголка в стоге сена!

Биканэл засмеялся:

— Беглецы на двух слонах — это не иголка! Не пройдет и нескольких часов, как мы непременно нападем на их след, а там останется только выбрать удобный момент — и они наши!

— Поставите в известность власти?

— Нет… лучше не надо… Предпочитаю действовать самостоятельно… Начальство всегда ставит палки в колеса…

— Я другого мнения. Необходимо получить официальные полномочия, чтобы мы могли располагать солдатами и даже, при определенных обстоятельствах, пользоваться практически неограниченными правами. Но сделать это я могу лишь в том случае, если расскажу всю правду. Вам нечего волноваться: хотя власть моя будет поистине беспредельна, я употреблю ее исключительно в ваших интересах… Когда начнется охота?

— Через пару часов.

— Я отправлюсь с вами.

— Вы, ваше сиятельство?

— Да! Я отлично разбираюсь в следах… как ковбой с Дикого Запада или аргентинский зверолов… Я — человек действия!.. Не какая-нибудь канцелярская крыса… Заработал миллионы… не в бирюльки играл… Черт возьми!.. Увидите меня в деле!

— Хорошо, договорились! Если господин решил сам участвовать в операции, то она лишь выиграет от этого.

В полицию Биканэл сообщил только самое необходимое — о том, что Бессребренику помогли бежать. Ему были поручены поиски и предоставлены самые широкие полномочия. Он сам отобрал людей и не теряя времени отправился на охоту, как выразился Король денег.

Обнаружить следы беглецов было нетрудно, тем более что они особенно и не прятались, полагаясь на свои одеяния, до неузнаваемости изменившие их облик.

Биканэл и Джим Силвер, сопровождаемые конным отрядом, шли за ними по пятам и, пока те отдыхали в бунгало, обогнали их, чтобы успеть устроить засаду. План у преследователей был прост: поубивав слонов, захватить беглецов живыми.

Те же чувствовали себя в полной безопасности, чему в немалой степени содействовала их твердая уверенность в том, что англичане считают Бессребреника навеки погребенным в могиле. Они беззаботно продвигались по затерянной в джунглях дороге, совершенно не подозревая о нависшей над ними опасности.

Джим Силвер, человек, привыкший ко всеобщему повиновению, решил, несмотря на советы Биканэла, ускорить развязку, так как этому грубому и резкому янки претили все эти выжидания, входящие в боевой арсенал жителей Востока.

Неудача с вылазкой не обескуражила Короля денег:

— Небольшая пристрелка… Проба сил… Бессребреник — хороший игрок… Противник, достойный меня… Ну что ж, начнем сначала!

ГЛАВА 5

Отчаянное бегство. — Мадемуазель Фрикетта. — Лагерь. — Бедный пес! — Болезнь Мери. — Факир. — Тропическая лихорадка. — Смертельная болезнь. — Лекарство, неизвестное белым. — Ненависть к англичанам. — Отказ. — Душитель Берар. — Факир сдается. — Убийца в роли спасителя.

Хотя беглецы давно уже были в джунглях, слон не сбавил темп и, ритмично переставляя огромные ноги-тумбы, уверенно преодолевал километр за километром, унося своих друзей все дальше и дальше от злосчастной железной дороги.

Иногда деревья расступались, и тогда взору путешественников открывалось поле. Чуть поодаль виднелась деревенька — жалкие соломенные хижины, среди которых бродили хилые ребятишки и еще более отощавшие и жалкие на вид домашние животные. Валявшиеся в грязи буйволы, завидев слона, отбегали в сторону, задрав хвосты, шумно дыша и угрожающе выставив рога.

А славный Рама, по-прежнему не разбирая дороги, несся по крохотным крестьянским участкам, топча посевы хлопка, конопли, мака и сахарного тростника! Он без всяких угрызений совести вторгался на покрытые илом рисовые поля, разбитые небольшими земляными валами на ровные квадраты, и по пути с явной радостью выдирал восхитительный пучок ярко-зеленых стеблей, которые тут же поедал с нескрываемым наслаждением. Слону везло больше, чем его хозяевам, чьи запасы пищи давно иссякли. Но питался он, увы, за счет крестьянина, который вечно несет на своих плечах все тяготы войн, нашествий или мародерства.

Путники почти все время молчали: им было тесно, жарко и вообще неуютно. Один Мариус, не обращая внимания на духоту, иногда произносил что-нибудь со своим провансальским акцентом, чем несколько оживлял обстановку.

— Ах, капитан… ну и молодцы мы все-таки… — сказал он как-то.

— Продолжай, Мариус, — поддержал его Бессребреник, которого всегда забавляли шутки боцмана.

— Вот я думаю, заль, сто нет с нами мадемуазель Фрикетты!

— Да, Мариус, вы правы, — вмешалась миссис Клавдия. — Нам действительно очень не хватает нашей дорогой Фрикетты. Что-то она сейчас поделывает?

— Долзно быть, она сейсас зивет в Паризе, у родителей, дозидается, пока консится война на Кубе и она смозет выйти замуз за своего кузена Роберта. Да она себе локти кусать будет, сто не отправилась с нами путесествовать по миру, когда вы пригласили и меня, и ее. А ведь ей осень хотелось отправиться в плаванье на «Бессребренике», том самом, на котором с нами произосло то незабываемое приклюсение, у берегов Кубы… когда другой «Бессребреник», тоже корабль, но воздусный, — диризабль — спас нас. А она, — нате вам! — побоялась огорсить своих родителей… Она ведь только вернулась, только успела выздороветь… Мама сделала все, стобы доська осталась с ней… И к тому зе, Фрикетта сситала, сто это путесествие будет скусным! Да, нисего себе, скусное!.. Ха!.. Ха!.. Ха!.. Битва с кокодрилами… вас арест… серные сарфы тхагов, задусенные… васа смерть… васе воскресение… бегство… встреса с этими сюдесными ребятами… И подумать только, сто когда я буду рассказывать об этих невероятных происсествиях, все будут думать, сто это россказни старого морского волка… Ах, как бы мадемуазель Фрикетта была довольна, если бы была с нами!

Все посмеялись над этими шутливыми словами, которые, хоть и в столь необычной форме, наполнили их души волнением при воспоминании о милой их сердцам Фрикетте. А тем временем славный Рама несся вперед, в неизвестность, и их все так же трясло и подбрасывало, отчего нестерпимо ломило все тело.

Но им все-таки пришлось остановиться недалеко от какой-то деревни, так как день близился к концу, а у них не было ни воды, ни пищи. Отправив в селение за съестными припасами факира и оставшегося без дела вожатого Синдии, капитан решил разбить лагерь.

Хотя Патрик и Мери чувствовали себя отвратительно, они ни разу за время пути не пожаловались. Но было видно, что им нелегко.

Особенно тревожило состояние Мери. Лицо у нее было красным, как при высокой температуре. Бедная девочка едва держалась на ногах, явно находясь в предобморочном состоянии, и, как только Мариус и Джонни развернули матрасы, она без сил рухнула на один из них.

Сев рядом, миссис Клавдия приподняла ей голову и увидела, что Мери вся горит. Ласковая и деликатная, она вела себя так, словно приходилась девочке старшей сестрой, и старалась, как могла, помочь ей, смягчить ее душевные и телесные страдания.

Когда вожатый Синдии принес несколько раздобытых им прекрасных лимонов, с душистой и сочной мякотью, женщина выдавила немного сока девочке в рот. Та прошептала слова благодарности и вдруг, лишившись сознания, забормотала лихорадочно.

Капитан в это время находился с Патриком, пытаясь подбодрить его. Мальчик крепился изо всех сил, борясь со слезами, но в конце концов не выдержал и разрыдался.

— Я, наверное, кажусь вам глупым… — произнес он сдавленным голосом. — Мы все потеряли… Перенесли невероятные страдания… И у меня еще хватает слез, чтобы оплакивать мою собаку… моего бедного Боба… последнего оставшегося у нас верного друга. Он ехал с нами в поезде и, должно быть, погиб.

— О нет, дорогое дитя, я вовсе не нахожу вас глупым… и даже смешным, — ответил капитан, которого тронула доброта мальчика. — Не всякий способен так любить животных!

Мальчика поддержал и Мариус:

— Из-за этого пса у васей дуси повисли паруса, мой юный друг. Ну так вот сто я вам скажу… Я, старый морской волк, белугой ревел, когда у моего маленького приятеля Пабло, сироты-кубинца, сдох пес!

Патрик проникся к моряку-провансальцу, проявившему столь горячее участие, искренней симпатией.

— И потом, кто знает, мозет быть, он есе отысется, — заметил Мариус, задумчиво покачивая головой.

— О да! Вы так думаете? — с надеждой спросил мальчик.

Патрик только теперь смог как следует рассмотреть своих друзей — людей добрых, энергичных и отважных. Хотя восточные наряды выглядели на них очень естественно, мальчик очень быстро понял, что никакие они не индусы. Их манера говорить по-английски указывала вполне определенно на то, что они не были и подданными ее величества королевы.

Сердце ребенка, измученного неожиданными и так упорно преследовавшими его несчастьями, преисполнилось любовью и благодарностью к ним. Лишь факир, в котором Патрик сразу узнал чистокровного индуса, внушал ему отвращение и некоторый ужас. А тот внешне держался очень сдержанно, даже холодно, хотя наверняка в жилах его, под бронзовой кожей, билась горячая кровь. Он, казалось, избегал не только какого-либо общения с детьми, но даже их взгляда, и явно чувствовал себя в их присутствии весьма неловко, хотя и сам участвовал в их спасении. Между детьми майора и этим таинственным человеком сразу же возникло какое-то отчуждение, и все трое решили, что оно непреодолимо и побороть его невозможно.

Но капитан с женой и оба моряка ничего этого не замечали.

Покоренный благородством, добротой, обаянием и внешностью капитана и безыскусным добродушием Мариуса, Патрик рассказал им вкратце всю свою историю, о выпавших на их долю злоключениях, мытарствах и надеждах на будущее.

Тем временем Джонни, в котором необычайная ловкость матроса удачно сочеталась с опытом бывшего лесоруба, соорудил из бамбуковых стволов премиленький домик. Крышу он сделал из огромных банановых листьев, шелковистых, приятного бледно-зеленого цвета. На эту работу ему потребовался ровно… час.

Теперь у беглецов появилось прибежище, где вполне можно укрыться, если пойдет дождь, что, впрочем, было маловероятно. Там и устроилась молодая женщина рядом с Мери, по-прежнему неподвижно лежавшей на матрасе. Девочка бредила, и это не на шутку тревожило графиню. Не зная, что делать, она позвала мужа, и он тотчас явился вместе с Патриком и Мариусом.

— Взгляните, друг мой… Бедная девочка в бреду… Лоб горячий… И пульс бьется с сумасшедшей скоростью.

— У нее сильный приступ лихорадки. А у нас нет никаких лекарств… ни грамма хинина… ничего. Но ведь нужно что-то делать… найти что-нибудь…

— У белых нет лекарства от болезни, которой страдает эта девочка… Недуг неизлечим, — послышался гортанный голос факира.

— Что ты такое говоришь, факир?! — воскликнул капитан.

— Я сказал правду, сахиб. У нее тропическая лихорадка… А если белый заболевает тропической лихорадкой, он всегда умирает!

Когда Патрик услышал этот жестокий приговор, произнесенный с какой-то холодной ненавистью, из груди его вырвался крик отчаяния.

— Но если белые не знают такого лекарства, может быть, его знают индусы? — настойчиво спросил капитан.

— Да, сахиб, может быть, как ты сказал.

— А ты, ты ведь столько всего знаешь?..

— О да, я… конечно, знаю… То есть нет, не знаю!

Когда индиец произносил это «нет», в голосе его, казалось, зазвенел металл, а во взгляде, который он метнул на маленькую больную, сверкнула ужасная ненависть. Бессребреник вздрогнул. Он понял, что здесь скрывалась какая-то тайна. Сделав знак жене, он сказал факиру:

— Пойдем со мной!

Тот почтительно поклонился и уверенно последовал за американцем. Когда они отошли шагов на пятьдесят, капитан остановился у рощицы посаженных ровными рядами коричных деревьев и, посмотрев индусу в глаза, без обиняков заявил:

— Ты знаешь лекарство от болезни, от которой умирает девочка!

— Да, сахиб.

— Ты приготовишь для нее это лекарство и спасешь ее!

— Нет!

Побледнев, Бессребреник невольно потянулся рукой к рукоятке заткнутого за пояс револьвера. Заметив этот жест, факир опустил голову и заговорил с таким смирением, что даже его гортанный голос смягчился:

— Сахиб, я мог сказать тебе, что не знаю лекарства от тропической лихорадки. Но я дал обет говорить правду… и никогда не унижусь до лжи. Теперь ты можешь убить меня… Жизнь моя принадлежит тебе… Мои властелины отдали меня тебе… Я твой раб, твоя вещь…

— Тогда почему же ты отказываешься мне повиноваться и не хочешь спасти умирающего ребенка?

— Потому что эта девочка принадлежит к поработившей нас расе… Потому что отец мой, моя мать, братья… все мои родные были убиты англичанами… Потому что здесь нет семьи, в которой не оплакивали бы кого-нибудь из близких, ставшего жертвой англичан… Потому что секта, к которой я принадлежу, поклялась их убивать… Потому что я дал грозную клятву на внутренностях белого буйвола уничтожать все английское!

— Но если, факир, я обращусь к твоему великодушию… буду взывать к твоим добрым чувствам… даже опущусь до просьбы… Я, который до этого никого никогда ни о чем не просил, готов умолять тебя…

— Ты мой хозяин, ты имеешь право приказывать… А так как я отказываюсь повиноваться, поскольку не могу в данном случае выполнить твою волю, ты можешь убить меня!

— Умоляю тебя, факир! — сказал Бессребреник. Он побледнел от сознания своей беспомощности и не знал, что еще предпринять, чтоб сломить упорство факира.

А тот отошел от него на три шага и, подняв голову и скрестив на груди оплетенные мышцами руки, устремил на европейца жгучий взгляд. Некоторое время он стоял так, и, казалось, в его сумрачной душе разворачивалась ужасная борьба. Затем тихо воскликнул сдавленным, прерывающимся от волнения голосом:

— Это я затянул на шее судьи Нортона черный шарф душителей! Это я убил точно так же судью Тейлора! Это я задушил графиню Ричмондскую, чтобы отомстить за святого Нарендру, дважды рожденного! Я задушил их мать… Ты слышишь, сахиб? Это я возглавляю бенгальских душителей!.. Да, это я — Берар!

Услышав это потрясающее признание, Бессребреник не дрогнул. Он ни словом, ни жестом не выразил своего возмущения или отвращения к этому представшему в столь зловещем облике человеку.

— Ну что ж, Берар, раз ты убил мать, спаси, по крайней мере, дочь! — произнес он как можно спокойней.

Факир медленно разнял руки и указал своим твердым и сухим, словно корень железного дерева, пальцем на рукоятку револьвера:

— Я твой раб… Жизнь моя принадлежит тебе… Убей меня, сахиб!

— Ты отказываешься?

— Я не могу этого сделать!

— Хорошо, Берар, я не буду обсуждать ни твои поступки, ни причины, по которым ты их совершил… Ты меня спас… И я этого никогда не забуду… А теперь мы расстаемся…

— Но, сахиб… Это невозможно… Я должен доставить тебя в безопасное место… Иначе я буду обесчещен, а это во сто крат хуже смерти…

— Молчи, не перебивай! Я иностранец… француз… Я принадлежу к благородной нации, которая считает себя другом всех угнетенных… Эта нация полюбила индусов как братьев… не пожалела ни золота, ни крови своей, чтобы помочь им добиться независимости… Для тех, кто на этой порабощенной земле помнит о прошлом, имя Франции священно!

Так вот, факир, клянусь моей родиной, которая всегда была защитницей слабых, что отныне моя жизнь, жизнь моей жены и моих слуг неразрывно связана с жизнью этих детей. Я их усыновляю!.. Они станут моими детьми!.. И, чего бы мне это ни стоило, я буду заботиться о них до тех пор, пока мы не разыщем их отца… А теперь уходи!.. Оставь нас здесь одних! Я отказываюсь от твоей помощи и от помощи тех, кому ты подчиняешься… Я освобождаю тебя — и их тоже — от всяких обязательств по отношению ко мне… Иди же!.. Прочь!.. Уходи навсегда… Брось нас на произвол судьбы, без средств к существованию, в окружении наших врагов. Подлости я предпочитаю собственную погибель. Что касается Мери… Что ж, обращусь за помощью к крестьянам из этой деревни. Может, они окажутся не такими бессердечными, как ты!

Услышав эти слова, произнесенные с чувством достоинства, факир неожиданно проявил величайшее волнение. Весь фанатизм его исчез, а в блестевших, как у тигра, глазах мелькнуло нечто, похожее на сострадание. Опустив голову, он пробормотал еле слышно:

— Того, кто нарушил клятву на крови, ждет смерть… Ну что ж, да будет так!.. Ты победил, сахиб: сейчас я приготовлю напиток, и девочка будет спасена.

ГЛАВА 6

Выполнение обещания. — Лекарство от лихорадки. — Приступ злокачественной малярии. — Вынужденная спешка. — Целебный напиток. Признание. — Участь клятвопреступников. — Мнение Мариуса о факире. — Заброшенный город. — Святая обитель. — В безопасности.

Как мы уже знаем, моральный поединок между Бессребреником и факиром принял столь ожесточенный характер и потребовал от обоих противников такого нервного напряжения, что индус, не выдержав, в порыве лютой ненависти к англичанам, раскрыл свое подлинное, зловещее имя. Итак, их спаситель, их верный друг, в чьей преданности не было оснований сомневаться, оказался тем самым Бераром — главой секты душителей, наводившим ужас на всю Бенгалию! Тем самым беспощадным исполнителем кровавых приговоров, выносимых таинственными судьями, чьи имена были неизвестны! Неуловимым человеком, чья дьявольская ловкость позволяла ускользать из всех ловушек и голова которого была оценена в пятьдесят тысяч рупий!

Впрочем, капитан, как человек, привыкший ко многому, не был потрясен. Его в данный момент заботило лишь одно: как вылечить Мери от болезни, само название которой повергало в ужас даже смельчаков. Граф нашел целителя. Не важно, что на совести индийца множество убийств, совершенных, правда, бескорыстно, исключительно из-за фанатизма.

Когда Берар, сломленный волей капитана, обещал помочь, Бессребреник сказал ему:

— Спасибо, факир! Надеюсь, ты не пострадаешь, совершив доброе дело. Тайну же твою я сохраню. Никто из моих спутников не узнает, что ты — Берар. А теперь поспеши!

Факир поклонился:

— Пойду поищу травы.

Вернулся индус через два часа, с узелком на голове. Он взмок от пота и, хотя и был человеком выносливым, выглядел смертельно уставшим. По-видимому, ради всех этих листьев, стеблей, цветов и кореньев, которые он принес с собой, ему пришлось пройти немалое расстояние.

Перед уходом факир отдал одному из вожатых какие-то распоряжения, и тот притащил из деревни котелок со ступкой для специй и к возвращению Берара развел неподалеку от стоянки веселый костер.

Состояние Мери сильно ухудшилось. Кожа на мертвенно-бледном лице стала сухой и горячей, губы потрескались, язык почернел, глаза ничего не видели, руки сводила судорога. Все говорило о том, что конец недалек.

Тропическая лихорадка, свалившая девочку, — явление обычное в низменной, болотистой местности, где приходится дышать ядовитыми, гнилостными испарениями, проникающими в кровь и отравляющими весь организм[44]. Хотя в отдельных случаях эта болезнь развивается медленно и протекает почти незаметно, однако чаще всего она принимает тяжелые формы и может убить человека буквально в считанные часы. Если в Африке, Бразилии и Гвиане негры почти не болеют тропической лихорадкой, то в Индии она косит без разбору и туземцев и европейцев. Особенно дурной славой пользуется дельта Ганга, на которую приходится три четверти всех зафиксированных в Бенгалии случаев заболевания этим страшным недугом. В Индии в целом от тропической лихорадки ежегодно умирает в среднем более трех миллионов человек! Поскольку статистика не делает различий между тропической лихорадкой и другими формами малярии, которые так же походят на нее, как легкое недомогание на холеру, нам придется довольствоваться общими данными. А они говорят о следующем: из шестидесяти тысяч военнослужащих-англичан каждый год болеют малярией пятьдесят тысяч человек, из которых две тысячи умирают, среди же ста тридцати пяти тысяч солдат-туземцев отмечается сто двадцать тысяч случаев этого заболевания, в том числе три тысячи — со смертельным исходом.

Теперь понятно, что у спутников Мери, более подверженной болезням, чем они, были все основания для серьезной тревоги.

— Боже, она умирает! — шептали они в смертельной тоске и отчаянии, видя, как ребенок угасает прямо на глазах.

Упав на колени, Патрик взял руку сестры.

— Мери!.. Мери!.. Умоляю, скажи что-нибудь… Взгляни на меня… Ответь! — говорил он, рыдая.

А несчастная девочка лишь издавала нечленораздельные звуки.

Взмокнув от напряжения, Бессребреник, стоя рядом с факиром, более походившим на исчадие ада, чем на спасителя, торопил:

— Быстрее, факир! Быстрее! Она же умирает!..

А тот толок, тер, растирал и перемешивал листья, стебли, цветы и коренья, добавляя по щепотке то того, то другого в котелок, наполовину наполненный кипящей водой.

Так продолжалось еще минут десять — десять минут ожидания смерти!

Но вот индус взял маленькую серебряную чашечку и, не теряя времени на процеживание, налил в нее отвар.

— Пусть выпьет маленькими глотками, — сказал он, протягивая снадобье миссис Клавдии.

Мери непроизвольно сжимала челюсти, тело ее судорожно подергивалось. И все же, с помощью Патрика, проявив великое терпение и ловкость, женщина сумела глоток за глотком заставить девочку выпить всю чашку, и при этом не было пролито ни капли! Ушло на это с полчаса.

Стоя с бесстрастным выражением лица, туземный лекарь молча наблюдал за ними. Потом, глубоко вздохнув, произнес:

— Ее не вырвало… снадобье подействует. Продолжай, госпожа, поить ее… Скоро она начнет сильно потеть… затем уснет и завтра будет здорова.

— Спасибо, факир! — воскликнул Бессребреник. — Спасибо! Я знаю, чего это тебе стоило!

Только теперь капитан заметил, что щеки и губы у индуса стали пепельно-серого цвета, как это случается, когда бледнеют представители цветной расы.

Берар отошел на несколько шагов и тихо, чтобы его, кроме капитана, никто не слышал, проговорил:

— Только ради тебя, сахиб, я стал клятвопреступником! Девочка будет жить, я же погибну, как все, кто нарушил клятву на крови!

Когда четвертая чашка таинственного отвара была выпита, у Мери началось обильное потоотделение, продолжавшееся три часа. Затем она погрузилась в крепкий сон.

Проснувшись на следующей день, девочка улыбнулась, хотя и ощущала еще крайнюю слабость. Спутники ее были вне себя от радости.

— Госпожа, — сказала Мери, сжимая руки миссис Клавдии, которая склонилась над ней, словно ангел-хранитель, — я бы умерла, если бы не вы!

— Нет, дитя мое, вы ошибаетесь. Вас спас от смерти наш факир, благородный, великодушный человек, чьего имени я, к сожалению, не знаю.

Девочка тотчас протянула индийцу руку и, глядя на него лучистыми глазами, ласково сказала:

— Друг, я обязана тебе жизнью… Никогда этого не забуду. Вот моя рука в знак искренней дружбы и признательности.

Но факир, непонятно почему, с раскрытыми от ужаса глазами, пятился от нее все дальше, как будто перед ним был бенгальский тигр. Не в состоянии произнести ни слова, раздираемый противоречивыми чувствами, он, клятвопреступник и благодетель, убежал к своему верному слону. Один лишь Бессребреник понимал, что происходит в загадочной душе индуса, откуда его волнение и страх. А Мариус воскликнул:

— Конесно, он славный парень! Только у него, похозе, не все дома, а мозет, совсем никого нет дома.

Теперь, когда опасность миновала, все смеялись, шутили и веселились больше обычного, как люди, чудом избежавшие беды, и совсем забыли о многочисленных и грозных врагах!

Зато факир всегда был начеку. Он понимал, что они находились на волосок от гибели, когда два дня тому назад угодили в засаду. Не желая новых встреч с преследователями, он торопил европейцев.

Раму, с наслаждением уплетавшего сочную траву, оторвали от пиршества. Капитан ласково поглаживал ему хобот, на что тот отвечал довольным урчанием, а тем временем к его спине крепили башенку, которая до этого была подвешена ремнями к ветвям деревьев.

В путь, друзья мои, в путь! — весело воскликнул Бессребреник. — Дорога не из легких, но это — последний переход. Еще двенадцать часов, и мы — в безопасности!

Все взобрались на слона. Мери усадили на самое удобное место и бережно укрыли от солнца, капитан с моряками взяли в руки карабины, чтобы в любой момент отразить нападение, и небольшой отряд покинул бивуак.

Незадолго до захода солнца взору путешественников открылась горная возвышенность, плотно заставленная плохо различимыми из-за большого расстояния величественными строениями.

Дорога пошла вверх, и если бы не бодро вышагивавший слон, то беглецам пришлось бы затратить целый день на утомительное для пешего путника восхождение по каменному склону. Когда же они, наконец, поднялись на гору, то оказались в загадочной мертвой стране. Среди цветущего кустарника, финиковых пальм и фиговых деревьев виднелись развалины дворцов с сохранившимися в целости портиками, колоннами, арками, куполами и минаретами.

Это все, что осталось от некогда процветавшего огромного города — одного из чудес, созданных на индийской земле исламской цивилизацией и так беспощадно и глупо уничтоженных завоевателями. Но все это произошло столь давно, что позабылись и название этого места, и виновники произведенного здесь опустошения.

Нигде ни малейших признаков обитания.

Хотя возвышенный характер местности указывал на то, что климат здесь здоровый, земледельцы все же предпочли спуститься вниз, чтобы осесть в долине, где легче оросить поля и засухи — явление сравнительно редкое. Впрочем сохранившиеся акведуки и многочисленные бассейны говорили о том, что и в городе неплохо было с водой.

Единственным памятником той эпохи, которому, несмотря на бушевавшие войны и многовековое воздействие воды, ветра и солнца, удалось-таки уцелеть в первозданном виде, был окруженный рвом обширный архитектурный ансамбль, образованный огромным зданием из розового гранита и то ли монастырской, то ли крепостной стеной с башнями и вышками. В этом великолепном образце средневековой культуры теснейшим образом переплелись элементы мавританского и дравидийского[45] искусства.

Как оказалось, то была обитель брахманской общины. До Сипайского восстания, вспыхнувшего в 1857 году, она процветала, а ко времени описываемых нами событий в ней проживали лишь немногочисленные брахманы, сторожа да слуги.

Все здесь оставалось в том же виде, что и века назад. Доступ в это сонное, словно из детских сказок, царство был закрыт для всех посторонних, кроме пандитов, паломников, а также факиров, выполнявших таинственные поручения. Попасть в обитель, не зная пароль, было нельзя. Во-первых, она, укрытая за крепостными стенами, принадлежала брахманской общине, англичане же стараются не касаться дел духовных. Во-вторых, ворота, решетки и подъемные мосты служили надежной защитой и без того бдительно охраняемому единственному входу в обитель, и взять ее силой было практически невозможно.

Оказавшись пред сей цитаделью, напоминавшей обликом своим средневековые монастыри-крепости в Европе, беглецы спустились со слона, чтобы пройти крытым переходом, слишком низким для животного.

Шагов через сто путники очутились перед коваными воротами. И в то время как вожатый отводил Раму в загон для слонов, факир постучал громко камнем в гигантские двери, и те загудели словно гонг. Окошечко в одной из створок приоткрылось, и в нем сверкнули чьи-то глаза. Берар произнес несколько слов по-тамильски, и ворота бесшумно распахнулись.

За ними открылся коридор, ведший к широкому рву, заполненному водой. Факир несколько раз пронзительно свистнул, показавшийся в сторожевой башенке охранник о чем-то переговорил с ним, и мостик, грохоча цепями, опустился. Далее находилась массивная решетка из толстых железных прутьев, медленно поднявшаяся после очередного обмена паролями.

Когда путники вышли из последнего сводчатого коридора, из их уст вырвался крик восхищения.

Перед ними, насколько хватало глаз, расстилался оглашавшийся многоголосым пением птиц роскошный сад, в котором были представлены многие виды древесных пород и великолепные цветущие растения. Под сводами галерей, пристроенных к крепостной стене, высились дивные статуи. Декоративные арки утопали в зелени. Воздух был свеж и прохладен.

Царившая в обители атмосфера мира и покоя заставила путников забыть о ходе времени и суетности жизни, и у них уже появилось ощущение вечного их пребывания здесь. Сей благостный приют заворожил их, и они, поддавшись его очарованию, готовы были отринуть от себя Мир иной, с тревогами и печалями.

На обычно бесстрастном, как бронзовая маска, лице факира промелькнула добрая улыбка.

— Все это — ваше, сахиб, — сказал он, обращаясь к капитану и широким жестом обводя обитель. — Вы окажете нам честь, пробыв тут столько, сколько пожелаете. Здесь вам ничто не угрожает, ибо даже власть самого вице-короля не простирается на этот храм. Надежные слуги будут прислуживать вам неназойливо и со рвением, которое вы заслужили… К вашим услугам — изысканные блюда и все те удобства, к которым вы, европейцы, так привыкли… Я счастлив и горд, что выполнил свою задачу и сумел доставить в надежную обитель пандитов знаменитого друга дважды рожденных!

— А я, факир, — отвечал капитан, — благодарю тебя за твою преданность. Ты проявил чувство долга, верность, ум и храбрость… Еще раз спасибо! И пусть те, кому, как и тебе, я обязан спасением моих близких, также примут выражение моей признательности.

Взволнованный этими словами, фанатик-факир, исполнитель ужасных замыслов и преданнейший друг, упал на колени, схватил у капитана руку и почтительно поцеловал ее.

— Великие пандиты повелели мне оставаться при тебе до тех пор, пока ты будешь у них в гостях… Я по-прежнему твой раб, сахиб… Когда же ты покинешь сию обитель, настанет час расплаты за совершенное мною клятвопреступление. Но это уже не важно! — Махнув рукой, факир добавил: — Позволь проводить вас в отведенные вам покои.

Пройдя по дорожке, выложенной каменной плиткой, путники вошли в просторное здание в несколько этажей, с окнами на сад. Ковры, занавески, произведения искусства, охотничьи трофеи и ювелирные изделия придавали интерьеру по-восточному вызывающе роскошный вид. Каждому было предоставлено по комнате с отдельной ванной, библиотекой и курильней.

Мариус и Джонни, все еще в восточных нарядах, весело разглядывали себя в зеркале.

— Слусай суда, — говорил провансалец своему приятелю. — Похозе, в этом монастыре неплохо зивут! Систота какая, сто твоя яхта!

— Верно!.. Верно!.. Не хуже, чем в наших двадцатиэтажных домах с телефонами, электричеством, горячей и холодной водой, не говоря уж о сельтерской, — невозмутимо шутил янки.

— В этой крепости нам не страшны никакие враги, — добавил Бессребреник.

— И здесь мы сможем быть счастливы и любить друг друга, не так ли, милые дети? — добавила миссис Клавдия.

— Конечно, госпожа! — сказала Мери, нежно обнимая графиню.

ГЛАВА 7

Выздоровление Мери. — Ночные кошмары. — Гипнотический сон. — Внушение. — Беспрекословное повиновение. — Отсутствие болевых ощущений. — Излечение. — Вернувшийся покой. — Письмо отцу. — Посыльный. — Вой в ночи. — Собака. — Боб. — Умирающий индус.

Так беглецы стали беженцами, и жизнь у них пошла праздная и безмятежная, что, однако, ничуть не тяготило таких энергичных людей, как Бессребреник с моряками: ведь даже у тех, кто жаждет приключений, иногда возникает острое желание отдохнуть немного и душой и телом. Они предавались пиршествам, после обеда покуривали ароматный табак, прогуливались неторопливо под развесистыми деревьями и купались в бассейне.

Миссис Клавдия, между тем, не отходила от Мери, пытаясь помочь ей прийти в себя после нервного потрясения, вызванного убийством матери. Но если днем графиня могла еще как-то отвлечь девочку от грустных размышлений, то ночью бедняжка оказывалась во власти кошмаров. Она металась во сне и в страхе кричала:

— Мамочка, осторожней! Он здесь!.. Не убивайте! Не убивайте!.. О Боже!.. Умоляю, не надо… Нет!.. Нет!.. Только не это!.. Он занес кинжал!.. Кровь!.. Мама, мамочка!.. Она не слышит!.. Мамочка умерла!..

Графиня, которая жила в одной с ней комнате, обнимала Мери, нашептывала ласковые слова. Но и пробудившись, девочка оставалась во власти ужасов и, казалось, не замечала своей опекунши.

Не имея даже простейших успокоительных средств, миссис Клавдия не знала, что делать. Когда же она поделилась своими горестями с мужем, тот сразу решил обратиться к факиру. Индус тотчас явился, хотя обычно, не желая надоедать своим присутствием, старался не показываться европейцам на глаза.

— Друг, — сказал капитан, — я верю твоим знаниям и преданности. К ним я и взываю.

— Ты — хозяин… Повелевай.

— Речь идет о девочке. Во сне ее посещают жуткие видения. Да и общее состояние становится все хуже. Сможешь ты ее вылечить?

— Да.

— Когда?

— Хоть сейчас, если такова твоя воля.

— Тогда пошли!

По дороге капитан подробно рассказал обо всем факиру, и тому не пришлось ни о чем расспрашивать девочку.

В обители Мери не встречалась с индусом, и его неожиданное появление вновь пробудило у нее страх перед этим человеком. Но она сама устыдилась такой реакции и ничем не выдала своих чувств. Факир почтительно поклонился и затем, резко выпрямившись, пронзил ее взглядом. Девочка, стоя чуть поодаль от него, попыталась, опустив глаза, уклониться от тяжелого, обезволивающего взора, но прошло несколько секунд, и зрачки ее расширились, веки застыли.

— Ты спишь, правда? — тихо промолвил Берар.

— Да, я сплю, — спокойно отвечала Мери глухим, словно доносившимся откуда-то издалека голосом.

— Будешь ли ты повиноваться мне?

— Да, я буду повиноваться тебе!

— Так вот, я повелеваю тебе лечь спать сегодня в девять часов. Твой сон будет крепок и спокоен… Под утро ты услышишь сладкоголосую соловьиную трель, но не проснешься… Когда же ты встанешь, то от хворей твоих не останется и следа… Такова моя воля.

От этих слов факира исходила некая таинственная сила, лишавшая девочку малейшей возможности сопротивляться. Склонив голову, Мери медленно, растягивая слова, произнесла тихим, неестественным голосом, каким обычно говорят в состоянии гипнотического сна:

— Я подчиняюсь твоей воле!

— и так будет завтра… и послезавтра… всегда!

— Да!

— Ты пробудишься ото сна лишь тогда, когда прикажет жена сахиба… И забудь все, что я говорил тебе сейчас. Ты никогда не вспомнишь, как я усыплял тебя. Такова моя воля!

Миссис Клавдия с мужем наблюдали эту впечатляющую сцену с интересом, хотя и не без доли скепсиса.

— И ты полагаешь, дорогой мой факир, — спросила графиня, — что одна твоя воля, без всяких лекарств, поможет девочке?

— Готов поклясться! Вечером убедишься, как спокойно она будет спать.

— И твоего внушения достаточно раз и навсегда?

— Раз и навсегда!

— Но если потом, вдали от тебя, сон опять нарушится?..

— Ты сама сможешь приказать ей спать спокойно. Ты скажешь, что такова твоя воля, и она подчинится, как подчинилась мне.

— Сомневаюсь, чтобы я действительно смогла усыпить ее! А она что, и в самом деле спит?

Факир с улыбкой вытащил из шляпки графини золотую шпильку с изумрудной головкой, и не успели муж с женой понять, в чем дело, как он вонзил острие в руку Мери, но та не шелохнулась.

— Ну как, по-твоему, спит она? — спросил индус.

— Это чудо! — воскликнула графиня.

— Для нас во всем этом нет ничего хитрого.

— Ах, разбуди ее, прошу тебя!.. Этот странный сон пугает меня.

— Он совершенно безвреден, даже полезен… Разбудить девочку лучше тебе, когда я уйду. Ты ничего не говори ей о гипнозе, и она все забудет.

У двери факир обернулся и повелительным тоном сказал Мери:

— Если графиня прикажет тебе заснуть, ты уснешь… Такова моя воля! Ты будешь подчиняться ей, как подчиняешься мне… Но только ей! Никто, кроме нее, не должен приказывать тебе. Помни это!

— Я буду помнить, — произнесла Мери чуть слышно.

Оставшись одни, Бессребреник и миссис Клавдия смотрели на девочку: она, хоть и стояла с открытыми глазами, их не видела!

— Милая Мери, проснитесь, — прошептала графиня одними губами, так что Бессребреник едва расслышал эти слова.

Веки Мери дрогнули, глаза приняли обычное живое выражение, и без всякого перехода она перенеслась из сонного в бодрствующее состояние. Как и повелел ей факир, девочка ни о чем не помнила, даже не знала, что только что спала. Она лишь смутно припоминала, что видела здесь индуса.

Нетрудно понять, с каким нетерпением ждала миссис Клавдия приближения вечера. Когда до девяти часов оставалось несколько минут, Мери вдруг очень захотелось спать, и ровно в назначенное время она уснула сном младенца. Графиня глазам своим не верила. Этот глубокий и мирный сон не могли нарушить даже громкое хлопанье дверей в коридоре.

На рассвете, незадолго до восхода солнца, девочка зашевелилась и потянулась, как это бывает перед пробуждением. В густой листве сада состязались два соловья. Опьяненные собственным пением, они выводили самозабвенно чарующие слух рулады, которые то взлетали ввысь, то повисали в розовеющем воздухе. Улыбаясь в полусне, Мери умиротворенно вслушивалась в мелодичные звуки. Когда же первый луч солнца позолотил минарет, выглядывавший из-за деревьев, она легко вздохнула, открыла глаза и проснулась бодрая и веселая.

Просидевшая всю ночь у изголовья ее кровати миссис Клавдия с радостью наблюдала за выздоровлением своей подопечной.

— Как чувствуете себя, Мери? — ласково спросила она, коснувшись губами ее лба.

— Госпожа, я спала хорошо! Что за дивная была ночь! Право, не узнаю себя! Если бы всегда так!

— Так оно и будет, уверяю вас. А теперь, если хотите, полежите еще немного, а нет, вставайте и, пока еще прохладно, напишите с братом письмо отцу.

Дело в том, что дети давно собирались сделать это. Однако физическое и душевное перенапряжение, как следствие жестокой борьбы за существование, и болезненное состояние Мери до сих пор не позволяли им осуществить данное намерение. Но теперь девочка чувствовала себя лучше и, не боясь нервного срыва, могла вместе с братом рассказать отцу о страшных невзгодах, обрушившихся на их семью. Когда они, пролив немало горьких слез и не раз откладывая перо, не в силах далее продолжать столь скорбное повествование, закончили все же письмо, то Патрик по совету капитана сделал к нему следующую приписку:

Оставалось только доставить письмо в ближайшее почтовое отделение. Факир предложил на роль посыльного вожатого Синдии — крепкого, расторопного, сообразительного и с лукавинкой в глазах бенгальца, за которого он ручался как за самого себя. Его отправили в Шерготти, неподалеку от города Гая, но денег не дали: оплату почтовых отправлений по армейским адресам полностью взяли на себя английские власти. Вожатый, человек исполнительный, наутро же двинулся в путь, пообещав вернуться дней через десять.

Патрик и Мери почувствовали облегчение: наконец-то написали самому близкому человеку! А как только представится возможность, они доберутся до Пешавара, а оттуда рукой подать до шотландского полка.

Прошла еще неделя мирной, беспечной жизни в гостеприимной обители, как вдруг миссис Клавдия, Бессребреник, Мариус и Джонни, привыкшие скитаться по белу свету, ощутили тоску: их потянуло навстречу новым приключениям. Но факир, опасаясь западни, просил подождать с отъездом. Он разослал повсюду верных людей, чтобы разузнать, о чем поговаривают в народе, и по их возвращении должен был принять окончательное решение.

Но тут произошло событие, казалось бы, малозначительное, но обернувшееся столь же грозными, сколь и неожиданными последствиями.

Однажды ночью разразилась гроза, пробудившая ото сна всю обитель, за исключением, разумеется, Мери, которая все еще находилась под воздействием гипноза. Издали, несмотря на толстые крепостные стены, рев ветра и раскаты грома, отчетливо доносился собачий вой, который не спутать ни с хохочущим визгом гиены, ни с жалобным плачем шакалов.

«Точно такой же голос был и у бедного Боба», — подумал мальчик, и весь остаток ночи его преследовала одна и та же мысль: «Это он, наш пес!»

Едва рассвело, он поделился своим предположением с капитаном, тоже слышавшим собачье подвывание, и они тут же пошли к факиру. По пути Бессребреник сказал:

— Если действительно это он, мы окажем ему прием, достойный его мужества, ума и верности!

Разыскав своего опекуна, они, уже втроем, направились ко входу в обитель. Охранники подняли решетку и опустили мост. Приоткрыв глазок в одной из створок ворот, факир сказал Патрику:

— Пусть юный сахиб сам посмотрит.

Мальчик закричал от радости, узнав Боба. Собака, понурая и тощая, лежала у самых ворот, рядом с распростершимся в изнеможении индусом.

— Боб! — воскликнул Патрик. — Песик мой дорогой!

Услышав голос хозяина, собака поднялась с усилием и слабым хриплым лаем приветствовала его. Валявшийся в полуобморочном состоянии человек застонал. Это был один из тех живых скелетов, которых Патрик и Мери видели в таком множестве в Лагере Нищих.

— Возможно, он тоже был в нашем поезде и только чудом уцелел! — произнес с состраданием Патрик. Пока ворота медленно, словно нехотя, растворялись, он добавил: — Наверное, Боб бежал по нашему следу, а он шел за ним.

Едва образовалась щель, как пес, ощутив прилив сил, бросился к хозяину. Повизгивая от восторга, он то прыгал вокруг, а то вдруг начинал крутиться на месте. Капитан был растроган таким проявлением собачьей любви и преданности. Патрик, взяв Боба на руки и нежно прижав к груди, как ребенка, молча целовал его в морду.

Как только собака оказалась в обители, факир, не обращая внимания на несчастного незнакомца, стал закрывать вход. А когда тот снова издал жалобный стон, лишь пожал плечами:

— Здесь — не английский приют! Это святое место, и кого попало сюда не пускают.

— Но если он умрет! — воскликнул великодушный Бессребреник, возмущенный такой черствостью.

— Его дело!

— Послушай, факир, мы не можем смотреть равнодушно, как прямо у нас на глазах умирает этот горемыка. Мы должны ему помочь!

— Ты — господин, я — твой раб. Ты вправе приказать мне все, что соизволишь.

— Так вот, я приказываю, чтобы его внесли в обитель, накормили и подлечили, словом, сделали все, что необходимо, как того требует простое человеколюбие.

— Хорошо, сахиб, я выполню твой приказ. Но не пришлось бы тебе жалеть потом о своем благодеянии!

Капитан взял умирающего под мышки, факир, не скрывая отвращения, ухватил его за ноги, и бедолагу потащили внутрь. Замыкали процессию взволнованные радостной встречей Патрик и его любимый пес Боб.

ГЛАВА 8

Самоотверженные заботы. — Выздоровление человека и собаки. — Всеобщее умиление. — По следам беглецов. — Глубокая благодарность. Заклинатель птиц. — Ненависть факира. — Безрезультатная слежка. — Ночная погоня по коридорам. — Таинственный зал. — Посрамление главаря душителей.

Человек выглядел куда хуже, чем пес. Ведь собаке, не в пример ее спутнику, наверное, удавалось все же то тут, то там отыскивать что-нибудь съестное. Бессребреник еще ни разу не видел индийских голодающих и даже не представлял себе, чтобы живое существо могло дойти до такой степени истощения. Он сам пожелал ухаживать за этим несчастным, в частности, тщательно отмеряя первые порции, кормить его понемногу через определенные промежутки времени: если изголодавшийся съест чуть больше — смерть неминуема!

Индуса перенесли на кухню, где стояли на плите многочисленные горшочки, в которых варился на завтрак рис.

Сначала Бессребреник каждые пять минут давал бедняге по нескольку ложек рисового отвара и только через час разрешил ему съесть немного риса. Жизнь постепенно возвращалась в изнуренное тело, в глазах появилось осмысленное выражение. И вот, с бесконечной благодарностью устремив свой взор на капитана, индус, запинаясь, произнес чуть слышно:

— Спасибо, сахиб!.. Еще риса!.. Еще!..

Эти преисполненные страдания мольбы до глубины души взволновали Бессребреника.

Патрик тем временем поставил перед Бобом огромное блюдо вареной баранины, которого с лихвой хватило бы на трех человек. Пес с жадностью накинулся на мясо и столь усердно поработал челюстями, что уже через пять минут от угощения не осталось и следа. Усевшись, он довольно облизывался, не переставая, однако, то и дело поглядывать искоса на пустую посуду, словно хотел сказать: «Я бы не отказался от небольшой добавки!»

Но Патрик не стал потворствовать ему.

— Хватит с тебя, Боб! Пора бы и хозяйку навестить, Мери! Вот она обрадуется!..

Услышав имя девочки, Боб от восторга попытался было совершить один из своих неподражаемых прыжков, но так как он был еще очень слаб и к тому же отяжелел от непомерного количества пищи, то лишь плюхнулся на пол. Патрик, смеясь, сказал ободряюще:

— Вставай! Ничего страшного, Боб! И пошли скорее.

В ответ пес три раза тявкнул и, грузно поднявшись, последовал за хозяином. Но прежде чем выйти из кухни, он подошел к лежавшему на кушетке индусу и потерся о его ногу, как бы говоря: «Я помню о тебе, товарищ по несчастью! Я не забыл, с каким трудом мы добрались сюда!»

Протянув высохшую руку, тот ласково погладил пса по голове.

— Он нашел… своего хозяина… Он счастлив… этот добрый пес… А я… я даже не могу стать… стать чьей-нибудь собакой… — прошептал он, и в его глазах блеснули слезы.

Бессребреник сказал ему взволнованно:

— Мы спасли тебя и теперь не бросим.

Когда тот, утомившись, задремал, капитан приказал перенести его из кухни в одну из жилых комнат, довольно просторную и хорошо меблированную. При этом он строго-настрого запретил давать своему пациенту какую бы то ни было пищу, так как никому не мог доверить кормление изголодавшегося человека.

На следующий день индус чувствовал себя намного лучше, хотя и ощущал страшную слабость во всем теле и к нему вернулась ясность мысли. Когда он увидел Патрика и Мери, которые вместе с Бобом пришли навестить его, то на исхудавшем лице незнакомца появилась слабая улыбка, и за запавшими губами показались расшатанные зубы. Голосом еще не вполне твердым, но полным почтения, он сказал, что счастлив их снова видеть. Потом, с трудом выговаривая слова, рассказал им, что остальные обитатели Лагеря Нищих погибли во время катастрофы, его же вытащили из-под обломков спасатели с аварийного поезда.

— Не вас ли видели мы в саду около коттеджа? — спросил Патрик.

— А вы не узнали меня, мой юный господин?..

— Вот теперь узнал! Но как странно, что мы встречаемся уже третий раз!

— И это такое счастье для меня!.. Я и не надеялся… Вот как… мне удалось… добраться… сюда… Ваш пес… Его придавило обломками… Он умирал… Я дал ему воды… Он пошел за мной… Он всюду вас искал… там, на месте катастрофы… Он лаял… бегал туда-сюда… как безумный… Наконец, мне показалось… что он почуял… ваши следы… а вскоре… они сменились следами… слона…

— Да-да! Все правильно!

— Пес пошел по следу слона… а я за ним… Я не знал… что мне делать… спал вместе с ним… на земле… питался побегами растений… корешками… А то и вовсе ничего не ел… Мы добрались сюда… совершенно обессилев… умирая от голода… от усталости… от горя!

История эта выглядела вполне правдоподобной, к тому же и Боб всячески выказывал индийцу свою привязанность. А если дети и не узнали сразу индуса, то, вероятно, по той простой причине, что все голодающие, дошедшие до последней степени истощения, как две капли воды похожи один на другого и различить их довольно сложно. Взгляните только на толпы умирающих от голода, изображенные на фотографиях, которые часто публикуются в английских иллюстрированных изданиях. Это живые скелеты, обтянутые высохшей и почерневшей кожей, и лица их имеют одинаковое выражение и одинаковые черты, вне зависимости от пола и возраста.

Как бы то ни было, человек этот знал детей майора и их собаку, упоминал некоторые подробности, которые подтверждали, что он действительно встречался с Патриком и Мери. Кроме того, он был так несчастен, что не мог не вызвать сострадания в душах этих юных существ, от природы добрых и великодушных…

Но факир по-прежнему относился к пришельцу настороженно.

Несчастного, которого мы назовем условно скитальцем и тем самым выделим из общей массы населявших эту обитель индусов, отличало глубокое чувство благодарности. По мере того, как обильное и разнообразное питание возвращало ему здоровье и силы, он проявлял все большее стремление быть хоть чем-то полезным своим благодетелям и приятно удивлял их такими неожиданными для столь обездоленного существа качествами, как предупредительность и деликатность. Физически окрепнув, скиталец разгуливал повсюду, заглядывал во все углы, обо всем расспрашивал, пытаясь выяснить, не смог бы он сделать для кого-нибудь доброе дело, что уже само по себе вызывало к нему симпатию.

Узнав, что миссис Клавдия и Мери обожали цветы, он стал приносить им каждый день из зарослей диких растений, встречавшихся на территории обители, огромные, роскошные букеты.

Патрик же страстно любил птиц, и оказалось, что скиталец был великолепным заклинателем птах и ловко подманивал даже тех из них, кто обычно избегал всякого контакта с человеком. Для этого он подносил к губам лист какого-нибудь растения с проделанной в нем дырочкой и извлекал из него чарующие звуки, которые неодолимо влекли к себе крылатых певуний. И те, подлетев, садились ему на голову и плечи. Не обходили они вниманием и Патрика и нередко усаживались ему на палец! Дрожа от радости и волнения, мальчик мог рассматривать вблизи эти чудесные создания, изящные и яркие, словно драгоценные камни. Они же смотрели на него своими похожими на черные бриллианты глазенками и, казалось, давно уже знали и любили его! Скиталец и мальчик очень подружились, и вместе с Бобом они образовали неразлучную троицу.

Но в доверие к факиру скитальцу так и не удалось войти: в этом незваном госте тот упорно видел врага и следил за ним с терпением и осторожностью хищного зверя, пытаясь уличить его в шпионаже или в сношениях с внешним миром. Однако все напрасно! Придраться к этому добровольному слуге, скромному, старательному, преданному и безупречно честному, было нельзя.

Но для фанатика, которому ничего не стоило убить при случае человека, отсутствие доказательств мало что значило. И вот однажды вечером, когда скиталец пробирался куда-то по бесконечным коридорам огромного здания, факир ощутил неодолимую жажду убийства. Тот же беспечно, ничего не подозревая, шел уверенным шагом по дворцовому лабиринту и, оставив далеко позади ту часть строения, где разместились беглецы, оказался в помещениях, в которых уже многие годы никто не бывал. Бесшумно ступая босыми ногами и зорко вглядываясь во тьму, факир с зловещим черным шарфом в руке неотступно следовал за ним. Потом внезапно, словно тигр, бросился на скитальца, накинул на шею ткань и привычным жестом душителя затянул смертельный узел. Но вместо короткого и прерывистого хрипа он услышал вдруг насмешливый хохот, гулко разнесшийся под мрачными сводами и обжегший его, как удар хлыстом. Впервые в своей жизни глава бенгальских тхагов, мастер своего дела, внушающий ужас душитель Берар был посрамлен! Дрожь пробежала по его телу, он покрылся холодным потом. Это колдовство! Нечистая сила!

Скиталец, обратившись в бегство, был уже далеко впереди. Изрыгнув проклятье, Берар устремился в погоню. То ли преследуемый нарочно не очень спешил, то ли действительно не умел бегать, только факир быстро нагнал противника и, заранее торжествуя победу, сделал прыжок.

Но тут в стене раскрылась бесшумно какая-то дверца. Скиталец тотчас нырнул в лазейку, Берар — следом за ним, и они очутились в огромном сводчатом зале, тускло освещенном окошком в форме трилистника. Дичь попала в ловушку, так как никакой другой двери, кроме той, в которую они вошли, не было. Во всяком случае, так думал Берар, прожигая взглядом свою жертву, жавшуюся к панели из кедра. Он уже скрутил в веревку ужасный шарф, но напасть не успел: повинуясь нажатию пружины, панель повернулась и, пропустив скитальца в образовавшуюся щель, вернулась на прежнее место — прямо перед носом растерявшегося Берара. И снова — смех, на этот раз из-за панели. Смех язвительный и оскорбительный, как пощечина! Потеряв от бешенства голову, главарь душителей набросился на стену с кулаками, но она была недвижна, как скала.

ГЛАВА 9

Поражение Берара. — Каменный мешок. — Лестница. — Потайной ход. — Сообщники. — Захват обители. — Внезапное нападение. — Пленники. — Хитрая ловушка для миссис Клавдии. — Ярость Биканэла. — Суровая реальность. — Уход из обители. — Среди развалин. — Собака и слон. — Чудовищная угроза.

Прошло несколько минут, и Берара охватил неясный страх, когда он услышал прямо над своей головой все тот же пронзительный, злой и ироничный хохот, напоминавший омерзительный визг гиены. Отступив на несколько шагов, он увидел на высокой каменной платформе скитальца. Находясь в полной безопасности, его противник мог сколько угодно дразнить одураченного им факира.

Голос этого человека, еще недавно умиравшего от голода и разговаривавшего со всеми подобострастным тоном, внезапно грозно загремел.

— Согласись, Берар, — насмешливо произнес скиталец, — что я ловко провернул все это!

— Ты знаешь, как меня зовут, негодяй?! Откуда?! Попомни, ты мне дорого за все заплатишь!

— Молчи уж лучше, болван! Я провел тебя как младенца — и тебя, и этих дураков чужеземцев, которые приютили меня и пригрели!..

— О, я с самого начала подозревал это!..

— Чтобы проникнуть к вам, я пошел на ужасный риск, добровольно моря себя голодом. Мне потребовалась вся моя сила воли, чтобы придать себе убедительный и жалостливый лик одной из жертв голода из Лагеря Нищих. Я был там, на месте железнодорожной катастрофы… Расспросил умирающих, которые были знакомы с детьми майора… Приручил Боба — ведь заклинателю змей и птиц ничего не стоит заставить собаку полюбить себя… И в образе жалкого человечьего отребья я рухнул у входа в обитель, где каждый уголок знаком мне куда лучше, чем тебе!

— Так кто же ты? — запинаясь, выговорил Берар, даже не пытаясь больше скрывать обуявший его страх.

— Я отвечу, жалкий раб пандитов, слепое оружие ненависти брахманов — дважды проклятых и презренных!

— Ты возносишь хулу на святых… берегись кары!

— Это зловредные дураки, жестокие и надутые! Плевать я хотел на это дерьмо собачье! Лицемеры и интриганы! Я знаю все их тайны и все их логова! Моя месть всюду их настигнет!

— Но кто же ты, все-таки? Я спрашиваю тебя еще раз, кто ты?

— Я тот, кто посоветовал англичанам осквернить труп Нарендры… Я — падший брахман… вероотступник… Я ненавижу касты… Я предан всей душой английским властям и ярый враг тех, кому служишь ты. Я — Биканэл!..

Услышав ужасное признание из уст негодяя, открывшегося перед ним с таким бесстыдством, Берар немедленно обрел свое обычное хладнокровие. Он подумал о том, что присутствие Биканэла в обители опасно для беглецов и их во что бы то ни стало надо спасать. И решил, не теряя зря времени на агента английской полиции, которому все равно ничего не смог бы сделать, предупредить срочно капитана и его людей о нависшей над ними угрозе:

— За оружие! Готовьтесь к жестокой схватке, в обители враг!

Повернувшись спиной к платформе, где в слабом лунном свете маячила тощая фигура бывшего брахмана, факир двинулся к двери и тут же вскрикнул от ярости, обнаружив, что она заперта.

Биканэл, не переставая омерзительно смеяться, крикнул ему:

— Мой бедный Берар, какой же ты дурень и недотепа! Ты даже не знаешь секретов этого старого здания? Ну так я тебе кое-что подскажу. Дверь не откроется до тех пор, пока я этого не пожелаю. А так как я этого не пожелаю никогда, то тебе, мой бедный друг, придется умереть здесь от голода и жажды! До свидания, глупец, или, вернее, прощай!

С этими словами ужасный человек спустился с платформы по каменной лесенке, проделанной в толще стены. Трудно представить себе, сколько в этих старинных храмах, напоминающих средневековые крепости, всяких ходов, коридоров, люков, каменных мешков и подземных каналов.

Оказавшись в абсолютной темноте, Биканэл зажег маленькую лампу, припасенную заранее, и медленно, не торопясь, продолжил спуск по той же лестнице, к которой примыкали таинственные туннели, напоминающие сточные желоба, пока наконец не очутился у самого основания храма, образованного гигантскими прямоугольными гранитными плитами, скрепленными залитыми свинцом железными скобами. Такой фундамент-монолит не разбить даже пушечными ядрами!

Казалось, из этого каменного мешка не было другого выхода, кроме лесенки, по которой только что спустился Биканэл. Но это не так.

Осмотревшись, бывший брахман отмерил восемь шагов, затем сделал еще три шага вправо и принялся разрывать босой ногой слой песка, покрывавший каменный пол. Наткнувшись на какой-то предмет, он нагнулся и при свете лампы разглядел толстое железное кольцо.

— Все правильно, — вполголоса произнес он, — память меня не подвела. А ведь с тех пор, как я бывал здесь, прошло уже десять лет.

Поставив лампу на пол, он, напрягаясь изо всех сил, обеими руками потянул кольцо на себя. Послышался лязг и приглушенный скрежет камня по камню, а потом произошло чудо: одна часть массивного каменного пола ушла вниз, другая — поднялась. Несомненно, здесь где-то был ловко пристроен противовес, позволявший, при сравнительно небольшом усилии, сдвинуть плиты весом в несколько тонн.

Опустившаяся часть пола обнажила дугообразный проем в фундаменте. Полицейский немедленно вошел в него и, пройдя всего несколько шагов, оказался среди каменных развалин, поросших густым колючим кустарником. Над головой сверкали звезды, из-за величественного баньяна выглядывал серп луны.

Биканэл свистнул, подражая овсянке, и, усевшись на камень, стал ждать. Вскоре из зарослей раздался ответный свист и послышался шорох раздвигаемых ветвей. Биканэл издал громкое шипение разъяренной кобры, и из темноты выступили десятка два людей и окружили его.

— Все готово? — спросил один из них, высоченного роста, в индийской одежде и с черной маской на лице.

— Да, милорд! Вам остается только войти в обитель, тайный ход перед вами.

— Отлично, хоть сейчас!

— Тогда следуйте за мной.

— Лучше поздно, чем никогда! Не примите за упрек, но я чуть не умер со скуки, пока дожидался вас!

— Терпение — добродетель жителей Востока, и в нем их главная сила. Но европейцам оно не свойственно.

Сделав это глубокомысленное замечание, полицейский направился в потайной ход, остальные поспешили за ним. Плита поднялась, закрыв проем, и Биканэл со спутниками оказались в каменном мешке, откуда их вывела лестница.

Полицейский шел впереди, освещая лампой дорогу. Следом бесшумно ступали босыми ногами его сообщники-индусы. В правой руке у каждого был зажат кинжал, и они тотчас перерезали бы горло любому, кто попытался бы поднять тревогу.

Пройдя немного, Биканэл свернул в один из коридоров, чтобы обогнуть комнату, где факиру, вне всякого сомнения, суждено было просидеть до самой смерти.

Вскоре они достигли той части здания, где проживали европейцы. Те же безмятежно спали, чувствуя себя в полной безопасности за толстыми стенами обители, в которую, как считали они, вел один-единственный ход с целой системой защитных устройств и к тому же бдительно охраняемый надежными стражами.

Полицейский расставил у дверей часовых, приказав убивать каждого, кто попытается бежать, за исключением женщин, а затем вошел в комнату, где под москитной сеткой предавался сну Бессребреник.

Крадущиеся шаги ночного гостя разбудили капитана. При мерцающем свете ночника он с трудом разглядел чей-то силуэт.

— Это ты, факир? Что случилось?

Молча, с яростью тигра Биканэл выхватил из-под головы американца подушку и, чтобы он не смог закричать, придавил ею лицо своего противника. И в тот же миг на Бессребреника насели еще с полдюжины индусов. Капитан, словно угодивший в западню лев, отчаянно отбивался, но, задохнувшись и запутавшись в москитной сетке, потерпел поражение. Ему заткнули рот кляпом, связали руки и ноги. И все это — совершенно бесшумно, так что спавшие в соседней комнате миссис Клавдия и Мери ничего не услышали.

Теперь нужно было схватить моряков, проживавших в комнате по другую сторону широкого коридора. Хотя приятели и славились силой, операция была проведена молниеносно: еще не очнувшись ото сна, они, разделив участь капитана, лежали на полу, связанные по рукам и ногам и с кляпом во рту. Нападавшие обладали огромным опытом в подобных делах!

Но миссис Клавдия с Мери и Патрик еще оставались на свободе. Решили начать с мальчика. Боб оказался невольным соучастником преступления: когда Биканэл вошел неслышно в комнату, то он вместо того, чтобы поднять тревогу, приветственно завилял хвостом. Патрик, проснувшись, улыбнулся индусу и спросил, что ему нужно. А тот, также улыбаясь в ответ, подошел поближе и, схватив мальчика за горло, в мгновение ока связал его и заткнул кляпом рот.

Так как Король денег строжайше запретил применять к миссис Клавдии какое бы то ни было насилие, пришлось прибегнуть к хитрости. Подойдя к двери, Биканэл трижды негромко постучал. Женщина спросила, кто там. Ловко имитируя голос факира, он ответил:

— Сахиб просит госпожу графиню соблаговолить одеться и прийти к нему в северную часть обители.

— А зачем, не знаешь? — спросила заинтригованная миссис Клавдия.

— Там сейчас начнется рыбная ловля при свете факелов. Приготовления к ней совершенно необычны, и сахиб хотел бы, чтобы госпожа графиня тоже увидела это любопытное зрелище.

Ничего не заподозрив, она поспешно оделась, разбудила Мери и, сообщив о предстоящем развлечении, помогла побыстрее собраться и ей. Спустя несколько минут они вышли из комнаты в радостном предвкушении неожиданной забавы в упоительно прохладные ночные часы. Но в коридоре вместо факира миссис Клавдию с Мери поджидал спасенный их заботами индус. Необычное выражение его лица внушило им страх. К тому же у него за спиной стояли с факелами в руках десятка два свирепых на вид вооруженных людей. Поняв, что это — западня, графиня де Солиньяк закричала громко:

— Жорж!.. Друг мой!.. Тревога!.. Нас предали!..

Миссис Клавдия попыталась заскочить обратно в комнату, где у нее хранилось оружие, но Биканэл с быстротой молнии преградил ей дорогу и произнес резким и повелительным тоном:

— Шуметь бесполезно, госпожа: капитан Бессребреник арестован. А посему, чтобы не пришлось применять силу, лучше всего подчиниться.

— Кому, туземцу?.. Индусу?.. Да это ж все равно, что подчиниться негру… Никогда! — Увы, эта благородная женщина, как и многие ее соотечественники-американцы, была заражена расовыми предрассудками.

Побледнев, Биканэл возразил:

— Я — один из руководителей местной полиции!

— Шпик!.. Полицейская ищейка!..

— Госпожа!

— И это его мы подобрали умирающим и спасли! И всячески сочувствовали ему! Поистине, существуют благодеяния, которые оскверняют делающего их.

Придя в ярость от этих слов, которыми миссис Клавдия хлестала его, как бичом, Биканэл схватил ее за руку:

— Именем ее величества королевы вы арестованы!

— Жалкий раб! Никак, ты осмелился коснуться меня! — крикнула гордая американка. Вырвав у него свою тонкую изящную руку, она звонко ударила Биканэла по лицу.

Полицейский был вне себя от гнева.

— Я собирался арестовать вас именем королевы!.. Теперь я делаю это от своего собственного имени!.. Вы — моя пленница!.. И принадлежите мне одному!.. Английские судьи слишком снисходительны… Не то что я!.. Вас и ваших друзей будет теперь судить только моя ненависть!.. Кровавыми слезами заплатите вы за оскорбления! — вопил он как безумный.

В ответ бесстрашная графиня де Солиньяк лишь громко и нервно расхохоталась. Ее смех был не менее оскорбителен для Биканэла, чем пощечина.

— Хватит угроз! — презрительно сказала она. — Знайте, ничто в мире не могло и не сможет меня запугать, и тем более вы, мерзкая тварь, жалкое огородное пугало, которым воробьев лишь стращать! Мы не боимся вас! Вы можете бить нас, мучить, но запомните, воли нашей вам никогда не сломить!

— Пустая болтовня! Может быть, она и заставила бы дрогнуть одного из презренных рабов, населяющих эту гнусную страну, но только не меня!

В руках полицейского был длинный шарф из удивительно тонкого и легкого шелка, которым так славятся бенгальские ремесленники. Он ловко, словно цирковой артист, жонглировал им: то придавал ему волнообразные движения, а то вдруг резким рывком выбрасывал его вперед, воспроизводя выпад жалящей змеи. Шарф вращался и извивался все быстрее и быстрее и казался уже не простым куском ткани, а живым существом. Миссис Клавдия не успела и глазом моргнуть, как он уже плотно примотал ее руки к телу и, упав к ногам, змеей обвился вокруг них.

Хотя женщина не могла теперь двинуть ни рукой, ни ногой и, чтобы не упасть, должна была стоять не шелохнувшись, она вовсе не собиралась признавать себя побежденной.

— Одна американская артистка, Лой Фаллер, тоже жонглирует шарфами, но у нее это получается гораздо лучше. Вот бы вам у кого поучиться! — насмешливо произнесла миссис Клавдия.

Биканэл, уязвленный ее смелостью и самообладанием, заскрипел от злости зубами и резко дернул шарф. Но графине удалось все же удержаться на ногах.

Мери, до сих пор с молчаливым возмущением наблюдавшая за происходящим, не выдержала.

— Подлец! — бросила она в лицо полицейскому.

Услышав такое оскорбление, сообщники Биканэла застыли как изваяния. Он же, увидев, что ему не совладать с пленницами, махнул рукой подчиненным. Четверо из них, загасив пламя своих факелов о каменные плиты пола, грубо схватили миссис Клавдию и Мери и, следуя за Биканэлом, понесли куда-то.

Желая сделать как можно больнее отважной женщине, он с чисто восточной изощренностью решил показать ей ее мужа. Увидев супруга связанным и с кляпом во рту, а рядом с ним — его верных слуг и Патрика, миссис Клавдия до глубины души возмутилась. И хотя на сердце у нее было тяжело, она ничем не выдала своих чувств и со всем присущим ей мужеством бросила небрежно:

— Жорж, друг мой, не хотели бы вы, когда мы будем на свободе, приказать дать пятьдесят ударов плетью этому неблагодарному мерзавцу — двадцать пять за Мери и двадцать пять за меня! Мы, как все женщины, склонны к жалости, но он уж слишком переборщил! Не так ли, Мери?

— Да, госпожа, по двадцать пять ударов за вас и за меня! Но бить нужно будет посильнее! — И, обращаясь к Патрику, девочка добавила: — Я знаю, брат, ты не из трусливых. И все же мне хочется сказать: не бойся, все это просто несерьезно…

— Браво, Мери! — поддержала ее графиня. — Да, все это несерьезно, театр, да и только! Карикатурные людишки хотят нас запугать своими смехотворными пытками… А вы, Жорж, рассчитывайте на меня так же, как я рассчитываю на вас… Вы знаете, что я была и всегда буду вашей верной подругой — как в жизни, так и в смертный час!

Капитан Бессребреник, беспомощно лежа на спине, мог ответить ей лишь взглядом, полным невыразимой любви и жалости. Из груди его вырвался глухой стон, лицо на мгновение стало пунцовым, но он быстро овладел собой и презрительно глянул на Биканэла.

Полицейский сказал женщине:

— Всем вам уже недолго осталось жить. И то, что вы испытаете перед смертью, надеюсь, собьет с вас спесь! — Затем он обратился к сообщникам: — Несите их!

Пленников доставили ко входу в обитель. Стража даже не пыталась оказать сопротивление многочисленному и до зубов вооруженному отряду Биканэла. И дело заключалось не только в том, что на посту стояло всего несколько человек, но и в отсутствии факира: привыкнув лишь беспрекословно подчиняться ему, караульные не были в состоянии принимать самостоятельные решения.

Биканэл, знавший все тайны святой обители, уверенно поднял решетку, опустил подъемный мост, открыл ворота, и, пройдя крытой галереей, его отряд вместе с пленниками оказался среди развалин.

В темноте раздался заунывный вой. Узнав Боба, Биканэл проворчал:

— Подлая тварь! Надо было пристукнуть его или кинуть в ров с камнем на шее! А впрочем, чем он может мне повредить?

Еще через несколько минут послышались грузные шаги и мощное, словно работали кузнечные мехи, дыхание. Воздух огласился хорошо знакомым трубным ревом. Это слон Рама, который давно уже поправился и теперь томился без дела в своем стойле, был потревожен ночным шумом и вышел проведать, в чем дело. Приблизившись к отряду, он вытянул вперед хобот, с силой вдохнул смешавшиеся людские запахи. Сразу же узнав своего спасителя капитана, слон несколько раз издал радостное урчание. И это понятно: ведь он сохранял к Бессребренику самую глубокую привязанность и каждый день навещал его, чтобы получить из рук своего друга какое-нибудь лакомство.

Но Биканэл приказал отогнать его камнями, и обиженный слон убежал в недоумении.

Неподалеку от обители Биканэла поджидала большая группа людей с лошадьми, которых они держали под уздцы. В темноте прозвучал насмешливый голос полицейского:

— Господин Бессребреник в Индии впервые и, наверное, не знает, что такое башня молчания. Но так как всем им, кроме женщин, придется провести там свои последние часы, я просвещу его на этот счет!

ГЛАВА 10

Огнепоклонники. — Славная община. — Башни молчания. — Священный ритуал. — Необычные похороны. — Грифы. — Старая кирпичная дакма. — Обреченные. — Изголодавшиеся грифы. — Месть Биканэла. — Страшная жестокость. — Бедная женщина!

Парсы, или, как их еще называют, гебры, — весьма многочисленная в Индии религиозная община. Их учение восходит к Заратуштре, то есть примерно к третьему тысячелетию от Рождества Христова[46]. Отличаясь высокой общей культурой, они в то же время глубоко привержены своим архаичным обычаям, многие из которых нам кажутся дикими, как, например, поклонение огню.

Парсы доброжелательны, скромны в быту, трудолюбивы и проявляют удивительные способности к изучению языков, к предпринимательству, торговле и финансам. Преуспевают они и в искусстве и науках, пришедших с Запада, и, ценя знания, возглавляют ныне крупное просветительское движение, играющее заметную роль в жизни индийского общества, закостеневшего в многовековом восточном фатализме. Каким бы ремеслом, пусть самым скромным, ни занимался парс, он всегда — среди лучших. Одним словом, они представляют собой жизнеспособный тип людей, умных, терпимых и отлично подготовленных к любым преобразованиям в ходе эволюционного развития даже наиболее высокоорганизованных цивилизаций.

Поскольку стихии для парсов — символы божества, они всячески стараются уберечь землю, воду и огонь от соприкосновения с разлагающейся плотью. Отсюда — один из самых странных их обычаев: оставлять обнаженные тела умерших на открытом воздухе. Объясняя подобную практику, они говорят: «Как приходит человек в этот мир совершенно голым, так должен и уйти». И добавляют: «Надо все сделать для того, чтобы мать-земля и образующие ее вещества не были осквернены распадом материи, и поэтому чем быстрее исчезнут молекулы нашего тела, тем лучше».

Чтобы разложение трупов происходило в достойной обстановке, с соблюдением определенных ритуальных правил, и не наносило вреда здоровью остающихся в живых, парсы строят так называемые башни молчания, или дакмы, где и происходит финальная трансформация материи.

Одним словом, башни молчания — это своеобразные места захоронений. Их довольно много в Индии: они возведены повсюду, где проживают парсы. Даже имеются отдельные башни для преступников. Только в районе Бомбея насчитывается семь таких сооружений, и все они расположены на возвышенности Малабар-Хилл. В этой очаровательной, романтической местности, среди изумительной зелени и цветов, стоят и прелестные коттеджи: мрачное соседство не отпугивает любителей отдохнуть на лоне природы. Кстати, вокруг самих дакм разбиты великолепные сады и парки, и посетители могут любоваться живописным пейзажем со смотровых площадок трех сагри, или часовен, где постоянно поддерживается священный огонь.

Что касается самих башен, то это огромные, построенные на века кольцеобразные конструкции из гранита или весьма прочного кирпича. Регулярная побелка известью придает им опрятный, ухоженный вид.

Впрочем, название «башня», данное этим сооружениям европейцами, строго говоря, не отражает их конфигурации. Возьмем к примеру одну из башен в окрестностях Бомбея. Диаметр ее равен тридцати метрам, а высота — лишь двенадцати. В центре имеется яма глубиной в пять метров и шириной — в пятнадцать. Чтобы в сезон дождей, когда с небывалой силой хлещут ливни, ее не заливало, по четырем сторонам от ямы вырыты широкие, глубиной в два метра колодцы, соединенные с нею ходами, проделанными в каменной кладке под углом в сорок пять градусов. Яму опоясывает широкое кольцо из трех слегка наклоненных внутрь концентрических кругов, разделенных на семьдесят два сектора. Эти числа — три и семьдесят два — не случайны: они считаются священными, им соответствуют, в частности, три заповеди Заратуштры и семьдесят две главы «Ясны»[47], одной из частей «Зенд-Авесты»[48]. В каждом секторе, напоминающем собой спицу гигантского колеса, — углубление не более двадцати сантиметров, где и лежит тело усопшего до тех пор, пока от него не остается один скелет. Ждать этого пришлось бы довольно долго, если бы не стаи грифов-стервятников, которым для выполнения обязанностей санитаров требуется всего несколько часов.

Чтобы скрыть от посторонних взоров происходящее внутри, кольцо обнесено тонкой, высотой в пять метров стеной, используемой бесчисленными грифами в качестве насеста. Плотно усевшись на ней, втянув голые шеи, неподвижные и тяжелые, они, не обращая внимания на палящее солнце, жадно вглядываются в даль в ожидании очередной похоронной процессии.

Возглавляют траурное шествие носильщики в белых одеяниях. Покойник в саване, тоже белом, — в железном гробу. Чуть поодаль, связанные попарно белым платком, идут медленным шагом родные и близкие, также во всем белом.

Прожорливые птицы издали замечают их и, вытянув голые розовые шеи, взмахивают крыльями, царапают стальными когтями парапет.

Носильщики открывают вделанные в стену тяжелые железные ворота, вносят гроб внутрь и, совершив положенный обряд и прочитав молитву, укладывают обнаженное тело в углубление, после чего выносят из башни гроб и саван.

Едва ворота закрываются, как грифы, набросившись на труп, начинают остервенело рвать его ногтями и клювом. Когда они вскоре возвращаются на свой пост, на месте их пиршества остаются лишь кости.

Недели через две те же носильщики вновь посещают башню. Они в перчатках, в руках — щипцы. После нескольких торжественно произнесенных священных формул останки усопшего навсегда опускаются в яму, где поколение за поколением скопляются кости парсов, превращающиеся со временем в прах.

Когда-то небольшая община парсов — землепашцев и мелких торговцев проживала в пяти-шести милях от святой обители. Поселились они здесь в незапамятные времена и трудом своим превратили освоенный ими уголок земли в райский сад. Их влиятельные соседи — брахманы — всегда помогали им, хотя те и исповедовали другую религию. И в этом нет ничего удивительного: индусы, буддисты и парсы отличаются большой веротерпимостью и не только не враждуют между собой, но, наоборот, постоянно оказывают взаимную поддержку.

Пока брахманы жили в святой обители, деревня парсов процветала. Но после того, как пандитов разогнали, огнепоклонники перебрались в другое селение, примерно в двадцати километрах от прежнего места проживания.

Однако они сохранили привязанность к родной земле, тем более что поблизости — случай редкий для небольших деревушек парсов у них была своя башня молчания, построенная из кирпича в стародавние времена, возможно, в эпоху расцвета ныне мертвого города, когда здесь проживало куда больше народу. Правда, теперь она стояла забытая и затерянная в джунглях. Крайне редко приносили сюда трупы. И грифы, селившиеся здесь исключительно в силу привычки, были вынуждены летать по всей округе в поисках павшего на рисовых полях буйвола или какой-нибудь мелкой добычи, ускользнувшей от вечно голодных людей. Одним словом, эта дакма была для пернатых хищников своего рода Лагерем Нищих. Подумать только, проходили месяцы, а похорон нет и нет!

Нетрудно представить себе радостное возбуждение, охватившее стервятников, когда они издали увидели многочисленный кортеж, быстро приближавшийся к заброшенной дакме. Огромные птицы хлопали крыльями, покачивали длинными шеями, неуклюже взлетали над мрачной башней.

Люди были на лошадях — зрелище, непривычное для этих отвратительных исполнителей погребального ритуала. Процессия остановилась шагах в двадцати от башни. Завернутые в ткани тела, перекинутые впереди седел, опустили на землю. Всего их было четыре — три покрупнее и одно поменьше. То-то радости для грифов: что-что, а трупы считать они умели!

На носильщиках не было традиционных белых одеяний, да и вели они себя без должной торжественной неторопливости. Но какое грифам было дело до всего этого, если им, прожорливым по природе, пришлось по не зависящим от них обстоятельствам так долго голодать. Нетерпение их возрастало с каждой минутой!

Прозвучал с издевкой хриплый голос:

— Капитан Бессребреник, вы ведь слышите меня, не правда ли? Знайте же, перед нами башня молчания — место вечного упокоения парсов, а теперь и вашего со спутниками!

Так вот какую ужасную смерть уготовил негодяй для своих пленников — бросить их живыми на растерзание грифам, чтобы от этих смелых, добрых и любящих людей вмиг остались скелеты! Только на Востоке могут придумать и осуществить такое!

И никто из всадников не протестовал! В том числе и сохранявший инкогнито изувер-европеец по кличке Король денег, чья взращенная завистью ненависть будет наконец утолена, да еще как! Ибо ничто уже не сможет спасти Бессребреника, Мариуса, Джонни и юного Патрика.

Мрачно заскрипели на заржавевших петлях ворота башни молчания, открывая взору воронкообразное кольцо и все его семьдесят два сектора, а в центре — яму, наполовину наполненную костями. Пленники, по-прежнему связанные по рукам и ногам, с кляпами во рту, тоже увидели этот мрачный храм смерти.

Палачи грубо схватили их и, подтащив к кольцу, на глазах изголодавшихся хищников швырнули в углубления, послужившие последним ложем не одному поколению парсов. Затем по сигналу Биканэла подвели госпожу Клавдию и Мери. Миссис Клавдия полагала, что уже все видела в жизни, все испытала, но когда поняла, какие пытки уготованы близким ей людям, то ощутила такую муку, будто сердце ее резали на куски. Не было сил ни кричать, ни плакать! Как каменная стояла она, ни на что уже не надеясь.

Биканэл, ошибочно приняв молчание женщины за очередную браваду, закричал ей злорадно:

— Нарендра, истый брахман, европейку, ударившую его по лицу, поразил кинжалом. Я же, Биканэл, греховодник-брахман, за пощечину от бледнолицей отомстил куда более жестоко и утонченно. Не правда ли, госпожа? Я додумался до такого, что мне позавидовал бы самый изощренный истязатель! — Затем он повернулся к выказывавшим все признаки нетерпения птицам: — Приятного аппетита, господа грифы!

Но миссис Клавдия уже не слышала его. Хотя мало кто из мужчин смог бы состязаться с нею в стойкости и отваге, она все-таки была женщина и, не выдержав такого испытания, побледнела как полотно и, негромко вскрикнув, опустилась мягко на траву и осталась лежать с остановившимся взглядом.

Мери, растерявшись от страха, не успела ее подхватить. Решив, что миссис Клавдия умерла, она погрозила злодею кулаком:

— Вам отомстят за нас!

Тот лишь засмеялся в ответ и сказал что-то на местном языке. Ворота тотчас с грохотом закрылись. Находившуюся в бессознательном состоянии миссис Клавдию и Мери снова уложили на лошадей, впереди седел, и кони сразу же рванули бешеным галопом, унося всадников подальше от этого страшного места. А грифы, оставшись одни, жадно ринулись на принесенных им в жертву беспомощных, крепко связанных людей.