Бенгальские душители

ГЛАВА 1

Путь завоевателей из Индии и Ирана. — Незначительный инцидент, переросший в войну. — Безумный мулла. — Гордонский полк шотландских горцев. — Второе зрение Ужасное видение. — Майор и лейтенант. — Почта. — Наступление. — Горестные вести. — Героизм волынщика. — Смертельная схватка. — Пленение.

На северо-западной окраине обширной Британской Индии, в той части Пенджаба, что резко вдается в глубь афганской территории, находится знаменитый Хайберский проход, пересекающий горный хребет Сафедкох. Начинаясь у господствующего над местностью форта Джамруд, это ущелье протяженностью пятьдесят три километра извивается змеей меж горных склонов, на высоте от тысячи до двух тысяч метров над уровнем моря, и у города Дхока выходит в Кабульскую долину. Через Хайберский проход издавна пролегал главный путь между Индией и Ираном, которым неизменно следовали завоеватели как с той, так и с другой стороны.

Англичане, сознавая стратегическое значение ущелья, завоеванного ими лишь в 1875 году, привели форт Джамруд в надлежащее состояние и обеспечили его усиленным гарнизоном. Но для того, чтобы надежно удерживать в своих руках важнейший форпост Пенджаба, необходимо было создать опорные пункты и в окружающей крепость местности.

Наилучшим из них был Пешавар — крупный город с восемьюдесятью тысячами жителей, расположенный в семнадцати километрах от форта Джамруд, по берегам двух притоков реки Бара, которая, в свою очередь, впадает в реку Кабул. Но Пешавар представлял собою не только бастион, но и приграничный военный лагерь. Там постоянно находились две полевые батареи, два пехотных полка из солдат-европейцев, три пехотных полка туземцев, бенгальский полк улан и две инженерные роты небольшая армия в боевой готовности.

Кроме того, в горах, которые по мере удаления от Пешавара становились все выше, англичане создали целую сеть возведенных на отвесных скалах фортов с многочисленными гарнизонами. У них было одно назначение — преградить путь воинственным племенам, которые никак не могли смириться с английским владычеством и только ждали случая, чтобы восстать.

Восстание, действительно поднятое за несколько месяцев до описываемых событий, началось с незначительного инцидента, которого, однако, оказалось достаточно, чтобы вызвать бурю. Сперва взбунтовалась небольшая группа туземцев из племени афридиев, с которыми грубо обошелся сборщик налогов. Руки сами потянулись к оружию, и конфликт принял такие масштабы, что афридии, терпя поражение, призвали на помощь родственные им племена юсуфзаев и момандов. Разразилась война. Англичанам пришлось срочно укрепить гарнизон, призвать на подмогу целый армейский корпус и ввести осадное положение но всей провинции.

Возможно, конфликт и не перерос бы в войну, если бы ситуацию не обостряли фанатики, стремившиеся использовать малейшую возможность для призыва к священной войне против неверных. Во все племена были посланы гонцы. Они старались разжечь у туземцев воинственный пыл, распуская разные слухи. Возглавлял их известный бандит, прозванный англичанами Безумным муллой. Под его белым стягом, на котором были изображены пять красных ладоней — две наверху и три чуть пониже, собралась целая армия добровольцев, движимых не только религиозным фанатизмом, но и жаждой наживы.

Несмотря на все принятые меры, стойкость и храбрость солдат, англичанам не удавалось сломить сопротивление восставших племен: сил у европейцев оказалось недостаточно, подкреплений не было, и к тому же туземцы, которых было вдесятеро больше, находились у себя дома.

Лишь иногда гарнизон или дивизия, очутившись в слишком уж плотном кольце, шли в атаку. Верх неизменно брали европейское оружие и военное искусство. Но победа оказывалась временной, и вскоре победители откатывались на прежнюю позицию.

В конце концов главнокомандующий, раздраженный этим топтанием на месте, наметил мощное наступление. Он решил во что бы то ни стало прорвать блокаду чакдарского военного лагеря, окруженного бандами наглевших день ото дня бунтовщиков. А для этого необходимо было взять высоты в северо-восточной части плато, на котором разместился этот лагерь. Честь первым пойти в атаку предоставили Гордонскому полку шотландских горцев.

Полк стоял на левом фланге осажденного лагеря. Выстроившиеся аккуратными рядами палатки создавали общий фон, на котором сбившиеся группками верблюды выглядели особенно экзотично. Да и на самих шотландских горцев стоило посмотреть. Все — высокого роста, атлетического сложения, неутомимые, прекрасно приспособленные к этой полной неожиданностей войне на отвесных горных склонах. Одежду их составляли красный мундир с короткими и закругленными полами, шотландская юбка килт из шерстяной клетчатой ткани и такой же клетчатый плед, переброшенный через левое плечо. На ногах у них были шерстяные чулки с отворотами и подвязками, гетры и башмаки с пряжками. Спереди на ремне висел отороченный мехом кошель, нечто вроде кармана из барсучьей кожи. В общем, национальный костюм во всей красе!

Только вместо меховой шапки со страусовым пером солдаты носили белые тропические шлемы с прикрепленным сзади куском плотной, в несколько слоев простроченной ткани, которая должна была уберечь затылок от беспощадных лучей индийского солнца. Этот головной убор, напоминающий те, что носят докеры при разгрузке угля, выглядел не очень эстетично, но зато соответствовал местным условиям.

Полк готовился к наступлению. Воины в последний раз осмотрели свое снаряжение. Сержанты проверили наличие боеприпасов. Конюхи взнуздали офицерских лошадей и подтянули подпруги. Волынщики, заменяющие в шотландских полках трубачей, наигрывали милые сердцу солдата старинные народные мелодии, напоминавшие о далекой родине.

У большой палатки вели беседу два офицера, а рядом два денщика-туземца держали под уздцы великолепных, всхрапывавших от нетерпения лошадей. На эполетах у одного из офицеров поблескивала вышитая золотом корона — знак отличия майора, у другого — лейтенантская звездочка. Оба они были сильными, атлетического сложения мужчинами, образчиками типичных английских офицеров, достигших совершенства во всех видах спорта и обретших благодаря ему исключительную выдержку и выносливость. Одному из них можно было дать лет сорок, второму — года двадцать два — двадцать три. Первый, что постарше, был майором Ленноксом, герцогом Ричмондским, другой — лейтенантом Ричардом Тейлором, сыном председателя верховного суда.

— Скажите, дорогой Тейлор, — обратился герцог Ричмондский к своему юному собеседнику, — верите ли вы в ясновидение?

— Раз уж вы удостаиваете меня своим вопросом, отвечу: нет, милорд, никоим образом, — почтительно произнес тот.

— Это потому, что вы не шотландец! Мы, шотландские горцы, свято верим в ясновидение. Оно позволяет нам наблюдать происходящие вдали от нас и, как правило, важные реальные события.

Видя, что майор говорит вполне серьезно и даже с грустью, молодой человек заметил:

— Если в подобное явление верят столь достойные, как вы, люди, то вера эта в любом случае заслуживает уважения.

— Ах, Тейлор, можете мне поверить, обладать даром ясновидения — сомнительное благо, — сказал майор, сильно побледнев. Обычно крайне скрытный, сейчас он как будто решил выговориться. — Три недели тому назад я видел совершенно отчетливо, как жена моя упала замертво, сраженная ударом кинжала. Я слышал ее предсмертный крик… Прямо у меня на глазах закрылись ее очи… из груди полилась кровь… И с тех пор я ничего не знаю ни о ней, ни о детях… Нет ни единого письма… ни записки…

— Но вспомните, милорд, ведь мы окружены и почте к нам не прорваться. А если мы и общаемся с внешним миром, то только благодаря оптическому телеграфу[49].

— Вот поэтому-то я еще и надеюсь… Но это не все. Представьте себе, сегодня ночью я внезапно проснулся, и у меня опять было видение, не менее ужасное. Я услышал, как мои дорогие дети, Патрик и Мери, жалобно зовут меня на помощь, и в их криках было столько ужаса, что я покрылся холодным потом. Мне привиделось, что Мери отчаянно пытается вырваться из чьих-то грубых рук, а Патрик лежит недвижимый среди омерзительной горы трупов. Согласитесь, друг мой, что все это ужасно.

— Да, милорд, это действительно ужасно. Когда нет ни единой весточки от близких людей, ясновидение причиняет любящему сердцу сильные страдания, которые становятся с каждым часом все невыносимее. Но я думаю, нам удастся прорвать окружение, и мы наконец получим почту… Осмеливаюсь надеяться, милорд, что хорошие, полные нежности письма опровергнут ваши видения.

— Благодарю вас за добрые слова, мой дорогой лейтенант, хотя и не очень-то я верю в них. — И, обратившись к волынщику, отцу Кетти, который с непринужденностью старого и преданного слуги подошел поприветствовать его, майор сказал: — А ты, Килдар, не видел ли чего-нибудь? Близится час большого сражения. В такое время чувства настолько обостряются, что позволяют видеть как никогда и то, что происходит, и то, что будет потом.

— Да, милорд, я действительно кое-что видел.

— Что же?

— Что меня ранили в самом начале сражения. Но все обошлось, поскольку я смог продолжать играть на волынке.

— Вы слышите, Тейлор?.. Слышите?.. Килдар тоже видел!.. И знайте, все так и будет! — воскликнул герцог с жаром, свидетельствовавшим о его непоколебимой вере в подобные вещи.

Молодому лейтенанту захотелось избавиться как-то от гнетущего чувства, которое овладело им помимо воли: он искренне любил майора, своего командира, считая его человеком добрым и отважным, и тот платил Ричарду тем же. Не найдя ничего, что можно было бы противопоставить такому воззрению, юноша весело воскликнул:

— Ну так и я тоже видел кое-что, вернее, кое-кого… Я видел моего замечательного батюшку. Вы знаете, как он любит поесть, милорд. Так вот, я его видел сидящим во главе стола, уставленного различными яствами. Вид у него был такой величественный, словно он председательствовал в верховном суде. И он сказал: «Нужно будет отправить нашему дорогому лейтенанту туда, в страну афридиев, ящик старого вина и паштет…». Так что я жду паштет и вино, чтобы отпраздновать победу… Приглашаю и вас, мой славный Килдар!

Внезапно прозвучали трубы, к ним присоединились волынки Гордонского полка. Промчались вестовые. Солдаты кинулись по своим местам.

Сев на коня, командующий в сопровождении штабных работников и охраны направился было к холму, чтобы следить за битвой. Но по лагерю пронесся какой-то шум, раздались радостные возгласы:

— Почте удалось прорваться сквозь вражеские заслоны!

Мешки с письмами и депешами доставили на двух охраняемых взводом улан артиллерийских подводах, в которые впрягли по шестерке лошадей. Среди ездовых и кавалеристов было много раненых, но глаза этих мужественных людей светились радостью от сознания выполненного долга: ведь почтовая связь имеет особо важное значение для действующей армии.

Учитывая обстановку, командующий задержал начало атаки до тех пор, пока не будет роздана почта. Явившимся в штаб посыльным сразу же вручали письма, заранее рассортированные по батальонам, и они тотчас возвращались в свои подразделения.

Командующий получил документ первостепенной важности, солдаты и офицеры — во всяком случае, кому повезло, — долгожданные письма.

И на все это ушло не так много времени.

Но война есть война.

— Вперед! — прогремел голос командира Гордонского полка.

— Вперед! — повторили батальонные командиры.

И полк выступил в боевом порядке.

Майор Леннокс, бросив поводья, дрожащими руками распечатал конверт. Писала Мери, но как же изменился ее почерк, каким стал неровным!..

Лейтенант Тейлор тоже получил письмо. На конверте — черная кайма, адрес написан рукой его матери.

И вдруг ехавшие рядом с молодым офицером его соратники увидели, как он пошатнулся в седле и так побледнел, что, казалось, вот-вот потеряет сознание.

Тогда же майор, глухо вскрикнув, судорожно схватился за сердце.

С ужасом во взоре вчитывался лейтенант в кошмарные слова, и строчки плясали у него перед глазами: «…Отец убит главарем банды тхагов… задушен прямо в постели…»

Взгляд майора с трудом схватывал расплывавшиеся душераздирающие, со следами слез, строки, написанные Мери: «…Нашу горячо любимую мамочку ударил кинжалом фанатик… Она почти выздоровела… но была задушена ночью главарем тхагов…».

Лейтенант временно исполнял обязанности командира первой роты возглавлявшегося майором Ленноксом батальона и поэтому ехал следом за ним. Когда майор обернулся и они смогли взглянуть друг на друга, то сразу поняли, что их обоих постигло несчастье.

— Ах, Тейлор, — прошептал майор, какая ужасная вещь это ясновидение!.. Поистине, бывают дни, когда мечтаешь о смерти!

Трубачи подали сигнал к атаке, волынщики Гордонского полка тут же ответили им маршем шотландских горцев…

— Вперед!.. Вперед!..

Всадники пришпорили коней, спеша добраться до передовых позиций туземцев у подножия и на склоне горы, где то и дело вспыхивали белые облачка порохового дыма. Хотя расстояние от повстанцев до англичан в два раза превышало убойную дальность полета пули, по наступавшим открыли пальбу. Но солдатам было приказано вплоть до особого распоряжения на огонь не отвечать.

Послышались отрывистые команды, и загрохотали орудия: две батареи — одна на левом, другая на правом фланге — ударили картечью по оборонительным укреплениям туземцев. Воспользовавшись возникшей паникой, шотландцы подошли к противнику. Полковник приказал остановиться и дать три ружейных залпа подряд. Свинцовый град тотчас смел первую линию мятежников. Высунувшись из-за оборонительного вала, сооруженного из камней, туземцы изрыгали проклятия в адрес английской армии.

Солдаты двинулись дальше, и в это время из расположения соседних полков донесся поданный трубачами сигнал к атаке. Для шотландцев же таким сигналом служат старинные народные мелодии. И они не оригинальны: некогда подобная музыка исполнялась во время сражений и французскими полковыми оркестрами, оснащенными обычно фаготами, гобоями, кларнетами и флейтами.

Килдар, шедший во главе первой роты, наигрывал старинный шотландский марш «Северный петух», дружно подхваченный волынщиками остальных рот. При первых же звуках этого довольно примитивного инструмента ряды атакующих охватило лихорадочное возбуждение. Бросившиеся в боевом порыве вперед, могучие горцы энергично взбирались по скалам.

Встревоженные неудержимым продвижением противника, туземцы, суетясь и вопя, открыли по отважным шотландцам бешеный огонь, и первые ряды их значительно поредели.

Вещее видение Килдара сбылось: его тоже сразили. С раздробленными ногами, он тяжело повалился на землю, не издав ни единого крика. Но, ощупав инструмент и убедившись, что он не пострадал, музыкант воскликнул:

— Волынка цела, так вперед же, друзья! И да здравствует добрая старая Шотландия!

Не обращая внимания на безвольно волочащиеся ноги, Килдар, упираясь руками и коленями, дополз до ближайшего камня и уселся на нем. Затем поднес к губам свой инструмент и — истекающий кровью, под адским огнем противника, — задул в мундштук во всю силу своих легких, продолжая играть все тот же старинный шотландский марш «Северный петух». Вдохновленные этим примером, шотландские горцы с удвоенной яростью ринулись на противника и, пробегая мимо героя-волынщика, приветствовали его восторженными криками:

— Ура Килдару!.. У-р-ра!.. Ура Килдару!..

Майор с лейтенантом неслись вперед во весь опор, за ними решительно следовали солдаты.

Герцог скакал в состоянии какого-то болезненного безразличия, едва замечая грохочущие вокруг выстрелы. Руки его судорожно сжимали роковое письмо. Вдруг лошадь под ним резко рванула в сторону, и он, очнувшись, обнаружил, что находится в двадцати шагах от первой укрепленной полосы, расположенной на уступе. Оттуда, в клубах белого дыма, вырвались огненные вспышки.

Пришпорив коня, майор воскликнул:

— Вперед!

Лошадь с трудом преодолевала крутой подъем по осыпи из обломков скал. Когда же она вынесла всадника на ровную площадку, офицер бесстрашно, словно не было мятежников, которые стреляли в него чуть ли не в упор, но всякий раз почему-то промахивались, поднял коня на дыбы и заставил одним прыжком перемахнуть через каменный вал.

Лейтенант не отставал от майора, и вот уже оба они понеслись ко второму укреплению, хотя солдаты едва успели добежать до первого вала.

За спиной офицеров завязалась жестокая рукопашная схватка. Но длилась она недолго. Оставляя на поле боя проткнутые штыками тела соплеменников, афридии с дикими воплями начали отходить ко второму валу. Услышав сзади неистовые крики и обнаружив, что очутились между двух огней, майор с лейтенантом осознали опрометчивость своего поведения. Возможно, им и удалось бы прорваться на всем скаку сквозь ряды бежавших в панике туземцев, но они не пошли на это, так как устремившиеся в атаку шотландцы могли принять их спешное возвращение за сигнал к отступлению. Приняв единственно правильное в подобном положении решение ошеломить противника внезапным появлением, офицеры помчались дерзко прямо на укрепление. Путь ко второму валу был куда опаснее и значительно труднее, чем к первому. За крутым каменистым подъемом, который еще предстояло преодолеть, простиралось плоскогорье — неровное, с выбоинами и разбросанными то тут, то там камнями, что делало почти невозможной лихую скачку на коне.

Совершить столь безрассудную выходку могли только отлично выдрессированные английские лошади и их бравые всадники. Выказывая пренебрежение к туземцам и свистящим пулям, офицеры под исступленные возгласы туземцев перемахнули через огромный, ощетинившийся тысячами ружей каменный вал. Они рассчитывали воспользоваться тем смятением, какое всегда вызывает конница, ураганом врывающаяся в ряды пеших воинов, и прорвать очередной вражеский заслон. Но, к несчастью, лошадь майора резко остановилась. Раненная прямо в грудь, она мелко задрожала, замотала головой и медленно повалилась на землю. Успев выскочить из седла, майор с револьвером в руке бесстрашно смотрел на кинувшихся к нему туземцев. Хладнокровно целясь, как будто это тир, он выпускал одну пулю за другой. Лейтенант, подлетев к нему, осадил коня:

— Милорд, прыгайте ко мне!

Он освободил левую ногу из стремени и наклонился, чтобы майор мог ухватиться за его пояс. Но тут раздался свист пули, и лошадь, раненная в голову, упала. Вовремя спрыгнув на землю, юноша встал плечом к плечу с майором, чтобы достойно встретить противника.

У Леннокса быстро кончились патроны. Тейлор произвел из своего револьвера шесть выстрелов и тоже остался без боеприпасов. Но у них были сабли!

Только что эти два всадника, летевшие на полном скаку, казались укрывшимся за валом мятежникам мифическими богатырями, но теперь они превратились в обыкновенных людей. Лошади их убиты, револьверы, которые еще могли бы испугать туземцев, умолкли. Правда, оставались сабли, которыми англичане хорошо владели. Но к холодному оружию, хотя оно и опасно, мусульмане приучены давно.

Тем временем покинувшие первую оборонительную полосу повстанцы перестроились на бегу и вступили в схватку с шотландцами. Стало ясно, что солдаты не смогут выручить своих командиров.

Туземцы с громкими криками окружили майора с лейтенантом плотным кольцом. Офицеры, обладавшие недюжинной силой и к тому же в совершенстве владевшие искусством фехтования, умело орудовали сверкавшими саблями, нанося врагам сокрушительные удары. Они понимали, что их хотят взять живыми, иначе им бы давно уже не жить. Сила, ловкость и отвага могли лишь отсрочить неизбежное пленение, но не более.

Первым вышел из строя майор. Он только что рассек надвое голову одному из противников и отрубил руку другому, замахнувшемуся на него кривой турецкой саблей. Но при следующем ударе клинок майора, натолкнувшись на ствол ружья, сломался в двадцати сантиметрах выше рукоятки. Отбросив ненужный теперь обломок и хладнокровно скрестив на груди руки, офицер стоял, глядя гордо в лицо врагам. Рядом с ним, сбитый с ног, упал лейтенант, которого тут же ухватили за руки и ноги.

Доблестные офицеры шотландского полка попали к туземцам в плен!

ГЛАВА 2

В башне молчания. — Ужасная ситуация. Фокусы Джонни. — Свобода, но не спасение. — Погребальная яма. — Фосфоресценция. — Подземные работы. — Патрик в опасности. — Обвал. — В заточении. — Сундук. — Имя и фамильный герб герцогов Ричмондских.

Биканэл, занимавший ответственный пост в полиции, не без причин поспешил покинуть башню молчания. Прежде всего он не хотел, чтобы его заподозрили в похищении и тем более в убийстве человека, который подлежал законному суду. Ведь англичане — удивительные формалисты, они не выносят ни малейшего нарушения законности, и совершивший должностное преступление чиновник подлежит наказанию вплоть до каторжных работ.

Кроме того, неприятности грозили ему и со стороны парсов, если бы им стало известно о непрошеном вторжении в их святилище: они крайне религиозны и непременно отомстят любому, кто совершит кощунство.

У Биканэла не было ни малейших сомнений в том, что жертвы его ненависти обречены на смерть.

Это действительно было так. Лежа на палящем солнце, связанные по рукам и ногам, с кляпами во рту, четверо несчастных увидели вдруг, как стая омерзительных грифов стремительно кинулась на них, и души их охватил ужас в ожидании неизбежного и близкого мучительного конца. Патрик — бедный мальчик! — закрыл глаза и потерял сознание.

Из заткнутых кляпами ртов вырвалось сдавленное мычание, когда когти омерзительных хищников вцепились в одежду, а их клювы угрожающе потянулись, словно змеиные жала, к глазам и щекам.

Мариус и Бессребреник не могли даже пошевельнуться. Зато рулевой Джонни крутился как безумный. Он корчился, перекатывался с боку на бок, и на какой-то момент ему удавалось отогнать грифов, не привыкших к столь строптивым трупам. И вдруг, в результате всех этих беспорядочных дерганий, веревки, как по волшебству, спали с него! Он тотчас вытащил кляп изо рта и исполнил победный пируэт, — очевидно, чтобы размять онемевшие мускулы.

Но тут один из грифов, более смелый или более голодный, чем остальные, кинулся на Патрика. В мгновение ока Джонни схватил омерзительную птицу за облезлую шею и, не обращая внимания на то, что та царапалась и отчаянно хлопала крыльями, начал вращать ее, словно пращу:

— А ну прочь отсюда, пес шелудивый!.. Шельмец!.. Подлюга!.. Погоди у меня, я тебе все перья повыщипаю!..

Размахивая мерзкой птицей, словно живой дубинкой, моряк изо всех сил колотил ею по другим грифам, а те в полном ошеломлении лишь топорщили перья, встряхивали крыльями и вытягивали шеи. Рулевой сбил их не менее дюжины и столкнул ногой вниз, в яму. Остальные, придя в ужас от столь необычного поведения людей, которых им принесли на съедение, тяжело взлетели обратно на стену и оттуда в полном изумлении смотрели вниз, не понимая, что там творится.

Отшвырнув стервятника, Джонни кинулся к капитану. Достав из кармана маленький ножик, не замеченный насильниками, он моментально разрезал путы, больно впившиеся в руки и ноги Бессребреника, и вытащил кляп изо рта, заявив:

— Я в восторге, капитан, что смог оказать вам эту маленькую услугу.

— А я в не меньшем восторге, что могу принять ее, мой славный Джонни! — воскликнул капитан, который уже совсем не надеялся на спасение.

Не теряя времени, американец развязал и Мариуса, сказав ему, чтобы не повторяться:

— Ну, приятель… думаю, что ты с удовольствием глотнешь свежего воздуха!..

— Тысяся сертей, я бы с удовольствием глотнул босенок воды! — воскликнул провансалец, как только был освобожден от кляпа. — Внутри у меня словно трюм с горясей паклей и каменным углем… Огромное тебе спасибо, матрос! Знаес… я это никогда не забуду.

Но Джонни его не слушал. Вместе с Бессребреником он занимался Патриком, который медленно приходил в себя. Все тело бедного мальчугана болело, руки и ноги затекли, жалобным голосом он просил пить. Пришлось ему объяснить, что пока они ничем не могут ему помочь, но постараются как можно скорее что-нибудь придумать.

Но как ни хотелось всем побыстрее выбраться отсюда, Мариус и Бессребреник пожелали все же сперва узнать, какому чуду обязаны они своим освобождением.

— Слусай, друзок, ты сто, волсебник? — воскликнул Мариус, который был совершенно сбит с толку. — Я бы век возился со всей этой сортовой свартовкой, сто на том бусприте!

— Да, именно волшебник! — с невозмутимым видом подтвердил янки. — Когда-то я работал в цирке клоуном, помогал фокуснику. Еще до того, как стал матросом… Вы ведь знаете, капитан, у нас в Штатах можно заниматься чем угодно, никто не запретит.

— Я пока не совсем понимаю, — ответил Бессребреник.

— Ну так вот. Мое обучение длилось долго, но не безуспешно: кости стали гибкими, руки и ноги ходили как на шарнирах. К тому же я освоил все те гримасы и прыжки, которые столь необходимы в профессии клоуна. И тогда мне показали трюк с индийским сундуком. Вы видели этот фокус. Человеку системой узлов связывают руки и ноги и запирают в сундук. Через какое-то время — обычно довольно скоро, в этом-то и сложность фокуса — сундук, который со сцены никуда не уносят, отпирают. А человека нет! Но тут он появляется вдруг перед публикой, победно размахивая своими путами! Этот номер завораживает, но удается он только после упорных тренировок. Я вспомнил свой клоунский трюк, и, как видите, он мне удался.

Мариус смотрел на своего приятеля, разинув рот от восхищения. Обычно находчивый, как истинный южанин, он не мог подобрать подходящих слов.

— Да, старина! Эта самая необыкновенная стука, которую я видел в своей жизни, вроде того слусая, когда я воскрес в мертвеской госпиталя в Гаване, где заболел золтой лихорадкой. Когда мадемуазель Фрикетта насяла меня вскрывать и, воткнув в меня скальпель, озивила!

Тут, несмотря на серьезность положения, невзирая на боли во всем теле, чувство голода и жажду, Бессребреник, Джонни и даже Патрик не смогли удержаться от смеха.

А старый морской волк, радуясь, что сумел развеселить их вопреки всем невзгодам, продолжал:

— То, сто ты проделал, конесно, великолепно, ведь благодаря тебе мы свободны… Но сказы, посему ты так долго здал, стобы использовать свой маленький трюк?

Пожав плечами и смачно сплюнув, как это делают заядлые любители жевания табака, рулевой ответил:

— Мариус, дружок, по-моему, ты начинаешь сбиваться с курса! Слушай, несчастный! Если бы я раньше освободил свои руки от этих, надо сказать, крепких пут, нас бы тут же всех поубивали.

Поняв, что сказал невообразимую глупость, Мариус понурил голову:

— Ты, конесно, прав, Дзонни, а я просто старый осел. Но хватит болтать, пора браться за дело!

— Да, — поддержал его Бессребреник, — возьмемся за дело, так как работа нам предстоит нелегкая!

Солнце уже клонилось к закату, и вдоль стены пролегла узкая полоска тени. Капитан усадил туда Патрика:

— Оставайтесь здесь, дитя мое! Не шевелитесь и не выходите на солнце.

Сидя на корточках, мальчик молча посматривал на грифов, которые то и дело взлетали со своего насеста и кружили над головой.

Сначала прожорливые птицы были напуганы странным поведением принесенных им в жертву людей, но, вспомнив, что из этого прибежища смерти никто пока не выходил живым, они понемногу осмелели и уверовали в то, что успеют еще полакомиться.

Граф прошел вдоль стены и тщательно осмотрел ее, но не обнаружил ни малейшей щелочки, которую можно было бы расширить, если не побояться содрать ногти и изранить в кровь пальцы. Увы, древнее строение великолепно выдержало натиск времени, и выбраться отсюда не смогла бы даже крыса.

Ворота — огромные массивные створки из кедрового дерева, обитые с обеих сторон листами железа, — тоже не обнадеживали.

Но капитан не сдавался — раз нельзя выбраться поверху, посмотрим, как обстоит дело внизу! — и напряженно всматривался в решетки ямы, закрывавшие вход в колодезные туннели.

— А что, если попробовать выбраться через них? — высказался он.

— Отличная мысль! — откликнулись моряки.

На первый взгляд, добраться до вороха костей, закрывавших дно ямы, было невозможно, так как для этого требовалось преодолеть чуть ли не пятиметровую высоту. Бессребреник задумался.

— Придется прыгать, — произнес Джонни будничным тоном, словно ничего проще и быть не могло.

— Хоросо сказано! — воскликнул Мариус. — Если, прыгая, мы вывихнем или сломаем ноги, выбраться отсюда легче не станет!

— Есть идея! — заявил рулевой. И как человек, предпочитающий словам действие, моряк быстро собрал и в мгновение ока связал валявшиеся на погребальном кольце обрывки пут. Присев на краю ямы, он опустил вниз изготовленную им веревку и, крепко держа ее обеими руками, сказал Мариусу: — Спускайся!

— А ты удержишь ее?..

— Удержу, не бойся!

Мариус тотчас спустился. Хотя он был человеком мужественным, ему стало не по себе, когда под тяжестью его тела начали с сухим треском ломаться человеческие кости.

А Джонни был все так же невозмутим.

— Теперь ваша очередь, капитан, — почтительно обратился он к своему хозяину.

Бессребреник последовал примеру боцмана и тут же оказался рядом с ним.

— Дьявол меня побери, приятель, а как зе ты теперь спустисся? Тебе будет не так просто одновременно и спускаться и дерзать канат.

— А вот как! — ответил Джонни. И, не теряя времени, спрыгнул вниз, постаравшись приземлиться на цыпочки.

Патрик наблюдал за ними сверху. Хотя его страшно мучила жажда, он не издал ни единой жалобы.

То и дело оступаясь на груде костей, мужчины направились к одной из решеток. К счастью, она еле держалась, и могучие руки Мариуса без особого труда вырвали ее из кирпичной кладки. Стоя у темного входа в узкий, шириной в какой-то метр туннель, моряки заспорили, кто из них полезет туда первым. Но Бессребреник быстро разрешил их спор:

— Первым пойду я!

— Но, капитан…

— В атаку первым всегда идет командир… а отступает последним. Сейчас мое место впереди, друзья!

Бессребреник бесстрашно углубился в дыру, откуда пахнуло плесенью и едким фосфором. По круто спускавшемуся ходу он быстро соскользнул на дно колодца, и тотчас беспроглядный мрак был рассеян беловатым светом, клубившимся над потревоженным стопами человека мелким, сыпучим песком. Немного подумав, капитан понял причину этого явления, которое чуть позже помогло им сделать поистине поразительное открытие. Это была обычная фосфоресценция, вызванная свечением содержавшегося в костях фосфора, принесенного сюда дождевой водой.

Колодец диаметром метра три представлял собой простую яму в легкой песчаной почве, и это навело Бессребреника на мысль, что они смогли бы сделать отсюда подкоп под стену башни. Позвав Мариуса и Джонни, он поделился с ними своим планом. Было решено тотчас приняться за дело.

Бессребреник подсчитал, что прорыть им нужно самое большее метров пять. Учитывая характер почвы, они рассчитывали уложиться за несколько часов. Поскольку никаких инструментов не было, они рыли мягкий песок прямо руками. Стенки подкопа то и дело обваливались, но это их мало волновало. Куда хуже было то, что в яме стояла неимоверная духота, мучительно хотелось есть и особенно пить.

Но как бы трудно ни приходилось им, эти мужественные, стойкие люди находили все же силы, чтобы пошутить. К Мариусу вернулось его провансальское остроумие, и он, не переставая трудиться, потешал друзей.

— Знатные из нас полусились кролики… не правда ли, капитан?.. Кролики!.. Я бы сесас с удовольствием съел фрикасе из кролика… с бутылоськой насего доброго вина… Как зе это все далеко от нас, бозе мой!

Они прорыли уже с метр, как вдруг услышали сверху крики ужаса.

— Сто слусилось? — воскликнул Мариус.

— Похоже, Патрик зовет на помощь! — сказал капитан.

— Бегу! — на ходу бросил Джонни и с ловкостью циркового артиста протиснулся в узкий лаз.

Когда он оказался в яме, выполнявшей роль оссуария, как в древности называли сосуды для хранения костей усопших, его взору предстало жуткое зрелище.

Грифы, убедившись, что мальчик остался один, настолько осмелели, что всей стаей, испуская пронзительные крики, ринулись на него. И Джонни увидел, как Патрик мечется в ужасе по погребальному кольцу. Мерзостные птицы пытались вцепиться когтями и клювом ему в лицо. Они могли выклевать глаза, изуродовать ребенка, если никто не придет на помощь. Но как помочь, если добраться до мальчика невозможно, а самому ему никуда не убежать?

Джонни заорал что было мочи, надеясь испугать грифов. Но крик на них не подействовал. И тогда он схватил одну из костей и швырнул в стаю. Этот своеобразный метательный снаряд летел, вращаясь подобно бумерангу австралийских туземцев, но, так никого и не задев, с шумом грохнулся о погребальное кольцо. Услышав удар, птицы на мгновение замерли, а затем снова кинулись на добычу.

Джонни, не переставая кричать, швырял в них человеческие кости, которых здесь было предостаточно. Наконец ему удалось сшибить бедренной костью одного из грифов. Когда кость упала на кольцо, Патрик ухватился за нее обеими руками и стал размахивать ею, как дубинкой. Но птиц это не остановило. Мальчик оказался в безнадежном положении. Но тут на их с Джонни крики вылезли в погребальную яму Бессребреник и Мариус. Их тоже охватил ужас при виде смертельной опасности, нависшей над Патриком.

— Эй, малые, прыгай! Прыгай вниз! — завопил Мариус.

— Но он же разобьется! — с отчаянием возразил капитан, однако провансалец крепко уперся ногами в кости, слегка откинулся назад и, вытянув руки вперед, крикнул:

— Не бойся! Прыгай мне в руки! У меня трюмы просьные, как корпус броненосса… Ну, давай! Оп-ла!

Закрыв от страха глаза, Патрик кинулся в пустоту. Мариус ловко подхватил мальчика на лету и, легко держа его на руках, словно тот весил не более десяти фунтов, сказал добрым, дрожавшим от волнения голосом:

— Ну сто, дорогой малые, эти негодные птисы тебя не поранили? У меня просто сердсе разрывалось, когда я смотрел, как ты среди них месесся…

Любовь и преданность ощутил мальчик в этих взволнованных словах, в этом непривычном для уха английского аристократа обращении на «ты». И в порыве искреннего чувства он обнял провансальца за шею и от всей души расцеловал его.

— Но сейчас, мой милый Мариус, — растроганно произнес Патрик, — со мной все в порядке. Вы же успели спасти меня! О, как я благодарен и вам, и господину капитану с Джонни!

— Бедное дитя, вам так нелегко! — сокрушенно проговорил капитан.

— Но ведь и вам тоже нелегко! Так что я постараюсь держаться так же стойко, как и вы, уж во всяком случае не хныкать.

Грифы, истошно крича, продолжали кружить над ямой.

— Пойдемте с нами, дружок, — сказал Бессребреник. — Там, по крайней мере, на вас не смогут напасть эти ужасные птицы.

— И я помогу вам, — пообещал Патрик.

Все четверо спустились в подкоп и принялись за работу.

— Какие зе мы идиоты! — воскликнул внезапно Мариус, глядя на свои пальцы, которые, как и у капитана и Джонни, были в крови. — То есть, просу пардону, капитан… не вы, конесно… это мы, я и Джонни.

— Благодарю! — ответствовал янки. — И почему зе это мы идиоты?..

— Да потому сто мы вполне мозем позаимствовать у тех мертвесов, что валяются наверху, их руки и ноги, стобы рыть песок… Им, беднязкам, это все равно, а нам длинная, просная, с сирокой головкой кость послузит вместо заступа.

— Неплохая идея! — заметил Джонни с обычной своей сдержанностью. Пойду схожу за инструментом.

С ним вместе проползли в колодец и остальные — в ожидании орудий труда. И тут вдруг раздался глухой шум.

— Гром и молния! — проворчал Мариус. — Сто зе это такое?

Оказалось, завалило узкий трехметровый ход, который они столь упорно прорывали в течение двух часов. Значит, придется заново проделывать всю эту тяжелую работу.

Но это не все! Был завален и узкий проход, ведущий в погребальную яму. Теперь им не двинуться ни вперед, ни назад!

Очень скоро начнет не хватать воздуха, и если не удастся в короткое время расчистить неизвестно какой толщины завал, отрезавший от них единственный источник кислорода — погребальную яму, то всем им грозит смерть от удушья.

Песчаная осыпь, обнажив новый слой почвы, вызвала еще большую фосфоресценцию. Насыщенный фосфором песок так светился, что друзья, оказавшись в подземном заточении, могли словно днем видеть друг друга. И этот мрачный свет, причиной которого служили человеческие останки, был единственным отрадным явлением в их катастрофическом положении.

— За работу! — произнес достойный этих доблестных людей капитан.

Но при первой же попытке расчистить завал сверху рухнул новый слой песка и вместе с ним — деревянный сундук, загородивший собою проход. Стенки у него, судя по глухому гулу в ответ на постукивание, были довольно крепкими. Очистив находку, капитан не смог сдержать удивленного возгласа: на крышке была закреплена почерневшая от времени металлическая, возможно, серебряная, пластинка с надписью, хорошо различимой при фосфоресцирующем свете.

— Патрик, — воскликнул капитан, — да здесь же ваше имя: Леннокс, герцог Ричмондский! И герб какой-то!

Взглянув на пластину, мальчик произнес:

— Это наш герб!

ГЛАВА 3

Берар в заточении. — В ожидании смерти. — Пандит Кришна. — Повелитель и слуга. — Зал совета. — Пандиты. — Семь великих жрецов. — Брахманы — кладези мудрости. — Безграничная власть. Самоусекновение головы. — Возвращение к жизни. — Приговор Биканэлу.

Оказавшись запертым Биканэлом в помещении, доселе ему неизвестном, Берар ощутил приступ гнева. И это было понятно. Во-первых, он потерпел поражение, что крайне унизительно для прославленного факира, грозного предводителя свирепых поклонников богини смерти Кали и одного из главных участников тайных деяний в загадочной Индии. Во-вторых, попав в ловушку, где его ждала голодная смерть, он лишился возможности выполнить до конца важную миссию, возложенную на него брахманами и заключавшуюся в обеспечении безопасности капитана Бессребреника и его спутников. Последнее обстоятельство тяготило его куда больше, чем уязвленное самолюбие и мысль о неминуемом конце. Ибо он был прежде всего человеком долга, этот Берар, личность таинственная, исключительно противоречивая, сочетавшая в себе одновременно доброту и злобу, жертвенность и постоянную готовность пойти на убийство, поскольку жизнь человеческую как таковую он ни во что не ставил. Его сознание и воля были полностью порабощены высшим кастовым сословием — пандитами, образующими духовную аристократию Индии, и он являлся послушным орудием в их руках.

Высоко ценя проявленные им преданность, предприимчивость и ловкость, эти великие умы наделили Берара могущественными, чуть ли не сверхъестественными способностями. Как и других факиров, его обучили искусству убивать и воскрешать, не чувствовать усталости, не испытывать душевных страданий, стойко переносить любые пытки и довольствоваться самым малым. Кроме того, он был посвящен в тайны того, что мы называем магией, и, таким образом, мог активно воздействовать на психику людей, укрощать тигров и змей и подчинять своей воле даже неодушевленные предметы.

Такие, как Берар, свято верят в непогрешимость пандитов, которые представляются им некими высшими существами, занятыми исключительно поиском путей приближения к недоступным для обычного человеческого разума абстракциям и возможно большего освобождения из-под власти материальных сторон земной жизни. Их дело — мыслить, а дело факиров — действовать. Факирам могут приказать следить за кем-то или, наоборот, кому-то беззаветно служить, пойти солдатом в правительственные войска или сражаться среди повстанцев, стать рабом или принять обличье раджи, исцелить недуг или напустить хворь, любить или ненавидеть, спасти человека или погубить его. И они беспрекословно выполняют любое распоряжение, невзирая ни на какие трудности, мучения и даже угрозу смерти.

Берар, поддавшись было отчаянию, быстро взял себя в руки. Факир нашел утешение в том, что сделал все посильное, а если с не зависящими от него обстоятельствами и не справился, то готов понести самую жестокую кару. Мысль о смерти, к которой пандиты настойчиво приучают своих служителей, умиротворяла его душу, и кончина представлялась ему желанным выходом из создавшегося положения.

Усевшись на пол, он прочел несколько строф из вед[50] и, отгоняя злых духов и располагая к себе добрых, произнес заклинания. Затем погрузился в состояние глубокой сосредоточенности, вновь переживая мысленно важнейшие события своей нелегкой бурной жизни.

Факиры с помощью специальных упражнений вырабатывают в себе способность к быстрому и полному отключению своего сознания от окружающего мира и, обладая даром самовнушения, могут сами себя усыпить и лишиться чувствительности, как это бывает под воздействием гипноза.

Вот и Берар, постепенно отрешаясь от всего, впал в забытье и сидел теперь неподвижно, как статуя, в безмолвии зала, ставшего ему гробницей.

Прошло много часов, но предводитель душителей так и не шелохнулся, и о том, что он еще жив, можно было судить лишь по еле уловимому дыханию.

Но как бы ни был глубок этот сон, предвозвестник смерти, факиру все же не удалось уйти в небытие. И когда послышался легкий шорох, он чуть заметно вздрогнул, хотя ни один мускул на его лице не шевельнулся, а подернутые дымкой глаза по-прежнему ничего не видели.

Внезапно зал наполнил глухой шум трения гранита о гранит, стена ненадолго повернулась, и в образовавшейся щели сперва показалась голова, а затем и худощавое сильное тело на длинных тощих ногах.

Простую и вместе с тем изысканную одежду пришельца составляли огромная индусская чалма, ослепительно белый халат из тонкой шерсти и узкий белый шелковый пояс, из-за которого выглядывала богато украшенная каменьями рукоятка кривого кинжала. Тонкие черты лица, обрамленного седой раздваивавшейся бородой, и высокий широкий лоб придавали ему облик человека умного и одухотворенного.

Шагнув в помещение, незнакомец легким движением руки стряхнул с сандалий пыль, устремил живой и вместе с тем спокойный взгляд на сидевшего в неподвижной позе факира и негромко, но отчетливо произнес:

— Проснись, Берар!

Факир тотчас открыл глаза, и лицо его приобрело обычное выражение. Узнав вошедшего, он вскочил:

— Учитель! Пандит Кришна! Мир тебе, сахиб!

— И тебе мир, Берар!

С почтительным смирением факир сказал:

— Учитель, я виноват в том, что попался… Нашелся человек хитрее меня…

— Знаю, Берар. Я все знаю.

— Я заслуживаю кары и готов понести ее!

— Следуй за мной в зал совета, — загадочно ответил пандит.

Вновь сработал секретный механизм, и они вышли из зала. Легким уверенным шагом пандит прошел, сопровождаемый факиром, множество коридоров, пока наконец не оказался в огромном помещении со сводчатым, как в церкви, потолком и с богато драпированными стенами, к которым прижались книжные шкафы. В глубине, под сине-белым балдахином, находилось возвышение. Посреди его виднелось высокое, из слоновой кости, кресло, украшенное фигурками индусских божеств, выточенными с великим терпением и изощренным мастерством, свойственным ремесленникам Востока. По обеим сторонам от этого кресла были расставлены по трое еще шесть кресел, но уже из черного дерева и размером поменьше.

Пандит опустился степенно, как на трон, в кресло из слоновой кости и, помолчав немного, обратился к Берару, скромно стоявшему у двери:

— Подойти поближе и сядь!

Хотя голос учителя звучал тихо, тон был повелительным, не допускавшим возражений.

Факир, почтительно склонившись, прошел в зал и сел на одну из низеньких скамеек, выстроенных рядами напротив возвышения.

Тихо приоткрылась дверь и пропустила высокого, худощавого старика — в чалме и в таком же белом халате, что и у учителя. Его лицо окаймляла белая борода, кожу, прокаленную и потрескавшуюся, покрывала мелкая сетка морщин. На огромном, отвердевшем, как рог, носу сидели, поблескивая стеклами, очки. Хотя он и опирался на палку, но не производил впечатления дряхлого человека.

Вместе с ним в зал вошли еще двое — в простых набедренных повязках, с непокрытыми головами, по-видимому, факиры.

— Мир тебе, Рамтар! — приветствовал старика пандит Кришна.

— И тебе мир, Кришна! — отвечал старик, усаживаясь в кресло из черного дерева. Сопровождавшие его факиры сели возле Берара.

Затем, с небольшими интервалами, вошли один за другим остальные пандиты, и с каждым из них — по одному или по два факира.

Ученые брахманы, люди немолодые, презирая роскошь, одевались скромно. Единственным отличительным знаком их кастовой принадлежности служила висевшая на правом плече узкая шелковая перевязь в виде красного шнура.

Восседавшие на возвышении пандиты во главе с учителем Берара походили один на другого как родные братья. И в этом не было ничего удивительного: с годами у всех брахманов вырабатываются единые, сдержанные манеры и даже появляется одинаковое выражение лица, резко отличающее их от рядовых людей. Во внешности представителей жреческой касты нет ничего примечательного, и в старости, лишенные индивидуальности, брахманы напоминают поблекшие тени.

Перед пандитами, знатными по происхождению и, главное, прославившимися своей ученостью, открыты все двери к богатству и славе, которые им безразличны. Долгие годы учебы, упорных поисков истины вознесли этих мудрецов к вершинам знаний, недосягаемым для простых смертных. Кто они, эти люди? Откуда? Где и как живут? О них мало что известно, их имена знают лишь немногие. Каждый из них — саньяси (или «отрешившийся от всего»), яти («смиривший себя») или паривраджака («живущий странником»). Народ питает к ним глубочайшее уважение, к которому, однако, примешивается смутный и необъяснимый страх.

Власти, выказывая по отношению к ним пренебрежение, втайне все же побаиваются и ненавидят их: завоеватели интуитивно всегда невзлюбливают мудрецов. Огромная пропасть пролегла между бегущими от почестей и роскоши учеными, с их утонченным умом и культом терпимости, и грубыми и лицемерными англичанами — людьми напыщенными, уверенными в своей исключительности, ограниченными, шумными, назойливыми, напичканными ростбифами и пропитанными виски.

Правительство ее величества королевы старается не портить отношений с брахманами, поскольку понимает, что они представляют собой грозную силу. Если их только затронуть, они тут же, вопреки всем правилам цивилизации, обратятся к своим фанатикам-факирам, готовым по их приказу совершить любое, самое ужасное преступление. Достаточно вспомнить, как отомстили брахманы за смерть своего собрата Нарендры, за надругательство над его телом.

Сидя на низеньких скамеечках, факиры почтительно застыли, слушая непонятную для них беседу, которую мудрецы вели на древнем, священном языке. Пандиты долго, с серьезными лицами, обсуждали причину, по которой их созвали из отдаленнейших мест Индии. Когда же совещание закончилось, Кришна повернулся к сидящим в зале:

— Встань, Берар!

Глава секты душителей без тени волнения предстал перед старцами — уже не мирными учеными, а суровыми судьями.

Кришна неторопливо, строгим тоном проговорил:

— Берар, мы поручили тебе отомстить за Нарендру и осквернение его праха. Ты умело выполнил задание, как верный ученик, проявив при этом мужество и преданность пандитам. Тебе было также поручено оказать великодушным европейцам помощь в знак нашей признательности за их благородный поступок, и ты опять действовал достойно. И это хорошо, Берар.

Факир глубоким поклоном ответил на слова, столь высоко оценившие его усердие: он ведь знал, что пандиты обычно не балуют похвалой подчиненных.

После паузы пандит продолжил:

— Однако, выполняя свой долг и наши приказы, ты превысил свои полномочия. Вместо того, чтобы быть слепым орудием мести и средством выражения нашей благодарности, ты проявил самостоятельность и, вероятно, сам того не подозревая, пошел против нас. Согласен ли ты, Берар?

— Это так, сахиб…

— Спасая детей герцогини Ричмондской, хотя и по просьбе нашего друга капитана Бессребреника, ты расстроил наши планы, планы твоих учителей, в пользу нашего общего врага, проклятых англичан. Ты совершил клятвопреступление, и ты умрешь.

— Я готов, сахиб, — ответил факир, не выказывая ни малейшего страха.

— В благодарность за твое усердие и преданность, за многие услуги, оказанные нам, твоим учителям, ты умрешь самой благородной смертью, какую только может желать истинно верующий, — через священное самоусекновение головы.

— Благодарю, о добрейший и высокочтимый господин мой! — вскричал факир, упав на колени.

— Пусть принесут кариват, — холодно произнес пандит.

Два факира тотчас вышли из зала.

Среди множества мрачных и страшных вещей, придуманных индусами, есть и такая — добровольное самоотсечение головы. Необычная казнь — самому себе разом отрубить голову! Именно разом, так как только в этом случае добровольный самоубийца удостоится звания святого, иначе же его сочтут обманщиком, чья душа, по представлениям индусов, может переселиться лишь в тело нечистого животного. Подобное самоубийство осуществляется при помощи каривата — металлического инструмента в форме полумесяца, по которому скользит острый стальной нож. К краям этого лезвия присоединены две цепи с неким подобием стремени. Жертва садится или ложится, накладывает на шею полумесяц и вставляет в стремя ноги, затем делает ими резкий рывок, и голова отделяется от тела. Данный вид самоубийства считается почетным. Те, кому просто надоело жить, совершают его торжественно, с соблюдением священных обрядов. Провинившиеся факиры почитают за честь такую смерть.

Кришна и остальные мудрецы сочли, что самоубийство Берара с помощью каривата будет для него одновременно и наказанием за прегрешения, и поощрением за службу!

Факиры, вернувшись, расстелили на полу широкое покрывало из белого шелка и уложили на него покрытый ржавчиной и пятнами крови инструмент казни, и Берар тотчас принялся налаживать его. Слышно было лишь позвякивание железа по железу. Потом он прикрепил полумесяц к шее, вставил ноги в стремя и сел, напряженно подобравшись. Зная порядок, факир ждал лишь, когда отзвучат заклинания и пандит подаст знак, проведя ладонью от сердца к губам.

Кришна в течение нескольких минут не спеша и монотонно произносил нараспев таинственные строки из древних книг, затем умолк и холодно взглянул на Берара. Тот, весь напрягшись, ждал сигнала.

Но Кришна почему-то медлил и вместо того, чтобы подать команду, обратился к приговоренному со следующими словами:

— Заветы божественного Ману предписывают проявлять человечность, учат помогать слабым и позволяют прощать оступившихся… Ты был добр… Ты помог, несмотря на их происхождение, двум юным погибающим существам… И хотя из-за этого ты не точно выполнил мой приказ, я прощаю своего слугу и приказываю тебе оставаться в живых.

— Хорошо, учитель, я буду жить, — ответил Берар с таким же спокойствием, с каким незадолго до этого выслушал смертный приговор.

— А теперь, сын мой, тебя ждет новое задание! Ты знаешь, когда-то мы изгнали из нашей общины Биканэла, человека недостойного, способного на любую подлость. Мы не казнили это порождение свиньи лишь потому, что в священных текстах говорится: брахмана нельзя убивать, даже если он недостоин жить на земле. Но сегодня мы приговорили его к смерти. Поскольку, как нам стало известно, это он виновен в осквернении останков нашего брата Нарендры, на Биканэла не распространяются древние заповеди, оберегающие брахманов от насилия. Ступай же, Берар, обрушь на него возмездие и очисть нашу родину от этого чудовища! — Затем, обратившись к остальным факирам, застывшим от удивления при таком неожиданном повороте дела, учитель добавил: — А вы, дети мои, отправляйтесь срочно в страну афридиев. Они ведут священную войну против англичан и нуждаются в вашей помощи.

ГЛАВА 4

Замурованные. — Приступ отчаяния. — Крик ужаса. — Трубные звуки. — Нежданный гость. — Разговор человека со слоном. — Примитивный телеграф. — Бомбардировка. — У кирпичной стены. — Сообразительность слона. — Обмороки. — Свежий воздух. — Берар, Боб и Рама.

Конечно, то, что друзья обнаружили под основанием башни молчания сундук с именем и гербом герцогов Ричмондских, было происшествием невероятным. И Бессребреник, и Патрик тут же подумали об убитом в Канпуре представителе знатного шотландского рода, доверившем сокровище купцу-парсу. Интересно, в силу каких загадочных обстоятельств сундук с несметными сокровищами оказался укрытым в этом зловещем месте, куда нельзя проникнуть, не совершив святотатства?

Но размышлять было некогда, и друзья вновь приступили к работе. В конце концов их упорство и труд были вознаграждены: настал момент, когда изодранные в кровь руки Бессребреника отбросили последнюю пригоршню песка. С радостным криком капитан приник ртом к образовавшемуся отверстию и, вдохнув глоток воздуха, сразу почувствовал прилив сил. С удвоенной энергией принялся он расширять ход, пока, наконец, не выбрался в яму.

Стоя на груде костей, раскалившихся от яростно палящего солнца, Бессребреник взглянул вверх. В серо-голубом небе, расправив крылья, парили огромные грифы. Остальные птицы с втянутыми в плечи головами мирно дремали на стене. Башня молчания с царившей в ней атмосферой безмолвия и забвения вполне оправдывала свое название. И капитана на мгновение охватило гнетущее чувство тоски и отчаяния, на глазах выступили слезы.

— Клавдия, любовь моя! Увижу ли я вас? — прошептал он потрескавшимися от зноя губами, и из груди его вырвался крик гнева и боли, вопль раненого зверя!

Из-за стены, словно в ответ, раздался громоподобный рев, заставивший сидевших на своем насесте грифов вскинуть головы. При этом звуке, в котором, многократно усиленные, слились воедино и грохот медных тарелок, и призывный глас тромбонов, Бессребреника обуяла радость:

— Рама! Рама! На помощь!

— Уэ-н-н-нк!.. Уэ-н-н-нк! — отозвался слон, шумно дыша.

— Рама! На помощь!.. Хороший мой!..

Услышав тревогу и отчаяние в обычно столь добром и ласковом голосе, слон понял, что друг его попал в беду. И поскольку других слов в его языке не было, ему пришлось повторить:

— Уэ-н-н-нк!.. Уэ-н-н-нк!.. Уэ-н-н-нк!..

Капитану же почудилось:

«Все ясно!.. Потерпи немного!..»

На железные ворота обрушился страшный удар камнем. Грифы, пронзительно крича, взметнулись вверх. Но, увы, проклятые ворота не поддались.

Судя по тяжелому покряхтыванию, слон отыскал своим хоботом еще один камень — на этот раз потяжелее.

Бум!.. Камень брошен с такой силой, что рассыпался на мелкие кусочки. Но результат тот же.

— Здесь, наверное, пушка нужна! — досадливо произнес Бессребреник.

Слон, видя, что ничего не получается, упрямиться не стал. Гневно фырча, он, словно цирковая лошадь по арене, пробежал вокруг стены, обдумывая, как к ней подступиться. Из подземного хода донесся глухой гул: встревоженные долгим отсутствием капитана, его друзья принялись стучать что было сил по сундуку. В колодце к тому времени уже можно было дышать, и лишь голод да жажда омрачали в остальном относительно сносное существование.

Услышав идущие из-под земли звуки, слон остановился и запыхтел.

Бессребреник же спустился в проход и сообщил волнующую весть.

— Дьявол меня побери, капитан! — воскликнул Мариус. — А мы узе насали паниковать. Павда, Дзонни?

— Да, мы очень волновались.

— Мы так боялись, что с вами что-то приключилось! — добавил Патрик.

— Но теперь все страхи позади! Можете не сомневаться, наш добрый, мудрый Рама сумеет вызволить нас отсюда, — уверенно произнес Бессребреник.

— Эх, если бы как-нибудь помочь ему! — воскликнул Джонни.

— Единственное, что нам остается, так это сидеть и ждать. Пусть нет ни воды, ни пищи, но здесь хотя бы прохладно, не то что наверху, где от жары камни трескаются, — ответил капитан.

Это, и в самом деле, было самое разумное решение. Все четверо уселись на сундук и стали напряженно вслушиваться в происходящее над их головой. Сквозь толстый слой песка до них с удивительной отчетливостью доносились звуки тяжелых шагов и какой-то скрежет, как будто скреблись мыши, но только гигантских размеров.

Время от времени Бессребреник постукивал ногой по резонирующим стенкам сундука.

— С васего разресения, капитан, не могли бы вы мне сказать, засем вы стусите по сундуку? — не выдержал Мариус.

— Это у нас с Рамой нечто вроде телеграфной связи. Он там трудится наверху, — славный зверь! — а я его поторапливаю.

Мариус украдкой глянул на лицо капитана, и при фосфоресцирующем свете оно показалось ему несколько необычным. И, раздумывая над странными вещами, которые только что услышал, он подумал про себя: «Не поехали ли мозги у насего капитана? У него такой возбужденный вид, и он нам такие байки рассказывает, сто меня это насинает беспокоить».

А тем временем работа у слона шла успешно.

Этот великолепный помощник, умный и сильный, появился у башни молчания как раз вовремя. Казалось, произошло чудо, в действительности же все было удивительно просто.

Рама любил разгуливать по ночам на свободе. Будучи настоящим полуночником, он наслаждался прохладой, стоявшей в это время суток, с удовольствием купался в два часа ночи в одном из водоемов и весело бегал по росе. Его никогда не привязывали и не запирали, зная, что далеко он не уйдет и всегда услышит свист своего вожатого. Оказавшись рядом с группой насильников, похитивших беглецов, он успел уловить запах капитана Бессребреника, и когда его отогнали, то долго и старательно размышлял, мучительно переживая незаслуженную обиду. Рама был честным и уравновешенным слоном, никогда не совершал опрометчивых поступков и теперь решил разобраться, что же произошло. И для этого, обойдя стороной свое стойло и старательно избегая встречи с вожатым да и вообще со всеми, кто смог бы загрузить его работой, двинулся в путь. Опустив хобот, не торопясь, шел он по следу, доверившись своему превосходному нюху, который и привел его к башне молчания.

Но там возникло осложнение. Группа людей, от которой исходил тонкий и едва уловимый запах капитана, постояв какое-то время перед строением, удалилась. Но остался ли с ними капитан или нет? Чтобы проверить это, слон проследовал за насильниками, растерянно поводя во все стороны хоботом. Но, не унюхав знакомого запаха, в замешательстве вернулся назад.

Рама бегал вокруг стены, но, кроме доносившегося оттуда зловония — верного признака присутствия грифов, ничего не улавливал. Отчаявшись, слон уже собрался было уйти, как вдруг услышал крик Бессребреника. Узнав голос своего друга, он радостно протрубил в ответ.

Слон прекрасно все понял и взялся за дело. Убедившись, что пробить ворота камнями не удастся, он решил, что надо действовать по-другому.

Рама ясно слышал повторяющиеся стуки по стенкам сундука. Подойдя к тому месту, откуда вроде бы шли эти звуки, он, растопырив огромные уши и склонив голову набок, внимательно прислушался, словно хотел точнее определить их направление. Уверившись, что не ошибся, топнул ногой, как будто подтверждая:

«Да, это здесь!»

И не медля принялся за работу. Прежде всего ощупал хоботом кирпичную кладку. И хотя слон увидел, что в ней нет ни единой щелки, он не был огорчен, поскольку знал уже, что надо делать. Подобрав средней величины камень, Рама зажал его кончиком хобота и принялся с силой тереть им кирпичи. Поскольку они гораздо мягче кремня, то начали крошиться, а минут через десять край одного из них раскололся.

Большего Раме и не требовалось. Отбросив камень, он принялся осторожно водить хоботом по обломкам. Затем вытащил их один за другим, как вытаскивают осколки раздробленной кости, и увидел небольшое, только что образовавшееся отверстие.

С невероятной ловкостью и терпением Рама небольшими осторожными толчками раскачивал поврежденный кирпич и когда, без особого труда, смог наконец вытащить его, то издал победный рев. Еще бы! Самое трудное сделано, с остальными кирпичами будет проще. Ведь, возводя башню молчания, парсы строили не тюрьму, а просто здание, способное противостоять капризам погоды. Поэтому кирпичи были соединены между собой только тонким слоем цемента и держались, скорее всего, благодаря своей массе.

Рама, довольно похрюкивая, вытащил соседний кирпич, потом еще один. Подстегиваемый глухим постукиванием снизу, слон старался работать как можно быстрее. Громко дыша и виляя от напряжения хвостом, он выдергивал из каменной кладки один кирпич за другим и отбрасывал их метров на десять.

Но сил у его друзей, не пивших и не евших со вчерашнего вечера, уже не осталось.

— Я умираю, — прошептал Патрик, теряя сознание, и повалился на сундук. Капитан попытался сделать ему растирание, чтобы восстановить кровообращение. Но он и сам чувствовал себя очень плохо. В ушах шумело, перед глазами, в фосфоресцирующем свете, возникали какие-то странные видения. Иногда ему казалось, что башня молчания всей своей тяжестью наваливается ему на грудь и сердце его останавливается.

Услышав чей-то хрип и глухой удар, капитан обернулся. Это Мариус, обессилев, упал на песок.

— Эй, что случилось, черт подери? — воскликнул Джонни. — Такая старая акула, как ты…

Но он ничем не мог помочь умирающему другу. К тому же внезапно и у него все поплыло перед глазами, и он успел лишь прошептать:

— Боюсь… капитан… Рама явился слишком поздно…

Но нет! В тот момент, когда рулевой грохнулся на тело боцмана, рухнула часть кирпичной кладки. Обломки с шумом посыпались в колодец, и его внезапно залили потоки света и свежего воздуха. В образовавшееся отверстие осторожно просунулся хобот, послышалось шумное дыхание и раздался знакомый трубный глас:

— Уэ-н-н-нк!..

И тут же зазвучал собачий лай.

— Хозяин, вы спасены! — донеслось до Бессребреника. — Это я, факир!.. Со мной Боб… Он-то и привел сюда меня по следам Рамы!

ГЛАВА 5

В стране афридиев. — Пули дум-дум. — Ужасные ранения. — Побежденные. — Безумный мулла. — Безвыходное положение пленников. — Удар кулаком за «дум-дум». — Откровения. — Караван в Хайберском проходе. — Бандиты. — Нападение. — Спасение. — Незнакомый друг. — Купец-парс и сокровища герцогов Ричмондских. — Смертный приговор.

Афридии с союзниками представляли собой достаточно мощную силу, и, окружив плотным кольцом лагерь в Чакдаре, они не без основания полагали, что из-за голода и жажды англичанам придется скоро сдаться на милость победителя. Вылазок противника они не боялись, поскольку были твердо уверены в том, что отобьют любую атаку. При этом они возлагали надежду не только на оборонительные линии, при создании которых умело использовались трудно преодолимые естественные преграды, но и, главным образом, на свое значительное численное превосходство. И тем не менее воинственные горцы, несмотря на проявленную ими храбрость и современное оружие, потерпели сокрушительное поражение. Правда, сперва уязвленное самолюбие не позволило им признать этот факт, хотя под угрозу ставился общий исход войны, и они тешили себя мыслью о том, что достаточно лишь отступить на несколько миль в горы, и ответный удар подготовлен. Но при более глубоком размышлении их воинственный пыл несколько охладился.

Штыковая атака шотландцев, несомненно, была жестокой. Но куда страшнее оказался предшествовавший ей залповый огонь — в сотню раз эффективней, чем обычно. Ружейные залпы произвели ужасающее действие: туземцы рядами валились как подкошенные, и встать из них уже никто не мог. Всякий, в кого попадала пуля, или умирал, или полностью выводился из строя, ибо легко раненных, кто мог бы еще сражаться, просто не было.

Разгадка столь феноменального успеха британского оружия была проста: применили пули с невиданной ранее поражающей силой.

До этого английские солдаты, вооруженные превосходными ли-метфордовскими винтовками (если только смертоносное оружие вообще можно назвать превосходным), стреляли обычными патронами с небольшими пулями в никелевой оболочке. Пули эти могли, конечно, нанести противнику серьезный урон. Но если они не попадали в кость, то оставляли в ткани мышц небольшое отверстие правильной формы, и подобное ранение не всегда выводило вражеского солдата из строя. Итальянцы еще во время абиссинской войны[51] заметили, что такие пули, даже проникнув довольно глубоко, далеко не всегда останавливают сильного и решительного бойца. Но англичане — люди практичные и быстро нашли выход. Проявив дьявольскую жестокость, они изобрели разрывные пули дум-дум, о которых мы уже упоминали.

В обычной пуле никелевая оболочка мешает свинцу распространиться внутри раны. Стоило только снять оболочку с головной части пули и сделать по бокам нарезки, как свинец смог свободно проникать в тело. Поскольку англичане говорят про такие пули, что у них на «носу» виден оголенный свинец, «филантропы» из-за Ла-Манша называют их еще «мягкими носами», или, по-английски, «софт ноуз».

«Мягкий нос», или пули дум-дум, — вещь ужасная. Когда такая пуля попадает в тело, ее наружная часть задерживается, а внутренняя, свинцовая, из-за своего веса продолжает углубляться в мышечную ткань и, принимая форму диска или гриба с неровными краями, производит губительные для человеческого организма разрушения. Ткань, кровеносные сосуды и нервы рвутся, кости дробятся. И если входное пулевое отверстие имеет диаметр карандаша, то на выходе ширина раны может достичь десяти и более сантиметров! В большинстве случаев всякий, в кого попала разрывная пуля, обречен, поскольку сращивание костей, сшивание сосудов или перевязка раны не приносят, как правило, исцеления.

Пули дум-дум были известны в Индии и до битвы при Чакдаре. Отдельные отряды сикхов и гуркхов[52], составляющих элиту индийской армии, уже не раз с успехом применяли их, хотя и в сражениях меньшего масштаба. Однако европейцы еще не пользовались этими пулями. Но главнокомандующий, решив во что бы то ни стало разгромить многотысячное войско мусульман, осадившее чакдарский лагерь, не колеблясь, приказал раздать солдатам уже опробированные смертоносные патроны.

Можно понять ярость, охватившую туземцев, когда они познакомились с пулями дум-дум. Эти воинственные, драчливые племена привыкли к обычным пулям в никелевой оболочке, которые вполне прилично вели себя по отношению к ним, и чуть ли не уверовали в свою неуязвимость. И вдруг — раздробленные кости, разорванные ткани, обреченные на смерть раненые. Не бой, а людская мясорубка! Даже самые отчаянные и решительные, и те впали в панику.

Старик Мокрани, прозванный Безумным муллой и прославившийся неистовыми проповедями, приводившими в фанатичный экстаз правоверных мусульман, был разгневан. Он обещал своей пастве победу, причем победу решительную — уничтожение всей английской армии! И вдруг его престиж безнадежно подорван: пророки не могут ошибаться! Пытаясь хоть как-то спасти положение, Безумный мулла, бессовестно перевирая высказывания из священных книг, обвинял во всем двух пленных офицеров. Привлечь майора с лейтенантом к ответу за позорное поражение и сделать их козлами отпущения было для муллы детской игрой.

Над офицерами нависла серьезная опасность: ведь они находились в руках у фанатиков, известных своей жестокостью по отношению к пленным. Кто знает, какую на этот раз придумают пытку дикие азиаты!

Пленники понимали, что спасения ждать неоткуда, и мужественно ожидали самого худшего, так как знали: в этой войне нет места пощаде! Единственным утешением для них было то, что кольцо вокруг их лагеря прорвано.

Больше всего офицеров тяготило их постоянное пребывание на виду у всех. Открытому воздуху они предпочли бы тюрьму, где смогли бы в уединении предаваться печальным раздумьям. Они гордо сносили оскорбления, которыми осыпали пленных туземцы, и их выдержка и хладнокровие даже снискали к ним уважение со стороны отдельных воинов-мусульман.

Особенно неистовствовал в отношении европейцев Безумный мулла. В грязном рубище, едва прикрывавшем его тело, с обнаженными руками и ногами, с всклокоченной бородой и горящими на худом лице глазами, он то и дело приходил оскорблять англичан, бранил их, совал им под нос кулак и даже пытался царапать черными и скрюченными, как у хищной птицы, когтями. Среди непонятных слов, которые изрыгал фанатик, постоянно повторялось одно — «дум-дум».

Лейтенант Тейлор, несмотря на свой удивительно спокойный для молодого человека характер, однажды не выдержал. В приступе гнева он, резко выбросив кулак, ударил муллу в лицо. Послышался хруст, и старик со сломанной нижней челюстью мешком повалился на землю.

— А это тоже дум-дум? — спросил лейтенант после отлично проведенного удара, который одобрил бы и чемпион Соединенного Королевства[53].

Не в силах сказать хоть слово, старик лишь барахтался, кряхтя и стеная. Изо рта его потекла кровавая пена.

— Браво, Тейлор! — воскликнул майор. — Надеюсь, этот негодяй не сможет больше призывать к священной войне против нас!

Офицеры были уверены, что их тотчас растерзают за увечье, нанесенное столь почитаемому святому лицу. Ничуть не бывало! То ли упал престиж старика, то ли решили сохранить им жизнь для особо изощренных истязаний, только пленных заперли в глинобитном домике, охраняемом целой группой вооруженных до зубов мятежников.

Тут только смогли они отвести душу и поделиться теми ужасными вестями, которые дошли до них перед самым боем. Первым нарушил тишину майор.

— Ах, Тейлор, — проговорил он с болью в голосе, — если бы вы знали, как я несчастен! Моя жена, моя чудесная подруга убита!.. Ясновидение меня не обмануло… Бедные мои дети остались круглыми сиротами, безо всякой поддержки… Ведь меня уже, можно считать, тоже нет.

— А мне каково, милорд!.. Я потерял отца! Он тоже убит! Бедный отец, мой первый и единственный друг… Ах, милорд, позвольте мне выплакать всю сыновнюю боль… Страдания мои ужасны, грудь разрывается от одной мысли, что я никогда больше не увижу моего доброго отца, не услышу из уст его: «Ричард, мой малыш!» Да, я всегда был для него малышом… Отец, отец!..

Майор протянул к нему руки, и юноша кинулся к герцогу, рыдая.

Эти мужественные люди, только что хладнокровно подставлявшие грудь смертельной опасности на поле боя, дали волю своим горестным чувствам. Обильно текли слезы, сердца разрывались от безысходности.

— Подумайте только, Тейлор, — сказал майор, тщетно стараясь придать голосу твердость, — ведь Мери всего лишь пятнадцать лет, а Патрику — четырнадцать. Мать убита, дом сожжен! Что же будет с ними? Без средств к существованию, вы слышите, абсолютно без средств, да к тому же гордые, как и положено истинным шотландцам! Признаюсь вам, дорогой Тейлор, я беден!

— Что богатство, милорд! Вы благородны, как Стюарт[54], и храбры, как все члены героического Гордонского полка!

— Как мы чудесно жили! Это было полное, абсолютное счастье! Такое не может длиться до бесконечности…

Помолчав немного, майор продолжал:

— Семейство наше, некогда очень богатое, оказалось полностью разоренным из-за поражения под Канпуром, погрузившего в траур всю нашу любимую родину…

— Да, — перебил его лейтенант, — после этой битвы во всем Соединенном Королевстве не найдется семьи, не оплакивающей кого-нибудь из своих.

Майор со слезами на глазах делился с юношей грустными воспоминаниями. Он рассказал, как его отец доверил все свое состояние богатому купцу-парсу, а сам погиб из-за предательства, навеки покрывшего позором имя Нана Сахиба. Поведал и о том, как уцелел в своей колыбельке, как бедствовал, оставшись сиротой и оказавшись без средств к существованию, как, вместе с детьми других жертв войны, был воспитан на казенный счет, бедствовал, будучи курсантом, а затем и младшим офицером, пока, наконец, не достиг чина, обеспечивающего достаток. Вспомнил он и о своей женитьбе, о надеждах, о рождении детей.

Заметив, что сам он и не подозревал о богатстве, доверенном парсу, майор сказал:

— Я подхожу к моменту, самому удивительному в моей жизни. Случилось это буквально за несколько дней до войны. Значит, около трех месяцев тому назад. В воздухе уже чувствовалось приближение бури. Предвидя мятеж, губернатор Пешавара поручил мне срочно проинспектировать пограничные заставы. В сопровождении полуэскадрона улан я быстро совершил рейд по труднодоступным местам, и повсюду наше появление вносило известное разнообразие в монотонную жизнь гарнизонов. Заканчивалась поездка Хайберским проходом. Мы продвигались вдоль горной реки от форта Джамруд до Али-Масджида, где ущелье сужается и переходит в узкий коридор шириной шагов в пятнадцать. Еще издали увидел я огромный караван. До полутора тысяч тяжело нагруженных верблюдов спокойно шагали по склону горы. Время было мирное, и караван с грузом, стоившим миллионы, не имел охраны, — разве что погонщики верблюдов держали при себе кое-какое оружие. Мне подумалось, что такое богатство может соблазнить разбойников, бесчинствующих в этом краю. И как в воду глянул! Я увидел в подзорную трубу, что сразу же за горловиной у Али-Масджида сидели в засаде человек четыреста бандитов. Как только первые верблюды вошли в ущелье, началась оглушительная пальба, и пули сразили с полсотни бедных животных. Людей охватила паника. Одни из них разбежались, другие смиренно повалились на колени. А уж разбойники, конечно, начали вспарывать тюки и попутно рубить головы этим трусам, умолявшим о пощаде вместо того, чтобы обороняться. Уланы мои, не выдавая своего присутствия, оказались свидетелями этого возмутительного нападения, совершенного на территории, подвластной Англии, и я полностью разделял их возмущение. Нас было всего человек шестьдесят, и находились мы в укрытии за холмом. Я выдвинулся вперед, приказал взять пики наперевес и скомандовал: «В атаку!» Как вихрь, налетели мы на банду, которая была уверена, что здесь, среди осыпей и других природных преград, им ничто не угрожает. Вдруг я вижу, что старика лет восьмидесяти повалили с коня и вот-вот прикончат. Один бандит уже схватил его за бороду, а другой занес над ним кривую саблю. Ударом наотмашь я отрубаю негодяю кисть руки вместе с саблей и вонзаю острие своей сабли в горло разбойника, который держал старика за бороду. Тем временем уланы мои, ворвавшись в самую гущу бандитов, не перестают колоть и колоть.

Прошло каких-то несколько минут, а на земле уже валялись со смертельными ранами сотни две бандитов. Остальные, решив, что нас целый полк, разбежались в страхе кто куда. Товары стоимостью не в один миллион уцелели! А принадлежали они тому старику, которого я спас. Он взволнованно благодарит меня, спрашивает мое имя и, услышав его, приходит в еще большее волнение. «Герцог Ричмондский? — переспрашивает он срывающимся голосом. — Сын полковника, убитого в Канпуре? Ах, милорд, как же давно я вас разыскиваю! Я должен передать вам клад, вверенный моим заботам отцом вашим перед самой его кончиной». — «Какой еще клад? О чем вы говорите?» — спросил я удивленно. «Сокровища герцогов Ричмондских… больше миллиона фунтов стерлингов! Я не смог разыскать вас в этой сумятице военных лет. Хотя что-то говорило мне, что вы живы, все мои усилия были напрасны. Потом на меня обрушились несчастья. Я разорился, а как только стал восстанавливать свой достаток, меня взяли в плен и продали в рабство кабульскому эмиру. Через несколько лет я бежал и оказался в русских владениях. Меня опять схватили и снова продали, и долгое время я находился на службе у эмира бухарского. Только потом получил возможность заняться торговлей, и тут мои способности, как у всех парсов, позволили мне обогатиться. И вот теперь я возвращаюсь на родину с караваном, которому позавидовал бы любой раджа. А вы, милорд, — сын того, кого я имел честь называть своим другом…»

Майор умолк. Лейтенант был потрясен.

— Не правда ли, Тейлор, этот эпизод из моей жизни похож на страницы из какого-нибудь романа? Ну, что еще сказать? Вернулся я в Пешавар, а со мною и купец-парс, оказавшийся волею судьбы связанным с моей семьей. Память у него была замечательная, и он помнил все, что касалось канпурской трагедии. Не забыл он и то место, где спрятал сокровища. По памяти начертил подробную схему и сопроводил ее описанием местности. Передавая эти документы, старик парс умолял меня спрятать их в надежное место. Кроме того, он обещал, что как только закончит неотложные дела, то сразу же обменяет с моего разрешения драгоценности на ценные бумаги и пустит их в оборот, поместив от моего имени в крупные финансовые учреждения Великобритании. Он поклялся мне провернуть все это как можно быстрее, ибо он стар и не хотел бы умереть прежде, чем исполнит обещанное. Полученные от него бумаги я отправил жене и написал ей о том, какое значение имеют они для нас и особенно для наших детей. От парса же я не имею с тех пор никаких известий… Бедную жену убили через несколько часов после того, как она прочитала письмо… Дом наш разграбили и сожгли… Дети сообщают, что все уничтожено! Сами они с толпой несчастных переселенцев из Лагеря Нищих попали в ужасающую железнодорожную катастрофу и остались живы только благодаря великодушному иностранцу — капитану Бессребренику… Но они — беглецы… Их преследует загадочная смертельная опасность, им приходится прятаться вместе со своим спасителем. В тот момент, когда Мери писала мне письмо, они находились в обители, названия которой не знают, — судя по штемпелю на конверте, где-то неподалеку от города Гая.

— Будем надеяться, милорд, что скоро вы встретитесь с детьми, — сказал лейтенант. — Не могут же несчастья неизменно обрушиваться на одних и тех же…

— Почему не могут? Достаточно на нас взглянуть, чтобы понять, что это вовсе не так. Разве мало горя выпало на нашу долю?

— Никак не верится, что мы еще долго пробудем в плену. Что-то произойдет, какой-нибудь неожиданный случай, нечто сверхъестественное, и мы окажемся на свободе. У меня предчувствие!

— Вы молоды, друг мой, а в молодости простительны самые безумные надежды. Что же касается меня, я готов на все, лишь бы вновь увидеть своих детей. Хотя едва ли я найду их. Как бы то ни было, обещайте мне, что если останетесь живы и окажетесь на свободе, то непременно разыщете их, возьмете под свою защиту и полюбите, как старший брат. Прошу вас об этом как самого храброго и самого близкого мне человека из всех моих соратников…

Услышав эти произнесенные несколько торжественным тоном слова, молодой офицер почувствовал сильное волнение. Слегка покачав головой, он промолвил:

— Не забывайте, милорд, что моя судьба неотделима от вашей! Если погибнете вы, то и мне не жить, и если вы останетесь в неволе, то такая же участь ожидает и меня.

— Но если, по не зависящим от вас причинам, вы все же вырветесь на свободу… если при попытке к бегству меня убьют, то обещайте мне, Тейлор…

— Милорд, я сделаю все, о чем вы просите. Клянусь памятью моего отца!

Неожиданно в темницу нагрянула группа туземцев. Возглавлявший их мятежник с мрачным, жестоким выражением лица смотрел на англичан с лютой ненавистью.

— Суд состоялся, — произнес он. — Вас приговорили к смерти — от голода и жажды. Затем ваши тела расчленят, засолят и отправят командующему английской армией. И мы будет поступать так со всеми пленными до тех пор, пока вы не откажетесь от пуль дум-дум!

ГЛАВА 6

Подвиги слона. — Подъем сундука. — Жажда. — Бегство. — Охотничьи успехи Боба. — Жаркое из павлинов. — Ночные занятия Берара. — Таинственный знак. — Среди тхагов. — Поклонники богини Кали. — Подданные Берара. — Под защитой бенгальских душителей.

Услышав Берара, капитан воскликнул:

— Это ты, милейший факир?.. Ты явился как раз вовремя… Скорее… воды!.. Мы погибаем.

Берар сказал что-то слону, и тот, убрав из ямы хобот, тут же исчез. Но через несколько минут вернулся и, снова опустив хобот в яму, слегка дунул в него. Раздалось громкое бульканье, и в колодец хлынула вода.

Только что друзья задыхались от жары, теперь же у них был настоящий потоп. Живительная влага вырвала их из объятий смерти, и Мариус, воскреснув под душем, энергично встряхнулся:

— Бозе мой!.. Похозе, доздь посол!.. Дзонни, приятель, ты только посмотри…

— Я бы предпочел не смотреть, а пить, — возразил янки, так же очнувшись.

— Но это зе Рама! — поразился провансалец, увидев в разверзнувшемся над ними отверстии величественный профиль слона в солнечном ореоле. — Вот сто знасит иметь больсой нос…

Патрик, открыв глаза, вскрикнул от неожиданности.

— Не пугайтесь, дитя мое, — сказал ему Бессребреник. — Все в порядке. Мы спасены!

Так как хобот до них дотянуться не мог, Бессребреник подхватил мальчика за ноги и поднял как можно выше:

— Держи крепче, Рама!

Слон вытащил Патрика из ямы и поставил на землю. И проделал он это так деликатно и ласково, что Патрик взял его обеими руками за хобот и поцеловал. Рама, расчувствовавшись, издал самый нежный трубный звук, на какой только был способен, и снова опустил хобот в колодец.

Слон поднял наверх Мариуса, затем Джонни. Хотя ему не терпелось поскорее извлечь из этой зияющей дыры своего друга, которому там наверняка не было хорошо, Бессребреник не торопился. Прежде чем выбраться, он решил поднять сундук, который нельзя было здесь оставлять. Но без прочных веревок не обойтись.

— Факир! Джонни! Мариус! — прокричал он. — Мне нужен канат. Поищите там что-нибудь попрочнее… И поторопитесь…

— Э, капитан, я знаю, как вам помочь, — ответил Мариус. — Здесь растет полно тростника, из него мозно сплести такой канат, что и корабельную пуску выдерзит!

Индус с моряками, необыкновенно находчивыми в силу своей профессии, удивительно быстро и споро соединили несколько тростниковых стеблей, прочных, как стальной трос. Бессребреник тотчас обвязал ими сундук и подтянулся к хоботу Рамы. Слон словно с ума сошел, когда вытащил капитана: он подпрыгивал на месте и оглушительно трубил. А Боб вертелся, кувыркался и подбегал то к одному, то к другому, выказывая безграничную любовь и преданность.

Теперь оставалось лишь извлечь сундук из необычного тайника, где он пролежал столько лет. Сдвинуть его с места не смогли бы и десять человек, но у них был слон. Бессребреник ласково погладил Раму, и тот, с силой втянув в себя воздух, начал водить хоботом по канату, словно примериваясь к нему и желая убедиться, что там нет ничего такого, что могло бы его поранить.

— Тяни, Рама! — крикнул капитан. — Тяни, дружок!

Обвив канат хоботом, слон медленно, но с силой потянул. Сундук, покачиваясь в яме, пополз наверх, задевая то одним углом, то другим за песчаную стену колодца. И вот наконец, он на поверхности — громоздкий, тяжелый, с железными обручами и заклепками, с толстыми стенками и с пластиной из почерневшего серебра, на которой выгравированы имя и герб герцогов Ричмондских.

Но как бы ни были счастливы друзья, вырвавшись из заточения, чувство голода и жажда по-прежнему доставляли им нестерпимые муки.

— Пить!.. Пить!.. — шептали они пересохшими губами.

Берар подтащил их к небольшому бассейну, служившему для очистительных омовений парсов, совершавших погребальный обряд. Вода здесь была теплой, безвкусной и сомнительной чистоты, но они в исступлении пили и пили ее, забыв обо всем остальном.

Факир, хотя и понимал их состояние, все же был вынужден напомнить друзьям об угрожавшей им опасности. Биканэл мог в любую минуту вернуться сюда со своими сообщниками, чтобы самому взглянуть на кости, оставшиеся после справленной грифами кровавой тризны, и, таким образом, лично убедиться в успешном завершении операции.

Рама помог друзьям взгромоздить сундук на его могучую спину.

— А теперь, — сказал Берар, — в путь!

Но Патрик был так обессилен, что и шагу ступить не мог. Мариус, сам еле державшийся на ногах, подсадил его к себе на спину:

— Дерзись, малые! Видис, и моя акулья хребтина есе на сто-то годится!

Берар прошел вперед. Зайдя в густые заросли ротанговых пальм, он подозвал Раму. Тот послушно двинулся за факиром, раздвигая своим телом заросли, чтобы расчистить дорогу европейцам.

Около часа шли друзья по стопам слона. Наконец чащоба кончилась, и они вступили в редколесье. Идти стало легче, но намного опаснее, чем раньше, так как укрыться здесь было негде.

Опускалась ночь, и скоро несчастным, измученным беглецам придется устроить привал. А им так хотелось пить и есть!

Берар отыскал несколько плодов дикого мангового дерева, с волокнистой мякотью и резким запахом скипидара, и горстку ягод веерной пальмы, жестких и кислых на вкус. Но это не насытило европейцев.

Зато у Рамы проблемы с едой не было. Не замедляя шаг, он срывал хоботом то пучок сочной ароматной травы, то нежный, сладкий стебелек, а иногда и вкусный, питательный плод и пережевывал их с характерным для слонов сосредоточенным и довольным видом.

Остановившись на какой-то поляне, путники уже собрались было лечь спать на пустой желудок, как вдруг положение спас Боб. Рыская в поисках случайной добычи, он забрался в кустарник, и оттуда раздался крик какой-то птицы и послышалось судорожное хлопанье крыльев. Друзья кинулись на эти звуки, и впереди всех — Патрик, который и обнаружил пса, державшего в зубах великолепного павлина с только что перегрызенной шеей.

Предвкушая вкусный ужин, Мариус восхищенно воскликнул:

— Вот это да! Радость для глаз и для зелудка!.. Павлин не хузе цесарки!.. Ну и знатное заркое соорузу я из него, капитан!

Пока моряк ощипывал с еще трепетавшей птицы ее великолепное оперенье, Боб разыскал еще одну, на этот раз самку. Она сидела в гнезде, и справиться с ней не составило особого труда. Патрик, отобрав у пса и эту добычу, пообещал хорошенько угостить его, когда будет готово жаркое. Но Боб не очень огорчился: в гнезде оставалась еще целая дюжина яиц, и он решил, что уж ими-то имеет полное право закусить!

Запылал разведенный Бераром костер, и птицы начали подрумяниваться на сооруженном Мариусом вертеле. На душе сразу стало веселее. И если бы не отсутствие миссис Клавдии и Мери, друзья были бы вполне счастливы.

Тревога за женщин не покидала капитана ни на минуту, и он, как и его верные товарищи, глубоко страдал от сознания собственного бессилия. Напрасно пытался он убедить себя, что жене его не угрожает никакая опасность и что единственной целью ее похищения является крупный выкуп, отчего пострадает лишь плотно набитый деньгами сейф Нефтяного короля.

Берар, выбрав ветку побольше, на всякий случай поколотил ею по траве, чтобы разогнать, если они там затаились, ядовитых змей и назойливых насекомых, и путники смогли спокойно рассесться вокруг костра. Когда жаркое сготовилось, они набросились на него с жадностью изголодавшихся людей.

Наевшись до отвала, Патрик умиротворенно заснул рядом с Бобом, который чувствовал себя наверху блаженства: помимо яиц, ему перепало и все, что осталось от роскошного, обильного ужина! Мариус и Джонни тоже улеглись. Но капитан, которого как никогда мучили тревожные мысли, остался сидеть на поляне, глядя на пляшущие языки пламени, отблески которого играли на огромной туше слона.

Не спал и Берар. Нарезав огромное количество тонких и гибких тростниковых прутьев, он с поразительной сноровкой плед из них нечто вроде легкой, но очень прочной кабинки. Закончив ее к середине ночи, он соорудил из тех же прутьев лестницу, не менее гибкую и прочную, чем веревочная. Она не весила и четырех фунтов, а выдержать могла все пятьсот. Затем факир изготовил из стеблей каких-то растений длинные крепкие веревки.

Рама, с сундуком на спине, дремал, прислонившись к дереву, и даже не шевельнулся, когда Берар закинул ему на спину лестницу, зацепив ее за сундук. Взобравшись по ней, факир, зная, что капитан не спит, сказал ему:

— Не окажет ли сахиб честь своему рабу, придя к нему на помощь?

— Конечно, Берар! Чем могу быть полезен?

— Пусть сахиб соблаговолит подать мне это тростниковое сооружение.

Капитан подал ему плетеную клетку, и Берар, рассыпавшись в по-восточному цветистых изъявлениях благодарности, тут же принялся закреплять ее на сундуке. И делал он это так споро, что Бессребреник едва успевал подавать ему одну за другой веревки. Через полчаса на спине слона высилось прочное сооружение. Рама же продолжал дремать, прикрыв глаза и навострив уши: он был бдительным часовым, от которого не ускользнет ни единый шорох.

Капитан невольно залюбовался при свете костра искусным изделием.

— Ведь это же хауда! — произнес он наконец.

— Да, хозяин, она самая. И в ней хватит места для вас всех.

— А ты как же?

— Я займу место вожатого на шее моего друга Рамы. А сейчас, поверь мне, сахиб, тебе нужно хоть немного отдохнуть, ведь впереди тяжелый день.

— Да, конечно… Но я никак не могу заснуть.

— А ты спи!.. Спи, сахиб!.. Да, спи!.. Это необходимо, чтобы восполнить запас энергии… Спи!.. А Рама пусть охраняет нас…

И произошла удивительная вещь. Капитан спокойно, не спеша улегся на траву, глаза его закрылись, и вскоре он уже спал как малое дитя.

Факир же продолжал трудиться. Срезав изящные листья веерной пальмы, он прикрепил их к тростниковой будке. Получилась крыша, способная спасти от дождя и солнца.

На рассвете, при первых лучах солнца, индус разбудил своих спутников и, с гордостью выслушав восторженные похвалы в свой адрес, ответил скромно:

— Я сделал, как умел. А теперь — в путь-дорогу!

Путники без труда взобрались по лестнице на спину Рамы. С ними был и Боб, которого, естественно, подняли на слона на руках. Одно огорчало: позавтракать не пришлось.

Слон двинулся крупной рысью по направлению, указанному Бераром. Рама прошел безостановочно более шести часов, и друзьям уже было невмоготу от голода и жажды.

Неожиданно показалось небольшое селение, из нескольких соломенных хижин. Факир остановил Раму и, ловко соскочив на землю, подошел к крайней лачуге. Внимательно осмотрев ее, он увидел в левом углу двери выведенный черной краской маленький треугольник, с черным же кружком посреди его. Знак этот был столь слабо приметен, что несведущий человек не обратил бы на него никакого внимания.

— Пусть сахибы соблаговолят спуститься! — радостно воскликнул Берар. — Здесь мы в безопасности!

Поднеся к губам лезвие кинжала, он издал громкий, переливчатый свист. К нему тотчас подбежали двое мужчин в грязных набедренных повязках. Обменявшись с Бераром несколькими словами, они упали перед ним ниц.

Мариус заметил с иронией:

— Похозе, сто нас приятель факир здесь больсая сыска!

Берар величественным жестом приказал индусам подняться и долго отдавал им какие-то распоряжения на их языке, а они благоговейно внимали каждому его слову. Затем поселяне подозвали криками своих женщин и детей, которые, завидев слона, попрятались в страхе в кусты. Торопливо, с опаской, путникам принесли свежую прохладную воду, пшеничные лепешки, фрукты и мед, а для слона — охапки кукурузных початков. Путники, как завороженные, смотрели на такое изобилие продуктов и не верили своим глазам.

Пока они отдавали должное всем этим простым, но показавшимся им восхитительными, блюдам, те же двое индусов взяли в руки палки и, прихватив немного съестного, собрались в дорогу. Подойдя к Берару, они низко ему поклонились, а затем опустились на колени и распростерлись перед ним, выражая высшую степень почтения.

Факир отпустил их еле заметным движением своих сухих и узловатых пальцев, и они мгновенно растворились в джунглях.

— Все эти дома, — сказал Берар, — в нашем распоряжении! Так же, как и все, что в них находится… И сами эти люди — наши верные рабы! Пейте! Ешьте! Спите!.. Живите спокойно, ни о чем не тревожась… Здесь вы в такой же безопасности, как под охраной полка солдат…

Джонни, Мариус и Патрик были изумлены и даже восхищены. Но Бессребреник, медленно покачав головой и пристально взглянув на Берара, спросил:

— Ты можешь мне сказать, кто эти люди, факир?

— Сахиб, наверное, догадывается… Пусть он соблаговолит отойти со мной немного в сторону… Я все скажу ему.

Пройдя за естественную ограду из увитых лианами гигантских деревьев, они оказались у величественных развалин.

— Это один из храмов Кали, богини смерти, — произнес Берар, — а я один из ее жрецов. Те двое — хранители этого разрушенного храма… Они — тхаги, душители, мои смиренные и неподкупные рабы… исполнители моей воли… По всей Бенгалии таких у меня больше десяти тысяч.

Слушая Берара, который рассказывал обо всем этом как о чем-то будничном, капитан почувствовал, что у него по коже побежали мурашки.

— Куда они отправились? — спросил он.

— Я им приказал собрать двадцать тхагов, наших братьев, а затем отыскать и защитить супругу сахиба и юную англичанку. Сахиб никогда не найдет ищеек более надежных и стражей более доблестных.

«Находиться под защитой бенгальских душителей — такое, конечно, не каждый день случается, — подумал капитан. — Моя дорогая Клавдия будет просто в восторге, когда узнает о заботах, проявленных о ней членами этой ужасной секты фанатиков».

— Как только они нападут на след, — продолжал Берар, — то сразу же известят нас, а место тайных наблюдателей займут другие.

— Спасибо, Берар! Я бесконечно обязан тебе и поистине не знаю, как мне отблагодарить тебя!

— Хозяин, ты ничего мне не должен! Я — царь тьмы и стою во главе целой армии тхагов… Но всевидящие пандиты выше меня. Они — короли света, и я, в свою очередь, являюсь их рабом… Они повелевают, я повинуюсь!.. Помни, они — твои друзья…

— Значит, — произнес капитан, — ты хочешь сказать, что брахманы властвуют и над этими свирепыми поклонниками богини Кали?..

— Они здесь властвуют надо всем…

— Я не совсем понимаю, друг мой факир…

— Я должен хранить тайну, хозяин… Но поскольку ты не англичанин, я расскажу тебе все. Знай же, это место, где мы приносим нашей богине человеческие жертвы, внушает такой ужас, что ни один посторонний, даже белый, не осмеливается к нему приблизиться. Потому что сама эта земля пропитана трупным запахом! Ведь здесь нашли свой конец многие тысячи людей — с тех пор, как был воздвигнут этот теперь разрушившийся от времени храм в честь Дурги, супруги бога Шивы, той, что мы называем Кали.

— Выходит, душители — это религиозная секта?

— Да, сахиб, это так.

— А я считал, что они убивают из мести или просто с целью грабежа…

Факир слегка улыбнулся:

— Какая бы причина ни толкнула душителя на убийство, его жертва все равно кладется на алтарь богини смерти. Посвященные третьей ступени, всевидящие пандиты, указывают, кого надо убить, посвященным второй ступени, таким, как я. Мы же властвуем над рядовыми душителями, которые действуют уже в соответствии с нашими распоряжениями… Иногда случается, что душитель завладевает имуществом своей жертвы… Что ты хочешь? Человек несовершенен. Но можешь мне поверить, что большинством из них движут чисто религиозные побуждения.

— Все это странно!

— Но и естественно. Всегда и повсюду, во всей вселенной, принципу созидания противостоит принцип разрушения. Если бы жизни не противостояла смерть, на земле образовался бы переизбыток населения, равновесие в природе было бы нарушено. Для того и существует Кали, наша богиня, чтобы избежать перенаселения. Она внимательно следит, чтобы численность живущих на земле не превышала разумного предела… Это по ее приказу уничтожаются лишние… Вот почему наша секта, с ее тайнами, жрецами и обрядами, имеет божественное происхождение…

— Но разве недостаточно болезней, несчастных случаев да и просто старости? — прервал его Бессребреник.

Сурово нахмурив брови, с пламенным взором, факир резко, тоном истинного фанатика, ответил капитану:

— Так хотят и так нас учат брахманы, владыки нашей жизни, ума и мыслей! Посвященные выполняют свой святой долг! Не каждый может стать тхагом! Для этого необходимо пройти долгое и тяжелое испытание. Нужно быть здоровым телом и духом, уметь переносить боль и усталость и ото всего отречься. И только при таком условии может быть дана клятва на крови у ног богини!

— Клятва на крови! Уже во второй раз ты говоришь о ней… Я путешественник, и мне все интересно. Не можешь ли ты рассказать мне об этом?

Услышав эту просьбу, факир вздрогнул, и в глазах его застыл ужас.

— Жизнь моя принадлежит тебе, сахиб, — сдавленным голосом произнес он. — Я готов кровь пролить за тебя… Но не пытайся узнать об этом ужасном обряде, о котором даже мы, давшие такую клятву, не решаемся говорить между собой.

— Не буду настаивать, — сказал Бессребреник. — Но, может быть, ты хотя бы скажешь, почему английские власти терпят вас?

— А что они могут поделать? Нас не раз пытались уничтожить. Но, как это обычно бывает в подобных делах, преследования, пытки и смертные казни только разжигали пыл посвященных и укрепляли нашу секту. В ответ на гонения мы уничтожали видных чиновников, после чего власти пришли к выводу, что лучше позволить нам душить в среднем по нескольку тысяч соплеменников в год, чем подвергнуть опасности жизнь хотя бы одного белого. Ведь если белые нас не трогают, мы никогда не нападаем на них. Что тебе еще сказать, сахиб? Мы так тщательно подбираем своих приверженцев, так их воспитываем, даем им такую подготовку и так хорошо организованы, что нас нельзя победить. Ловкость, хитроумие, храбрость, терпение — всеми этими качествами душители обладают в полной мере. Они могут в течение дней, недель или месяцев подстерегать намеченную жертву, пока наконец не накинут ей на шею черный шелковый шарф — единственное наше оружие, поскольку проливать кровь нам запрещено. И знай также, что у нас повсюду сообщники. Ты слышишь? Повсюду! В армии и в правительстве, в больших городах и в глубине джунглей… Поэтому власть наших владык безгранична! И скоро ты сам в этом убедишься, так как, я твердо уверен, твоя достойная супруга вместе с молодой англичанкой в ближайшее время будут на свободе!

— Мне тоже хотелось бы верить в это, факир.

Осторожный Берар умел многое предвидеть, но он упустил из виду, что Биканэл, бывший брахман, бывший всевидящий, знал все тайны душителей и был способен на самую ужасную месть.

ГЛАВА 7

Планы Короля денег. — Еще одно поражение. — Ярость Биканэла. — Стремление обнаружить исчезнувших из башни молчания. — Снова гипнотический сон. — Жажда сокровищ. Погоня. — В храме богини Кали. — Заклинатель тигров.

При мысли о том, что Бессребреник растерзан грифами в башне молчания, Король денег испытывал ликование, хотя внешне был сдержан, как и положено финансовому воротиле. Чтобы заслужить у миссис Клавдии доверие и благодарность, он решил разыграть роль ее освободителя, и уже договорился о содействии с Биканэлом. В условленный момент янки должен был во главе небольшой группы сообщников «напасть» на отряд полицейского-изгоя и освободить пленниц. Этот план прельщал его еще и тем, что позволял ему предстать перед возлюбленной в ореоле романтического героя.

Но его замыслу не было дано осуществиться из-за причин, совершенно непредвиденных.

Биканэл, человек до крайности хитрый и жестокий, захотел воочию убедиться, что месть его осуществилась, и насладиться лицезрением останков поверженных врагов. Укрыв пленниц в надежном месте под строгим присмотром, он вернулся на следующее утро к башне молчания. Но при виде пролома в стене лицо его перекосилось, а из побелевших губ вырвались злобные ругательства. Пробравшись через колодец в погребальную яму, он взглянул вверх и, не обнаружив костей, окончательно понял, что проиграл. Выбравшись наружу, он внимательно изучил землю вокруг пролома и увидел огромные слоновьи следы и отпечатки собачьих лап и босых ступней факира.

В Калькутту Биканэл вернулся в состоянии дикой ярости, ломая голову над тем, как разыскать беглецов. И тут в его изощренном мозгу, нацеленном на коварство и интриги, возникла блестящая идея. Гипноз! Гипнотический сон, позволяющий видеть на расстоянии и людей, и любые предметы!

Известно, что брахманы и даже простые факиры издавна знакомы с этим поистине удивительным явлением, которое, однако, нашей официальной наукой полностью отрицается. Как следствие предвзятости, столь характерной для европейской научной общественности, у нас исследованиями в этой области занята лишь небольшая группа энтузиастов. Индусы же с их многовековой практикой достигли в видении на расстоянии колоссальных успехов, и для европейца было бы большим счастьем, если бы они согласились приподнять перед ним хоть краешек завесы над столь тщательно хранимой тайной.

Биканэл, посвященный первой ступени, прекрасно владел всеми приемами этой загадочной науки, и ввести человека в состояние ясновидения было для него делом нетрудным. Он решил, что Мери вполне подходит для этого. И, не теряя времени, тут же попытался ее усыпить, прямо в саду, где она в это время гуляла. Но неожиданно встретился с таким активным сопротивлением с ее стороны, что вышел из себя.

Как уже рассказывалось выше, Мери была подвергнута Бераром гипнотическому внушению, и он во время ее сна строго-настрого запретил девочке позволять кому бы то ни было, кроме миссис Клавдии, усыплять себя. Этот запрет продолжал подсознательно действовать и делал юную пленницу невосприимчивой к постороннему воздействию.

Но Биканэл ничего этого не знал. Не понимая причины своей неудачи, он издал гортанный крик, напоминавший рев тигра. Глаза его сверкали, рот злобно кривился, обнажая белые и острые, как у хищного зверя, зубы.

Мери, жалобно вскрикнув, в ужасе попятилась от него. Биканэл своим взглядом словно жег ее мозг, и она испытывала невыносимую боль.

Графиня де Солиньяк, подойдя к ним, попыталась вмешаться:

— Хватит мучить ребенка!

Но он грубо заорал:

— Молчи, женщина!

Вперив в Клавдию горящий взгляд, Биканэл обрисовал руками круг и пронзительно свистнул. Из груди графини вырвался сдавленный стон, глаза застлала пелена, и от силы воли не осталось и следа. Отступив назад, миссис Клавдия взмахнула руками и повалилась на траву. Тело тотчас застыло в тяжелой неподвижности, и бедная женщина не могла ни шевельнуться, ни произнести хотя бы единое слово. Ей казалось, что ее разбил паралич. И при этом она все видела и слышала, как в ночном кошмаре.

Приблизившись к Мери, Биканэл произнес:

— Спите!.. Такова моя воля!

Девочку сотрясали сильные судороги.

— Я не могу!.. Не могу!.. — шептала она.

— А я вам приказываю спать!.. Так нужно!.. Спите!..

— Вы убьете меня!.. — проговорила она еле слышно. — Сжальтесь!.. Пощадите!..

— Спите!..

— Пощадите!.. Я умираю!..

На губах ее выступила розовая пена, взгляд расширившихся от ужаса и страдания глаз застыл в неподвижности, по бледному, как воск, лицу струился холодный пот, суставы при каждом движении издавали ужасный хруст.

Но Биканэл, не обращая на это внимания, быстро провел рукой перед ее глазами, словно разрубая воздух, затем издал тот же пронзительный свист, которым заставил застыть миссис Клавдию. И прорычал:

— Спите, или я убью вас!

У Мери задрожали веки, лицо внезапно залила краска, она хрипло вздохнула и, стиснув челюсти, упала как подкошенная.

— Вот, стоит лишь захотеть! — пробормотал про себя негодяй с сардонической усмешкой. Затем спросил, обращаясь к девочке: — Почему вы не засыпали?

— Он мне запретил, — ответила Мери тихим, безразличным голосом.

— Кто он?

— Факир… который меня усыплял… там, в обители.

— Хорошо! А теперь смотрите и отвечайте на мои вопросы… Где сейчас находятся капитан Бессребреник, ваш брат Патрик и два матроса?

Мгновение поколебавшись, девочка в ужасе воскликнула:

— Я вижу их среди каких-то развалин… Вокруг ужасные люди…

— Что это за люди?

— Это те, кого называют тхагами… душители… Я вижу повсюду под землей скелеты… и вокруг развалин… бродят тигры… ищут добычу… Это тигры-людоеды…

— Так!.. Очень хорошо!.. Кто освободил капитана Бессребреника и остальных?.. Кто помог им выбраться из башни молчания?.. Кто их развязал?..

— Подождите!.. Дайте мне увидеть…

— Смотрите!.. Но поживее.

— Их развязал Джонни!.. О, милый Джонни!.. Вот я их вижу среди скелетов… Кругом огромные грифы, которые хотят их растерзать… Но они защищаются… Потом роют подземный ход… Под этой зловещей стеной… находят сундук.

— Какой сундук? — удивился Биканэл.

— Тот, что был зарыт под башней. В нем хранятся сокровища, принадлежавшие нашей семье, — безучастно ответила Мери.

— Откуда вы знаете, что это сокровища и что они принадлежат именно вам? — с возросшим интересом спросил полицейский.

— Потому что на сундуке… имя и герб герцогов Ричмондских… и я вижу сокровища…

— Можете вы хотя бы примерно назвать мне их стоимость?..

— Да… могу… если вы мне поможете…

— Тогда мысленно смотрите на них… считайте… пытайтесь проникнуть как можно глубже…

— Да, получается… но подождите…

— Что вы видите?..

— Камни… драгоценности… их очень много… несметное количество… Есть опись… пергамент… подпись моего дедушки… Здесь больше миллиона фунтов… не считая золотых и серебряных монет…

— Миллион фунтов! — изумился Биканэл и тут же подумал: «Эти сокровища должны стать моими, и скоро я завладею ими. И тогда я сам себе хозяин! Смогу поступать как заблагорассудится! И жить в роскоши, словно раджа!.. Я всех уничтожу, кто встанет на моем пути! Эти богатства будут принадлежать мне одному, и никому больше!»

— Расскажите подробнее о месте, где сейчас находятся люди, о которых мы говорим, — вновь обратился он к Мери. — Не стоит ли там, среди развалин гигантская статуя с на редкость уродливой и отталкивающей внешностью?

— Кажется, я вижу в темноте огромное каменное чудовище… Черная четырехрукая женщина… В одной руке она держит меч, другой поднимает за волосы отрубленную голову… Что в остальных руках, я не вижу… В ушах у нее подвески из мертвых тел… На шее — ожерелье из черепов… О, как она ужасна!

«Итак, это храм богини Кали, — размышлял Биканэл. — Я так и думал! Берар полагает, что всех перехитрил, укрыв европейцев в таком месте, которого все сторонятся. Но он слишком глуп, чтобы тягаться со мною. Теперь они в моей власти. И я отомщу им, да еще как!»

— Что сейчас делает капитан? — задал он очередной вопрос.

— Он спит, — едва дыша, ответила девочка.

— А матросы?

— Тоже спят.

— А факир?

— Не знаю… я плохо вижу… я не могу больше… О, как мне плохо!.. Сжальтесь надо мной…

— Еще немного, и я вас разбужу. Что делает факир?.. Смотрите!.. Такова моя воля!

Из груди Мери вырвался душераздирающий стон, и прерывающимся голосом она прошептала:

— Он ждет возвращения каких-то людей…

— Что это за люди?..

— Не знаю… Я не могу…

— Смотрите!..

— О, как мне плохо!.. Сейчас я умру! — проговорила девочка, задыхаясь.

— Смотрите!.. Так нужно!.. Такова моя воля!..

— Это люди, которые отправились за помощью… Это тхаги… душители…

— Где они сейчас?..

Мери испуганно вскрикнула. Казалось, она старалась отогнать от себя ужасные видения. Сведенной в судороге рукой она показала на окружавшие их заросли. Потом медленно поднялась с земли и, с трудом выговаривая слова, произнесла:

— Там!.. Они там… Душители… Я говорю вам, они там!

Вытащив револьвер, Биканэл прыгнул в кустарник, полный решимости расправиться с непрошеными гостями, следившими за ним. Но увидел лишь потревоженную листву и различил еле уловимый шорох. Правда, ему показалось, будто далеко впереди мелькнули два силуэта и тут же, словно привидения, исчезли.

— Да, Берар времени не теряет! — бормотал он про себя, возвращаясь назад. — Вот уже и его посланцы… Но их-то мы знаем. Они совершенно не опасны тому, кто знаком со всеми их уловками.

Мери он приказал резким тоном:

— Забудьте обо всем, что здесь было! Не вспоминайте ни о чем, даже если вас когда-то снова усыпят!

Он тихонько провел пальцами по ее вискам и слегка дунул в глаза:

— Проснитесь!

У Мери задрожали веки, тусклый взгляд опять стал осмысленным, и, освободившись от гипноза, она увидела, что стоит рядом с миссис Клавдией. У графини был такой вид, будто она только что очнулась от кошмарного сна.

Оставив пленниц под надзором, Биканэл отправился к Королю денег, чтобы рассказать ему о последних событиях, естественно, утаив все, что касалось сокровищ герцогов Ричмондских. Встреча предстояла нелегкая: янки места себе не находил, узнав, что комедия с освобождением миссис Клавдии не будет сыграна.

Холодно выслушав Биканэла, Король денег заявил:

— Как я понял, враг мой живет и здравствует!

— Но это ненадолго!

— Хорошо, если так!

— Скоро я сделаю эту очаровательную графиню де Солиньяк вдовой! А сейчас, господин, мы отправимся в путь. Вы с частью моего отряда будете следовать за мной на некотором расстоянии и ни в коем случае не должны покидать то место, которое я вам укажу.

— Хорошо! Но пошевеливайтесь, а то мне уже порядком надоело все это!

Вернувшись к своей группе, Биканэл усадил миссис Клавдию и Мери на лошадей, приставил к ним охрану и подал знак к отправлению. Отряд во весь дух поскакал к храму богини Кали. Вторая группа, во главе с Королем денег, следовала за ним.

Путь оказался долгим и тяжелым. Когда от храма кровожадной богини группу Биканэла отделяло не более мили, опустилась ночь. Оба отряда укрылись в густых, бескрайних джунглях, вплотную подступивших к храму богини Кали, и устроили стоянки неподалеку друг от друга.

Отделившись от своих спутников, Биканэл снял с себя всю одежду и натерся какими-то таинственными снадобьями, издававшими резкий запах дикого зверя. И как только в воздухе зазвучала устрашающая своим грозным многоголосьем какофония тропического леса, он бесстрашно, полагаясь исключительно на свое чутье и слух, двинулся в джунгли. Бесшумной тенью скользил бывший брахман между деревьями и кустами, чьи ветки и колючки не оставляли ни малейших следов на его загрубелой бронзовой коже. Совершенно безоружный, он внушал ужас гиенам и обращал в бегство шакалов. Индус упорно шел к тому месту, откуда доносилось рычание тигров.

Известно, что в этой части джунглей, вблизи развалин, обитает многочисленная стая этих хищников, и все они давно уже стали людоедами. И вовсе не потому, что, как это часто утверждается, они состарились, потеряли силу и ловкость и в результате были вынуждены нападать на людей, самую легкую добычу. Просто им очень понравился специфический вкус человеческого мяса, которым их щедро снабжали душители.

Человеческие жертвоприношения совершались здесь очень часто, и с незапамятных времен тигры привыкли взимать свою дань с этого самого отвратительного из обычаев. Влечение к человеческой плоти ныне живущие звери унаследовали от многих предыдущих поколений, что делает его еще неодолимее. Поклонники богини Кали только радуются соседству тигров, так как оно лишь усиливает страх перед этим местом.

Время от времени Биканэл останавливался и, поднеся ко рту ладони, с невероятным совершенством воспроизводил призывный, исступленный вопль тигрицы. Трудно поверить, чтобы подобный, разносившийся далеко вокруг мощный рык мог вырваться из человеческой глотки.

Тигры, подстерегая добычу в кустах или пробираясь к источнику, слышали приближающийся рык и, приписывая его соплеменнице, отвечали громким рычанием. Вскоре в волнение пришли все джунгли, и вокруг храма богини Кали зазвучал целый хор, оглушительный и жуткий, как на сборище злых духов.

Призывные вопли тигрицы делались между тем все более хриплыми и яростными. Им вторил рев самцов, входивших во все большее исступление. Звери уже плотным кольцом окружали развалины и, привыкнув получать тут вожделенное яство, ревом возвещали о предстоявшем пиршестве. С дьявольской хитростью Биканэл пробудил в них аппетит, и теперь их неудержимо влекло к алтарю богини смерти! Туда же направлялся, сужая своими воплями круг ревущих тигров, и бывший брахман, сам впавший в неистовство.

Все слышали рассказы о колдунах, внушавших страх обитателям наших деревень и прозванных суеверным людом заклинателями волков. Сейчас уже доказано, что колдуны обладали чудесным даром приручать этих хищников, имитируя волчий вой, сзывать их по ночам и вести на кровавую охоту. Недоверчивые и свирепые звери, весело резвясь, бежали рядом с ними, вызывая великий ужас у случайных свидетелей.

В Индии же, где все столь непривычно и приобретает необычайные масштабы, посвященный в магические тайны пандит стал заклинателем тигров!

Гигантские кошки, откликнувшиеся на его зов, останавливались в замешательстве, завидев человека, широко разевали красные пасти и щурили холодно сверкавшие глаза. Однако Биканэла это не пугало, и он коварно и неодолимо продолжал подманивать их к себе — и не только голосом, но и телодвижениями, которые они прекрасно различали, несмотря на темноту, и запахом, исходившим от его натертой снадобьями кожи. Звери подходили к нему с хриплым мурлыканьем и ласково терлись об него головой.

Тигров собралось уже несколько дюжин. Повинуясь Биканэлу, они вплотную подошли к храму, и укрывшихся там беглецов вместе с Бераром ждала незавидная участь.

ГЛАВА 8

Первые вести. — Адская симфония. — Схватка двух заклинателей. — Змеи против тигров. — Найа, или очковая змея. — Ужас! — Звуки тростниковой дудочки. — Бегство тигров. — Провал плана Биканэла. — Освобождение пленниц. — Деяние душителей. — Жертвоприношение богине Кали. — Воссоединение.

Между тем беглецы, укрывшись среди руин храма богини Кали и полностью доверившись Берару, пребывали в ожидании благополучного завершения своих злоключений.

Когда солнце клонилось к закату, бесшумно появился один из гонцов и, приблизившись к факиру, сказал:

— Я вернулся!

— Что ты видел? — невозмутимо спросил Берар.

— Двух белых женщин и их охрану.

— Где твой товарищ?

— Отправился за нашими братьями.

— Хорошо! Вас заметили?

— Думаю, да. Индус, главный среди них, усыпил белую девочку, и она выдала нас.

— Где они сейчас?

— Поскакали сюда вслед за мной двумя отрядами.

— Их много?

— Да! В каждом отряде человек по пятнадцать, и все хорошо вооружены. Они остановились меньше чем в миле отсюда.

— Странно! — пробормотал Берар. — Они не боятся этого места и, судя по всему, считают, что мы уже у них в руках.

Факир немедленно пересказал капитану Бессребренику все, что сообщил ему гонец. Узнав, что его жена находится совсем рядом, капитан тут же вознамерился взять с собой моряков и напасть на негодяев. Лишь с большим трудом удалось Берару доказать ему всю безрассудность такого поступка.

— Потерпи немного, господин, — сказал факир. — Дождемся утра, и эти люди сами не заметят, как их окружит армия тхагов, а уж они-то никому не дадут ускользнуть!

Капитан, стиснув кулаки, признал его правоту.

Однако сам Берар чувствовал себя неспокойно. Он никак не мог понять, зачем его враги приблизились к храму богини Кали. Конечно, ему и в голову не приходило, что они могут напасть на них: ни один индус не осмелится вторгнуться в это грозное святилище, ужас, внушаемый им, делает его неприступным.

Разъяснилось все очень скоро. Когда тьма окончательно сгустилась, слон, свободно бродивший кругом в поисках пищи, прибежал вдруг в большой тревоге. Растопырив уши и задрав хобот, он встревоженно фыркал. Боб, оскалившись и поджав хвост, с поднятой шерстью, жался в испуге к ногам мальчика. Стали слышны раскаты грозной симфонии, которой дирижировал Биканэл.

Европейцы были ошеломлены, не понимая причины этого оглушительного рева, от которого им становилось не по себе.

— Дрянная музыка! — коротко изрек Джонни.

— Да уз, — поддержал его Мариус. — У нас в Бандоле, когда товарный поезд идет по виадуку, а ты стоис внизу, под сводом, то слысис то зе самое.

— Обезьяна-ревун? — предположил Джонни.

— Похозе, — сказал Мариус. — Когда я проходил государственную слузбу на судне «Поставсик» в Гвиане, в Сэн-Лоран-дю-Марони, я слысал, как крисит эта зверюга.

— А может, это тигры? — спросил капитан факира.

— Да, сахиб, ты прав! — озабоченно произнес тот. — Непонятно только, что могло их так возбудить. Они бегают, волнуются и рычат, словно чуют добычу.

Слон Рама часто дышал. Стоя рядом с людьми, он проявлял одновременно признаки и гнева и страха.

— Похозе, эта музыка приблизается, — заметил Мариус. — Сто ты обо всем этом думаес, Дзонни?

— Ничего хорошего, черт меня побери!

Рев стоял такой, словно все обитавшие в окрестностях тигры, а их тут немало, решили собраться именно здесь. Стало ясно, что храм окружен этим адским скопищем, во главе которого мог стоять только дьявол.

Берар долго прислушивался, пока наконец не различил в этом громоподобном гвалте голос, выделявшийся тембром.

— Это человек! — вскрикнул он, впервые выдав свое волнение.

— Но это невозможно! — усомнился Бессребреник. — Никто из людей не смог бы расхаживать рядом с этими хищниками: тигры тут же бы растерзали безумца.

— Но несколько пандитов, посвященных первой ступени, знают, как подчинить себе царей наших джунглей! — ответил Берар.

— По-твоему, факир, эту стаю кто-то специально ведет на нас?

— Уверен, что это так, сахиб! И можете не сомневаться, негодяй, задумавший скормить нас тиграм, слишком труслив, чтобы напасть самому. Наверняка это тот же самый, что бросил вас грифам.

Спастись было невозможно. Прорваться сквозь окружение не удалось бы даже на слоне: едва он вышел бы за ограду, как тотчас был бы растерзан. Нельзя было и взобраться на высокое дерево, чтобы переждать ночь, так как на территории храма произрастали только хилые деревца и кустарники. Не имелось здесь также ни высоких стен, ни подземелья.

Европейцев бросило в дрожь. Мальчик в ужасе прижался к капитану.

Лишь Берар сохранял невозмутимость, под его бронзовой кожей не дрогнул ни один мускул.

— Возможно, настал конец! — прошептал он. — Остается только одно… Но это ужасно… почти безнадежно… И все же я должен попробовать…

— Ну же, факир! — прерывающимся голосом воскликнул капитан. — Неужели ты допустишь, чтобы нас сожрали тигры…

— Сахиб, я сделаю все, чтобы этого не случилось. Но мне придется сразиться с посвященным… с брахманом… мне, простому факиру… И я боюсь проиграть… Об одном прошу: что бы вы ни увидели, что бы ни ощутили, какой бы ужас ни почувствовали от неожиданных прикосновений, стойте молча и неподвижно, как каменные истуканы, и тигры уйдут.

— Мы сделаем все, как ты скажешь, — заверил его Бессребреник. — Не правда ли, матросы?.. А ты, Патрик, согласен?

— Да, капитан, — ответили ему.

— Тогда, — произнес факир, — призовите на помощь все свое мужество!

Он достал из кармана тростниковую дудочку, извлек из нее несколько тихих звуков, и затем полилась монотонная, протяжная, тревожащая душу мелодия, — и это на фоне звериного рева!

Отовсюду — из-под опавшей листвы, из травы и каменных расщелин — послышались неясные шорохи, отрывистые посвистывания. Что-то скользкое коснулось ног беглецов. Страх и отвращение, охватившие их, были так сильны, что лишь с огромным трудом удавалось сохранять неподвижность.

— Змеи!.. Всюду змеи! — вскрикнул, не выдержав, Патрик.

— Тихо, мой мальчик! — прошептал Бессребреник, чувствуя, что ему и самому невмоготу терпеть весь этот ужас.

Совсем рядом раздалось рычание. Тигры вот-вот набросятся на желанную добычу!

Берар заиграл быстрее, и змей стало еще больше. Они ползли по земле, обвивали ветви деревьев и, выскользнув из нор на камни, приподнимались, высовывали раздвоенные язычки и раздували шеи. То были представители того опасного вида, чей укус вызывает мгновенную смерть. В Индии их великое множество, и известны они там под названиями «найа» — «индийская кобра», или «очковая змея».

Эти рептилии — средних размеров, самые крупные экземпляры не превышают двух метров в длину, толщина же у них — около четырех сантиметров. Но они исключительно проворны и агрессивны. Перед броском шея у них расширяется в три раза, что делает их облик еще страшнее. Кобры — настоящее бедствие для Индии. Целые районы остаются из-за них незаселенными.

Но человеку удается все же подчинить их своей воле. Умел это и Берар, который, как заклинатель змей, не знал себе равных во всей Бенгалии.

Под воздействием мелодии, исполнявшейся во все возраставшем темпе, змеи приходили в ярость. Они изгибались с шипением, раскачивали раздутыми шеями и словно в поисках жертвы, в которую можно вонзить ядовитые клыки, делали молниеносные выпады. На пути заклинателя тигров стоял заклинатель змей! Тигр — этот неограниченный властитель глухих уголков Индии, одно появление которого обращает в бегство даже таких сильных и бесстрашных животных, как дикий буйвол, носорог или слон, — старается не попадаться на глаза кобре. Так что Биканэлу рано еще было торжествовать.

Один из тигров появился метрах в пятнадцати от застывших в ужасе людей. С коротким рыком кинулся он на добычу и — оказался среди беспокойно шевелящейся массы змей! А они только того и ждали. В мгновение ока впились змеи в свою жертву, и тигр, завыв от боли и страха, начал кататься по земле, чтобы избавиться от них. Но это не спасло: издав предсмертный рык и дернувшись всем телом, он испустил дух.

Из зарослей выскочил еще один тигр и, взревев, грохнулся на землю. И так было с каждым, кто отваживался появиться в храме.

Европейцы, наблюдая при мерцающем свете звезд разыгравшуюся трагедию, непроизвольно подумали об одном и том же: «А хватит ли на всех тигров змей?» Хотя люди по-прежнему стояли совершенно неподвижно, на сердце у них полегчало.

Тигры один за другим валились на устланную кобрами землю. Наши беглецы могли быть спокойны: змей более чем достаточно!

Постепенно натиск тигров стал ослабевать. Предсмертный хрип зверей, шедший от змей мускусный запах пугал вновь прибывших. Злобно рыча и опасливо вглядываясь во тьму, хищники ходили кругами возле храма, но проникнуть на его территорию не решались. И сколько бы ни вопил Биканэл, пытаясь натравить их на людей, храбрости у зверей не прибавлялось. Заклинатель змей одержал верх над заклинателем тигров!

Биканэл потихоньку прокрался к храму, чтобы выяснить, что произошло с его помощниками, отнюдь не пугливыми, и услышал тростниковую дудочку. Узнав одну из мелодий профессиональных заклинателей змей, он заскрипел зубами:

— О дьявол!.. Берар созвал целое полчище змей!.. Я в третий раз побежден!.. Надо бежать!.. Снова бежать!.. Будь же он проклят — вместе со всеми!..

В полнейшем отчаянии, измученный усилиями, которые ему пришлось приложить, чтобы собрать тигров, Биканэл рухнул на землю. Звери, не слыша его призывных воплей, не спеша, как бы нехотя, разошлись по своим логовам.

Берар играл уже в замедленном темпе. Змеи перестали шипеть и, успокоившись, медленно расползались по норам, чтобы, как обычно, свернувшись клубком, часами лениво полеживать на влажной и прохладной земле, переваривая пищу.

Прозвучали последние аккорды — и дудочка замолкла.

— Тигры разбежались, кобры расползлись! Больше нам ничто не угрожает! — раздался в темноте гортанный голос Берара.

Европейцы облегченно вздохнули. Хотя битва между змеями и тиграми длилась не более четверти часа, друзьям казалось, что прошла вечность. Избавившись от кошмара, они наконец смогли прилечь. Спали они крепко и спокойно.

Заснул и Биканэл. Пробудившись под утро, он стряхнул с себя капли росы и поспешил к своему отряду. На душе у него было пакостно, но он не желал признавать себя окончательно побежденным и принялся обдумывать новый план отмщения.

Яркие всполохи утренней зари уже окрасили верхушки холмов в алый цвет, как вдруг до бывшего брахмана донесся стук копыт и в ослепительных лучах восходящего солнца взору его предстало поистине величественное зрелище. Впереди, в белых платьях, скакали две женщины, за ними неотступно следовал эскорт — не менее сотни всадников, с бронзовыми телами, в одних набедренных повязках. Мчались они к храму богини Кали.

Яростный вопль вырвался из груди Биканэла, когда он узнал своих пленниц — миссис Клавдию и Мери.

— Их освободили!.. Но как?! — ошеломленно вопрошал он себя.

Индиец кинулся к стоянке своего отряда и, когда достиг ее, похолодел от ужаса. Его сообщники, все до одного, лежали распростершись на земле — с обращенными к небу лицами и с черным шарфом на шее!

Биканэл отправился на соседнюю стоянку, надеясь в душе, что хотя бы на второй отряд, во главе которого стоял белый человек — Король денег, душители не осмелились напасть. Но, увы, первым, что бросилось ему в глаза, был труп миллиардера Джима Силвера, «скромно» величавшего себя Королем денег. Американец, как и все его соратники, валялся на земле с шеей, стянутой черным шарфом. Лошади, оружие, провизия — все бесследно исчезло: фанатичная преданность кровавой богине не мешает душителям извлечь при случае из своего ремесла хоть какую-то, пусть и незначительную, материальную выгоду.

Берар сдержал свое слово: пленниц освободили. Биканэл же, побежденный и униженный, с криками отчаяния скрылся в джунглях.

Когда кавалькада приблизилась к руинам с грозно вознесшейся над ними статуей богини Кали, капитан, вне себя от счастья, увидел жену. Миссис Клавдия, соскочив с коня, бросилась в его объятия.

— Жорж!.. Дорогой!

— Клавдия!.. Любимая!.. Наконец-то мы вместе!

Мери, ловко спрыгнув на землю, кинулась, вся в слезах, к брату на шею. Взволнованный Мариус подошел к Берару, созерцавшему сотворенную им картину радостного воссоединения близких людей, и с силой пожал ему руку:

— У тебя странное ремесло, друг мой факир, но, стоб меня взяли серти, ты осень славный парень!

ГЛАВА 9

Снова под гипнозом. — Наперегонки со временем. — Начальник станции в Гае. — Специальный состав. — С пятидесяти до тридцати часов. — В дороге. — Древние города Индии. — Былое и современность. — Пешавар. — Военный комендант и наместник провинции. — Конный отряд. — Навстречу туземцам.

С капитана Бессребреника не было снято абсурдное, состряпанное Королем денег и Биканэлом обвинение в шпионаже в пользу России и в подрывной деятельности на территории Британской Индии. Поэтому он должен был избегать встреч не только с английскими властями, но и с рядовыми чинами туземной полиции, у которых так же, как и у англичан, имелись его приметы. И это, без сомнения, удалось бы графу, и он сумел бы вместе с миссис Клавдией и моряками благополучно добраться до побережья и покинуть эту негостеприимную страну, если бы не одно обстоятельство: Бессребреник не мог оставить Мери и Патрика одних. Дети по-прежнему находились в отчаянном положении, а обретенные ими сокровища лишь обременяли их и создавали дополнительную опасность, так как охотников поживиться чужим добром всегда было немало. Бессребреник обещал им, что доставит их к отцу, и не собирался отступать от своего слова. Но ему необходимо было точно знать, где находится сейчас майор Леннокс. Патрику и Мери было известно только, что он командовал одним из батальонов Гордонского полка шотландских горцев, воевал против афридиев и на его последнем письме стоял штемпель чакдарского лагеря. Этих сведений было недостаточно.

Берар — душитель, ставший для них добрым гением, — быстро нашел выход: видение в гипнотическом сне! Поскольку Мери была одарена ясновидением, следовало лишь усыпить ее и выяснить все, что надо. Так и сделали.

И вот что удивительно: стоило факиру погрузить девочку в сон, как она тотчас отчетливо увидела лагерь афридиев и кратко описала его. А затем ее взору предстал отец: вместе с лейтенантом Тейлором он находился в какой-то невзрачной комнате. Чуть позже она разглядела и внешний вид этого помещения. Оказалось, то была жалкая лачуга, стоявшая несколько в стороне от оборонительной линии.

Неожиданно ее личико, только что расцветшее в улыбке при виде отца, исказилось страданием, и она прошептала в ужасе:

— Они оба — в плену!

— В плену у мятежников! — простонал Патрик. — Храни их, Господи!

— Их приговорили к смерти от голода и жажды! — со слезами на глазах произнесла Мери.

— Когда был вынесен приговор? — спросил Берар.

— Несколько часов тому назад.

— Самое главное мы уже знаем, — заявил Бессребреник. — Разбуди ее, факир, и решим, что делать. Дорога каждая минута. Сколько отсюда до Пешавара?

— Около тысячи двухсот миль.

— Тысяча девятьсот километров… Многовато! До какого города нам ближе?

— До Гаи, сахиб.

— А железная дорога там есть?

— Да, сахиб.

— А до Гаи далеко?

— Сорок миль.

— За сколько часов можно добраться туда на Раме?

— Часа за три, не меньше.

Патрик и Мери, прижавшись друг к другу, полными слез глазами смотрели умоляюще на капитана.

— В дорогу, дети! — сказал он им. — Сделаем все для спасения вашего отца — возможное и невозможное! Но для этого нужны деньги, и немалые… Меня не зря прозвали Бессребреником: вот и сейчас я без серебра и вынужден обратиться к вам за кредитом.

— Самое лучшее, что мы могли бы сделать с фамильными ценностями, — решительно ответил Патрик, вытирая слезы, — это отдать их все — вплоть до последнего пенни — в обмен на жизнь нашего отца. Мы с Мери будем вам весьма признательны, если вы распорядитесь ими по своему усмотрению.

Сундук тотчас вскрыли. Его содержимое потрясло всех. Мери не ошиблась, когда, находясь под гипнозом, назвала Биканэлу фантастическую сумму, в которую оценивались эти сокровища — драгоценные камни, изумительной работы ювелирные изделия, золотые и серебряные монеты.

Бессребреник быстро пробежал глазами перечень хранившихся в сундуке предметов, подписанный парсом и заверенный дедом Патрика и Мери, и взял оттуда около трех тысяч фунтов стерлингов.

Поскольку замки у сундука были взломаны, его перевязали ротангом[55], а затем вновь водрузили Раме на спину. Доверив одному из душителей роль вожатого, Берар вместе с друзьями забрался в хауду, и слон двинулся в путь.

Через три часа Рама остановился, тяжело пыхтя, у первых домов Гаи — окружного центра, насчитывающего не менее семидесяти тысяч жителей, и важного железнодорожного узла с обширным вагонно-локомотивным парком.

При иных обстоятельствах путники с большим интересом выслушали бы сообщение факира о том, что Гая — священный город и не менее почитаемое место паломничества, чем Бенарес, Аллахабад или Пури, славящийся праздником в честь бога Джаганнатха[56], что еще за шесть веков до нашей эры, когда Шакья-Муни[57] проповедовал здесь свое учение, город был знаменит своим университетом и другими крупными учебными заведениями и что в нем сохранилось немало замечательных памятников древней культуры Индии.

Но сейчас все их помыслы были устремлены к одному — к железной дороге! Узнав, как пройти к вокзалу, стоявшему на пересечении нескольких железнодорожных магистралей, бежавших в различные концы Британской Индии, Бессребреник, миссис Клавдия, Патрик и Мери поспешили туда, оставив со слоном, на спине которого покоился бесценный сундук, Берара с моряками и туземца-вожатого. Бессребреник спросил начальника станции, и их всех провели к нему в кабинет. Капитан решил пойти ва-банк. После того, как начальник, следуя общепринятой у англичан манере обращения с незнакомыми людьми, сухо и чопорно поздоровался, Бессребреник взял Патрика и Мери за руки.

— Имею честь представить вам детей несчастной герцогини Ричмондской, о трагической смерти которой вы, должно быть, слышали месяц тому назад, — произнес он. Затем добавил скромно, как обычно говорят слуги в присутствии господ: — Что касается меня, то я их опекун, а это — моя жена.

При упоминании об одном из самых знаменитых аристократических родов Англии начальник мигом подобрел и стал исключительно обходительным.

— Чем могу быть полезен? — спросил он услужливо.

— Нам только что стало известно, что майор Леннокс, отец мисс Мери и мистера Патрика, попал в плен к туземцам и что жизнь его в опасности. Мы собрали все средства, какими располагает эта семья со столь злосчастной судьбой, и намерены предложить бандитам выкуп за отважного воина и отца этих бедных детей!

Начальник станции не понимал, куда клонит Бессребреник. А тот продолжал:

— За сколько часов можно добраться до Пешавара?

— За пятьдесят.

Из уст детей вырвался жалобный стон. Пятьдесят часов! Да еще часов сорок от Пешавара до лагеря афридиев. Им не успеть, и отец их умрет в страшных муках!

— Это долго! Слишком долго, — произнес капитан. — А нельзя ли вам сформировать специальный состав? С локомотивом, вагоном-салоном и багажным вагоном?

— Конечно, это в наших силах…

— Сколько?

— Пятьсот фунтов. Но выигрыш составит всего лишь часов десять.

— Даю вам тысячу фунтов и, кроме того, выделяю в виде премиальных еще сто фунтов машинистам и кочегарам и пятьсот фунтов лично вам, но при условии, что поездка займет не более тридцати часов. Не забывайте, речь идет об одном из наиболее славных родов нашего королевства, об одном из лучших офицеров армии, об одном из наивернейших подданных королевы. Поистине, это исключительный случай.

— Хорошо, господин, будет вам специальный состав, — ответил начальник станции, вдохновленный обещанной премией. — Мне нужен лишь час, чтобы связаться с вышестоящими инстанциями и, главное, успеть согласовать по телеграфу необходимые изменения в графике движения поездов, что позволит вашему составу совершенно безопасно идти с максимальной скоростью и с наименьшими потерями времени на остановки.

— Итак, вы думаете, что за тридцать часов…

— …Поезд прибудет в Пешавар, и, разумеется, без аварии.

— Весьма вам признателен. Пока вы готовите состав, я отсчитаю деньги.

Ровно час спустя поезд стоял уже у перрона. Быстро погрузив закупленную в буфете провизию, семь пассажиров, включая Берара, поднялись в вагон-салон, и вслед за ними туда заскочил и Боб. А славный Рама, взгрустнув, отправился с вожатым в святую обитель.

Раздался свисток, и поезд тронулся. Друзья были счастливы: им сейчас ничто не угрожало и никому и в голову не пришло, что «опекун» — находящийся в розыске иностранец. Они даже не подозревали, что пока состав формировался, на станцию прискакал на взмыленном коне какой-то человек, в пыли, поту и крови, сказал что-то начальнику станции, и тот разрешил ему незаметно проскользнуть в багажный вагон.

Не прошло и полутора часов, как поезд проехал сто пятьдесят километров, отделяющих Гаю от Патны. Такая скорость внушала надежду, тем более что в Индии поезда движутся по принципу «тише едешь — дальше будешь».

Когда-то в старину обширнейшие площади вокруг Патны были заняты опийным маком, что и отразилось в ее названии, означающем «Город опиума». В этом населенном пункте состав перевели на путь, шедший в северо-западном направлении — до самого Пешавара. Дозаправка топливом и водой — единственное, что могло задержать поезд ненадолго.

Всякий раз, когда состав останавливался, Бессребреник выходил из вагона и звонкой монетой поощрял машинистов и кочегаров добиваться максимальной скорости.

После Патны промелькнул за окнами салона Бенарес, центр индуизма с высшей теологической школой, ревностно оберегающей чистоту доктрин и активно пропагандирующей религиозные знания. Затем проехали Аллахабад, известный в древности как Праяга. Этот священный город расположен в изумительно красивом месте, у слияния Ганга и Джамны. Остался позади Канпур, оскверненный жестоким кровопролитием. И уже при вечернем освещении путешественники прочитали название станции Агра, напомнившее им о том, что некогда здесь находилась столица Могольской империи[58].

Поезд несся как метеор и лишь в Дели сделал короткую остановку. Этот город, как и Канпур, известен массовым истреблением англичан во время Сипайского восстания.

Половину пути до Пешавара проехали за четырнадцать часов. Совсем неплохо! Хотя начальник станции в Гае уже послал коменданту Пешавара телеграмму с сообщением о положении майора Леннокса, Бессребреник отправил из Дели еще одну, в которой, в частности, просил приготовить лошадей.

И вновь их поезд мчался на всех парах, оставляя за собой дымный шлейф.

Появился и исчез Лахор — город, насчитывающий, подобно Дели и Агре, полтораста тысяч жителей. Как и в них, здесь жива память о древней истории, чему не могут помешать ни трамваи, ни электрическое освещение или модная одежда, доставленная из Европы в Индию очередным пароходом.

Бескрайние равнины Раджастхана и Пенджаба сменились пересеченной местностью. Вдали все отчетливее вырисовывались высокие холмы — преддверие отрогов Гималайских гор.

Состав резво несся по плоскогорью на высоте около четырехсот метров над уровнем моря, уверенно сокращая расстояние до видневшегося на горизонте хаотического нагромождения круч. За этим плато — конечная станция.

— Пешавар! Это Пешавар! — закричали путешественники. Забыв об усталости, они бурно выражали свою радость по поводу успешного завершения сумасшедшей, утомительной гонки.

Поезд миновал туземные кварталы и подкатил к конечной остановке — уже в английской части города, в четырех километрах к западу от туземной и площадью шесть километров на три. Здесь размещаются учреждения, резиденция наместника провинции, войска, а также окруженная кирпичной стеной крепость Бала-Хисар, господствующая над местностью. Поскольку прибытию путников предшествовали две телеграммы, их давно уже ждали и встретили как дорогих гостей. Комендант гарнизона с наместником лично прибыли на станцию, а вместе с ними — и друзья майора Леннокса и лейтенанта Тейлора. Патрик и Мери сразу их узнали и не смогли сдержать слез, растроганные этим проявлением заботы и внимания в столь трудный для них час.

Взволнованные слова приветствия, краткие представления, крепкие рукопожатия. Бессребреник по-прежнему играл скромную роль опекуна, но от этого прием, оказанный ему и миссис Клавдии, чья красота произвела фурор, не стал менее горячим.

Как ни торопились гости немедленно отправиться к афридиям, им все же пришлось посетить резиденцию наместника, где, кстати, друзей уже поджидал эскорт для сопровождения до первых оборонительных линий противника. Наместник предоставил в их распоряжение лошадей и даже верблюдов — на случай, если они возьмут с собой багаж. Искренне удивившись намерению миссис Клавдии и Мери участвовать в экспедиции, он настоятельно рекомендовал им изменить решение и остаться в Пешаваре. Но напрасно описывал он смертельную опасность подобного мероприятия, тщетно внушал, что афридии — отчаянные головорезы и фанатики и что свобода, жизнь и честь женщин подвергнутся крайней опасности.

— Я сопровождаю мужа повсюду и делю с ним все превратности судьбы, — просто ответила миссис Клавдия на доводы наместника.

— А я, — решительно заявила Мери, — хочу первой обнять отца, если удастся освободить его, а нет, так погибнуть вместе с ним!

— Ну что ж, пусть будет по-вашему, — вынужден был согласиться тот и приказал ускорить последние приготовления.

Через два часа, в полуденное время, пятеро мужчин, именно пятеро, поскольку теперь и Патрика, не раз проявившего мужество и отвагу, можно было с полным основанием называть так, — графиня и мисс Мери в сопровождении взвода улан покинули гостеприимный Пешавар.

До семи часов вечера, ни разу не остановившись, ехали они по ужасному бездорожью, а с наступлением сумерек разбили палатки и, подкрепившись, стали ждать рассвета. Можно себе представить, что это была за ночь!

Рано утром — снова в путь. Как ни торопились друзья, продвигались они вперед довольно медленно.

Наконец всадники все же добрались до передовых позиций англичан, протянувшихся напротив горного кряжа, откуда устремлялся ввысь дым от костров, разведенных афридиями.

Оставив позади английскую оборонительную линию и передовое охранение, группа всадников оказалась в нейтральной зоне, разделившей противников и простреливавшейся с обеих сторон. До мятежников оставалось лишь тысяча двести метров. Эскорт остановился, так как дальше ехать ему было запрещено.

Бессребреник взял у жены белый шарф и, взмахнув им высоко над головой, громко крикнул:

— Вперед!

ГЛАВА 10

Главарь мятежников. — Отказ. — Пленники. — Находчивость Бессребреника. — Снова вместе! — Появление Биканэла. — Последняя попытка. — Священное знамя. — Повеление пандита. — Последняя трагедия. — Заклятые враги. — В объятиях смерти. — Главарь Махмуд. — Долгожданная свобода.

Капитан Бессребреник с Бераром скакали впереди, миссис Клавдия, Мери и Патрик — следом за ними, а замыкали отряд Джонни и Мариус. Боб, тяжело дыша и высунув язык, бежал изо всех сил рядом с ними, стараясь не отстать.

Всадники неслись во весь опор прямо на передовые укрепления противника. Немногочисленные туземцы, околачивавшиеся там, бросились врассыпную. Зато бойцы, сидевшие за второй оборонительной линией, сразу же, как только увидели белый флаг, которым размахивал Бессребреник, вскочили на ноги и закричали, приказывая остановиться.

Поскольку всадников насчитывалось всего несколько человек и они не были одеты в военную форму, мятежники вели себя вначале довольно мирно.

— Кто у вас главный? — спросил оглушительным голосом Берар, знавший, что с жителями Востока следует говорить громко и уверенно.

Из толпы выступил гигант с нахмуренными бровями и свирепым выражением красивого, бронзового от загара лица. В руках у него была ли-метфордовская винтовка, подобранная, без сомнения, на поле битвы. Узнав факира, он даже растерялся от неожиданности:

— Мир тебе, Берар! Не ожидал такой радостной встречи!

— И тебе мир, Махмуд! Да будет благословен сей день, когда я вновь смог увидеться с тобой!

— Чем могу быть полезен, Берар? И чего нужно этим чужестранцам?

— Я их проводник и к тому же друг. Мы хотим договориться о выкупе двух английских офицеров, что у тебя в плену.

Лоб мятежника, разгладившийся было при виде Берара, опять сурово нахмурился.

— Не желаю и слышать об этом! — жестко отрезал он.

— Но выкуп огромен, на памяти людей такого еще не было.

— Я сказал — нет! Они приговорены к смерти от голода и жажды и сидят взаперти уже более двух суток.

— Ты отказываешься от целого состояния, которое само плывет в твои руки! Ты не хочешь, чтобы оно досталось твоему племени?

— Да, не хочу!

— Но почему?

— Потому что офицеры жизнью своей должны заплатить за пролитую англичанами кровь. Чужеземцы ведут с нами войну на уничтожение, дырявят нас пулями дум-дум и нас же считают дикарями! Но дикари — это они, и всех англичан, которые попадут к нам в плен, мы предадим смерти!

— Подумай еще раз, Махмуд!

— Нет! И хватит об этом. Как можно скорее уводи своих чужеземцев. Они вызывают у меня чувство глубокого отвращения, и мы не трогаем их только из-за тебя. Если бы они не были твоими друзьями, я бы всех их продал в рабство!

Не замечая окружавших туземцев, одетых в живописные лохмотья и с головы до ног обвешанных оружием, которые с искривленными злобой лицами мрачно взирали на европейцев сверкавшими ненавистью глазами, Мери под воздействием не осознанного ею самою импульса в недоумении, с учащенно забившимся сердцем, оглядывалась по сторонам. Хотя она никогда раньше не бывала в этом месте, ей казалось, что она узнает его. Вот эту лачугу она уже видела когда-то — возможно, во сне. Во всяком случае, хибара ей была до удивления знакома.

В памяти девочки воскрешались впечатления, полученные ею во время гипнотического сна и закрепленные в сознании безграничной любовью к отцу. И она вдруг совершенно отчетливо представила себе, что именно в этой лачуге привиделись ей отец с лейтенантом, захваченные повстанцами в плен.

— Вон там! Там наш отец! — исступленно закричала она, указывая на невзрачное строение.

— Там наш отец! — повторил, словно послушное эхо, Патрик. — Так освободим же его!

Мальчик, уже успевший стать отличным наездником, вздыбил коня и во весь опор понесся к хижине, не заботясь о том, следует кто-то за ним или нет. Сестра тотчас присоединилась к нему, а за ней — и все остальные, включая Берара: увидев, что случилось, факир резко прервал свои переговоры с главарем мятежников и кинулся вдогонку за друзьями.

— Эх, — прошептал Бессребреник, — сюда бы сотню моих ковбоев из Нью-Ойл-Сити, задали бы им перцу!

В нем заговорил человек действия.

— Ну-ка, попробуем кое-что! — сказал он себе.

Капитан подвел коня задом вплотную к хижине и, натянув поводья, вонзил в бока шпоры. Лошадь взвилась и, почувствовав позади преграду, стала изо всей силы бить по двери задними ногами. Удары копыт загрохотали как пушечные выстрелы, и дверь, не выдержав, рухнула с громким треском.

Офицеры, бледные, едва держась на ногах, с трудом добрались до дверного проема и увидели всадников, и среди них — двух женщин. Одну из них майор тотчас узнал. Не веря глазам, он воскликнул:

— Мери!.. Дочка моя!.. Ты ли это?

— И я здесь, отец!.. И я тоже! — взволнованно закричал мальчик.

— Патрик!.. Мой маленький воин! — еле выговорил несчастный отец, и на глаза его навернулись слезы.

— Отец, — сказала Мери, — перед вами наши благодетели, спасители наши…

— Милорд, — обратился к майору Бессребреник, — мы прибыли сюда, чтобы освободить вас или вместе с вами погибнуть. Попытайтесь взобраться на лошадь мисс Мери… Вы же, лейтенант, подсаживайтесь к Патрику… А теперь — вперед!.. И как можно быстрее!

Все произошло в считанные секунды.

Этот отважный план мог бы удаться лишь в четырех-пяти случаях из ста, да и то при условии, что враги придут в замешательство. И кто знает, сумели бы друзья удрать из вражеского стана или нет, если бы на их пути не встал сам дьявол в человеческом облике, возжаждавший крови и злата. Пока афридии вопили в растерянности и бестолково суетились, мешая друг другу, ему удалось собрать вокруг себя два десятка наиболее решительных бойцов и отрезать путь к отступлению. Беглецов окружили, и двадцать ружей угрожающе уставились на них своими дулами.

— Биканэл!.. И тут он, этот негодяй! — зарычал Берар.

— Он самый! — нагло ответил бывший брахман.

Остальные тоже узнали своего преследователя, который всем им принес столько горя.

Бессребреник выхватил из седельной кобуры револьвер, взвел курок и хотел уж было пристрелить его, как бешеную собаку, но тот вовремя укрылся за спинами туземцев.

Тем временем подбежали другие повстанцы, и кольцо вокруг европейцев стало таким плотным, что прорвать его уже было нельзя. Это придало Биканэлу еще больше уверенности, и он изрек насмешливо:

— Я следовал по вашим следам от храма богини Кали до Гаи. А там, с ведома начальника станции, сел в багажный вагон, и в Пешавар я прибыл вместе с вами. Ночью же, пока вы дрыхли как сурки, я добрался до повстанческого лагеря, и теперь вы в моих руках! Вместе со своими сокровищами! Я просто с ума схожу от радости при мысли о том, что все они достанутся мне одному!

Но друзья уже не слушали его.

Патрик и Мери, спешившись, как и их спутники, в отчаянии кинулись в объятия отца, который нежно прижал их к себе. Лейтенант обменялся рукопожатиями со своими спасителями.

Как человек предусмотрительный, капитан Бессребреник, зная, что люди, которых они должны вызволить из неволи, умирали от жажды и голода, прихватил с собой солидный запас воды и пищи, доставленный сюда лошадьми Джонни и Мариуса.

И в то время как Биканэл яростно орал туземцам: «Берите их живыми!.. Слышите, живыми!..» — а майор, забыв о перенесенных страданиях и о том, что сейчас решался вопрос жизни и смерти, словно безумный, покрывал поцелуями своих детей, Бессребреник с ободряющей улыбкой протянул лейтенанту оплетенную бутыль и сэндвич:

— Поешьте и попейте, лейтенант!

— Вы во второй раз спасаете мне жизнь! — воскликнул офицер, с жадностью набрасываясь на еду. Капитан смотрел на него и думал о тех муках, которые пришлось испытать лейтенанту с майором в этой проклятой лачуге.

Затем славный юноша подошел к своему командиру, который все никак не мог прийти в себя от радости:

— Поешьте, милорд! Перед схваткой неплохо бы подкрепиться!

Подстрекаемые Биканэлом туземцы могли в любой миг кинуться на европейцев.

— Где сокровища?! — вопил бывший брахман, обращаясь к друзьям. — Слышите, мне нужны сокровища! Если вы не отдадите их мне, то будете подвергнуты ужаснейшим пыткам!

Тысячи туземцев осыпали в неистовстве проклятиями маленькую группку европейцев. Биканэлу достаточно было пальцем пошевельнуть, как их тут же разорвали бы на куски.

Но друзья не теряли хладнокровия. Миссис Клавдия смотрела на бесновавшихся туземцев с презрительной улыбкой, Джонни сплевывал им прямо в лицо табачную жвачку, а Мариус обзывал их гориллами!

Судя по накалу страстей, толпа должна была вот-вот наброситься на них. К друзьям уже тянулись нетерпеливые руки, готовые их растерзать.

И Берар решился! Он вытащил из халата белую шелковую ткань и, развернув, заслонил ею европейцев от туземцев. Изображенные на полотнище пять красных ладоней свидетельствовали о том, что в руках у факира точная копия того знамени, под которым Мокрани, или Безумный мулла, вел священную войну против англичан. Никто, кроме Берара и Мокрани, не мог владеть такими стягами, так как во всей Британской Индии их было только два.

Берар, обратившись к туземцам, закричал громовым голосом, перекрывавшим невообразимый гвалт:

— От имени моего владыки, пандита Кришны, приказываю немедленно и безо всяких условий отпустить на свободу этих белых! Вы слышите меня, правоверные? Пандит повелевает — повинуйтесь! Горе тому, кто вознамерится пойти против воли трижды святого и трижды рожденного, стоящего надо всеми правоверными — и индусами, и мусульманами, и буддистами!

Наблюдая за этой удивительной сценой, друзья понимали, что факир все поставил на карту и, если эта последняя попытка спасти их не удастся, их ждет мучительная смерть. Они невольно теснее прижались друг к другу, готовые достойно встретить конец. По толпе пронесся взволнованный гул, и туземцы подались назад: людская волна разбилась вдребезги о священную и таинственную эмблему. А затем воцарилась мертвая тишина.

Опустились руки, державшие оружие, склонились головы, почтительно согнулись спины. Факир из святой обители одержал верх над неистовым фанатизмом!

Увидев, что сокровища уплывают от него, Биканэл впал в бешенство.

Берар опять победил! А вместе с ним и его друзья! Но радоваться им осталось недолго!

Выхватив из-за пояса одного из воинов длинный пистолет с узорной насечкой, он кинулся на Берара и выстрелил в грудь.

— Смерть лжецу и обманщику! — кричал он. — Смерть самозваному факиру! Смерть самозваному пандиту!

Зажав одной рукой рану, из которой хлынула кровь, а в другой по-прежнему держа стяг, Берар чуть слышно шепнул Бессребренику:

— Хозяин, я преступил клятву на крови… и я умираю… но вы спасены. Возьмите знамя пандита Кришны… Поднимите его повыше и держите так… Оно спасет вас.

В надежде, что ему можно еще как-то помочь, европейцы кинулись к факиру. Но Биканэл осмеял благородный порыв:

— Умерьте свою жалость, глупцы! Знайте, вас одурачили, и вы теперь должники Берара! Да-да, того самого Берара! Главаря бенгальских душителей!

Европейцев, за исключением Бессребреника, который давно уже знал, кто их проводник и спаситель, охватил ужас.

Биканэл, зло усмехаясь, продолжал:

— Я хочу, чтобы вы знали, герцог Ричмондский, что этот человек — убийца вашей жены! Знайте и вы, лейтенант Тейлор, что это он затянул на шее вашего отца черный шарф душителей!

С этими словами Биканэл кинулся вперед, чтобы выхватить из рук умирающего факира священное знамя.

Но тут грянул выстрел, и негодяй тяжело повалился на землю с раздробленным черепом.

Это Берар, собрав последние силы, вытащил из-за пояса свой револьвер и, прицелившись, размозжил голову своего заклятого врага.

Гордо глянув затуманившимся взором на белый стяг, он произнес чуть слышно:

— Я был лишь слепым орудием в чужих руках… Но я не жалею ни о чем, ибо прошлого не воротишь… Умирая, я с радостью погружаюсь в нирвану!..[59]

Махмуд, главарь бунтовщиков, в знак примирения бросил на песок саблю и ружье и подошел к пленникам. Поклонившись знамени, которое теперь уже держал Бессребреник, он произнес:

— Мы приговорили вас к смерти, и лишь всемогущий властелин, единственный во всем мире, мог заставить нас изменить это решение. У вас в руках — священная эмблема всемогущего властелина, который требует оставить вас в живых и предоставить вам свободу. И мы повинуемся этому требованию. Вы можете спокойно, ничего не боясь, вернуться на английскую территорию.

Безумный мулла приказал подвести офицерам двух оседланных коней. Попрощавшись с туземным вожаком, маленький отряд с развевающимся по ветру знаменем поскакал по направлению к английской линии обороны. Через несколько минут они соединились со своим эскортом и уже вместе с ним помчались в Пешавар. В штаб-квартире их ждал горячий прием. Капитан Бессребреник, миссис Клавдия, Джонни и Мариус могли больше не опасаться английских властей. Радуясь успешному завершению эпопеи, они готовы были ринуться навстречу новым приключениям, о которых мы, может быть, когда-нибудь вам расскажем.