Берлин — Париж: игра на вылет

Глава 5 Долгий вечер в Потсдаме

Представление новоприбывших Императрице и дамам не затянулось, и при рассадке за столы, благодаря тактичному диктату кайзеровского церемонимейстера, как-то «само собой» получилось, что оба Балка оказались под плотной, дружеской опекой молодых генштабистов. Той самой, уже знакомой нам троицы: Зекта, Гофмана и Бауера. Пытаться что-либо изменить в данном раскладе, было бы и глупо, и просто невежливо, поэтому Василий с готовностью принял их общество и «крапленые карты», которыми немцы, судя по всему, намеревались предстоящую «партию» играть.

С учетом присоединившегося к ним вскорости Людендорфа, локальное численное преимущество тевтонов выглядело внушительно, если не сказать — подавляюще. Как и у серебряных вазонов с утопленными в кубики льда бутылками, построившихся «свиньей» на спрятанных в теньке галерей тележках. Кроме того, у «шлиффеновцев» имелся резерв — запасные игроки, сидевшие чуть поодаль от Василия, но активно выражавшие к русским кавалерам «Голубого Макса», и к нему в особенности, чувства неподдельной симпатии.

А дальше… понеслось-поехало. Тосты, тосты, тосты…

Вильгельм неплохо выговорился еще во время награждения. И поэтому, открывая их череду, он был по-военному краток и лаконичен, провозгласив здравицу в честь царя и его доблестных моряков. После чего с наслаждением вкусил полный бокал спасительного ледяного шампанского: во время торжественного действа внутри дворцовых покоев его участники изрядно «пропеклись».

Равняясь на хозяина мероприятия, следующие за ним тостующие также не сильно «растекались мыслью по древу». Но при этом Василий неожиданно открыл для себя один весьма примечательный момент, характеризующий германскую военную этику. В отличие от русских коллег, или от тех же французов, немецкие офицеры не поднимали бокалов в «во славу германского оружия», в честь былых побед. Не провозглашали они и здравиц в честь старших по чину и должности. Вообще ни разу! Даже в честь своего императора.

Позже Зект подсказал ему, в чем тут «собака порылась». Тосты и поднятие бокалов в честь кого-либо из нижестоящих по иерархической лестнице, воспринимались здесь как знаки благоволения и вознаграждения со стороны командиров своим подчиненным. Но аналогичные проявления эмоций «снизу-вверх» считались у германцев недопустимыми и оскорбительными в отношении высоких особ или памятных событий. Понятно ведь, что ни сам кайзер, ни старшие офицеры, отнюдь не нуждались в каком-либо одобрении со стороны лиц нижестоящих. Иначе и до обсуждения приказов можно докатиться…

Вскоре все общество разбилось на занятые своими темами разговоров кампании. Центральными фигурами в усердно окучивавшей Балка банде генштабистов, безусловно, являлись Зект и Бауер с их рассказами о событиях войны на Дальнем Востоке, которые первому довелось увидеть из русских окопов, а второму — с позиций японской полевой артиллерии. Оба были дважды легко ранены. Оба не раз с оружием в руках участвовали в жарком деле. Формально, — лишь защищая свои жизни нейтральных наблюдателей. Так что обоим было что вспомнить, и было, о чем порассказать. Много интересного о работе штаба генерала Куроки поведал Макс Гофман, чей тонкий и чуточку ядовитый юмор, собравшиеся оценили не меньше, чем уровень его познаний в военном деле.

Василий, предполагавший сперва, что все глаза и уши будут направлены только на него, вскоре убедился, что немцы, с одной стороны, действуют много тоньше, а с другой, складывалось впечатление, что этот «спитый-спетый» коллективчик предлагает ему свою дружбу не только по распоряжению начальства, но и вполне искренне, от души.

Конечно, про «коридор смерти» для армии Ноги у Талиенвана, штурм форта у Токио и захват доков Йокосуки его допросили с пристрастием. И, естественно, он поведал массу интересного. Но, разумеется, не все. После чего Людендорф, глубокомысленно почесав бульдожий подбородок, изрек: «И все-таки, это не справедливо: штабисты год за годом разрабатывают, доводят до идеала военные планы, а потом приходят такие вот шустрые пареньки с „Маузером“ на боку, и все наши точные расчеты полыхают синим пламенем и вылетают в трубу. Сдается мне, что русские взяли за правило выигрывать войны не по правилам. Но проблема в том, как учитывать этот фактор при планировании возможных в будущем совместных операций…»

Скучковавшееся вокруг Василия общество встретило этот пассаж подполковника сдержанными смешками, а заводной Макс Гофман тут же предложил поднять бокалы за «непобедимый альянс орднунга и хаоса». Тост-намек был встречен всеми с искренним энтузиазмом. И, казалось бы, уже пришло время благодушно расслабиться, но навязчивое ощущение, что это все — лишь присказка, а главные темы впереди, не покидало Василия.

И как водится, чуйка его не подвела. В новое русло застольную беседу решительно перевел фон Зект. Кстати, от него вполне можно было ожидать подобной инициативы. Он дольше всех из присутствующих здесь немцев знал Балка лично. Первое знакомство их состоялось под свист японских пуль и шрапнели. Они не раз делили и опасности, и хлеб, и простые окопные радости. А фронтовое товарищество дорогого стоит…

— Герр корветтен-капитен, прошу прощения, если позволите, один личный вопрос?

— Само собой, мой дорогой Ханс. Какие же могут быть возражения, тем более в такой замечательный день и в такой прекрасной компании.

— Благодарю! Тем более, я уверен, — он, так или иначе, вертится на кончике языка у каждого из нас. Но заранее прошу извинить меня за некоторое многословие, поскольку очень хочу, чтобы Вы, мой дорогой Базиль, правильно нас поняли.

Дело в том, что многие до сих пор так и не уяснили некоторых особенностей Вашей карьеры, случившихся за последний год. Кто-то даже привез из Санкт-Петербурга слух, что все это — едва ли не насилие, совершенное над Вами, дабы убрать подальше от Вашего друга, Великого князя Михаила Александровича. Согласитесь, если Ваш перевод с флота в гвардию, с одной стороны, был логичным и заслуженным поощрением от Государя, то с другой, он же вводил Вас в ближний круг Великого князя. И тут вдруг… — фон Зект сделал многозначительную паузу, — И тут, внезапно, эта ИССП…

— Я понимаю Вас, Ханс. Кстати, слышали ли Вы, как в нашем столичном яхт-клубе и в некоторых иных привилегированных заведениях поговаривают, что без своего фаворита под руками Михаил Александрович будет вымучивать книгу о наступательной тактике современной войны еще лет пятнадцать? Также в светских салонах судачат, что, мол, все это хитрый план самого Великого князя, задуманный для стремительного и совершенно незаслуженного повышения моей скромной персоны в Табели о рангах.

Но на самом деле, господа, все прозаичнее и проще. Мой перевод в структуру тайной политической полиции, воссозданой ныне в России, это итог десятиминутного разговора, которого удостоил меня Государь Император во время моего возвращения с театра боевых действий. Речь тогда шла не о какой-то награде или привилегиях. Речь шла об огромной ответственности, о том доверии, которого я неожиданно удостоился. Возможно, не вполне заслуженно. И это мне до сих пор не дает покоя…

Шила в мешке не утаишь. Я прочел берлинские газеты со статьями о неудавшемся демарше двух дядюшек Государя. Уверен, вы их тоже читали и в курсе, о каких персонах там шла речь. Но известно ли вам, что именно люди Зубатова, и сам он, сыграли особую роль в преодолении возникшего кризиса?.. Не сомневался в вашей осведомленности. Как не сомневаюсь и в том, что вы неплохо изучали историю. И знаете о трагической судьбе императоров Павла I и Александра II, павших жертвами цареубийц.

О том, что моей стране необходимы реформы, как у нас в России, так и зарубежом, не твердил только ленивый дурак. Но не надо плохо думать о нашем Императоре, о том, что он, мол, этого всего не понимал.

Только, к сожалению, в нашей традиции существует такая мерзость, когда на царя-реформатора запросто находится душитель или бомбист. Свой ли доморощенный псих или чей-нибудь заграничный наймит, — не принципиально.

Так вот: наша Служба, наделенная правами самостоятельного министерства, как раз и призвана стать действенным механизмом по предотвращению впредь и политического террора, и, вообще, антигосударственных преступлений. С этим варварством и дикостью ИССП обязана покончить. Раз и навсегда! В какие бы либерально-демократические тоги те не рядились. Я не колебался ни секунды отвечая на милостивое предложение Государя.

— Как мы понимаем, в этой новой структуре, герр корветтен-капитен, нашлось место и разведке, и контрразведке. Даже многим из тех, кто вместе с Вами штурмовал японские форты в Токийском заливе. И этих людей лично Вы готовили, не так ли? — явно показал свою осведомленность и заинтересованность Людендорф.

— Так точно, герр оберстлейтенант. Только охраной и эскортом безопасность царя и важнейших персон не обеспечишь. Как говаривал один мой знакомый: добро должно быть не просто с кулаками, оно обязано иметь волчьи клыки. И доставать до глоток мерзавцев — и заказчиков, и акторов политических преступлений — клыки эти должны где угодно. Хоть за морем, хоть в подземном бункере, хоть за крепостными стенами, да, хоть… извините, в отхожем месте. В сортире найдем, в сортире и… Ну, вы меня поняли, господа.

— Только, как в таком случае с законностью? Ведь всем известно, что Ваш Государь весьма щепетилен в этих вопросах.

— Замечательно у нас с законностью. Наша разведка представляет доказательства для обвинения. Военная судебная коллегия проводит закрытый трибунал. При отсутствии в зале обвиняемого, — заочный. Адвокат для процесса предоставляется государством. После вынесения приговора работаем мы. Кстати, вы ведь в курсе, что в Североамериканских Штатах, кичащихся своей демократией, свободами, прогрессивными законами и алчущих навязать такую модель государственного устройства всему остальному миру, существует практика «охоты за головами»?

— Ну, да. «Доставить живым или мертвым, вознаграждение гарантируется…»

— Именно, дорогой Ханс. Только в нашем случае — это та же воинская служба, защита своего государства от агрессии в завуалированной форме. Мы, все-таки, люди военные, а не охотники за гешефтами…

— Обвиняемого на рассмотрение его дела вы всегда заблаговременно вызываете?

— ИССП представляет суду доказательства вины подозреваемого, а затем принимает к исполнению окончательный вердикт или решение о доставке его «живым или мертвым». Этого — более чем достаточно. В конце концов, господа, должны же отсталые монархисты хоть чему-то полезному научиться у передовых, новомодных республиканцев?

— Логично. Только, по-моему, вы пошли несколько дальше их. Теперь понятно, герр корветтен-капитен, почему вся эта якобы независимая пресса Англии, Штатов и Франции ринулась клеймить вас, как «новых опричников», — задумчиво улыбнулся Гофман.

— Есть у нас в России такая поговорка: знает кошка, чью сметану съела.

— У нас в Германии говорят: Die Katze weiß, wo sie genascht hat.

— Те же яйца, только в профиль.

— Что, что?!.

— Да так, присказка одна, по… Джонатану Свифту, — усмехнулся Василий, мысленно ущипнув себя за задницу. «Сколько раз зарекался следить за языком, чтобы ничего шибко неожиданного для начала 20-го века не вылетало, и вот — опять, бляха муха…»

Общество нетривиальность шутки оценило. Однако, отсмеявшись, фон Людендорф неожиданно серьезно заметил:

— Кстати, капитан, Вы не считаете, что сафари на врагов России по всему миру может повредить ее международным отношениям? Во всяком случае, нам здесь, в Германии, не хотелось бы столкнуться с фактами чьего-либо грубого принебрежения законами нашего государства. Даже если речь пойдет о деятельности структур вполне дружественной нам державы. Вы правильно поняли мои опасения, я надеюсь?

— Герр оберстлейтенант, этот вопрос уже рассмотрен на самом высшем уровне. Как мне недавно стало известно, в ближайшие месяц-два должна быть обнародована германо-российская конвенция о взаимной выдаче преступников, а также лиц, подозреваемых в совершении преступлений любого рода. Она будет открытой, и к ней без проблем сможет присоединиться любая страна или группа стран. В ее преамбуле на Россию возлагаются дипломатические усилия по привлечению к конвенции Франции, Бельгии, Черногории, Сербии и Болгарии. На Германию, в свою очередь, — Италии, Австро-Венгрии, Греции, Швеции, Люксембурга, Швейцарии и Румынии. В итоге, вопросы поимки и экстрадиции интересующих нас здесь лиц, лягут на плечи ваших полицейских и судебных органов, — решительно отчеканил Василий, добавив про себя: «но с мерзавцами „первой величины“ мы полюбас разбемся сами, уж не обессудьте, господа…»

— Что же, вполне адекватное решение проблемы. Для наших стран, во всяком случае, я никаких затруднений не вижу. Мы прекрасно понимаем, что организовав эту японскую авантюру, кое-кто в отношении России преступил пределы допустимого. Любая держава имеет право на самозащиту и выбор для этого наиболее подходящих средств.

Однако, я совершенно уверен, что Лондон и Вашингтон никогда к такому договору не присоединятся. Это неприемлимо для любителей загребания углей чужими руками и подстрекателей мятежей. Стокгольм, Берн и Брюссель тоже вряд ли решатся. Да и Париж, — Людендорф бросил на Василия многозначительный взгляд, — Там британское влияние с некоторых пор весьма велико, и у вашей организации неизбежно возникнут трудности.

— ИССП действует в интересах России и в рамках российского законодательства. Что же касается мнения укрывателей беглых преступников и их покровителей, а также любых, с их точки зрения, коллизий с местными законами, которые у ИССП могут возникнуть, отвечу Вам по-американски: проблемы индейцев шерифа не волнуют.

— А Вы, как я погляжу, тот еще оптимист, Василий Александрович…

Хвала Деве Марии, что на наше счастье серьезных внутриполитических трудностей Германия не испытывает. И нам, немецким офицерам, не придется делать столь тяжкого морального выбора, переходя на подобную службу даже по прямому приказу суверена. Хочу поднять бокал за Вашу уверенность и решимость, капитан. Желаю успехов!

— Благодарю, герр оберстлейтенант! И искренне надеюсь, что Вы окажитесь правы на счет стабильности положения в стране. Хотя у меня, прошу простить, такой уверенности нет. К сожалению. Слишком серьезным силам вы перешли дорогу со своими успехами, а заднего хода давать не собираетесь.

— Как говорил князь Бисмарк, «Германию нужно лишь подсадить в седло, а дальше она поскачет сама». Но я искренне рад, капитан, что мы хорошо понимаем друг друга.

К главному семейному торжеству Дома Гогенцоллернов Вильгельм перешел ровно в восемь вечера. К этому часу немилосердная дневная жара спала, на лужайку внутреннего двора дворца пришла долгожданная тень, все почувствовали себя вполне комфортно, и даже оживленно щебечущие дамы отложили веера.

В завершении патетической речи о благотворности института монархии для успехов индустрии, политического и военного строительства, Экселенц, практически без перехода от высоких государственных материй к делам сугубо семейным, громогласно объявил собравшимся о назначенной на 25-е августа свадьбе старшего сына и престолонаследника с «очаровательной юной нимфой», принцессой Цецилией Мекленбургской.

Последние слова главы династии потонули в дружных овациях гостей, после чего будущая наследная чета начала принимать поздравления. При этом Вильгельм-младший оставался в мундире каперанга Российского флота, что было воспринято окружающими как определенный посыл на будущее: очевидно, Кронпринц разделял замыслы отца, чей внешнеполитический курс вел Рейх на сближение с великим восточным соседом.

В образовавшейся суматохе Василий хотел было деликатно улизнуть из-под плотной опеки шлиффеновцев, дабы соскочив с щекотливой темы не «палить контору», а заодно перекинуться парочкй фраз с Петровичем. Но тот его опередил. Балк только поднимался из-за стола, когда сзади, от галереи, раздался веселый, зычный голос Руднева:

— Ага. Попался! Вот он, наш первый абордажник. И пока, как мы можем видеть, друг мой, он в полном порядке. Не дается наш герой вашим генштабистам.

— Германский флот готов прийти своей армии на помощь по первому ее зову. Так что у вашего героя, мой дорогой Всеволод, нет ни единого шанса на спасение, — чуть слышно рассмеялся в ответ собеседник Петровича.

Этот тихий, вкрадчивый смешок мог принадлежать лишь одному человеку. Василий понял, что угодил на прицел самому адмиралу Тирпицу. И, похоже, не только ему одному: шутку главы Маринеамт поддержал дружный гогот сразу нескольких глоток.

Живо повернувшись и щелкнув каблуками, Балк узрел весьма колоритную, «красиво плывущую группу в полосатых купальниках». «Шутка юмора», конечно. Но почему-то именно так, созвучно реакции Ланового на появление незнакомцев в известном советском фильме, он оценил приближение новых персонажей в морских парадках с блестящими галунами, лентами и «иконостасами». И самые солидные коллекции орденов украшали пару первых мундиров, над которыми лучились благодушием изрядно покрасневшие физиономии двух адмиралов, явно успевших отдать часть долгов Бахусу. Хотя, по виду, вполне дееспособных. Правда, последнее, — скорее благодаря изобилию восхитительных закусок, чем похвальной умеренности в употреблении горячительного…

Тирпиц, крепко пожав ему руку, извинился перед армейцами за «изъятие корветтен-капитена из их дружеского круга по неотложным делам службы», и без лишних прелюдий и словесов перезнакомил Балка с группой флотских офицеров, чьи служебные должности говорили сами за себя.

Пообщаться с «героем Симоды и Токио» возжелали: глава информационного бюро Маринеамт контр-адмирал Август фон Геринген, начальник информационного отдела «N» Адмиральштаба капитен цур зее Фридрих фон Пригер, его заместитель фрегаттен-капитен Артур Тэпкен и завсекции Великобритании в «хозяйстве» Пригера высокий, моложавый и прямо-таки лучащийся доброжелательством корветтен-капитен Густав Штейнхауер, «по совместительству» флаг-капитан и доверенное лицо кайзера.

Здесь же были и знакомые Василию по Артуру фрегаттен-капитены граф Альфред цу Гингельгеймб и Альберт Хопман. Оба они шли на повышение. Молодому графу вскоре предстояло стать морским агентом в Петербурге, а его коллега должен был уже спаковать чемоданы для отъезда в Вашингтон, где его ожидала аналогичная должность.

Также в свите Тирпица присутствовали и отставные моряки: вице-адмирал Герман Киркхоф, известный в узких кругах не солько своим участием в штурме фортов Таку, сколько рядом аналитических публикаций на военно-морские темы, и корветтен-капитен граф Эрнст цу Ревентлов, пожалуй, самый лучший из журналистов в «пишущей обойме» Герингена. И блестящий разведчик-статистик. Короче, «дедо Альфредо» приволок с собой едва ли не все сливки секретных служб кайзеровского флота.

«Ого! Это „ж-ж-ж…“ неспроста. Не дай бог немцы что-нибудь про наши недавние дела за проливом пронюхали. Во всяком случае, создалось впечатление, что Людендорф явно о чем-то недоговаривал. Или Петрович спьяну Тирпицу про меня трепанул лишнее? Если узнаю, — прибью засранца, чесслово! Не было печали…

Только, как колоду не тасуй, а явный интерес к нашей скромной персоне со стороны таких фигурантов можно объяснить лишь тем, что нынешний профиль моей деятельности интересует верхушку Кайзерлих Марине гораздо больше, чем все прошлые военные дела. Допрашивать „почетного“ корветтен-капитена лично для Тирпица не комильфо. Вот и приволок хитрый, лысый лис целую свору своей натасканной молодежи.

Правда, Геринген и Пригер — какая они „молодежь“? Самые что ни на есть матерые волкодавы, главные фигуры от германцев на нашей доске. „Дурачка включить“ с этими ребятками не получится. Не тот контингент. Но, кстати, сами по себе такие знакомства могут в дальнейшем оказаться очень полезными. И ведь как в воду смотрел Максимов, когда пророчил мне в Потсдаме массу разнообразных впечатлений…»

«Ну, понеслась. Снова из огня, да в полымя», промелькнуло в голове, когда Василий понял, что избавив его от въедливого Людендорфа и Ко, Петрович «сдал» его прямиком в цепкие пальчики спецов из германской морской разведки. Окончательный расклад на игру определился, когда Тирпиц, Геринген и Киркхоф, после краткого, протокольного объмена любезностями, прихватив с собой Руднева, подозрительно резко «свинтили в туман», и Балк остался один в окружении шестерых членов «банды Пригера».

«Круто. Обложили. Без шансов на прорыв. Как „Варяга“ на рейде Чемульпо в одно приснопамятное январское утро. Ладно, нам не привыкать. Как же тогда сказал Петрович? Потанцуем…»

Началось все, как и с генштабистами, мило и деликатно. Но после «тоста на ногах» за знакомство от Штейнхауера, фон Пригер, многозначительно ухмыльнувшись, шепотом заговорщика предложил поменять место дислокации: «Пойдемте-ка подальше от армии с ее страстью непременно допивать до дна каждый бокал, господа. Вечер нам предстоит длинный и насыщенный, поэтому, пока мы никому не понадобились из высоких особ, предлагаю немножко постоять на холодке, освежиться. Да! Кстати. Пару-тройку бутылок шампанского и бокалы можно прихватить с собой…»

Неторопливо беседуя о погоде, природе, трудолюбивом немецком народе и прочих ничего не значащих мелочах, повинуясь приглашающему жесту старшего по чину, вся компания направилась ко входу во внутренние покои дворца.

«Снова в душегубку? Вот уж где духоту никакой сквозняк не проймет. Или, может, сразу на подвал потащит? Тогда понятно. Хотя как-то излишне торопливо. Мне все равно уже деваться некуда, мог бы и растянуть себе удовольствие от всех этих „кошек-мышек“», невесело пошутил про себя Василий.

Однако, Пригер повел их не вниз, а наверх. Сперва по парадной мраморной лестнице с роскошной ковровой дорожкой, закрепленной отполированными до блеска бронзовыми держателями, а затем еще выше, через мансардный этаж, по изящной витой лестнице из стали с литыми, чугунными ступенями и перилами. На выходе стоял пост из морского оберлейтенанта и двух бравого вида унтеров — гвардейских гренадер. Но Штейнгауер и Пригер были из тех, «кому можно» и «с кем можно».

Оказавшись на крыше дворца, точнее, — на широком балконе, окружавшем мансарду, Василий обнаружил то, что скрывалось от любопытных глаз под широкими полотняными тентами, которые он приметил еще с воды, во время подхода к пристани на катере. Прямо перед собой он узрел два мощных корабельных прожектора фирмы Цейса, аналогичные тем, что ставятся немцами на все новейшие эсминцы своего флота. А также и их расчеты, немедленно вытянувшиеся перед прибывшими офицерами по стойке смирно.

«Не хило. Но зачем? Что они подсвечивать-то тут собрались?».

Вежливо остановив метнувшегося к нему с рапортом лейтенанта, Пригер с улыбкой объяснил ему, что до этого всего электрического хозяйства, ни сам он, ни его офицеры, интереса не имеют. Просто им, с разрешения флаг-капитана Императора, позволено здесь спрятаться от жары. Ну, и немножко пошушукаться, никому не мешая.

Понимающе взглянув на бокалы и темно-зеленые бутылки «Моэт-Шандона» в руках у Тэпкена и Хопмана, командир прожектористов щелкнул каблуками и шустро перевел подчиненных моряков на противоположную сторону балкона, уступив нежданным гостям складные шезлонги возле одного из своих прожекторов.

С удобством устраиваясь на ветерке среди толстых электрических кабелей и ящиков с генераторами, трансформаторами и аккумуляторами, Василий по достоинству оценил находчивость Пригера. Пожалуй, даже он сам не смог бы при подобных обстоятельствах подобрать «шхеры» лучше. Комфортно и свободно, их никто не видит и не слышит. Зато они сами сверху видят многих и слышат многое.

«Е2 — Е4, как говорится. Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста. Только, что же столь интересное так жаждут из меня вытрясти эти парни, если рискнли на оперативное мероприятие прямо в гостях у кайзера? Здорово оно им припекает, судя по всему…»

— Вижу, Вы несколько удивлены, любезный Василий Александрович. Прожектора и все такое?.. — по-русски, неожиданно чисто и лишь с едва ощутимым акцентом, заметил Эрнст Ревентлов, до того момента не принимавший активного участия в общем разговоре. Тактичный и вдумчивый, он предпочитал больше слушать своих собеседников, что для представителя второй древнейшей профессии было признаком профессионализма экстра-класса во все времена.

— Не скрою, я действительно несколько заинтригован, любезный граф. Прожекторы для боевого освещения такой мощности, и почему-то там, где логичнее всего находиться хозяйству фейерверкеров.

— Я бы с удовольствием открыл Вам этот секрет, — улыбнулся Ревентлов, но опасаюсь нарваться на вызов от моих друзей, так как это не только секрет флота, но и маленькая тайна Императора. Которую он припас на сегодняшний вечер для Кронпринца и гостей. Кстати, для Вашего бравого брата, в особенности. Так что — потерпите немного. Нам всем, как стемнеет, предстоит нечто весьма интересное, обещаю.

— Это действительно будет незабываемо, дорогой Базиль. Уверен, такого зрелища Вы точно не ожидаете, как и подавляющее большинство присутствующих, — напустил на себя таинственный вид Штейнхауер, разливая по бокалам пенящееся шампанское, — Экселенц умеет удивить, поверьте.

— Хорошо. Потерплю. Но не скрою, Вы распалили мой интерес еще больше, господа.

— Не сгорите раньше времени, друг мой, — фон Пригер с улыбкой поднял свой бокал, многозначительно взглянув на Василия, — Итак, господа, будем срочно тушить возникшее возгорание. Я предлагаю тост за великолепное, своевременное и столь ценное для нас пополнение офицерского корпуса Императорского флота Великой Германии. За русских товарищей и друзей. Прозит!..

По ходу дальнейшего общения быстро выяснилось, что к Василию почти у каждого из присутствующих был персональный интерес. Так, Гингельгеймба волновали нюансы начала его службы военно-морским агентом в Петербурге. И, понятное дело, правильное представление Великому князю Михаилу в неформальной обстановке. С этим Василий обещал молодому графу непременно пособить.

Ревентлов получил от Вильгельма и Тирпица задание написать аналитический труд по русско-японскому противостоянию на море. И поэтому также собирался в русскую столицу, а после на Дальний Восток. Василий пообещал свести графа с нужными людьми, познакомить его и Киркхофа с Рудневым, а также охотно согласился ответить на ряд вопросов по боевым операциям, в которых сам принимал участие.

Дальше пошло горячее. Так, Тэпкена занимал вопрос куда более тонкий, а именно: подробности создания корпуса российской морской пехоты. И, главное, — какое развитие, качественное и количественное, этот род войск в составе ВМФ России должен получить в перспективе. На щекотливую тему Василию распространяться не хотелось. Единственное, что он пообещал дотошному заму Пригера, — быть вполне откровенным с ним в данном вопросе в том случае, если удастся получить соответствующее разрешение от флотского начальства, так как в настоящее время он служит не по морскому ведомству.

Вторым скользким оселком, с которого Балк умудрился ловко соскочить, могла стать тема, проходящая под кодовым названием «Доктор Вадик». Повышенный интерес немцев к персоне царского фаворита, избавившего их кайзера от приступов хронического отита, мучившего как самого Вильгельма, так и весь его флот, был общим.

Кстати, на счет «всего флота», — я не оговорился. Достаточно сказать, что несколько флагманских броненосцев, на которых Экселенц имел обыкновение выходить в море, пришлось оснастить специальными противоветровыми закрытиями мостиков в два-три уровня. Это делало переднюю надстройку линкоров похожей на таковую у лайнеров или паромов, а командование из боевых рубок становилось практически невозможным из-за катастрофического ухудшения обзора. Мешая нормальному управлению кораблем, а тем более эскадрой, проблему они не решили: даже большие флотские маневры несколько раз пришлось прерывать, когда августейшему гросс-адмиралу внезапно «стреляло» в ухо…

Василий знал, что рано или поздно, но вопрос про «Вашего товарища с „Варяга“, неизбежно должен прозвучать. А так как ничего нового и интересного сообщать людям, которым задана, или неизбежно будет поручена в ближайшее время разработка Вадима, он не собирался, то и „отмазу“ подготовил заранее.

„Зря стойку делаете, ребята. Достаточно с вас того, что ушлый лис Гинце втерся к „молодому да раннему“ в друганы-собутыльники. Хватит нам пока по этой линии одного канала для слива дезы, если в чем-то таком вдруг возникнет острая необходимость…“

Изобразив на физиономии самое глубокое и искреннее сожаление, Балк со вздохом поведал камрадам, что на крейсере их отношения с младшим корабельным врачем носили чисто служебный характер, а после известного боя у Чемульпо он Михаила Лаврентьевича видел лишь пару раз, причем „на бегу“ и по окончании войны. Только, похоже, что сам Банщиков не особенно-то был этим встречам рад. Все-таки он теперь личный военно-морской секретарь Императора, птица высокого полета. А его бывший сослуживец хоть и продолжает водить дружбу с братом царя, но променял благородные флотские эполеты на погоны не полицейского или жандарма даже, а и того хуже…

Едва Василий закруглил свою ремарку о том, что далеко не все русские офицеры с пониманием относятся к переходу коллег на службу „политических ищеек“, считая такой шаг несовместимым с воинской честью, как фон Пригер неожиданно поднялся и, мельком глянув на циферблат своего хронометра, решительно заявил:

— Господа, прошу извинить. Но мы с нашим дорогим гостем должны вас ненадолго покинуть. Чуть-чуть посекретничаем и вернемся.

Балку оставалось лишь с безмятежной улыбкой покорно последовать за ним.

— Василий Александрович, время поджимает. Уже четверть десятого, вот-вот должно начаться самое интересное. И тогда, боюсь, пообщаться тет-а-тет у нас уже не получится, — озабочено проговорил Пригер, выбирая укромное местечко в нише у стены мансарды, — Когда вновь представится такая возможность, я не знаю. Мой покойный наставник граф Монтс говорил, что единожды упущенный шанс вторично вряд-ли представится, поэтому, если Вы не против, дерзну сразу предложить откровенность за откровенность и открываю карты. Не возражаете?

Германец явно нервничал, что выдавала рефлекторная игра пальцев его левой руки, словно перебиравших невидимые четки.

— Игра с открытыми картами? Что ж, пожалуй, с моей стороны отказ будет ходом и неэтичным, и глупым. Не говоря уж о моем долге младшего по отношению к старшему, — сдержанно улыбнулся Василий, — Если я правильно понял Вашу преамбулу, у Вас имеется вопрос, не терпящий отлагательств? Причем, касающийся моей нынешней деятельности, не так ли?

— Вы все верно поняли. Все так…

— Но в таком случае я сначала обязан предупредить Вас, господин капитен цур зее, что по роду службы нахожусь в весьма жестких рамках. Информацию определенного рода я просто не имею права разглашать кому бы то ни было.

— Естественно. Но я очень надеюсь, дорогой Базиль, на Ваше понимание того, что интересующая нас информация, которой Вы, возможно, обладаете, никоим образом не затронет интересов как ИССП, так и Российской империи вообще.

— Я весь внимание.

— Как Вы знаете, при персоне российского Государя постоянно находится офицер связи нашего Императора.

— Пауль фон Гинце.

— Да. Он мой хороший товарищ, мы дружим много лет. И недавно я получил от него конфиденциальное письмо, имеющее в определенной части отношение к Вам.

— Вот как? И чем же моя скромная персона…

— Василий Александрович, ну пожалуйста, зачем это уничижение? Или Вы желаете протянуть время?

— Извините, пожалуйста. Просто это так неожиданно…

— Ай, бросте! Пауль не тот человек, чтобы сообщать вздор или слухи. Тем паче, если при этом пишет, что информация касается исключительно меня одного. Вы понимаете, что это означает?

— Что об этом он не проинформировал даже кайзера.

— Тише, пожалуйста… Тише. Здесь даже у стен есть уши, так что лучше острые друг для друга моменты обходить без жестких утверждений. Хорошо?

Василий понимающе кивнул.

— Он характеризовал Вас как человека выдающихся способностей, по достоинству оцененного и царем, и его братом, и шефом вашей, так называемой, конторы. Мало того, наш славный Пауль считает, что Вы в курсе главных направлений работы ИССП и лично являетесь инициатором и важнейшим исполнителем ряда успешных операций Службы. Я не прошу подтверждения либо опровержения данной информации. Я объясняю, почему интересующий нас вопрос я задаю именно Вам.

— Я услышал Вас, Фриц. Но Вы же не имеете намерения меня завербовать, надеюсь? И Вы понимаете, что о нашем разговоре я в любом случае обязан буду доложить?

— Естественно, понимаю. Но вербовка — это или шантаж, или деньги за измену своей Родине и Государю. В Вашем случае, Базиль, эти банальности не сработают сами по себе, поэтому о подобном мне даже думать comme il ne faut. Тем более, что мы с некоторых пор рассматриваем друг друга как союзников… — немец пытливо взглянул Василию в глаза, — Нет. Я лишь ответственно предлагаю взаимовыгодное сотрудничество на благо наших держав: обмен полезной, важной для каждой из сторон информацией, с целью заключения прочного, всеобъемлющего и, что главное, длительного военно-политического альянса между Россией и Германией.

Предлагая это именно Вам, мы, — фон Пригер возвысил голос, подчеркивая значение местоимения во множественном числе, — Учли, как Ваши таланты и Ваш реальный статус, причем не только в ИССП, так и то, что Вы в петербургских высших сферах человек пока новый. Следовательно, никакими обязательствами не связаны с фигурами, в отношении которых у нас имеются определенные… так скажем, опасения.

Не скрою, что и у нас в Адмиральштабе и флотском командовании есть лица, до сих пор сомневающиеся в целесообразности для Германии союза с Россией. Но большинство адмиралов и офицеров солидарны в этом вопросе с мнением статс-секретаря Тирпица. Мы всеми силами готовы поддерживать зародившийся после Готландского свидания наших монархов процесс. Лично мне всегда был непонятен высший смысл отказа Рейха от Союза трех Императоров, и Хвала Пресвятой Деве, что те безрадостные времена уходят.

— Допустим, что такая постановка вопроса меня устраивает. Кого Вы предлагаете для оперативной связи в России? Фон Гинце?

— Нет. На мой взгляд, здесь идеальной фигурой может стать граф Гингельгеймб. Ведь Вы хорошо знакомы с ним еще по Порт-Артуру, не так ли?

— Принято. А теперь давайте к интересующему Вас делу, Фриц. Смеркается быстро…

— Мы в курсе, Базиль, что Вы с друзьями не так давно отдыхали где-то на островах. Не доходили ли до Вас слухи о неких удивительных событиях, заставивших тамошний гадючник шипеть громче травящего пар паровоза? Само собой, что к Вам эти их истерики не имеют никакого отношения. Да и, вообще, такие дела нас не касаются…

„Упс! Берем на понт? Да еще так нагло. Что-то действительно знает или просчитал? Где мы могли засветиться? „Майнц“? Если знает, — дело пахнет керосином…“

— Зато нас прямо касается некая информация от Вашего Государя, что была передана Императору через статс-секретаря Банщикова. Проблема лишь в том, что без уверенности в полной, абсолютной достоверности этих данных, наше высокое руководство до сих пор не может принять решения по важнейшим вопросам нового кораблестроения.

Штейнхауер с его людьми, как и наш морской агент в Лондоне Керпер, не слишком преуспели за проливом. Приход лорда Фишера в Адмиралтейство смешал нам все карты. Фанатик сходу отстранил нескольких офицеров, через которых мы кое-что узнавали. При нем бритты совершенно „закрылись“ от нас! И Гинце в вашей столице тоже пока не смог подтвердить всё на 100 процентов. Канцлер Бюлов от этого едва не слег в постель. Вы ведь понимаете, о какой огромной нагрузке на бюджет может идти речь.

А если еще и шлюзы…

„Так вот оно что! Эти бюрократы с их пугливым Экселенцем и перестраховщиком Тирпицем до сих пор смакуют и обсасывают нашу инфу о „Дредноуте“ и никак не могут решиться на адекватный ответ англичанам? ПрЭлэстно! Но как же все запущено…“

— Еще бы не понимать. У Вас с собой есть блокнот и карандаш, Фриц? Замечательно. Я Вам задиктую краткую сводку по ТТХ их нового линкора и линейного крейсера. Да, эта посудина будет именно так именоваться. Увы, адекватный ответ на них потянет за собой и доки, и шлюзы. Причем, шлюзы не в одном Кильском канале. В Вильгельмсхафене тоже. Плюс углубление бассейнов. Но чтобы снять Вам камень с души, скажу: все эти цифры — работа офицеров ИССП, поэтому за достоверность я ручаюсь головой.

К сожалению, в их свете немецкие проекты выглядит ущербно. Поскорее убедите Вашего шефа, что закладка больших крейсеров с пушками в 8» — уже за гранью разумного. Или Вы хотите выставить карликов против гигантов? Массовая постройка лилипутских, тихоходных легких крейсеров с 4-дюймовками — тоже чистый, незамутненный идиотизм. Офицеры «Новика» и его систершипов не в восторге даже от 120-миллиметровок. Разве Вы сами не видите, как год от года «толстеют» дестроеры у англичан и янки?

Что же касается кучки британских «скаутов», их генезис фактически завершен, он и нужен-то был для отработки паротурбинных установок Парсонса на дешевых кораблях. На следующих сериях их легких крейсеров мы, вероятно, увидим и шестидюймовки в 50 калибров. Фишер приоритеты указал: «Только турбины, нефть и самые большие стволы!» Конечно, для Круппа дуплекс — заказ на 170-миллиметровую «глупость» и кучу мелких пущенок в довесок — выгоден и удобен: нет новых вложений в технологии. Но как потом вам этим воевать? Средний калибр умер, а протвоминная скорострелка должна быть одна! Длинноствольная. И непременно с унитаром. А это 130, предельно — 140 миллиметров…

Нет, ваше стремление и дальше демонстрировать бриттам, что у немецких кораблей «труба пониже и дым пожиже» можно было бы понять, если бы на море вы оказалась с ними один на один. Но выполнить заказ Лондона на наш вынос с моря японцы не смогли. Так, спрашивается, какого дьявола вам сегодня трус… пардон, скромничать!?

— Только не стоит так горячиться, друг мой. Хладнокровно посмотрите на текущий момент со всех сторон. Сегодня мы с англичанами именно, что остались один на один. И я не сомневаюсь в том, что трезво взвесив перспективы на будущее, пока русский флот от Балтики отделен тремя океанами, малаец и его компания стараются сделать все, что в их силах, чтобы уломать короля Эдуарда на превентивную морскую войну с Рейхом.

При условии, что в Лондоне не знают о неких договоренностях у острова Готланд, вся система международных договоров играет им на руку. Разве не так?

А если знают — все гораздо хуже. Для нас. Ибо налицо гарантированная возможность побить противников по одному. Через полгода ее уже не будет. Поэтому нам придется пока сидеть тихо-тихо, как мышонку под веником. Но это — только пока…

— Резонно… Вынужден признать, что был не прав. Ваша логика безупречна, Фриц.

— Она не только моя. Статс-секретарь Тирпиц видит всю ситуацию в целом, он ясно оценивает огромный риск положения, в котором мы в данный момент оказались.

— А Император и Кабинет?

— Тоже, естественно. Как и канцлер.

— И при этом сегодня здесь происходит явная демонстрация нашего сближения?

— Да. Ибо никто не смеет усомниться ни в силе, ни в праве Германии. В нашем праве на самостоятельную и суверенную мировую политику. И в готовности защитить ее всеми доступными средствами.

Что же до главного предмета нашей беседы — реальных качеств будущих кораблей германского флота, и того, что о них напишет в своем справочнике Джен, — не волнуйтесь, Базиль. Полагаю, что у нас получится какое-то время попотчивать островитян достаточно правдоподобной дезинформацией. Если хотите, мы можем улучить момент, и я подробно проинформирую Вас о некоторых идеях в этой деликатной сфере. Мне представляется, что и вам в России обязательно надо будет предпринять подобные шаги.

— Было бы весьма интересно. Спасибо за доверие, Фриц. И прошу простить мне мою несдержанность. Надеюсь, Вы дадите мне возможность ее искупить?

— Само собой, дам. И прямо сейчас. Диктуйте…

Наблюдая со стороны за происходящим внизу, возле праздничных столов, Василий выделил для себя несколько моментов, о которых раньше не знал, или просто не заострял на подобном внимания. Так уж сложилось, что до последнего времени он предпочитал подробности военной истории Рейха нюансам здешней дворцовой «кухни». Но сегодня подлинным откровением для него стало даже не бессовестное позерство или ненасытное лестелюбие кайзера. Вильгельм II удивил Василия своим демократизмом. В сравнении с полным отсутствием такового при царском дворе, например.

Он пригласил на семейное торжество не только родню, высшую знать, армейскую и флотскую, а также чиновничью, верхушки. Благодаря любезным пояснениям фон Пригера и Штейнхуаера, Балк с удивлением обнаружил в «ближнем кругу» кайзера трех евреев — пароходчика Баллина, основателя электротехнической «империи» AEG Ратенау, а также банкира Варбурга. Среди гостей были урожденный прибалт доктор истории и философии Шиман, профессор-зоолог и художник-анималист Фризе, живописцы, литераторы. И даже театральным актерам с певцам было дозволено разделить с ним праздничную трапезу!

Чего-то подобного при других европейских Дворах нельзя было даже вообразить: времена «официальных» королевских шутов давно миновали. Тем временем в Потсдаме со всей этой «не ровней», титулованая, высшая знать Германской империи вынуждена была галантно и вежливо общаться. Вряд ли ее представители были от такого в восторге. Вот только куда было деваться всем этим «фонам» и «цу», если такие порядки завел здесь их властелин, для которого единственный высший авторитет — он сам?

Однако, одно дело — личный демократизм. И совсем другое — тяга к демократии, как к базису общественного устройства. В этом аспекте Вильгельм оставался консервативным реалистом. Даже в Германии, с ее прусским орднунгом, всеобщим средним образованием и сравнительно высоким общим уровнем культуры населения, вручать бразды правления государством политическим партиям с их лидерами-демагогами было черевато.

Регулярно распускаемые кайзером страшилки о предстоящем разгоне Рейхстага и введении режима его полного «личного правления», стали удобным средством окорота слишком ретивых крикунов из парламентских фракций, понуждая их к конструктивной работе с канцлером и правительством. Да, это плодило недовольных. Но у абсолютного большинства немцев, несмотря на то, что кое-кто откровенно посмеивался над страстью монарха к самолюбованию, Вильгельм пользовался огромной популярностью…

Глядя на оживленно общающегося со своим окружением кайзера, Василий внезапно вспомнил эпизод из прочитанных в юности мемуаров академика Крылова.

Находясь в 1913-м году в Киле, наш ученый-кораблестроитель накоротке сошелся со стармехом с баллиновского «Метеора» Шредером. На этом круизнике были применены успокоительные цистерны Фрама, а вопрос целесообразности приобретения лицензии на них для русского флота был одной из целей загранкомандировки Алексея Николаевича.

Однажды, когда они с товарищем коротали время в каюте за чаем после насыщеного трудового дня, по ходу беседы Крылов задал немцу вопрос:

— Герр Шредер, а Вы сами-то, как считаете, любовь к кайзеру в народе имеет вполне искренние корни, или же это нечто поверхностное?

— О, наш Император умеет найти путь к простым сердцам.

— И даже к Вашему сердцу старого морского волка? — с улыбкой спросил Крылов.

— Ну, судите сами, — Шредер задумчиво взглянул на собеседника, — Однажды осенним вечером мы дружеской компанией собрались в Гамбурге, в скромном кабачке за кружкой «Хольстена». Знаете, как это бывает: снаружи барабанит дождь, шумит промозглый ветер, скрипят портовые краны, а за столом — старые приятели, да добрая немецкая песня…

Как вдруг… Дребезжит колокольчик, широко отворяется дверь и… входит кайзер.

— Один!?

— Один. И даже без зонта, в мокрой шинели.

— И вы?

— Ну, мы, конечно, вскочили. Стоим, таращимся на него и молчим, как истуканы.

— А он?

— А он усмехнулся, и говорит: «Что это вы замолчали, камрады? В такую погодку на могилах моряков розы точно не распустятся[2]. Спойте-ка мне лучше „Вахту на Рейне“, да угостите кружкой пивка».

— И вы угостили?

— Ах, Алексей Николаевич! Никогда я не пел так весело, как в тот вечер, вместе с моим Императором. Тогда-то я и выпил лучшую кружку пива в своей жизни…

— Ну, а что же было после?

— Потом он посидел еще немного с нами задумавшись, встал, и со словами «Спасибо вам, друзья. Вы славно проводите свое время!» вышел…

Эпизод этот имел место после марта 1901-го года, когда в Бремене на Вильгельма было совершено покушение анархиствующим психом: кайзер был ранен брошенным ему в лицо куском рельса. Пожалуй, после подобного прецедента иной правитель запросто мог бы отказаться от «излишней близости» к простым подданным.

Не таков был Вильгельм. Страх прослыть трусом в глазах народа был в нем сильнее любых личных опасений. И справедливости ради, сопоставляя факты, нужно согласиться, что «трусоватость» германского монарха в большей степени относилась к возможности испортить публичное реноме или проиграть в «Большой мировой игре», как «император и король», чем к вульгарному бытовому страху за себя, любимого.

К сожалению, о «хождении в народ» царя Николая II говорить не приходится. Ничем подобным наш будущий самодержец не отметился даже в молодые годы. Согласитесь, но вечерять с шампанским в офицерском собрании лейб-гвардии гусарского полка совсем не одно и то же, чтобы взять, да в одиночку заглянуть «на огонек» в трактир, где ведут свои задушевные беседы и поигрывают в «фанты» нижние чины. Это вам не по Кшесинским и ей подобным «картофелинам»[3] шастать…

Кстати, как доверительно, на ушко, сообщил Балку Тэпкен, кое-кому из лиц низших сословий дружеские отношения с кайзером принесли дворянские титулы. И даже ренты! Вильгельм II был чужд традиционных условностей во многом. При желании, или просто под настроение, он мог «за песни жницу сделать» если и не королевой, то баронессой — запросто. «Царь я, или не царь?»

С другой стороны, Василий узнал, что Вильгельм просто от скуки или под юморок мог назначить кого угодно своим «шутом на час». Любого! Даже самого заслуженного и бравого вояку, сановника или министра! И получалось, что песни и пляски вприсядку Семена Михайловича Буденного перед Сталиным и поддатой компанией из цековского Политбюро — просто невинные, дружеские шуточки в сравнении с генерал-адъютантами, танцующими балетные па в сапогах и гламурных пачках.

На минутку попробуйте-ка представить себя на месте престарелого гофмаршала, по команде Экселенца отбивающего во главе едва живой от морской болезни свиты поклоны и приседания на предательски ускользающей из-под ног, мокрой палубе «Гогенцоллерна», штормующего где-то у берегов Ютландии. «Если жив пока еще — гимнастика?»

Неужели никому из оказавшихся в подобной унизительной ситуации, даже в голову не приходило просто плюнуть, развернуться и выйти, да хоть за борт, сказав на прощание: «А не пошло бы ты далеко и лесом, Ваше величество?»

Орднунг? Или что? Информация к размышлению: их нравы, как говорится. И с чего мы так удивлялись, как горделивые германские генералы и фельдмаршалы позволяли вытирать о себя сапоги сбрендившему от собственного величия отставному ефрейтору? Похоже, что в коллизии офицерской чести и догмата «начальник ВСЕГДА прав», догмат победил здесь давно. Вот вам, Василий Александрович, еще один штришок к портрету воинствующего пруссачества. «Ты начальник — я дурак!» — ist das axiom? Natürlich!

Вечер перестал быть томным и торжественно-респектабельным моментально, словно по мановению волшебной палочки рассерженной волшебницы, которую почему-то на этот праздник жизни забыли пригласить. Нет, невеста Кронпринца не уколола себе пальчик вилкой. Не превратились в тыквы катера у пристани, не трансформировалась в мышат с крысятами многочисленная ливрейная прислуга. Но…

Огласивший округу истошный женский визг, которому через секунду-другую начали вторить еще несколько комплектов дамских голосовых связок, был способен заставить вскочить или шарахнуться подальше от эпицентра этих килогерц и децибелл кого угодно. Что, собственно, и произошло. Но, слава богу, поднявшаяся суета и суматоха не означали ничего серьезного. Всего-то одна маленькая, безобидная летучая мышка…

Бедняжка в погоне за мотыльком, привлеченным светом фонарей, самую малость не рассчитала траекторию стремительного полета и… бац! Внезапно оказалась прямо на шляпке супруги канцлера Бюлова. Смех, шутки, веселье, как говорится…

Но внимание Балка привлекло иное событие. Пока госпожу канцлершу приводили в чувство веерами и уксусом, а ее подругам и прочим сочувствующим особам суетящиеся кавалеры подливали освежающего шампанского, несколько действующих лиц по-тихому, бочком-бочком, оставили застолье. И стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, удалились в дворцовые покои. Василия их уход весьма заинтересовал, поскольку трое из участников побега от коллектива являлись объектами его повышенного внимания.

«Итак, что мы имеем: Петрович, кайзер, Тирпиц и пара неизвестных фигурантов во фраках собрались учинить междусобойчик. Занятно. Только кто они, эти двое?»

— Вижу, Вы заинтригованы, любезный Василий Александрович? — негромко спросил Ревентлов, склонившись к уху Василия, — Может быть Вы не знаете господ, вышедших вместе с вашим адмиралом, статс-секретарем Тирпицем и Его Величеством?

— Как Вы проницательны, граф. Откровенно говоря, не знаю. А хотелось бы.

— Нет ничего проще. Эти двое — наши лучшие корабелы. Что постарше и с бородкой, — доктор Иоганнес Рудольф, главный строитель флота. Все линкоры и крейсеры последних типов спроектированы под его руководством. А тот, что помоложе, с усиками и в пенсне, — это доктор Ханс Бюркнер, правая рука Рудольфа. Он гениально «считает» корабль. Между прочим, предложенные им методики позволили нашим инженерам наконец-то избавиться от хронической строительной перегрузки на новых кораблях. Поговаривают, что в скором времени он займет кресло вице-директора проектного департамента Маринеамт: Экселенц за последние месяцы явно охладел к бедняге Иоганнесу, так что…

— Благодарю, дорогой Эрнст. В самом деле, компания подобралась прелюбопытная. Но разве таланты Бюркнера «тянут» лишь на «вице»? Один из моих сведущих знакомых считает его гением, — Василий с улыбкой многозначительно приложил палец к губам, — Не просто так Всеволода Федоровича пригласили в столь узкий профессиональный круг. Вам так не кажется?

— Директором — главой департамента К1 — является контр-адмирал фон Эйкштедт. Это пост больше административный. На нем — планы, работа с верфями, согласования цен. И, конечно, при определении концептуальных моментов, как по типам кораблей, так и по программам кораблестроения, слово Эйкштедта решающее. После Тирпитца, естественно. Но в вопросе непосредственного проектирования Рудольф первая фигура. Пока, во всяком случае. И я согласен: разговор шефу вашего МТК, несомненно, предстоит интересный.

— Жаль только, что нам его услышать не придется, — делано вздохнул Василий.

— Так, а в чем проблема? Разве после их общения Вы не сможете найти возможность доверительно порасспросить обо всем своего бывшего командира?

— Конечно, мы с Всеволодом Федоровичем в хороших отношениях, но не настолько, чтобы я мог позволить себе подобное. Для меня это выглядит неэтичным. Возможно, Вы, как журналист, более свободны от условностей, Эрнст, и поэтому так не считаете, но…

— Вот как? А с точки зрения офицера ИССП?

— Это иное. Нужны веские основания. Здесь не тот случай. И наше любопытство вряд ли будет удовлетворено, любезный граф.

— Мне кажется, или я наконец-то понял Вас, Базиль? Поразительно, но передо мной стоит разведчик-моралист… — «уколовшись» о красноречивый взгляд Василия, Ревентлов в полголоса рассмеялся, примирительно протягивая руку, — Не обижайтесь же, ради Бога, мой дорогой. Настырное любопытство — оборотная сторона моей профессии.

В наше время информация правит миром. Да, через феномен общественного мнения. Но первична — именно информация. И чтобы овладеть ею и иметь возможность творчески использовать, порой, действительно забываешь о многих ограничениях. И даже о рамках приличий. Есть такие поприща, где в белых перчатках успеха не добиться. Согласны?

Возможно, именно поэтому я вышел в отставку, Базиль. Хотя временами и сожалею об этом, — Ревентлов печально усмехнулся, — Но у свободы есть свои плюсы. Кстати, о том, что все эти условности, традиции, сословные и должностные поведенческие клише для свободной личности лишь тяжкие вериги, Вам много лучше меня сможет рассказать моя дорогая сестренка, Франциска. Я вас непременно познакомлю. Как-нибудь. Ей нравится открывать глаза на этот мир талантливым и умным, но излишне зашоренным людям.

Что же до вызвавшей наш общий интерес беседы, проходящей сейчас за закрытыми дверями, полагаю, можно о ней никого не расспрашивать. Много не потеряем. Лично мне ясно и так, о чем пойдет разговор. Строго по секрету: Экселенц на днях рвал и метал из-за того, что ваш флот упрямо не желает заказывать частным фирмам Германии постройку линкоров. Ему доложили, что царь Николай вознамерился работать в этом направлении с Виккерсом. Суверена это здорово задело за живое, а он не из тех, кто молча таит обиды.

Я думаю, «русского Нельсона» сейчас хорошенько ставят на орехи. Ходят слухи, что именно с его подачи Захароф получил от царя-батюшки карт-бланш. Вот пусть теперь и объясняется: почему мы, без пяти минут союзники России, болтаемся за бортом, а греко-британский проходимец загреб себе весь банк. Согласитесь, Базиль, отдавать такие деньги своим без пяти минут врагам, как минимум, не слишком разумно. Да, к тому же, едва ли тактично по отношению к нам, вашим искренним друзьям. Или я не прав?

Ответить напористому графу было чем. Но Василий не успел. Внезапно возникшее движение в мансарде, топот, отрывистая речь рапорта офицера, бдящего выход на балкон, и совпавшее с этим, словно перед сменой театральных декораций, появление массовки в виде озабоченной команды прожектористов, бесцеремонно прервали сиесту с разговорами теплой компании Пригера. Похоже, начиналось обещанное Ревентловым шоу, а значит, пора было «сматывать удочки» и спускаться вниз.

Ага. Только, щас-с-с…

Широкое, двухстворчатое окно мансарды внезапно распахнулось, и зычный голос кайзера внес в сценарий их ретирады определенные коррективы:

— Так вот где прохлаждаются мои моряки! Великолепно. Эти хитрецы бросили дам на произвол армейцев, а сами нашли ветерок на верхнем мостике? Кстати! Как я вижу, и наш неподражаемый капитан фон Балк тоже здесь?

— Так точно, мой господин!

— Базиль, не грохочите так каблуками. Мы сейчас не на службе. Господа, вы можете спускаться в партер, на набережную, а мы постоим немного тут, на галерке…

Эй, Базиль! А Вы куда? Постойте, я Вас не отпускал. Ну-ка, ступайте к нам. Идите же, идите! Не стойте столбом, черт подери!..

Ха!.. Вы взгляните-ка на него! Нет, конечно, можно и так, прямо через подоконник перемахнуть. Я сам, когда был мальчишкой, часто так делал…

«Положим, не так. Чтобы именно так, по-зрячему, входить в окно, надобно кое-что усвоить теоретически, а потом закрепить практикой регулярных тренировок. Ну, да ладно, главное, никого не зацепил, ногу никому не отдавил. Но Бюркнер, похоже, до сих пор не понимает, как у меня получилось вписаться в щелку между ним и Петровичем, никого не помяв при этом.

Однако, здравствуйте. И… проехали. Со свободными-то лапками это элементарно, господа. Вам бы с парочкой „Вихрей“ в руках попробовать…»