Берлин — Париж: игра на вылет

Глава 6 Проводы по уму

«Похоже, третья часть Марлезонского балета обещает нехилую интригу. Людендорф, Пригер и их любопытные парни могут показаться спарринг-партнерами для разогрева.

А Петрович наш угодил как кур в ощип. Эти четверо — калачи тертые. И именно они определяют всю кораблестроительную политику Дойчерайха. Интерес их к Рудневу с его реформаторским „зудом“ понятен. Но какого рожна меня-то Вильгельм затащил в этот их крупнокалиберный, интимный междусобойчик? Такие моменты называют своевременным вмешательством высших сил…»

Пока кайзер в своей неподражаемо нагловатой манере, похлопывая Балка по плечу, расхваливал его мэтрам германского кораблестроения, Василий пытался по физиономиям собравшихся понять, как протекало их общение до его «явления народу».

«Петрович возбужден и зол. Прятать эмоции — не его конек. Значит, с кем-то тут уже успел сцепиться и наговорить лишнего. На круглой мордашке герра Бюркнера играет самодовольная улыбочка „а ля Мона Лиза“. Получается, что под горячую длань Руднева угодил не он. Вилли — полное благодушие и доброжелательность. Раз так, все пока идет по его плану. Вопрос: а по какому? Тирпиц монументален и непроницаем, как памятник или тертый судья в ходе жарких прений сторон. Зато на картинно надувшегося, обиженного на всех и вся Иоганнеса Рудольфа, без улыбки не взглянешь. Стало быть, душка Петрович хорошенько накрутил хвоста творцу „пятиминутных линкоров“. Как и мечтал. Вдобавок, при начальстве и подчиненном, метящем в его кресло. Бестактный засранец…»

— Базиль, как Вы думаете, зачем я Вас пригласил к нам, на огонек?

«Никогда такого не было, и вот — опять? Прости любимая, так получилось…»

— Не могу знать! Ваше величество!

— Я же сказал, мы не на службе. Перестань паясничать и жрать начальство глазами. На самом деле, мой дорогой, я хочу, чтобы Вы выступили арбитром в нашем маленьком споре с адмиралом Рудневым, Вашим бывшим командиром на крейсере.

— Но, Ваше величество, как я могу?..

— Элементарно. Вы ведь артиллерист, Базиль, не так ли? Начали войну плутонговым командиром у шестидюймовых орудий?

— Так точно! Но сразу после боя у Чемульпо…

— Базиль, я знаю послужной список Василия фон Балка не хуже тебя. И понимаю, что хороший артиллерийский офицер останется таковым всегда, где бы ему не приходилось служить. В том, что ты — хороший офицер, ни у кого из собравшихся сомнений нет. Кроме того, мой дорогой, ты как нельзя лучше подходишь для этой роли еще по одной причине. Угадай-ка, попробуй, по какой?

— Э… Ну…

— Ха! Я знал, что он не догадается, господа! А Вы, кстати, как думаете? Почему наш юный друг подходит на роль арбитра вашего спора прямо-таки идеально? По сравнению с любым другим русским офицером или адмиралом, из числа присутствующих сегодня в Потсдаме, во всяком случае. Неужели не поняли до сих пор?

— В данный момент он не служит в российском флоте. Следовательно, если Всеволод Федорович вдруг соизволит на него прогневаться, то крупными неприятностями этому милому юноше сие не грозит.

— В яблочко, как всегда! Иногда ловлю себя на мысли, господа, что славный дружище Тирпиц умеет читать мысли. Альфред, признавайтесь нам честно: из Ваших досточтимых прапрабабушек на кострах никого не сжигали? — Вильгельм задорно расхохотался своей маленькой, элегантной шутке. После чего, внезапно нахмурившись, прямо и пристально взглянул Василию в глаза, — Смех — смехом, Базиль. Но на самом деле вопрос стоит очень серьезный. Возможно, не к месту здесь было и обсуждать его. Но, так уж вышло…

— Простите, Экселенц, но таких подробностей своей родословной я не припоминаю. Хотя, по поводу выбора Вами третейского судьи, позволю заметить, что Великий князь…

— Полно, Альфред! Наш дорогой Александр Михайлович, несомненно, тоже человек с флотской жилкой. Справочники, издаваемые им с любовью и тщанием, весьма хороши. Но будем реалистами: его претензии на уровень серьезного военно-морского теоретика и знатока законов корабельной архитектуры несколько завышены. Как, кстати, и уровень притязаний в плане административном. К тому же, он не артиллерист, а личное участие его в войне свелось к проводке транспортных конвоев. Да, дело ответственное и важное, никто не спорит, но… Вы же меня понимаете…

Беспардонно навесив на августейшего адмирала, дядю и друга царя, ярлык «слабой профпригодности», Вильгельм вновь повернулся к Василию:

— С адмиралом Тирпицем ты знаком. Теперь я намерен представить тебе двух моих лучших корабельных архитекторов, докторов Рудольфа и Бюркнера. Они понимают, что молодость не помеха для светлого ума, поэтому ты можешь не стесняться, высказывая свои мысли и соображения.

Уясни: перед тобой не чопорные ходячие коллекции титулов, званий и орденов, а пятеро людей, для которых Его Величество Военный Корабль значит нечто большее, чем просто «самоходная, плавучая, артиллерийская платформа». И как ты, несомненно, уже понял, о кораблях у нас и шла речь. И об их пушках.

Во время недавней поездки Государя Николая Александровича и Кронпринца на Тихий океан, наши многоуважаемые адмиралы Альфред и Всеволод обсуждали, какими могут стать будущие линкоры и большие крейсеры Германии и России. Ведь они должны, как минимум, на равных соперничать с теми проектами, которые ушлый Фишер и шайка его сообщников в обстановке глубокой секретности воплощают в стали, чугуне и бронзе на портсмутских верфях.

Я не намерен доискиваться до причин того, каким образом твой бывший командир оказался осведомлен об особенностях проектов кораблей, в данный момент находящихся на чертежных досках моих конструкторов, полнее, чем я мог себе вообразить. Главное, этот факт свидетельствует еще и о том, что его данные по линкорам, строящимся сейчас за Английским каналом, скорее всего, также достоверны. И это — положительный момент.

Но для меня принципиально важно, что наш любезный Всеволод подверг результаты трудов докторов Рудольфа, Бюркнера и их компетентных помощников уничижительной критике. Особенно, в отношении артиллерийской мощи. От торпедного же вооружения на линкорах и больших крейсерах он предлагает нам и вовсе отказаться, что пришлось не по душе адмиралу Тирпицу. И не ему одному, кстати.

Поскольку разработки инженеров Маринеамт представлялись мне прогрессивными и сбалансированными, воспользовавшись оказией, я задумал подстроить моим корабелам очную ставку с адмиралом Рудневым. Идея оказалась полезной. Хотя вышло так, что по ходу нашего оживленного обмена мнениями, мне, Альфреду и Хансу пришлось едва ли не в буквальном смысле пару раз разнимать его и герра Рудольфа…

Базиль, твой бывший командир всегда с таким жаром отстаивает свою точку зрения?

— Полагаю, что об этом лучше всех должен быть осведомлен японский премьер, Ваше величество. Говорят, маркиз Ито едва не свалился с трапа после переговоров в Токийском заливе, которые с нашей стороны вел Всеволод Федорович.

— Дипломатично, но понятно. О tempŏra, omores!..[4] Однако, мой дорогой, нам нужно принять ответственные решения, а на фоне бурлящих эмоций запросто можно ошибиться. Amīcus Plato, sed magis amīca verĭtas[5], как говорил Аристотель…

— In vino verĭtas…[6]

— Хм…и к чему это ты, Базиль?

— Ваше величество позволит коротенькую притчу из русского фольклера?

— Ну, почему же — нет? Послушаем. Только, чур, не слишком долгую.

— Просыпается однажды утром Илья Муромец, русский былинный богатырь. Очень хочет водицы испить и отправляется к колодцу. По пути ему попадается Змей Горыныч. Это такой наш огнедышащий дракон, с тремя головами на длинных шеях. Только шеи-то у него кто-то взял, да узлом и завязал… Пожалел Илья Змея, распутал, а бедолага даже не поблагодарил, улетел, куда глаза глядят.

Топает Илья дальше, глядь, а перед ним на дереве, за ноги привязанный, болтается вниз головой Соловей-разбойник. Это такой наш тролль, вор-грабитель с большой лесной дороги. Чуть живой висит, даже глаза из орбит повылезли. И его Илья пожалел. Отвязал. Уполз Соловей в кусты. И «спасибо» не сказал, как и Змей.

Наконец, приходит наш богатырь к колодцу. А там…

«Петрович явно из последних силенок сдерживается, чтобы не заржать. Ждет, гад болтливый, про извращенное растление несчастной Яги посредством черенка от метлы…

Конечно, подхлестнуть немцев к гонке килей с островитянами, причем, к правильной гонке правильных килей, — надо. Но язык твой, что хуже любого помела, на этот самый черенок и стоило бы намотать… Подонок! Однозначно, — подонок…»

— А там, с ведром колодезным на голове, будто псинка на цепи сидит Баба-Яга. Это наша лесная ведьма. И так, и этак крутится бедная, а ведро стащить не может: крепко ей кто-то его нахлобучил. Пожалел и ее Илья, сдернул помятую емкость одним мизинцем.

Как увидала Баба-Яга Муромца, на коленки со страху шмякнулась. Христом Богом отпустить молит. Удивился Илья, поднял ее, отряхнул, и спрашивает старушенцию, — что, мол, здесь приключилась за напасть жуткая? Кто это их всех… так?

Пригорюнилась Яга, всплакнула. Потом посмотрела тоскливо на своего избавителя, да и говорит: «Ох, и добрый же ты, Ильюшенька. Когда трезвый…»

— Замечательно… Намекаешь, стало быть, что серьезные дела за бокалом не делают? — Вильгельм прищурился, смерив Василия критическим взглядом с головы до пят, — Вот поживи-ка сперва с наше на свете, а потом уж — и осуждай. Мы сегодня все здесь в равном положении, между прочим. Не заметил? И как посмотреть еще, кто больше вкусил даров Бахуса: ты, или твой многоуважаемый бывший командир. Это, да еще молодость, пусть послужат хоть какими-то оправданиями твоей дерзости. Но. Никогда так не шути с нами на трезвую голову. Не рекомендую…

Эх, господа, а чертовски завидно иногда смотреть на такую вот славную молодежь! Вспоминаю, как мы чудили в их годы, какие дерзновенные планы строили, какие цели сжигали огнем наши сердца, как из-за них ополчались на нас «замшелые» авторитеты…

Да, прекрасные были времена! Был азарт, был восторг, был яростный напор. Но как много подводных камней и подлостей людских оказалось на пути к их достижению за прожитые годы. Сколько было неверия, скепсиса… И даже здесь, у меня дома! А сколько костной, зажравшейся лени? Сколько палок в колеса и низкого газетного пасквилянства?

Все мы преодолели, сокрушили. И пробудили Германию! Развернув ее крылья над океанскими просторами, мы явили Миру тевтонскую мощь нового времени. Грандиозные достижения единого Рейха нашей нации ныне подают великий пример другим народам.

И что же в ответ от Мира получили немцы? Совсем немного искренних друзей, зато вдосталь завистников. Конечно, если сердечные отношения и воинское братство с великой Российской империей вновь обретут ту нерушимую крепость, как во времена моего деда и Императора Александра II, на все происки недругов Германии и России нам можно будет смотреть с улыбкой ледяного презрения. Или пресечь их раз и навсегда, если эти господа в своей ненависти к нашим державам совсем «потеряют берега».

Не могут же вечно продолжаться интриги справедливо наказанных лягушатников? Все эти вопли лаймиз об угрозе их исключительности, их монополии на моря и заморскую торговлю? Или косые взгляды самураев и их дружков среди американских дельцов с того самого дня, как первые наши якоря легли на дно в бухтах Циндао и Порт-Артура? Может быть, «открытые двери» в их понимании открываются только в одну сторону? Сначала сами научитесь делать свой товар с немецким качеством и предлагать его за нашу цену, а потом можете вопить про недобросовестную конкуренцию!

Конечно, нас никто не способен застращать. Брюзжание обиженных на собственную импотенцию не стоит внимания. Однако, в данный момент Германия, равно как и Россия, столкнулась с реальным вызовом. Похоже, эти крохоборы островитяне во главе с моим дражайшим дядюшкой и малайским фокстерьером-полукровкой всерьез вознамерились проверить нас на прочность. Расклад сейчас обещает быть похлеще, чем перед японской авантюрой, подстроенной царю на Дальнем Востоке. И на этот раз бритты сами готовятся вступить в игру. Значит, впереди маячит большая война в Европе, господа.

Если мы примем вызов, брошенный нам с новым стандартом британского линкора, а не принять его позорно, это потребует от нас колоссального финансово-экономического напряжения. К сожалению, Россия в настоящее время не может позволить себе флотскую программу таких масштабов, на которые мы расчитывали. Об этом меня уведомил царь, а сегодня подтвердил Александр Михайлович. Поэтому многие грандиозные хозяйственные планы, такие, как прокладка Среднегерманского канала, нам придется отложить. Думаю, как минимум вдвое придется растянуть по срокам перевооружение армейской артиллерии. И серьезно сократить программу по подготовке ландвера.

Представляю, какой визг поднимется в Рейхстаге, ведь без новых налогов мы в такой ситуации не обойдемся. О крупном сокращении расходов на армию речи быть не может, — галлы намерены в следующем году перераспределить 20 процентов их морского бюджета в пользу сухопутных сил, и обсуждают увеличение срока службы по призыву на год…

Следовательно, — налог на наследства. Бедняга Бернгард, вот кому не позавидуешь.

Кстати, раскритиковав «Дойчланды» и новые большие крейсеры, наш русский друг Всеволод несомненно прав по-существу: начав строительство таких линкоров и больших крейсеров, англичане сами обнулили счет. Их сегодняшнее подавляющее превосходство в числе броненосцев и броненосных крейсеров в самое ближайшее время окажется даже не второстепенным фактором, а величиной пренебрежимо малой.

И в этом кроется уникальный исторический шанс Рейха, господа! Англичане ждут нашей капитуляции. Они не смогли точно оценить ни реальную мощь промышленности Германии, ни упорство и целеустремленность немецкого народа. И поэтому сейчас, пока они не слишком далеко ушли со старта, поистине — каждый месяц для нас на вес золота.

Но, главное, мы должны четко уяснить: Германия не может отныне позволить себе постройку линкоров, качественно уступающих новым проектам Фишера. Поскольку, по мере роста численности линейных кораблей новейшего типа, все нынешние броненосцы будут стремительно обесцениваться. В бою любой из них продержится пять минут против «Дредноута». А не только «Дойчланд» или «Брауншвейг». Так что, дорогой мой Иоганнес, зря Вы все пассажи адмирала Руднева воспринимаете исключительно на свой счет.

По поводу же 170-миллиметровой пушки и её перспектив на капиталшипах нового типа, мы, пожалуй, зададим вопрос нашему милому корветтен-капитену, а то что-то он загрустил после дружеского щелчка по носу. Не смейте обижаться на меня, Базиль! Разве Вы не знаете, что дуться на Императора и короля в Германии моветон для всех, кроме его любимой таксы?

Надо сказать, что настроение у Василия и в самом деле было подпорчено. Только не из-за выговора кайзера, который представлялся вполне справедливым: бестактность со стороны «мальчишки» Балка действительно имела место. Но куда больше беспокоило, не начинают ли сбываться его самые дурные предчувствия в отношении Петровича?

«Когда фуфел в подпитии, никакого скополамина не надо. Из-за откровений этого правдоруба они уверены, что у Эйкштедта в чертежных засели „кроты“ ИССП. Конечно, если на таком фоне кайзер поменяет неврастеничного ретрограда Рудольфа на Бюркнера пораньше, чем в нашей истории, то само по себе оно не плохо: германцы скорее и агрессивнее вступят в „гонку килей“.

С другой стороны, на нас падают разные паршивые подозрения, в результате чего первыми нехилых „люлей“ отгребут Пригер, Гинце и вся их гоп-компания. А в ведомстве Тирпица грядут неизбежные чистки. Сие не есть зерр гут, поскольку под раздачу попадут невиновные люди. Что же с того, что они немцы? На душе все равно вельми погано. Это только разные интеллигентствующие либералы считают, что походя поломать человеку жизнь для офицера спецслужб — сексуальное удовольствие…

А Вилли-то от циферок Петровича реально прифигел. Только не хватало нам косых взглядов потенциального союзника! Силенок у Конторы пока маловато для работы против австрийских и антантовских коллег, а благодаря такой засветке и германцы вынуждены будут усилить работу „на русском“ направлении, особенно по линии контрразведки…»

На фоне таких невеселых рассуждений очередной «улет» кайзера в формат лекции о текущем политическом моменте и международном положении не вызвал у Балка ничего, кроме досады по потерянному времени.

«Бедный, бедный Мишкин… Теща — самодовольная ханжа. Тесть — самовлюбленный зануда-павлин. Одно радует: у такой парочки каким-то образом вырос вполне вменяемый старший сын. И дочь — нормальная девчонка. Видел я ее фотки, что она прислала Михаилу весной. Есть там и юмор, и наблюдательность, и полет души. Значит, воспитатели были хорошие, а папику, занятому любимым флотом и армейскими военными игрищами, было не шибко до деток. В данном случае, оно и к лучшему…

Господи, но как достал ее венценосный родитель своим пустопорожним трепом. Не по-деццки, чесслово! Бесят такие пьяные базары…»

Пробыв в окружении кайзера лишь несколько часов, Василий уже по горло был сыт трескучим монаршьим самолюбованием. А высокопарные замполитовские рассуждения на темы, весьма далекие от дел насущных, обрыдли еще восемьдесят лет тому вперед.

Но внезапно, в обычной манере лихого перескакивания с темы на тему, Экселенц возвратился к главному. К пушкам…

«Хвала всевышнему! Товарищ Бог, или кто там у нас еще есть наверху, услышал мои молитвы…»

— Что ты нам скажешь, Базиль: как бы повернулось дело, если во время боя в порту Чемульпо у тебя в плутонге были не шестидюймовки Канэ, а крупповские «игрушечки» в 170 миллиметров?

— На «Варяге», Ваше величество? Германские SKM 170/40?

— Именно.

— Думаю, шансов на прорыв у нас было бы меньше. Или не было бы совсем.

— Ты серьезно!? — Вильгельм был слегка ошарашен таким ответом, — Но ведь снаряд у Круппа тяжелее на двадцать килограммов и способен пробить гарвеевскую плиту в 190 миллиметров! На «Асаме» пояс тоньше, а казематы и башни — так, и вообще, 6 дюймов…

— О том и речь. Если башни и казематы японца становились нам по зубам, Всеволод Федорович мог отказаться от авантюры с разменом «Корейца» на «Асаму». Спасительной, как показал бой. Вместо этого он мог поставить все на шанс вынести японцам главный калибр при контргалсовой стрельбе. В таком случае мы неизбежно получали серьезные повреждения, что сказалось бы на скорости хода и артиллерийском потенциале.

И не забывайте, пожалуйста, раз мы говорим о «Варяге», то на нем более тяжелых пушек Круппа можно было бы разместить не больше восьми штук. И потеря всего двух стволов, — уже минус четверть от веса залпа. Противников — шестеро. Скорострельность немецкой пушки на 25 % хуже…

— Верно, но для раздельного заряжания, Василий Александрович. Когда используется унитарный патрон, орудие Канэ практически вдвое превосходит по этому параметру 170-миллиметровку Круппа. И это при том, что на французской пушке обычный поршневой затвор Банжа, а на эссеновской — более прогрессивный клиновый.

— Так точно, Всеволод Федорович. Только унитары к шестидюймовкам тяжелы. Они «ушатывают» заряжающих за четверть часа. Но Вы согласны, что хоть с «круппами», хоть с «канэшками», при попытке прорыва «в лоб» участь «Варяга» была бы печальной?

— Не сомневаюсь. Ваше величество позволит мне высказать пару замечаний?

— Само собой, адмирал.

— Во-первых, это была не авантюра, а продуманный риск. Да, на грани фола. Сколько седых и выпавших волос мне стоил тот день, бог знает. Но много — факт. К сожалению, даже в том случае, если бы мой крейсер имел на баке и юте по 8-дюймовке, в прямой артиллерийской дуэли «Варяга» с «Асамой» самураи нас бы непременно раскатали. Грудь в грудь армстронговский корабль объективно сильнее.

А во-вторых, простите, Ваше величество, но мы здесь вели разговор об этой пушке Круппа применительно к линейным судам: будущим линкорам и линейным крейсерам. А пример с «Варягом», бронепалубным разведчиком и истребителем торговли, в данном контексте совершенно неуместен. Зачем смешивать кислое с пресным?

С Вашего разрешения, и если никто не возражает, позвольте кратко повторить для Василия Александровича соображения, в том числе по части артиллерии, коие вызвали столь бурную реакцию уважаемого коллеги Рудольфа? Честное слово, и в мыслях не было кого-то оскорбить. Просто для меня, получившего некоторый военный опыт, существуют факты, доказывать которые нет смысла. Нежелание высокого начальства русского флота и кораблестроения признать очевидность хоть части из них до столкновения с японцами, была оплачена дорогой ценой. Потерянными кораблями и жизнями моряков, моих боевых товарищей. Разве вам не хочется учесть наши ошибки, чтобы поменьше наделать своих?

— Конечно, дорогой Всеволод! Какие могут быть возражения?

— Тогда позвольте начать с того, чего не будет на линейных судах, эскадрам которых предстоит лет через десять-двадцать оспаривать господство на морях. На них не будет дерева и угля. На них не будет многоцилиндровых паровых машин, не будет шлюпок. У них не будет ни таранов, ни торпедного вооружения, равно как и артиллерии среднего или промежуточного калибра.

Дерево будет исключено, как горючий материал, питающий пожары. Палубы будут покрыты линолеумом или специальной, негорючей заливкой, на которой не скользит нога в обуви. На смену углю придет жидкое топливо — нефть и мазут, а паровым машинам — турбины, вдвое, даже втрое превосходящие самые совершенные из них по мощности.

В боевых походах на борт вместо шлюпок будут приниматься спасательные плоты, не теряющие плавучесть при массе осколочных повреждений. Шлюпки же и катера будут корабельным инвентарем мирного времени.

Таранные штевни и мины Уайтхеда, как оружие ближнего боя, бессмысленны уже сегодня. Дальность эффективного огня главного калибра подходит к пяти-шести милям, новые пушки будут стрелять два раза в минуту, и бой закончится прежде, чем линкоры сойдутся на пистолетный выстрел. Поэтому рассуждения уважаемых коллег Тирпица и Рудольфа о «куче» и «свалке», о «торпедном залпе», о хитрых тактических приемах на подобный случай и необходимости их учета при выборе схемы расположения башен ГК, вызвали у меня столь громкий смех. Который кто-то мог посчитать обидным.

Огромная дальность эффективного огня больших орудий и возросшая скорость хода, ставят на «линкорной рукопашной» жирный крест! Из чего следует, что ВСЯ артиллерия главного калибра, а на новых кораблях на нее будет приходиться порядка 90 % от веса их суммарного залпа, должна иметь возможность вести огонь на оба борта и участвовать в пристрелке. Как можно не учесть столь очевидные моменты? — похоже, Петрович вновь заводился, глядючи на скептическую мину, которую изобразил на физиономии главный строитель Кайзерлихмарине, — Я просто не в силах этого уразуметь, господа!

Пусть не обижается на меня многоуважаемый герр Иоганнес, но сегодня предлагать и упрямо отстаивать схемы линкоров с побортным размещением двух третей башен ГК, — значит или не понимать сути современного линейного боя, для которого проектируются корабли вашего флота, или… Прошу Ваше величество простить вынужденную резкость, или это выглядит как сознательное вредительство! Варианты со старческим маразмом и прочим нездоровьем исключаю, поэтому за проявленные мной горячность и бестактность, почтительно приношу любезному герру Иоганессу свои извинения.

Что же касается 170-миллиметровой пушки, — быстро продолжил Петрович, заметив, как кайзер легким манием пальца осадил едва не взорвавшегося от переполняющих его эмоций Рудольфа, — Здесь все очевидно. Тяжелый средний калибр и облегченный главный — это «визитная карточка» немецкого флота. И Ваша, в первую очередь, доктор Иоганнес.

Десять лет назад сия концепция Дитриха выглядела привлекательно. При умеренных размерах и дешевизне кораблей, у них были неплохие шансы в бою с «Соверенами» или галльскими «грандотелями». Ахиллесова пята первых — небронированные оконечности и открытые барбеты, вторых — огромная площадь безбронных надстроек и борта.

Но Вы стали главным строителем флота в год закладки британцами «Формидэбла», герр Иоганнес. Вы не могли тогда не изучить тактико-технические характеристики этого корабля. Его пояс, барбеты и башни были неуязвимы для «Кайзеров». Следовательно, их главный калибр в 240 милимметров уже в то время не мог считаться линкорным!

Вы семь лет назад знали об этом. И чем ответили англичанам? «Виттельсбахами» с точно таким же вооружением, как и у «Кайзеров». А затем двятью кораблями с лишь чуть-чуть «подрощенными» калибрами их главной и средней артиллерии. До 280-и и 170-и миллиметров, соответственно. Но даже в таком виде каждый из них получился заведомо слабее не только нынешнего «Нельсона», но и «Кинга Эдуарда VII», спущенного на воду два с половиной года назад! 280-миллиметровки не расковыряют «Эдуардам» главный пояс и башни. Разве что в упор. А возможность их ручной перезарядки слишком слабая компенсация за недостаточную бронепробиваемость…

Да, 170 миллиметров для среднего калибра больше, чем 150. Но у англичан и каземат уже с броней в 7 дюймов. На дистанции в 50–70 кабельтов снаряд вашей крупповской 170-миллиметровки не способен пробить даже 4–4,5 дюйма вертикальной брони, что делает непроницаемым для него даже верхний пояс и оконечности британского «стандартного» броненосца. В итоге, «грозная» батарея распрекрасных 170-миллиметровок оказывается просто мертвым грузом. Как говорится: привет, приплыли. Finitalacоmmedia!

Сопоставлять «Дойчланд» с американским «Коннектикутом», «Либертэ» и будущим 19-тысячетонным французским турбинным линкором есть необходимость?

Тоже смысла не вижу, Ваше величество, ибо все очевидно. Потому меня и выбесило, что после получения определенной информации, чудесным образом, с огромным риском добытой нашей разведкой, у Вас в Маринеамт продолжают цепляться за неадекватные для главного калибра 280 миллиметров. Но мало того! Ваши адмиралы и кораблестроители до сих пор на полном серьезе рассматривают 170 миллиметров, этот, с позволения сказать, — «весьма оригинальный» калибр, избыточный и недостаточно скорострельный для борьбы с эскадренными миноносцами, и абсолютно бесполезный в завтрашнем линейном бою, в качестве вспомогательного для будущих линкоров и больших крейсеров.

Конечно, я понимаю, что в Северном море часто случается паршивая погода. Дымка, ограниченная видимость и все такое прочее. Так что? Германия строит «линкоры плохой погоды» и ожидает, что Ройял Нэйви будет воевать с ними у ваших берегов именно при таком стечении обстоятельств? Вы уверены, что Фишер обязательно атакует Ваш флот в базах или пойдет на ближнюю блокаду, а значит, рано или поздно подставится? А тут еще мины, да туча столь дорогих Альфреду малых миноносцев, — как вылетит, как выскочит!..

Но вам не кажется, господа, что англичан с момента отказа от Гельголанда более чем устраивает блокада дальняя? Когда даже при возникшем желании сразиться, именно они, обладая преимуществом в скорости и мореходности, будут «заказывать музыку».

Сравнивать же «Брауншвейг» и «Дойчланд» с фишеровским «Дредноутом» просто неприлично, о чем я и высказался без обиняков. Возможно, несколько резко. Но разве в августе не должен быть заложен ваш десятый «пятиминутный» линкор? Зачем!? Кому он теперь нужен? Против кого вы намерены его выставить здесь, в европейских водах, как и девятерых его собратьев? Что это еще, как не вредительство? Если не хуже того…

Ах, закон, говорите? Что «Закон», Альфред?.. Разве законы пишут не для того, чтобы в нужный момент их изменять? Был бы повод. Или Вам 1900-й год напомнить?

«Петрович-то у нас — монстр! С такой стороны я его не видел и даже не представлял. Чтобы так вот лихо чесать, как по-писаному, перед грозным венценосцем и его главными нукерами со скептическими фейсами…

Пожалуй, Степан Осипович зря волновался. Есть у него кадр, способный выступать с думской трибуны и гнуть в этом серпентарии свою линию в критические моменты. Я-то, грешным делом, считал, что та речуга, которую наш граф бодро толкнул во Владике, это исключительно для своей, так сказать, целевой аудитории. И еще в состоянии аффекта… — Василий откровенно любовался Рудневым, — Не, в самом деле — красава! Испил, конечно, немало. Но пока все по делу стелет, не прибавить, не отнять. Просто убил, зарезал и съел. И судя по мрачной гримасе Вилли, германское вступление в гонку дредноутных килей теперь будет правильным. „Папочка пятиминутников“ спекся окончательно.

Зачёт, Петрович. Так и быть, физически пороть не буду. Искупил.

Только не пора ли про новые проекты? Вон, уже и прожектора на балконе засветили, не иначе что-то зрелищное затевается, а мне надо срочно понять, что именно ты немцам трепанул. На предмет того, смогу ли перевести стрелки за пролив. Хорошо бы Вилли и Ко думали, что конкретно „течет“ у них в сторону острова, и уже оттуда переливается в нашу ржавую „трубу“. Когда же бурление августейших говн со временем поуляжется, мы с герром Пригером порешаем, как это маленькое недоразумение разрулить. Посмотрим еще, кто у кого окажется на кукане. А то на понт он меня брать вздумал, красавчег…»

Эмоциональное выступление адмирала Руднева, завершилось «изюминкой на торте» в фирменном стиле Петровича. Проект назначенных к постройке броненосных крейсеров, по которому в нашей истории были выстроены «Шарнгорст» и «Гнейзенау», и с которым бедолага Рудольф носился как с писаной торбой, ему было предложено срочно спустить в унитаз. «Хоть целиком, ватманскими листами, если пролезут в дырку ватерклозета, хоть предварительно тщательно порвав. Кстати, как раз на такие мелкие кусочки и раздерет новый британский линейный крейсер стальное воплощение этой допотопщины». И как не пытался герр Иоганнес из последних сил отстаивать честь мундира, всем было понятно, что 8 стволов калибром 305 мм неизмеримо круче, чем столько же 210-миллиметровых, а двадцать семь узлов полного хода на «целую вечность» больше, чем двадцать два…

Чуть раньше Петрович успел удовлетворить нетерпение Василия: с порождениями фишеровского гения он сравнил проекты линкора и большого крейсера, относившиеся к весне этого года. Первый — G10 — представлял собой «наш» уменьшенный «Нассау». На нем предусматривались не двенадцать, а восемь 280-миллиметровых орудий, так-как его бортовые башни должны были быть одноорудийными, а средний калибр состоял из такого же числа 170-миллиметровок. Никакого серьезного сравнения с «Дредноутом» Фишера этот недомерок не выдерживал. Но куда рахитичнее при сопоставлении с «Инвинсиблом» смотрелся проект предлагавшегося Рудольфом большого крейсера Е8 — чуть увеличенной копии «нашего» «Шарнгорста» с десятком 210-миллиметровок и восемью пушками со 150-миллиметровым калибром.

Такой подбор аналогов Василия устраивал вполне. Он оставлял временной люфт для изложения фон Пригеру легенды о получении подробной информации по германским разработкам через внедренную в британское Адмиралтейство русскую агентуру. Которой, правда, не существовало в природе, но откуда немцам об этом знать? Пусть поищут у себя предателей, агентов лондонского влияния. И борются с реальными шпионами островитян. Польза для России получится тройная. Союзники почистят у себя англофилов. Поприжмут хвосты реально обуревшим выкормышам лорда Баттенберга и его преемника, кептена Чарльза Оттли. И заодно, занявшись более важными для себя делами, поменьше будут совать любопытные носики в нашу питерскую кухню.

По поводу же многострадальной крупповской 170-миллиметровки, ему оставалось лишь донести до кайзера и его команды свою убежденность в полной неприемлемости данного орудия для линкора и большого крейсера новых типов. Поскольку, во-первых, и на этом Василий сделал особый акцент, среднего или промежуточного калибра на них не должно быть вовсе. А во-вторых, потому, что противоминный, и он же — единственный вспомогательный калибр капиталшипов нового поколения, немыслим при использовании артсистемы с раздельным заряжанием. Унитарный патрон, с которым уверенно и, главное, достаточно долго способен управляться среднестатистический матрос-заряжающий, для реальной скорострелки безальтернативен.

Немцы со всей серьезностью отнеслись к сказанному. Об этом можно было судить по внезапному вопросу Вильгельма к собравшимся про наилучшее применение, которое можно найти двум сотням наличных 170-миллиметровок. Навскидку предложенная Балом идея осчастливить ими армейскую тяжелую артиллерию, установив на железнодорожные транспортеры, была воспринята с интересом. Как и высказанная им в заключение мысль, что оптимальный калибр для орудий противоминной батареи линкора должен находиться в пределах 130–140 миллиметров, при длине ствола порядка 50–55 калибров.

Последним «пасом» Василия неожиданно азартно воспользовался доктор Бюркнер. И не постеснявшись присутствием кайзера, решительно «наехал» на шефа: «Ну, а чем это не окончательный вердикт по нашему недавнему спору на верфи в Данциге, адмирал? Мы услышали мнение двух профессионалов, на собственном опыте прочувствовавших, как должна работать в бою современная корабельная артиллерия. Причем один стоял на мостике, а другой находился в батарейной палубе. Теперь-то Вы согласитесь, я надеюсь, что именно сто сорок миллиметров позволят нашему флоту закрыть любые требования, предъявляемые к вспомогательному калибру? И не станете столь категорично выступать против унификации подобного орудия для больших кораблей и крейсеров-разведчиков?»

Тирпиц, очевидно раздосадованный, что подчиненный позволил себе бесцеремонно «вынести сор из избы» при посторонних, сурово нахмурился, но возразить что-либо не успел. Вильгельм, положив здоровую руку ему на плечо, слегка повернул своего любимца к распахнутому окну:

— Альфред, друг мой, не стоит кипятиться. Взгляни лучше сюда. Уже начинается…

И давай отпустим любезных господ инженеров вниз, чтобы не тереться всей толпой о подоконник. Им там будет и виднее, и удобнее. Ну, а наших русских друзей попросим остаться здесь, с нами. Не возражаешь?..

Я благодарю вас, господа. Да, кстати, — обращаясь к почтительно откланивающимся Рудольфу и Бюркнеру, кайзер сверкнул в их сторону обворожительной улыбкой сытого хищника, — Передайте там, пускай погасят свет на лестнице и притушат светильники в холле внизу.

— Но Экселенц, а как же остальные гости? Императрица? Разве Вы не…

— Нет, Альфред. Не пойду. Мне захотелось побыть с тобой и неподражаемым графом Рудневым. И еще — с этим вот замечательным молодым человеком. А желание Императора и короля, как известно, закон. Между прочим, сегодня они вдвоем за один-единственный вечер сделали для будущего германского флота Открытого Моря больше, чем иные наши адмиралы и дипломированные кораблестроители за годы. Ты не согласен со мной?..

В глазах Василия резкий профиль кайзера наложился на два опускающихся к воде, скрестившихся в темноте прожекторных луча…

«Вильгельм Неистовый на кресте Святого Андрея? Символично…»

Пока Петрович при безответственном попустительстве Василия все ближе и ближе пододвигал кресло главного кораблестроителя Рейха к доктору Бюркнеру, вколачивая последние гвоздки в крышку гроба карьеры его шефа, вокруг дворца происходило некое движение, не имеющее ничего общего с броуновским. Уж кто-кто, а церемонимейстеры императорско-королевского Двора дело свое знали.

К тому моменту, когда кайзер предложил Тирпицу выглянуть в окно, дабы освежить голову ночным ветерком, Императрица, Кронпринц с невестой, Гогенцоллерны рангом пониже, свитские и гости с комфортом разместились у пристани и на набережных дворца. Перед ними, как в театральном зале под открытым небом, открывался идеальный вид на будущую сцену — расчерченную лунной дорожкой озерную гладь. Для удобства зрителей были продуманы все мелочи. От сборно-разборных трехярусных трибун с укрепленными на них роскошными креслами и столиками между ними, до миниатюрных 5-кратных биноклей фирмы «Цейс», — последнего прижизненного шедевра доктора Эрнста Абэ.

Настроение у публики было приподнятым и наэлектризованным в предвкушении некоего таинственного действа, о котором еще с вечера высказывались разные догадки и строились интригующие предположения. Его подробностей никто, кроме узкого круга посвященных, не ведал. Однако, все, кто был в курсе, крепко-накрепко держали языки за зубами. Орднунг — есть орднунг. Здесь вам не салон генеральши Богданович.

И лишь двое выпадали из всеобщей радостно-возбужденной атмосферы ожидания последнего звонка перед мега-премьерой. Иоганнес Рудольф и Альфред Тирпиц. Первый яростно негодовал, посылая мысленные проклятия по адресу второго. А второй тщетно пытался загнать под замок стальной воли мучившую его совесть. Что же произошло? Да, ничего экстраординарного, на самом деле. Жизнь есть жизнь. Просто сегодня адмирал Тирпиц предал друга и единомышленника. Само собой, он этого не хотел. Так сложились обстоятельства. И, естественно, не он в этом был виноват… Стандартная отмаза…

Здесь уместно подсказать читателю, что в Германии, в отличие от той же Англии, к примеру, роль Главного строителя флота была чисто технической. Это там, в Лондоне Рид, Барнаби или Уайт могли, пусть не целиком и полностью лично определять, но самым решительным образом влиять на кораблестроительную политику Адмиралтейства. Но в Маринеамт решающее слово при формировании облика всех кораблей, принадлежало его шефу — Статс-секретарю. Именно он выдавал техзадание и подписывал итоговый проект. А окончательно его утверждал сам кайзер, перед этим изучив все чертежи, спецификации и характеристики. Следовательно, закусивший удила Петрович на самом-то деле высек не столько доктора Рудольфа, сколько Тирпица. И, походя, даже кое-кого повыше.

Вставшая перед Вильгельмом дилемма была очевидна: или он немедленно находит стрелочников — козлов отпущения, или где-то впереди маячит перспектива всегерманского скандала с полосканием флотского «исподнего» в газетах и с трибуны Рейхстага.

«Как Руднев сказал: „Пятиминутный флот“? Убойный заголовок для шелкоперов! И, кстати, подходящего кандидата на вынос обозначил. Хвала Деве Марии, у Альфреда ума хватило не встревать, а фон Эйкштедта загодя спровадить в Киль. Понимает хитрая, бородатая бестия, что кто-то должен будет ответить за всё. И в том числе за то, что все, кому не лень, детально осведомлены о новейших разработках в недрах его конторы. Да, бедолагу Рудольфа мне жаль. Но он должен был вести себя с большим достоинством. Das schlechteste Rad knarrtammeisten. Jedem das Seine![7]

Кстати, при обсуждении схемы размещения орудийных башен Всеволод выглядел убедительнее Альфреда. Как и в споре о торпедных трубах на линкоре. Может быть зря мы так цепляемся за них? Приходит время больших пушек. И очень обидно, что верные выводы из баталий на Востоке первыми сделали англичане и русские, но не мы, немцы.

Хотя, здесь я не вполне прав. Граф Руднев ведь не зря спросил нас о том, были ли приняты к сведению в Маринеамт и Адмиральштабе отчеты наблюдателей на русских эскадрах — Эгиди, Трота, Шеера? Выводы моих офицеров о недостаточной вооруженности современного линкора и случайном характере таранных и торпедных атак большими кораблями на основании опыта Эллиотов и Шантунга, мудрецами с широкими галунами на рукавах были приняты скептически. Цена чванства и косности теперь ясна. Но сколько драгоценного времени убито на препирательства! Сколько денег и труда потрачено зря…

По совокупности, ограничиться единственным скальпом никак не удастся. Надо как следует надрать жирные задницы кое-кому в Адмиральштабе. Но особо поплохеет ослам, проморгавшим выход в фавор Фишера и его чёртов „Дредноут“, прямо под собственным носом. Графу Меттерниху накручу хвоста лично. И потом решу, как с ним быть дальше. Граф Бернсторф вылетит из Лондона в Сиам, Венесуэлу или какую-нибудь им подобную дыру. А этот страшащийся морской болезни пижон Керпер пусть потопчет палубы на флагмане Азиатской эскадры.[8] Ее очень скоро ждет серьезное усиление и дальние походы. Океан быстро проветрит его голову от притупляющих чутье лондонских туманов. Ну, и отдельный разговор, и весьма нелицеприятный, предстоит мне с Эйкштедтом, Пригером, Тэпкеном и Штейнхауэром. Всыплю всем по первое число, чтобы надолго запомнили…»

В отличие от лучащегося довольством и самоуверенностью кайзера, с цинизмом у Тирпица было похуже: «…Однако, по-боцмански тактичного Всеволода, я совершенно не могу винить в этом позоре. Конфуз случился из-за внезапной смены декораций на сцене. Из-за хитрого подонка Джека. И со временем он обязательно оплатит сегодняшний счет. Даже если ради этого мне придется приплачивать Бересфорду!

Конечно, я мог поддержать беднягу Иоганнеса, сохранив свою честь незапятнанной, и не выглядел бы в его глазах свиньей. Но ведь кайзер мог в бешенстве и меня запросто изгнать вместе с ним. Как же тогда наша общая великая цель? Цель всей моей жизни? Моя историческая миссия? Мой… то есть, наш с Экселенцем, Имперский флот?..

Как же пусто, как выжжено на душе. Неужели я испугался? Вульгарно струсил?..

Боже, как мучительно больно терять друзей. И как тяжко отвечать за ВСЕ…»

Серебристое сияние вонзившихся в темноту прожекторных лучей визуально делало мрак вокруг них более густым и непроницаемым, таковы уж свойства человеческого глаза. Но любые предметы, даже окрашенные в черный цвет, немедленно вспыхивали в этом холодном и бесстрастном свечении яркими, призрачными видениями в зеленовато-синих тонах.

Потоки электрического света стремительно перемещались, рассекая ночную тьму. Широкие и радужные у основания, вдали узкие и четкие, как два зеленоватых клинка, они как в стоп-кадре выхватывали из нее то покрытую блестками изумрудную рябь на водной глади, то дымчато-голубую стену древесных крон на противоположном берегу.

Казалось, время остановилось, заколдованное волшебной игрой света и тьмы. Как вдруг, почти в один миг, лучи прожекторов остановились, и, прервав хаотичный танец, высветили перед глазами изумленной публики нечто такое, чего здесь, в Потсдаме, никто из непосвященных не ожидал увидеть.

Партер, амфитеатр и галерка выдохнули что-то нечленораздельно восторженное…

«Афигеть, не встать! — Василий тоже поддался общему эмоциональному всплеску, — Как там у Филатова было? „Потрудись-ка мне добыть, то, чего на ентом свете, вообще не может быть!“ Усатый Вилли и его местные „эрнсты-киселевы“ действительно сотворили маленькое чудо. Или большое? Не могу пока на глазок определить размеры ЭТОГО…»

О чем в данный момент думал Петрович, Балк так и не понял, настолько обалдевшее выражение застыло на физиономии адмирала Руднева…

Лучи боевых прожекторов поймали и неторопливо повели навстречу друг другу два изящных корабельных силуэта. Однажды их обладатели уже встречались. Это было на внешнем рейде далекого Порт-Артура несколько месяцев назад. В памятный день, когда Кронпринц Вильгельм Гогенцоллерн стал каперангом русского флота. И сегодня, каким-то непостижимо волшебным образом, они материализавались тут, вопреки пространству, времени и здравому смыслу: крейсеры «Варяг» и «Принц Адальберт» чисто теоретически, не то что практически, не могли втиснуться в мелководное Святое озеро.

Конечно, потом все узнают, что это были лишь бутафорские силуэты, собранные из досок и парусины в масштабе один к восьми. Установленные на слегка выступающие над водой понтоны, с жестко пришвартованными с противоположной стороны паровыми катерами, они создавали практически полную иллюзию облика настоящих кораблей.

Естественно, при взгляде под прямым углом на тот «борт», где не было катера-буксировщика. Плюс ночь, подсветка узкими лучами. Но и сами силуэты-муляжи были сделаны с подлинно немецкой, педантичной аккуратностью. На их «бортах» художник тщательно прорисовал все подробности корабельного облика. От якорей и скоб-трапов, до киповых планок и иллюминаторов. Даже настоящие прожектора блестели зеркальными стеклами на марсах, а из «труб» курился дымок!

Но именно благодаря их графическим деталям — шлюпбалкам, спонсонам, стволам орудий — Василий смог быстро догадаться, что перед ним высококачественная обманка: следом за светом прожекторов не двигались тени от всей этой мелочевки. С примерным размером силуэтов он определился, прикинув на глаз высоту их «мачт» в сравнении с деревьями, смутно различимыми на заднем плане. Но в самые первые секунды, пока его взгляд не «зацепил» нюансы, ощущение реальности было потрясающим.

В большинстве своем, зрители этих подсказок не заметили даже с биноклями. Тем более, что устроители шоу много времени на процесс разглядывания «кораблей» давать не собирались. Внезапно оба прожектора погасли, и под недоуменно-испуганный выдох публики, и «зал», и «сцену», окутала непроглядная тьма. На пару-тройку секунд, не более. А затем корабельные силуэты появились вновь, очерченные гирляндами зеленоватых лампочек расцвечивания, а между «мачт» красным с золотом вспыхнули императорские вензели — Николая IIна «Варяге» и Вильгельма II на «Адальберте».

По зрительским рядам прокатилась овация. И едва лишь пошла на спад, как с громом и протяжным завыванием, в бархатную тьму ночного неба с «палуб» «крейсеров» грянул первый залп роскошного фейрверка. Огненные дорожки взметнулись в зенит. Ахнули в вышине сияющими звездами, рассыпались разноцветными блестками слепящих шаров. И затухая, мерцающими искрами, плавно заструились вниз. Но навстречу им уже взмывал ввысь, чтобы расплескаться пламенеющей радугой, второй залп. За ним третий…

Каждый последующий портуберанец этого поистине императорского салюта был в чем-то красивее и шикарнее предыдущего. Сначала в феерии разноцветного огня, треска и пронзительного свиста участвовали только «корабли». Затем загрохотал берег за ними, да так, что почти все небо над ликующей публикой превратилось в поле завораживающего своей красотой сражения между ослепительным светом, цветом и мраком…

Когда пропахшая дымом от сгоревшей пиротехники ночная темнота победила, вновь зажглись фонари вдоль набережной и вокруг дворца. Духовой оркестр заиграл медленный вальс. И полуоглохшие, хмельные от восторга, и не только, зрители, наперебой кинулись делиться с соседями впечатлениями и эмоциями.

— Про крейсеры даже не спрашиваю, видели бы вы себя со стороны…

Но, господа, как вам показался фейерверк?

Голос кайзера вывел Василия и Петровича из состояния восторженного оцепенения.

— Шедевриально, Ваше величество. Ничего подобного нам не приходилось видеть. Никогда и нигде. Кстати, там была парочка залпов, с сине-серебристыми блестками, это ведь привезли из Китая, верно?

— Да. Тут многое было доставлено из Циндао, любезный Всеволод. Но далеко не все. Ну, а Вы, Альфред, что скажете?

— Пятьдесят тысяч марок. Никак не меньше.

— Дева Мария! Друг мой, ну как же Вам не совестно все мерить на деньги? И еще так бессовестно ошибаться. Семьдесят пять! Да, черт меня подери, семьдесят пять! Сегодня помолвка моего старшего сына. И мне плевать на любые расходы. И, кстати, это — еще не конец. Посмотрим, во сколько Вы оцените то, что здесь вот-вот начнется…

Второй акт удивительного спектакля под ночным небом начался ровно через десять минут по окончании первого. Публика, не имевшая программок, такого темпа явно не ожидала. Когда свет снова «вырубили», кто-то замер с закуской на вилке у рта, кто-то суматошно заметался в поисках своего места, а кто-то поперхнулся шампанским…

Не успели еще глаза у всех привыкнуть к темноте, как откуда-то издалека, слева, до ушей разом притихших зрителей докатился рокочущий раскат грома. За ним еще один…

— Похоже на артиллерийскую канонаду. Неужели на сладкое нас ожидает «морской бой», Ваше величество?

— Смотрите, Всеволод, смотрите внимательно. Думаю, скоро Вы увидите нечто очень знакомое…

Неожиданно в той стороне, откуда доносился гул орудийной пальбы, один за другим вспыхнули два сияющих «глаза» прожекторов. Небольших и не очень ярких, как будто их и зрителей разделяло не меньше пяти-шести морских миль. Они настороженно шарили по водной глади, но пока ничего не могли на ней обнаружить. Даже силуэты двух больших крейсеров бесследно растворились во мраке.

Петрович тихонько ткнул Балка локтем в бок и прошептал:

— Ты заметил, что эти фонарики гораздо выше поверхности воды?

— Думаю, светят или со специальной площадки примерно на уровне вершин деревьев, или со здания, на которое мы днем просто не обратили внимания.

— Похоже. Но создается потрясная иллюзия, что работают издали, с какой-то высокой точки. С горы, например. Согласен со мной?

— Намекаешь на Золотую, или на Утес, если уж и дальше искать аналогии с внешним рейдом Артура?

— Поживем — посмотрим…

Внезапно в слабом сиянии прожекторного луча промелькнула неясная тень. Низкая и длинная, проворно скользнувшая во тьму.

— Вон там, смотрите! Истребитель!?

— Да, точно! — Петрович подался вперед и резко перегнулся через подоконник, словно через поручень корабельного мостика, — Четырехтрубный дестроер, господа. Причем, без кожуха между средними. И если мне не привиделось, он с иероглифами на борту.

— Японец?

— Кто же еще?.. Глядите, глядите же! Пятнадцатая батарея…

— Это и в самом деле Утес!

Пять кроваво-красных огньков вспыхнули и погасли чуть правее пары прожекторов, сноровисто выискивающих ускользнувший от них таинственный силуэт. К его поискам немедленно подключились оба прожектора с дворцового балкона. На темной поверхности озера снова закружил бесконечный хоровод их мощных лучей…

Воздух был буквально наэлектризован общим напряженным ожиданием развязки. Кульминация неотвратимо приближалась. Зрительный зал сидел, как на иголках. Многие повскакивали с мест. Но вот, после нескольких томительно-долгих секунд, когда раскат «залпа» «тяжелых орудий» докатился до дворца, всего в какой-то сотне метров от трибун, с низким, рокочущим гулом, взметнулись в высь ночи пять подсвеченных прожекторами мощных водяных столбов! Эффект был ошеломляющим. Публику прорвало на эмоции.

Конечно, эти пиротехнические чудеса даже «близко не лежали» к мощи детонаций настоящих 10-дюймовых фугасов. И слава Богу. Но и шутих с электроподрывом хватило с избытком. Кто-то из дам истошно заверещал, кто-то ахнув, бесчувственно обмяк на руках кавалеров, а кто-то, возможно, даже и… Но, пардон, сие уже слишком интимно.

Короче, задумка Вильгельму удалась вполне. Постановочная морская война оставила у цивильной части общества сногсшибательные воспоминания. Но дальнейшее развитие событий произвело неизгладимое впечатление даже на видавших виды военных.

«Электрический утес» методично посылал «залп» за «залпом» в невидимого «врага». Столбы воды от «падений» «снарядов» быстро переместились далеко вправо от зрителей, и теперь там что-то сверкало, взрывалось, грохотало и ухало. Правда, за густым дымом и разлетом файеров, не ясно было, что именно.

— Ну-с, господа, как я погляжу, все всем довольны? — промурлыкал Вильгельм, явно наслаждающийся произведенным на Тирпица и русских гостей эффектом от задуманного им театрализованного представления, — Это радует. Однако! Наступает самое интересное, друзья мои. Пойдемте быстренько на балкон, посмотрим оттуда. Обещаю, — не пожалеете.

«Это присказка, не сказка! сказка будет впереди… Так получается? Что там Вилли и его парни придумали в ночном антураже? С учетом того, что схватки с джапами в темное время суток ничем сильно победным для нашего флота не заканчивались. Как вспомню про окаянный „Фусо“, так думаю о том, как нам оффигетительно повезло, что братец с его „силачами“ оказался в нужное время в нужном месте. А были еще и четыре торпедных подрыва на три броненосца и крейсер. Правда, ни одного утопленника. И еще была покойная „Диана“. А ведь на ее месте запросто мог оказаться „Баян“ с самим Макаровым на мосту. И еще из эпичного остается, разве что еженощная доблесть полуутопшего „Ретвизана“. Ну, а что Щенсновичу оставалось делать, сидя носом в камнях у Тигровки? Да еще Николай Оттович с его новиковской „бандой“.

Хм… А, почему — нет? Сам-то он здесь. Захарыч тоже. И брат говорил еще о каких-то таинственных намеках в его сторону. Кстати, геройский „тевтонец-сариант“[9] „Новик“ так навечно и остался кораблем этих двоих бесстрашных, лихих командиров…

Да! Между прочим, из наших „первых отморозков“ здесь „убивца Симы“ Колчака не хватает. Лажанулся наш Вилли? Или в его глазах ахиллесова пята последнего командира „Штандарта“ в том, что он азиат, татарин? А вооруженная яхта, дерзнувшая стать поперек дороги двум первоклассным эльсвикским крейсерам — „датчанка“?

„Германцы и германское — превыше всего“? От такого самовлюбленного идиотства нацики и пошли. Поэтому, не знаю, как насчет прочего „всего“, но забывать о том, кто и по какому поводу говаривал, что „русские всегда бивали прусских“, любезный хозяин нынешнего торжества не должен.

А, может быть, он об этом попросту не знает? Как и о том, что русские сегодня — это еще и украинцы, и белорусы, и татары. И евреи, нравится это кому-то или нет. А еще — чеченцы, башкиры и чукчи с тунгусами. И наши немцы, конечно. Все мы, православные и иноверцы, славяне и инородцы, — единый русский народ великой российской Державы.

Странно, что в умные германские головы никак не может прийти элементарная вещь: национальное государство в сравнении с наднациональным — это более низкая ступенька в развитии социума. Местные интеллектуалы в упор не видят, что в этом мире лишь Россия, русские, поднялись до уровня приятия в свою целостность живущих в границах Империи сыновей и дочерей других народностей. Почему? Думаю, потому, что так — справедливо!

Конечно, и у нас есть свои национальные проблемы. Требуют решения наболевшие „вопросы“: польский, еврейский, финский. Но попытки западных умников представить Россию колониальной империей — примитивное „натягивание совы на глобус“. Ибо наше „мировоззрение справедливости“ не позволяет делить сапиенсов на людей и недолюдей. Оно не даст нашему обществу пасть до откровенно бандитской внутренней конструкции „глубинного государства“, которую янки, целый народ изведшие для построения своего лебенсраум на его земле, настырно рекламируют миру, как венец социального прогресса.

Мораль. Не только о наших газетах и журналах нужно думать. О немецких тоже. Не скупясь перекупать здесь, в Германии, самые тиражные. Создавать новые, не откладывая это дело в дальний ящик. Материалы правильные печатать, с историческими примерами и портретами.

Вельтполитик? Славно! А про соплеменников в Австрии не позабыли-ли? Если уж строите национальное государство, будьте последовательны. Ведь даже Бисмарк иногда ошибался. Примеры? Bitte schön: вот вам недобитые Габсбурги, вот вам культуркампф. Но завещая соотечественникам никогда не воевать с русскими, великий пруссак был прав на сто десять процентов. Этот его рефрен всем здесь надо прочитать, понять и выучить.

Немцы, как известно, народ обучаемый. А картинки листать любят все…

Жаль, конечно, только никогда и ничего германский Император и прусский король не узнает ни про Ил-2, ни про Т-34, ни про „Катюшу“. Как не услышит он о том wer ist wer[10] Жуков и Рокоссовский, Катуков и Полбин, Неделин и Судоплатов, Лавриненко и Зайцев, Покрышкин и Кожедуб. Про Якута, Гюрзу и Руса он тоже ничего не узнает. Да, и слава Аллаху. Пускай Величество крепче спит, а после этого азартно играется с бриттами в свои дорогие „кораблики“. Международное разделение труда в формате союзнических отношений нами всецело приветствуется. Каждому — его. Сам сказал…»

Тактично пристроившись сбоку и немножко позади Руднева, в метре от балконного парапета, дабы не слишком «отсвечивать» на фоне монументальных вип-персон, Василий позволил себе на пару минут предаться ностальгии воспоминаний о героях иного времени и иного мира. О тех русских воинах, о друзьях и товарищах, с кем в прожитом когда-то и безвозвратно потерянном будущем, сводила его судьба на военных дорогах. На звериных тропах в «зеленке» горных перевалов. В госпиталях и академических классах, в «коробке» парадного расчета. Или на Плещеевом, у костерка с казанком горячей, наваристой ухи…

Как и сотню лет назад, у современного боевого корабля три голоса. Первый, низкий и мощный, тот знакомый всем с детства басовитый гудок, которым корабли прощаются с гаванью и оповещают всех о своем прибытии в порт. Он порожден извечным врагом штурманов и капитанов — туманом. Его звуковые тона всем слышны далеко вокруг, чем помогают морякам снизить риск столкновений в условиях ограниченной видимости.

Второй корабельный голос — сирена. Ее высокие, воющие тона имеют направленный сектор наиболее сильного звучания, с их помощью корабли «переговариваются» между собой, при необходимости используя азбуку Морзе.

И, наконец, третий — это рында. Главный корабельный колокол. Его боем передают важнейшие команды, общие для всего экипажа, и отбивают склянки, которые не просто отсчитывают время, но и определяют весь ход внутрикарабельного распорядка, включая смену вахт. На рынде начертано имя корабля, а ее чистый и ясный перезвон для моряка — это живой голос корабельной души…

За сотню лет в военном кораблестроении сменились четыре эпохи. Броненосцы, дредноуты, авианосцы и подводные атомоходы последовательно сменяли друг друга на троне самого могучего и смертоносного корабля, соответственно прогрессу вооружений и энергетики. Эволюционировали вместе с ними и все корабельные технические средства. Пожалуй, один лишь пробковый спасательный круг не претерпел серьезных изменений в ходе технологических революций. Благодаря гениальной достаточности конструкции.

В начале 21-го века все корабельные средства звуковой связи давно стали серийной продукцией, выпускаемой специализированными заводами и жестко застандартизованой по характеристикам. В их конструкции пар давно спасовал перед электричеством. Так что теперь даже бывалым морякам сложно различать корабли разных типов по звукам сирен и гудков. А у однотипных, даже построенных разными фирмами, они и вовсе схожи, словно голоса братьев-близнецов.

Столетием раньше все было иначе. Крупные верфи, имевшие собственную литейку, предпочитали подобную мелочевку делать самостоятельно. Ни о какой, воспринимаемой как непреложный закон, стандартизации речи не шло. Качество отливок «гуляло», как и процентный состав сплавов, а мелкие изменения в конструкции не требовали процедуры долгих согласований. Вследствие чего каждый корабль имел свой индивидуальный голос. Точнее, все три…

Когда откуда-то издалека до ушей внезапно донеслось резкое, чуть с «хрипотцой» завывание, Василий непроизвольно вздрогнул. Мистикой в стиле Вагнера он на сегодня был уже сыт. Казалось бы, куда больше? Как вот — опять! На фоне «Полета валькирий», виртуозно исполняемого оркестром в дворцовом саду, вдруг — ЭТО…

«Словно живой голос мертвого человека. Пожалуй, уже слишком, Ваше величество. Слишком хорошо мы, артурцы, помним, кому именно принадлежала эта сирена. Сдается мне, Вы малость перегнули палку. Боюсь, не поймут-с. Ни Захарыч, ни Эссен. Петрович наш, кстати, тоже понял уже, чей это „боевой клич“. Только виду не кажет. Без лишних эмоций. Это грамотно, лучше потом Тирпицу наедине попенять. Одно дело — наш „Варяг“. И совсем иное…

Но?.. Что за наваждение? Тут вам явно не картонка, не моделька какая, малая…

Стоп, стоп. Так не бывает! Но…

Но это же… ОН!?»

«Новик»! Бесстрашный и легендарный крейсер российского Тихоокеанского флота, неся у форштевня высоченный, искрящийся в свете прожекторов бурун, и разводя на воде ясно видимую, живую волну, неудержимо мчался по глади Святого озера…

Вот осветился сполохами от выстрелов, окутался дымом его борт. Вот засветили на марсе и возле мостика боевые фонари. Вот их лучи присоединились к поиску далекого, невидимого врага… Вот взвыла еще раз сирена, вскипела пена за кормой, а белоснежный корпус накренился в крутом повороте. Истребитель истребителей, разглядев свою добычу, словно гепард перед стремительным, убийственным для жертвы рывком, начинал разбег!

Несомненно, это был он. Он! Единственный и неповторимый. Грозный, грациозный и стремительный… лежащий сечас на илистом дне далекого Желтого моря, где-то у мыса Шантунг…

И… все.

Занавес…

Видение исчезло. Мир канул во тьму. Музыка смолкла. Стихли грозные звуки битвы.

И лишь огромные июльские звезды над головой и звонкий стрекот цикад.

— Итак, Базиль, как мне доложили, служебные дела не оставляют тебе возможности подольше участвовать в наших торжествах?

— К моему огромному сожалению, это так Ваше величество. Посему я почтительно прошу Вашего дозволения на мой отъезд в Санкт-Петербург.

— Понимаю. И не могу воспрепятствовать, мой дорогой. Долг есть долг, а служба есть служба. Но только ли поэтому ты попросил о личной аудиенции?

— Вы просто фантастически проницательны, Мой Господин…

— А ты просто фантастический льстец, такой же, как и все мои… — Вильгельм коротко хохотнул, — Но не верю, что сам додумался. Мудрых советчиков слушаешь? Зря. Когда мы одни, Базиль, будь проще. Не надо разных словестных выкрутасов. Мы люди военные. И давай, выкладывай все поскорее, сегодня день очень суетный. Так, чего ты хотел?

— Я имею конфиденциальное поручение к Вашей дочери, Ваше величество. Но счел немыслимым его исполнение, не поставив предварительно в известность Вас.

— Вот даже как? Интересно, интересно… — Вильгельм удивленно приподнял бровь, — И, раз это поручено тебе, Базиль, значит, я правильно догадываюсь, кем именно?

— Да, Экселенц. У меня при себе пакет для Принцессы Прусской Виктории Луизы от Великого князя Михаила Александровича. Полагаю, не без письма личного характера.

— Так-так. Значит, ослушался августейшей воли друга и без пяти минут наследника Престола? — Вильгельм внимательно посмотрел Василию в глаза, — Правильно сделал, на самом деле. Не стану скрывать от тебя, раз уж ты лицо посвященное: партия между моей дорогой дочерью и Михаилом была бы для меня весьма желанной. Для будущего двух империй этот брачный союз мог бы иметь колоссальное значение. Особенно сейчас. Но…

Оборвав фразу, Вильгельм задумчиво смотрел в высокое дворцовое окно грустным и отрешенным взглядом, будто моментально позабыв и о собеседнике, и об интригующем предмете их разговора…

— Но у такого союза есть весьма влиятельные противники, да?

— К сожалению. И если бы ты только представлял, насколько влиятельные…

— Для начала, три императрицы?

— Базиль. Если бы тебя угораздило родиться в средневековье, клянусь, ты закончил бы жизнь в каменном мешке. Ну, откуда ты можешь знать обо всем этом раскладе?

— Элементарно, Ваше величество. Ваша супруга не доверяет сыну датчанки, которая спит и видит, как загнать Шлезвиг обратно в Данию. Датчанка на дух не переносит всего прусского. А в недавнем прошлом принцесса Гессен-Дармштадская и ее старшая сестра с супругом, считающие себя определяющими фигурами на русском политическом Олимпе, опасаются столь сильной комбинации с правом первенства престолонаследия, на случай…

— На случай чего? Ну, договаривай!

— Но… Ну, Вы, полагаю, и сами знаете, что…

— Что «что»? Что Алешеньке, скажем так, иногда серьезно нездоровится?

— Значит, знаете…

— Я-то знаю. Мне открылся сам Государь. А вот от кого знаешь ТЫ, Базиль? Притом, что эта информация является секретом номер один в Российской империи?.. Хотя, как ты сам только что выразился, все элементарно. Нет, конечно, это не Михаил Александрович. Зато с герром Банщиковым вы с одной палубы. «Варяжская банда». Верно?..

— Я Вам не льстил, Экселенц. Вы и в самом деле чертовски проницательны.

— Вот тот-то же. Мой молодой, да ранний, друг. Так ведь у вас в России говорят?

Кстати, я ведь не первый день за вами приглядываю. Но меня радует то, что вы, хотя и сумели весьма плотно втереться под крылышко к моему кузену, очевидно, действуете в интересах трона и во благо России. И видите в этой связи пагубность англо-французской паутины. И оба вы, судя по всему, являетесь сторонниками альянса России и Германии.

Но какова логика!? Ох, береги свою голову, Базиль. Она дорогого стоит…

И при всем при том, вы с Михаилом Лаврентьевичем явно не ищете способов стать клиентами парижского кошелька. Пожалуй, это самый первый случай в истории русской державы, когда фаворит, или группа лиц, скучковавшаяся за троном, не начинает тотчас преследовать личные меркантильные интересы.

С появлением Банщикова возле Императора, а тебя возле Михаила Александровича, российская государственность резко пошла на поправку, будто очнувшись после тяжкой болезни. Почти как я, после того, как Михаил Лаврентьевич починил мое треклятое ухо. Занятное совпадение, да? — Вильгельм многозначительно погрозил Василию пальцем, — Одна посадка в крепость интригана Витте и Ко сколько наделала шума. А тут еще Миша, диктующий свою волю Микадо…

Я много раз говорил моему дрожайшему Ники, что рядом с ним должны быть свежие умы, не замутненные дворцовыми интригами, условностями. И не завязаные на чуждые России, ее интересам, деньги. Опять же, я оказался прав: таких людей только войны или смуты способны выдвинуть. Во времена покоя бал правят льстецы, шуты и пройдохи…

Вы оба мне определенно нравитесь, Базиль. И я не прочь помогать вам по мере сил. Я не славянофил. Однако, союз с Россией в долгосрочных интересах Германского Рейха. Но я не скажу, как любит повторять Тедди Рузвельт, что «здесь нет ничего личного». Как раз-таки, есть. Поскольку вы двое, ты и Банщиков, определенно мне симпатичны. Как и Ваш бывший командир, адмирал Руднев. Вот поистине светлая голова! Как же он жестоко нас отволтузил! Ты оценил? Словно нашкодивших щенят по мокрому месту.

Да, еще один важный момент. Утром мне доложили о вашем вчерашнем разговоре при прожекторах. За информацию по проискам Джека — прими мою благодарность. Пока устную. Все сомнения отпали. Непременно передай мое особое благоволение господину Зубатову. Мне будет весьма приятно принять его. Теперь — поспешим, время поджимает. Я организую тебе свидание с дочерью. Только, чур: две минуты, ни секундой больше…

Кстати, Базиль. Как ты посмотришь на то, если я попрошу моего кузена сделать тебя адъютантом его личного представителя при моем Дворе, контр-адмирала графа Гейдена? Назначение Александра Федоровича мы с Государем согласовали две недели назад, но он пока еще не прибыл в Берлин.