Беседка любви

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Эбби нажала на паузу, оборвав Мартина Рейфила на середине фразы. Почти час она просидела неподвижно, и теперь, опустив на пол ноги и покачав головой, чтобы немного размять шею, почувствовала невероятную легкость — то ли от вина, то ли от спокойного голоса старого джентльмена.

Эбби выпрямилась и придвинулась к столу, чтобы получше рассмотреть фотографии, лежавшие поверх прочих вещей в открытом портфеле Мартина Рейфила. Сначала она обратила внимание на старую, выцветшую черно-белую карточку красивой и немного смущенной девушки. На обратной стороне была выведена аккуратная надпись: «Клэр, 7.12.1949». Затем Эбби достала фотографию симпатичного парня, еще совсем мальчишки, стоящего на самой границе взрослой жизни. Она сразу узнала Мартина: в юности он действительно был таким привлекательным, каким она себе его представляла. На снимке он стоял, скрестив руки на груди, возле дверцы серебристого автомобиля, высокий, худой, темноволосый и явно глубоко несчастный. И неудивительно: когда Эбби перевернула карточку, то увидела надпись: «Мартин в свой первый день в Принстоне, 1949».

Она продолжила разбирать фотографии и наткнулась еще на несколько интересных снимков: Мартин перед родительским особняком, Клэр со своей сестрой Маргарет в маленьком саду около дома, — но не нашла ни одном, где Мартин и Клэр были бы вместе (во всяком случае, среди лежащих сверху снимков). Естественно, подумала Эбби, никто не одобрял их отношения, им не с кем было поговорить о своих чувствах, и не было близких друзей, которым можно было просто протянуть камеру и сказать: «Сфотографируй нас, если не сложно».

Копаясь в верхнем слое вещей, сложенных в портфель, Эбби нашла письмо Клэр, которое Мартин достал из кармана пиджака в свой первый день в Принстоне. Почерк оказался именно таким, каким она себе его представляла: очень женским — аккуратно выведенные буквы с небольшим наклоном. Эбби поднесла письмо к самому носу и — она могла поклясться! — ощутила слабые отголоски того цитрусового аромата, который пропитывал все, к чему прикасалась Клэр. Она отложила письмо в сторону, к фотографиям, и достала из портфеля несколько старых бланков с выцветшими чернилами: квитанции за комнату в «Сторожке», подписанные в 1949, 1950, 1951 и 1952 годах мистером и миссис Джон и Элис Харрисон из города Саратога-Спрингс, штат Нью-Йорк. Сейчас этого мотеля уже нет. Эбби вспомнила, что несколько лет назад его снесли и на этом месте построили жилой дом. Затем она вытащила телеграмму, которую Мартин послал Клэр двадцать седьмого мая 1952 года. Бумага была тонкой и мягкой, как старая салфетка, края совсем истрепались.

А под телеграммой она обнаружила два потертых серых билета, точнее, две половинки билетов. Корешки. Буквы на них со временем совсем выцвели, так что Эбби пришлось вглядываться изо всех сил, чтобы разобрать напечатанные слова. Она разглядела только «Идлвилд», «Орли» и «28 мая 1952 г.». Значит, они все-таки уехали в Европу. И только тут Эбби поняла, как она этому рада. Они сели на самолет и — полные желаний, сомнений и страхов — улетели в Европу.

Эбби вспомнила, что и сама испытала похожую гамму чувств. Это случилось с ней однажды, но ей не потребовалось лететь на другой континент. Девять лет назад в Нью-Йорке на выставке современного искусства она увидела высокого мужчину, прислонившегося к стене в опасной близости от уродливой картины с кричащей мартышкой. В руках у него был пластиковый стаканчик, в какие обычно разливают дешевое вино на открытии выставок, а сам мужчина непринужденно разговаривал с несколькими посетителями. Она смотрела на его темно-каштановые волосы, карие глаза, на то, как легко ему удавалось рассмешить окружающих, а потом он поймал ее взгляд и вскоре уже пробирался сквозь толпу в ее конец зала. Несколько секунд они стояли молча, делая вид, что разглядывают картины.

— Итак, — наконец сказал он, — вам нравятся вопящие мартышки?

Он был торговцем произведениями искусства из Лос-Анджелеса — она недавно стала помощником редактора, так что Эбби довольно резонно подумала, что это то, что надо. И Сэм Бэйчмен действительно оказался тем, что надо, по крайней мере, на некоторое время. Им не пришлось сопротивляться любви. Она пришла к ним сразу, мгновенно, и потом часто заглядывала в гости. Они, смеясь, шептали друг другу признания по телефону несколько раз на дню и говорили те же слова глаза в глаза каждый вечер, когда оказывались вместе в одном городе. И даже если у них не было возможности сказать это, они все равно находили выход. «Я люблю тебя» — записка в коробке с печеньем. «Я люблю тебя» — записка в мыльнице. «Я люблю тебя» — записка в кошельке. И теперь, оглядываясь назад и вспоминая те два года, пока они были вместе, Эбби пыталась понять, что пошло не так. Почему она верила всему, чему верила? Она спрашивала себя: что еще нужно было делать, имея перед глазами столько доказательств?

И, в конце концов, осталось только это — куча доказательств, настоящий бумажный хвост, который мог быть убедительным, если бы ей надо было взывать к разуму. В один совершенно дикий миг, сидя рядом с Сэмом в гостиной своей двухкомнатной квартиры на пятнадцатом этаже безликого здания, каких немало на западном краю беспокойного города, она действительно была готова использовать их — пойти в соседнюю комнату, вытащить казавшуюся бездонной коробку из-под обуви, полную его заверений в любви, которые она бережно хранила все это время, и опрокинуть их на Сэма, чтобы его завалил бумажный снегопад, будто кричащий: «Видишь? Видишь? Видишь?» Словно груда записок могла заставить его передумать, остаться с Эбби и вместе воспитывать ребенка, который родится через восемь месяцев.

Вместо этого она молча сидела и слушала.

— Если ты так решила, то между нами все кончено, — говорил он. — Прости, но я больше не хочу быть с тобой.

Сэм словно был другим человеком, чужаком, неподвижно сидящим на ее диване. Высокий красавец, когда-то стоявший рядом с ужасной картиной и заставлявший всех вокруг смеяться, исчез в один разрывающий сердце миг, оставив ее с жестким, холодным и несгибаемым незнакомцем.

— Я не готов стать отцом. Ты думаешь, что готова стать матерью? Хорошо, это твой выбор. Но… — Он сделал многозначительную паузу. — Я не хочу иметь ничего общего с этим ребенком.

Этот ребенок. Одна лишь фраза — и очаровательный младенец превратился в неприятную обузу. В тот самый момент Эбби почувствовала, что у нее нет сил бороться. Она могла сколько угодно кричать: «Видишь? Видишь? Видишь?», — но теперь ей было точно известно, что ответ будет один — «Нет». Сэм встал, бросил через плечо: «Подумай об этом» — и ушел. А Эбби без сил просидела на диване несколько минут. Она не могла встать, позвонить кому-нибудь, расплакаться — сделать хоть что-то. Она лишь недавно узнала о своей незапланированной беременности, но уже чувствовала, как внутри нее что-то меняется.

«Подумай об этом», — сказал Сэм, и она последовала его совету. Она родит этого ребенка, ребенка, который потом превратится в Миранду Роуз Рестон. Но Сэм отныне потерян для нее навсегда, и даже спустя шесть лет Эбби так и не смогла до конца осознать это. Она любила его, позволила себя использовать, а потом он ушел — вот и все.

Эбби смотрела на фотографию юною грустного Мартина, скучавшего по Клэр в свой первый день в колледже, и думала о мужчине, появившемся накануне в ее кабинете. Один и тот же человек, — но разве это возможно?.. Она подумала о своем собственном отце, когда-то слегка нелюдимом молодом человеке в мягкой фланелевой рубашке, теперь ушедшем навсегда. Затем Эбби взяла фотографию Клэр из того далекого лета и посмотрела в глаза девушке, давным-давно превратившейся в женщину, которая, как и Мартин Рейфил, стоявший вчера на пороге ее кабинета, сейчас должна была достичь довольно почтенного возраста. Теперь Клэр — пожилая дама…

По-прежнему влюбленная пожилая дама. И в этом разница между историей, которая разворачивалась перед Эбби в течение всего вечера, и тем, с чем она столкнулась в своей жизни: она знала, что будет в конце. Она смотрела на выцветшие фотографии юноши и девушки, лежавшие на ее столе, и видела в их глазах то, чего не было во взгляде мужчины, встретившегося ей на открытии выставки в Нью-Йорке: через пятьдесят лет они по-прежнему будут любить друг друга.

— Миссис Фрейн… — Через некоторое время Эбби уже звонила домой. — Послушайте, тут кое-что случилось на работе.

— Не продолжайте, — ответила домработница. — Я могу постелить себе в комнате для гостей, и буду чувствовать себя как дома.

— Вы не против?

— На всю ночь?

Эбби оглядела стопку кассет, кучу фотографий, набитый портфель и извиняющимся голосом пробормотала:

— Скорее всего.

Повесив трубку, она снова включила магнитофон и, пока Мартин рассказывал историю своей любви, играла со старыми фотографиями — карточки скользили по ее столу, и непременно грустный юноша оказывался рядом с застенчивой девушкой.

Мартин и Клэр не просто сбежали из дому. Они совершили нечто куда более невероятное, во всяком случае, для Лонгвуд-Фолс начала пятидесятых: они вместе уехали в Европу. Неженатый мужчина и незамужняя женщина, уже не мистер и миссис Харрисон, но еще и не мистер и миссис Рейфил.

Придуманный ими план был простым и явно беспроигрышным. На следующий день Мартин заберет из семейного сейфа некий предмет, который принадлежит непосредственно ему. Они без труда продадут его в Европе и на вырученные деньги смогут прожить несколько месяцев. Клэр принесет свидетельство о рождении и заполненное заявление на паспорт — бланк Мартин взял для нее в банке, — их заверят в Лонгвуд-Фолс, чтобы она могла получить паспорт в Нью-Йорке. А потом они вместе улетят в Европу. Денег, лежащих на счету Мартина, вполне хватит, чтобы оплатить авиаперелет. Осенью ему исполнится двадцать один год, и тогда он сможет забрать все свое наследство целиком — этих денег им с Клэр хватит до конца жизни. В Европе Мартин сможет выучиться на шеф-повара, перепробует самые невероятные блюда, познакомится с кухней каждой страны, а Клэр начнет учиться на скульптора. Они видели впереди жизнь без границ и запретов.

— Есть еще кое-что, — сказала Клэр, когда они сидели в беседке и разрабатывали план. — Свадьба. Мы об этом ни разу толком не говорили.

Мартин посмотрел на нее, и в его глазах явно читалось удивление. Он мягко сказал, что они обязательно поженятся, но он не видит причин, по которым им стоит торопиться. Ему нравилась мысль о том, чтобы не связывать себя узами брака прямо сейчас, а сначала пожить жизнью, которая не соответствовала стандартам, принятым в современном ему обществе.

— Мы поженимся, когда решим где-нибудь осесть, — спокойно сказал он. — Как тебе такой вариант?

Клэр ответила, что звучит неплохо, но она чувствовала, как внутри нее начинает расти тревога. Словно посеянные матерью сомнения начинали пускать ростки. Тем не менее, Клэр очень хотела сбежать с Мартином в Европу — она всегда об этом мечтала, — но все равно боялась. Она не знала, сможет ли расстаться с родителями и сестрой. Сможет ли собрать их всех в маленькой гостиной и объявить о своих намерениях? Нет, поняла она, лучше просто уйти, оставив записку на кухонном столе, в которой она объяснит, что сделала, и попросит не беспокоиться за нее, хотя они, конечно, будут. Она уже не маленькая девочка, ей двадцать лет. Так откуда же взялось это чувство вины?

Наконец Клэр и Мартин расстались, чтобы на следующий день сесть на поезд до Нью-Йорка, а оттуда вечером улететь в Европу. После того, как они ушли из беседки, Мартин отправился к себе домой, на Вершину. Родителей его неожиданное появление изрядно удивило. Чтобы избежать скандала, он соврал, что уже сдал все экзамены накануне.

Мать поверила его словам, долетевшим до нее сквозь алкогольный туман, а отец только поднял брови и ничего не сказал. Но поздно вечером, когда Мартин сидел в своей спальне, он услышал тяжелые шаги по покрытой ковром лестнице. Он поднял голову и увидел отца, переступившего порог бывшей детской комнаты сына и теперь рассеянно разглядывавшего старые обои с джунглями и дикими животными, кубки, полученные в соревнованиях по плаванию и бейсболу и стоявшие в шкафу, — Мартину казалось, что все это часть чьего-то чужого, не его, детства.

— Так как прошли экзамены? — спросил Эш Рейфил.

— Неплохо, — быстро ответил Мартин.

— Рад слышать, — сказал отец. — Помню, как сложно это было. Часами сидеть в зале, склонившись над тетрадью, вокруг куча народу, все нервничают, слышно только, как карандаши скрипят по бумаге.

— Ну да, — отозвался Мартин, глядя в пол.

— Посмотри на меня, Мартин, — потребовал отец, и тот поднял глаза. — Ты патологический врун, — спокойно сказал Эш Рейфил. — Но думаю, твоя девчонка совсем не против. Это прекрасно сочетается с ее собственными пороками. Какое ей дело до того, что ты бросил колледж накануне последних экзаменов, что ты начала лгать, чтобы удовлетворить свои мелкие потребности! Думаю, все, что ее волнует, — это деньги. Что ж, как говорится, снимаю шляпу.

— Ты не прав, — ответил Мартин.

— Неужели? — иронично растянул губы Эш Рейфил. — Сынок, прими это. От этой девушки нет никакой пользы. Она ноль. Пустое место. Девчонка, которая выдумала, будто предназначена для лучшей жизни. Но она упустила одну незначительную деталь: она — всего лишь дочь подсобного рабочего. Вбила себе в голову, что ты можешь все изменить, что ты можешь сделать ее жизнь лучше. И начала тебя преследовать. А ты, в силу своей молодости, неопытности, доверчивости и явного желания залезть ей под юбку, легко заглотил наживку.

Мартин слушал отца молча, неестественно прямо сидя в кресле. Наконец, когда Эш Рейфил закончил, он спросил:

— Как вышло, что ты стал так подозрительно относиться ко всем? Ты таким родился, или с водой в городе что-то не в порядке?

Отца позабавили его слова.

— Трудно сказать, — ответил он, затем помолчал несколько секунд и сменил тему: — Мне позвонил декан из Принстона и рассказал, что ты сделал. Твоя мать, впрочем, пока ни о чем не знает. Она была в клубе, когда это произошло, поэтому ей неизвестны все подробности твоей выходки.

— Когда ты собираешься ей рассказать? — спросил Мартин.

— Я еще не решил, — ответил Эш. — Довольно скоро. Боюсь, это разобьет ей сердце.

— Думаю, водка поможет ей справиться с горем, — вырвалось у Мартина, хотя он тут же пожалел о своем неожиданном жестоком замечании.

Эш неотрывно смотрел на сына.

— У тебя есть выбор, — продолжал он. — Ты можешь и дальше идти по дороге саморазрушения или же завтра утром вернуться в Принстон. Тебе позволят сдать экзамены днем, в кабинете декана, без какого-либо наказания, если ты появишься там ровно в три часа, полный искреннего раскаяния.

— Как ты сумел уговорить декана? — недоверчиво спросил Мартин. — Пообещал до конца дней своих обеспечивать весь факультет бесплатными шляпами?

— Неважно, — быстро ответил Эш. — В любом случае, это спасет нашу семью от позора. Это самое главное.

Затем он развернулся и вышел из комнаты.

Мартин беспокойно ходил вокруг кровати, понимая, что сегодня он будет спать здесь в последний раз. Затем он лежал, смотрел в потолок, упираясь пальцами ног в обитую тканью спинку, и мысль о том, что совсем скоро ему придется покинуть этот слишком большой дом и эту слишком маленькую кровать, внезапно наполнила его сердце глубокой грустью. Ему же никогда здесь не нравилось, и теперь он, наконец, уезжает. Тоска, казалось, возникла из ниоткуда, но все равно полночи не давала ему уснуть.

Он представлял, как там, у подножия холма, на Бейджер-стрит, Клэр проводит последние часы своего детства, как в комнате, где она спала с тех пор, как появилась на свет, тайком упаковывает в сумку одежду, как сжимает в руках свидетельство о рождении. В последний раз обнимает немногочисленных тряпичных зверушек, с которыми играла, когда была маленькой девочкой. Сейчас уже невозможно разобрать, какого цвета они были изначально. Не один раз заштопанные, с годами они приобрели оттенок серой грязи, которая покрывает землю, когда ранней весной в Лонгвуд-Фолс начинает таять снег. Завтра Клэр навсегда оставит маленькую комнату, которую делила с сестрой, столик, с флаконами туалетной воды, со щетками, опутанными тонкими рыжими волосами, с тюбиками губной помады, давно уже стершейся на конце. Лукас и Морин Свифт будут вне себя от горя, когда обнаружат, что их младшая дочь исчезла. Но, в конце концов, она же не умрет. Напротив, будет более живой, чем когда-либо. Для нее начнется новая жизнь.

В девять утра, когда его отец уже ушел на работу, а мать еще не проснулась, Мартин встретил Клэр у живой изгороди, окружавшей дом его родителей на Вершине. Он не объяснил, зачем позвал ее, и, несмотря на страх, оживший в ее сердце, она пришла.

— Я должна тебе кое-что сказать, — начала она до того, как он успел открыть рот. Клэр пристально изучала свои руки. Кое-где под ногти забилась красная глина. — Я не смогла достать свидетельство о рождении. Я была уверена, что оно лежит вместе с другими документами в шкафу в коридоре, но его там нет, а я не могла напрямик спросить у родителей, иначе они бы что-нибудь заподозрили, и я… — Она замолчала, не зная, что еще сказать.

Мартин положил руки ей на плечи, затем обнял.

— Ничего, — ободряюще сказал он, почувствовав, что она плачет: хрупкие плечи, прижавшиеся к его груди, судорожно вздрагивали. — Все хорошо. Мы что-нибудь придумаем.

— Мне нравится, когда ты так говоришь, — всхлипнула Клэр. — В смысле, «мы».

Но, несмотря на «мы», стало ясно, что уехать в Европу будет совсем не так просто, как им казалось. Мартин и Клэр вошли в дом Рейфилов через служебный вход, прошли мимо кухни, где толстая швейцарка терла кусок сыра размером с академический словарь. Она проводила их подозрительным взглядом, но не оставила своего занятия, и сырная стружка продолжала сыпаться в кастрюлю. Мартин провел Клэр через ту часть дома, где жила прислуга, через мраморный зал, блестевший подобно темному озеру, к столовой, отделанной вишневым деревом.

— Что мы здесь делаем? — прошептала девушка, но вместо ответа он прижал палец к губам.

В центре комнаты стоял длинный, отполированный до блеска стол для больших приемов, а на одной из стен висело полотно кисти Фредерика Ремингтона[8]: какой-то давно умерший человек на давно умершей лошади. Мартин осторожно снял картину с крюка.

— Господи, ты что, решил ее украсть? — изумленно прошептала Клэр, но он отрицательно покачал головой и улыбнулся, показывая на встроенный в стену сейф, который был спрятан за портретом.

Мартин быстро ввел необходимый код, повернул ручку, и дверца из серой оружейной бронзы медленно отворилась. Внутри маленького хранилища лежали ценные бумаги и пачки денег. В конце концов Мартин нащупал то, что искал; золотой фамильный герб Рейфилов, украшенный бриллиантами и лазуритом. Это было кричаще-безвкусное изделие, довольное объемное — сантиметров пятнадцать на тридцать, — много лет назад сделанное по заказу прадедушки Мартина, Саймона Рейфила. Судьбой ему было уготовано либо висеть на стене, либо пылиться в музее. Герб принадлежал Мартину с самого его рождения, хотя за все годы он ни разу об этом не вспомнил.

Но теперь наследник, наконец, держал в руках семейное сокровище. Если отец вздумает растратить его деньги, то ничто не помешает Мартину ответить ему тем же. Начнется молчаливое состязание между отцом и сыном, диалог без слов.

Клэр изумленно разглядывала герб.

— Я в жизни ничего подобного не видела, — восхищенно прошептала она.

— Удивительно уродливая штука, правда? — заметил Мартин.

Затем он засунул герб в карман пиджака, закрыл сейф и вернул картину на место. Когда они с Клэр уже выходили из комнаты, из коридора донесся какой-то шум.

Обернувшись, Мартин увидел мать. В длинном парчовом платье, кое-как перетянутом поясом, светлые волосы в беспорядке, глаза словно подернуты мутной дымкой. Она выглядела хрупкой и изможденной. Выпивка настолько изменила Люсинду, что Мартин едва ли мог вспомнить, когда в последний раз видел мать без бокала вина в безвольной руке.

— Мартин? — недоуменно посмотрела она на него.

Внезапно в его памяти всплыла яркая, четкая картинка из раннего детства: мать обнимает его, перед тем как уйти с отцом в клуб. Он помнил блеск жемчужного ожерелья и тепло руки, гладившей его по голове. Тогда ему казалось, что она самая красивая женщина в мире.

— Что ты делаешь, дорогой? — спросила нынешняя миссис Рейфил.

— Это моя подруга Клэр, — мягко сказал Мартин, не отвечая на ее вопрос. — И нам нужно кое-что сделать.

— Да, я понимаю, — кивнула она, хотя, конечно, ничего не понимала. У нее был потерянный вид — Люсинду явно мучило похмелье. Несколько секунд она внимательно изучала Клэр. — Она очень миленькая, Мартин, — прошептала миссис Рейфил, словно девушка не стояла рядом.

— Действительно, — согласился Мартин, и они ушли.

Им предстояло одно довольно сложное дело: заверить заявление на паспорт без свидетельства о рождении Клэр. Они вместе зашли в кредитный банк «Хадсон Вэлли», где Мартин попросил позвать управляющего, мистера Клендона. Когда тот пришел, молодой Рейфил объяснил, в чем проблема, показал документы и добавил, что свидетельство о рождении было утеряно. Управляющий долго изучал бумаги через толстые стекла очков, а потом покачал головой. Слегка покашливая, он пояснил, что при отсутствии свидетельства о рождении заверить заявление нельзя.

Мартин не успокоился и принялся упрашивать банковского управляющего сделать для них исключение.

— Послушайте, я хорошо знаю эту девушку, — настаивал он. — Вы знакомы с моей семьей и со мной. Неужели вы не можете в виде исключения заверить эти документы без свидетельства о рождении?

Но мистер Клендон покачал головой.

— Это незаконно, — сказал он и сжал губы. — А теперь мне, наверное, следует позвонить вашему отцу и посоветоваться с ним по поводу этого дела.

Мартин быстро поблагодарил его и вместе с Клэр почти выбежал из банка. Им больше некуда было идти — и они пошли на луг. Там неподвижно лежали в траве, глядя на плывущие по небу облака.

— Я хочу, чтобы ты знала: мне очень, очень жаль, — сказал, наконец, Мартин. — Я обещал тебе, что мы поедем в Европу. Ты так мечтала об этом, а я тебя разочаровал. Я не смог ничего сделать. Я и не представлял, что возникнут такие проблемы.

— Мартин, все в порядке, правда, — попыталась успокоить его Клэр. — Я тоже виновата. Не смогла выяснить, где родители хранят мое свидетельство о рождении.

— Ты не виновата.

— Мы пытались, — вздохнула Клэр, — но у нас ничего не получилось — Она помолчала, потом добавила: — Может быть, это знак. Знак, что мы не должны были ехать.

— Знак? — переспросил Мартин. — Нет никаких знаков.

Он придвинулся к ней ближе.

— Не сдавайся, — прошептал он. — Пожалуйста.

Она не ответила.

— Послушай, — не отступал он. — Давай я попробую кое-что еще. Ты подождешь меня здесь?

Клэр задумалась на мгновение, потом кивнула.

— Куда ты пойдешь? — спросила она.

— К одному другу, — таков был ответ.

Через некоторое время Мартин вернулся. Он привел с собой высокого молодого человека приблизительно одного с ним возраста, с беспокойными пальцами и напряженным лицом.

— Клэр, — обратился к ней Мартин. — Это тот самый человек, о котором я тебе говорил. Я всегда называл его Тихоня, потому что он самый тихий парень из всех, кого я знаю.

Незнакомец улыбнулся и пожал руку Клэр. Ей сразу понравился этот серьезный, сосредоточенный молчун.

— Клэр, — сказал Тихоня, — Мартин объяснил мне, что у тебя небольшие проблемы с паспортом. Думаю, я могу тебе помочь.

Тихоня недавно сдал экзамен на нотариуса и был самым молодым специалистом во всем округе. Мартин предупредил Клэр, что если кто-нибудь узнает, что заявление заверено без свидетельства о рождении, то Тихоню лишат лицензии, и у него могут возникнуть серьезные проблемы с законом. Но Тихоня лишь глубоко вздохнул, а затем поставил печать и расписался на документах девушки.

— Все готово, — сказал он, протягивая ей бумаги.

— Ты даже не представляешь, как мы тебе благодарны, — улыбнулся Мартин. — Наконец-то мы с Клэр сможем выбраться отсюда.

Девушка пристально посмотрела на друга Мартина:

— Интересно… Что заставило тебя нам помочь? Я знаю, что это незаконно. Я знаю, что ты очень сильно рискуешь.

Тихоня пожал плечами. Сперва он ничего не ответил, потом наклонил голову и начал говорить:

— Этим летом я тоже встретил девушку. Осенью у нас свадьба. Все вокруг думают, что мы идеальная пара. Ее родители любят меня, мои — любят ее. И я люблю ее — всем сердцем, всей душой. У нее просто потрясающий смех, она умеет свистеть сквозь зубы, а еще она очень красивая. — Он замолчал на секунду, посмотрел вверх и продолжил: — И я не знаю, что бы я сделал, если бы не мог быть с ней.

Клэр и Мартин снова стали благодарить его, обещали присылать подарки из Европы, спрашивали, может, у него есть какие-то особенные пожелания — хрустальная посуда или шарф для невесты, — но Тихоня остановил их, подняв руку.

— Пожалуйста, — смущенно пробормотал он. — Идите. Вам еще на самолет надо успеть.

Около полуночи Мартин и Клэр были уже где-то над Атлантическим океаном. Они сидели в предназначенных для пассажиров первого класса креслах с высокими спинками, скованные страхом неизвестности, не осмеливаясь заговорить друг с другом и притронуться к еде, которую принесли заботливые стюардессы. Клэр прежде никогда не путешествовала на самолете, поэтому ее панику можно было отчасти объяснить тем, что в данный момент они летели больше чем в тысячи километрах над водой. Но тревога Мартина была напрямую связана с происшедшим. Он, наконец, получил то, к чему так долго стремился. И теперь это уносило его прочь от той жизни, к которой он привык.

На лекциях по введению в поэзию он узнал, что многие поэты воспринимали любовь как нечто возносящее. В данный момент, думал он, любовь в буквальном смысле вознесла их с Клэр над океаном, прочь от наивных детских стишков и невинных игр в песочнице, прочь от всего знакомого и привычного.

Когда самолет приземлился во французском аэропорту Орли, Мартин повернулся к Клэр — ее волосы сияли в лучах солнца — и крепко поцеловал в губы:

— Мы сделали это.

— Мы сделали это, — повторила она, хотя ни один из них толком не понимал, что именно они сделали.

Через несколько часов они уже входили в свой номер в гостинице «Георг Шестой». Носильщик показал им, что и где находится, даже объяснил — что их изрядно повеселило, — как отодвигать шторы и пользоваться кранами с горячей и холодной водой, после чего получил щедрые чаевые и удалился, жизнерадостно напевая что-то себе под нос. С улицы доносились невнятные гудки машин, свист, чьи-то проклятия, шелест листвы. И надо всем ощущалось неизменное присутствие Эйфелевой башни, которая, как казалось Клэр, подобно заботливой матери, присматривала за Парижем.

Ее собственная заботливая мама была далеко, за океаном, а здесь, в гостиничном номере, с кремовыми обоями, подушками-валиками, биде в ванной комнате, тюлевыми занавесками, рвущимися в открытое окно, были лишь они: усталый мужчина и усталая женщина, не разуваясь, рухнувшие на кровать в ожидании — что же будет дальше?