Бешан или Пастер? Утерянная глава истории биологии

Глава 8. «Маленькие тельца»

Подобно тому, как некоторые музыканты наделены от природы даром искусной игры на музыкальных инструментах, в науке также время от времени появляются ученые, обладающие уникальным умением работать с научными приборами. Без сомнения, таким был профессор Бешан – замечательный микроскопист, гениальная проницательность которого позволила ему мгновенно видеть то, чему другие ученые, применявшие микроскоп, не придавали значения. Изобретательный ум натолкнул его на идею применить поляриметр, сыгравший важную роль в его работах. Он прекрасно умел соединять теорию с практикой. Многие выдающиеся умы терпели неудачу из-за отсутствия необходимых практических навыков – в отличие от профессора, чьи умелые руки и зоркие глаза всегда служили надежными помощниками его могучему интеллекту.

С первых своих исследований он наблюдал под микроскопом мельчайшие объекты – гораздо меньшие, чем клетки изучаемых организмов. Конечно, он был далеко не первым, кто их видел. До него были и другие ученые, которые описывали их как «блестящие корпускулы», «молекулярные гранулы» и т. п. Несмотря на это, никому не удалось догадаться об их назначении и функции. Основные имеющиеся о них сведения были собраны в определении Чарльза Робина в «Медико-хирургическом словаре» (1858), где был описан чрезвычайно малый размер этих «микроскопических гранул, состоящих из организованной материи», обнаруживаемых в тканях, клетках, волокнах и иных анатомических элементах организма, и в огромных количествах – в пораженных туберкулезом и другими болезнями тканях.

Стараясь всегда избегать необоснованных выводов, Бешан не позволял своему воображению увлечься догадками в отношении этих частиц. Сначала он просто отметил их присутствие и присвоил им ничего не значащее название «маленькие тельца». Дело не сдвинулось к моменту его переезда в Монпелье на новую должность. Там он приступил к тщательному изучению результатов начатых в Страсбурге исследований, которые были изложены с объяснениями в его записках 1857 года. Давайте вспомним, что во многих опытах профессор применял различные соли, включая карбонат калия, в присутствии которого не происходила инверсия сахарозы, несмотря на отсутствие креозота. В другом эксперименте он заменил карбонат калия карбонатом кальция в виде мела. Каково же было его удивление, когда, несмотря на добавление креозота в целях защиты от проникновения атмосферных микробов, сахароза подверглась инверсии, то есть определенным изменениям. Бешан ранее уже доказал: хотя креозот способен предотвратить вторжение внешних организмов, он не может помешать развитию плесени, если она уже находится в среде. Опыты с мелом, однако, противоречили этим выводам, поскольку в них креозот оказался неспособен предупредить инверсию сахара. Бешан посчитал, что противоречие возникло из-за технических ошибок в процедуре опытов. Тогда он решил исследовать эту загадку дополнительно и пока не упоминать в своих записках эксперименты с не дававшим ему покоя мелом.

Работа, которую профессор Бешан провел в этой связи, являет собой пример скрупулезнейшего расследования. Он начал с того, что с величайшими предосторожностями, избегая любых контактов с воздухом, доставил в свою лабораторию сначала мел, а затем кусок известняка. Далее он провел бесчисленное количество опытов, подтверждавших, что без доступа воздуха в сахарном растворе не происходило никаких изменений, даже при добавлении химически чистого карбоната кальция CaCO₃. Но как только он добавлял обычный мел, отколотый от куска, сохраняемого особым образом, происходила ферментация, несмотря на то, что растворы были полностью защищены от попадания атмосферных микробов. Даже увеличенные дозы креозота не защищали сахар от превращения.

Естественно, Бешан был очень удивлен, что минерал (камень!) может играть роль фермента. Стало ясно, что мел должен содержать что-то еще, помимо карбоната кальция. И тогда он прибег к помощи своего верного союзника – микроскопа. Воспользовавшись самым мощным из существующих, он досконально изучил и чистый карбонат кальция, и мел, которые использовал в своих опытах. Велико же было его удивление, когда в меле он увидел «маленькие тельца», подобные тем, что он наблюдал в других опытах. В то же время, ничего подобного не наблюдалось в карбонате кальция. Кроме того, если в микроскопическом препарате карбоната кальция все было тускло и неподвижно, то в препарате мела наблюдалось движение «маленьких телец», подобное броуновскому (по имени натуралиста Роберта Броуна), но, по мнению Бешана[78], не являющееся таковым. Эти «маленькие тельца» можно было отличить от темного фона благодаря тому, как они преломляли свет. Они были меньше, чем другие микрофиты, ранее наблюдавшиеся при ферментации, но были более мощными ферментами, чем все известные до сих пор. Именно из-за их ферментативной активности Бешан считал их живыми.

Чтобы понять важность открытия, на пороге которого оказался Бешан, необходимо вспомнить научные взгляды той эпохи. Свои наблюдения профессор проводил в то время, когда большинство верило в теорию Вирхова о клетке как единице любых форм растительной и животной жизни. Многие экспериментаторы придерживались спонтепаристских взглядов, включая и Пастера в то время. Посреди этой путаницы идей Бешан твердо придерживался двух аксиом. Во-первых, ни одно химическое изменение не происходит без причины. Во-вторых, ни один живой организм не зарождается спонтанно. И Бешан сконцентрировался на «маленьких тельцах».

Он понимал: если обнаруженные в меле частички были организованными существами, живущими отдельной и независимой жизнью, значит, их можно было изолировать и доказать, что они нерастворимы в воде и состоят из органического вещества. Ему удалось изолировать их и доказать, что в их составе есть углерод и водород, а также продемонстрировать, что они нерастворимы. Если они были живые, следовательно, их можно было убить. Эта предположение тоже подтвердилось: после нагревания мела в небольшом количестве воды до 300 °C (572 °F), тот лишался своей ферментативной силы, а «маленькие тельца» становились неподвижны. Помимо прочего, Бешан обнаружил, что при соблюдении строгих предосторожностей от вторжения чужеродных организмов во время ферментации, производимой этими мельчайшими организмами, маленькие тельца росли и размножались. Это открытие послужило ему хорошей платформой в последующих исследованиях[79].

Бешан заметил, что используемый мел, вероятно, в основном состоял из минерализовавшихся останков давно исчезнувшего микроскопического мира, ископаемые окаменелости которых, согласно Эренбергу, принадлежали двум видам, Polythalamis и Nautilae, и которые были настолько малы, что в куске мела весом в сто граммов их можно было обнаружить более двух миллионов. Но помимо останков этих вымерших существ, профессор увидел, что в меле содержатся организмы бесконечно малого размера, которых он полагал живыми и, возможно, очень древними. Кусок известняка, который у него имелся, был очень старым и принадлежал верхнеозерным меловым формациям третичного периода. Тем не менее, Бешан доказал, что он обладает удивительными ферментативными свойствами, которые объяснялись, по его мнению, присутствием этих самых «маленьких телец»[80].

Он продолжал упорно изучать различные известковые отложения и не только обнаружил те же мельчайшие организмы, но также выяснил, что они имеют разную ферментативную силу. Например, известковый туф и угольные залежи в Бессеже плохо разжижали крахмал и слабо превращали сахарозу. А вот торфяные болота и отработанные торфяники Севенн, а также пыль в больших городах содержали «маленькие тельца», способные вызывать сильную ферментацию. Он продолжил исследования и обнаружил тельца в минеральной воде, возделанной земле, где, по его мнению, они играли важную роль, и считал, что они есть и в осадке старых вин. В болотной тине, где происходит разложение органического вещества, он обнаружил «маленькие тельца» внутри низших организмов. Обнаружив также спирт с уксусной кислотой, он наделил эти мельчайшие существа силой, способной высвобождать болотный газ.

Профессор Бешан понимал, что настала пора дать объяснение удивительным тайнам, которые открыла ему Природа. Казавшиеся ошибочными эксперименты, которые он не включил в свои великие записки, теперь наполнились поразительным смыслом. «Маленькие тельца», обнаруженные в меле, оказались идентичными тем «маленьким тельцам», которые он наблюдал в клетках дрожжей и в соматических клетках растений и животных, и которые чаще были известны под названием «молекулярные гранулы». Он вспомнил, что Генле условно называл эти гранулы структурированными строителями клетки. Бешан понимал, что если это правда, то теория Вирхова о клетке как о структурной единице всего живого, начисто рушилась: анатомической элементарной единицей были гранулы, эти «маленькие тельца». А те, что были найдены в известняке и меле, вполне могли быть, как он считал, живыми останками животных и растительных форм жизни прошлых эпох. Вероятно, они были строителями животных и растительных организмов и выжили после того, как объединяющий их организм давно разложился.

Давайте посмотрим, с какой тщательностью работал Бешан. Его исследования мела начались еще во время публикации записок о Сигнальном эксперименте и продолжались целых десять лет, прежде чем он обнародовал свои новые наблюдения. Тем временем, ставшая притчей во языцех напасть послужила иллюстрацией к его работе: болезни виноградников становились настоящим бедствием для Франции, и Бешан предпринял в этой связи ряд экспериментов, расширивших его новые взгляды, которые он постепенно формулировал.

Мы помним, как в 1863 году с императорского благословения Пастер отправился исследовать проблемы французских виноградарей. Официально никто не просил профессора Бешана помогать, но, несмотря на это, он начал изучать вопрос, поскольку испытывал неугасаемый интерес к любым научным проблемам, и в 1862 году, то есть за год до Пастера, приступил к исследованию виноградников.

Соблюдая единство времени и места, он подверг контакту с воздухом 1) виноградное сусло (сок, получаемый прессованием свежего винограда. – Прим. перев.), обесцвеченное животным углем; 2) простое фильтрованное виноградное сусло; и 3) нефильтрованное виноградное сусло. Все три препарата подверглись ферментации, степень которой убывала от первого препарата к последнему. Плесень во всех трех опытах тоже была разной.

Отсюда возникал вопрос: почему химическая среда, одинаковая во всех трех случаях, действовала по-разному на три виноградных сусла?

Для решения загадки профессор проводит дополнительные эксперименты. Абсолютно здоровый виноград вместе с черенками прямо с лозы помещался в кипящую подслащенную воду, а затем охлаждался в струе газообразной угольной кислоты, по мере постепенного превращения газа в жидкость. В этой среде, защищенной от влияния воздуха в течение всего процесса, происходила и завершалась ферментация. С тем же успехом эксперимент проходил при помещении винограда в фильтрованное нагретое сусло с добавлением креозота.

Из этих исследований стало ясно, что ни кислород, ни микроорганизмы воздушного происхождения не были причиной ферментации, и что агент, вызывающий ферментацию, содержался в самом винограде.

В 1864 г. профессор Бешан сообщил результаты своих экспериментов в Академию наук, среди отчетов которой можно найти его исчерпывающее исследование по этому вопросу[81]. Он пришел к выводу, что агент, вызывающий ферментацию сусла, попадает в виноград извне, и что организмы, способные вызвать ферментацию и сахара, и сусла, содержатся в черенках винограда и листьях лозы. Более того, он понял, что ферменты, содержащиеся в листьях и черенках, иногда способны навредить урожаю винограда.

1864 год – год, когда Бешан представил свои записки – ознаменовал собой начало новой эры в истории биологических исследований, поскольку 4 апреля этого года он зачитал перед Академией наук свое объяснение феномена ферментации. Он доказал, что ферментация обязана процессу питания живых организмов, при котором происходит поглощение, а затем усвоение и выделение. Тогда он впервые использовал слово «зимаза» для обозначения растворимого фермента.

В следующем году Дюкло, ученик Пастера, попытался высмеять это объяснение Бешана и тем самым документально подтвердил, что его учитель не мог претендовать на авторство этого учения.

Бешан, столь убедительно доказавший в 1857 году роль воздушных микроорганизмов как агентов ферментации, теперь, в 1864 г., не менее точно определил процессы, происходящие при этом явлении. Все это время он работал над разными загадками природы, проводя опыты над молоком и еще многие другие эксперименты, и в декабре того же года сообщил Дюма о том, что открыл живые организмы в меле. Позднее, 26 сентября 1865 г., он написал Дюма об этом подробнее, и по просьбе последнего письмо было опубликовано на следующий месяц в «Анналь де хими де физик»[82].

В этом письме Бешан писал:

Таким образом, становится понятным смысл каждого эксперимента Бешана по отдельности и во взаимосвязи друг с другом. Его строгие опыты с креозотом позволили сделать дальнейшие выводы. Поскольку креозот предупреждал вторжение внешних организмов, значит, в меле и молоке должны были существовать живые организмы еще до подмешивания креозота. Этими живыми организмами были «маленькие тельца», которые он наблюдал как объединившимися в клетки, так и поодиночке – в тканях и волокнах растений и животных. Не имея возможности дифференцировать их под микроскопом из-за их чрезвычайно малого размера, Бешан говорил следующее:

Невозможно было проверить его исследования из-за размера объектов наблюдений – мельчайших до такой степени, что во многих случаях, несомненно, ультрамикроскопических. Но профессора не беспокоили насмешки, с которыми многие современники восприняли его теорию о «маленьких тельцах» в меле и молоке. Бешан был врачом, и в работе ему часто помогали его медицинские исследования. В 1865 г. он обнаружил в забродившей моче помимо других мельчайших организмов настолько маленькие тельца, что их можно было увидеть лишь в очень мощный микроскоп Наше (Nachet), объектив 7, окуляр I. Вскоре он обнаружил те же самые «маленькие тельца» и в обычной моче.

В следующем, 1866 г., он высылает в Академию наук записки, озаглавленные «О роли мела в масляном и молочном брожении и о живых организмах, содержащихся в нем»[84].

В них он описал эксперименты и предложил термин «микрозим» для «маленьких телец», от греческих слов «маленький» и «фермент». Этот емкий термин характеризовал их как ферменты мельчайшего различимого размера.

Маленьким тельцам, которые он обнаружил в меле, Бешан дал особое название «микрозима крете» (microzyma cretae).

Не теряя времени, он продолжил исследовать связь между микрозимами мела и молекулярными гранулами животных и растительных клеток и тканей, а также провел многочисленные геологические исследования. Результаты последних были частично включены в его записки «О геологических микрозимах различного происхождения», отрывок из которых был опубликован среди отчетов Академии наук[85].

В записках он спрашивает: «Какое же геологическое значение приобретают эти микрозимы и каково их происхождение?», и дает такой ответ:

Хотя многие высмеивали такие новые и поразительно оригинальные идеи (а многие и сегодня продолжают делать это), не следует забывать, что загадки мела заслуживают более тщательного исследования. Похоже, современные геологи готовы признать, что мел обладает некоторыми замечательными свойствами и при определенных условиях способен вызывать изменения, которые свидетельствуют о жизни и которые могут вызывать нечто, подобное ферментации. Профессор Бастиан вновь подтвердил исследования Бешана, несмотря на то, что их выводы оказались совершенно разными. В «Происхождении жизни» («The Origin of Life»)[86] мы читаем следующее:

Мы привели здесь эту цитату Бастиана только для того, чтобы продемонстрировать подтверждение открытия живых частиц в меле и известняке, которое сделал Бешан, и мы должны предоставить геологам решить, можно ли объяснить это явление инфильтрацией или другими внешними причинами. Если нет, то мы вынуждены поверить объяснению профессора Бастиана о непрерывном зарождении из химических источников, отказавшись от объяснения профессора Бешана о происхождении всех организованных существ из микрозимов, которые мы сегодня называем микросомами и которые обнаруживаем в клетках и животных, и растений. Таким образом, учение Бешана способно дать объяснение явлениям, которые иначе можно объяснить только спонтанным зарождением, как показал профессор Бастиан. Мы не собираемся выяснять, верна ли теория Бешана о том, что микрозимы мела являются живыми останками мертвых существ древних времен. Мы бы хотели вопрос о меле предоставить решать тем специалистам, которые по роду своей работы имеют с этим дело. Мы коснулись здесь этого вопроса лишь потому, что именно эти первичные наблюдения профессора Бешана привели к его теории о клетке, впоследствии подтвержденной современной цитологией, и к его микрозимной доктрине (как ее можно было бы назвать), которая, как нам кажется, чересчур отвергается современной медицинской школой. Тот, кто не расположен всерьез принимать Бешана, пусть поразмыслит над тем фактом, что современные теории не сказали ничего нового о микрозимах – все уже содержалось в первой теории. Например, сейчас считается, что подобно мельчайшим морским насекомым, формирующим кораллы, некоторые микроорганизмы тоже предназначены не только для разрушения камней и образования мела с известняком, но и для активного участия в формировании залежей железа[87].

Несмотря на вышеупомянутые насмешки, работы Бешана к тому времени стали привлекать к себе все больше внимания, и к середине шестидесятых годов Бешан приобрел преданного энтузиаста и соратника в лице профессора Эстора – врача и хирурга, служащего в больнице Монпелье. Помимо масштабной врачебной практики, Эстор был хорошо знаком с исследовательской работой и был широко сведущ в научных теориях. Он был поражен открытиями профессора Бешана, которые считал краеугольным камнем клеточной физиологии. В 1865 г. в «Мессагер ду Миди» он опубликовал статью, уделив в ней особое внимание профессорскому объяснению ферментации как процесса питания клеток. Подтвердив до известной степени клеточную доктрину Вирхова, эта концепция вызвала сенсацию в Германии, поскольку она показала, что теория немецкого ученого была лишь частично верной.

Вероятно, это был звездный час Бешана. Осознавая, что великое открытие, к которому он вновь обратился, могло впервые в истории медицины дать объяснение процессам жизни и смерти, он также был счастлив, получив преданного и усердного помощника, который разделил с ним его работу. Одновременно с этим, небольшая группа учеников с энтузиазмом вызвалась помогать в исследованиях своего великого Учителя. Однако на небосклоне Бешана уже вырисовывалось небольшое облачко, пока еще неразличимое, но грозившее разрастись и затмить собой весь горизонт. Франция была в беде: вся шелковая промышленность страны оказалась под угрозой из-за таинственных заболеваний тутовых шелкопрядов. По собственной инициативе и без какой-либо материальной поддержки, Бешан сразу же взялся за решение этой проблемы, не догадываясь, что это приведет его к прямой конфронтации с официально назначенным лицом, и вместо благодарности за найденную разгадку проблемы, Бешан заработает лишь нескончаемую ненависть и зависть баловня судьбы – Луи Пастера.

Глава 9. Заболевания тутовых шелкопрядов

Глава 10. Лабораторные эксперименты

Когда Бешан и Пастер впервые обратились к исследованию ферментации, представления о живой материи, как мы уже знаем, были очень туманными. Ей были придуманы величественные названия «протоплазма» и «бластема», но знали о ней еще слишком мало, и считалось, что все альбуминоиды одинаковые. Вирхов попытался упорядочить эти представления, объявив, что единицей всех животных и растительных форм жизни является клетка тела, а Генле продвинулся значительно дальше, утверждая, что клетки и сами построены из мельчайших атомов – молекулярных гранул, различимых внутри них. Шванн учил, что атмосфера наполнена бесконечно малыми живыми организмами. Затем на историческую сцену выходят Бешан и Пастер, но, в отличие от Пастера, который поначалу является сторонником теории спонтанного происхождения ферментов, Бешан к тому времени уже имеет неопровержимое доказательство воздушного происхождения дрожжей и других организмов. Наконец, Пастер, переубежденный ясной теорией Бешана, воодушевляется идеей атмосферных микробов и во время выступления перед модной аудиторией целиком присваивает себе открытие их роли. В действительности же, он еще настолько далек от понимания вопроса, что вскоре отрицает паразитарное происхождение заболевания пебрина, вызванного исключительно паразитами. С другой стороны, его представления о живой материи тоже не слишком далеко ушли от устаревших взглядов, согласно которым живой организм это не более чем химический аппарат. Он считал, что в живом организме не было ничего по-настоящему живого, и удивительные функции организма ничего не говорили Пастеру о существовании внутренних агентов, живущих независимой жизнью.

Конечно, в оправдание Пастера можно сказать, что он и не должен был разбираться в организме. Он никогда не учился ни медицине, ни физиологии, ни биологии и не считал себя натуралистом – он был химиком. Но и в этой выбранной им области науки ему недоставало остроты ума. Когда он получал степень бакалавра, экзаменатор приложил к его диплому записку о том, что Пастер лишь «посредственно успевал по химии». Чужие идеи он тоже не слишком быстро схватывал: довольно много времени ушло у него на то, чтобы понять правоту Бешана, когда тот разобрался в причинах пебрины. Зато ему было не занимать житейской мудрости, и если ему везло, он не упускал своих возможностей. При этом, судя по всему, он был не прочь поживиться и за чужой счет, даже если это шло в ущерб прогрессу науки, и можно лишь сожалеть о подобном применении удивительного упорства и потрясающей энергии, свойственных Пастеру.

В то время как знания Пастера о живой материи все еще ограничивались фактом существования атмосферных микроорганизмов, профессор Бешан не переставал экспериментировать. Подарком судьбы для него стало сотрудничество с профессором Эстором – квалифицированным ученым, имевшим полноценное образование и опыт. Это были два трудолюбивых ученых, которые ежедневно в упорной работе тренировали свой ум, и многие их идеи были выношены во время клинических исследований. Бешан был настолько увлечен своими исследованиями, что его открытия рождались так же естественно и неизбежно, как музыка Бетховена, картины Рафаэля или романы Диккенса. Увы, жалким контрастом этому стали современные ученые, которые отошли от практики и сидят в лабораториях с целью делать открытия. В большинстве своем это посредственные умы, неспособные родить какую-либо идею. Все, что они могут – это следовать общепринятым теориям, а их так называемые открытия являются всего лишь бесконечным нагромождением ошибок. Дайте ученому практическую работу и тогда, если он обладает даром проницательности, практика принесет ему озарение, как день приносит свет, приходя на смену ночи. Освобождение от догм и поддержка оригинальных идей – вот чего остро не хватает сейчас.

Мышление общества движется со скоростью улитки, и естественно, главной проблемой микрозимной доктрины стало то, что она намного опережала современные научные концепции того периода. И все же Бешан прежде всего заложил основу цитологии, которая еще и сегодня считается новой наукой.

Вслед за удивительным открытием мельчайших организмов в меле, агентов ферментации, Бешан приступил к тщательному исследованию клеточных «молекулярных гранул», которые он связал с «маленькими тельцами» мела и известняка. Тогда никто не принимал всерьез туманные объяснения Генле о гранулах, считавшихся в основном просто бесформенными и ничего не значащими частицами. Призвав на помощь микроскоп и поляриметр и предприняв бесчисленное количество опытов (главным образом на организованном материале дрожжей), профессор Бешан обнаружил, что содержащиеся в дрожжах гранулы являются провоцирующими агентами ферментации, и присвоил им емкое название «микрозимы». Такие же точно гранулы он обнаружил во всех животных и растительных клетках и тканях и во всех органических веществах – даже тех, которые внешне не были организованными, например, в молоке, доказав, что они служат там причиной химических изменений, приводящих к сворачиванию молока. Он обнаруживал изобилие микрозимов везде: в здоровых тканях, где их было несчетное число, и в больных тканях, где они присутствовали в сочетании с разнообразными видами бактерий. Одним из его постулатов стал вывод о том, что каждая микрозима является молекулярной гранулой, но не каждая молекулярная гранула является микрозимой[129]. Те, что были микрозимами, обладали структурой и были способны вызывать ферментацию. Одним словом, ему стало ясно, что именно они, а не клетка, являются первичными анатомическими элементами.

Не в его привычке было позволять своему воображению опережать эксперименты, и он обязательно откладывал вопрос, чтобы дождаться фактов, которые дадут ответ на него. Из наблюдений в сотрудничестве с профессором Эстором следовало не только то, что молекулярные гранулы (микрозимы, анатомические элементы) живут автономно, нераздельно соединяя в себе жизнь и организованность, но и то, что именно эти мириады маленьких жизней делают живыми все клетки и ткани, и что все организмы – от одноклеточной древней простейшей амебы до человека в его сложном многообразии – являются формами объединений этих мельчайших живых существ.

Вот как современные учебники обобщают учение Бешана:

Только подобное открытие могло внести ясность в запутанный вопрос спонтанного зарождения. Поверхностные исследователи, к которым мы вынуждены причислить и Пастера, продолжали придерживаться мнения, что ферментация могла быть вызвана только микробами воздуха. В то же время, Пастер был вынужден признать, что в его собственном эксперименте мясо, защищенное от контактов с атмосферным воздухом, все равно портилось. Другие экспериментаторы настаивали на том, что атмосферные организмы не могут быть причастны к этим изменениям.

Бешан, первым понявший ферментативную роль агентов воздушного происхождения, теперь смог в полном соответствии с собственной теорией объяснить, что ферментация может происходить и без них, поскольку все организмы изобилуют мельчайшими живыми существами, способными производить ферменты. Парящих в воздухе микробов он считал такими же точно существами, но вышедшими из животных и растений, которые они сначала построили, а впоследствии покинули, высвободившись в результате разложения, то есть того, что мы называем смертью. Два профессора из Монпелье начали совместные поиски и исследования этих чудесных процессов жизни.

Рискуя наскучить повторениями, мы все же должны вспомнить последовательность предыдущих открытий Бешана. Во-первых, он продемонстрировал, что атмосфера наполнена мельчайшими живыми организмами, способными вызывать ферментацию в любой подходящей среде, с которой им довелось столкнуться, а химические изменения в среде происходят под воздействием производимого ими фермента, который можно сравнить с желудочным соком. Во-вторых, он обнаружил в обычном меле, а затем в известняке мельчайшие организмы, способные приводить к ферментативным изменениям, и показал, что они имеют отношение к бесконечно малым гранулам, наблюдаемым в клетках и тканях растений и животных. Он доказал, что эти гранулы, которые он назвал микрозимами, – независимые особи, и заявил, что они являются предшественниками клеток, строителями телесных форм и поистине неуничтожимыми анатомическими элементами. В-третьих, он выдвинул идею о том, что находящиеся в воздухе организмы, так называемые атмосферные микробы, и есть те же самые микрозимы или их эволюционировавшие формы, высвобожденные в процессе разложения из своих растительных или животных обиталищ, и что «маленькие тельца» в известняке и меле это выжившие останки различных форм живого прошлых эпох. В-четвертых, он утверждал, что современные микрозимы постоянно развиваются в низшие типы живых организмов, которые мы называем бактериями.

В общих чертах мы уже изучили строгие эксперименты, на основе которых формировались убеждения Бешана о ферментативной роли микроорганизмов воздушного происхождения и микроорганизмов, обнаруженных в меле. Давайте проследим за несколькими из его многочисленных экспериментов, позволивших ему сделать также и некоторые другие выводы. Он работал столь много, а его наблюдения были такими плодотворными, что в рамках этой книги мы можем коснуться только малой их части, и просто невозможно выстроить в строгом хронологическом порядке все эксперименты, формировавшие его взгляды.

На самой ранней стадии своих исследований он вместе с профессором Эстором доказал, что воздух не имеет никакого отношения к появлению бактерий в тканях. В дальнейшем эти исследователи установили независимую жизнеспособность микрозимов некоторых тканей, желез и т. д., показав, что эти мельчайшие гранулы действуют как организованные ферменты и могут развиться в бактерии, пройдя определенные промежуточные стадии, которым они дали описание и которых многие авторитетные ученые принимали за другие виды.

Как мы знаем, Бешан открыл, что главной причиной всех изменений являются «маленькие тельца» мела, которые обладали способностью превращать сахарозу, разжижать крахмал и прочим образом подтверждали свою функцию агентов ферментации. Бешан обнаружил их в геологических слоях, которым геологи приписывали возраст не менее одиннадцати миллионов лет, и он задавался вопросом, действительно ли «маленькие тельца», названные им микрозима крете (microzyma cretæ), могли быть выжившими останками фауны и флоры столь далеких эпох. Не имея в своем распоряжении столетий для проверки предположения, он решил тогда же, в реальном времени убедиться, что останется от тела, погребенного со всеми предосторожностями. Он знал, что захороненное обычным образом тело вскоре превращается в прах, если оно не забальзамировано или не содержится при очень низких температурах, когда замедленное разложение объясняется спящим состоянием врожденных гранул (микрозимов) внутри него.

Для этого эксперимента в начале 1868 г. он поместил тушку котенка на ложе из слоя специально приготовленной углекислой извести с добавлением креозота, а сверху засыпал значительно более толстым слоем. Все это он поместил в стеклянную емкость, закрытую сверху несколькими слоями бумаги так, чтобы воздух в банке все время обновлялся, а пыль или микроорганизмы не могли попасть туда. В таком виде это было оставлено на полке в лаборатории Бешана до конца 1874 г. Затем верхний слой углекислой извести был снят, и оказалось, что он без остатка растворяется в соляной кислоте. Несколькими сантиметрами ниже были обнаружены лишь фрагменты скелета и высушенных тканей. Не было ни малейшего запаха, и углекислая известь не обесцветилась. Этот искусственный мел был таким же белым, как и обычный, и помимо кристаллов арагонита, обнаруженных в осевшей углекислой извести и неотличимых от нее, под микроскопом были обнаружены сверкающие «молекулы», такие же, как и в меле Санса (старинный французский город. – Прим. перев.). Одна часть этой углекислой извести была затем помещена в крахмал с креозотом, а другая в подслащенную воду с креозотом. В обоих случаях произошла ферментация как с обычным мелом, только более активно. Микрозимов не оказалось во внешних слоях углекислой извести, но в тех местах, которые прилегали к телу котенка, они кишели тысячами на каждом микроскопическом участке. После фильтрации через шелковый фильтр Бешан подверг углекислую известь действию разбавленной соляной кислоты, и таким образом смог изолировать микрозимы, которые можно было различить в микроскоп.

По окончании этого эксперимента, длившегося более шести с половиной лет, «с неистощимым терпением гения» Бешан приступает к повторному, который длится семь лет. Предвосхищая возможные возражения, что тело котенка могло подвергнуться нападению атмосферных микробов, оставшихся в его шерсти или кишечнике, или попавших в легкие при дыхании, Бешан повторяет свой первый эксперимент, но с уже более строгими мерами предосторожности.

На этот раз, параллельно с захоронением целой тушки котенка, он проводит эксперимент с печенью котенка, и еще один – с сердцем, легкими и почками. Эти внутренние органы сразу же были погружены в карболовую кислоту, как только их извлекли из убитого животного. Эксперименту, начатому в июне месяце 1875 года в климатических условиях Монпелье, в конце августа 1876 г. пришлось переехать в Лилль, где он и был завершен в августе 1882 г.

Благодаря умеренному климату Лилля, сильно отличающемуся от почти субтропического большую часть года климата Монпелье, разрушение тела происходило значительно медленнее, чем в предыдущем эксперименте. И все же на участках углекислой извести вблизи останков (как в случае с целой тушкой котенка, так и в двух других экспериментах с отдельными внутренними органами) микрозимы были в изобилии, а наряду с ними были обнаружены и полностью сформировавшиеся бактерии. Кроме того, мел был насыщен органическим веществом, окрасившим его в желтовато-коричневый цвет, но при этом запах совершенно отсутствовал.

В этих двух экспериментах Бешан нашел подтверждение своим выводам, которые он уже сделал ранее на основе многих других наблюдений. Во-первых, они укрепили его во мнении, что «маленькие тельца», микрозимы природного мела, это живые останки растительных и животных форм, элементарными строительными частицами которых они были в прошлые эпохи. Эксперименты показали, что после смерти органа его клетки исчезают, но на их месте остаются мириады молекулярных гранул, иначе говоря микрозимов. Это было замечательным доказательством бессмертия маленьких строителей живого. Сохранение жизни в условиях, исключающих любое проникновение извне в течение длительных периодов, также подтверждало их независимую жизнеспособность. Известно, что длительное воздержание от пищи возможно даже в животном мире у представителей видов, впадающих в зимнюю спячку. А натуралисты описывают множество примеров среди мельчайших организмов: в частности, это обитатели водоемов, которые могут голодать в течение неопределенно долгих периодов времени, лишенные воды (их естественной среды обитания), а также споры папоротника, которые тоже, как известно, могут сохранять живучесть в дремлющем состоянии в течение многих лет. Таким образом, микрозимы, заключенные внутри организма животного или растения или высвободившиеся в результате распада растительных или животных форм жизни, по утверждению Бешана, оказались способны сохранять жизнеспособность в дремлющем состоянии в течение периодов, превышающих саму историю человечества. Тем не менее, не исключено, что различные микрозимы обладают неодинаковой степенью жизнеспособности, поскольку Бешан, как будет видно из дальнейшего, обнаружил различия между микрозимами разных особей и разных органов.

Помимо открытия того, что элементарные частицы клеток могут жить неопределенное время после распада построенных ими растительных или животных организмов, Бешан считал, что получил убедительные свидетельства их способности развиваться в низшие виды жизни, известные нам как бактерии. Откуда иначе им было взяться в эксперименте с захороненными внутренними органами? Даже если в случае с тушкой котенка атмосферные микробы не были полностью исключены, то в опыте с захоронением отдельных внутренних органов были применены исчерпывающие меры для предупреждения их попадания. Тем не менее, Бешан обнаружил, что микрозимы отдельных внутренностей, также как и микрозимы целой тушки, развились в микрозимные объединения – цепочки в виде четок из микрозимов, и, в конце концов, в мельчайшие бактерии, среди которых была и bacterium capitatum (бактерия головчатая), появившаяся в центре большого куска мяса.

Тогда Бешан понял, как ошибались сначала великий натуралист Кювье, а вслед за ним и Пастер, утверждая, что «любая часть чего бы то ни было, отделенная от основной массы животного, тем самым попадает в разряд мертвых и вследствие этого претерпевает существенные изменения». Исследования Бешана показали, что отдельные части тела в определенной степени продолжают вести независимую жизнь – теория, которой придерживаются некоторые современные экспериментаторы, не имеющие, однако, в отличие от Бешана, объяснения этому.

Из этих экспериментов профессору стало ясно, почему бактерии обнаруживаются в земле, где есть захоронения, в унавоженных землях, а также вокруг гниющей растительности. Согласно его теории, бактерии не являются специально созданными организмами, таинственным образом появляющимися в атмосфере: это эволюционировавшие формы микрозимов, построивших клетки растений и животных. После смерти организма в процессе питания бактерий происходит разложение этих клеток – другими словами, разрушение растения или животного, что ведет к возвращению к формам, близким к микрозимным. Тем самым Бешан учил, что каждое живое существо начинается с микрозимов и «каждое живое существо распадается на микрозимы»[130]. Этот второй его постулат, как он считал, объясняет исчезновение бактерий в первом эксперименте: так же, как микрозимы могут развиться в бактерии, так и бактерии, согласно его учению, в обратном процессе распадаются на исходные простые микрозимы. Бешан считал, что именно это произошло в первом эксперименте, когда разложение тушки котенка было значительно более полным, нежели во втором эксперименте, когда умеренный климат Лилля удлинил процесс разложения.

Нет сомнений, что неутомимый ученый извлек много уроков из этих двух экспериментов[131].

1. Микрозимы являются единственными неуничтожимыми элементами организма, остающимися после его смерти, и из них формируются бактерии.

2. В организмах всех живых существ, включая организм человека, в определенных местах и в определенное время вырабатывается спирт, уксусная кислота и другие соединения, являющиеся продуктами обычной жизнедеятельности организованных ферментов, и нет никакой другой причины появления этих веществ, кроме нормальных микрозимов организма. Присутствие в тканях спирта, уксусной кислоты и др. открывает еще одну (помимо процессов окисления) причину снижения содержания сахара и глюкогенных веществ в организме, а также тех веществ, которые Дюма называл дыхательной пищей клеток.

3. Без какого-либо постороннего вмешательства, за исключением подходящей температуры, ферментация должна происходить в отдельно взятых внутренних органах, извлеченных из животного, таких как яйцо, молоко, печень, мышцы и моча, а в случае с растениями – в проросшем семени или во фрукте, который дозревает после того, как его сорвали с дерева, и т. д. После смерти самыми первыми из ферментативных веществ в органах исчезают глюкоза, глюкогенные вещества и некоторые другие соединения – так называемые углеводороды, то есть дыхательная пища клеток. Вновь получаемые соединения – такие же, как и те, что вырабатываются в процессе спиртового, молочного и масляного брожения в лабораторных условиях. В живом организме это спирт, уксусная кислота, молочная кислота и т. д.

4. Получено еще одно доказательство того, что внутри организма причина разрушений после смерти та же, что и при жизни, а именно – микрозимы, способные эволюционировать в бактерии.

5. И до, и после превращения в бактерии микрозимы атакуют альбуминоидные или студенистые вещества только после расщепления веществ, называемых углеводами.

6. Микрозимы и бактерии, вызвав вышеупомянутые изменения, не погибают в замкнутом пространстве без доступа кислорода, а просто переходят в состояние покоя. То же самое происходит и с пивными дрожжами в среде, состоящей из выработанных этими дрожжами продуктов разложения сахара.

7. Лишь при определенных условиях (в частности, в присутствии кислорода), как было в эксперименте с котенком, погребенным в углекислой извести, и других экспериментах, эти же микрозимы и бактерии производят определенные разрушения тканей растений или животных, расщепляя их на угольную кислоту, воду, азот и простые азотные соединения, или даже азотную кислоту и другие нитраты!

8. Неизбежное разрушение органического вещества не оставлено на произвол чужеродных этому организму факторов, и когда все исчезает, то бактерии, а затем и образовавшиеся из них микрозимы остаются единственным свидетельством существования того, что когда-то было живым организмом. Эти микрозимы, являющиеся для нас останками или остатками некоей жизни, все еще обладают той специфической активностью, которой они обладали в течение жизни разрушенного существа. По этой причине микрозимы и бактерии, оставшиеся от тела котенка, не были идентичны тем, что остались от печени, сердца, легких или почек.

Профессор продолжал:

Было бы неправильным считать, что Бешан получил столь многочисленные знания всего из двух серий своих наблюдений. Начиная с Сигнального эксперимента, он никогда не прекращал напряженную работу над микрозимами. Совместно с профессором Эстором он провел множество опытов над внутренними органами, извлеченными из абортированных зародышей, время от времени попадавшими в их распоряжение. Эти опыты вновь убедительно подтверждали бактериальную эволюцию из обычных внутренних частиц, поскольку бактерии присутствовали во внутренностях, а в окружающей их жидкости (обычным способом приготовленной питательной среде) их вообще не было. Оба ученых работали, не жалея себя. В рамках этой книги мы можем лишь поверхностно коснуться малой части их продолжительных и разнообразных экспериментов, таких как, например, опыты с яйцами: не довольствуясь только куриными, они раздобывали страусиные яйца, у которых скорлупа значительно прочнее, и подвергали их бесчисленным испытаниям. Из этих опытов были получены доказательства постепенной эволюции объединенных микрозимов мужской спермы и женской яйцеклетки в органы и ткани пернатого существа в оплодотворенном яйце. Ученые наблюдали, как прекращалось развитие в тех яйцах, которые трясли или портили, а также наблюдали, как содержимое тухлого яйца замещалось цепочками объединившихся микрозимов и кишащими бактериями.

В процессе работы Бешан и Эстор подвергали собственные эксперименты всевозможным проверкам, иногда допуская, а иногда полностью исключая воздух. К их исследованиям с энтузиазмом присоединились некоторые из учеников профессора Бешана. Среди них был и Ле Рик де Монши, помогавший Бешану в исследованиях с шелкопрядами. В работе, озаглавленной «Заметки о молекулярных гранулах различного происхождения»[132], этот упорный студент продемонстрировал, что вибрирующие гранулы – это организмы, которые подобно ферментам активно воздействуют на определенные вещества, находящиеся в контакте с ними в их естественной среде обитания.

Тем временем, его великий учитель высылал одну за другой свои записки в Академию наук. Именно Бешан положил начало изучению микроорганизмов – микрозимов и бактерий – в слюне и слизи носоглотки, а также других полостей. Выделения организма подтверждали его теорию. В записках «О природе и функциях микрозимов печени» он вместе с Эстором утверждал следующее:

Какая великолепная концепция организма! Ни хозяйка, ни государство не могут процветать, если их подопечные не выполняют разнообразные функции. Точно так же наши организмы и организмы животных и растений регулируются их многочисленными работниками, и в случае отказа какого-либо из них нарушается равновесие всего организма. Бешан продемонстрировал, что, как и в государстве, где жители специализируются на разнообразных видах деятельности, существуют различия между микрозимами разных органов – микрозимами поджелудочной железы, микрозимами печени, почек и т. д. и т. п. Можно возразить, что различить столь микроскопические организмы слишком сложно. В ответ на это лучше всего процитировать великолепного экспериментатора.

И вновь он повторяет:

Он также показал, что у каждого вида ткани и у каждого животного свои микрозимы. Микрозимы, обнаруженные в крови человека, отличаются от тех, что находятся в крови животных.

Эти исследования привлекли к себе столь серьезное внимание, что в 1868 г. ректор Гленар пригласил профессора Бешана выступить со специальной лекцией на медицинском факультете в Лионе. Воспользовавшись случаем, великий ученый рассказал об экспериментах с микрозимами печени, проведенных совместно с профессором Эстором, а также о роли, которую микроскопические организмы полости рта играют в образовании слюнной диастазы и усвоении крахмалов – работа, которую он предпринял в сотрудничестве с профессором Эстором и господином Сан-Пьером. Он также уделил внимание микрозимам в коровьем и сифилитическом гное.

Это были счастливое время в Монпелье, когда впереди сияла звезда надежды, и жизнерадостность, столь свойственная его темпераменту, переполняла Бешана. Его благородное лицо и большие глаза идеалиста светились энтузиазмом во время чтения лекции перед юной аудиторией Лиона. Ни слова не было сказано о себе – о том, что он сделал или надеялся сделать. Хвастовство и насмешки были в равной степени чужды ему, он был целиком поглощен загадками Природы, творениями жизни и смерти. Разыгравшееся воображение студентов было переполнено чудесами, о которых они впервые узнали и которые настолько опережали все, что они слышали до сих пор, что полный смысл услышанного скорее всего ускользнул от них, и едва ли они понимали, какой величины гений без тени самовосхваления скромно читал перед ними свою лекцию.

Как быстро развивалась его теория! Что за чудесное время было для великого учителя, когда неустанно, день за днем, а часто и ночами напролет он работал над раскрытием загадок Природы, и бок о бок с ним на протяжении целого ряда лет работал его преданный соратник – профессор Эстор.

Со свойственным ему великодушием, столь чуждым, к сожалению, Пастеру, он добавлял:

Едва ли можно представить себе те чувства, которые испытывали эти исследователи, проникнув в тайны жизни глубже, чем это удавалось кому-либо до них, и находя примеры и доказательства тому, что еще столетие назад предчувствовал великий Лавуазье. Поскольку оба они были врачами, их работа не ограничивалась до известной степени искусственными лабораторными экспериментами. Клиническая практика была для них постоянным источником нового опыта, и самые надежные из их экспериментов были выполнены величайшим из экспериментаторов – самой Природой!

Глава 11. Природные эксперименты

Мы вкратце описали историю напряженных лабораторных трудов Бешана, но сам он настаивал бы в первую очередь на огромном значении тех экспериментов, которые проводит сама Природа. Их изучению он уделял постоянное внимание. При любой возможности он старался побывать в больничных стенах и досконально изучал каждый случай. Он внимательно следил за медицинской практикой профессора Эстора и работой многих других врачей, с которыми был связан в Монпелье.

Киста, которую потребовалось удалить из печени пациента, послужила прекрасным доказательством теории бактериальной эволюции, поскольку в ней были обнаружены микрозимы на всех стадиях развития: отдельные, объединенные, удлиненные, и в небольшом количестве – полноценные бактерии. Д-р Лионвиль, один из медиков и ученик Бешана, проявил большой интерес к этому случаю и наглядно продемонстрировал, что в состав опухоли входят микрозимы, и что они преобразуются в бактерии.

С величайшим терпением и усердием профессор Бешан вместе с коллегами продолжал медицинские исследования, обнаруживая микрозимы во всех здоровых тканях, а в сочетании с разнообразными видами бактерий микрозимы обнаруживались в тканях, находящихся на разных стадиях заболеваний. Чередуя клинические исследования с лабораторными, профессор провел множество экспериментов, доказывающих, что появление бактерий не вызвано вторжением извне, но объем этих экспериментов не позволяет перечислить их в рамках этой книги.

Однажды произошел случай, который внес замечательный вклад в исследования. В больницу медицинского факультета Университета Монпелье привезли пациента, пострадавшего в результате сильнейшего удара по локтю. У него был сложный осколочный перелом сустава предплечья. Локтевой сустав почти полностью обнажился. Единственным выходом была ампутация, которую и провели спустя семь или восемь часов после инцидента. Ампутированную часть руки сразу же принесли в лабораторию д-ра Эстора, где тот вместе с Бешаном исследовал ее. Поверхность предплечья была сухая и черная. Перед операцией была установлена полная нечувствительность конечности. Все признаки гангрены были налицо. В сильный микроскоп были видны микрозимы, объединенные в цепочки, но бактерий там не было – они были еще только в процессе формирования. Изменения, которые повлекло за собой повреждение, происходили слишком стремительно, и бактерии не успели развиться. Это было настолько убедительным опровержением бактериальной причины омертвления, что профессор Эстор сразу же воскликнул: «Бактерии не могут быть причиной гангрены: они – ее следствие!»

В этом заключалось главное отличие микрозимной теории от ее микробной версии, распространению которой способствовали Пастер и его последователи. Скорее всего, Пастеру недоставало понимания базовых принципов живой материи. Он приравнивал организм к бочке пива или фляге[137] вина и считал его набором инертных химических соединений. Естественно, что и после смерти организма Пастер не видел в нем ничего живого, и, соответственно, появление неопровержимых признаков жизни он мог отнести лишь за счет инвазии атмосферных микроорганизмов, в существование которых поверил, благодаря объяснению Бешана. Но значительно больше времени у него ушло на понимание природы их происхождения из клеток и тканей растительных и животных форм жизни, хотя, в конце концов, он даже предпринял безуспешную попытку выдать эту идею Бешана за свою.

Тем временем Бешан и Эстор продолжали свои непрекращающиеся клинические наблюдения и, в частности, провели отдельное исследование развития микрозимов при легочном туберкулезе. То, что они наблюдали в своей медицинской практике, испытывалось и перепроверялось ими в лаборатории. С величайшей тщательностью, присущей настоящим ученым, они провели в том числе огромное число опытов для подтверждения теории развития бактерий из микрозимов, а также того факта, что их вторжение извне (главным образом, из атмосферы) не объясняет их появления во внутренних органах.

Однако наилучшее доказательство внутреннего бактериального развития без вмешательства посторонних атмосферных микробов профессор Бешан получил в результате случайного природного эксперимента в мире растений.

Как мы уже упоминали, бóльшую часть года климат Монпелье был почти субтропический, и среди растений, населяющих его, можно было встретить много теплолюбивых представителей, включая экзотические кактусы с жесткой поверхностью и грозными колючками. Но зимой 1867/68 гг. установилась очень холодная погода, и кактусам пришлось близко познакомиться с неизвестными им доселе сильными морозами[138]. В один из таких холодных зимних дней на глаза Бешану, от внимания которого не могло ускользнуть ничто важное, попался эхинокактус, один из самых крупных и крепких кактусов, замерзший на полметра от своей внушительной высоты. Когда пришла оттепель, профессор сорвал этот кактус для изучения. Поверхность растения была такой толстой и твердой, что осталась абсолютно неповрежденной, несмотря на обморожение. Эпидермис был прочным, словно ничего не случилось, и его плотные ткани защищали внутренности от любого внешнего вторжения (за исключением межклеточного пространства, соединяющегося с воздухом через поры). Тем не менее, надрезав замерзший участок, профессор обнаружил внутри многочисленные бактерии. Среди них преобладали два вида, которым он дал название «bacterium termo» и «putridinis».

Бешану стало понятно, что Природа способна проводить замечательные опыты над своими творениями, и когда 25-го января опять грянули морозы, продолжавшиеся до конца месяца, он решил проверить свои предыдущие наблюдения. Удивительные растения Ботанического сада предоставили ему прекрасную возможность для этого, поскольку многие из них оказались обморожены.

Свои наблюдения он начал с кактуса опунции обыкновенной (Opuntia vulgaris). Кактус замерз лишь частично, и процарапав скальпелем его поверхность, профессор убедился, что она полностью сохранна. По его собственным словам, не образовалось ни малейшей трещинки, через которую мог бы проникнуть враг. И тем не менее, под кожей и в более глубоких слоях обмороженного участка притаились маленькие и очень активные бактерии, а вместе с ними не менее подвижные крупные бактерии длиной от 0,02 мм до 0,04 мм, хотя их было меньше. В обмороженных участках нормальные микрозимы полностью уступили место бактериям. С другой стороны, было примечательно, что в здоровых участках, не тронутых морозом, он обнаружил только клетки в идеальном состоянии и нормальные микрозимы.

Следующим он изучил растение, известное в ботанике как белокрыльник эфиопский (Calla ethiopica). Оно замерзло до самых корней и было настолько разрушено, что при малейшем касании могло рассыпаться в прах. Микроскопические исследования показали, что микрозимы там находились в процессе превращения в чрезвычайно маленькие подвижные бактерии. Кроме них наблюдались и большие бактерии размером от 0,02 мм до 0,05 мм. Параллельно Природа провела ценный контрольный эксперимент, поскольку в центре погибшего от морозов растения остался пучок молодых листьев, зеленых и здоровых, содержавших лишь нормальные микрозимы, что резко контрастировало с метаморфозами ближайшего окружения, которое мороз не пощадил.

Третьей иллюстрацией стала мексиканская агава (Mexican Agave). В незамерзшей части находились только нормальные микрозимы, а на потемневших и замерзших участках листьев было скопище очень подвижных микрозимов и кишели бактерии, напоминавшие bacterium termo, и в небольших количествах – бактерии размером от 0,01 до 0,03 мм.

У другого экземпляра мексиканской агавы на замерзших и потемневших участках листьев вообще не было микрозимов, а были только маленькие бактерии и некоторые более длинные разновидности размером от 0,008 мм до 0,02 мм. На здоровых участках микрозимы были нормальными, но по мере приближения к замерзшим частям появлялись микрозимы изменившихся форм и размеров.

Пятым примером стал дурман пахучий (Datura suaveolens), кончики веток которого замерзли. Под эпидермисом и в глубине клубились bacterium termo, немного меньше было bacterium volutans и немного больше бактерий размером от 0,03 мм до 0,04 мм. Также были длинные игольчатые веретенообразные кристаллы размером от 0,05 до 0,10 мм – они были неподвижны, и их не было на здоровых участках. Замерзшие и сморщившиеся участки, тем не менее, оставались зелеными.

На основе этих и многих других наблюдений Бешан убедился, что микрозимы растительного мира хорошо приспособлены для превращения в бактерии. Но он никогда не делал скоропалительных выводов и старался максимально удостовериться в том, что никакое проникновение организмов извне не могло стать причиной появления этих бактерий.

Год спустя эхинокактус рукаринский (Echinocactus rucarinus) стал любопытным примером отсутствия бактерий там, куда им не составляло никакого труда проникнуть[139]. Это лишний раз доказывало справедливость его теории о том, что проблемы с питанием или изменения во внешней среде наподобие заморозков могут привести к естественному видоизменению собственных внутренних микрозимов.

Однажды он зашел в оранжерею Ботанического сада в Монпелье и заметил эхинокактус внешне очень похожий на тот, что ему довелось изучать год назад – вероятно, растение тоже было обморожено. Он расспросил садовника, и тот объяснил, что корни кактуса сгнили из-за чрезмерного полива. Для упорного исследователя Природы это вновь послужило предметом тщательного изучения (можно не сомневаться: профессор Бешан не упустил бы такую возможность). Твердая и толстая кожа растения казалась целой, но на ее поверхности образовалась плесень, состоявшая из крупных клеток грибка с уже развитой грибницей. Однако при надсекании в разрезе не оказалось бактерий, а были только микрозимы, хотя для инвазии были созданы все условия: плесень на поверхности и гнилые корни растения.

Безусловно, в каждом рассмотренном случае профессор не останавливался только на микроскопических исследованиях: проводя химические тесты, он обнаружил, что в среднем клеточный сок здорового кактуса имел кислую реакцию, в то время как сок замороженных клеток имел слабую щелочную реакцию. Однако изменения в каждом из растений были различными, и в своих записках, посвященных этому вопросу, он указывал, что степень развития бактерий напрямую связана со степенью щелочной реакции среды. Он добавлял:

Он считал, что одни микрозимы превращаются в бактерии только в нейтральной или слегка щелочной среде, а другие, тем не менее, могут развиваться в нормальной кислой среде.

Как мы помним, Бешан первым наглядно доказал способность микроорганизмов воздушного происхождения размножаться в подходящей среде. Он прекрасно понимал, какую важную роль играют атмосферные микробы, и, естественно, ему было любопытно узнать, какое влияние окажет их намеренное введение туда, где они столкнутся с микрозимами, которых он считал живыми строителями, формирующими организмы животных и растений. Для этого он инокулировал растения бактериями и внимательно изучил результаты такого чужеродного вторжения. Постепенно приходя к выводам в ходе Сигнального эксперимента в 1857 г., он наблюдал, как росли и множились в подслащенных растворах вторгавшиеся извне микроорганизмы. Но теперь внутри растений они сталкивались с такими же полноценными живыми организмами, какими были сами. После прививки отчетливо наблюдался рост кишащих бактерий, но у Бешана были причины считать, что они не были порождены чужеродными микроорганизмами. Он пришел к убеждению, что вторжение извне потревожило собственные микрозимы, и что размножающиеся бактерии, которое он наблюдал внутри растений, были, по его собственным словам «аномальным развитием постоянно находящихся внутри нормальных микроорганизмов»[141].

Эксперименты, которые провела Природа в Ботаническом саду Монпелье, оказали огромное влияние на учение профессора Бешана о патологии. Они удержали его от поспешных выводов наподобие тех, которые сформулировал Пастер, представлявший себе ткани и жидкости животных и растений как просто инертную химическую среду[142] сродни подслащенным растворам, в которых Бешан впервые продемонстрировал роль атмосферных микроорганизмов.

Ботанические наблюдения Бешана были очень кстати, поскольку тема бактерий стала привлекать к себе все больше внимания. В начале 1868 года Бешан посвящает отдельное исследование помороженным растениям. В том же году, но позже, 19 октября, в возрасте всего 45 лет Пастера настигает несчастье – его разбивает сильный паралич, вызванный, по его словам, «чрезмерным напряжением» в ходе работы над заболеваниями шелкопрядов. Но перед тем знаменитый химик, как мы знаем, сделал все возможное для возвеличивания роли воздушных микробов, как он их называл, и для присвоения себе заслуги этого открытия. Учеников и поклонников Пастера вполне удовлетворяли его ограниченные идеи о микроорганизмах, и в шестидесятые годы один из них, Давэн, фактически положил начало тому, что сейчас известно как микробная теория заболеваний.

Вот как это случилось. Заболевание под названием карбункул или сибирская язва, позднее более известное как антракс, периодически опустошало стада рогатого скота и овечьи отары во Франции и других местах Европы. В 1838 г. француз по фамилии Делафон обратил внимание на частички в форме палочек в крови зараженных животных, это позднее подтвердили также Давэн и другие. Теория о том, что особые микроорганизмы могут вызывать болезнь, была уже раньше выдвинута Кирхнером, Линнеем, Распаем и др. И Давэн, познакомившись с теорией Пастера о том, что каждый вид ферментации вызывается особым воздушным микробом, предположил, что маленькие палочкообразные организмы, которых он назвал бактеридиями, могут быть паразитическими инвазивными микроорганизмами в организмах животных и вызывать сибирскую язву, то есть антракс. Давэн, а также все остальные, кто пытался исследовать этот вопрос, столкнулись с противоречивыми выводами в ходе своих экспериментов. Позднее, в 1878 году, на помощь им пришел немецкий доктор Роберт Кох, который культивировал бактеридии и обнаружил образование спор среди них. И вот, наконец, за дело берется Пастер и провозглашает со свойственным ему пристрастием к догмам:

Обобщения всегда были опасны в мире противоречий, но, как справедливо говорится, «нет такого ложного учения, которое не содержало бы крупицы истины». Процитировав это мудрое изречение, Бешан продолжает:

Таким образом, по мнению Бешана, это и было той самой крупицей истины в микробной теории, ослепившей столь многих и заслонившей собой ошибки этой теории. Он объясняет, что недостаток понимания вызван недостаточными знаниями:

Да, к большому сожалению великого учителя из Монпелье, глубокие знания, понимание науки цитологии (которая, по словам профессора Минхена, до сих пор, в двадцатом веке, находится в очень запущенном состоянии[146]) требовали и, судя по всему, все еще требуют глубокого осмысления идей ее основоположника, а также более загадочных и более сложных, чем принято считать, патологических процессов. Природа проводила опыты, которые каждый мог изучать с помощью микроскопа, но лишь немногие были достаточно квалифицированы, чтобы копнуть глубже обманчивой поверхности. Лишь немногие обладали достаточными знаниями, чтобы понять открытия Бешана во всей их сложности, хотя он с самого начала предупреждал мир о двух заблуждениях. Еще в 1869 г. он писал:

Великий ученый, однажды уже доказавший открытием причин пебрины свое знание истинных обстоятельств развития паразитического заболевания, несомненно лучше других мог разобраться в экспериментах Природы, при которых нормальные процессы приходят в состояние хаоса и в организме воцаряется анархия. Но бóльшая часть человечества, ничего не зная об элементарных частицах клеток, восхищалась грубой, но понятной теорией заболеваний, проигнорировав основополагающее учение профессора Антуана Бешана. И теперь мы должны обратиться к попыткам Пастера присвоить себе это учение.

Глава 12. Неудавшийся плагиат

Глава 13. Микрозимы в целом

Успех, выпавший на долю Пастера, был столь велик, что на своем пути он почти не встречал сопротивления современников. Неудивительно, что его враждебность к Бешану возросла, когда тот решил оградить свои теории о клетке и формирующих ее элементах от любых попыток плагиата. Но раз Пастеру не суждено было выдать умело замаскированную микрозимную доктрину за свою, то тем хуже было для микрозимов и всего, что с ними связано. Положение, которого достиг знаменитый химик, позволяло ему с легкостью подавить любое научное развитие, грозившее затмить его собственные достижения, и обстоятельства вновь сыграли на руку удачливому Пастеру.

Наступил момент, когда профессору Бешану пришлось оставить занимаемую им влиятельную должность в Монпелье, в надежде принести пользу своей стране. Его молодой одаренный сын Жозеф, оказавшийся прекрасным помощником в исследованиях, последовал его примеру. Вся семья, за исключением старшей дочери, вышедшей замуж в 1872 г. за г-на Гассера, переехала в Лилль, и в жизни великого ученого наступили мрачные времена. Он лишился той благословенной независимости, которую надеялся упрочить переездом на север Франции. В результате постоянного вмешательства духовного руководства нового учебного заведения, Бешан буквально разрывался на части между работой и проблемами, и это стало благоприятным моментом для подрыва его авторитета в парижской Академии наук, где усилиями Пастера само слово «микрозима» стало почти анафемой.

Насколько же иным должно было видеться будущее профессору Бешану! Во время работы над завершением беспримерного и всеобъемлющего объяснения процессов жизни, болезни и распада, у Бешана неожиданно появились несведущие в науке соперники в лице прелатов, чья ограниченность не позволяла разглядеть в его взглядах ничего, кроме материализма и отсутствия веры. Будь у них достаточно проницательности, они увидели бы, что его теории лучше любых католических догм опровергают атеизм, который в ту эпоху часто отождествляли с наукой. Поверхностные знания вели к непониманию глубоких идей фундаментального учения Бешана, которому прелаты и ректоры Лилля в своем самодовольном невежестве не придали значения, а в искусстве дипломатии Бешан намного уступал Пастеру. Ухищрения были неприемлемы для него. Он не мог притворяться, что невежды знали о секретах мироздания больше него, и не делал попыток уступить фанатичным церковникам, поскольку это слишком походило бы на языческое преклонение. Он не умел приспосабливаться, и под влиянием удивительных творений Создателя в мыслях Бешана сложился образ, настолько же далекий от антропоморфических представлений священнослужителей, как Бог Израиля от топорных идолов филистимлян.

Трудности возникали на каждом шагу, но профессор продолжал упорно работать над выводами из многочисленных экспериментов, которые начал в Монпелье и продолжил в Лилле, несмотря на чинимые препятствия. Чем глубже он погружался в микрозимную доктрину, тем яснее видел ответы на загадки современной науки.

Одним из ранних достижений Бешана было тщательное исследование альбуминоидов, которое привело его к открытию их многовариантности. Везде, в каждой из бесчисленных живых особей профессор со своими соратниками вместо сходства обнаруживал многочисленные различия, которым не было числа. Эти различия подтверждались строгими химическими тестами, в которых Бешану, судя по всему, не было равных среди современников. Ученые обнаружили, что альбуминоиды отличаются не только от особи к особи, но и от органа к органу одного и того же организма. Они выявили, что разнообразие особей и органов обусловлено как отличием их микрозимов, так и несходством альбуминоидов. Например, они показали, что белок куриного яйца состоит из сложных белков, и описали способ, которым их можно отделить друг от друга, в то время как из яичного желтка они выделили специфические микрозимы. Возглавлял эти исследования д-р Жозеф Бешан, сын профессора и выдающийся ученый. В результате тщательного анализа разнообразнейших видов яиц он установил, что ни один из белков яичного белка или желтка не повторяет в точности белки яиц других особей. Яснее чем когда-либо он показал ошибочность теории о всеединстве материи. Из его работы стал очевиден тот факт, что даже с точки зрения химии организм по своему белковому составу и цитологическим элементам является тем, кем он был еще в яйце, из которого вышел. Считалось, что белки в составе секретов были аналогичны белкам крови. Жозеф Бешан не только установил, что это не так, но и показал, что среди белков, выделенных им, ни один не обладал тем же составом, что и сыворотка. Он выявил, что существует определенная причинно-следственная связь между тканями, через которые проходят секреторные выделения, и природой белковых веществ этих секретов. Тем самым он опроверг ранние утверждения Моля и Хаксли по этому вопросу и теорию Клода Бернара о единой протоплазме. Он и его отец привели множество примеров изначального различия среди видов. В частности, они обнаружили, что микроорганизмы полости рта (то есть микрозимы, бактерии, эпителиальные клетки и т. д.) человека, собаки, быка, свиньи по форме схожи друг с другом, и тем не менее их химические функции сильно отличаются. Жозеф Бешан установил, что даже в пределах одной железы одного и того же животного микрозимы изменяются в зависимости от возраста и условий. Бешан-отец продемонстрировал сходство структуры поджелудочной и околоушной желез и различие выделяемых ими секретов, и нашел, что секреты околоушных желез человека, лошади и собаки отличаются друг от друга. Великий учитель объяснял, что именно благодаря функциональным различиям микрозимов некоторых физиологических центров родственных видов животных каждому животному свойственны особые заболевания, и эти заболевания не передаются от одного вида к другому, а часто даже от одной особи к другой в пределах одного вида. Детский возраст, зрелый возраст, старость, пол – все оказывает влияние на восприимчивость к заболеваниям.

Исследователи из Монпелье пролили яркий свет на природу инфекций и иммунитета, неизменно встающего на пути всех видов инфекционных заболеваний, несмотря на кажущуюся незащищенность организма. Возможно, мир был бы свободен от распространения и прививания болезнетворной материи, если бы последовал фундаментальным теориям Бешана вместо незрелой и модной микробной теории, которая, как выясняется, была основана на искаженной полуправде из учения Бешана.

Еще одно свое исследование молодой Бешан посвятил наблюдению за микрозимами плода в утробе и в органах тела после рождения, где в результате трудоемких экспериментов выявил их многочисленные различия на разных стадиях. Он установил, что их воздействие зависит от органа – плаценты, печени и т. д, а также от возраста, сравнив, в частности, действие микрозимов плода с их действием во взрослом организме и доказав, что никакие внешние микроорганизмы не могут повлиять на такие перемены. Он помогал своему отцу в исследовании трупов, и оба Бешана придерживались того мнения, что функцию разложения выполняют собственные микрозимы организма без помощи чужеродных «микробов». Они учили, что несмотря на окончание жизни самого существа, мельчайшие микроорганизмы, построившие его клетки, продолжают процветать и в процессе своей жизнедеятельности разрушают обиталище, строителями которого они являлись. В 1880 г., будучи столь же неутомимым ученым, как и отец, Жозеф Бешан продемонстрировал присутствие спирта в тканях вскоре после смерти и его исчезновение в процессе дальнейшего разложения, когда, по мнению ученого, он разрушался уже во время последующей ферментации, вызванной теми же микрозимами, что произвели этот спирт на первоначальной стадии. Тем самым он дал объяснение длительной жизнеспособности микроорганизмов, которые до определенного времени делали живым ставшее теперь бездвижным тело или остов, и установил, что «ничто не предназначено для смерти, все предназначено для жизни», если процитировать лаконичное определение Антуана Бешана.

Будущее микрозимной доктрины могло стать совершенно иным, если бы судьба пощадила профессора Эстора и Жозефа Бешана и не прервала их жизни в расцвете сил. Но слепое провидение жестоко обошлось с великим ученым. Его патриотической работе помешал фанатизм, его научные открытия подмяла под себя чужая зависть, его соратников сразила смерть, не пощадившая ни жену, ни младшую дочь, украденную у него священниками. И наконец, он возвращается одиноким в Париж, чтобы увидеть, как его главный гонитель возведен в идолы общества, а его собственный гений почти забыт. Подобные обстоятельства способны сломить даже мужественную натуру, но сила духа неудержимо влекла Бешана навстречу будущему. Его великолепное здоровье и жизнестойкость помогали ему и побуждали продолжать исследования. Его работоспособность не ослабевала с возрастом, и Бешан не переставал исследовать загадки процессов жизни. Вплоть до 1896 г. он публиковал статьи о молоке, его химическом составе, спонтанных превращениях и метаморфозах во время приготовления. Он не только продолжал придерживаться своей ранней теории о присущих молоку независимых микрозимах, но и установил характерные особенности человеческого, коровьего и других видов молока. Он отрицал общепринятое мнение о молоке как об эмульсии и наряду с Дюма считал молочные глобулы пузырьками по типу клетки, то есть снабженными оболочкой, которая предохраняет их от растворения в молочной среде, а в сливках является причиной сгущения.

На восемьдесят пятом году жизни полную труда и преследований карьеру Бешана венчает публикация работы о крови, в которой он применил свои знания о микрозимах для решения ее загадок, в частности, свертывания. В этой связи лучше всего процитировать резюме д-ра Герберта Сноу в «Нью Эйдж» от 1 мая 1915 г.:

Эти слова в полной мере относятся и ко всей микрозимной теории Бешана, которую в отношении патологии из его работ можно суммировать следующим образом:

Микрозимы – это то, что изначально наделено жизнью внутри организованного существа, и то, в чем сохраняется жизнь после смерти всего организма или удаленной из него части.

Таким образом, микрозимы являются базовыми элементами жизни всего существа и могут превратиться в патологические при изменении их функций, тем самым став отправным пунктом заболевания.

Только то, что организовано и наделено жизнью, может быть восприимчиво к болезням.

Болезнь зарождается из нас и в нас.

Микрозимы могут эволюционировать в бактерии внутри организма, который при этом не обязательно становится больным.

В больном организме изменение функций микрозимов может привести к патологическому развитию бактерий. Морфологически идентичные, нормальные и патологические микрозимы могут отличаться функционально, что невозможно определить с помощью микроскопа.

Патологические микрозимы обнаруживаются в воздухе, земле, воде и испражнениях или останках организмов, которым они принадлежали.

Болезнетворные микробы не могут быть первичными в воздухе, которым мы дышим, в еде, которую мы едим, в воде, которую мы пьем, поскольку болезнетворные микроорганизмы, микроорганизмы, антинаучно названные «зародышами» (англ. germ – зародыш, микроб. – прим. перев.), но не являющиеся в действительности ни спорами, ни яйцеклетками, происходят только из больного организма.

Любая патологическая микрозима первоначально принадлежала организму, то есть некоему телу, чье состояние здоровья было низведено до состояния болезни под влиянием различных причин, определивших функциональные изменения микрозимов какого-то определенного жизненного органа.

Таким образом, микроорганизмы, известные как «болезнетворные микробы», это в действительности либо микрозимы, либо их эволюционировавшие бактериальные формы, находящиеся в больном организме или вышедшие из него.

Микрозимы первоначально существуют в клетках больного организма и становятся болезнетворными в самой клетке.

Болезнетворные микрозимы следует различать по той группе клеток и тканей, к которой они принадлежат, а не по тому заболеванию, с которым они ассоциируются. Микрозимы, принадлежащие двум родственным видам животных, не должны быть и не являются похожими.

Микрозимы определенного заболевания скорее всего принадлежат одной определенной группе клеток, а микрозимы двух разных видов животных невосприимчивы к одинаковым заболеваниям.

Таковы в целом положения, формирующие основу теории Бешана о патологии. Нет необходимости говорить, что у него не было непроверенных теорий – каждая основывалась на точных экспериментах и наблюдениях. Несмотря на то, что медицинская школа придерживается пастеровских догм, многие ученые умы то и дело своими независимыми исследованиями невольно подтверждают те или иные фрагменты учения Бешана. В этой связи можно процитировать свидетельство перед Королевской комиссией по вивисекции д-ра Гренвилля Бантока, чья репутация не нуждается в пояснениях:

Д-р Банток приводит несколько примеров и продолжает:

Приведя множество примеров ошибочных диагнозов, к которым привела уверенность в бактериальной причине, он цитирует:

Кроме того, он сказал:

Можно также процитировать слова знаменитого пионера сестринского дела Флоренс Найтингейл:

Она говорила также:

Таким было ее учение, основанное на обширном личном опыте, на мнениях, которые становятся понятными в свете микрозимной доктрины Бешана и таким образом подтверждают ее в ежедневных уроках Природы. Патологическим возбудителям пора уступить место патологическим условиям, наступающим вследствие плохой наследственности, плохого воздуха, плохой еды, порочной жизни и т. д., и если наши предки были здоровы, наша окружающая среда гигиенична, наши привычки чистоплотны, то наше физическое состояние полностью зависит от нас, к счастью или к несчастью, находясь целиком в нашей власти. От нас, а не от внешнего врага, зависит, будут ли элементарные частицы нашего организма, микрозимы, продолжать спокойное существование в здоровых условиях или перейдут в патологическое состояние из-за перемен в своем ближайшем окружении, оказывая вредное ферментативное воздействие и навлекая прочие беды на наш организм. Так, сначала наши недостатки отражаются на микрозимах, приводя их к патологическим изменениям, а затем испортившиеся микрозимы отыгрываются на нас.

В ответ на сказанное мисс Найтингейл возражают, что она была всего лишь медсестрой, а потому не может быть авторитетом в медицине. Как ни странно, такие возражения звучат из уст преданных поклонников Дженнера, купившего свой медицинский диплом за 15 гиней, и Пастера, которому удалось с перевесом всего в один голос оказаться в числе независимых членов Академии медицины! Давайте обратимся к мнению двух квалифицированных медиков и посмотрим, как они отнеслись ко взглядам великой сестры милосердия. В восемнадцатой главе[177] своей книги «Удивительный век» («Wonderful Century») знаменитый ученый, профессор Альфред Рассел Уоллес цитирует медицинского статистика д-ра Фарра и величайшего эпидимиолога д-ра Чарльза Крейтона:

Интересен тот факт, что замещение патологических условий, отмеченное Флоренс Найтингейл в тесноте больничных палат по мере ухудшения условий, в точности подтверждает исторические свидетельства, на которые указывал д-р Чарльз Крейтон. Эту эволюцию, или регресс, как в данном случае, болезнетворных условий объясняет микрозимная доктрина Бешана, которая учит, что от состояния анатомических элементарных частиц, называемых микросомами или микрозимами, построителями клеток тела, зависит наше здоровье и все остальное, а патологическое изменение их функций может привести нас к болезнетворному состоянию, меняющемуся по мере изменения этих функций, зависящих от окружающих условий, будь то антисанитария или отсутствие гигиены.

Если микрозимная доктрина тем самым проливает свет на загадки контагиозных заболеваний, то уж тем более она проливает его и на загадки наследственности, которой современная конвенциональная медицина уделяет чересчур много внимания. Увековечивая жизнь, которую родители передают ребенку, микрозимы несут с собой хорошие и плохие родительские характерные черты, которые могут находиться в дремлющем состоянии на протяжении поколений и проявиться в соответствии с теми микрозимами, чье влияние преобладает, таким образом объясняя законы наследственности Менделя. Аномальный рост болезненного состояния, очевидным примером которого является рак, тоже служит подтверждением доктрины Бешана: от состояния микрозимов зависит состояние как всего организма, так и любой его части.

В отличие от существующей системы лечения фантома в виде возбудителя заболевания и попыток подавить его с помощью всевозможных инъекций, научная методика, основанная на принципах Бешана, состоит в том, чтобы лечить пациента, изучая его индивидуальные особенности. Ведь эти особенности зависят от анатомических элементов человека, микрозимов, которые, согласно Бешану, строят его тело, сохраняют его в здоровьи, разрушают в болезни, и наконец, со смертью всего организма (с посторонней помощью и без таковой) уничтожают свое бывшее жилище, высвобождаясь при этом для дальнейшего автономного существования в земле, воздухе или воде, в которых окажутся. Любая патология, которая может заключаться в них или в их эволюционировавших бактериальных формах, быстро выветривается на свежем воздухе. Поскольку микрозимы разных животных, растений или их органов (легких, почек или толстой кишки – чего угодно) все разные, то различными будут и развивающиеся из них бактерии, и это объясняет повсеместное существование бесчисленных форм известных бактерий. Подобно тому, как Великобритания, Соединенные Штаты Америки и Франция состоят из бесчисленного количества разнообразных жителей, организм растения или животного является объединением живых элементов; подобно тому, как работа бессчетного числа жителей формирует жизнедеятельность нации, жизнедеятельность каждого существа создается активностью микрозимов.

Ах, каким мог бы быть наш взгляд на жизнь и болезни, не помешай зависть соперника распространению теории Бешана!

И теперь мы обратимся к некоторым современным взглядам, подтверждающим его учение.

Глава 14. Современные подтверждения теории Бешана

Заявив, что Бешан заложил основы цитологии – науки о жизни клетки, мы хотели бы теперь привести примеры современных теорий, подтверждающих его ранние выводы. С этой целью лучше всего процитировать слова профессора Э. А. Минчина, магистра (M.A.), почетного д-ра философии (Ph.D.), члена Королевского общества (F.R.S.), сказанные им в Манчестере в 1915 г. в президентском обращении к зоологической секции Британской Ассоциации развития науки.

Мы знаем, что еще в шестидесятых годах девятнадцатого века Бешан опроверг теорию Вирхова о клетке, как анатомической единице.

Послушаем, что же сказал профессор Минчин по этому поводу в 1915 г.:

Так, более чем через полвека, мы видим экспертное мнение, подтверждающее учения Бешана.

Во время совместной работы профессор Бешан и профессор Эстор были поражены видом гранул, микрозимов, объединявшихся в клетки и развивавшихся в нитевидные формы. Нет сомнений, что уже тогда, много лет назад, они наблюдали различные стадии сложных последовательных изменений, известных теперь как кариокинез или митоз, и происходящих во время деления клеточного ядра, при котором вещество ядра родительской клетки делится поровну на два новых ядра.

Этот главный во время деления клетки процесс является способом, при помощи которого клетки размножаются для построения сложных структур – организмов всех живых видов. В соответствии с самыми современными представлениями, этот процесс осуществляют гранулы, объединения которых известны как хроматиновые нити. Название «хроматин» было дано их веществу из-за более глубокого оттенка цвета, который они принимали во время окрашивания для изучения их под микроскопом. Метод окрашивания во многом помогает работе современных исследователей, хотя порой и искажает ее. Но эти способы были практически неизвестны в середине прошлого века и, выходит, Бешан намного опережал свое поколение в методах микроскопического исследования хитросплетений жизни клетки и наблюдения явлений, еще не замеченных его современниками. Его аксиома о том, что клетки строятся мельчайшими живыми гранулами, остается в силе и сегодня, более полувека спустя, несмотря на различия в терминологии. Что касается используемых сегодня названий, то естественно, их количество и разнообразие способно полностью запутать вопрос, и вызывает сожаление тот факт, что универсальный термин Бешана «микрозима» не получил широкого распространения. О приоритете Бешана в определении роли гранул и о последовавшей путанице в терминологии свидетельствуют слова Ненцкого, швейцарского профессора медицинской химии в Берне:

Подтверждая наличие молекулярных гранул поджелудочной железы, Ненцкий продолжал:

Вот как выглядят в хронологическом порядке знаменитые названия микроскопических мельчайших точек, присутствующих в веществе клетки: «молекулярные гранулы», «микрозимы», «микросомы» или «хроматиновые гранулы».

Как бы их ни называли, именно их имел в виду Бешан, когда писал: «Клетка – это собрание маленьких существ, имеющих независимую жизнь, особую историю происхождения»[179].

Профессор Минчин в своем президентском послании, не отдавая должного Бешану, тем не менее, вторит его словам:

Это в точности повторяет учение Бешана, который, более того, установил, что микрозимы ответственны за наследственность. Согласно ему, растение или животное является тем, кем оно есть, благодаря его микрозимам. Они связывают между собой царства животных и растений. Внешне одинаковые, именно они, тем не менее, делают вещество одного живого организма отличающимся от вещества другого. Именно благодаря микрозимам желудь превращается в дуб, а куриное яйцо в цыпленка; от микрозимов зависит, на кого будет похож ребенок, на мать или отца. И вновь мы видим современное подтверждение этому в теории о том, что секрет наследственности заключается в хроматине.

А вот как мнение Бешана подтверждается в высказывании профессора Макбрайда:

Возможно, что из-за отсутствия современных приборов профессор Бешан не придавал большого значения клеточному ядру в своей клеточной доктрине. Но даже в этом случае профессор Минчин подтверждает его мнение, приписывая наибольшее влияние тому, что мы с одинаковым успехом можем называть микрозимными, гранулярными или хроматиновыми единицами.

Давайте обратимся к ранним выводам Бешана, изложенным в его «Théorie du Microzyma»:

Теперь давайте сравним это с современными высказываниями профессора Минчина:

Можно возразить, что подтверждая мнение профессора Бешана в отношении индивидуальности и бессмертия мельчайших клеточных гранул, профессор Минчин, тем не менее, не дает никакого подтверждения их превращения в вибрионы или, выражаясь более привычным термином, в бактерии.

И при этом наш современный профессор без колебаний применяет эту теорию к первобытным эпохам из области гипотез о ранних стадиях развития, рисуя развитие форм жизни из самых первых живых существ, «мельчайших, возможно сверхмикроскопических хроматиновых частиц».

Более того:

В этом заключается подтверждение теории развития бактерий из хроматиновых или микрозимных гранул, получившее дальнейшую поддержку в следующих словах:

Любопытно сравнить готовность специалиста поверить в первобытную эволюцию, относящуюся к области чистых предположений, и его пренебрежение экспериментальными доказательствами бактериального развития, имеющимися у Бешана. В этой связи можно процитировать мнение Бешана:

Но нельзя считать, что микрозимы превращаются в бактерии без какого-либо перехода: напротив, есть много промежуточных форм между микрозимами и бактериями. Необходимо иметь в виду, что среда имеет огромное влияние на разнообразие форм, появляющихся в процессе эволюции из микрозимов, и существует бесконечное число видов, которые различаются по своим функциям; наконец, в соответствии с природой среды, микрозимы вместо бактерий могут породить клетки, настоящие клеточные микроскопические растения и плесень[182].

В качестве возражения ссылаются на то, что современные исследования не подтверждают следующее заявление Бешана:

Но следует помнить, что другие утверждения Бешана, активно оспариваемые, впоследствии нашли свое подтверждение. Возьмем, к примеру, его заявление о том, что бактерии могут менять форму: палочковидные переходят в сфероидные и т. д. Пастер отрицал это. Тем не менее, годы спустя, ученый из института его имени подтвердил заявление Бешана.

Широкую огласку в свое время получила на страницах лондонских газет публикация, озаглавленная «Важное открытие французской женщины-ученого». Вот краткое описание, которое дала газета «Дэйли ньюс» от 8 апреля 1914 г.:

Таким образом, еще одно утверждение Бешана получило современное доказательство. Более того, заявление, что он наблюдал, как эволюция микрозимов приводит к образованию примитивных организмов, в настоящее время подтверждено его учеником, признанным французским ученым Галиппом. По нашей просьбе краткое описание его работы любезно дал Э. Дж. Шеппард, цитолог, который ранее провел ряд исследований совместно с покойным профессором Минчином и который сам хорошо знаком и согласен со многим из учения Бешана.

В журнале «Вэксинэйшн инкваерер» от 1 декабря 1920 г. опубликована подборка Александра Поля из отчетов Французской Академии наук[185] по результатам других наблюдений В. Галиппа за живыми микрозимами и их превращением в бациллы. Вот как Поль цитирует последнего:

Поль ссылается на еще один доклад Галиппа в Академию наук «Живые микроорганизмы в бумаге: их устойчивость к воздействию тепла и времени»[186]. В нем современный ученый рассуждает о культивируемых элементах, обнаруживаемых в любой бумаге, даже в древних китайских манускриптах и египетском папирусе, полном подвижных микроорганизмов.

Далее Поль цитирует Галиппа, изложившего вкратце свое исследование цветов:

И наконец, Поль обращается к открытию Галиппом микрозимов в янтаре, комментируя это так:

Выводы Бешана получили поддержку д-ра Дж. Э. Гудфеллоу, который на стр. 27 своего буклета «Руки прочь от нашего молока» (сентябрь 1934 г.) пишет:

Оказывается, что многие, кто по всей вероятности никогда не слышал о Бешане, медленно и трудно двигаются в направлении его теорий. Для примера можно процитировать отрывок со стр. 64 интересной и прогрессивной книги Х. П. Ньюсхолма, магистра, доктора медицины, члена Королевской коллегии врачей (F.R.C.P.), заслуженного доктора здравоохранения (D.P.H.), главы Департамента здравоохранения г. Бирмингема «Здоровье, болезнь и интеграция» (Health, Disease and Integration):

В заключение можно сказать, что мы имеем не только современные подтверждения взглядов Бешана, но и многочисленные свидетельства того, что его объяснение жизни клеток и микроорганизмов будет тепло принято незаинтересованными, непредвзятыми исследователями. В частности, можно процитировать работу д-ра медицины Генри Линдлара «Философия естественной терапии», опубликованную в 1918 г.

Нельзя не осознавать, что и другие ученые, аналогично д-ру Линдлару, принявшему микрозимную доктрину Бешана в качестве объяснения патогенных и прочих загадок, будут приходить к подобному признанию, и данному вопросу предстоит значительный прогресс, поскольку круг желающих ознакомиться с эпохальными открытиями Бешана постоянно растет.

Копии выступлений 2 февраля 1944 г. в палате лордов содержат чрезвычайно любопытные слова признания его учению, сказанные лордом Геддесом в ответ на запрос от имени лорда Тевиота о том, будет ли Королевская комиссия, назначенная расследовать темпы рождаемости и тенденции развития населения, изучать в рамках своих полномочий также и состояние почвы в связи со здоровьем человека, животных и растений.

Вспомним еще раз пророчество «Монитер саентифик» о том, что время вынесет справедливую оценку трудам Бешана и принесет им известность во всей их полноте. И в этой связи мы бы посоветовали всем исследователям обратиться непосредственно к книгам этого блестящего французского ученого, который даже в эпоху гигантов мысли предстает выдающимся гением девятнадцатого века!