Бешеная

Глава пятнадцатая Частная жизнь рыжего капитана

– Милицию вызывали? – спросила Даша, когда дверь открылась. – А то соседи жалуются – из-под вашей двери то и дело разгаданные исторические загадки ползут…

– На столе как раз лежит свеженькая, – Глеб помог ей снять пуховик и невольно поднял брови.

Даша, одергивая парадный китель, приняла загоревшийся взгляд, как должное, манерно поджала губы:

– Вот именно, сударь. Я имею склонность всегда выполнять свои обещания, даже опрометчивые, и если вам кто-то скажет, что под этим мундиром найдется еще что-то окромя меня, плюньте тому в братское чувырло. Р-руки! Не вверх, а прочь. Всему свое время. Мне прежде всего нужны те книги, сатанинская подборка…

– Да на столе все. Когда это я забывал?

– А что это у тебя вид взъерошенный? – Даша прошла в комнату и вопросительно оглянулась на друга жизни. – Ты меня ждал с трепетом сердца или машину времени собирал из старых утюгов?

Видеомагнитофон вовсю крутил пленку, горел красненький прямоугольник «REC», то бишь «запись». Подключен он был к другому, примостившемуся на стуле, на полкомнаты протянулись разнообразнейшие провода – однако телеэкран был залит мерцающей чернотой, лишь изредка оживлявшейся мельтешением белых зигзагов и хлопьев – этакий бешеный снегопад из наркотического сна.

– А чтоб его… – с сердцем сказал Глеб. – Воюю с «алмазовской» продукцией, как идиот. Ты садись, наливай себе, а я в последний раз попробую эту заразу одолеть…

Он присел на корточки перед стулом, принялся нажимать клавиши – очень похоже, наобум и наугад – подскочил ко второму видаку, проделал с ним те же манипуляции, то и дело косясь на экран. На экране не наблюдалось ровным счетом никаких изменений – чернота, временами ненадолго сменявшаяся психоделическим снегопадом – Глеба это злило еще больше, он явственно сатанел, пуще и пуще, ругаясь сквозь зубы и шипя, как перекипевший чайник.

Даша налила себе рюмочку, откинулась в кресле и дипломатично блуждала взглядом по книжным полкам – мужики терпеть не могут выставлять на публику свое поражение, а тут попахивало недвусмысленным поражением в борьбе с безмозглой техникой. Шаманский танец у аппаратуры продолжался еще минут пять, Глеб откровенно стервенел, налетел ногой на провод, едва не перевернув стол с безвинным «Самсунгом». И, наконец, вышел из борьбы, плюхнулся на диван, плеснул себе приличную дозу импортного зелья.

Мужики – как согласится любая женщина – не более чем здоровенные дети. А долг всякой женщины – утешить дитя.

– Шутки черта общеизвестны, – щегольнула Даша вычитанной где-то фразой. – Иногда эта техника как с цепи срывается… Отдохни, и опять попробуешь.

– Черта с два, – откликнулся Глеб, остывая. – Бесполезно, все равно не получится…

– А что за эксперимент?

– Да у матушки день рождения через две недели. Хотел ей записать «Загадку любви». Обожает маман эту тележвачку. Сначала пытался писать, когда «Алмаз» ее крутил в пятницу – не получилось с телевизора, хотя обычно все кабельное у меня отлично пишется. Я человек упрямый, сама знаешь, расстарался и достал на день через знакомых «алмазовскую» кассету, горяченькую, прямо со студии… И с нее не пишет, хоть ты тресни.

– А ты ничего не напутал? – осторожно спросила Даша. – Иногда в запарке пустячок какой-нибудь забудешь сделать…

– Что я, первый день замужем? – оскорбился он. – Или это у меня не старое хобби, еще с тех времен, когда вы за домашние сеансы сажали? Все правильно делаю, а она не переписывается. Режьте меня, но там стоит защита от перезаписи, и в мастерском исполнении. За бугром такие вещи в последнее время вошли в большую моду, это у нас продюсеры перед пиратами беззащитны, как детки среди волков…

– Да почему, и у нас техника вперед шагнула. Вела я одно дело, связанное с кассетами Илоны Давыдовой. Их тоже, оказывается, переписать нельзя, хоть они всего лишь аудио… вернее, переписать можно, но что-то важное теряется, эти самые шумы для подсознания.

– А здесь – вообще не пишет. Один «снежок». В эту кассету, авторитетно тебе говорю, вбухана уйма денег и инженерного таланта. В последнем номере «Видео-ревю» об этой технологии подробно писали, особо уточняли, что она экспериментальная и, как следствие, дорогущая. Вот не думал, что самому придется на такое чудо техники напороться…

– Мне тут намедни в уши залетело, что эти сериалы – дешевый ширпотреб…

– Может, и ширпотреб, – сказал он. – Даже наверняка. Но защита на кассете – ювелирной работы, последний писк электроники. В «Видеотехнолоджик дайджест» тоже писали…

– Мужчина, одержимый приступом хобби, – это что-то, – фыркнула Даша. – Милый, не нужно меня убивать техническими подробностями. Я как-никак два года в связисточках отслужила, и потому заранее верю, ибо вынесла стойкое убеждение – от электроники следует ожидать любой каверзы… Что же с матерью-то делать?

– Без подарка не останется. Куплю на Котовского что-нибудь аналогичное, а эту закодированную отнесу назад утречком и скажу, что я о них думаю.

– Ты что, из «Алмаза» кого-то знаешь?

– А, есть там один ходячий чан с алкоголем… Знаешь, о чем больше всего горюю? Подарили мне бутылочку настоящего шотландского, я ее и отдал, как дурак, за то, что он мне украдкой вынес кассету на сутки. Купил кота в мешке, называется. Сейчас бы и оприходовали «шотландца». – Он сердито покосился на невыключенную технику. – И видак второй специально одалживал, на такси пришлось везти, не в автобусе же с ним толкаться… И вообще, черт те чем эта кассета нафарширована, в стоп-кадре, если ее просматривать, надписи какие-то на экран вылезают.

– А помнишь, смотрели «Непристойное предложение»? Там же то и дело ползла надпись на аглицком – мол, каждый законопослушный гражданин, ежели узрит эту надпись при просмотре, обязан брякнуть в ФБР, потому что кассета пиратская…

– Помню. Там шло строкой.

– Реклама?

– Реклама у них тоже идет одной строкой, как везде. Бегущей. А здесь – тексты во весь экран. Причем на русском, что интересно. Но непонятно, что там возвещается, – даже стоп-кадр ухватить не успевает…

– Нет, точно, угрозы, – сказала Даша, лениво вытягивая ноги и завлекающе их скрещивая, – чтобы отвлекся малость. – Как в старину полагалось писать в конце книги. «Кто сию кассету злодейски и подпольно переписывать учнет, того лихоманки прошибут и уши отвалятся».

– Угрозы на экране держались бы долго, а эти загадочные письмена чересчур уж быстро проскакивают. А вообще вроде бы ты права. Реклама, похоже. Кажется, что-то продавать предлагают.

– Выключи ты все и провода убери, а то запнемся и своротим чужую технику…

Глеб отправился отсоединять путаницу проводов. Даша улыбнулась, глядя ему в спину, – вот так, мягко и ненавязчиво, конкретными бытовыми заданиями, мужиков и следует отвлекать от бесконечной болтовни о скучных хобби. Одернула мундир, под которым и в самом деле ничегошеньки не было – Усачев, конечно, поганец, однако в его затеях с эротическими маскарадами есть что-то, подходящее и тем, кто занимается любовью совершенно без участия денег: в крови, право слово, при мысли о предстоящем этакое электрическое искрение начинается, и даже робость некая присутствует, словно в первый раз…

Она хотела отвлечься, оглушить себя по полной программе, до сладкого бесчувствия души и тела. Не было особой усталости и особых неприятностей – начальство, вопреки ожиданиям, над душой не стояло, поторапливало в меру, чисто по обязанности. Потому что новых убийств, слава богу, так и не последовало. И все, полное впечатление, ждут от завтрашнего сатанинского фестиваля великих открытий и несказанных достижений следствия (циник Славка придерживается мнения, будто все это оттого, что начальство насмотрелось западных ужастиков, где в канун полнолуния монстр обязательно выползает под выстрел). Как бы там ни было, невычисленный убийца разгуливал по городу – а это заноза, и нешуточная, неизвестность тягостнее поражения…

И вдобавок обормот Веласкес, на коего Даша все же возлагала мизерные надежды, ухитрился вляпаться в типично богемные неприятности. Дурную весть принес под конец рабочего дня Косильщик, неутомимо отрабатывавший этот сомнительный след. Насколько удалось реконструировать события, живописец, должно быть, решив отметить свой удачный дебют в качестве художественного эксперта уголовки, продолжил загульчик с прежним усердием. И в скверике возле киоска, где обычно пополнял запасы «Белого орла», ввязался в дискуссию с мордобойным финалом. И дискуссия, и финал для скверика были делом обычным – оттуда чуть ли не каждый день увозили калеченых, а то и холодных.

Веласкесу, правда, повезло – в категорию холодных он не попал, но порванная пинками селезенка и разбитая об голову бутылка (увы, не пластиковая от «Белого орла», а тяжеленная стеклянная из-под портвейна) прописали его в «тыще» надолго. Косильщик ходил мрачный и подозревал в случившемся злонамеренные, запланированные происки неизвестного врага. Правда, он не мог даже гипотетически обосновать, кто и как успел в столь короткие сроки узнать о визите художника в угро и сути его показаний – и оттого злился еще больше. Даша в происки не верила – мигом разысканный тамошний участковый (из той кремниевой породы деятельных участковых, что сохранилась еще по градам и весям России вопреки расхожему мнению и вылитым на милицию ушатам журналистских помоев) поведал, что художника знает прекрасно и считает его чем-то вроде ужаса тамошних мест. Несказанное число раз уличал в циничном распитии спиртного прямо под помпезным памятником бывшему вождю мирового пролетариата (вождь стал бывшим, но место-то продолжало числиться общественным), трижды засекал среди участников разогнанных участковым драк в том самом скверике, делал массу замечаний за нарушение тишины после двадцати трех ноль-ноль – и так далее, и тому подобное. Участковый чуть ли не матерился и заверял: будь это слесарь или грузчик, сидеть бы ему давно за казенной проволокой, но с творческими людьми вечные заморочки: голые девицы, к ужасу соседей мелькающие на балконе, всегда оказываются натурщицами, вышедшими покурить в промежутке меж сотворением шедевра, а нахальное распитие спиртного под памятником бывшему вождю еще совсем недавно могло при ближайшем рассмотрении обернуться демократическим митингом против тоталитаризма и рецидивов имперского прошлого, и любой мент, опрометчиво сунувшийся пресекать, мог угодить во враги перестройки со всеми вытекающими отсюда последствиями… Суровый капитан в конце заявил: по его глубокому убеждению, работник кисти и резца наконец-то доигрался, и удивительно просто, что неприятности на свою голову заполучил так поздно…

После его яркой речи, изобиловавшей массой конкретных деталей и шокирующих наблюдений, Косильщик немного сник и вслух говорить о загадочных врагах перестал – но тут же попросил Дашиной санкции на деликатную разработку банкирши. Даша немного поразмыслила и санкцию дала, благо следствие явственно застопорилось, и следовало на всю катушку использовать приданные кадры, заняв их хотя бы видимостью дела – иначе, господи спаси, прослышав об их простое, тут же отнимут, желающих выпросить подкрепление немало…

Глеб тем временем смотал кольцом разнокалиберные шнуры и запихал в ящик стола. Облегченно вздохнул, плюхнулся на диван и потянулся к Даше, уставившись недвусмысленно. Она, засмеявшись – искрение в крови приятно и неуклонно нарастало, – ловким пируэтом из разряда «уход от нападающего на крайне ограниченном пространстве» тут же уклонилась от смыкавшихся объятий, мгновенно оказавшись на другом конце дивана – надо сказать, в исполненной дразнящей грации позе. Вытянула руку, заслоняясь ладонью:

– Э нет, гражданин, что вы сразу с руками… Завоюйте даму интеллектом, завесьте уши порезанными в лапшу высокими материями. Я и сняла-то вас, сударь, три месяца назад, почуяв за маской уличного повесы еще и интеллект…

– Да это ж я тебя снял!

– Это тебе так кажется, – сказала Даша убежденно. – У свидетеля в голове сплошь и рядом складывается впоследствии совершенно искаженная картина происшедшего… Что ты, детективы не читаешь?

– Но тогда, на остановке, я к тебе подошел, а не ты ко мне, милая…

– Все относительно, – сказала Даша. – Если я стояла, а ты перемещался в пространстве, это еще нисколечко не означает, что ты подошел и снял. Вполне может оказаться, что это ты стоял, а меня в пространстве несло… увлекая в мое магнитно-астральное поле на свою беду стоявших здесь же ловеласов… Гражданин, оставайтесь на месте! Перемещение в сторону сотрудника милиции считается нападением, к тому же, судя по вашей зверской физиономии, намерения у вас самые гнусные… – Даша откровенно дразнила его томными взглядами из-под порхающих ресниц, расчетливо выбранной позой с высоко сбившейся юбкой. После всех ее немилых лицедейств последнего времени, направленных на пользу дела, сущим блаженством было играть для собственного удовольствия. – Возможно, гражданин, я вам что-то невинное и позволю, но имейте же уважение к мундиру…

– Будет тебе уважение, – пообещал друг жизни, пожирая ее взором. – Куча уважения, по числу звездочек…

– Звучит заманчиво, – рассмеялась Даша. Вытянула ноги, положила голову ему на колени. – В самом деле, расскажи новую загадку. То бишь разгадку. Я серьезно, так с ними отдыхаю после милицейских заморочек. Благодать – все давно умерли, любые сроки давности прошли…

– Это пока полразгадки. Выяснял, могли ли тогдашние предки славян, тавроскифы, участвовать в Троянской войне.

– Они где жили?

– В Тавриде. То бишь в Крыму и в устье Днепра. Примерно там, где теперь Одесса.

– Ах, Одесса, жемчужина у моря… – пропела Даша. – Ну конечно, без одесситов ни одна хохма не обойдется, что им там говорить о Троянской войне? Так, Троя… Примерно представляю, где это, не такая уж я темная. Нынче это – в Турции. Слушай, что-то далековато от твоих тавроскифов получается. Неужели плавали в такую даль?

– Где царил Одиссей?

– Ну, это даже я знаю, – сказала Даша. – На Итаке.

– А где расположена Итака, ты представляешь?

– Не-а. То есть, конечно, в Греции… возле Греции, раз это остров.

– Итака располагается на той стороне Греции, что обращена не к Турции, а к Италии. То, что царь Итаки Одиссей участвовал в Троянской войне, тебя не удивляет? И то, что он туда плавал?

– На то он и древний грек, – сказала Даша. – Сел на корабль – и поплыл.

– Вот то-то и оно, – удовлетворенно сказал Глеб. – Участие в Троянской войне Одиссея никого не удивляет, потому что ему до Трои плыть было «близко», а вот скифам из Тавриды плыть невероятно «далеко». Так вот, когда будет желание, посмотри на карту, измерь расстояние шнурочком, вытяни по линеечке, прикинь в масштабе… И окажется, что от Итаки плыть до Трои как минимум в два раза дольше, чем от Тавриды. Не по времени, а по расстоянию – гораздо длиннее путь… Корабли у всех тогда были практически одинаковые, и у греков, и у тавров – по сути, небольшой челнок с парусом и десятком гребцов. И плавали тогда незамысловато – поблизости от берега, чтобы при первом приближении бури моментально причалить и вытянуть суденышко на сушу. Почти на таких же кораблях две тысячи лет спустя викинги добирались от Скандинавии до Сицилии, а русские – до Царьграда и той же Сицилии… Словом, тавры могли при хорошей погоде добраться до Трои в два раза быстрее Одиссея, которому пришлось тащиться вокруг всей Греции.

– У тебя, как и тогда, с Ричардом Львиное Сердце, все упирается в чистую теорию, – сказала Даша. – Что-то я не помню свидетельских показаний насчет участия славян в дебошах вокруг Трои… Я, конечно, как и в прошлый раз, подхожу с чисто полицейской точки зрения, но свидетельские показания – штука необходимая. Если Вася Кривой имел теоретическую возможность замочить старушку утюгом, это еще не означает, что он ее грохнул. Если наши славные предки могли доплыть до Трои, это еще не означает, что они туда плавали. Милый, я выражаюсь как заправский русофобствующий масон, но что тут поделаешь, если в составленных гражданином Гомером протоколах ни словечком не упоминаются тавроскифы? В общем, доведись мне вести это дело, о нападении тавроскифов на Трою, я бы его быстро прекратила за недоказанностью. Но если бы Гомер написал, что тавроскифы крушили стены Трои с помощью кувалды и загадочной чьей-то матери, я бы моментально поверила, что речь о наших славных предках идет, тут уж не ошибешься… Но должна тебе сказать, версия не лишена элегантности. С расстояниями у тебя вышло изящно… – Даша фыркнула. – А что до Одиссея… Я тебе никогда не рассказывала, отчего срезалась на первом же экзамене в университет? Как раз на Одиссее. Теперь-то мне кажется, что это было знамение судьбы, сигнал из будущего… Вытащила я билет насчет странствий Одиссея, но вместо того, чтобы изложить каноническую версию, стала доказывать, что Одиссей, выражаясь былым уголовным жаргоном, гнал грандиозную туфту. Что слонялся он двадцать лет по неизвестным морям и островам не из-за козней злых богов, а оттого, что просто-напросто боялся возвращаться в родные края…

– Почему?

– Ты не сопоставил? Он же, обормот, погубил все свои корабли, кроме одного, да и тот потом утонул при невыясненных обстоятельствах. Угробил всю дружину – или как там она в те времена называлась. Всех до одного. Вернись он сразу, ему за столь позорные итоги кампании моментально открутили бы голову, не глядя, что царь. Что это за царь, если он погубил все свое воинство и вернулся из похода один-одинешенек? А за двадцать лет можно было сочинить любую легенду, выучить наизусть и раскудрявить правдоподобными деталями. Богов в свидетели как-то не принято было вызывать даже в те времена. А вот большинство родственников тех, кого Одиссей бездарно погубил, за двадцать лет успели благополучно помереть, новое поколение выросло…

– Что-то в этом есть, – сказал Глеб. – Ежели вдумчиво прочитать «Илиаду», именно «Илиаду», Одиссей предстает изрядной сволочью, провокатором даже…

– Примерно так я и сказала. За ним еще с Троянской войны числилось немало гнуси. Только экзаменаторы обиделись за очернение светлого образа героя. И направила я стопы со спокойной совестью в милицейскую школу… Нет, это было предзнаменование. Философски глядя. Кстати, хочешь…

– Канэчно, хачу, дэвушка…

– Руки прочь… Хочешь, расскажу свежую хохму с философским подтекстом и уклоном? Сегодня слышала от участкового. Живет себе, поживает обычная шантарская семейка: она – преподаватель философии, он – прораб на стройке. Ну, столь разительное несовпадение профессий им как-то не мешало до определенного времени, жили себе и жили. Но в один прекрасный день ужалил прораба пролетавший Амур и ушел он к другой. А разлучница – тоже философ, мало того, кандидат философских наук, советской выпечки, правда. У прораба, судя по всему, была несколько патологическая тяга к философам в юбках… И он, будучи еще официально неразведенным, переселился к своей любушке. И жил с ней, воркуя, какое-то время. А у нее дочка-студентка, и, вы таки будете смеяться, господа, – не просто студентка, а третьекурсница философского факультета. Однажды в неурочный совершенно час мама-кандидат возвращается домой и находит свою дочушку в постели с прорабом – у него же необоримая страсть к философии, где тут вытерпеть…

– И мама начала бить сожителя Шопенгауэром по голове?

– Не забегай вперед, – сказала Даша. – То ли Шопенгауэром, то ли по шопенгауэру… Главное, дамочка, хоть и кандидат философии, к открывшемуся зрелищу отчего-то отнеслась отнюдь не философски. Вовсе даже наоборот. И, как ты правильно угадал, стала сожителя энергично критиковать – за материализм, переходящий в вульгарный эмпириокритицизм. На ту беду, надо ж такому случиться, в квартиру заявляется супруга прораба – официальная, согласно нерасторгнутому браку. И тут уж у них начинается подлинно философский диспут с применением всех доступных тяжелых предметов. Дамочка, которая кандидат, колошматит прораба, попадая временами по супруге, супруга колошматит разлучницу, попадая временами и по прорабу. Ему, сам понимаешь, приходится хуже всего меж двух огней, бабы хоть одетые, а прораб голышом… Уютнее всех студентке. Вот уж кто оказался подлинным философом из школы киников – девка лежит в постели, лицезреет диспут и хохочет, как гиена, то ли от веселья, то ли в истерике… Ну что ты ржешь? Тут плакать надо… Хочешь, я тебя доведу до слез предпоследней деталью? Дамочка-кандидат допрежь была супругой некоего инженера-строителя, он ее пару месяцев назад выставил за разврат, переходящий в «тенденцию, однако». А потом, как порой случается, заскучал и возжелал примирения, хотя и развелись уже, и хату разменяли… Идет мириться и прощать. Дверь открыта, он заваливает с тортом и бутылочкой, гордый собственным благородством, – и попадает в разгар диспута. А поскольку он перед историческим визитом еще и принял для храбрости, быстро проникается идеей и в конце концов начинает колошматить всех подряд, не отделяя философов от пролетария. Шум от диспута стоит на весь Академгородок, соседи вызывают «луноход». Влетает в квартиру наряд и стоит в полной растерянности – наши ребята всякое повидали, но тут совершенно непонятно, кого нужно выхватить из-под плюх, а кому побыстрее крутить руки как агрессору… Да, я не сказала про собаку… У дамочки-кандидата был жизнерадостный годовалый сенбернар. Песик никого не кусает, но он решил, что началась веселая игра, и бесится от всей собачьей души, носится по стенам и потолку… Ну не гогочи ты так, на пол меня сейчас сбросишь…

– Дашка, ну я не могу… Что, правда?

– Чистейшая. И про сенбернара тоже. Районщики чуть со смеху не сдохли…

– Убитые есть?

– Да нет, ни переломов, ни проломленных голов – все-таки интеллигенты, философы… Синяков у каждого с полдюжины, висят живописные лохмотья, волосы выдранные, прораба обе дамочки ухитрились исцарапать с ног до головы – сам-то он больше прикрывал мужское достояние, в его положении ручками не особенно и размахаешься… Сенбернар под шумок сожрал до крошечки инженеров торт, перебил все бутылки и цветной телевизор сшиб, хорошо еще, кинескоп не взорвался… Такие вот кровавые милицейские будни. Теперь усердно скрипят перья. Студентка уже совершеннолетняя, но мамаша все равно катает в суд бумагу, требует привлечь прораба за совращение, развращение и принуждение. Супруга пишет на разлучницу, выставляя ее первой развратницей города. Инженер пишет на супругу прораба – она ему сгоряча новенький импортный пиджак порвала и часы разбила. Студентка пишет, что не было ни принуждения, ни совращения, а было лишь добровольное согласие сторон. Один прораб оперу не пишет, ему грустно и тягомотно, пьет вторую неделю и заверяет, что непременно повесится. Обе бабы его выставили, кочует по дружкам. Академгородок ржет еще почище тебя, в суде заранее ужасаются…

– Дарья, сейчас лопну… – простонал Глеб.

– А вот этого не надо, – сказала вконец развеселившаяся Даша, перенасыщенная искорками до кончиков ушей и пальцев. – Лопнувший ты мне ни к чему…

Она налила себе еще коньячку, выпила, встала и прошлась по комнате дразнящей походкой манекенщицы, играя бедрами и ощущая во всем теле задорную легкость. Сердце просило веселых безобразий. Оглянулась – шторы были задернуты. Той же летящей походочкой подошла к магнитофону, сунула первую подвернувшуюся кассету. Грохнуло что-то задорное на импортном языке. Не было на свете никаких сексуальных маньяков, никто не таился в сумерках с тесаком наготове посреди миллионного города, и сатанистов не было, и проституток, все на свете было естественным и дозволенным…

– Гражданин, вы как относитесь к развратной западной выдумке под названием стриптиз? – спросила она, смеясь.

Глеб поднялся с дивана.

– Сидеть! – рявкнула Даша подлинно милицейским голосом. Встряхнула головой так, что волосы метнулись рыжим пламенем. Замерла в весьма прельстительной позе и взялась кончиками пальцев за верхнюю пуговицу кителя. – Нынче я гуляю, отзвенел звонок… Женщина я или кто? А потому – даешь раскованность…