Бешеные коровы

Когда ничего не болит

Ваш ребенок может сопровождать вас куда угодно, если вы будете относиться к этому спокойно и хорошо подготовитесь. Если вы организованны и уверены в себе, то совместное времяпрепровождение с ребенком может доставить вам много радости. Чем раньше вы начнете выносить его из дома, тем лучше.

Доктор Мириам Стоппард.

Новая книга по уходу за новорожденными.

1. Кормление

— Природа-мать — мелочная, злобная, двуличная сука! — бормотала Мэдлин, устраивая поудобнее гигантскую прокладку, подхватывая младенца и отправляясь в универмаг «Харродз» за черносливом для облегчения своих страданий от послеродового запора. Каждый шаг давался ей с трудом. — Настоящая Леди Макбет с автоматом Калашникова.

В зеркалах мраморного фойе этого чудо-универмага, выстроенного в форме замка с куполами и привлекавшего туристов так же сильно, как Мекка привлекает мусульман, Мэдди наткнулась на свое отражение. Пришелец с планеты Юк вернул ей изумленный взгляд. В цветастом комбинезончике, который она не помнила, как покупала, угадывались очертания ее расплывшегося тела.

«Не переживай, дорогуша, — обещали ей акушерки. — Как только родишь лялечку, твое тело сразу же подтянется до обычных размеров!»

Да, конечно! Разве что ко времени проведения конкурса на звание Мисс Остеопороз, Самое Эффектное Искривление Позвоночника.

Со дня родов прошел целый месяц, а живот все так же дрябло свисал. И еще у нее появились бедра. До беременности их никогда не было. Казалось, что к ней с обеих сторон пристегнули по коляске от мотоцикла, которые двигались вместе с ней, куда бы она ни пошла. Ей были нужны утягивающие колготки, только для всего тела. Ее надувшиеся груди болели так, что она не могла ходить против ветра. Правда, в данном случае глагол «ходить» мало отражал сущность ее способа передвижения. Словосочетание «передвигать ноги» гораздо лучше подходило для этой цели. Медсестры в отделении, где лежала Мэдди, велели всем молодым мамам кормить ребенка только одной грудью, меняя их при следующем кормлении. В результате Мэдди стала кривобокой и приобрела на плечах такие глубокие вмятины от бретелек лифчика, что их могло исправить только вмешательство пластического хирурга.

Мэдлин повернула налево и захромала через отдел косметики, как набивший седельные мозоли Джон Уэйн в каком-нибудь второсортном фильме. К вагинальному кровотечению, которое само по себе было уже достаточным испытанием, добавились «крылышки» гигиенической прокладки «Котекс», которые почему-то отклеились от белья и намертво прилепились к волоскам в промежности. С каждым шагом Мэдди проделывала себе радикальную депиляцию в зоне бикини. Такова жизнь! По крайней мере, эти ощущения отвлекали ее от ноющих шрамов после перинеотомии. В тот момент, когда хирург коснулся скальпелем ее промежности, из его уст вырвалось самое неприятное в этой ситуации слово: «Упс!» Теперь у нее на прокладке появлялись сгустки крови размером не меньше хорошего куска мыла, будь оно неладно.

Семеня и морщась, Мэдди мысленно костила на чем свет стоит все изображения благой Мадонны с младенцем, вместе взятые. Почему-то ни на одном из них не видно, как Мария плачет от боли из-за спазмов, потрескавшихся сосков, мастита, запора или геморроя, который ее подруга Джиллиан нежно называла «тыльные гроздья». Она также не помнила, чтобы где-нибудь изображалось, как у матери лезут волосы, портятся зубы или что она чувствует, когда младенец сосет грудь и в ответ на это у нее резко сокращается матка. Вот что Мэдди имела в виду, когда называла Мать-природу мелочной, злобной и определенно двуличной сукой. Именно так. Господь, видно, от души позабавился, создавая женщин.

— Не желаете попробовать? — В лицо Мэдди уперлась наманикюренная рука с дразнящим воображение флаконом, в котором плескалась прозрачная жидкость, а на этикетке значилось: «Тестер». — Управляйте своей жизнью! — промурлыкала стройная продавщица, прямо-таки излучавшая энтузиазм и эйфорию.

Мэдди выпрямилась и перенесла свой вес на пятки.

— Детка, я только что родила ребенка. Сейчас я не могу управлять даже собственным мочевым пузырем.

Энтузиазм померк. «Хорошо пошло», — подумала Мэдди. Устраивая поудобнее маленькое горячее тельце малыша, она поздравила саму себя с успехом. «Харродз» был первым местом, куда она отправилась после рождения Джека. Ее мозг долго находился в спячке и подвергался яростной атаке гормонов, но теперь он медленно возвращался к жизни. Мэдди расправила плечи, отобрала у растерявшейся продавщицы тестер с духами, направила пульверизатор на шею… и, только щедро оросив себя, поняла, что это не духи, а крем для рук. Размазывая по себе толстый слой пены, напоминавшей клочковатую белую бороду, Мэдди направилась нетвердыми шагами невыспавшегося человека в сторону гастронома. «Боже мой, — думала она, — ну кто еще умеет так развлекаться?»

Лабиринт Хэмптон-Корта казался детской забавой по сравнению с «Харродз». Мэдди в замешательстве обогнула Эйфелеву башню из фруктов всяких видов — в желе, сахаре и коньяке, обелиски из причудливых бисквитов и хлебцев. Она пробежалась по всему этому великолепию жадным взором и выбрала свою скромную упаковку чернослива.

Мэдди присоединилась к покупателям с их тележками, стоявшими в хвосте очереди, напоминавшей удава-констриктора. Его голова угадывалась где-то около касс. Мэдди поправляла резинку своих потрясающе сексуальных трусиков, которые легко могли стать тентом над местом собрания секты возрожденцев, когда почувствовала, что ей на ногу что-то капает. Она с подозрением осмотрела чучела гусей и шотландских куропаток, свисавших с керамического потолка. Лишь спустя пару минут она поняла, что капает с ее собственной груди. На ткани образовалось мокрое пятно, сквозь которое пробивался настоящий молочный гейзер. На нее начинали глазеть окружающие. Она стала похожа на беженку со страниц «Экзорсиста». Мэдди казалось, что у нее сейчас закружится голова, и все перед глазами подернулось молочной пеленой.

— Э… небольшие расхождения в вопросах спроса и предложения, — попыталась она объясниться перед мужчинами в костюмах в тоненькую полоску, которые, откашливаясь, боком ретировались в другие очереди.

«Красота, твою мать, — адресовала свои мысли Мэдди мрачному стаду пингвинов во фраках, рекламирующих отдел замороженной продукции. — У меня недержание с одного конца и запор с другого!» Ее мокрые соски начали пульсировать, и она с трудом вспомнила совет акушерок носить с собой замороженную фасоль. Быстро выкопав упаковку «Бердз-ай», она запихала ее себе в бюстгальтер. «Нет, такая смекалка дана не каждому! Как все-таки трудно все удерживать в памяти! — философствовала Мэдди. — Осталось теперь найти еще одну чертову упаковку, пока…»

Магазин закрывался раньше обычного, и покупатели со своими тележками продвигались к кассам с грацией и целеустремленностью иракских танков на маневрах. Внезапно до Мэдди докатилась волна человеческого напряжения, и она услышала женский крик: «Держите вора! Моя сумочка!»

Мэдди споткнулась в толпе, резкий рывок разбудил Джека, который сначала захныкал от испуга, а затем разразился громогласным воплем. От его криков молоко потекло еще сильнее, и матку стиснул очередной спазм. Вторая грудь, из сочувствия, тоже стала истекать молоком. Она должна была покормить ребенка. Ей представилось, что вокруг нее распростерлась Сахара с ее нестерпимой жаждой и зноем, образовав особенную климатическую зону. Все ее тело и лицо покрылись потом. Мэдди сковала паника, она с трудом удерживала равновесие, а толпа увлекала ее в неправильном направлении. Стараясь защитить маленькую головку Джека одной рукой и расчищая себе путь другой, Мэдди устремилась к выходу. Вылетев в фойе, она опустилась на пятнистые мраморные ступени, сжала зубы и вложила нежный сосок в рот Джеку, который тут же впился в него хваткой электрической точилки для карандашей.

— Мадам! — Вывернутые и топорщащиеся во все стороны щетки эполет портье подрагивали от негодования. — В торговом комплексе «Харродз» существуют строгие требования к одежде посетителей.

Мэдди успела стать экспертом по части кормления грудью. В этот момент она внезапно увидела себя глазами этого портье: мокрые пятна от молока, серый бюстгальтер для кормления, который так же вызывал интерес и привлекал внимание, как и ортопедический ботинок.

— В лактации это самое неприятное, — улыбнулась она, извиняясь. — Твоей одежде постоянно наносится непоправимый урон.

Портье смотрел на нее пустым, ничего не выражающим взглядом.

— Требования в основном касаются того, что посетители должны оставаться одетыми. Ближайшая дамская комната находится на первом этаже.

— В ближайшей дамской комнате просят целый фунт за то, чтобы просто пописать. Кроме того, — добавила она, — ты бы сам захотел есть в туалете?

Портье выдвинул вперед свою недоразвитую челюсть.

— Политика магазина запрещает присутствие в нем неприлично одетых граждан.

Перед ней стоял молодой, с гонором, с назревающим прыщом на горбинке носа, обладатель набора вырождающихся генов.

— Интересно, а разве политика магазина не позволяет продавать в нем бюстгальтер для кормящих матерей, чтобы сделать процесс кормления грудью более приемлемым для общества, красавчик?

После этих слов улетучился всякий намек на профессиональность.

— Да что ты говоришь, вымя ходячее. Все, корова бешеная, посидела — и хватит.

На тот случай, если до нее не дошли его слова, портье железной хваткой вцепился в ее локоть и рванул вверх.

Поместив палец между бархатными губками младенца и грудью, Мэдди вынула сосок у него изо рта. Еще не вполне сформировавшееся лицо Джека сморщилось от ярости. Он разразился воплем, похожим на звук самолета, заходящего на Гатуик. Его кишечник разверзся, как бомбовый отсек. На подгузнике появилось желтое пятно угрожающих размеров и немедленно испачкало руку Мэдди.

— Позвольте мне только переодеть его, — взмолилась Мэдди, — и я сразу же уйду. Хорошо?

Портье, которому, судя по всему, было уже поздно брать уроки хороших манер, лишь толкнул ее в направлении дверей.

Мэдди прижала одной рукой к себе ребенка, а другой торопливо засунула грудь обратно в эластичный гамак, который теперь служил ей бельем. «Эй, посмотрите на меня, разве я не образец утонченности и изысканных манер, — подумала она. — Даже не пытайтесь мне подражать! Это — дар!» Уворачиваясь от портье, она ухитрилась сделать прощальный жест — запустила в портье промокшей накладкой для груди. Та водрузилась на вышитую золотом эполету, придав ее хозяину исключительно нелепый вид, и лишь спустя время упала к ногам этого мастодонта.

Низкое свинцовое небо сочилось дождем. Мимо Мэдди и Джека проехал «ягуар» с мерцающим платиной номерным знаком и обдал их брызгами. Мэдди прикрыла Джека от токсичных выхлопов такси и бросилась сквозь изморось навстречу клаустрофобной тесноте и теплу станции подземки. Она запихала свой билет в отверстие хромированного турникета, расположенное как раз на такой высоте, чтобы раскрыть незажившие швы от перинеотомии. Пока обдумывала, как ей с наименьшими потерями пройти через перекладину турникета, она почувствовала, как ей заломили за спину руку. Мэдди живо развернулась, приподняв колено в боевую стойку и готовясь дать отпор, но тут же узнала псевдогражданскую одежду нападавшего — слишком новая футболка, выглаженные джинсы, желто-коричневая кожаная куртка, которая еще ни разу не бывала под открытым небом… Ну что ж… Мэдди знала только один вид живых существ, которые одевались в овечью шкуру.

Детектив службы безопасности магазина приволок Мэдди обратно в «Харродз». В офисе, в который он в конечном счете ее затолкал, уже сидели профессиональный бюрократ и чернокожая женщина зрелых лет. Улыбнувшись входящей Мэдди, она обнажила поблескивающий в переднем зубе бриллиант.

— Боже милостивый! — прогудела она. — Мало вам было задержать бедную пожилую женщину, которая никому не мешала, так вы взялись за беспомощную девочку и ее кроху! Позор! Как вам не стыдно!

Это была очень большая женщина с расширяющейся книзу фигурой. Крутизна ее форм внушала трепет и уважение. Если ее представить себе в виде карты Англии, то ее сумка вполне могла бы уместить Ирландию, и детектив утверждал, что там было полным-полно краденых вещей. Женщина приветственно подняла вверх ладонь розово-оранжевого цвета и прогудела: «Мамаша Джой!»

В это время детектив копался в вещах Мэдди. Она совершенно не помнила об упаковке с черносливом, пока он не вытащил ее на свет с торжествующим видом.

— О боже. Послушайте, я собиралась за это заплатить, но…

Тут захныкал Джек. Мэдди снова расстегнула кармашек на левой чашечке ее бюстгальтера. Он с нетерпением ухватился за сосок.

— Мне нужен один из этих… как они называются? Сигнальные браслеты? Там должно быть написано: «Кормящая мать с дефицитом мозговой деятельности. Обращаться с осторожностью».

Мэдди прекрасно знала о своих достоинствах: она обладала утонченностью падающего фортепьяно и культурным изыском скотовода (дерьма в коктейле), но в то же время была добра, естественна и искренна, как блики солнца на заднице купальщицы на пляжах Бонди-Бич. Детективы не могли этого не видеть. Только она собралась разыграть наивную дурочку, как офис наполнился незабываемым ароматом лосьона после бритья недавнего портье. Огромное пятно на плече добавляло последний штрих к его портрету.

— Это та самая женщина? — спросил его детектив.

— Да, Гив. — Портье держал между брезгливо вытянутыми указательным и большим пальцами бледную, мокрую подушечку накладки для груди.

— Ой, да ладно вам! Я бы обязательно заплатила, если бы ваш мордоворот не вытолкал меня на улицу!

— Да я не трогал ее и пальцем!

— Как же. А у Элтона Джона на голове растут собственные волосы.

С момента своего рождения Мэдди становилась все саркастичнее с каждым днем. Если любовь была наркотиком, то Мэдлин Вулф можно было считать профессиональным ночным химиком. Правда, эти времена уже в прошлом. Мэдди решила, что мужчины ее больше не интересуют. Она изменилась, и ей нравилось ее теперешнее «я». Даже ее последняя стрижка шла ей как-то по-новому.

— Не желаете позвонить отцу ребенка? — представитель «Харродза», тронутый довольным чмоканьем Джека, подтолкнул ей телефон через огромный стол из органического стекла.

Мэдди так расхохоталась, что чуть не подавилась. С момента ее последней встречи с Алексом прошло уже около месяца. Последними словами, которые она услышала от него в послеродовой палате, были: «Будем поддерживать связь!» Она открыла рот, чтобы ответить детективу, но тут ее губы искривились, подбородок задрожал, а она с трудом удержалась от всхлипа. Дело было даже не в том, что она по-прежнему любила Алекса. Просто страдающий от зависимости человек всегда проходит через период ломки. Ей с каждым днем становилось все лучше. Теперь она могла не думать о нем целых несколько секунд!

— Не рассчитывай на то, что слезы помогут тебе выйти сухой из воды, — прорычал портье. — Рыдаешь — значит, виновата.

— Не смешите… — Мэдди старалась взять себя в руки, — меня. Все дело в ребенке. Я плачу даже над рекламой питания для щенков. Я плачу в кино… даже во время анонсов.

— У девочки явно послеродовая депрессия, — значительно объявила Мамаша Джой.

— Да нет у меня никакой де-де-прессии, — всхлипывала Мэдди.

Она изо всех сил старалась принять надменный вид, что было довольно трудно, учитывая потеки туши на лице и молока на одежде.

— Детка, ты выглядишь печальнее, чем вибратор на солнечных батарейках в дождливый день.

Джек начал извиваться и хныкать. Мэдди уложила его на вытянутые руки, путаясь собственной неумелости. Она любила его больше самой жизни, но отчаянно жалела о том, что к ребенку не прилагалась инструкция по применению и уходу.

— Да вас просто засмеют в суде, — фыркнула Мамаша Джой на нерешительного представителя универмага и профессионально безразличного детектива. — Ха! Не говоря уже о газетах… — Шотландия подскочила и врезалась в Уэльс, подчиняясь бешеному ритму землетрясения смеющегося тела.

— Хватит выделываться, и быстро берись за чертов телефон! — встрял портье.

Этот парень обладал обаянием, способным начисто отбить всяческое влечение к мужчине как к виду.

— Давай-давай. Звони. Этот звонок особенно понравится «Де Бабилон», тем более сейчас, когда они пытаются занизить уровень преступности среди чернокожих.

Пока детектив и представитель магазина совещались, Мамаша Джой наклонилась и ее большой яркий рот с бриллиантом оказался рядом с лицом Мэдди.

— Когда на улице льет как из ведра, — хрипло прошептала она, — бери с собой зонтик.

Подхватив Джека в свои большие ручищи, она живо освободила пространство на столе и сменила ему подгузник. Потом она положила его к себе на колени и стала массировать ему спинку мягкими, успокаивающими круговыми движениями. Потрясенная ловкостью этой крупной женщины, Мэдди с благоговением коснулась маленькой головки сына. Как и в начале любого романа она нервничала и была полна идеалистических представлений. Ее любовь была иррациональна, без примеси фамильярности или умудренности опытом. Она уже целый месяц была матерью, но по-прежнему воспринимала ребенка как драгоценный аксессуар… в данном случае к преступлению.

— Подозреваю, что за это дело вас вызовут в Букингемский дворец, мальчики! — В том месте, где положено находиться нитке жемчуга, шею Мамаши Джой украшали роскошные складки жира. Когда она смеялась, они перекатывались и подрагивали. — Несчастная начинающая убийца и женщина в возрасте менопаузы! Хи-хи-хи-хи!

Звучная отрыжка младенца, которого она передала трепещущей матери после своего высказывания, поставила в конце него жирный восклицательный знак.

Потерпевший безоговорочное поражение от ядерной смеси слез и сарказма представитель «Харродза» написал на формуляре Мамаши Джой: «Не требует применения дальнейших мер».

— Ничего себе менопауза! Наверное, самая длинная из известных в истории медицины! — провыл он. — Тебе бы обратиться в долбаную Книгу рекордов Гиннесса по менопаузам.

Мамаша Джой выдала салют двумя пальцами из своего личного набора драматических жестов.

— В магазин больше не суйтесь, ни одна ни вторая, — мстительно произнес представитель универмага, стараясь сохранить лицо.

На этом все могло закончиться, если бы детектив, собиравший вещи Мэдди, не наткнулся на кошелек. Подобно маленькому коричневому сумчатому детенышу, он прятался на дне детского рюкзачка-кенгуру. Когда детектив извлек свою находку из теплого укромного местечка, Мамаша Джой вскочила на ноги.

— Господь всемилостивый! Это подстава!

Ее огромное тело не просто дрожало от гнева, оно бушевало и вулканировало от ярости. Мужчины отпрянули назад. Из-за ее резких движений из-под юбки показалась ловко упрятанная сумка. Мамаша не успела водрузить ее на прежнее место, и тряпичный тайник выскользнул на пол, рассыпав все свое содержимое по ковру. Мамаша Джой разразилась убийственной бранью.

Портье торжествовал. Он поправлял одежду и распушал эполеты.

— Господа, кажется, пришла пора пригласить Старика Билла.

Счастливый младенец сопел и вертел розовым личиком рядом с грудью матери, не осознавая, что судьба только что вручила им обоим билет в один конец. Место назначения — Далекие Дали, дальше не видали.

«Застегните свои памперсы, нас будет сильно грясти по дороге…» — пронеслось в голове Мэдди.

2. «Мистер Уобби прячет шлем»

— Итак, офицер, — уставший сержант поднял глаза от своих записей и обратился к молодому констеблю, который привел Мэдди на допрос. — Что натолкнуло вас на мысль о том, что подозреваемая является нелегальной беженкой?

— У нее неправильное произношение.

Мэдди хрюкнула и рассмеялась. Джек тоже улыбнулся. Скорее всего, ему просто приснилось что-то приятное, но Мэдди хотелось думать, что он сумел оценить юмор.

— Вы осознаёте, — продолжал бубнить сержант, — что обнаружение у вас краденого товара является причиной вашего задержания в полицейском участке?

— Но я всегда так одеваюсь! — Мэдди решительно отказывалась серьезно воспринимать сложившуюся ситуацию.

— Вы осознаёте, что отказ сотрудничать с представителем полиции в настоящий момент может негативно отразиться на вашей мере пресечения? Что вы мне на это скажете?

— Я скажу, что вам следует немедленно арестовать этот приговор и осудить его на пожизненное заключение.

Сержант потер выцветшую бровь.

— Ну что, начнем все сначала? Как ваше имя?

Мэдди уставилась на пластиковый стаканчик с остывшим кофе. Полицейский участок в Челси со своим старым кафелем очень напоминал обшарпанный общественный туалет.

— Род ваших занятий?

— Я мать.

— Вы — работающая мать?

Вот уж смехотворное заявление!

— Нет. Как мать Тереза. Послушайте, можно я пойду домой?

— Где находится ваш дом? Адрес?

Сейчас самым подходящим местом жительства для нее была Сибирь и подобные уютные уголки планеты.

— Извините, я не могу вам этого сказать.

Она не ставила перед собой цель вывести из себя этого несчастного человека: ей просто нельзя было открывать полиции местонахождение квартиры Джиллиан. Джил Касселс успела посетить больше банков, чем Нед Келли, и так же, как он, лучше проявляла себя в опустошении счетов, чем в их пополнении. Ее любовь к торговой марке «Версачи» постоянно натыкалась на непреодолимые финансовые преграды. Мэдди находила странным тот феномен, что человек может обанкротиться, стараясь накопить деньги. Джиллиан разыскивали в связи с мошенничеством с кредитными карточками, но Мэдди была уверена в том, что на счету ее лучшей подруги найдется еще парочка-другая неблаговидных дел.

Немая сцена, которую разыграла Мэдди, скоро привела ее в комнату для допросов. Она села за стол и сконцентрировала внимание на окурке, торчащем из наполовину съеденного кебаба, который лежал возле ее ног. Каждый раз, когда дверь в комнату открывалась, перед ней появлялся старший по званию офицер. Это действо напомнило Мэдди матрешек, сидящих друг в друге. Сейчас перед ней сидел самый большой и самый старший из всех офицеров, а над его головой висел целый дирижабль сигаретного дыма. Мужчина был упакован в темный костюм, который обычно надевают на похороны, и полиэстерный галстук, а под мышками у него явно проступали влажные пятна от пота. Ему не нужно было открывать рта для того, чтобы Мэдди поняла, что перед ней настоящий волк в овечьей шкуре.

Он сверлил ее холодным мрачным взглядом.

— Ты знаешь, кто я такой?

Мэдди вытерла с глаз долетевшие до нее мелкие брызги слюны.

— Э… президент Банка Слюны?

— Регионального подразделения криминальной полиции. Сержант Слайн. Руковожу операцией «Большая Медведица» (Большой вор). Занимаюсь расследованием деятельности иностранных бандформирований, в основном алжирских и нигерийских, но раньше было много австралийцев. Они работают сезонно. Как туристы. Их трудно поймать. Делают дело — и домой. В тот же день. Все. Никаких улик. — Во время его механического объяснения дымовой дирижабль медленно выплыл из-за его головы, и на этом месте немедленно образовался другой, такой же. — Если тебя депортировать, ты просто отправишься домой на каникулы на деньги налогоплательщиков и потом вернешься по фальшивым документам. У тебя паспорт есть? — Ни дать ни взять тевтонский рыцарь. — Имя в бумажнике — вымышленное? — Картинке недоставало только высоких сапог и применения грубой силы. — Как зовут главаря вашей шайки? Сколько краж вы совершаете за день? Четыре? Шесть? Что ты получаешь за бумажник? Две-три тысячи за смену?

Мэдди смотрела на медленно вращавшиеся бобины настольного магнитофона. В комнате было достаточно записывающей аппаратуры, чтобы создать новый альбом «Битлз» «Воссоединение». Она никак не могла поверить, что это все происходит с ней. Мэдди всегда считала себя «везучей». Не считая проблем с мужчинами (вот уж настоящая тавтология!), самыми большими неприятностями в ее жизни были размокшие гренки в салате, отсутствие туалетной бумаги в общественном туалете и начало месячных в разгар ночи страсти. Эта женщина родилась в рубашке.

— Как у тебя хватило наглости использовать ребенка? — Джек в это время крепко спал на руках у Мэдди. — Он хотя бы твой или ты берешь его напрокат в Ист-Энде?

Подобное утверждение нарушило спокойствие Мэдди.

— Разумеется, он мой!

Желтые волчьи глаза Слюнометателя прожгли ее насквозь.

— Так ты у нас одинокая мамаша? Что, думала, что «овуляция» — это название молочного коктейля, который ты пьешь перед сном?

Остальные полицейские, находившиеся с ними в комнате, подхватили его самодовольный смех нестройным хором смешков и хихиканий. Мэдди пристально посмотрела на офицера Слайна. Он представлял собой такой тип мужчин, который пал бы первой жертвой каннибализма в случае крушения вашего самолета в Андах, даже при наличии достаточного количества пищи.

Полицейские матрешки отошли в сторонку, чтобы дать своему предводителю доступ к друг ой стороне стола. Без всякого предупреждения он подскочил и попытался выхватить Джека из рук Мэдди. Ребенок проснулся от рывка, бросил всего один взгляд на офицера Слайна и зашелся яростным воплем. Мэдди прижала Джека к себе, окружив своими руками как живым щитом его драгоценное тельце.

— Дети прекрасно разбираются в людях, вы не находите? — мило заметила она.

Одна из матрешек захихикала, но вид налившегося кровью лица Слайна тут же ее успокоил.

— Допрос переносится на половину шестого, — произнес он, нажав на кнопки магнитофона, напоследок метнув на Мэдди ненавидящий взгляд.

— Путь социальные работники заберут у нее это чертово отродье! — приказал он. — Какая из тебя мать? Что, когда очухалась, было поздно для аборта? Конечно, что тут думать… Держу пари, работаешь на панели. Твой сутенер принуждает тебя к постоянной сексуальной активности, да?

— Да нет, — шутливо отмахнулась она. — Какая активность? Я просто лежу на спине!

Сержант Слайн ударом размозжил свой кофейный стаканчик. Пластик хлопьями разлетелся по полу. У Мэдди появилось смутное предчувствие, что дело добром не кончится.

— И не мечтай, что тебя выпустят под залог. Ты не называешь своего имени, не даешь адреса, одета как проститутка, и мы еще не проверили твой иммиграционный статус.

Если он плюнет на нее хотя бы еще раз, она признается в участии во взрывах в Бирмингеме.

— Послушайте, — вздохнула она, смиряясь. — Я была в «Харродзе». Я помню только, что там кто-то кричал и была целая прорва народу. Наверное, вор просто спрятал кошелек в детский рюкзачок. Я провинилась только тем, что забыла заплатить за упаковку чертового чернослива. Я очень устала. Если это какой-то розыгрыш, то, может, мы на этом закончим?

— А закончим мы тем, что до суда отправим тебя в тюрьму Холлоуэй. Если бы бросила валять дурочку и назвала нам кое-какие имена, мы могли бы заключить сделку.

Мэдди с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться в голос. Единственная решетка, за которой ей приходилось бывать, служила подставкой для бокалов хереса. Самыми противозаконными поступками на ее совести были отказ делиться рецептом печенья, бегство со стоянки, где она помяла чужую машину, и присвоение авторства блюд из кулинарии «M&S». Хорошо, еще был случай, когда она использовала туалетную кабинку для инвалидов, чтобы заняться сексом с Алексом. Но им тогда срочно требовалось место для уединения! Мэдди вообще была из тех людей, которые стыдятся носить бейсболки с названием или эмблемой города, в котором они не были. Даже играя в монополию, она никогда не вытягивала карточки с надписью «Тюрьма».

Она решила, что с нее хватит.

— Меня зовут Мэдлин Вулф, довольны?

— Откуда нам знать, что ты не вешаешь нам лапшу на уши?

— Я вас умоляю! Ладно, ладно. Я дам вам имя человека, которому вы можете позвонить, чтобы подтвердить данные о моей личности. Это отец ребенка…

Как же ей не хотелось давать этот телефон! В ее списке самых нежелательных вещей звонок Алексу шел под вторым номером, сразу за усечением клитора. До сего дня этот мужчина был так же ей полезен, как… впрочем, любой другой мужик в родильном зале. Мэдди не хотела звонить ему первой, но, черт возьми, происходящее переходило уже все границы! Он хотя бы поможет ей выбраться отсюда. «Смирение — гранильный камень для характера!» — наставляла она себя. Правда, с характером у нее и так было все в порядке. Даже перебор, если верить словам многочисленных друзей Алекса, обладавших широкими связями по многочисленным классовым прослойкам Лондона.

— Ага! — оживился Слайн. — Так, значит, в этом уравнении все-таки присутствует мужчина?

Мэдди помедлила.

— Ну да. Я думаю, что с научной точки зрения его можно причислить к отряду позвоночных.

— Я должен сделать вывод о том, что вы находитесь не в лучших отношениях с отцом вашего ребенка?

Олимпийские состязания по сарказму можно было считать открытыми, и Слайн, наряду с Мэдди, претендовал на золотую медаль.

— У меня появляется желание выщипать по одному все волоски у него в паху, а затем вернуть их на место методом трансплантации с помощью тупой иглы… а в остальном у нас прекрасные отношения, — произнесла она с милой улыбкой.

— Неужели? — Слайн откинулся назад, балансируя на своем стуле и всем своим видом изображая безразличие и издевку. — Неужели это было изнасилование?..

Когда он только вошел в комнату, Мэдди неверно истолковала его близко посаженные глаза и мрачное выражение лица как признак неразговорчивости. Оказалось, что он тогда лишь присматривался к жертве. Она покачала головой.

— Если он такая скотина, — спросил он с усмешкой, — зачем же ты с ним спала?

— Не знаю… кому-то же надо было это делать.

Мэдди решила, что полицейские не оценят объяснения о том, что в Алексе ей больше всего нравились его брови. Он был первым мужчиной в ее жизни, который мог слушать «Нессан Дорма» и при этом не думать о Кубке Мира по гольфу. Он не только знал номера концертов Моцарта и обладал шестью степенями по биологии, но и действительно читал книги, указанные в списке претендентов на ежегодную литературную премию. Для Мэдди, бросившей школу в возрасте пятнадцати лет, это казалось верхом интеллигентности. Единственным тестом, который она в своей жизни сдавала, был мазок на кресле у гинеколога.

Да, это была любовь с первого взгляда. Правда, потом она присмотрелась к нему повнимательнее. Ей показалось, что у нее на сердце висит плакат: «Разбить в случае необходимости». Необходимость появилась тогда, когда Мэдди проехала полмира ради того, чтобы быть рядом с любимым, и обнаружила, что он женат и приходится счастливым отцом близнецам, а как только рассталась с ним, то поняла, что беременна.

Целая эскадра дымовых дирижаблей поднялась к потолку, прежде чем детектив снова заговорил.

— Ну что?

— Тот факт, что он обладал пенисом размером со ствол секвойи, тоже сыграл свою роль, — опасно пошутила Мэдди. — Просто удивительно. Этому дереву требуется двести лет для того, чтобы достичь того размера, на который он вырос за две и шесть десятых секунды при одном лишь взгляде на чулки в сеточку.

Лицо Слайна сложилось в гримасу горгульи.

— Хватит пороть чушь. Мне нужно его имя и номер, черт его дери. Если не будешь с нами сотрудничать, я посажу тебя быстрее, чем ты произнесешь слово «адвокат».

В ожидании Мэдди кормила ребенка. Замороженная фасоль, которую она положила в бюстгальтер, от жары превратилась в продукт, готовый к употреблению. Она вытащила один из пакетиков, разорвала упаковку зубами и съела фасоль пластиковой кофейной ложечкой.

Охранница, наблюдавшая за ней, добавила стоимость упаковки фасоли к счету за содержание Мэдди в камере.

При мысли о скором приезде Алекса на нее накатывала волна такого облегчения, которое может испытывать лишь человек, считавший, что стоит на пороге смерти, и случайно узнавший о том, что просто болен скоротечным гриппом. Дело было в том, что Мэдди запретила сердцу любить, но оно ее не слушалось. Весь последний месяц ей пришлось постоянно прикладывать титанические усилия, чтобы держать себя в руках, сравнимые лишь с попытками Паваротти уместить свои телеса в штаны неприлично большого размера. В то же время она не теряла тайной надежды снова встретиться с ним… или с его совершенно симметричным инструментом. У Алекса был один недостаток — он страдал СПО (страхом перед обязательствами). Как только речь заходила о каких-либо обязательствах, он становился осторожным, как разведчик, в голом виде перелезающий ограду, находящуюся под напряжением. Вскоре, однако, Мэдди нашла лекарство от СПО — крохотный символ их любви, тихо сопевший у нее на руках. Ее настроение приподнялось, несмотря на все обстоятельства.

Сержант Слайн вскоре вернулся с суррогатной улыбкой на лице.

— Упомянутый вами Александр Дрейк, британский естествоиспытатель-натуралист, ведущий цикла передач Би-би-си о природе, отрицает факт знакомства с вами и вашим байстрюком.

Это простое, небрежно брошенное предложение изменило все в один момент. Реальность накатила на Мэдди, как запах дешевого одеколона продавца машин. Самовлюбленный кобель! Однако называть Алекса самовлюбленным эгоистом было подобно обзыванию гнома коротышкой. Как это она забыла об эгоизме своего бывшего любовника? Он был не просто ОГРОМЕН, речь шла о явлении космического масштаба. Она готова была поспорить, что этот эгоизм хорошо просматривался с любой спутниковой фотографии, сделанной хотя бы в направлении Земли. Его можно было отнести к таким чудесам, как Великая китайская стена или коралловые рифы.

Она решила спрятать свою обиду в папку под грифом «Месть!», сопроводив ее тезисом: «Ну, погоди, ублюдок!»

— Да, я забыла вам сказать, — заговорила Мэдди, скрывая свое потрясение. — Он — действующий член Общества Анонимных Козлов.

В сотую долю секунды Мэдди ушла в глубокую оборону.

— Мне нужен адвокат, — объявила она с напором прически с начесом под струями дождя.

Нарочито медленно достав список действующих адвокатов, сержант предложил ей одну из фирм, и Мэдди препроводили в «отделение для изнасилованных». Оно было похоже на обыкновенную камеру, за исключением розового цвета, в который были окрашены стены. Возможно, это было сделано для того, чтобы насекомые, ее населявшие, были видны с первого взгляда. Там уже была женщина, которая лежала на койке и плакала.

— Мы пускаем тебя сюда только ради ребятенка, — заявила охранница с таким видом, будто делала Мэдди большое одолжение.

— Ах! Вот и сбылась моя мечта! — не удержалась Мэдди. Ей было никак не унять свое волнение.

После того как увели слезоточивую женщину, на койке их осталось всего трое: Джек, Мэдди… и ее живот. Она смотрела на своего ребенка, который сложил ручки и ножки, как мертвый жучок, и спал, не обращая внимания на свет и шум, и двигал глазами под закрытыми веками, будто бы смотря счастливый красочный сон.

Мэдди тоже попыталась уснуть, но не смогла. Она успела пересчитать целые стада кудлатых овечек, стриженных овец, бараньи котлетки… Она даже пыталась считать других навевающих скуку глупых существ: либерал-демократов, людей Нового поколения, Гари Барлоу без его «Тэйк зэт», мужчину с рекламы «Мартини» в мокрой рубашке, ее бывшего любовника, телевизионного красавчика, редкостную сволочь Александра Дрейка. Все это она проделывала в ожидании своего спасителя: орла юриспруденции Р. М. Перегрина.

Сначала в камеру вошел живот. Он тянул на третий триместр беременности, что совершенно не шло мужчине. Голова, которая венчала эту утробу, подошла бы для олицетворения национального бедствия. Над лицом цвета личинки мухи-дрозофилы торчали заросли крашеных коричневых волос, напоминавших шкуру яка, который скончался пару десятков лет назад. Почувствовав кислый запах пота, Мэдди отпрянула назад, не сумев сдержать гримасы отвращения. Руперт Монтгомери Перегрин схватил ее за руку до того, как она догадалась ее отдернуть.

— Мисс… — запнувшись, он стал искать ее имя в своих папках.

— Вулф.

— Перегрин. Эксперт по уголовному праву. Если вдуматься, то это словосочетание чем-то напоминает оксюмороны. Такие, как «равные неравенства», «обыкновенное чудо» и «живой труп». Итак, чем могу быть вам полезен?

Мэдди вытерла влажную руку об одежду.

— Полчаса в бассейне с дезинфицирующим раствором были бы очень кстати. Или джакузи с пенициллином…

— Я понимаю, здесь нет никаких условий, — ответил он, не поняв, что она имела в виду. — Но все же здесь лучше, чем в камерах.

Ее сердце ухнуло вниз. Дешевый, покрытый пятнами костюм адвоката красноречиво говорил о том, что офис его хозяина был примечателен только его неоновой вывеской. Его лучшие годы явно остались давно позади.

— Вытащите нас из этой дыры.

— Э… Это будет целиком зависеть от решения судьи…

— О чем вы говорите, у меня же грудной ребенок!

— Дорогая, должностные лица Лондона прислушиваются только к голосу своих желудков.

— Но я невиновна!

Избитое клише резануло даже ее собственные уши. Этот день быстро превращался в продолжение вестерна с плохим сценарием.

— Ну разумеется, дорогуша. — Перегрин водрузил свою тушу на койку, проигнорировав стоявший в комнате стул. Пружины кровати протестующе завыли. — Все заключенные невиновны. Причины их невиновности исключительно разнообразны. — Он стал загибать коротенькие толстые пальцы на руках: — Во-первых, плохой адвокат, во-вторых, несправедливый судья, в третьих, некомпетентные присяжные, в-четвертых, плохой адвокат, несправедливый судья вместе с некомпетентными присяжными. В-пятых, слишком хорошо одетый обвиняемый, в-шестых, слишком плохо одетый обвиняемый, в-седьмых, холодная атмосфера в зале суда. В-восьмых, слишком жаркая атмосфера, в-девятых, присяжные-расисты, настроенные против темнокожих, в-десятых, присяжные-расисты, настроенные против белых…

Мэдди решила, что Перегрин относится к тем людям, которых следует помечать предупреждением: «Вызывает сонливость».

— Дело в том, что Билль о правах не разъясняет ситуации с женской преступностью. Вся эта лос-анджелесская мода, банды «девочек в капюшонах», не дает им покоя. А после нападения женщин-бандиток на Лиз Херли они и вовсе с ума посходили. Количество женщин-заключенных неуклонно растет, и эта неутешительная статистика убедила городские власти в том, что в этом городе образовался локальный криминальный феномен.

Мэдди впала в спячку. Если бы в этот момент она сидела за рулем, то столкновение было бы неизбежным.

— Именно поэтому юридический комитет обязательно воспользуется случаем и устроит показательный процесс над такой нехорошей девочкой, как ты…

Из состояния комы Мэдди вывел вид баклажанового цвета головки, высунувшейся из ширинки адвоката. На ней лежала его рука и поглаживала член, будто любимого домашнего питомца. Этого просто не могло быть. Даже если ее жизнь в последнее время ставила ей подножки, она не собиралась падать ниже необходимого.

Убедившись в том, что привлек ее внимание, Перегрин перешел ближе к делу.

— Ни один судья не отпустит тебя под залог без наличия поручителя. Я могу найти для тебя уважаемого человека, который будет готов поклясться, что знает тебя всю свою жизнь и гарантирует твою добропорядочность на десять тысяч фунтов. В обмен на эту услугу ты, как женщина, можешь выразить мне свою благодарность…

На складке губ у него была простуда, от которой Мэдди в потрясении не могла оторвать глаз. Впрочем, это было самым приятным зрелищем из всего, что было в данный момент в камере. Может быть, это сон? Если так, то где Брэд Питт и почему она до сих пор одета? Или это какое-то астральное переживание? Да уж, конечно. Такое могло произойти только наяву.

Адвокат встал, подошел к двери и убедился в том, что она заперта. На обратном пути он обшарил глазами все сто восемьдесят сантиметров роскошного тела Мэдди с постепенно увеличивающимся удовольствием и впился взглядом в уровень груди 36D.

— Ну что ж, пора нам познакомиться поближе.

— Ну что вы, я и так прекрасно знаю, кто вы такой! На таких, как вы, и держится шоу Рики Лейка.

Перегрин захихикал, наслаждаясь сопротивлением, которое ему оказывала Мэдди.

— Сыграем в «Мистер Уобби прячет шлем»?

— А что вы предлагаете в качестве контрацептива? — осадила его Мэдди. — Свою личность?

Тон Перегрина стал менее доброжелательным.

— Похоже, ты так и не поняла серьезность ситуации, в которой оказалась. Игры кончились. В тюрьме мало у кого есть кабельное телевидение. И многие из заключенных — психопатки, лесбиянки и убийцы. — Он вернулся на кровать и воскресил свое опавшее достоинство, достав из складок трусов.

— Ладно, побаловались — и хватит, — решительно сказала Мэдди. — Покажи мне теперь свой настоящий пенис! — В два прыжка она оказалась у двери, готовая позвать на помощь через зарешеченное оконце. — За кого ты меня принимаешь?

— За идиотку, позволяющую региональному отделу по борьбе с преступностью выбирать для себя адвоката, — злорадно парировал он. — Ах, простите меня, я опять отвлекся на лирику. Не вздумай жаловаться на меня. Мать-одиночка, подозреваемая в мошенничестве и нелегальной иммиграции, кто воспримет тебя всерьез? Тут у тебя столько же шансов, сколько у Кристофера Рива, реши он снова начать ходить.

Мэдди не могла поверить в то, что день стал развиваться почти по сюжетам Кафки. Подобного рода вещи не могут происходить с такими людьми, как она. Она слушала музыку «Дезерт Айленд», пользовалась очистительными средствами от Кларина, а нанесение увлажняющего молочка перед тональным кремом было для нее настоящим преступлением. Она всерьез беспокоилась о том, сохранится ли действие двадцатичетырехчасовой защиты, обещанной в рекламе дезодоранта, спустя двадцать три часа после его нанесения. Она искала в словаре слова, значения которых не понимала. Правильная утилизация отходов была частью повседневного ритуала, наряду с массажем десен. Мэдди бросила быстрый взгляд на своего крохотного ребенка. Он шевелил ручками во сне, будто бы дирижируя невидимым оркестром… не зная о том, что партитура внезапно сменилась на «Марш висельника» Берлиоза.

«Ну что, мисс Вулф? Что будет дальше?»

3. Материнство и другие напасти

Когда полицейская машина провезла Мэдди сквозь темные арочные ворота тюрьмы Холлоуэй, чувство уверенности в себе, которое она всю свою жизнь воспринимала как нечто само собой разумеющееся, покинуло ее навсегда. Судья не отпустил ее под залог, и поэтому ее с Джеком смешали с остальными заключенными. До этого Мэдди видела такой потерянный, отстраненный взгляд только у овец. Сейчас они толпились в месте, которое называлось «приемной». Ее нос, рот и уши были проверены сотрудницей тюрьмы с черными волосами, подстриженными в форме парика поклонницы «Битлз», с голубыми тенями на веках, бежевыми утягивающими гольфами и грудной клеткой, которая начиналась у шеи и заканчивалась у пупка.

— Снимите одежду и повернитесь.

— Эй, — откликнулась Мэдди, с нервной веселостью переступив через свои трусы. — А поужинать для начала?

Она послушно повернулась, чувствуя, как внутри нее сплелся нервный комок.

— А что такое отделение «Мать и дитя»? Это же не настоящая тюрьма, да?

Ей предстояло узнать, что тюрьмы Ее Величества бьют все мировые рекорды по количеству сотрудников, отбракованных клубом «Менса»[1]. В тюрьме они работают охранниками.

— Сюда ложи! — рявкнула одна из отказниц «Менсы». — Тут прошлой ночью заключенные играли в футбол использованным подгузником… к которому был все еще пристегнут ребенок!

Мэдди скользнула пальцем в наполовину сжатый кулачок Джека. Тот крепко за него ухватился. Спасибо тебе, Алекс! Как же ей его отблагодарить? Поставить огромный усилитель с мощными динамиками и альбом «Уингз» возле окон его спальни?

Мэдди облили чуть теплой водой из шланга, а ее одежду сложили в пакет и снабдили биркой. Джека тоже раздели и обыскали.

«Героин. В подгузнике. Большая партия».

Ладно, пусть будет запись бэк-вокала Линды Маккартни, без сопровождения!

Затем ею занялся врач, чтобы определить, не имеет ли она суицидальных наклонностей. Правда, учитывая обстоятельства, им проще было бы найти тех, у кого их не было. Теперь состояние духа Мэдди было таким беспросветным, что сквозь него можно было наблюдать солнечное затмение. Ей было приказано сменить свои грязные одежды на изумительно стильный тюремный наряд: брезентовые брюки из сокровищниц гуманитарной помощи и рубаху без рукавов, которая мало того что была на три размера больше нужного, так еще и обладала редкостным кислотным цветом. Самым близким описанием этого направления в стиле одежды было «Албанские беженцы».

Водрузив на себя одеяние из фосфоресцирующего брезента, Мэдди присоединилась к остальным заключенным, следовавшим за надсмотрщицей. Скрип шагов ног, обутых в мокасины, отражался эхом от стен всю дорогу, пока они проходили крыло «Би». Во время этого путешествия Джек спал, вздрагивая время от времени, будто по нему пропускали невидимые разряды тока.

— Интересно, какой дурью тебя будут кормить на ужин? — задумалась бойкая спутница Мэдди, когда она подошли к отделению «Мать и дитя».

Им был предложен небольшой выбор, состоявший из лекарственных «аперитивов», которые раздавали с тележки с медикаментами. Пришло время «коктейля». В тюрьме быстро нашли замену выпивке: полоскание горла жидким моющим средством, нюхание отбеливающего средства, стянутого из прачечной, или таблетки. Женщины, держащие на руках нервных младенцев, вились вокруг медсестры и поглощали разноцветные транквилизаторы из пластиковых стаканчиков. Ужин состоял из хлебного рулета, который еще не успел оттаять в середине, и миски похлебки, которая показалась Мэдди субстанцией, куда бы лягушки с радостью отложили яйца. Выцветшие карусели из фигурок животных вяло покачивались под голыми лампами. Она решила сесть за пластиковый стол рядом с молодой брюнеткой, державшей ребенка примерно одного возраста с Джеком.

— Какие красивые рыжие волосы! — нарушила Мэдди недоуменное молчание. — Это у него от отца?

— Не знаю. Я ни разу не видела его без шапки.

При этих словах все остальные женщины язвительно засмеялись.

— Ох!

Мэдди поспешила ретироваться. Она внезапно почувствовала себя как больной гемофилией в комнате, где было полно острых ножей. Джек завозился в поисках груди.

— А я не хотела снова рожать, — прочирикала девочка-подросток, сидевшая напротив них и стучавшая по донышку бутылки с томатным соусом. — Отец Тэмми обещал, что вставит мне только чуть-чуть, на «шишечку». Как зовут твою ляльку?

— Джек.

— Мужик! — радостно завопила она. — Хотя, я думаю, он в этом не виноват.

Довольно быстро стало понятно, что большинство женщин из отделения «Мать и дитя» тюрьмы Холлоуэй имели дело с типами, рядом с которыми Клаус фон Булоу выглядел идеальным супругом. Они были даже хуже, чем известный жулик, скопище пороков, Александр Дрейк.

— Есть дурь, травка, кокаин? — прошептала ей другая мамаша. — Может, кто из твоих дружков тебя не забудет?

С появлением патрульного все десять молодых мамаш разом заинтересовались своими детьми и стали смотреть на них таким взглядом, которым люди созерцают аквариумы, наполненные редкими морскими обитателями.

Охранник остановился возле стола Мэдди и постучал по нему костяшками пальцев прямо перед ее лицом.

— За столом кормить грудью запрещено. Это негигиенично.

Крыса размером с футбольный мяч лениво прошла мимо корзинки с хлебом.

— Ах, простите, — Мэдди жестом обратилась к своим соседкам, уверенная в их поддержке. — А я думала, что это учреждение для защиты материнства.

— Да ты кормишь, только чтобы посветить грудью да завести охранников, — обвинила ее мать Тэмми, очнувшаяся от своего транса для того, чтобы схватить черствый кусок хлеба.

— Никто не кормит грудью, — проворчала брюнетка. Она стояла над Мэдди, выставив вперед тощий таз манекена. — Это портит форму груди.

Охранник надменно усмехнулся и скинул поднос Мэдди на пол. Звон и грохот напугали всех детей, и они заплакали.

— Какая жалость!

Гнусавый звук гонга известил о том, что пришла пора собирать посуду.

— Эй, — возмутилась Мэдди, — кормящих матерей нельзя лишать обеда. Мы должны питаться, даже если нам предлагают еду чаще шести раз в секунду…

Мэдди выдали коричневый бумажный пакет с зубной пастой, расческой и куском мыла с предусмотрительно сделанной на нем монограммой королевы. Затем ее проводили к дверям будущего «дома», камеры таких крошечных размеров, что там невозможно было повернуться, не вступив с собой в тесный физический контакт. Здесь была детская кроватка для малыша и узкая койка для нее самой. Через маленькие зарешеченные окна, в которые можно было заглянуть, лишь забравшись на кровать и неестественно изогнув шею, открывался роскошный вид на тюремную стену, украшенную колючей проволокой под напряжением. Предметы интерьера были представлены корзиной, жесткой щеткой, серым вспучившимся линолеумом и тонкими белеными стенами. Отделение «Мать и дитя» предоставляло мамашам прекрасную возможность разделить друг с другом каждую минуту их личной жизни и послушать, как они по очереди грозятся лишить мужского достоинства своих драгоценных приятелей.

Пытаясь избежать жюль-верновского путешествия по глубинам отчаяния, Мэдди решила занять себя повседневной рутиной. Настало время купания. Она стала раздевать Джека с осторожностью филателиста, тщательно складывая его одежду, когда дверь ее камеры распахнулась, как от взрывной волны.

— И чьи это тут плоды подъема рождаемости?

Голос принадлежал светящемуся лицу с мелкими чертами, похожему на те, которыми кондитеры любят украшать детские торты. Оно прямо-таки источало липкую патоку, пока его хозяйка устраивала свой зад в горошек на узкой койке. Бумажная салфетка, навсегда поселившаяся в кулаке, и бронированные плечики натолкнули Мэдди на малоприятный вывод — перед ней работник социальной сферы.

Тот факт, что Мэдди была одинокой матерью, послужил причиной ее частых контактов с представителями этого вида еще в роддоме. Она подразделяла их на два вида. Любительниц больших свисающих сережек, поборниц теории «это-все-звериный-оскал-капитализма» или Продвинутых Драпировщиц В Шарфики. Женщина же, чье имя, если верить табличке на ее груди, «Эдвина Хелпс», была задрапирована в шарф и украшена меховым бантом, что тут же насторожило Мэдди и навело на мысль о том, что она относилась к подвиду Хитрых. Они коллекционировали трогательные фарфоровые фигурки, которые заказывали по рекламным проспектам из магазинов по почте. Они проводили свободное время, отдаваясь засушиванию цветов и покрытию серебряной краской малюсеньких сосновых шишек, из которых мастерили рождественские украшения для офиса. Лучи солнца никогда не коснутся пустой скороварки в доме Эдвины Хелпс, а стрелка индикатора топлива в ее машине всегда будет показывать полный бак. День начала следующих месячных будет обведен на настольном календаре, а шляпа от дождя, предусмотрительно упакованная в полиэтиленовый пакет, будет ждать своего часа в выдвижном ящике. Она была типичным представителем тех людей, которых англичане называют «вечными старостами». Такие девочки всегда носят с собой на всякий случай тюбик с клотримазолом от молочницы, которой у них никогда не было, но о которой они читали в женском журнале. Они ходят на мужские стрип-шоу «Чипендейл», чтобы смотреть на публику.

— Мои друзья называют меня Двина. А поскольку я являюсь твоим психологом, то мы обязательно станем друзьями. — Она посмотрела на Мэдди взглядом, которым алкоголик смотрит на полную бутылку водки «Смирнофф». — Ты не должна чувствовать себя одинокой. Все мои девочки из отделения «Мать и дитя» эмоционально страдают.

— Я совершенно не нуждаюсь в психологической пластической хирургии, понятно? Единственное, что мне нужно, — это срочное прослушивание в зале суда.

— Мы все жаждем соединиться со своим внутренним ребенком.

Мэдди поморщилась.

— Э… это называется беременность. У меня уже есть контакт с моим ребенком. — Указывая на изогнутую фигурку сына, она просто оперлась о его кроватку.

Двина покачала пальцем.

— За всей твоей бравадой, Мэдлин, скрывается маленькая девочка, которой очень больно.

— А ей положены отдельные деньги на содержание?

— Ты так огрызаешься только потому, что отказываешься от самой себя.

— Еще как отказываюсь. — Снимая с Джека подгузник, Мэдди приклеилась пальцами к липкой ленте. — Я же в тюрьме. — Она стала размахивать рукой, чтобы стряхнуть с нее мокрый подгузник. — Мне отказано в свежих фруктах, длинных вечерах, хорошем кофе, приличной одежде, поздних утренних пробуждениях, крем-брюле и страстном безудержном сексе с жеребчиком по моему выбору…

Эдвина, склонив голову, снисходительно улыбалась.

— Я не настолько проста, как это могло тебе показаться. Я прошла курс «Делового психоанализа», — произнесла она таким тоном, будто эти слова были одновременно талисманом и оберегающим заклятьем. — По-моему, ты должна признать свой гнев. Иначе как ты сможешь осознать его перенесение и неприятие? Я веду семинары по возрождению.

— Главное, чтобы я смогла возродить себя в качестве Богини Любви для миллионеров и избежать растяжек на коже.

— Я еще могу провести основной курс терапии, — доверительно продолжила она, ничуть не смутившись.

— Замечательно. Это как раз то, что надо, — заметила Мэдди, удерживая голое тельце Джека на сгибе руки и одновременно набирая в раковину теплую воду. «Сидя в тюрьме утешься воспоминаниями о своем несчастливом детстве…» — Ээ… По-моему, ничего не выйдет. Кроме того, у меня было неприлично счастливое детство. Песчаные пляжи, голубое небо и ничего опаснее несвежих креветок в радиусе нескольких километров.

Двина с радостью ухватилась за тему:

— Это синдром подавленной памяти, дорогуша. Мы, психоаналитики, знаем, что чем сильнее пациент отрицает факт насилия, которое он пережил в детстве, тем тщательнее мы должны искать его признаки.

Мэдди слушала лишь вполуха.

— Да-да. — Когда раковина наполнилась, она одной рукой завернула вентили на кране и, пробуя температуру воды локтем, выплеснула на пол большую порцию воды. Она добавила в раковину немного детского мыла, которым ее снабдили в тюрьме, и стала медленно опускать Джека в воду. Он лихо выскользнул из ее рук и погрузился под воду. — Черт!

— Посмотри сама на факты, Мэдлин. Отсутствие карьерного роста, низкая самооценка, — психолог-самоучка отмечала недостатки Мэдди, загибая продезинфицированные пальцы, — тюремное заключение, рождение и воспитание ребенка без отца — разве такая жизнь свидетельствует о счастливом детстве?

Всякий раз, когда Мэдди пыталась ухватить мокрое тело Джека, он выскальзывал из ее дрожащих рук. Она макала его в раковину, как чайный пакетик в чашку. Двина оттолкнула Мэдди и с показательным проворством изъяла Джека из раковины и укутала в полотенце. Мэдди ужаснулась от собственной неумелости и почувствовала, как к горлу подкатывает комок.

— Я знаю, что ты чувствуешь, Мэдлин, правда. Ты не преступница, дорогуша. Ты была вынуждена пойти на это ради него. — Ловкими пальцами она ополоснула маленькую головку Джека, промокнула полотенцем его пушистые волосы, присыпала пудрой и положила на кровать. — Ты — жертва обстоятельств. Я лишь хочу, чтобы ты поняла, что в твоих силах изменить эти обстоятельства. Существует огромное множество любящих семейных пар, которые с радостью создадут этому славному малютке все для полноценной, нормальной жизни. — Мэдди вдруг ощутила, как внутри у нее все сжалось от холодного липкого страха. — Такой поступок пробудит сочувствие к тебе у любого судьи. А потом ты сможешь начать жизнь с нового листа, ничем не обремененная. По-моему, ты тоже это чувствуешь и думаешь об этом, только не смеешь высказать вслух.

Мэдди коршуном кинулась на своего ребенка и прижала к себе.

— Ты обо мне ничего не знаешь!

— Я прохожу обучение на психотерапевта. Все знать — моя профессия.

— А кто твой учитель? Доктор Сюс? Я не отдам своего ребенка.

— Дело в том, Мэдлин, что если тебя осудят на срок больше восемнадцати месяцев…

— Восемнадцать месяцев?

— О да. В эти дни с милосердием совсем туго. Я не знаю другого правительства, которое с таким энтузиазмом подходило бы к осуществлению наказания. — С ее пояса свесилась цепочка с большим ключом и свистком. Она быстро заправила ее в кожаную дамскую сумочку на своем бедре. — Было бы очень жестоко держать ребенка рядом с собой сейчас только затем, чтобы позже передать его приемным родителям. Просто представь себе: он выйдет в новый, пугающий его мир, боясь шума машин, лая собак! Почему тебе уже сейчас не отдать его счастливой любящей семье? Я могу все организовать… Или ты предпочтешь поручить его заботе государства? — Двина выудила из сумочки пудреницу и стала исследовать свое отражение. — Судя по тому, что говорит сержант Слайн, у тебя нет ни постоянного адреса, ни денег, ни поддержки отца или близких. Ему будет очень легко представить тебя матерью, не способной заботиться о своем ребенке.

Эти слова обдали Мэдди леденящим холодом.

Нахмурившись на свое отражение, Двина выщипнула нахальный волос, который посмел появиться на ее подбородке.

— Ты же видела отделение «Мать и дитя»? Да они все здесь сами дети. Теперь их дети окажутся на государственном воспитании, повторяя цикл.

Это было правдой. Мэдди сама могла определить, кто из женщин вырос в детском доме. Они быстро ели, защищая свои тарелки, видимо научившись этому с раннего детства. Мэдди почувствовала, как дождь просачивается в ее вены.

— Пожалуйста, уйдите.

Оскорбленная Эдвина Хелпс захлопнула свою пудреницу.

— Почему? — спросила она с сарказмом. — Ты занята?

Мэдди решила не давать этому специалисту по промывке мозгов дополнительной зацепки.

— Просто выйдите и забудьте мой адрес.

После ухода Двины Мэдди покормила Джека, помогла ему отрыгнуть и только потом уложила в крашеную кроватку около своей койки. Рядом с ним она пристроила единственную игрушку, которую сумела здесь найти, — безногую пластмассовую Покахонтас. Кто-то вставил сигарету в отверстие для ноги, расплавив пластик и образовав огромную шишку. Джек схватил маленькой ручкой куклу за голову. Замечательно. Когда он вырастет, у него будут все шансы стать извращенцем. Станет любителем женщин с ампутированными конечностями. Она должна вытащить его отсюда любой ценой.

Зловещую тишину то и дело прерывал кашель, воркование совокупляющихся голубей, азбука Морзе, доносящееся из труб бульканье воды, визг, крысиная возня, хлопанье дверей и сдавленные рыдания. По всей тюрьме женщины разговаривали друг с другом, высунувшись из окон, и в воздухе разносился нестройный хор голосов, выкрикивающих: «Я проломлю твою тупую башку!» и «Я люблю тебя, твою мать!»

Охранник посветил фонарем через отверстие в двери, на мгновение выхватив светлым пятном унылую надпись граффити на стене: «Сегодня здесь, и завтра тут же». Во всем мире существовал только один человек, который мог бы ее спасти.

Мэдди понимала, что находится на грани эмоционального срыва. Она не знала о том, что скоро ее жизнь понесется вперед огромными скачками.

4. Внутри и снаружи

— Я думаю, с моей стороны будет не слишком любезно спрашивать, что у тебя нового?

— Если ты меня об этом спросишь, Джиллиан, то я здесь буду сидеть уже за убийство.

Для того чтобы разыскать свою лучшую подругу, Мэдди истратила почти весь свой запас телефонных карточек. Первый звонок она сделала в офис агентства по недвижимости «Белгрейвия». Джиллиан как-то поведала ей, что лучший способ найти богатого мужа — это сделать вид, что подыскиваешь себе дом в каком-нибудь шикарном районе. Появление на рынке недвижимости нового дома часто является признаком свежего развода, а мужчин всегда легче ловить, когда они выбиты из колеи. Потом Мэдди обратилась в зал ожидания «конкорда» в Хитроу. Джиллиан бронировала себе билет, старалась соблазнить всех, кто находился в зале ожидания, назначала свидания всем присутствовавшим там состоятельным мужчинам и в последнюю минуту возвращала билет.

Мэдди повезло в Сотбис. Джиллиан считала, что коллекционер дорогого антиквариата часто сам становится предметом чьей-нибудь коллекции. Девушке всего лишь нужно вовремя приправить свою речь словами «стиль времен короля Якова I» в этом, «стиль времен одного из королей Георгов» в том, и вскоре он сам навсегда устроит ей жизнь в стиле барокко.

— Ты оторвала меня от такого потрясающего мужчины!

— Да, я уверена, у вас так много общего! — вставила шпильку Мэдди.

— Ну разумеется, — Джиллиан задумалась. — У него есть остров на Карибах, я тоже хочу такой. Кстати, как вас тут кормят?

— Ничего, если ты любишь крысиную сперму.

Джиллиан явно не вписывалась в хмурое окружение. Она откинулась на стуле, чтобы позволить мужчинам, находящимся в комнате для посещений, хорошенько рассмотреть ее ноги, затянутые в прозрачные колготки. Ее появление в шикарном костюме и с манерами человека, окончившего пансион для благородных девиц, произвели настоящий фурор среди разношерстной коллекции небритых тюремных бойфрендов. Без своих лыжных масок они выглядели почти раздетыми, просыпали пепел мимо полных пепельниц и пожирали Джиллиан жадными взглядами изголодавшихся хищников.

— Ты когда-нибудь видела столько моллюсков? — язвительно поинтересовалась Джил. — Подберу-ка я одного из них, прижму к уху и буду слушать шум Атлантического океана. — Она удовлетворенно хихикнула.

Рассматривая Джиллиан в ядовито-зеленом свете комнаты для посещений, Мэдди снова задумалась о том, что у них вообще могло быть общего. Она напомнила себе, что несмотря на ее внешний вид, декольте с силиконовым великолепием было не единственной глубокой чертой Джил. Она схватила подругу за руку.

— Слушай, — отчаянно зашептала Мэдди, — они пытаются забрать у меня Джека! Ты должна его спрятать!

Реакция Джиллиан оказалась не совсем такой, на какую рассчитывала Мэдди. Она рассмеялась и не могла остановиться до тех пор, пока у нее не потекла тушь, обведя ее глаза большими черными кругами и сделав ее похожей на енота. Чуть успокоившись, она промокнула лицо кружевным платочком и ответила:

— Дорогая, у тебя что, мозги приняли вместе с плацентой?

— Через неделю я снова буду разговаривать с судьей об освобождении под залог. Тогда я со всем этим разберусь…

— Дело в том, дорогая, что я умею ухаживать только за собаками. Через пару дней твой ребенок начнет задирать ногу на деревья.

Мэдди так сильно прижалась к столу, который их разделял, что у нее заболели ребра.

— Джил, я боюсь до смерти.

— Так ты не шутишь! — Теперь в ее голосе слышались грусть и испуг. — Дорогая, я не знаю, что делать с ребенком.

— Краткий курс для начинающих, — шутливо прошептала Мэдди. — Целуй, обнимай, щекочи, массируй пальчики ног, гладь животик. Вот, пожалуй, и все его потребности.

— Как у моего чау-чау. Только он кончил в мусорной корзине.

— Кормить примерно каждые четыре часа…

— Прямо как в зоопарке, — отозвалась Джиллиан, проявляя сострадание, которым она была всемирно известна.

— Чаще всего дети существуют двух видов: девочки и мальчики и…

— Очнись. Каким образом, по-твоему, я вынесу его отсюда? В моей сумочке?

Джиллиан было тридцать шесть, но выглядела она не старше сорока. Набор ее косметики недавно был переформирован в соответствии со стадией «специальных эффектов». Ей постоянно требовалось носить с собой сумочку размером с ангар для самолета, где у нее размещалась переносная химическая лаборатория со всяческими лосьонами и снадобьями.

— Именно.

Мэдди подвинула переносную колыбельку к Джиллиан.

— Это исключительно компактная ручная модель. После кормления он уснет, и тогда ты его заберешь.

Джиллиан попыталась отодвинуться вместе со стулом.

— Я училась в пансионе Роудин, — стул оказался привинченным к полу, — я душусь ароматами Иссей Мияке, — она попыталась встать на ноги, — и я ни при каких условиях не стану пить из горлышка бутылки.

— Он спит от одного до шести часов после еды и плачет от одного до четырех часов каждые сутки, так что не паникуй и…

— Тебе не приходилось задаваться вопросами, что осталось от твоего ума? — резко перебила ее Джиллиан. — Что мы находимся в тюрьме? И что здесь имеют неприятную привычку обыскивать посетителей?

— Джиллиан, обычно контрабанду проносят внутрь тюрьмы, а не из нее.

Будто бы иллюстрируя ее слова, охранники бесцеремонно оттащили женщину, сидевшую возле окон, от ее бойфренда. Он принес во рту герметично упакованный наркотик и передал его подруге во время глубокого поцелуя. Наркотик был благополучно проглочен, чтобы потом быть извлеченным наружу с помощью рвоты, вызванной выпитым шампунем.

— Сядь же ты, ради бога! — Мэдди усадила Джиллиан на стул, с которого та попыталась сбежать.

— Это невозможно! — заявила Джиллиан увядающим гвоздикам, которые принесла с собой.

— Джил, мы говорим о маленьком ребенке. Маленьком ребенке, находящемся в тюрьме. Зубная Фея должна будет совершить преступление, чтобы оставить двадцать пенсов у него под подушкой. Его знания об основных цветах радуги ограничатся серым…

— Кстати, — Джиллиан незаметно оглянулась и заговорила траурным голосом. — Сегодня утром я нашла у себя на лобке первый седой волос.

— Когда у него пойдут зубы, он будет грызть стальную решетку. Он начнет учиться читать не по книге «Спот идет в цирк», а по надписям на стенах вроде «Сдохни, коп поганый»…

— Конечно, я его выдернула, но мне приходится признать, что там, откуда он вышел, он был не последним!

— Я, конечно, хочу, чтобы он научился считать, но не для того, чтобы звать людей по номерам вместо имен. Не передаст ли мне номер-два-три-шесть мою бутылочку?

— Дело в том, что я уже выпит из возраста невесты. Это значит, что мне пора заняться рынком труда, а это невозможно делать, имея на шее грудного ребенка.

— Ха! Единственная работа, с которой ты имела дело, касалась того, что косметолог делала с твоим носом!

Рука Джиллиан взметнулась к ее вздернутому носику, как бы защищая его.

— Это мой собственный, настоящий нос!

— Джил, если ты не позаботишься о нем, то его отдадут в приют! — последнее слово далось Мэдди с большим трудом.

— Приют? — Джиллиан поправила юбку на ногах и тяжело вздохнула, уступая. — Неделя. Не больше.

Мэдди почувствовала прилив облегчения. Джек, размахивавший тоненькими ручками, пришел в еще больший восторг. Мэдди взяла его на руки, и он присосался к ее груди с цепкостью морской анемоны. Маленькая ладошка трогала ее, и эти легкие прикосновения удивительным образом успокаивали Мэдди. Ее охватила сонливость. Гудение отопительной системы, шум голосов и легкие, как меренги, слова Джиллиан увлекали ее все глубже в дрему.

— Вообще-то, — резко прозвучал голос Джиллиан, — я не бужу подруг, которые засыпают, пока я с ними разговариваю, но пришло время прощаться.

— Извини, — Мэдди зевнула. — Почему-то Джек является единственным живым существом во всей тюрьме, которое считает, что нас поздно будят. Три утра? Чудненько! Пора веселиться!

— Да что ты говоришь? — бдительно переспросила Джиллиан. — Эту информацию ты почему-то решила оставить при себе. — Наклонившись вперед, она с настораживающим презрением осмотрела свой новый аксессуар. — Ох! Это что, у него дырка на макушке? Боже мой! Он что, будет пускать оттуда фонтан?

Мэдди собиралась объяснить ей, что такое родничок, но у нее сорвался голос от переживаний. Зазвенел звонок, означавший, что пришел конец свиданию, а она хотела накормить его молоком впрок, как верблюда, чтобы хватило на всю неделю. Они сидели в дальнем, темном углу комнаты для свиданий. Джиллиан села спиной к остальной части комнаты, вытащила свою огромную косметичку и положила на стол, подтолкнув к Мэдди. Та положила в нее свою переносную колыбель. Затем она бросила последний взгляд на Джека, стараясь запомнить его, как бы сфотографировать и сохранить снимок в памяти.

— Шевелись! — прошипела Джиллиан.

Мэдди погладила его по тонким бровям цвета карамели, поцеловала веки с такими длинными ресницами, что между ними можно было гулять. Уткнувшись носом в хохолок белых волос, она вдохнула его запах. Для матери этот запах был подобен опиуму. Она заставила себя успокоиться, оторвала Джека от груди и передала драгоценный спеленутый сверток.

— Постарайся не выдать своего восторга от того, что получаешь Самого Красивого Младенца, рожденного на этой земле, — смело произнесла она.

Он выглядел таким беззащитным, что ей пришлось прикусить пальцы, чтобы не дать себе снова схватить его на руки. Она так сильно сжала зубы, что потекла кровь.

— Дорогая, — произнесла Джиллиан в редком порыве заботы, — посмотри на это с приятной стороны. В женской тюрьме хотя бы всегда будут опущены туалетные сиденья.

— Позаботься о нем, — умоляла Мэдди, когда они встали со своих мест.

Ручки объемной сумки Джиллиан сомкнулись над своим необычным содержимым.

— Когда ты увидишь его в следующий раз, он будет уже отзываться на свое имя.

Из-за недостатка персонала Мэдди вернулась обратно в камеру, не пройдя обычного досмотра. Она легла на узкую кровать. Унылым звоном часы известили ее, что с момента исчезновения Джека прошло несколько часов. Давящая атмосфера тюрьмы начала ее угнетать. Мэдди оставила у себя одну маленькую деталь одежды Джека, и это стало единственным напоминанием о ее драгоценном ангеле. Испытывая телесные и душевные муки, она прижалась лицом к крохотной хлопковой распашонке, вдыхая нежный запах, и заплакала, беспомощная, как новорожденный.

5. Стоячее предложение

Утренние небеса налились едким желтушным светом, заставшим Мэдди возле раковины, прикладывающей к груди горячие тряпичные компрессы. До этого дня Мэдди воспринимала слова «выжимать из себя все до последней капли» как оборот речи. Оказывается, такое случается на самом деле. В раковину текли не просто реки, а настоящие водопады молока. Любой звук провоцировал новый поток: далекий гудок машины, звучание радио, часов, чайников, плач чужих детей. Она легко могла открыть собственный молочный магазин, будь он неладен.

В таком виде, в самовольной отлучке от ребенка, ее и нашел тюремный охранник. Раз ребенка нет, значит, он считается умершим. Вызвали сержанта Слайна, и гармоничный скрип дверных петель возвестил о его появлении в камере.

— Судя по всему, — он театрально откашлялся, — ты потеряла своего ребенка.

— Не может быть! — подыграла ему Мэдди. — Ну что ж, значит, он там, где мои ключи от машины.

— Ты его убила? — Его настороженные крысиные глазки шарили по лицу Мэдди в поисках малейшего признака сожаления.

— В камере ничего нет, сэр, — доложил охранник.

— Расчленила и съела?

Мэдди с показной беззаботностью рассматривала того, кто вел допрос. В дополнение к жестокости и бесцеремонности, он был еще и тщеславным. Его улыбка голодной гиены намекала на то, что он не понаслышке был знаком с периодонтологией. Да и линия волос была подозрительно ровной. Более тщательный осмотр обнаружил за его правым ухом пятно от «Гресиан-2000».

Слайн ударил кулаком по стене.

— Что ты за мать? — Он вцепился в ее руку хваткой молотобойца. — Неужели тебя совсем не беспокоит судьба собственного ребенка?

— Почему же, она меня очень волновала, — возразила Мэдди, вырвав у него руку. — Но потом мне в голову пришла мысль: зачем мне мучить саму себя, если ты можешь это сделать вместо меня?

— Убийство ребенка — очень серьезное преступление.

Мэдди почувствовала, как ее желудок провалился сквозь пол. Этот полицейский не оставит ее в покое.

— Что за вздор? — эти слова принадлежали Двине.

Она стояла в дверях, переводя дыхание. Пройдя Первый и Второй уровни Базового Обучения Драпированию Шарфиком, она перешла к стажировке по Завязыванию Шарфа Узлом Назад. Она встряхнула плащ и подошла к чайнику.

— Это проявления известного психологического синдрома послеродовой травмы. Я совсем недавно вела занятия по этой теме. Эта женщина восстанавливается от гормональной зависимости.

Тюрьма, как потом выяснила Мэдди, была полна восстанавливающимися людьми. Они восстанавливались от зависимости от героина, барбитуратов, растворителей и неудачных браков. Заключенные гордились членством в таких обществах, как Анонимные Нимфоманки, Анонимные Кондитероманы, Анонимные Любительницы Мужчин, Анонимные Любительницы Анонимности.

Двина собственнически положила руку на спинку стула Мэдди.

— Если бы вы посещали мои занятия, сержант, то не были бы так несведущи о женских эндорфинах.

Она снисходительно потрепала Мэдди по голове, будто бы та была ребенком. Мэдди увернулась. Эдвина Хелпс была первой кандидаткой на членство в обществе Анонимных Любоманов.

— Ну уж нет, детка! — Слайн вскочил на свои кривые ножки. — Не будет тебе больше никакого отделения «Мать и дитя». Посмотрим, как ее эндорфины поведут себя с другими заключенными.

Рука Эдвины Хелпс замерла в воздухе возле головы Мэдди.

— С другими заключенными?

— Педофилами и извращенцами, — уточнил голос откуда-то из-за сигареты. — Самыми отвратительными людьми во всей тюрьме. Мы держим их отдельно, чтобы остальные заключенные их не передавили.

Двина в негодовании налила себе чашку кофе и стала громко стучать ложкой, размешивая его в потрескавшейся фарфоровой чашке.

— Только через мой труп.

Мэдди подумала, что, наверное, пока не будет торопиться с определением Двины в общество Анонимных Любоманов.

— Что поделаешь, — отозвался Слайн. — У всего есть своя цена.

— Нет тела — нет преступления. Ребенок просто пропал. — Двина вернула ложку в сахарницу, покрытую коричневыми гранулами. — Кто сказал, что он мертв?

— Да, — как-то слишком легко согласился Слайн. — Вы правы. Лучше я отправлю ее в простую тюрьму, где ее изобьют как беспредельщицу.

— Как такое может произойти, если о пропавшем ребенке знают только люди, находящиеся в этой комнате?

— Ты же знаешь, как новости быстро расходятся по тюрьме. — Слайн кивком указал на тюремного охранника. Тот ответил сержанту злобной, понимающей улыбкой. — Особенно если речь идет о женщине, убившей собственного ребенка.

Двина, решив не растрачивать свою образованность на тупого сержанта, сняла одну из сережек и стала тереть мочку. (Мэдди решила, что этому ее тоже учили на специальных курсах «Использование сережек в сложных ситуациях: Психодинамический подход».)

— Я не верю в то, что она могла причинить вред собственному ребенку. Она просто у кого-то его спрятала. У тебя, кажется, вчера был посетитель?

Сержант Слайн только успел было открыть рот, чтобы заговорить, но Двина опередила его, предоставив ему возможность изображать золотую рыбку.

— Мэдлин, тебе ведь не понравился весь этот разговор об усыновлении, правда? — Она присела на корточки перед Мэдди. — Я не успела объяснить тебе, что из этой ситуации есть еще один выход.

Слайн яростно пыхтел своей «раковой палочкой», покачиваясь с носка на пятку.

— То, для чего раньше требовались один мужчина, одна женщина, одна кровать и «Болеро» Равеля, для многих пар превратилось в бюрократический кошмар. В нашем «цивилизованном» мире живет десять миллионов бездетных женщин, а количество детей, пригодных для усыновления, с каждым годом становится все меньше. Можешь представить себе, какую боль испытывают пары, отчаянно желающие оставить свой след в новом поколении? — Она вытащила из рукава салфетку и аккуратно высморкала нос. — У меня просто сердце разрывается.

Сержант Слайн нетерпеливо вздохнул и зажег еще одну сигарету от окурка. Для него психология была чем-то вроде игры в шарады с очень маленькой степенью достоверности ответов.

— Прелесть частного усыновления заключается в том, что ты сама можешь выбрать приемную мать. Здесь мне видится шанс спасти сразу четыре жизни: супружеской пары, Джека и, что самое важное, твоей, Мэдлин. Я предлагаю тебе начать жизнь сначала. Просто скажи нам, где твой ребенок.

Все глаза сейчас были устремлены на Мэдди, которая, в свою очередь, рассматривала собственную футболку, ожидая, когда закипит чайник.

— В противном случае твое имя будет на ручке каждой чертовой швабры или метелки!

— Детектив! — укорила его Двина. — Следите за собой. Вы проецируетесь! — Она конфисковала у полицейского сигарету и загасила ее. — Сигарета, — заявила она, — это палочка, у которой с одной стороны огонек, а с другой — дурак.

— Вы ничего не понимаете, — взорвался Слайн. — Мисс Большая Умница любит пошутить. Тебе нравится делать из меня дурака перед моими подчиненными? А понравится тебе, если я начну шутить над тобой?

Рот Мэдди открылся еще до того, как она успела сообразить, что происходит:

— Вы слышали историю о том, как одна из заключенных отрезала детективу яйца, чтобы сделать из них сережки? А Двина могла бы вести такие занятия: «Использование сережек. Краткий курс для психов».

Засвистел чайник. Мэдди отряхнула футболку, думая, что ей следовало бы дать себе хорошего пинка. Да что с ней такое? Она сама могла бы вести занятия на тему «Как терять друзей и отталкивать от себя окружающих».

Фигуру Слайна сотрясала крупная дрожь — от кончиков волос до пальцев ног. Двина Хелпс в отчаянии покачала головой. Слайн оттолкнул ее локтем и продолжил свои язвительные проповеди:

— Ты можешь ничего не говорить, если не хочешь, но все сказанное тобой может быть использовано против тебя. Не желаешь встретиться с адвокатом?

Мало что в жизни дает такую надежду, как пребывание в руках общественного адвоката. Например, полет на борту авиалайнера-гиганта, готовящегося к незапланированному контакту с гималайскими вершинами. Эта мысль посетила Мэдди, пока она ждала своего адвоката Руперта Перегрина в сырой полутемной комнате для посещений, позаимствовавшей свой неповторимый кислый запах у сотен давно не мытых подмышек.

— Послушайте, — перешла она с места в карьер, как только он ввалился в комнату. — Я и так знаю, что они ничего не могут мне сделать. Без тела они бессильны.

— Твоя наивность просто трогательна. — Перегрин поставил свой чемодан и с трудом выбрался из пиджака. — Двое заключенных уже сделали заявление о том, что видели, как ты убивала своего ребенка.

— Что? — жар возмущения от вопиющей несправедливости ударил Мэдди в лицо. — Это же чушь! Зачем им это говорить?

Перегрин опустил свою тушу на ненадежный стульчик, который под ним протестующее застонал и закачался как хмельной. Мэдди решила, что вся мебель, которой доводится соприкасаться с филейной частью работника юриспруденции, издает подобные звуки.

— Тюрьма, мисс Вулф, полна подлых негодяев, стремящихся наладить хорошие отношения с лицами, власть предержащими. — Откинув назад волосы, он проверил, заперта ли дверь на замок. Этот человек обладал целеустремленностью и прямотой крылатой ракеты. — Я бы мог помочь избавиться от этих заявлений и уничтожить соответствующие файлы на компьютере, — он пододвинул стул ближе к своей жертве, — если бы я был в этом заинтересован. Мое предложение по-прежнему, как бы это сказать, — на стол между ними упала вязкая нить слюны, — стоит открытым.

Мэдди не замечала своего рыцаря Защиты Справедливости И Законопорядка в полосатых доспехах. Вчерашняя простуда блестела от мази.

— Если у меня появятся мазохистские настроения, мистер Перегрин, я пойду в магазин покупать себе новый купальник. Дальше этого моя ненависть к себе не распространяется.

— А если отбросить в сторону условности?

Мэдди прикинула, с помощью каких тонких намеков она смогла бы дать ему понять, что не в настроении. Одним из вариантов было разбить керамическую пепельницу о его голову.

— Ответ по-прежнему отрицательный. — Она указала на его поблескивающую корочку герпеса. — К слову сказать, вы в курсе, что ваш энтузиазм заразен?

— В четверг у тебя будет слушание в суде.

Он раскрыл портфель, лязгнув его застежками с такой силой, что Мэдди подпрыгнула на стуле.

— До настоящего момента твое дело выглядело достаточно размыто. Нелегальная иммигрантка, но белая, что позволяет нам вежливо назвать тебя задержавшимся гостем. Единственная улика, связывающая тебя с мошенниками, — краденый бумажник. В такой ситуации ты выглядела вполне благовидно и вызывала слезу жалости. А теперь что? Убийство младенца? Судья даже слушать не станет о выходе под залог без наличия уважаемого поручителя. Мадам, — с этими словами он зацепил коротенькими толстыми большими пальцами хлястик ремня, — мой Маятник Радости ждет вас.

Сердце Мэдди рухнуло в носки.

— Знаете, этот разговор звучит как-то до боли знакомо.

— «До боли знакомо»?! — поморщился адвокат, возвращаясь к профессиональной манере речи. — Меня раздражают оксюмороны. Пожалуйста, не забывайте об этом, мисс Вулф.

Мэдди чувствовала, как в виске скапливается головная боль.

— Руперт?

— Да? — оживившись и заблестев хитрым глазом, он закатал рукава рубашки и обнажил молочно-белые предплечья, покрытые пугающе густой шерстью.

— Пошел ты вместе со своим синтетическим костюмом!

Перегрин зашелся жутким хохотом, хлопая себя по массивным бедрам. Не встретив сопротивления, он накрыл руку Мэдди своей.

— Итак, — его адамово яблоко прыгало вверх-вниз от возбуждения. — Я всегда находил нетрадиционный секс идеальным началом работы над делом.

Мэдди выдернула у него руку.

— Почему ты такой?

Но она уже знала ответ на свой вопрос. Со всеми своими заявлениями о вечной любви, Алекс был точно таким же субъектом — теплонаводящимся пенисом, не подчиняющимся Центральному Управлению.

— Тебе никогда не хотелось для разнообразия заняться сексом с той женщиной, которая потом не подаст на тебя в суд?

— Сексуальный контакт с подзащитными отнимает у меня не больше пятнадцати минут в день, оставляя мне больше свободного времени для того, чтобы побаловать любовь всей моей жизни — бирманского котенка по имени Трюфель.

— На тот случай, если вы забыли, я только что родила ребенка. На моих трусах большими буквами написано: «На ремонте». Понятно?

Он опустил рукава своей рубашки и захлопнул пасть своего бездонного портфеля. В том, как он это сделал, была такая пугающая завершенность, отчего Мэдди почувствовала нечто похожее на панику.

— В общем, через неделю я уже буду на свободе.

Перегрин резко встал.

— Не стройте никаких планов.

— Неделю я как-нибудь переживу, — смело начала она. — В том смысле, что тут есть библиотека, спортзал и образовательные услуги.

— В которые входит ускоренный курс «Чавкающая Меховая Полость». — Перегрин с трудом втиснулся обратно в пиджак. — Когда я рекомендую не строить планов, мисс Вулф, я не имею в виду вопрос о вступлении в Женскую Группу Книголюбов. Это значит, что вам стоит написать завещание и поцеловать на прощанье своих дорогих и близких. — С этими словами Перегрин понесся к двери. — Чавкающая меховая полость… звучный получился эвфемизм, вы не находите?

Мэдди прочитала надпись на двери, которую только что захлопнул ее адвокат. Она гласила: «Смерть сукам!» У Мэдлин Вулф возникло пренеприятное чувство, что скоро эта надпись будет иметь к ней самое непосредственное отношение.

6. У меня в ванной младенец!

— Давай сразу расставим все точки над «i». Я не люблю детей. — Перед слегка близорукими глазами Джека появилось гигантское лицо Джиллиан. — Я бы лучше завела немецкую овчарку, их хотя бы можно продавать. Тебя вообще бы здесь не было, если бы не эти пять лет в Ее Величества монастыре Максимального Унижения и Лицемерия. Католическое воспитание, мой дорогой, — это первый урок чувства вины, который преподает нам жизнь. Соображаешь?

Руки младенца вскинулись над головой. Похоже, он так и не понял, что они как-то прикреплены к его телу. С явным удивлением и заинтригованностью он смотрел на свои пальцы, мечущиеся вокруг лица, будто бы те были артистами Московского цирка… «Ну что ж, — подумала Джиллиан, — это не первый в моей жизни представитель мужского пола, которого развлекает его анатомическое строение».

— Мне нужна детская одежда, — мрачно заявила Джиллиан продавщице детского отдела.

— Да, мадам. Какая? — продавщица выражала столько энтузиазма, что Джиллиан подумала, что у нее внезапно может отвалиться лицо.

— Я не знаю, — огрызнулась она. — Одежда для ребенка. Да, и еще подгузники.

— Какого размера?

— Да откуда же мне знать? — Она распахнула свою сумочку и с презрением показала спрятанного там Джека. — Вот этого размера.

Джиллиан была слишком раздражена, чтобы оценить всю комичность ситуации — она в своих накладных ресницах, которые, когда она моргала, напоминали брачные игрища тарантулов, и ребенок, которому исполнилось четыре с половиной недели. К тому же Джил держала его на вытянутых руках, как будто он мог ее чем-то испачкать. Наблюдая за тем, как перепуганная продавщица собирает базовый комплект, необходимый для ребенка, Джиллиан лениво размышляла о том, что, оказывается, она знает о детях больше, чем предполагала. Судя по всему, у ребенка было много общего с концептуальным автомобилем: оба были исключительно прожорливы, и ни для одного из них было невозможно найти запчасти.

— Ну что, спиногрыз? — спросила она, с болезненной аккуратностью исследуя содержимое своего кошелька. — Похоже, истрепалась рубашка, в которой ты родился. У нас хватит денег только на то, чтобы продержаться до возвращения твоей матери. Если, правда, я не почувствую непреодолимое желание что-нибудь купить. Например, еду. — Джиллиан вспомнила, как она сорила деньгами, когда была финансово состоятельна. Если бы она тогда знала, чего эти деньги стоили!

Мисс Касселс в этой жизни попробовала почти все. Она летала на воздушном шаре с Ричардом Бренсоном. Она «фестивалила» с большим количеством членов королевской семьи, чем вы сможете припомнить. Она вступила в Клуб Любителей Полетов на Большой Высоте «Конкорда» (не в качестве члена экипажа). Она каталась на частных яхтах, гостила в парижских отелях и лежала под скальпелями голливудских пластических хирургов.

Однако работа по-прежнему оставалась для нее неизвестным явлением жизни, даже феноменом.

— И дело не в седом волосе на лобке, — доверительно сообщила Джил своей сумке, дефилируя по Риджент-стрит. — Вчера вечером во время романтической встречи я высказалась о том, что мой партнер настолько умел в сексе, что может заниматься им профессионально. Дорогуша, знаешь, что он мне на это ответил? — Она не ждала ответной реплики Джека. — Он сказал, что как раз этим и занимается и что его услуги будут мне стоить пятьдесят фунтов. Только тогда я заметила у него на пенисе татуировку ЛЗД — любовь за деньги.

Она ненадолго замолчала, чтобы в витрине «Либерти» рассмотреть бикини, для которого была слишком стара.

— Понимаешь, Джек, я-то думала, что к этому времени буду уже в третий или четвертый раз замужем, с каждым замужеством становясь все богаче.

Бикини было великолепным. Может быть, все же можно после некоторой косметической корректировки? Джиллиан вздохнула, поджала мышцы пресса и зашагала вперед. Единственная пластическая операция, которая ожидала ее в ближайшее время, заключалась в разрезании ее кредитных карточек.

На остановке метро «Оксфорд-сёркус» она купила газету. Поджав губы от стыда, она открыла раздел с объявлении о приеме на работу.

— Из князи — в грязи, дорогуша, — посетовала она своему контрабандному багажу. — Это как-то неправильно.

Даже при полном отсутствии опыта Джиллиан понимала, что часовое опоздание на собеседование не является самым лучшим способом расположить к себе потенциального работодателя. Но она была ни в чем не виновата. Несмотря на то что Джил надувала презервативы, превращая их в шарики, чтобы развлечь ребенка, Джек прорыдал всю ночь. А когда он все-таки уснул, то превратился в капризный будильник с радио, который совершенно непредсказуемо срабатывал и начинал передавать помехи в длинноволновом диапазоне. Но в то время, когда ей нужно было, чтобы ее разбудили, он спал беспробудным сном. Поэтому она и появилась с таким большим опозданием у дверей Галереи высокого искусства Рональда Ла Ру. Микроавтобус с мороженым медленно полз вдоль тротуара, и его слащаво-липкая музыка разносилась по всей улице.

— Послушай! — отчаянно взмолилась Джиллиан, обращаясь к своему маленькому хныкающему подопечному. — Они играют твою любимую песню!

Джиллиан дошла до кульминации в своей речи об обезличенном восприятии абстрактной дихотомии, когда мороженое, до того надежно державшееся на коляске, выскочило из своего влажного крепления и медленно заскользило по картине какого-то примитивного, но, судя по количеству нулей на ценнике, ненаивного импрессиониста.

— Ребенок обожает искусство, — выдала Джиллиан на грани Предменструального Нервного Срыва. — Первыми его словами были «мама» и «папа», — трогательно добавила она и ушла, не дожидаясь исхода борьбы Рональда Ла Ру с искушением схватить Джека и привести его в соответствие с одной из базовых геометрических фигур.

Ее набег на салон товаров для кухни не оказался удачнее предыдущей попытки. Несмотря на ограниченные кулинарные познания Джиллиан, которая считала, что каперсы — это новый уровень отношений с недавно разведенными судовыми магнатами, она отчаянно блефовала, чтобы попасть в отдел керамических традиционных крестьянских кухонных принадлежностей универсального магазина «Селфриджес», когда одна из младших продавщиц, которой она заплатила, чтобы та присмотрела за Джеком, появилась с гримасой на лице.

— По-моему, — предположила девятнадцатилетняя особа, зажав нос между двумя акриловыми ногтями, — его пора сменить.

— Да, — недовольно прошипела Джиллиан, — и желательно на наследника хозяев нефтяной компании.

«Это тоже не самый лучший способ подачи себя на собеседовании», — подумала она, укладывая Джека на ковер в офисе, чтобы заняться его гигиеной.

— Ну что же, — робко продолжила Джил, вернувшись на свое место и бросив взгляд на изумленного менеджера по персоналу. — Это — единственный мужчина, который удостоился такого пристального внимания с моей стороны. Хотя я была знакома со многими знаменитостями. Кстати, я знала Мило Роксборо, — сбивчиво продолжила она свою речь, обильно сдабривая ее именами, — «Короля наращиваемых волос». Он как-то был моим женихом, вы его не знаете? Этот мужчина был в белой обуви, когда я увидела его в первый раз.

Джиллиан была потрясена частотой, с которой дети опорожняют кишечник.

— Ты же мужчина, — взывала Джиллиан к маленькому человечку после того, как их попросили удалиться из магазина. — Ты должен часами пропадать в туалете со свежим номером «Спортивной жизни». Ты что, не знал об этом?

Хуже постоянно закаканных памперсов были сопливые снаряды типа «воздух-земля». Джиллиан как-то пришлось пойти в угловой магазин в бальном платье из тафты, потому что весь ее остальной гардероб был покрыт детскими соплями. К утру среды она стала одеваться только в коричневое и бежевое. Ей не очень шли эти цвета, но они значительно упрощали вопрос со стиркой.

Джиллиан решила, что многолетние посещения парнасских показов мод подготовили ее для работы редактором отдела моды в «Харперс базар». Все, что от него требовалось, по ее мнению, это описание событий и вещей такими словами, как «роскошно», «шикарно» и «потрясающе». Это подразумевало, что она не видела ничего подобного за последние пять долей секунды. Поскольку младенцы в этом сезоне были популярным аксессуаром, которым пользовались почти все модники — от Мадонны до Майкла Хатченса, — Джиллиан решила, что Джек наконец-то может быть полезным.

— Ах, смотрите! — Женщины-редакторы отдела мод, использовавшие свои головы исключительно в качестве подставки для наушников плееров «Сони», выскочили из-за своих двухметровых цветочных композиций и, проигнорировав Джиллиан, бросились к ее малышу. — Разве он не прелесть?

Джиллиан уставилась на Джека. Тот копошился на ковре как какая-то личинка. Она никак не могла понять, что они в нем увидели.

— Да, наверное, то же самое кто-то говорил и матери Саддама Хусейна, — сострила она. Не обращая внимания на осуждающие взгляды редактора журнала, она продолжила: — Представьте себе унижение, которое переживает ребенок, когда ему приходится носить эти отвратительные ползунки и комбинезончики? Вот кто у нас настоящая жертва моды!

Издатель арктически холодным тоном ответила, что она понятия не имеет, о чем Джиллиан говорит. Когда она встала, чтобы показать Джиллиан, где выход, та увидела, что редакторша облачена в комбинезон из ламе с отстегивающейся кокеткой, облегчающей доступ к груди.

— Упс!

Всю дорогу в лифте Джек довольно гулил.

— Сначала отрасти шею, — урезонила его Джиллиан. — А потом поговорим.

Всю неделю происходило одно и то же. Она выдавала себя за выпускницу Пру Лейт, получив в результате работу по доставке сандвичей с яйцом и сальмонеллой на роскошные корпоративные ланчи, или за поклонницу оперы. Когда директор отдела пиар «Ковент-Гарден» попросил ее пересказать в ее собственной трактовке сюжеты некоторых опер, она сымпровизировала: «Я не вдумываюсь, а просто слежу за кинжалом». Все ее попытки были саботированы маленьким сопливцем.

Как тут не вспомнить про руку дающую!

— Пожалей меня, — умоляла она Джека утром в пятницу. — У меня серьезные финансовые проблемы, невроз, отсутствие мужа и явные суицидальные наклонности. Пожалуйста, помолчи!

Она воткнула соску ребенку в рот и с изумлением увидела, что он моментально уснул. На этот раз Джиллиан свила из него кокон и сдала сумку с ним в гардероб отеля «Блэйк» вместе со своим пальто.

За первые тридцать минут собеседования Джиллиан получила не только работу по импортированию экзотического плюмажа, но и приглашение на обед от ее нового шефа, Саймона, элегантно одетого крупного красавчика лет сорока, обладавшего глазами, навевающими мысли о спальне и астрономическом банковском счете. Потом вошла гардеробщица с извивающейся сумкой в руках.

— Черт! — выразила свои чувства Джиллиан.

В ответ на звук ее голоса сумочка исторгла негодующий вопль, будто пытаясь имитировать сирену.

— Простите, — забеспокоился Саймон. — Но вы ничего не говорили о ребенке.

— Это не мой ребенок, — заторопилась Джиллиан. — Его мать проштамповывает книги в тюремной библиотеке. — Глаза ее работодателя выкатились из орбит. — У меня, конечно, нет привычки поддерживать отношения с преступными элементами, но…

— Эта работа, мисс Касселс, требует много времени, и вечернего в том числе.

— Мне всего лишь нужно поставить ему кляп! — Джиллиан стала судорожно копаться в содержимом своей сумки. Пожеванный сухарик, погремушка, музыкальная лягушка, один использованный подгузник и тюбик детского крема от сыпи — все это было вывалено на стол Саймона. — Ему нужно в клинику Бетти Фордс для лечения зависимости от сосок, — сказала Джиллиан, перекрывая негодующие вопли. — В отделение антисосковой детоксикации. Цыц, короткошеее! — рявкнула она вполголоса на ребенка.

Работодатель подозрительно прищурился.

— Я хочу сказать, что иногда для того, чтобы быть добрым, надо стать жестоким. Правда? — Джиллиан натянуто рассмеялась, пытаясь разрядить ситуацию. — Да и потом, мальчики всегда остаются мальчиками. Кстати, это касается также большинства восьмидесятилетних бизнесменов, которых я знаю. — Выражение лица Саймона навело Джиллиан на мысль, что ее последнее заявление было не самым тактичным.

— Ой, я совсем не вас имела в виду!

Во всем был виноват недостаток сна. Это была последняя горькая пилюля.

Позже, этим же днем, Джиллиан разорилась на ясли и посадила туда ребенка без суда и следствия. «Яблоко от яблони», — мрачно подумала она.

— Звони в Международную Ассоциацию по Амнистии. Посмотрим, убедят ли меня их доводы.

Ей захотелось повесить на ясли надпись: «ОПАСНО! Пальцы в сетку не совать!» Дав ребенку в рот бутылку с соской, она потребовала: «Пей!» Решив поделиться с ним собственной версией истории о голодающих детях Африки, она пояснила: «Знаешь, а ведь даже в Найтсбридже[2] есть дети с нарушениями аппетита!»

Налив себе щедрую порцию джина с тоником, она постаралась вывести себя из психологического тупика, куда ее загнала Мэдди. Не преуспев, она положила свою выкрашенную хной голову на руки и стала обреченно сосать пластиковую соску.

7. Гребаный «Хилтон»

Глаза Мэдди еще не привыкли к тусклому освещению коридора крыла для арестованных. У нее было стойкое ощущение, что за ней наблюдают. Скорее, не за ней одной, а за всеми остальными мрачными фигурами с затрудненным дыханием, которые ее окружали. Волосы на руках встали дыбом, и она инстинктивно прижалась к стене. Мэдди подумала об освежителях воздуха, источавших ароматы эвкалипта или альпийских лугов, которые люди вешают в туалетах или в салонах автомобилей. В тюрьме тоже был свой невидимый ароматизатор, только он насыщал воздух запахом паранойи и боязни неизбежной смерти.

— С-с-салют? — Подобно летучей мыши, Мэдди решила послать вперед приветственный звуковой сигнал, чтобы определить положение других тюремных обитателей.

Худая, жилистая фигура с причудливым вкусом в выборе одежды вышла из тени и ткнула Мэдди в горло ногтем, не уступающим по остроте скальпелю.

— Ну чё уставилась?

На голове этой женщины, среди крашеных фиолетовых волос, было выбрито: «Сделано в Лондоне». Мэдди сразу подумала, что в ее обвинении могла появиться фраза: «Нападение и попытка убить парикмахера». Ботинки ее противницы, которыми можно было сокрушить самолет средних размеров, делали ее ростом почти под метр девяносто. Обидчица начала умело пользоваться всяческими оскорбительными оборотами, сдабривая свою речь смачными плевками, попадавшими Мэдди прямо в лицо, а потом медленно и противно скатывались вниз. Мэдди сказала себе, что ей совсем не страшно. Она сказала, что бывала и в более страшных ситуациях — на электролизе губ, родах без обезболивающего, на обедах с лондонскими литераторами… Но почему же тогда у нее от страха крошатся пломбы в зубах?

В поле ее зрения появились и другие заключенные с выражением лиц любителей жестоких зрелищ.

— Кто это, Спутник? — вопросило существо с грязными блондинистыми волосами в красных сатиновых шортах, ярким прыщом на носу и хищным лицом.

— Это та самая детоубивца, хто ж еще? — провозгласила противница Мэдди тоном серьезно разозленного человека.

Мэдди обратила внимание на то, что у нее были маленькие зрачки и резкие движения человека, отходящего после наркотического опьянения. Прозвище тоже не оставляло никаких сомнений. У Спутника была своя собственная орбита.

— Знаешь, чё я щас с тобой сделаю, зверюга? — с этими словами Спутник пронзила Мэдди взглядом, обещавшим сильную боль.

— Ой, даже не знаю. Заплетешь мне косички? — решилась на смелое предположение Мэдди.

— Сначала оторву твою поганую голову. Идет? — Эта женщина явно сама делала себе депиляцию зоны бикини.

— Я не причиняла вреда своему ребенку, поняла? — попыталась оправдаться она.

— Так мы тебе и поверили!

Одним быстрым ударом в живот она опрокинула Мэдди на холодный цементный пол. Спутник стояла над ней в таких тесных джинсах, что сквозь них можно было увидеть виноград, который она ела на завтрак. Мэдди судорожно шарила глазами по коридору в поисках охраны, которая расположилась в самом дальнем конце общей комнаты. Их совершенно не интересовало, как разрешится вопрос о жизни и смерти Мэдлин Вулф.

— Я могу сказать тебе лишь два слова: социальные службы.

Эта фраза вызвала замешательство в стане врага. Для женщин, хлебнувших лиха, эти слова были самыми страшными из всего их ограниченного лексикона. Жалкие фигуры в толпе перестали толкаться и начали бросать на Спутника нерешительные взгляды, которая ответила на их молчаливые вопросы тем, что с размаху пнула Мэдди в бок своими тяжелыми ботинками «Док-Мартен».

— Они хотели… забрать его… в детский дом.

Мэдди догадывалась, что объясняться со Спутником было так же бесполезно, как писать на улице во время урагана.

— Я переправила его на свободу, — произнесла Мэдди и сжалась в комок, потому что психованная Ракета приготовилась к новым упражнениям с ногами.

— Господи помилуй! А меня можешь переправить?

К ним подходила пожилая женщина таких необъятных размеров, что, в то время как каждый шаг приближал эту гору плоти к выбранной цели, все равно казалось, будто она движется в десяти направлениях одновременно. Под знакомым зубом с бриллиантом находился лестничный пролет из подбородков, плавно переходивший в целый балкон из груди над колоссальным животом. Сама мысль о том, чтобы переправить Мамашу Джой в чем-либо меньшем, чем рейсовый автобус, вызвала хихиканье среди готовой к драке толпы.

— Или даже лучше, пронести мне сюда моего мужчину… только так, чтобы его жена об этом не знала. — Она подхватила Мэдди с пола и сгребла ее в медвежьи объятия. — А то без кавалеров мы тут паутиной заросли.

Рядом с этой женщиной знаменитый грек Зорба выглядел бы карликом.

— Я знаю эту женщину. Она любит своего малютку. В чем вы ее обвиняете? В том, что она помогла бежать своему мальцу? Хи-хи-хи-хи!

Утробный рык Спутника выразил ее недовольство таким поворотом событий.

— Уж не пытаешься ли ты меня надуть, старая корова?

— Да что ты! Ты для меня всегда была большим авторитетом, детка!

Мамаша Джой повернулась и выдохнула в ухо Мэдди:

— На крэке она.

Она протащила Мэдди сквозь недоброжелательную толпу, расталкивая всех движениями качающейся груди, и вразвалочку подошла к стеллажу с несколькими библиотечными книгами, расположенному в самом углу общей комнаты. Делая вид, что увлеченно рассматривает захватывающе интересный материал для чтения, любезно предоставленный тюрьме благотворительными организациями, «Таксидермия как средство для развлечения и заработка», «Навигационные команды для начинающих» и роман «Привидение в невидимом бикини», Мэдди прошептала:

— Ты-то как сюда попала?

— На микроавтобусе, а ты что подумала? — громоподобно фыркнула Мамаша Джой.

— Я не знала, что людей сажают в тюрьму за… кражу в магазине.

Мамаша Джой прищурила глаза.

— Ты думаешь, я кого-то убила? Нет, я об этом подумывала… — Она натянуто засмеялась. — Но нет. Я никого не убивала. Хотя я виновна. В том, что попалась. Неловко вышло, когда парнишка сунул руку в карман, а там уже была моя рука.

Мэдди наблюдала за ярким, даже без помады, ртом Мамаши Джой с чувством зачарованности и отчаяния.

— Тебе еще сколько до встречи с судьей?

— Не знаю… неделя, наверное.

— Это всего ничего. Я знала браки с более короткой жизнью. — Мамаша понимающе похлопала Мэдди по спине. — Ничего, время быстро бежит.

«Ну да, — подумала Мэдди, стараясь избежать хищного взгляда Спутника, — как песок из почек». Гонг, возвещающий о том, что уже половина четвертого, а значит, пришло время обеда, вторгся в их разговор.

— И держись подальше от Спутника. Она ходила на занятия по управлению гневом… пока не забодала психологиню. Хи-хи-хи-хи…

Держаться подальше от Спутника оказалось не так легко. Эта женщина страдала навязчивыми идеями. Во время завтраков, обедов и ужинов она садилась на расстоянии удара вилкой от Мэдди и сверлила ее голодным взглядом. По тому, как Спутник напала на сосиску в порции Мэдди, вонзив в нее пластиковый нож, выдернув ее из тарелки, растерзав, а потом снова и снова нанося смертельные удары, стало понятно, что свежевание туш было ее истинным призванием.

Спутник также преуспела в синхронизации работы своего мочевого пузыря с аналогичным органом Мэдди. Всякий раз, когда несчастная жертва отваживалась на посещение одного из двух туалетов, расположенных в крыле в форме латинской буквы «L», Спутник оказывалась поблизости, принюхиваясь, как первобытный хищник. Мэдди с радостью совсем отказалась бы от душа, но горячая вода была единственным средством, приносившим облегчение ее груди, ставшей комковатой, как каша в интернатах. Молоко ниагарскими водопадами текло к ее ногам. В водостоке собралось столько волос, что Мэдди чувствовала желание вымыть их с шампунем. Это был первый водосток в ее жизни, которому требовалась стрижка и укладка феном. Однако наклоняться поблизости от Спутника она не рисковала. Похоже, лозунгом этой женщины была фраза: «Нагнись, и я сделаю все, как надо…» Мэдди наблюдала за ней с постоянно растущим недобрым предчувствием.

Поскольку интеллектуальный уровень Спутника не выходил за рамки диалогов персонажей комиксов, то спрятаться от нее можно было только на образовательных курсах. Благодетели всевозможных видов приходили в тюрьму, чтобы спасти заключенных от смертельной скуки. Примерно раз в неделю обрюзгшие биографы или авторы нераспроданных трудов под названиями «Как сделать держатель для туалетной бумаги из воротника старой рубашки дорогого мужа» и «Сто один способ использования упаковок для яиц» делились своей мудростью и жизненным опытом. «Учитесь делать эти бусики» да «учитесь делать папье-маше». Мамаша Джой называла их «тюрьмоманами». Тем не менее любое объявление о грядущих занятиях или курсах встречалось с неизменным энтузиазмом. Обитатели крыла предварительного заключения умирали от скуки и были готовы на все, лишь бы не сидеть за запертой дверью двадцать три часа в день. Самым сложным было затесаться в массовку и не встревать в диалоги. В этой пьесе вообще не должно было быть диалогов. Одни массовки.

В тюремном учебном зале Петронелла де Уинтер нервно посматривала на дверь, возле которой устроились два тоскующих стражника, развлекавшихся разглядыванием журнала «Хеллоу!». Сделав глубокий вздох, она представилась как актриса. Оценив комбинацию ее внешнего вида и коэффициента ее умственного развития, Мэдди решила, что она начинала в фильмах вроде «Шаловливые девочки из хора» и «Как доставить себе удовольствие».

— Всегда есть шанс как бы умереть на сцене, особенно, ну, знаете, когда делаешь это перед убийцами, — несла она.

Сокамерница Мэдди, которую звали Шанель, потому что она была пятой дочерью в семье, приподняла со стула одну ягодицу и раскатисто издала неприличный звук. Она была знаменита этой своей способностью.

— Ну все, — блондинистая актрисулька направила пальчик с накрашенным ногтем в аудиторию. — Кто из вас, негодные девчонки, украл мою автомагнитолу?

Враждебное молчание наконец убедило представительницу вида Чистых Блузок и Нетронутых Мозгов отказаться от отвратительной, заранее подготовленной манеры разговора. Поэтому она выступила в амплуа Воплощенной Искренности и поведала присутствующим, что она решила безвозмездно потратить свое время на заключенных, потому не видела в них пресловутых отбросов общества, а считала их несчастными жертвами обстоятельств… Кстати, с ней совершенно случайно приехала съемочная группа документальных фильмов от Би-би-си, чтобы записать ее гуманный жест для программы о самопожертвовании «Эвримен».

Петронелла хрипло попросила, чтобы все спели с ней «Кум-Бай-а» для того, чтобы «сломать лед» в общении. Да для того, чтобы сломать этот лед, требовался атомный ледокол! Эта последняя просьба лишила ее потенциальных слушателей.

Мамаша Джой закрыла глаза:

— Я буду молиться. Кому-нибудь что-нибудь надо?

— Мэла Гибсона, — отозвались с последних рядов.

— Да, он само совершенство! — Ягодицы Шанели, которые сегодня были затянуты в ядовито-розовую лайкру, развернулись от Мэдди. Она потянулась и продемонстрировала бока с таким глубоким целлюлитом, что казалось, будто они пострадали от сильного града. — Если я когда-нибудь перестану ненавидеть мужчин, то его перестану ненавидеть первым.

Мэдди усмехнулась. Она тоже считала Алекса совершенством, пока не обнаружила, что он обладает эмоциями Клингона. Он, наверное, ходил по ночам домой, чтобы снять маску.

— Совершенных мужчин не существует.

— Если только у них нет тридцатисантиметрового языка и они не умеют дышать ушами, — выдала Мамаша Джой.

— Именно из-за мужчин, — горько продолжила Мэдди, — Господь был вынужден придумать торты.

— Ну да, — прокряхтела Шанель, привстав и снова опустившись на сиденье. — Это ты сейчас так говоришь. Стоит тебе выйти, как ты начнешь охотиться за ликером из спермы быстрее, чем произнесешь слово «проглотить». Я уже так долго на предварительном заключении, что, если только увижу любого мужчину, начну оставлять мокрый след, как улитка, — пожаловалась она. — Тут все девицы такие распутницы, что на их любовном соке можно на лыжах кататься. Или просто сесть на задницу и поехать.

Весь ряд зашелся хриплым смехом. С гримасой смущения Мэдди поправила сползшие трусы.

— Смотри там, — предупредила ее Шанель. — Если поправляешь трусы чаще трех раз подряд — это уже мастурбация!

Вспыхнув, Мэдди засунула руки в карманы. В этот момент она наткнулась на шоколад.

— Ах, такого счастья не купить за деньги! — шутливо заметила она Мамаше Джой. — Свобода — вещь приятная, но разве есть в ней такие удовольствия?

Почти капитулировав перед судьбой, навстречу которой она неслась с огромной скоростью, Мэдди съела шоколадное драже «Молтизерз».

— Вот и молодец! — обрадовалась Мамаша Джой. — Вот и прошел еще один день до встречи с судьей!

Мэдди казалось, что тюрьма собирает в себе не беснующуюся толпу таких личностей, как Пэти Хирстс и Ульрике Мейнхофс, а бродяг и беженцев, обломков жизни, маленьких грустных бездомных, банкротов, безработных, людей, которые не могли оплатить кабельное телевидение или подкрутили электрический счетчик. Они были уместны в тюрьме так же, как мормоны в семейке Адамсов. Разумеется, за исключением Спутника. Мэдди была убеждена в том, что эта женщина просто не смогла развить в себе природный талант, иначе она бы работала кем-нибудь вроде медика-исследователя в концлагере.

— Что тут за мать-вашу-шум? Тут что, мать-вашу-сумасшедший-дом? — В комнату вплыла Спутник в юбочке, едва прикрывавшей трусы (Джиллиан называла такие «ламбрекен для бобрика»), и направилась прямо к месту, где сидела Мэдди. — Какая-то дрянь стянула у меня «Молтизерз».

У заключенных, сидевших по соседству, тут же отпало всякое желание разговаривать. Какое там, у них пропала сама воля к жизни!

— Кто из вас, жирные коровы, та самая дрянь, которая их стащила? Давайте, колитесь, потому что я все равно узнаю, кто это.

Спутник уткнулась носом прямо в лицо Шанель. Та выдохнула, подчиняясь немому приказу.

У Мэдди пересохло в горле. Следующей в ряду была она.

Мамаша Джой выпрямилась.

— Это была я. Довольна?

— Чево?

— Надо же мне поддерживать силы в моем шестидесятом размере!

— Да я, типа, слышала, что у тебя, типа, такой толстый зад, что подельникам, типа, приходилось доставлять тебя на дело на подъемном кране. — Стейси чуть не умерла со смеху от этого примера классического тюремного юмора. — Так что это не ты. — Зрачки Спутника сжались, взгляд затуманился, потом она посмотрела прямо на Мэдди.

На сцене Петронелла изо всех сил старалась перекричать лязг металлических ножек стульев по цементному полу и голоса женщин, болтающих на хинди, разглагольствуя о том, что ее знаменитый режиссер только что был номинирован на Лучший документальный фильм года. Она позволила себе робкое отступление о том, что все его программы становятся бестселлерами, и лишь потом, в отчаянии, нырнула в дезорганизованную аудиторию и поймала за руку Спутник, чтобы исполнить вместе с ней песню Боба Дилана «Я стану свободным».

Мэдди поняла, что в этот момент ей будет лучше благодарно промолчать. Под предлогом посещения туалета она припустила к двери и споткнулась о треногу, поставленную оператором. Поэтому она услышала его раньше, чем увидела, подпрыгнув от звука его мелодичного голоса, как рыба на леске. Когда Мэдди все-таки сфокусировала взгляд на Алексе, она поняла, что ее крошка сын как две капли воды похож на своего папочку. Ее глаза горели огнем, и она не смогла заплакать.

Алекс стоял с открытым ртом. Номинированный на награду режиссер окаменел, как собака из Помпеи.

— Слава богу, ты здесь!

Мэдди оглянулась вокруг в поисках чревовещателя, говорящего эти слова ее голосом. Она совершенно не это хотела ему сказать. На самом деле она хотела предложить ему попробовать себя в жонглировании работающими бензопилами и сказать ему, что он кобель. К еще большему своему изумлению, она бросилась к нему на шею, уставилась в его красивое лицо и расплылась в улыбке, которая не вызвала ответной реакции. Она ущипнула его за щеку, которую так хорошо помнила.

— Э, знаешь, обычно, когда людям что-то приятно, их лицо разделяет эти эмоции.

«Боже мой, — подумала Мэдди, — неужели я флиртую? Не может быть. Это кто-то друг ой, у кого нет раздражения во влагалище и потрескавшихся сосков. Кто не видел каждую ночь во сне, как подвешивает этого мужчину за его соски».

Заставив себя успокоиться, она отступила назад и оценивающе рассмотрела отца Джека. В черных джинсах «Ливайс» и белой оксфордской рубашке, застегнутой на все пуговицы, он выглядел загорелым, упругим и аппетитным. Она была вынуждена это признать. Рубашка была такая свежая, что Мэдди легко представила его катающимся на лыжах в Клостере, курортном местечке, куда он обычно возил свою жену в середине зимы.

— Ты отращиваешь бороду? — Ей пришлось вонзить пальцы в ладони, чтобы не поддаться желанию его потрогать.

— Что? — Алекс озабоченно потрогал свой подбородок. — Ах да…

— Зачем? Чтобы она напоминала тебе о том, что ты мужчина? — Так уже было лучше. Подонок получил по заслугам. Если бы она еще могла прекратить представлять себе, как они ужинают «под открытым небом» на ее обнаженном теле.

— Мэдди, послушай, что касается полицейского участка… — Он провел рукой по своим роскошным волосам, будто бы помешивая увядший салат. — Мне очень жаль… Я не думал, что они тебя посадят. Боже мой. Я как раз собирался заявить о своем намерении заняться политикой. Гласность в таком случае… Как я могу ожидать от людей, что они будут голосовать за меня в поддержку программы спасения окружающей среды, если не могу разобраться со своей собственной жизнью?

Настал черед Мэдди имитировать Харпо Маркса.

— Ты занимаешься политикой? — переспросила она, наконец обнаружив источник своего голоса.

— Да, я либерал-демократ.

Мэдди взорвалась от хохота. Алекс был любопытным представителем либералов, которому на дом приходил журнал «Выдающийся размер». Он был настолько демократичен, что решил не говорить Мэдди о том, что был уже женат, пока она не обнаружила короткие вьющиеся волосы Фелисити на внутренней стороне его носков. Она хохотала так сильно, что ей пришлось сесть.

— Ну хорошо, я лгу, изменяю своей жене, выпиваю, не признаюсь в знакомстве со своими экс-любовницами, когда о них меня спрашивают из полицейского участка посреди ночи. Но назови хоть один серьезный мой недостаток! — Тут Алекс выдал хитрую улыбку, которой невозможно было противостоять.

— Но почему либерал-демократ? А, я поняла. Это как будто ты назвал себя «новым человеком». Это просто такое название. — Они всегда разговаривали, будто играли в словесный пинг-понг, используя рты вместо ракеток.

Алекс отставил сторону ногу в позе легкомысленной самоуверенности, а потом пристроил свое мускулистое тело рядом с ней на скамейку.

— Это небольшая организация. Там проще что-то сделать, воплотить какие-то идеи.

— А, я понимаю. В «небольшой организации» проще получить звание пэра. — За год, прожитый вместе с Алексом, Мэдди научилась читать между строк его лжи. Она подняла руку, призывая его остановиться и прекратить возражения. — Мне все равно. Договорились? Главное, чтобы ты обращался со мной как со своим избирателем.

— Что это может означать?

— Будь со мной порядочным хотя бы раз. Послушай… — Она вздохнула. Увидев Алекса снова, Мэдди ожидала отвращения, но сейчас она могла думать только о том, как он по утрам выходит из душа и его торс возвышается над намотанным на бедра полотенцем, о танго нагишом на обеденном столе и о распевании песен Коула Портера, а также как они слизывают с пупков друг друга свежую икру каспийских осетров. — Я не знаю, что с нами случилось.

— Э, ну, ты родила ребенка вопреки моему желанию, а затем отвергла меня.

— Отвергла тебя? — Мэдди резко повернулась к нему лицом. — Ах, простите. Совершенно очевидно, что мне требовалось прочитать справочник по этикету под названием «Что делать, если ваш жених все еще женат».

— А ты никогда не спрашивала меня о том, женат ли я и есть ли у меня дети, — заявил он.

— Об этом следует поведать в Зале Славы Мужских Оправданий.

Алекс пронзил Мэдди взглядом своих глаз цвета топаза.

— Моя совесть чиста.

— Дружок, в таком случае у тебя амнезия. Не нужно быть математическим гением, чтобы сосчитать, что, для того чтобы сделать ребеночка, нужны двое.

— Не пытайся заставить меня чувствовать себя виноватым, Мэдди, — прошептал он, внезапно вспомнив о том, что осветитель мог их подслушать, а потом продать эту историю какому-нибудь желтому изданию типа «Кто кого». — Ты сама приняла решение родить ребенка, несмотря на мои протесты. Ты всегда была сама по себе.

— Только потому, что я больше никому не была нужна, — грустно ответила Мэдди. Она была полностью выбита из колеи этой новой встречей с ним.

— У меня стойкая аллергия на подгузники, конструктор «Лего» и недостаток сна. Помнишь? Ты об этом знала.

Мэдди содрогнулась. Здесь, в заключении, в тюрьме Холлоуэй этот разговор был так же бессмыслен, как спор о том, кто сядет за стол капитана на борту «Титаника».

— Послушай… — Она обвила пальцами его теплое коричневое запястье. — Это уже не важно. Сейчас важно то, что ты здесь и можешь помочь нам разобраться с этим недоразумением.

— Конечно… — отозвался Алекс без всякого энтузиазма.

Она сжала руку сильнее.

— Ты ведь поможешь мне, правда?

— Да-да… — ответил он с тем выражением, с которым он поправлял брюки. Мужчины именно так отвечают, когда проявляют свою уклончивую мужскую сущность. — Правда, это деликатное дело и тут нужно действовать осторожно…

Мэдди совсем не думала об осторожности, когда нечто бледное и пупырчатое на спичечных ножках вторглось между бывшими любовниками. Мэдди только открыла рот, чтобы ответить Алексу, когда ей в горло вторгся язык, удивительно напоминавший испортившуюся салями.

— Знаешь, чё мне надо, сладкая моя шоколадка? — спросила Спутник вязким и одновременно надменным голосом.

— Двойной освежитель дыхания? — выпрямившись, рискнула предположить Мэдди.

— Тепло тела. — Спутник резко воткнулась в Мэдди своим костистым передком, прижимая ее к стене.

— Неужели? Ты с тем же успехом можешь согреться, намочив свой палец и вставив его в розетку, — предложила Мэдди.

— Чё сделать?

Мэдди закатила глаза.

— О боже. Ну хотя бы охранники могут быть уверены, что ты не принимаешь наркотиков, стимулирующих умственную деятельность.

Теперь не только Алекс, а вся тюрьма, затаив дыхание, ждала развязки. Спутник сильнее сжала в объятиях тело бывшей любовницы Алекса.

Если бы Мэдди не носила на груди два дирижабля, умопомрачительно чувствительных, реагирующих агонией на каждое прикосновение, то она ни за что не сделала бы того, что сделала дальше. Во всяком случае, без защитного шлема и хорошего хирурга на примете. Испустив низкий рык, она нанесла хороший удар по голове своей противницы. Спутник ответила на удар, вынуждая Мэдди пуститься в кривобокий вальс. Они выжимали друг друга, царапались и рвали друг другу волосы, впиваясь зубами в любой доступный участок плоти.

Рядом появилась Шанель, схватила Спутника за голову и начала бить ее о скамейку. Стэйси издала леденящий душу вопль и с размаху заехала Шанель в нос. Кровь гейзером залила всех участниц потасовки. Шанель обрушила на Стэйси серию ударов джиу-джитсу, и та завалилась на пол. А потом началось. Подхваченная водоворотом тел и конечностей, затянутых в лайкру, татуированных рук и бритых ног, Мэдди потеряла Алекса из виду.

В женской тюрьме драки были неизбежны. За весь месяц едва ли находился один день, когда бы никто не страдал от предмесячного синдрома, менопаузы, болезненной овуляции или послеродовой депрессии. Даже тюремная кошка была самкой. Тюрьма была похожа на диковинный аттракцион, надпись на котором гласила: «Добро пожаловать в мир гормонов! Сделайте шаг вперед и выбирайте эмоциональную карусель по вашему вкусу!»

Мэдди неясно чувствовала разрушительный пульс «уличной драки». Между человеческими телами она видела Мамашу Джой, размахивающую руками, как припадочный сигнальщик. Если бы она работала в наземной службе аэропорта, то успела бы посадить целую эскадру авиалайнеров, пока стадо грузных охранников бежало по запутанным тюремным коридорам. Они так топали ногами, будто пытались скатать линолеум и вернуть его в надлежащее место. По дороге они отшвырнули ошарашенную Петронеллу вместе с ее фильмом, лишившимся режиссера, к стене.

— Так, девочки, давайте все обсудим, — потребовал главный охранник.

Спутник и Мэдди, с грацией, по сравнению с которой Памела Андерсон была гимнасткой, держали друг друга за волосы, кривясь от боли, но не желая отпускать. Гномоподобный охранник скрутил руки Спутнику. К Мэдди тоже применили подобный полунельсон. В своей руке она держала клок фиолетовых волос противницы и чувствовала во рту вкус крови, текущей вдоль горла. Сквозь щелки между распухших век она увидела, что Алекса нет нигде в пределах видимости.

— Кто зачинщик? — продолжал опрос начальник охраны.

Мэдди пожала плечами.

— Я не знаю ее имени.

— Но описать ты ее можешь?

— Именно это я и делала, когда она на меня набросилась. Придурочная!

Начальник охраны кивнул своим офицерам, и Мэдди повели в хирургию в крыле «Си».

Мэдди подозревала, что этот врач учился своему делу в Столярной Мастерской Народных Промыслов Ботсваны. Он равнодушно шлепал по серьезным ранам Мэдди тампоном, сильно смахивающим на кукурузный початок, подвергшийся вторичной обработке, смоченным дезинфицирующим веществом. В этот момент в поле ее зрения появилась Двина.

— Где Алекс? — с отчаянием спросила Мэдди. — Вы с ним разговаривали?

— Однако! — хмыкнула Двина. — Ты выбрала определенно уникальный метод, чтобы добиться освобождения под залог.

— Он здесь! Отец моего ребенка! Он может помочь во всем разобраться.

Двина с выражением лица Матери Всех Скорбящих похлопала ее по руке.

— Ты страдаешь от послеродовой депрессии, дорогуша.

Мэдди заставила себя сесть и спустила на пол длинные ноги.

— Мы должны его найти!

Двина вместе с доктором силой уложили ее на смотровой стол и привязали кожаными ремнями.

— Ты неврастеничка и переживаешь сильнейший стресс.

— А ведь вы правы… Может быть, я просто засиделась в четырех стенах?

— По-моему, ты не понимаешь, как серьезно может осложнить твою судьбу этот маленький инцидент. — Двина поглаживала помявшуюся ткань на своей юбке, будто успокаивала капризного кота. — Сержант Слайн опротестует твое освобождение на основании того, что тебе можно предъявить обвинение в убийстве ребенка.

«Где же Алекс?» — лихорадочно думала Мэдди. Она отказывалась верить в то, что он поддался инстинкту самозащиты. Он не мог снова так поступить.

— А теперь он может еще присовокупить причинение тяжких телесных повреждений. А наш губернатор старается держать таких проблемных субъектов, как ты, под стражей.

«А если он не сбежал, то где его черти носят? Неужели отец ее ребенка так стремился оставить свой след в Истории Самых Скотских Поступков?»

— Изоляторы являются самой суровой, грязной и холодной частью тюрьмы. Ты меня слушаешь?

Внезапно Мэдди поняла, что он так и не спросил ее о Джеке, и мысленно заказала себе столик в кафе «Зеленая тоска». Никогда не бей женщину, пока она не упала. Неужели это его жизненное кредо?

— Ты должна собраться, Мэдди. Хватит проецироваться. Я хочу сказать, ты хоть понимаешь, что сейчас делаешь?

— Э… избавляюсь от своего тюремного загара?

Двина подождала, пока доктор вышел из комнаты, и взяла лицо Мэдди в свои руки.

— Ты можешь мне доверять, Мэдлин. Я твой друг. — Она развязала ремни. — Твой единственный друг. Я предлагаю тебе исключительно близкие отношения, а ты только и делаешь, что захлопываешь передо мной двери.

— Слушай, если шестеро женщин в камере начнут одновременно надевать пижамы, близкие отношения станут неизбежностью. Тебе так не кажется?

— Где твой ребенок?

Когда Мэдди оставила этот вопрос без ответа, Двина разочарованно поджала губы. Теперь в ее голосе появились заметные нотки увещевания и предупреждения.

— Ну переправила ты его на свободу. Ну и что? Даже если ты когда-нибудь выберешься из тюрьмы, в чем я сомневаюсь после сегодняшней небольшой демонстрации, ты просто станешь еще одной матерью-одиночкой.

Мэдди пришлось смириться с действительностью. Ее Принц пришел, увидел… и удрал так быстро, как только смогла унести его машина с шофером.

— Дети матерей-одиночек живут, уткнувшись носом в анальное отверстие жизни. Они постоянно получают образование хуже, чем позволяет их интеллектуальный потенциал. Они могут найти только плохую работу. Ты этого хочешь? — Двина скрестила руки на груди и просто смотрела на Мэдди, которая мрачно разглядывала шкаф с литературой для самообучения: «Косвенная депрессия: как найти положительные стороны в упадке духа».

— Совершенно очевидно, что ты любишь театр. Я видела, что ты записалась в театральную группу. Весь мир — театр, Мэдди, и ты сама можешь написать пьесу и сыграть в спектакле. Подумай о своем ребенке. Подумай о Джеке.

Мэдди с трудом проглотила слюну. Как будто она могла думать о чем-то другом. Ее голова постоянно была занята этими мыслями. Рассчитаны ли на ребенка те игрушки, которые дает Джеку Джиллиан? Не откусит ли он от них кусочек? Проверяет ли она, как укреплены колеса на машинках? Что, если он уже одно проглотил? Знает ли она, что делать, если ребенок подавился?

Мэдди нервно дернула за надетую на нее бумажную салфетку, которую тут по ошибке называли сорочкой. Ее списки покупок и то были длиннее.

— Тебе нужен финансовый стимул, — продолжала Двина с хорошо контролируемым напором. — Спрос на усыновление сейчас высок как никогда. Дети — тоже товар, причем товар редкий. Неточности в законодательстве означают, что состоятельные пары могут опередить тех, кто идет законным путем. Ты меня понимаешь?

Угрюмый доктор снова просочился в операционную, ведя за собой Спутника с лиловым синяком под правым глазом. Он бросил Мэдди ее одежду, показывая, что прием окончен. В тюрьме паршиво болеть потому, что все происходит в одной и той же камере.

Пока Спутник с болезненными гримасами забиралась на смотровой стол, она успела ловко вынуть из-под языка маленький бумажный шарик и сунуть его в руку Мэдди. Сделав вид, что завязывает шнурки, Мэдди развернула записку.

Ты грязная карова. Делай, чево я гаварю, а то тебе канец. Прачешная. Читверг. 5 часов.

Точки над «i» представляли собой маленькие кружочки, а каждое второе слово было выделено чернильными штрихами.

«Вот здорово, — подумала Мэдди, осторожно влезая в свою кофту. — Мой ребенок находится на попечении женщины, думающей только о том, сколько лет полноценного шопинга осталось до конца тысячелетия, моя грудь на грани ядерного взрыва, мой помощник из социальной службы охотится за моим внутренним и внешним ребенком, а я все еще влюблена в самца-феминиста, который считает, что „стеклянный потолок“ — это название клуба. Шансы на освобождение призрачнее Джоди Кидд. К тому же меня хочет изнасиловать женщина, у которой на нижней части живота вытатуированы слова: „Пропылесось мой коврик любви“».

Ее единственной надеждой было участие в Программе Защиты Свидетелей, с немедленным перемещением ее в безопасное место. Например, в глубокий космос с капитанами Кирком и Скотти, идущими на крейсерской скорости. Она всего лишь пошла в «Харродз» за упаковкой чернослива, и вот что с ней стало. Если бы только она могла повернуть время вспять и начать все с начала. Попытка номер два. Ладно, если весь мир — сцена, то где, черт побери, гардеробная?

8. И горькая пилюля в придачу

Один годовалый малыш затолкал в нос пластмассовую подводную лодку из коробки с сухими завтраками. Другой лепил из пластилина нечто напоминающее половые органы. Двое следующих с восторгом уплетали пенопластовую упаковку от новенькой пожарной машины, на которую они не обращали ни малейшего внимания. Все деревянные погремушки и почтовые ящики, купленные чрезмерно усердными родителями за огромные деньги, были выброшены за ненадобностью. Оглядываясь вокруг, Джиллиан поняла, что лучшей игрушкой для малыша может быть только наполовину изжеванный дождевой червяк или дрель фирмы «Блэкэнд Деккер» в комплекте с младшим братом или сестрой.

Детский лепет в Детском модельном агентстве Роузи Фьючерз был оглушающее громким. Везде были детские пит-стопы, где около тридцати мамаш разложили свои матрасики и, достав влажные салфетки, вытирали выпачканные чем-то напоминающим по цвету дижонскую горчицу детские попки. Дети, лежа на спине, быстро-быстро дрыгали ногами, будто соревнуясь в велосипедном заезде Тур де Франс. А те, кто не крутил педали, лежали на своих животах, вытягивая вверх свои тонюсенькие шейки, как перископы, чтобы подсмотреть за своими соперниками размером с пивную кружку.

— Вот уж где тайна жизни, мартышонок, — философствовала Джиллиан со своим крохотным подопечным. — Чем меньше, тем больше. Чем меньше бикини, тем оно дороже. Чем меньше еды, например французская кухня, тем больше она стоит. Полное отсутствие еды — это уже слишком. Я имею в виду с точки зрения здоровья, сухарик. Вот поэтому такой нытик-кусака-за-щиколотки, как ты, будет сниматься в телевизионной рекламе за восемьсот фунтов плюс проценты. От тебя лишь требуется, чтобы ты проявил уровень умственного развития чуть выше, чем спившийся брокер накануне уикенда.

Джек ответил ей неприличным звуком из-под подгузника.

— Ты не мог бы… — запротестовала Джиллиан, вытирая целое озеро слюны с его подбородка. — Только в вопросах финансов мало — значит мало. Поэтому с этого дня я перевожу наши отношения на новую стадию. Никакой «мам-мамы». Теперь будешь говорить «босс». — При последнем слове Джиллиан показала на себя. — Босс. — Она сделала жест по направлению к Джеку. — Да, я думаю, из тебя получится прекрасный подчиненный. Во всяком случае, ты не будешь вечно флиртовать и назначать свидания возле питьевых фонтанчиков или загружать мои телефонные счета личными переговорами.

Роузи, затянутая в кружева и леопардовую шкуру и столь омерзительно молоденькая, что Джиллиан начала чувствовать себя ровесницей эпохи палеолита, выбирала лучших младенцев для фотосессий и телевизионных проб в студии. Младенцев похуже бесцеремонно отправляли домой. Мамаши зажимали головки визжащих малышей, чтобы тушью накрасить микроскопические ресницы. Пухленькие щечки были неестественно нарумянены, крохотные губки втайне подкрашивались в контрастные тона. Назвать царившую там атмосферу соревновательной было равносильно предположению, что пираньи являются приверженцами вегетарианской пищи. Нервные, дерганные, застывшие с кисточками и тюбиками помады в руках, мамаши бросали косые взгляды на маленьких конкурсантов и пренебрежительно оттопыривали губу на тех, кто, по их мнению, не имел ни малейшего шанса.

Везде в ход шли взятки шоколадками, чтобы дети пребывали в своем «довольном» состоянии духа. Джек был слишком занят для таких мелочей: он ел сопли. «Осталось всего несколько дней, малыш», — с облегчением подумала Джиллиан. Потом она передаст Это Его матери.

— Следующий.

— Хватит делать такое лицо — никуда-не-хочу-ничего-не-надо, — пригрозила Джиллиан, поднимая Джека. — Потом, когда твое изображение появится даже на туалетной бумаге, ты скажешь мне спасибо.

— Имя.

— Джек Вулф.

— Возраст?

— Пять недель.

Грубые, неласковые руки Роузи подхватили тельце Джека с хорошо отрепетированным безразличием. Она рассматривала его с большой тщательностью, разве что не поместив под микроскоп.

— Хм, — сказала она наконец. — Молочная сыпь.

— Что?

— Взгляните. Маленькие прыщики возле его переносицы.

— Прыщи? Вы хотите сказать, что у него прыщи? В его-то возрасте? Замечательно. А что будет дальше? Копирование соло для гитары Джимми Хендрикса и поджигание собственных выхлопов?

Роузи почесывала кожу под волосами ребенка острым как бритва ногтем.

— «Шапочка».

— Это еще что такое?

— Сухая кожа чешуйками. Вам нужно было смазывать ее маслом.

— Перхоть? Вы отвергаете ребенка с его особенными внешними и личностными данными только потому, что у него возникли небольшие дерматологические проблемы?

Роузи посмотрела на часы и бросила профессионально оценивающий взгляд на остальных претендентов на участие в рекламе, дожидающихся очереди.

— Да, и еще стоматит, мозоли от сосания и выделения из глаз.

— Если бы вы знали, каким генофондом обладает этот ребенок… — Джиллиан быстро выложила ребенка Мэдди на стол и без того заваленный фотографическими принадлежностями. — Он сделан из того же теста, что и крупные магнаты и финансовые воротилы! Дорогуша, мы с вами говорим о настоящем генетическом кладе… Жан Клоде! — Джек выбрал этот момент, чтобы азартно шлепнуть себя по лбу погремушкой.

— Неужели? — насмешливо переспросила Роузи.

Джиллиан поймала себя на том, что использует мимический репертуар мистера Бина, чтобы развлечь ребенка Мэдди.

— Улыбнись! — призывала она его сквозь сжатые зубы. Джек отреагировал долгим пронзительным взглядом. — Ну-ка улыбайся, маленький негодяй! — рявкнула она. Его крохотное личико сморщилось от горя. — О боже. Не плачь. У тебя глаза опухнут. — Не в состоянии отыскать соску, Джиллиан сунула ему в рот указательный палец. — Я знаю, что это не то, чего ты ожидаешь, сопливец. И вообще, воспринимай это как метадон, — потребовала она.

Сдерживая свое презрение, Роузи раздраженно постукивала гладко выбритой ножкой. Джиллиан чувствовала, что ей грозит приговор: «Не звоните нам, и мы не будем вам звонить». С обольщающей улыбкой она продолжала свою речь в совершенно не свойственном ей елейном и спокойном тоне.

— Обычно я не склонна к тому, чтобы кого-либо упрашивать. Это плохо сказывается на самоуважении. Но… проблема заключается в том, — прошептала она, — что у меня возникли финансовые затруднения. Это даже не просто затруднения, а…

— Если бы он был чернокожим, — сказала Роузи, пожав плечами, — или хотя бы мулатом, то у меня для него была бы масса работы. Или если бы он был чем-то неполноценен. Разумеется, так, чтобы это было красиво. Ну, вы понимаете. Синдром Беннетона, например… Но с голубыми глазами и светлыми волосами. Я вас очень прошу! Таких детей мне приносят по три сотни каждую неделю.

Да, намазывать его автозагаром или записываться на ампутацию ноги было уже поздно. Джиллиан медленно сделала глубокий вдох.

— Дело в том, что я уже задолжала арендую плату за месяц и меня могут выселить.

— Ну что ж, — Роузи бросила на Джека последний критический взгляд. — Он мог бы подойти, — предположила она. — Если бы он был чуть ярче. — Произнеся эти слова, она сильно ущипнула Джека за щеку. Его личико тут же сморщилось от болевого шока.

Джиллиан схватила Роузи за руку и стала вслух считать ее пальцы:

— Один, два, три, четыре…

— Что вы делаете?

— Хочу убедиться в том, что вы эволюционируете. В этом веке с детьми так не обращаются! — Затем, в порыве того, что наблюдающие приняли за вспышку материнского гнева, она влепила Роузи смачную пощечину.

Прижав Джека к своему увеличивающему объем лифчику, Джиллиан пронеслась мимо цветастых постеров, розовогубых карапузов в стиле Боттичелли и пестрой флотилии разряженных мамаш и выскочила на Хакни-роуд. Только добежав до Олд-стрит, она с ужасом поняла, что напевает для Джека песенку. Джиллиан резко остановилась и внимательно осмотрелась в поисках возможных свидетелей этого невероятного действа.

Порозовевшее от недавней стимуляции личико Джека светилось радостью.

— И не подлизывайся, — сказала ему Джиллиан, изучая карту метро. — Я знаю, что ты делаешь это, увидев меня, только из-за еды, — резко закончила она, воткнув ему в рот бутылочку с молоком. — Ты ведешь себя как съемочная группа при появлении микроавтобуса с обедом.

Но ей все же нравилось, как сосредоточенно он ее изучал. Как бы груба она с ним ни была, он рассматривал ее так, будто собирался написать ее портрет. Даже по утрам, когда от ее дыхания пахло вчерашним алкоголем, а под глазами появлялись мешки, ее ждал все тот же взгляд, полный обожания. Ей нравилось, когда на нее так смотрел мужчина.

Вернувшись в свою мрачную квартирку в полуподвале в Клапам, Джиллиан упаковала все необходимое для ребенка, вызвала такси, сославшись на номер счета, по которому не собиралась платить, и отправилась в «Савой».

Возле стойки администратора она задумалась о своем положении. Ни адреса, ни друзей, ни денег, ни образования, ни работы, ни перспектив. В компаньонах у нее маленький нытик, а в багаже — седой лобковый волос. Она скомкала карточку, напоминающую об аудиенции у Роузи Фьючерз. Самое неприятное в ее будущем — то, что оно должно измениться. Причем не в лучшую сторону.

— Номер с видом на реку, — произнесла она с таким резким акцентом дамы из высшего света, что о него можно было серьезно пораниться. Джиллиан предварительно позвонила сюда, потому что такие отели с подозрением относятся к людям «с улицы». «Обновление интерьера» — так звучало объяснение ее внезапному появлению здесь. В доме полно волосатых рабочих и всякого строительного мусора. Ей повезло, что в тот момент, когда она приехала, шел дождь, потому что она смогла воспользоваться им как предлогом не давать администратору своей кредитной карточки. Какая незадача, ее сумочка как раз была в багаже, который уже унес носильщик.

— Я сначала переодену ребенка и приму горячую ванну. — Она знала, что в ее интересах ставить перед фактом, а не спрашивать разрешения, раздавать направо и налево банкноты в десять фунтов и постоянно быть исключительно экстравагантной. — Да, и пришлите мне немедленно бутылочку «Круга».

«На вершине действительно может быть одиноко, — размышляла Джиллиан в роскошном лифте, — но боже мои, шопинг здесь гораздо лучше».

9. Все, что вы скажете, будет искажено до неузнаваемости и использовано против вас

Вокруг предстоящей встречи с судьей было столько суеты и приготовлений, что Мэдди казалось, будто она готовится к своему дебютному балу. С шести утра Мамаша Джой и Шанель все время дергали ее с выбором одежды, обращаясь как с куклой Барби. Набросившись на нее, как на гоночном пит-стопе на «Гран-при», они брили, покрывали воском, выщипывали и натирали кремом. Когда в шесть тридцать открыли двери камер, Мамаша Джой привела Стеллу, «мастерицу по прическам» блока три «Би». Она получила это почетное звание не потому, что была профессионалом-парикмахером, — она просто отлично управлялась с ножницами. Стелла настригла своего любовника лапшой, воспользовавшись лишь парой садовых ножниц.

Во время приготовлений женщины все время разговаривали, проводя инструктаж о том, как происходит процедура общения с судьей. Самое важное заключалось в языке тела. В том, что касалось этого аспекта, английский язык был бесполезен. По своему жизненному опыту Мэдди знала, что признаком сексуального возбуждения у англичанина является снятие носков уже в постели. Не очень полагаясь на чужое мнение, она все же позволила своим подругам поучить себя тому, как сидеть в позе девственницы — колени сомкнуты, руки аккуратно уложены поверх бедер, скромный взгляд с достоинством принцессы Дианы должен быть направлен вниз. Приняв во внимание всю предысторию, подруги решили, что перед судьей не стоит разыгрывать ногами представление ах-я-глупая-забыла-надеть-трусики. Ну разве что в случае крайней необходимости.

— Ай! — Получив полный отпор в предложении модифицировать рыжую челку Мэдди, Стелла щедро наносила горячий воск на верхнюю губу своей клиентки. Когда он остыл, мастерица дернула за полоску так сильно, что чуть не оторвала вместе с ней половину лица Мэдди. — Черт возьми!

— Прости, радость моя! — вежливо извинилась Стелла. — Давно не практиковалась. Лежала в больнице.

— У Стеллы была большая разборка с сокамерницей, — жизнерадостно уточнила Мамаша Джой, лоснясь от кремов для тела. — Воск для депиляции был тепловат, и у бедняги остались ожоги третьей степени.

Мэдди отпрянула в сторону.

— Все нормально, — успокоила ее Стелла, держа в руках горячую лопатку. — На этот раз я прочитала эту чертову инструкцию.

— Боже ты мой! — Мамаша Джой наклонилась к мочке уха Мэдди, держа в руках какое-то цветочное украшение. — Куда же это вставить?

— Спорим, ты давно уже этого не говорила, — прыснула Шанель, вытаскивая вату, которая торчала между пальцами ног Мэдди с накрашенными ногтями.

— Да уж не с тех пор, как родила! — дребезжащий смех Мамаши Джой разнесся по камере.

Внезапно Мэдди почувствовала, как замер живой вездесущий пульс регги, и стало совсем тихо. Оглянувшись, она поняла, что все дело было в Спутнике, на которой была футболка с надписью «Мы здесь. Мы заводные. Мы идем в магазин». Рядом с ней стояла ее тень — Стэйси, вся шикарная и на высоких каблуках.

После исполнения обычного ритуала с обсуждением навыков пользования туалетом, воспитания и генитальной гигиены каждого из обитателей камеры Спутник угрожающе приблизила свое лицо к лицу Мэдди.

— Прачечная. Четверг. Я тебя хочу.

— Зачем? — осведомилась Мэдди, снимая с волос пластиковые бигуди, которые выглядели на ней как диадема. — У тебя кончился шоколад?

Отвисшая губа Спутника открыла крупные, как клавиши пианино, зубы.

— Мы с тобой переезжаем в двухместную камеру. С губернатором об этом уже договорились. Так что чем меньше, тем веселее. Правда?

Мэдди наблюдала за тем, как воровка женских сорочек карикатурно торжественно выплыла из их камеры и направилась в свою собственную, чтобы успеть до того, как их закроют в восемь часов. «Может, я умерла, а это — преддверие ада?» — с надеждой подумала Мэдди.

— Эти всякие лесбийские штуки… сейчас в большой моде, — сокрушалась Шанель, пока зоркий глаз Мамаши Джой разыскивал малюсенькую дырочку на пухлой мочке Мэдди. — Там эта, как ее… Синди и Фостер.

Стелла вздохнула и показала на огромную проплешину, которую она случайно выщипала посередине брови Мэдди.

— Тебе просто придется набраться храбрости и сделать это, девочка.

— Сделать что? Эту воблу сушеную? — Мэдди, разозлившись, заштриховывала карандашом недостающий участок брови. — Ну уж нет!

— Послушай, — Шанель нацелилась на второе ухо Мэдди. — Знаешь ремесленную мастерскую? Ну так вот, последняя девчонка, которая отказала Спутнику, «случайно» попала под токарный станок и превратилась в кофейный столик.

Мамаша Джой сняла крышку с дезодоранта.

— Идти против этой женщины — это самоубийство, — философски изрекла она. — Живой ты от нее не уйдешь.

Мэдди попыталась прогнать охватившие ее плохие предчувствия безразличным смехом.

— Вы что, ходите на уроки по утопанию? Завтра я уже буду на свободе, с моим ребенком! — Всепоглощающее чувство облегчения от одной мысли о том, что она скоро сможет снова кормить Джека, настроило ее грудь на настроение «капуччино». Она внимательно рассмотрела себя в зеркале. Несмотря на все ухищрения и добрые намерения, ей, с половиной брови и распухшей губой, для полноты образа не хватало лишь татуировки «преступница».

Когда за Мэдди пришли охранники, соседки по камере поцеловали ее на прощанье. По дороге к «приемному отделению» ее сопровождали серенады Холлоуэй: «Если ты забрызгала сиденье туалета, будь милашкой — вытри его бумажкой» и «Оттянись за меня, не слезай с мужика три дня».

Все вставало на свои места. Мэдди не только была в одном шаге от свободы, но и произошло еще нечто удивительное, восхитительно радостное. После того как она родила Джека, было легче воссоединить сербов и хорватов, чем молнию на ее брюках. Этим же утром Шанель одолжила ей свои джинсы «Ливайс» десятого размера. И впервые со дня рождения Джека Мэдди смогла их застегнуть.

В камере, где она ожидала своей встречи с судьей, оптимизм Мэдди растворился, как аспирин в стакане с водой. Голые стены, жесткая скамья, резкий запах мочи — все здесь дышало отчаянием. В коридоре разносились крики заключенных с просьбами о том, чтобы их выпустили в туалет или включили свет. Они умоляли о возможности опорожнить свой кишечник, встретиться с родными, поговорить со своими свежевыбритыми защитниками или просто выпить горячего чаю. В самом коридоре царил хаос. Мэдди слышала, как адвокаты и социальные работники криком общались со своими подзащитными через смотровые оконца.

— Что, у тебя было тяжелое детство? А у кого было другое?

— Самое главное — это девушка. Она ведь не пострадала физически, правда? Я имею в виду, не считая того, что была изнасилована.

Дверца смотрового окна в двери Мэдди внезапно распахнулась. В маленьком окошке появилось лицо Двины, окутанное ароматами «Боди-шопа».

— Мэдлин, это твой последний шанс. Твой адвокат…

— Перегрин? Ой, не говорите, я сама угадаю! — съязвила Мэдди. — Он пылает энтузиазмом!

— Но ты не можешь его уволить. Во всяком случае, в соответствии с новыми правилами предоставления юридических услуг. Это значит, что, если ты не скажешь мне, где твой ребенок, он завалит твое прошение об освобождении и ты останешься в Холлоуэй.

Легкое дрожание в ее голосе заставило Мэдди насторожиться. Она стала с равнодушным видом рассматривать свои свеженакрашенные ногти, хотя больше всего хотела вонзить их в рот Двины и разодрать его до локтей.

— Обычно социальные работники стараются не принимать свою работу слишком близко к сердцу, чтобы сохранить дистанцию между собой и подзащитным. Однако время от времени встречаются случаи, от которых нельзя отстраниться. Такие случаи, как твой, дорогуша.

Мэдди почувствовала, что у нее заболела шея от того, что ей приходится наклоняться, чтобы поговорить через окошко. Позади Двины, за темными внутренностями тюрьмы, открывались неизведанные глубины.

— Мне не следовало толкать тебя к усыновлению. Тебе нужно время для того, чтобы подумать, что на самом деле лучше для твоего ребенка. Я теперь вижу, какая ты хорошая мать.

Слезы отчаяния сдавили горло Мэдди. Двина нащупала ее уязвимое место, задев глубоко скрываемые чувства, но Мэдди поспешила загнать их обратно.

— Три первых месяца жизни ребенка очень важны для установления отношений с матерью. Тактильный контакт, постоянная близость… — Мэдди различила сдавленный всхлип. — Это просто необходимо для избежания психиатрических отклонений во взрослом возрасте. — Мэдди никогда еще не чувствовала себя такой усталой. Ее тело налилось пластичностью статуи Клауса Ольденбурга. — Мэдди, позволь мне вернуть тебе ребенка. — Слова Двины действовали подобно анестетику. — Адрес, Мэдлин. Мне нужен адрес.

Дверь открылась. Тюремный надзиратель, позвякивая ключами, вызвал ее по имени тоном смертельно скучающего человека.

— Тебе пора, дорогуша.

Мэдди так и застыла на месте. Рука Двины, которую та положила на плечо Мэдди, была теплой и успокаивающей.

— Я сделала все, что могла, Мэдлин. — Голос Двины страдал вместе с ней. — Если ты не скажешь мне адреса, я заброшу все свои книжки по психоанализу и отправлюсь в Котсуолдс, чтобы открыть там небольшую мастерскую.

Мэдди сделала судорожный вдох. Ее груди налились, и молоко протекло сквозь нагрудные накладки. Мысли о Джеке заставили ее чувствовать себя обманутой, измотанной и совершенно бессильной.

— Дом шестнадцать «А» по Ладгейт-стрит, Клапам.

Выражение лица Эдвины Хелпс было совершенно не похоже на выражение лица апостола, только что обратившего нового человека в христианскую веру.

Мэдди сосредоточилась на приближающемся источнике света и стала подниматься по ступеням на встречу с судом. От свободы ее отделяло несколько часов, может быть минут. Наконец-то она нашла луч света в своем темном царстве.

— В освобождении под залог отказано, — заявил судья с меньшей заинтересованностью, чем та, которая сквозила бы в его голосе при заказе сандвича.

— Что он говорит? — от волнения Мэдди едва двигала языком. Напрочь забыв все уроки языка тела, она схватилась за металлические прутья ограждения скамьи подсудимых, сжав их с такой силой, что костяшки пальцев побелели.

Перегрин откашлялся.

— Рассмотрение вашего вопроса об освобождении под залог решили отложить.

— Что? — ей казалось, что ее опутала какая-то паутина, и она никак не могла собраться с мыслями.

— Мы должны будем отправить апелляцию в коронный суд… — прошептал он. — Все дело в убийстве младенца. Они хотят освидетельствования психиатром.

Мэдди больше не могла дышать. Перед ее глазами закачался зал, стены закружились вокруг нее, кровь застучала в висках, но остальная часть ее существа по-прежнему действовала адекватно, потому что она почувствовала, как шевелятся ее губы и с языка срываются слова:

— Но я же сказала вам о ребенке. Я сказала ей. — Мэдди сделала отчаянный жест в сторону Двины.

Та подавала Слайну пакетик драже «Никотинелл», который он принимал у нее с сонной ухмылкой. Закравшиеся сомнения вынудили ее нахмуриться.

— Двина! Скажи же им!

Несколько людей посмотрели в сторону Двины, на что та ответила смешком: «Ну что тут поделаешь?», который лишь подчеркнул абсурдность призыва Мэдди. Так, наверное, смеялась Саломея, когда уже отделила голову от тела. Холодное лезвие понимания вошло в сердце Мэдди. Дружелюбие Эдвины Хелпс было сродни дружелюбию кишечного паразита. Эта женщина была настоящей хищницей. Двина, стерва из СС, достойная стать любимицей фюрера. Эдвина Хелпс хотела, чтобы Мэдди отдала Джека для усыновления. Теперь ей даже не нужны бумаги для официального усыновления, потому что все считали Джека мертвым. Все, что Двине оставалось сделать, — это забрать его из квартиры Джиллиан в Кланам.

— Она хочет задержать меня в тюрьме, чтобы украсть моего ребенка! — выпалила Мэдди.

— Этому не поверят никакие присяжные! — усмехнулась Двина, обращаясь к Слайну.

— Да что ты? — поддразнил Слайн Мэдди. — Какая вопиющая ошибка правосудия!

— Ошибкой был мой арест. Это уже произвол!

— Тихо! Вызовите следующего! — заглушил ее мольбы судейский пристав.

Лишь голос Слайна сохранил свою четкость.

— Если у тебя мало свободного времени, не лезь в преступницы.

Затем прозвучал громоподобный голос судьи:

— Уведите заключенную!

Все еще не верящая в происходящее Мэдди была отправлена обратно в тюрьму. В микроавтобусе она сидела рядом с Джойс, худой, напряженной женщиной в серой кофте и украшениями из речного жемчуга. Ее мужья обладали странной привычкой встревать между ее ножом и разделочной доской. Сама Джойс не считала это убийством, предпочитая называть свои действия осуществлением Схемы по Трансплантации Почек.

— Ну что? — спросила Джойс, протягивая ей пакетик с мятными конфетами «Поло». — Ничего у тебя не получилось? — В ее устах это утверждение звучало так, будто Мэдди только что провалила экзамен.

Мэдди мельком взглянула на лица других женщин, чьи заявления об освобождении были отвергнуты. Их объединяла молчаливая безысходность.

— Мой ребенок! Она пытается отобрать у меня сына!

Когда Мэдди прижала колени к груди и начала раскачиваться взад-вперед на сиденье, Джойс попыталась утешить ее, перечислив список преступлений Эдвины Хелпс против человечества и поведав истории о молодой девочке из Холлоуэй, которая пыталась покончить жизнь самоубийством, после того как Эдвина забрала ее дочь в приют, а также о насильно отобранных детях для усыновления.

— Дети просто исчезают в ее портфеле.

Мэдди уже знала об умении Двины убеждать. Она была одной из тех женщин, которая, убив своего мужа, могла заставить вас сочувствовать ее вдовству.

— Я обращусь в прессу! — яростно прокричала Мэдди офицеру, захлопнувшему у нее перед носом стальную дверь.

— У прессы есть масса ограничений на освещение семейных уголовных дел. Судьи налагают на прессу юридические запреты, которые не дают им вообще ничего публиковать. — Джойс пришлось повысить голос, чтобы Мэдди услышала ее сквозь мелодию паршивенькой музыкальной записи, из тех, что крутят в торговых центрах. Охранники везли заключенных в тюрьму под такой музыкальный аккомпанемент. — Все эти слушания закрытые, дорогуша. С преимуществом для одной стороны.

«Тра-та-та, тра-та-та» — неслось из динамиков всю дорогу до Холлоуэй. «Черт бы тебя побрал, Алекс! — запаниковала Мэдди. — Спасибо тебе за то, что помог мне попасть в этот вертеп!» У нее начали появляться фантазии, в которых фигурировал инструмент для забоя скота и различные части человеческого тела. Это могло бы заинтересовать владельца Би-би-си.

Когда микроавтобус остановился, Мэдди прислушалась к тому, как заглох и, пощелкивая, остывал мотор. Для завершения прекрасного дня один из охранников сказал ей сквозь стальные прутья, что теперь ей предъявят обвинение за неуважение к суду. Вот в этом они не ошиблись. «Неуважение» было правильным словом для обозначения ее отношения к судилищу.

Для нее не осталось ни крошки от пирога правосудия. Служители Фемиды продемонстрировали ей это, и она прекрасно видела, как все остальные участники процесса запустили в пирог свои жадные руки. Она же осталась ни с чем. Для тебя у нас ничего нет, детка. Ну что ж, диеты всегда шли ей на пользу. Однако при одной мысли о том, что ей предстояло сделать, ее выворачивало наизнанку.

10. Предсовокупительная депрессия

Пенисы как снежинки, в том смысле, что среди них нет ни одной нары одинаковых. Мэдди нравились они все. Они нравились ей своим разнообразием форм и размеров. Тонкие, изящные и живые, толстые и сочные, похожие на суккуленты, похожие на оружие и даже на кряжистые грибы. Круглоголовые, в капюшонах, мясные и вегетарианские. Она испытывала симпатию к длинным, сильным и готовым к действию. Она любила их нерешительность холодными зимними утрами. Мужчины так трясутся над размером, а женщинам нужно отношение! Женщины обожают пенисы, которые говорят: «Добрый день! Как же я рад тебя видеть!»

Об этом напоминала себе Мэдди, намереваясь заняться сексом со своим адвокатом на столе в комнате для допросов в Ее Величества тюрьме Холлоуэй. Она уже обдумала все варианты, бывшие в ее распоряжении. Она могла приклеить суперклеем хлебные крошки к рукам и ногам и позволить голубям перенести себя через стену. Она могла сшить все противозачаточные колпачки своих сокамерниц в водолазный костюм и спустить себя в канализацию. Или она могла перепихнуться с Рупертом Перегрином.

Мэдди тяжело рухнула на стул с прямой спинкой и стала массировать пальцы ног, которые сводило судорогой. Конечно, ей придется все разыграть. Изображать секс ей было нелегко. Она всегда считала, что не имеет смысла поощрять мужчину в том, что все равно никуда не приведет. Под «никуда» она обычно понимала заурядные для женщины пункты назначения: на луну, за пределы солнечной системы или в другую галактику. Однако она была вынуждена признать, что женщины иногда отходили от этого правила. Конечно, не так театрально, как в фильме «Когда Гарри встретил Салли», но подумайте сами: когда женщина мастурбирует, разве она кричит: «О боже! Не останавливайся! О! О! О-О! Давай же, мой жеребец!» Во всяком случае, все это было до определенной степени разыграно. Так она убеждала себя.

Мэдди почувствовала, как улетучивается ее убежденность, когда Перегрин вошел в комнату вместе со ста пятнадцатью килограммами. Он запер дверь и бросил на стол целую пачку презервативов. У Мэдди тут же началась предсовокупительная депрессия.

— Вы его видели? — Она не могла сдержать нервную дрожь в голосе. — Вы видели Джека?

— После нашей торопливой встречи в камере в здании суда, во время которой вы умоляли меня отправиться по адресу в Клапам, чтобы подтвердить существование вашего сына, я прибыл по этому адресу сразу же, как это позволили правила приличия… — «Да! Да!» — похотливые ожидания делали Перегрина еще болтливее, чем обычно, — … и столкнулся там с крайне взволнованной Эдвиной Хелпс.

— Эта мерзавка! Эта двуличная гитлеровская…

— Подвал по адресу шестнадцать «А» Ладгейт-стрит, Клапам, теперь населен, как бы это сказать… «кучей» пакистанских детишек. Мисс Хелпс была там так же одинока и беспомощна, как и я.

— Но из-за того, что вы там встретились, ей теперь придется составить официальный протокол, да?

— Ну да, но это также делает ваше заявление о благополучии вашего ребенка неправдоподобным. Ребенка нет нигде поблизости. Как и нет вашей предполагаемой соучастницы, мисс Джиллиан Касселс.

— Главное — помогите мне попасть в коронный суд. Я все честно расскажу судье. Джил жила в том подвале более полугода! И я требую, чтобы мою просьбу об освобождении под залог рассмотрели немедленно. На этой неделе. И еще, — тут Мэдди тяжело вздохнула. — Я хочу быть во всем уверена. Я заплачу вашу цену.

Перегрин подскочил с истинной грацией парового котла и оказался за стулом Мэдди.

— Договорились.

— Вы имеете в виду новый договор? — Его липкая рука оказалась на основании ее черепа, массируя мышцы, связанные тугим узлом напряжения. — Почему я должна быть уверена в том, что могу вам доверять?

— Потому что я профессионал, — пробормотал он. Его губы уже слюнявили ее шею. У нее появилось такое чувство, будто там, где они ее касались, занимались борьбой два слизняка. — Член Общества юристов.

— А что насчет СПИДа? — в отчаянии выпалила Мэдди. — Эй, слушай, давай я просто разденусь, а ты быстро погоняешь шкурку. В смысле, неужели ты возьмешь меня в рот? Ты же не знаешь, где я была…

— А почему, ты думаешь, я выбрал тебя? Ты не имеешь отношения ни к одному слову на «Г»: гаитянка, гемофилия, героинозависимость или распутный гомосексуализм. — Его горячий дряблый язык уже проникал ей в ухо, вращаясь там по типу барабана стиральной машины.

— Правила! — В порыве отвращения она оттолкнула его от себя. — Не трогай уши, договорились? У меня там инфекция. И грудь тоже не трогай по той же причине. Она болит, как и все ниже пупка. Я же только что родила ребенка! Моя вагина закрыта на капитальный ремонт.

Мэдди взглянула на адвоката и увидела большие мясистые губы, надвигающиеся на ее собственные. Перегрин с помощью мази ввел свой герпес в стадию ремиссии, но при близком рассмотрении сам он оказался покрыт прыщами под воротником-поло своего черного свитера.

В попытке увернуться от его губ она рывком натянула ему на голову свитер. Перегрин на мгновение замер, оказавшись в смирительной рубахе с застрявшей в воротнике головой и поднятыми вверх руками. Мэдди чувствовала огромное искушение вызвать охрану, но ей не давала этого сделать мысль о Джеке. Дело в том, что она думала о нем безостановочно. Когда она отдала его Джиллиан, ей следовало попросить у врача «отворотные» таблетки или специальный пластырь, который бы выделял в ее организм маленькие дозы ребенка, которые бы уменьшались с каждым днем до тех пор, пока она не преодолеет свою зависимость. Тогда ей не пришлось бы этим заниматься.

Перегрин исполнил затейливое мамбо, высвобождая голову. Она появилась из кашемирового плена с тем же похотливым выражением на лице. Мэдди, замерев от ужаса, наблюдала, как он расстегивает молнию на своих штанах. Она увидела темный клок волос, торчащий из его паха, клок лакричника, приклеенного к его потному животу. Он положил ее содрогающуюся руку на серую плоть своего гигантского живота.

Она просто должна думать о чем-либо другом. О просроченной книжке в библиотеке. О своем новом увлажнителе… о войне в Чечне.

Перегрин скинул штаны и грубо притянул ее к себе. Его трусы были покрыты веселеньким узором из красных чертиков с вилами. Шишка под ними была нацелена в небо. Она больше походила на нечто, куда можно забраться, чтобы переждать обратный отсчет: «Десять, девять, восемь, семь… я иду искать!»

— Прикоснись ко мне! — приказал он, оставив на шее Мэдди холодные брызги слюны.

Содрогаясь от отвращения, она пробежала руками по выдающейся части его туловища. Ее рукам было очень неудобно, будто она была в толстых варежках. Перегрин убрал ее онемевшую руку со своей спины и поместил ее себе между ног.

— Ты особенная, Мэдлин, — задыхался он. — Ты не похожа на остальных. Ты мне правда нравишься…

— Это просто ощущение новизны от неизведанной самки, не преувеличивай.

— Сними майку.

Налитыми свинцом пальцами она нащупала свою разноцветную майку на бретельках и стянула ее до талии.

— А что, когда я это сделаю, ты познакомишь меня со своими стариками? — поинтересовалась она с горьким сарказмом.

— Сними лифчик.

Всеми силами сдерживая тошноту, Мэдди послушно выполнила требование. Перегрин встал перед ней на колени, пожирая ее влюбленным взглядом. Ее груди нацелились на него, как два цеппелина. Он благоговейно вздохнул, протянул дрожащую руку и коснулся ее правого соска.

Мэдди почувствовала движение горячего пульсирующего потока за сотую долю секунды до того, как увидела, как белая дугообразная струя молока брызнула адвокату прямо в глаз. Ее левая грудь тоже начала истекать молоком, за компанию. Она была похожа на фонтан Микеланджело на площади Рима, только фонтанировала молоком.

Перегрин откинулся назад, вымокший и возмущенный. Бессвязно лопоча, он пытался вытереть свое лицо и волосы руками. Куда бы он ни поворачивался, чтобы избежать струи, Мэдди разворачивалась вслед за ним и настигала его. Сначала она сдержанно смеялась, но постепенно малая капля веселья превратилась в водопад. Она вся наполнилась смехом.

— Я же говорила тебе, — с трудом произнесла она, — я говорила, не трогай мою…

— Заткнись!

— От тебя неделю будет пахнуть йогуртом.

Адвокатов пенис опал быстрее, чем надувной матрас в конце пляжного сезона. Пока он рыскал в поисках своей одежды, на Мэдди накатил очередной приступ смеха.

— Оказывается, сморчки еще не перевелись!

Она хихикала, хохотала, гоготала, понимая, что очень долго не смеялась с такой самоотдачей. Это ощущение было приятнее, чем шампанское. И лучше, чем валиум.

— Давай! Смейся! — Его лицо приобрело апоплексический коричнево-красный цвет. — У тебя будет масса времени посмеяться, пока ты будешь отбывать свой срок.

— Ну что поделаешь. Главное, чтобы в конце срока не последовало никаких предложений, — ответила она презрительно.

Перегрин привел в порядок свой свитер и свесил руки, как орангутанг, чтобы подтянуть трусы и брюки. Его опавший фаллос принял обычный вид полусваренной сосиски, приклеенной к паху.

— Так что, мистер Перегрин, — спросила Мэдди, когда тот направился к двери, — я могу считать это свиданием?

11. Залог

Джиллиан за свою жизнь твердо усвоила одну премудрость: если кошки нет рядом… то, скорее всего, она попала под колеса автомобиля. Да, и еще: не стоит менять тампон, пока у тебя на руке кольцо с бриллиантом более двадцати карат.

Прошло две с половиной недели, а от Мэдди не было ни слова.

Для женщины с материнскими инстинктами гуппи (из документального фильма Алекса Джиллиан узнала о том, что эти аквариумные обитатели не прочь пообедать своим потомством) две с половиной недели наедине с ребенком стали непростым жизненным испытанием. Правда, не сложнее, чем состояние полного отсутствия денег, с которым она столкнулась в «Савое». Их счет был соразмерим с национальным долгом небольшой южноамериканской страны. Джиллиан считала, что для того, чтобы быть богатой, надо относиться к деньгам с презрением. Это позволяло ей игнорировать вежливые предложения типа «Выбранный вами способ платежа не позволяет нам получить деньги по счету. Может, если вам это будет удобно, вы подойдете к стойке регистрации?», которые ей присылались минимум раз в неделю. Она их выбрасывала вместе с бумагой. Этим умникам потребуется не меньше пяти дней, чтобы разобраться с ее счетами. У нее осталось двенадцать с половиной часов для того, чтобы что-нибудь придумать.

— Это может оказаться для тебя новостью, Принц Засранец, — рассуждала она, собирая йогурт со своего подноса с завтраком чайной ложечкой, — но пища не усваивается через кожу. Вообще-то ее едят ртом.

В ответ Джек раздраженно размазал комковатое белое вещество по тому, что у него считалось волосами.

— Какая тоска, дорогуша. Боже мой! — пожаловалась она, подавляя зевок. — Кто бы мог подумать, что я буду скучать в обществе молодого мужчины?

Она прижалась носом к окну и стала с жадностью смотреть вверх по реке на зубчатые силуэты здания парламента и щеголеватый Биг Бен. Вокруг нее в Лондоне кипела жизнь. Джек захныкал и сделал себе йогуртовую маску для лица, забрызгав в процессе последнюю чистую одежду Джиллиан. «Умение сдерживать слезы, — вдруг поняла она, — это искусство не плакать, когда ребенок вытирает руки о твоего драгоценного Кристиана Лакруа».

Джек лениво развалился на подушечках, которыми она подперла его на роскошной кровати. На его щеках появились два красных пятна. Вернее, они были там со вчерашнего дня, как и ручеек соплей из его носа. Он жалобно хныкал.

— Слушай, спиногрыз, ничего из это не выйдет. Я сразу сказала твоей матери, что с животными я еще умею обращаться. Когда они тебе надоедают, ты их просто сажаешь в переносную клетку. — Она предложила Джеку его бутылочку с молоком, но он не мог сосать и дышать одновременно. Его вырвало, и он заплакал. Джиллиан почувствовала легкое беспокойство.

— По-моему, парнишка, пришло время тобой заняться.

Чтобы не видеть упрека на его беспомощном детском личике, Джиллиан направилась в ванную, выложенную черным кафелем.

— Дело в том, что ты заболел, а я не знаю, как за тобой ухаживать. — Джек завыл еще громче. — Да ты правда болен! У тебя температура. У тебя даже соска плавится. Видишь? — Она вытянула ее в просвет дверного проема. — Она теперь похожа на плод фантазии Дали.

Джек, по-прежнему хныкая, состроил мину на лице, означавшую «хватит нести чушь». Джиллиан на мгновение задумалась — не могут ли дети чувствовать запах страха?

— Я слишком стара для этого. Честное слово.

Стараясь удержать рвущуюся наружу панику, она повернулась к зеркалу в ванной, чтобы взбить волосы, и остановилась, натолкнувшись взглядом на свое отражение.

— Какой кошмар, это… истощение. Давай поговорим о моей сексуальной жизни. — Она достала средство для разглаживания морщин и нанесла толстые бежевые линии на мешки под обоими глазами. — Мне всегда нравились позиции, в которых женщина играла доминирующую роль, сверху например. Но совсем недавно я поняла, что в этой позе у меня лицо свисает вниз. Получается десять подбородков. Я внезапно ловлю себя на том, что щебечу партнеру: «Нет, нет! Мне нравится миссионерская поза. Миссионерская мне подходит». А когда я лежу на спине, мои груди, несмотря на силикон, съезжают под мышки.

Бросив пушистый халат с монограммой отеля на пол, залитый молоком, она покрыла пудрой кожу между грудями и только потом уложила их в консольный бюстгальтер.

— Всю свою жизнь я настаивала на том, чтобы делать это при зажженном свете для усиления эротичности. Но это было до того, как появился целлюлит. — Она влезла в плотные колготки, которые должны были скрыть паутинки проступивших сосудов. — Я видела, как он отражается в зеркале на потолке! Теперь я говорю: «Нет, нет! Мне нравится с выключенным светом. Когда свет выключен — это хорошо!» Со включенным — только со Стиви Уандером, чтоб ему было неладно.

Она положила ложку сахара в капуччино и стала смотреть на то, как символически оседает пена. Ребенок, снова впав в апатию, посмотрел на Джил мрачно и как-то официально. Этот взгляд тут же заставил ее занять оборонительную позицию.

— Но это должно было продолжаться не дольше нескольких дней, а прошло уже почти три недели! Я сделала все, что было в моих человеческих силах!

Она набросила эксклюзивный пиджак и грустно посмотрела на эполету из рвотной массы на своем плече.

— Менструальные боли я еще как-то могу перенести. Но муки нарушения стиля? От этого, дорогуша, еще никто не придумал лекарства.

Освещенное канделябрами фойе «Савоя» было наводнено серьезными японскими туристами, изголодавшимися по старой, доброй, лубочной мировой культуре. У кассира отвисла челюсть, когда Джил, заявив, что потеряла свои кредитные карточки, спросила, не может ли она оставить своего ребенка в качестве гарантии ее платежеспособности.

— Вашего сына? — переспросил потрясенный служащий.

— Да, в качестве залога, пока я заскочу в банк. Я бы оставила свое обручальное кольцо, — Джиллиан сделала вид, что пытается снять украшение, — да оно село намертво, сами видите. В отличие от моего мужа. — В этом месте Джиллиан блеснула одной из своих охотничьих улыбок, которые она обычно придерживала для сексуального сафари. — Счет у меня довольно большой. — Она добавила в тембр голоса щедрую порцию вазелина и продолжила: — А мы с вами знаем, что размер имеет значение. Я бы не хотела, чтобы вы думали, что я испытываю финансовые затруднения и намереваюсь скрыться. — Осознав, что она по привычке поглаживает Джека по ноге, Джил тут же отдернула руку. — Теперь запомните, — внезапно посуровевшим голосом заявила она служащему, — существуют различные типы плача: от голода, от усталости, от… пусть носильщик спустит вниз мои чемоданы, — оборвала она свою речь.

Джек смотрел на Джил с выражением полного доверия, когда она передавала его совершенному незнакомцу.

Кассир, кроваво-красный от смущения и достаточно вежливый, чтобы сохранять внешнее безразличие, был слишком взволнован, чтобы успеть ответить Джиллиан до того, как она развернулась и, скользнув мимо швейцара в высокой шляпе, выскочила через вращающиеся двери на Странд. Она не оглянулась. Озадаченный служащий поставил переносную кроватку рядом с кассовым аппаратом и вызвал службу горничных. Он не видел, что где-то там, под покрывалом, была прикреплена записка: «Вернуть отправителю: мисс Мэдлин Вулф, тюрьма Холлоуэй».

Чувство облегчения опьяняло. Скользя между прохожими туманным майским утром, Джиллиан думала, чем же ей себя побаловать. Вернуться в зал «конкорда», чтобы подцепить богача и слетать с ним в Нью-Йорк? Сыграть в «латунные плечи» (так Джиллиан называла процесс трения плечами с богатыми любителями предметов искусства на Сотбис)? А до офисов агентств недвижимости «Белгрейвия» оставалось пройти совсем немного. Дальнейший план действий становился еще сложнее. Было бы неплохо обратить внимание на недвижимость в провинции Дорсет. Как же ей нравились мужчины с чудными поместьями! Эти приятные мысли занимали ее всю дорогу, пока она шла по Странд мимо клуба «Реформистов» и от собора Святого Иакова до Пиккадилли. Для начала она решила выпить бокал ледяного шампанского у «Фортнам энд Мейсон» и просмотреть утренние газеты.

Добравшись до рубрики «Стиль жизни» в «Таймс», она удивилась тому, что у нее не получается наслаждаться жизнью. Она только еще начала осуществлять свой гедонистический список удовольствий, а мероприятие странным образом уже лишилось ощущения радости. Ребенку будет гораздо лучше с родной матерью. Это элементарный дарвинизм. Выживает сильнейший, правда, его нельзя было даже назвать сильным. Именно поэтому он нуждался в правильном уходе! В таком, которым она не могла его обеспечить. Кроме всего прочего, она согласилась присмотреть за ним всего лишь в течение недели. Она ни в чем не виновата. Жизненный опыт, накопленный с помощью школ-интернатов и приемных родителей, оставляет свой отпечаток… Джиллиан с удовольствием принялась себя жалеть. Какие предложения о работе ей пришлось отвергнуть! Какие свидания отменить! Так жаловалась на жизнь победительница Марафонских Забегов С Крестом. Но почему тогда внутри нее все вибрировало, как батут под весом борца сумо?

Заголовки газет растворились перед ее глазами, и она снова увидела Джека в настроении «наследника раджи», когда он теряет интерес к какой-либо игрушке, вытягивает руку, которая ее держит, и просто разжимает пальцы, будто вокруг него четыре миллиона слуг, ожидающих своей очереди прислужить ему. Джиллиан прекрасно понимала это настроение. Еще он мог увидеть нечто исключительно интересное и так сильно захотеть этот предмет, что тогда в его глазах появлялось жесткое выражение а-ля Маргарет Тэтчер — «я должен это получить». Этой чертой характера можно бы было гордиться. А как светилось его лицо, когда он видел ее, будто она Вселенская Секс-Богиня, несмотря на похмелье, небритые подмышки и немытую голову! И его волосы пахли сеном.

Еще не осознав, что делает, она скинула свои туфли на высокой шпильке от Чарльза Джордана и бросилась обратно, через Трафальгарскую площадь. Всю дорогу ее терзал панический страх. Она влетела через вращающуюся дверь «Савоя», тяжело переводя дух. Она светилась и мигала, как неоновая вывеска. Господи! Да где же он? Затем она увидела его в окружении кудахчущей прислуги. Они гулили как голуби, которых Джиллиан на крейсерской скорости разметала по всей колонне Нельсона. От вида того, как Джек протягивает свои ручонки к горничной, ей стало тошно.

— Что вы с ним сделали? — обрушилась на них Джиллиан с неумолимостью кузнечного молота и в ритме дискжокея. — Вы что, не видите, что он болен? — Она растолкала армию лакеев в ливреях. — Кто-нибудь, вызовите доктора! — Шепчущиеся, как стрекочущие насекомые, слуги окружили ее.

— Это все кондиционер в той малюсенькой убогой комнате. Если у него пневмония, я вас засужу!

Угроза тяжбой распугала прислугу быстрее, чем Боб Гелдоф выскочил из ванной.

— Не желает ли мадам взглянуть на кое-что в нашем офисе? — взмолился смущенный администратор.

Ее больше интересовало содержимое ее кошелька, которое сейчас составляло двадцать два с половиной фунта.

— Единственный, кого я сейчас хочу видеть, урод, — это педиатр!

Сделав вид, что удаляется в туалет, чтобы переодеть Джека, она вышла в боковой коридор, ведущий к банкетным залам, и выскочила на набережную. Она думала о том, что стала движущейся мишенью. Ей казалось, что ее взяли на мушку. Она считала себя загнанным зверем. Она называла его «сопливым пончиком».

— Вот тебе пара жизненных советов, — серьезно заявила Джиллиан, предлагая Джеку ложечку паштета в роскошной гостиной пентхауса на Чейни-Уок в Челси. — В ресторане никогда не заказывай блюда, названного «смесь» или «коктейль».

Джек, принявший калпол и разомлевший после ванны с маслами «Викс-Вейпор-Раб», радостно ответил на своем родном латышском языке.

Частный доктор, которого вызвала ее состоятельная подруга, запретил Джеку пить молоко и посадил его на воду и разбавленный сок. Джиллиан внесла изменения в его тюремную диету, добавив копченую семгу и паштеты. Умник-лекарь с Харли-стрит не рекомендовал твердую пищу в таком раннем возрасте, откуда ему это знать? У Джека же было нёбо!

— Не подставляй лицо солнцу и никогда не связывайся с мужчиной с пирсингом в соске или золотой цепочкой на груди. Не верь в любовь. А если ты всерьез подумываешь о самоубийстве, выбирай тот способ, при котором ты будешь хорошо выглядеть. И давай никогда не будем забывать, Джек, дорогуша, что всегда можно что-нибудь придумать. Можно разориться на транквилизаторы в местной аптеке, потом найти удобный железнодорожный мост где-нибудь в тихом местечке, я могу определить его расположение по звуку приближающегося поезда. А еще можно разлучать мужчин с их деньгами при помощи искусства… генитального воздействия.

Джек посмотрел на нее с мрачным осуждением.

— Да ладно тебе! Мне тут не нужны суровые ханжеские взгляды человека, который днями напролет сидит на собственных фекалиях. Так вот, поскольку у меня не было денег на прокрашивание корней волос и я не могла довериться лондонской полиции в выборе украшающей меня одежды, чтобы положить меня в гроб, мы решили принять давнее предложение моей старой школьной приятельницы. Так веди себя прилично.

После этих слов в комнату вошла Аннабель Крамп, неся серебряный поднос, уставленный фарфором «Ройял Далтон» и птифурами. Ее прикид барана-наряженного-ягненком был дополнен шарфом, концы которого были завязаны над ее лбом и напоминали лопасти пропеллера. Похоже, единственным штрихом, который она меняла в своем образе, придя домой после работы, был ее голос телеведущей Би-би-си.

— Я говорю, ты ведь не занимаешься этим ради того, чтобы избавиться от собственных проблем в отношениях с мамочкой и папочкой, а, Джил? — Чрезмерная округлость ее гласных вторила округлостям ее подпоясанного тела. — Терпеть не могу девиц, которые тащатся от деградации.

Джиллиан подумала, не напомнить ли Аннабель о костюмированном бале по окончании школы, девизом которого был призыв: «Приди в образе того, кого ты больше всего презираешь». Тогда девять человек пришли, одевшись как Аннабель.

— Развитию моей карьеры, Бел, — с чувством произнесла Джиллиан, помня, как та терпеть не могла ампутацию половины своего имени, — способствует желание как можно реже посещать рестораны, в которых ковровое покрытие прилипает к подошвам туфель.

Пропеллер на голове Аннабель задрожал от кошачьего любопытства.

— Так ты без гроша? — Ее коротенькие пальцы впились в ручку чайника.

— Скажем так, мне приходится уделять все возрастающее внимание своим долгам.

— Крушение Ллойда? — Ответное молчание Джиллиан подтвердило догадку Аннабель. Она захохотала с таким удовольствием, что расплескала свой чай. — А теперь ты пришла ко мне… В пансионе ты была такой воображалой, ну, сама знаешь. Эта твоя жестокость и постоянные издевки доводили меня до бешенства.

— Ну, тебе тогда будет приятно узнать, под моей апостольской внешностью, я…

— Такая же шлюха, как и все мы.

Джиллиан вручила Джеку пластиковую книжку, которую невозможно было разжевать. Он сразу же стал похож на мужа, полностью растворившегося в свежем номере «Экономиста».

— Разве Марк Тэтчер говорил, что он торговец оружием? Нет. Он называл себя работником с высокотехнологичным оборудованием. А Ник Лисон говорил, что он вор? Нет, он работал в банковской системе. А у меня возник интерес к филантропии. Амурной филантропии. — Чашка Джиллиан в раздражении забряцала, вернувшись на блюдце. — У тебя что, нет ничего крепче чая?

— Например?

— Не знаю… Может, героин?

Обласканные многочисленными мужчинами бедра Аннабель резко сомкнулись, и она засеменила к бару. Джиллиан вспомнила, как она с подружками как-то намазала Аннабель одно бедро кремом для похудания, пока та спала. Несмотря на то что этот крем должен был содержать штаммы вируса, поедающего плоть, чтобы возыметь серьезный эффект, Аннабель все-таки поверила их насмешкам о том, что у нее теперь на всю жизнь одно бедро будет тоньше другого.

Шикарный пансион благородных девиц, в котором они обучались, соответствовал своему громкому названию. Он навсегда отдалил их от реальной жизни. Сначала их учили только тому, как укрываться от выплаты налогов за полученное в наследство богатство. Это умение сделало их такими же полезными для общества, как шоколадные чайники. Научившись ловить «сладких папиков», то есть тех, которые согласны жить без секса, Джиллиан была эмоционально готова к проституции. Во всяком случае, именно в этом она убеждала себя, когда мадам Аннабель поставила бокал виски рядом с Джиллиан и открыла свою книгу с золотым тиснением «Элитный эскорт», в которой она вела записи о постоянных клиентах.

— Как ты отнесешься к тому, чтобы начать с французским парнишкой? Бизнесмен. Из постоянных.

Джиллиан покачала головой:

— Веллингтон был последним британцем, у которого получались более или менее удовлетворительные контакты с французами.

— Нефтяной магнат из Саудовской Аравии?

— А на каком языке он разговаривает?

— Они все говорят чистейшими стерлингами, Джиллиан.

— Кто еще?

— У нас был звонок из австралийской компьютерной компании. У них будет конференция. Они заказали пять девочек. Разбитных, но приличных.

— Мы же не занимаемся чем-то незаконным, Аннабель? В тюрьму попадать мне совершенно не хочется, — запаниковала Джиллиан, вспомнив о Мэдди. — Я не желаю проводить время с женщинами, которые ничего не смыслят в Дольче и Габана.

— Ты не нарушаешь закон, это делаю я, — жестко сказала мадам, внезапно превратившись в профессионала. — Поэтому я получаю сорок процентов от достаточно большой суммы, о которой я, наверное, все еще смогу для тебя договориться, несмотря на твой возраст. Тебе же остается только волноваться о том, чтобы привести в порядок свои отвисшие сиськи.

Аннабель начертала инструкции для Джиллиан на ароматизированной розовой бумаге с надписью «Элитно и благоразумно».

— Как твое бедро? По-прежнему плаваешь кругами, а, Бел?

Джиллиан выдернула записку из-под красных накладных ногтей Аннабель и стала готовиться к своей новой профессии. Вот это была работа: полагаться на милость заезжих серийных убийц.

12. Положись на милость заезжих серийных убийц

Если бы он поставил возле постели видеокамеру, или на балдахине были следы крови, а на изголовье — телесных жидкостей, она могла бы тут же передумать с выбором своей новой карьеры. Так решила Джиллиан, поднимаясь на лифте на седьмой этаж отеля «Глоток». Не самое лучшее место для того, чтобы пригласить девушку на первое свидание.

— Ты опоздала, — вместо приветствия сказал мужчина, открывший дверь номера 735. — Я принял предсовокупительный душ еще сорок пять минут назад, черт возьми.

На лбу у Джиллиан тут же появилась морщинка любопытства. Ее импровизированное руководство по этикету проститутки ничего не говорило о том, что делать с очень молодым клиентом. Слишком молодым. Таким, которым впору ездить на машинах с тренировочными колесами. В комнате пахло как в самолетом ангаре, и она была украшена незатейливо и банально. Такие места Джиллиан называла «отель без звезд». Сохраняя спокойствие, она прошла через прихожую, выбивая своими каблуками искры статического электричества из акрилового ковра. Она аккуратно положила на диван гобеленовую сумку, прямо под цветастое изображение застреленной куропатки. Нервный клиент захлопнул дверь и развернулся, чтобы произвести стыдливую оценку своего приобретения.

— Я буду жаловаться…

Джиллиан напряглась. Она успела заметить легкую тень разочарования на его лице, когда он открыл ей дверь.

— За тебя запросили слишком маленькую цену.

Она с удивлением поняла, что он старался быть обходительным. Дастином для миссис Робинсон из посредственного фильма «Выпускник». В ее версии мальчик-игрушка останется со своей миссис Р.

— Выпьем? — Его улыбка обнажила стальной ряд зубов. Это были не просто мосты… бедняга носил во рту целые Золотые Ворота.

Пока он, согнувшись, раз за разом пытался убедить бутылку шампанского расстаться со своей пробкой и без умолку болтал о том, что эта компьютерная конференция стала его первым выездом «за границу», Джиллиан внимательно его рассматривала. К тридцати, но уже гордый обладатель пивного брюшка, он был похож на субъекта, любимым развлечением которого было подмешивать снотворное в выпивку своим приятелям, а потом сбривать им брови во время сна.

— Я не использую язык, подмышки и пальцы на ногах. Я не допущу локтей ни в какие части моего тела и буду категорически возражать против вазелина.

— Что? — обиделся он. — Никаких дополнительных услуг? А мне парни сказали, что я могу доплатить и будут дополнительные услуги!

Джиллиан внимательно посмотрела на пушистый махровый халат, который распахивался на его теле совершенно невдохновляюще.

— Учитывая сложившиеся обстоятельства, я не думаю, что сексуальную изобретательность можно проявлять в резиновых перчатках. Ты меня понимаешь? — И Джиллиан сняла свой плащ, открыв кожаное бюстье. Глаза клиента застряли на уровне подвязок с чулками, и его рот стал истекать слюной на манер бульдога. Вдруг он сделал неожиданный бросок по направлению к Джиллиан. Она легко отступила, отправив незадачливого сластолюбца на пуховое одеяло, в которое тот зарылся с безнадежным вздохом.

— Мне кажется, вас предупреждали о том, что все расчеты должны производиться авансом.

Увалень издал влажный жалобный всхлип моржа на гаремном пляже. С огромным нежеланием он вытащил кошелек из ящика тумбочки.

— Так что тебя заставило этим заниматься? — спросил он для поддержания беседы.

Джиллиан ощетинилась. Она решительно отказывалась воспринимать себя как падшую женщину. Она сразу утратила свое равновесие. Банковское равновесие.

— И никакого минета, — быстро добавила она. — Это засоряет мне назальные пазухи.

Молодой повеса наблюдал за тем, как она устраивала свои длинные бледные конечности на простынях от Шеридан. Затем он пробежал коротенькими пальцами по ее коже.

— Слушай, давай выключим свет, — честно попросил он. — Ты на ощупь кажешься как-то моложе, чем выглядишь.

Пытаться в темноте найти мускул любви у своего мужчины на одну ночь равносильно попытке посадить авианосец во время урагана без радара. Когда Джиллиан все же обнаружила местонахождение важнейшей анатомической части мужского организма, она почему-то не ответила на ее ласки ожидаемым энтузиазмом.

— Не принимай это на свой счет. У меня живот прихватило, — извинился Душка-Милашка. — Я тут езжу на фаянсовом пони весь чертов день.

— Какая жалость. Дело в том, что у меня почасовая оплата.

— Он уже почти готов. Правда, Дарен? Я зову его Дареном.

Джиллиан тут же мысленно причислила к своему списку «ни-в-коем-случае» еще один тип мужчин, присваивающих своим членам имена. Что за чушь. Ни разу в жизни никто не был представлен ее влагалищу.

Даже возбудившись, Дарен испытывал затруднения в достижении конечного удовлетворения. Тусклый свет от прикроватных электрочасов отражался на кулоне с медицинскими данными на шее клиента. Пока Джил, подпрыгивая, пыталась прочитать, что на нем написано, ее чуть не укачало. «Это S или Z?» В ее уме всплывали названия различных заразных заболеваний и причудливых медицинских диагнозов. «Шизофрения?» — думала она. Роскошно. Она была в одном шаге от того, чтобы получить перочинным ножом прямо в фаллопиевы трубы. «Интересно, со сколькими же мужчинами я переспала?» — мрачно поинтересовалась она. В призрачном зеленом свете серебристая надпись перестала быть похожей на слово «шизофрения» и приняла очертания слова «психопатия». Неудивительно, что ему требуется так непомерно много времени. И как ей затрахать его до бессознательного состояния, если у него, очевидно, совершенно нет мозгов? Джиллиан как раз собиралась сообщить своему партнеру о том, что у нее назначен визит к стоматологу, который должен был произойти через три недели, когда краем глаза она заметила, как зашевелилась ее сумка. Потом послышался звук икоты. Один раз, второй.

— Что это было? — спросил ее догадливый партнер.

— Где?

Джиллиан заглушила следующий ик, издав стон, который клиент принял за признак удовольствия. Загордившийся своей доблестью, он с удвоенным рвением занялся Дареном. Она же выгнулась в авангардную позицию скорее для того, чтобы ей было удобнее следить за своей сумкой, а не для достижения высот Камасутры. Ее оператор уже был близок к успешному завершению перезагрузки, когда кряхтение и хныканье, доносившиеся из сумки, перешли в громкий и пронзительный плач. Для прикрытия Джиллиан стимулировала оргазм, достойный номинации на «Оскара». Она так живо двигалась, что молния от ее утягивающего бюстье зацепилась за стоматологическую скобу клиента. Расцепившись на ощупь, она заметила, что ее партнер привстал на локте и с выражением почта испуга смотрит на пищащую и шевелящуюся сумку, которая все ближе подбирается к краю дивана. Он резко включил светильник у кровати.

— А, это ребенок, — как ни в чем не бывало прокомментировала Джиллиан, спасая сумку от неминуемого падения и освобождая из ее глубин Джека.

— Да что, черт возьми, здесь происходит? — Блистательный Бог Секса судорожно шарил в поисках своего халата. Теперь Джиллиан смогла рассмотреть, что у него на груди был не медицинский медальон, а серебряный знак Зодиака.

— Он простужен, и ему нужно дать лекарство, только и всего.

В воздухе резко взмахнул крылом махровый халат, пока его хозяин пытался попасть рукой в рукав.

— Ну-ка быстро говори, что происходит, или я вызываю полицейских!

Очень практичный маневр.

— Я репортер, работаю под прикрытием, — быстро нашлась она. — На «Новости мира».

— Да пошла ты! — Теперь он был взвинчен и агрессивен.

— Ну, если мне придется выбирать между этим и тобой, парнишка, то я уже в пул и.

Лицо молодого компьютерного гения внезапно позеленело, начиная со свежевыбритого подбородка.

— Подожди меня здесь. Опять живот прихватило, — с этими словами он прогалопировал в ванную. Очевидно, этот зов природы был явно внятнее другого.

Дальше все было просто. Джиллиан пошла за ним следом, выдернула ключ из двери и заперла ее за ним.

— Эй! — послышался оттуда приглушенный крик. Она вытащила телефонный шнур из розетки. Неудавшийся клиент принялся колотить кулаками в дверь, рассыпаясь цветистой бранью. Она сосчитала деньги, которые он аккуратно сложил для нее на прикроватной тумбочке.

— Как? — возмутилась она. — Мне не предложено чаевых?

— Щас! — раздался вопль из ванной, сопровождаемый яростным стуком. — Сначала сделай себе липосакцию!

За это она выпотрошила его бумажник. Джек, устроившийся у нее на руках, взирал на нее с пасторским укором.

— Мы просто одолжим у него кое-какие ценности, которые он не планировал нам одалживать, дорогуша! Честно! Да ты хуже, чем муж!

Набросив пальто на плечи, она повесила на дверную ручку табличку «Не беспокоить» и была такова. Возле лифта стояла тележка горничной. Повинуясь мгновенному импульсу, Джиллиан ворвалась в открытую дверь номера 749. Ее муженек еще не пришел? Ее ребеночек так раскапризничался, потому что он, бедняжка, простужен, малюточка, а ей уже пора кормить грудью…

Младенец все значительно упрощал — он был совершенным орудием для вора. Джиллиан всего лишь оставалось на каждом этаже отыскать тележку горничной, сделать вид, что это ее номер, и изобразить Мать. Потом просто забрать все ценное. Если бы только их видела Мэдди!..

До этих пор Джиллиан не осознавала своего таланта к воровству. Суровая жизненная школа быстро и сполна подготовила ее к такому занятию, и у Джиллиан не ослабевало ощущение, что на этом уроки не закончились.

— Похоже, мне с тобой еще долго придется возиться, маленький негодяй, — сказала она Джеку, когда они совершали набег на очередной номер. Но ее голос был нежен и счастлив.

13. Рулетка

Она совершенно не рассчитывала на одиночную камеру. Если бы она была Бетти Мидлер или Вупи Голдберг, то было бы еще ничего: тогда она могла бы сама себя развлекать. В самом начале ей было так тоскливо, что она не могла себе представить, что с ней будет после двух недель в собственной компании.

Единственным ее гостем за первую неделю был огромный черный таракан. Мэдди кормила его печеньем и хлебными крошками. К тому времени, как ее отсюда выпустят, он будет избалован свыше всякой меры: членистоногая версия Леоны Хемсли.

Она включила свой переносной радиоприемник, но там говорили только о детской смертности, голодающих детях Сомали и похищении младенцев. Сделав звук как можно тише, она стала заполнять журнальную анкету, чтобы выяснить, хорошая ли она мать. Анкета показала, что плохая. И это при условии, что она сжульничала.

Растерзав «Женский журнал» на кусочки, она решительно принялась сцеживать молоко. Скрипя зубами от боли и мучаясь с пластиковым молокоотсосом, она вспомнила, какие у нее были раньше маленькие, розовые, крепкие соски. Теперь они могли дотянуться до Намибии. Каждую лиловатую грудь можно было использовать в качестве лассо, чтобы скрутить слона. Судя по тому, как складываются обстоятельства, из тюрьмы ее просто переведут в дом престарелых, и она по-прежнему будет сцеживаться.

На второй неделе к ней заглянул сержант Слайн.

— Что же ты за мать? Ди была права на твой счет.

— Ди?

— Не понимаю, почему она по-прежнему так переживает за тебя и за твоего ребенка?

— Вы называете ее Ди?

— Тебе чертовски повезло, что она о тебе заботится. Такая хорошая женщина! Да она для тебя самая настоящая фея, твою мать! Ты ничего не заметила?

— Э… Вы вытащили из головы шурупы?

— Я бросил курить, догадливая ты моя. Все благодаря ей.

— Она просто использует вас, чтобы вы помогли ей найти Джека.

— Да, и будем надеяться, что мы найдем его, пока еще не поздно. Мы получили доступ к «Лукану».

— К кому?

— К базе данных пропавших без вести, — похвастался он. — В Скотланд-Ярде.

Он сделал многозначительную паузу, чтобы Мэдди прочувствовала всю значимость этой новости, но та была слишком увлечена рассматриванием его седого подшерстка.

— Скотланд-Ярд, — еще раз с гордостью повторил он.

В прошлом оказались не только сигареты, но и краска для волос вместе с золотой цепочкой.

— Я понимаю, что от такого ничтожества, как ты, не следует ожидать раскаяния. — Новый стиль речи совершенно ему не шел. Он существовал как-то отдельно, сам по себе, как мужчина, которого жена одела в слишком яркую для него рубашку. — Прекрати выстраивать эти, как их, — он запихал в рот еще три драже «Никотинелл» и неистово задвигал челюстями. — А! Барьеры.

Мэдди замутило от нехорошего предчувствия.

— Вот черт. Вы что, исполняете горизонтальное танго?

— А?

— Параллельное паркование, — пояснила она. — Служебные романы. У вас с ней интрижка?!

Слайн с подозрительной поспешностью сменил тему.

— Как ты могла оставить своего ребенка с такой швалью, как твоя эта Касселс? Она свалила из Клапам, не оплатив решу, и заселилась в «Савой». А когда до нее дошло, что ей нечем платить по счету, она оставила твоего ребенка в качестве залога.

У Мэдди внутри все свилось жгутом.

— Что ты такое несешь?

Слайн раскачивался на ногах с пятки на носок. Ему понравилась реакция на произнесенные им слова.

— Где Джек?! — Ужас происходящего навалился на нее, и ей показалось, что вот-вот захрустят ее переломанные кости.

— Потом Касселс передумала. Вернулась. Схватила его и снова дала деру. Как ты думаешь, какому извращенцу она продаст его в следующий раз? А?

Мэдди наблюдала за тем, как ее домашний таракан побежал к детективу, потом резко остановился, развернулся и удрал в тень за унитазом. «Профессиональный этикет», — догадалась она.

— Скажешь, когда захочешь по… — он почти сказал «поговорить», но потом в последнюю минуту спохватился и исправился: —…облегчить душу. Само собой. Обвинение в убийстве младенца мы с тебя снимаем, — добавил он быстро перед уходом. — Но у тебя явно с головой не в порядке, иначе бы ты не отдала своего ребенка этой Касселс. Под залог тебя по-прежнему никто не отпустит.

До появления Слайна Джиллиан в представлении Мэдди была высокой, элегантной, ответственной подругой с хорошей дикцией и совершенной кожей. Через две секунды после ухода Слайна она превратилась в Розмари Уэст. К тому времени, как охранники забрали у Мэдди поднос с нетронутым ужином, Джиллиан была уже сатанисткой, торгующей органами и специализирующейся на приношениях в жертву маленьких детей на церковных алтарях и продаже их органов богатым американцам для трансплантации.

Где он? Что они делают? Мэдди была в ужасе. Даже если Джиллиан не была дьяволицей, не забыла ли она поставить щитки на утлы кофейного столика? Закрывает ли она на замок дверцы шкафчиков и колпачками розетки? Есть ли у нее пожарная сигнализация? Занимается ли она с ним? В какие игры она с ним играет? В жмурки? Возле бассейна? Она сразу же представила себе Джека, плавающего в воде лицом вниз. Джиллиан умеет делать искусственное дыхание? Вспомнит ли она о том, когда какие прививки ему пора делать? Он может подхватить коклюш. Он уже, наверное, его подхватил. Потом у него будет дифтерия в виде осложнения. Потом менингит. Он посинеет и умрет. Уже прошло почти две недели, а она по-прежнему ничего не слышала от своего адвоката о слушании в коронном суде. Если ей отказали в освобождении под залог, ее могут оставить тут гнить в ожидании пересмотра дела в течение целого года. Цепкие холодные пальцы страха сжали ей горло. Она должна выбраться отсюда как можно скорее. Но как? Ее освобождение становилось не более правдоподобным, чем приземление НЛО, пилотируемого Элвисом Пресли прямо на Лохнесское чудовище.

ВНИМАНИЕ

ВСЕМ МОРСКИМ СЛУЖБАМ

ШОТЛАНДИИ

Приближается неопознанный летающий объект, поющий «Тюремный рок-н-ролл».

В течение следующих нескольких дней условия содержания заключенных в тюрьме Холлоуэй попали на первые строки новостей. Пресса намекала на нарушение прав человека: людей запирали на двадцать три часа в сутки в крошечных камерах, вмещавших почти все население Бельгии. Женщины рожали в наручниках, крысы… Ток-шоу засыпали губернатора просьбами провести интервью с кем-нибудь из заключенных. Поскольку Мэдди была одной из немногих обитателей Холлоуэй, которые не считали инсинуацию итальянским суппозиторием, то ее быстро внесли в список лиц, подлежащих интервьюированию. Мэдди могла бы легко решить проблему с грызунами, если бы ее об этом попросили. Она по своему опыту знала, что от крыс можно избавиться только одним способом: сказать им, что вы хотите установить с ними серьезные и длительные отношения.

Зеленая телевизионная студия неким образом способствовала выявлению харизмы. Ясным июньским утром вокруг расплывшихся сандвичей роились личности, напоминающие участников состязания по вокалу а-ля Кайли Миноуг. Там был обычный ассортимент писателей, участвующих в рекламных акциях в сопровождении примерно двадцати девиц «выходного дня», восклицающих с глянцевой фальшью что-то о пользе «Вегетарианской личности» и свежести «Швейцарского взгляда на Версаль». Здесь же находилась великая актриса Петронелла де Уинтер в розовом виниловом платье с прорезями, изобретательно собранном с помощью паяльной лампы и звеньев велосипедной цепи так, чтобы как можно лучше продемонстрировать результаты ее недавней пластики сосков.

Петронелла в своем развитии перешла на новый уровень пошлости. Она должна была вести дискуссию о тюремных реформах в прямом эфире.

— Сохраняй спокойствие! — убеждал восходящую звезду телеэкрана джинсовый исследователь, подводя ее к съемочной площадке.

Петронелла покрыла свою высоко взбитую прическу последним слоем лака марки «505 Держит и Укрепляет».

— Я вроде спокойна! — Пшик! — Да я тут, ваще, в истерике! — Пшик! Пшик!

В декорациях, имитирующих гостиную, профессионально приветливые ведущие, выдержанные в контрапунктном стиле, столь популярном в Америке, представляли участников передачи аудитории. Привычные «пираньи» улыбки ведущих вместе с искусственным загаром и пересушенными блондинистыми волосами делали их похожими на куклу Синди и Супермена на анаболиках.

Мэдди была занята тем, что поглощала еду с представительских подносов. Какое удовольствие может доставить пища, срок годности которой не истек пару десятилетий назад! Внезапно она чуть не подавилась лимонным бисквитом. Сквозь снегопад сахарной пудры на одном из мониторов она различила два слишком знакомых лица. Это был преждевременно лысеющий поэт Хамфри, у которого с точки зрения Мэдди волос было больше, чем таланта, и историк Феминизма с большой буквы «Ф» по имени Харриет. Они были представителями Суши-Социалистов, обитавших в звездных сферах лондонского высшего света, Известнократии, и путешествовавших исключительно на лимузинах между вечным телевизионным треугольником: Килрой, Новости Четвертого Канала и Ньюснайт. Мэдди познакомилась с ними во времена общения с Алексом, и они прошли через ритуал признания ее одной из своих. После того как Алекс сбежал, они отказались от нее быстрее, чем Вуди Аллен вылетел из трастового фонда помощи детям. Поскольку эти два субъекта проводили большую часть своих жизней на литературных вечеринках и приемах в клубе «Граучо», Би-би-си сочло, что следует правильным пригласить Хамфри и Харриет в качестве наблюдателей за жизнью в тюрьмах Ее Величества.

У Мэдди не было времени предаваться эмоциям, потому что охранница из «группы 4» для сопровождения заключенных, выбранных для телевизионного мероприятия, с приклеенной к лицу гримасой восхищения, живо потрусила следом за звуковым оператором по покрытому линолеумом лабиринту коридоров к студии номер пять. Мэдди была пристегнута к ней наручниками, как пуповиной, поэтому ей пришлось плестись сзади. По полу вились электрические кабели противного зеленого, коричневого и гадючьего цветов. Мэдди споткнулась об один из них и свалилась вперед прямо на фанерный стеллаж, который тут же забился в паралитических конвульсиях. Сценические крепления держались за него с силой магнита на холодильнике.

До Мэдди глухо доносилась спокойная музыкальная заставка шоу. Потом зазвучали аплодисменты. Дальше шло представление будущего лауреата поэтических премий, Коричневой Совы женского движения и члена парламента от партии Тори. Следом прозвучало интригующее объявление о таинственном госте, и…

«Группа 4» сняла с нее наручники, прицепив их к и без того отягощенному ключами, фонарем и другими полезными тюремными принадлежностями поясу. Человек в наушниках авиатора и с микрофоном, к которому он приклеился как к капельному дозатору, положил руку Мэдди на поясницу.

— Развлекайся! — потребовал он и толкнул ее вперед, как парашютиста, совершающего первый прыжок.

Она пошатываясь пошла в обход разделителя в пастельных тонах.

Аудитория, упакованная ровными рядами, зашлась астматическим всхлипом, подчиняясь приказу дирижера. Камера стала медленно наезжать на Мэдди. Ведущий сделал то же самое. Он был как две капли воды похож на резинового мужчину, которого выпускают с пометкой «совсем как живой» и с латексным достоинством и рекламируют в женских порножурналах. Этого отличало только то, что он умел разговаривать. Он сказал Мэдди, что она проявила большую смелость, придя на живой эфир национального телевидения. Аудитория отреагировала на его слова по схеме Павлова — забила в ладоши. В этот момент эти люди походили на сидящих рядами дрессированных тюленей. Мэдди постаралась не придавать этому особого значения. Над сценой висел огромный неоновый знак «аплодисменты», и эта же аудитория чуть раньше проявила такой же энтузиазм, приветствуя цукини. Овощ был необычной формы, напоминающей профиль принцессы Дианы, и должен был стать чьим-то призом в конце этой программы.

Мэдди провели за модульной консолью и усадили в середину полукруга из розовых вращающихся стульев. Мэдди слегка поклонилась Харриет. Хотя та и относилась к женщинам, считавшим, что сокращение тридцати двух пар лицевых мышц, формирующих улыбку, ведет к образованию морщин, Мэдди была уверена в том, что ее не поприветствовали потому, что просто не узнали. В отличие от Хамфри. Его тщательно отрепетированное выражение лица перестроилось в нечто напоминающее вид человека, которому вручили сосуд с теплой слюной.

Член парламента от партии Тори, напоминавший глубоководную исследовательскую субмарину из тех, что посылали сделать снимки «Титаника», и считавший себя, соответственно, интеллектуально углубленной личностью, ринулся в бой.

— То, что тут написано, напоминает рекламную брошюру туроператоров: собственные ванные, путешествия на весь день, изобилие образовательных и развивающих занятий, театральные студии…

Петронелла звучно поправила серебряные «невольничьи» браслеты на загорелых руках. Единственная извилина под ее обесцвеченной шевелюрой подсказала ей, что пора заняться саморекламой.

— Когда я… мы снимали фильм о Холлоуэй…

Но упрямая подводная лодка не собиралась уступать первенства:

— Выходит, что для того, чтобы провести здесь свои зимние каникулы, необходимо обзавестись собственным уголовным делом? Да. Похоже, тут упомянуты лишь некоторые из развлечений, которые предлагает нам увеселительный комплекс «Тюрьма по соседству»!

— Отель, где клиент всегда неправ! — подал глубинную реплику Хамфри.

Его пухлое личико напоминало мордашку пупса. Он категорически не желал смотреть на Мэдди. Она только не могла решить, почему он так странно наклонил голову: то ли стараясь избежать ее взгляда, то ли из-за веса геля для укладки волос на остатках былой роскоши.

— Развлечения… Это, наверное, было, когда я вошла… — Петронелла снова попыталась обозначить свое присутствие в общем разговоре. — Всегда есть шанс умереть на сцене, особенно когда делаешь это перед убийцами…

Пока Супермен работал с дальним краем аудитории, Мэдди быстро нацарапала на листке бумаги, лежавшем перед ней, слова «Как поживает Алекс?» и сунула ее под нос Хамфри. Один из помощников, одетый в куртку без рукавов и выглядевший как человек, которому надоело всем напоминать о том, что его зовут Найджел, яростно сигнализировал Петронелле, чтобы та сняла свои звенящие браслеты.

Хамфри прикрыл рукой микрофон, наклонил прическу и прошептал:

— Слушай, никто из нас не желает тебя знать после вашего разрыва с Алексом. То есть я хочу сказать… в общем, что я-то могу сделать?

— Хммм, — задумалась Мэдди, прикрыв свой микрофон. — Я часто об этом думала, Хамфри, но на ум не приходило ничего, кроме выражения «кропать паршивые стишки».

— Безработица и нищета не являются причиной возникновения преступности. Преступления совершают преступники! Сброд и отбросы общества, — выпустил торпеду в Мэдди член парламента.

— Эй, дружок, полегче! — Мэдди наклонилась к Петронелле, судорожно пытающейся снять свои серебряные браслеты, не испортив наманикюренные пальчики, и успокаивающе положила руку на предплечье политика. — Самым большим моим преступлением была привычка открывать пакеты с молоком с неправильной стороны.

— Расскажите нам, Мэдлин, — несчастный ведущий обращался к ней так, будто она была больна раком, и, судя по темпу его речи и артикуляции, больше всего от этой болезни пострадали ее уши. — Там у вас… действительно… так роскошно… как описано… в прессе?

— Я могу лишь сказать, что тюрьма — это единственное в мире место, где обязанность по уборке туалетов считается поощрением, — ответила Мэдди.

— Ты! — Когда Харриет наконец-то узнала бывшую подружку Алекса, на ее лице появилось выражение, схожее с выражением лица Дэвида Аттенбороу, увидевшего редкий вид навозного жука. — Я знаю эту заключенную! — взревела она. На шкале престижа левых либералов-интеллектуалов факт знакомства с заключенным приравнивался к соавторству с чернокожим. — Она виновна лишь в том, что родилась женщиной!

На коленях у Петронеллы оказалась стопка блестящих серебряных колец. Она аккуратно переложила их на ковер между собой и Мэдди, которая, не тратя времени даром, ногой придвинула их ближе к себе. Воспользовавшись тем, что она была прикрыта модульными декорациями, Мэдди быстренько рассовала цацки по карманам своих брюк.

— Эта молодая женщина никогда не станет делать что-либо противозаконное.

Ведущий ток-шоу протер лоб платком, на котором тут же осталась яркое пятно тонального крема. Мэдди бросила быстрый взгляд в сторону. Интересно, это у него автозагар или ржавчина?

— Неужели вас не настораживает тот факт, что за одни и те же преступления женщин гораздо чаще сажают за решетку, чем мужчин? — спросил он Министра Сострадания. — Женщины попадают в тюрьму за воровство с прилавков, а выходят законченными наркоманками…

— Каким образом туда попадают наркотики? Вот что я хотел бы знать. В Алькатрас нельзя пронести контрабанду!

Петронелла обратила улыбку, которая приклеилась к ее лицу, в сторону Мэдди.

— Может быть, об этом нам расскажет наша заключенная?

— Что? А, я думаю, вам совершенно ни к чему об этом знать…

— Нет-нет! Мы хотим об этом услышать! — бросилась разубеждать ведущая.

Внимание всей студии сконцентрировалось на Мэдди.

— Ну что ж, хорошо, — сказала она, пожав плечами. — В теле.

— В теле? — переспросила Петронелла со смехотворно торжественным выражением лица.

— Да. Можно спрятать все что угодно у себя в заднем проходе и так пронести через охрану. У одной женщины, которую я знаю, влагалище просто как волшебная сумка Мэри Поппинс. Она там может спрятать даже пианино.

В студии повисла тишина. Оба ведущих перешли на аварийную речевую модель.

— Э… — сказала Синди.

— Э… — отозвался Супермен.

У Мэдди возникло ощущение, что ей не дадут цукини в форме профиля принцессы Дианы.

— Всегда есть шанс умереть на сцене… — снова начала Петронелла, поддаваясь привычке отключать мозг в кризисных ситуациях. — Умереть на сцене, особенно…

Повинуясь указаниям помощника в анораке без рукавов, Супермен взял себя в руки и заполнил образовавшуюся паузу, зачитав по памяти содержание следующих выпусков программы. Дальше предполагалась история о трансвестите, который пошел в магазин вместе со своей женой, потом о том, как мать отбила дружка у своей дочери, о вампире, о двух женах, позволявших своим мужьям встречаться с другими женщинами, и прекрасном человеке, позировавшем для гей-журналов. Мэдди была поражена тем, каким хламом потчует телевидение умы своих зрителей. Шанель всего лишь продавала наркотики, и за это ей дали десять лет. Ведущие же ток-шоу занимали целый разворот в журнале «Хелло!». Синди продефилировала в другой конец их псевдогостиной, чтобы представить пародистку Кайли Миноуг.

Как только появилась псевдопевчая птичка, Анорак Без Рукавов зашипел на секцию, в которой сидели охранники, чтобы они сели на свои места. Мэдди заметила сотрудницу «группы 4» за кулисами рядом с узлами кабелей. Она со страхом и благоговением наблюдала за происходящим, загипнотизированная игрой разноцветных лучей, освещавших каучуковые груди псевдопоп-звезды. Она поднимала и опускала голову, стараясь увидеть как можно больше, от чего ее блестящие черные волосы, казалось, хлопали, как жучьи крылья, вокруг ее головы.

Охранница отвлеклась всего лишь на мгновение, но Мэдди решила, что ей этого хватит. Камера отъехала в сторону, временно скрыв ее из виду. Вот она, возможность. Это было похоже на незапланированную остановку поезда. Не оставалось времени ни на проверку расписания движения, ни на выяснение конечного пункта следования. Сейчас или никогда. Тихо и шустро, как рыбка, Мэдди скользнула в прохладную, жидкую тень.

К тому времени, как Супермен и Синди перешли к следующей части своего шоу уродов с вопросами, позаимствованными у Сократа: «Почему мужчины не довольствуются своими женами, а хотят других женщин?», Мэдди уже пробралась в гримерку с табличкой «Эстер Рантзен» и переоделась в твидовый костюм и светлый завитой парик. Став похожей на мериноса-альбиноса с двумя вьючными тюками на груди, она напихала в карманы максимально вместившееся туда количество ореховых батончиков с медом и миниатюрных шоколадок и выскочила в коридор. Окинув взглядом проход, она попыталась определить, в какую же сторону ей теперь двигаться. Сдержав свой страх, Мэдди заставила себя не бежать, а идти. У нее есть цель. Она пойдет к выходу через стойку администратора, а там — будь что будет.

Самое плохое в формуле «будь что будет» заключалось в определенной доле неизвестности. Стеклянная дверь за стойкой с тихим шипением открылась и отъехала в сторону. Жмурясь, как новорожденная мышь, Мэдди вышла на дневной свет. Она немедленно налетела на десяток или около того журналистов, упакованных в коричневые кожаные жилеты, как стадо антилоп гну, несущихся по автостоянке к Александру Дрейку. Ее сердце оборвалось и замерло. Вместе с ним и все ее тело. У нее затряслись ноги, будто она выполняла упражнения какой-нибудь Эль Макферсон, под видео, но без музыки.

Алекс выглядел расслабленным, его темные глаза блестели, а руки безвольно лежали на бедрах. Репортер из «Экспресс» потребовал объяснений, почему голосующий электорат должен доверять человеку, который зарабатывает себе на жизнь тем, что наблюдает за вылуплением комаров из личинок.

Расплачиваясь с водителем такси, Алекс рассмеялся сочным горловым смехом, который она так хорошо помнила. Когда он улыбался, его зубы просто светились.

Журналист «Дейли мейл» стал расспрашивать его о характере. «Да, с этим у него проблемы», — подумала Мэдди. Похоже, характер у этого субъекта просто отсутствует. Кто бы мог подумать, что самая большая радость в ее жизни обернется таким разочарованием?

Алекс продемонстрировал роскошную ленивую улыбку. Как раз когда он по-мальчишески ерошил волосы, его взгляд наткнулся на Мэдди. Сначала он посмотрел на нее так, как можно смотреть на входящих в закусочную незнакомцев в футболках с надписями вроде «Жизнь — сука» и с бензопилой в руках. Мэдди поразмыслила над тем, какой ей предоставился выбор. В этих обстоятельствах самое лучшее, что она может сделать, — это вымазать его фотогеничное лицо шоколадом. Смерть от «Тоблерона»! Эффектно.

К тому времени, как сотрудники «группы 4» обнаружили пропажу своей подопечной, Мэдди уже ехала на заднем сиденье такси, которое только что освободил Алекс, и просматривала содержимое сумочки Эстер. Она направлялась к станции метро «Уайт-Сити». Оттуда она поедет на Хаттон-Гарден, чтобы заложить браслеты Петронеллы.

Используя головы и плечи операторов и комедиантов, приглашенных для разогрева публики, сотрудница «группы 4» старалась подняться как можно выше, чтобы хоть что-то увидеть над головами людей. Таким образом национальное телевидение получило прекрасную возможность снять ее чулки с утягивающим эффектом. Голос продюсера поднялся до фальцета кастрата, тщетно взывая в пустоту: «Где она, мать вашу?» Над студией зазвучал отчаянный призыв одного слона, заблудившегося в джунглях, к другому: «Мэдлин Вулф!»

Мэдди чувствовала слишком большое облечение, чтобы бояться. О, как же ей не терпелось снова просыпаться в полдень, есть пищу, которая не содержит бактериальных добавок, почувствовать, как к ней прижимается мужское тело, ощутить запах своего ребенка, поцеловать его темные ресницы и спутавшиеся шелковистые волосы! Она спустилась со сверкавшей солнцем и красками улицы в теплое и гулкое жерло метро. Ну что ж, эта старая собака хорошо запоминала преподносимые жизнью уроки.