Беспокойное сердце

Октябрьский пленум

Заседание Президиума ЦК КПСС с обсуждением вопроса о Н.С.Хрущеве и его дальнейшей судьбе было решено провести 13 октября. Хрущев в это время был в отпуске в Пицунде, что несколько упрощало Для оппозиционной группы в Политбюро положение и сводило опасность неожиданного развития событий к оптимальным границам.

11 октября в Москву возвратился Брежнев, 12 октября приехал Подгорный.

Перед КГБ стояла задача обеспечить спокойный и гладкий ход событий. О том, что должно произойти, я информировал своих заместителей и начальников разведки и контрразведки, начальника Девятого управления. Кроме них на Лубянке об этом знали еще несколько высокопоставленных сотрудников.

«Проблематичных» в этом плане чекистов оставалось примерно пять или шесть десятков. Именно столько их было в команде, обеспечивающей личную охрану Хрущева, которая находилась в это время вместе с ним на Черном море. Формально они неизменно были в моем подчинении, однако в случае если бы высший представитель отдал им другую команду, они не могли его ослушаться.

Разработали мы также план обеспечения порядка в столице и особенно в Кремле, где и должна была развернуться дискуссия на Президиуме ЦК, а затем и работа пленума. Здесь помогло и московское управление. Все работали с пониманием и добросовестно.

В это время наша военная контрразведка и контрразведывательные подразделения Московского округа получили приказ строго следить за любым, даже самым малейшим движением войск в округе и при передвижении их в сторону Москвы немедленно сообщить в КГБ.

Пришло время действовать!

12 октября все собрались на квартире у Леонида Ильича Брежнева.

Ему предстояло позвонить Никите Сергеевичу в Пицунду и вызвать последнего в Москву для участия в заседании Президиума.

Дрожащего Брежнева нам пришлось к телефону буквально тащить — такой страх он испытывал от сознания того, что именно ему приходится начинать всю акцию. Вызвали Пицунду и стали ждать (связь обеспечивали мои люди). Наконец на другом конце провода раздался голос Хрущева.

Брежнев начал очень неуверенным голосом убеждать Хрущева приехать в Москву на заседание Президиума: необходимо обсудить его записку по сельскому хозяйству.

— Эти вопросы могут и подождать, — неожиданно для нас всех ответил Хрущев. — Обсудим их вместе после моего возвращения из отпуска.

На этом он намеревался разговор закончить.

Мы стояли, столпившись, рядом с Брежневым. Выражение лиц Подгорного, Суслова, Полянского, Шелепина и других выдавали их внутреннюю напряженность: что теперь Леонид Ильич сделает? Мы стали подсказывать, чтобы Брежнев настаивал.

— Нет, Никита Сергеевич, — Брежнев придал своему голосу решительный тон. — Мы уже решили. Заседание созвано. Без вашего участия оно не сможет состояться.

Хрущев был несколько удивлен, однако ясного ответа не давал.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Мы здесь подумаем с Анастасом.

Я отправился в свой кабинет на Лубянку, и каждый час Брежнев названивал мне: есть ли новости?

Только в полночь дежурный по правительственной охране доложил, что Хрущев затребовал правительственный самолет в Адлер, ближайший к Пицунде аэропорт, к шести часам утра следующего дня.

Я немедленно передал эту информацию Брежневу. Тот обрадовался. Было ясно, что Никита Сергеевич прилетит, а вместе с ним прибудет и председатель Президиума Верховного Совета Микоян.

Предусмотрительно я отправил в отпуск начальника личной охраны Хрущева Литовченко.

Из аэропорта в Адлере правительственный самолет поднялся в воздух около десяти часов утра 13 октября. Я сообщил Брежневу, что Хрущев прилетит в Москву примерно в полдень, и спросил, кто поедет его встречать. Было принято, что первого секретаря обычно встречают все члены Президиума, а также много других функционеров.

— Никто не поедет, — неуверенно ответил Брежнев. — Поезжай сам.

Тогда я спросил, как мне себя во время встречи вести.

— Решишь все на месте, — отделался он от меня короткой фразой.

Задавать дальнейшие вопросы было бы напрасно.

Я отправился в аэропорт «Внуково-2», пытаясь представить себе, как же дальше станут развиваться события. Еще до того, как колеса самолета коснулись посадочной полосы, выяснилось, что столкновения с охраной или ка-кого-либо насилия не будет: из Пицунды сообщили, что Хрущева сопровождают только пять членов его личной охраны.

Аэродром был совершенно пуст. Вскоре после меня во Внуково прибыли еще несколько человек из Девятого управления, но те по моему указанию встали так, чтобы их не было видно. Прибыл и секретарь Президиума Верховного Совета Георгадзе, чтобы встретить своего шефа — Микояна.

Я шел по гигантскому бетонному полю. Разные мысли проносились у меня в голове. Хотя мне довелось видеть Хрущева во всевозможных ситуациях, но эти минуты, я понимал, были историческими. В памяти всплыла самая первая наша встреча в его киевском кабинете. Смущенный юноша, стесняющийся подойти к столь большому человеку, который к тому же позвал его неожиданно, сразу же после ужина с делегатами… Сколько воды утекло с той поры!

О том, что именно эта наша встреча на аэродроме станет вообще последней, я тогда еще не знал. Однако какое-то предчувствие у меня было.

К тому времени Никита Сергеевич Хрущев стал уже иным. Изменился и я.

Посматривая в небо, я старался подавить в себе новые, хотя и умеренные моральные сомнения. Обо всем я уже подумал раньше и делал все, чтобы справиться со своими противоречивыми чувствами. Ведь должно же было случиться то, что лучше для партии и всей страны! А это важнее сантиментов личного характера. Но и у меня было сердце не из камня, и чувство сомнения терзало мою душу.

Необходимость принятия конкретного решения в конкретный момент всегда связана с немалым напряжением и долей неуверенности. Но что лучше: отказаться от ответственности и тем самым избавить себя от сомнений или стоять в стороне и смотреть, кто возьмет верх? Нет, я не отношусь к людям такого рода. Да и пост я занимал, на котором плоды успеха не пожинают нерешительные…

Наконец в небе появился самолет. Маленькая точка все увеличивалась и увеличивалась. Рев моторов становился сильнее и сильнее. Когда машина приземлилась, шум утих, в корпусе самолета открылась маленькая дверца.

Никита Сергеевич Хрущев и Анастас Иванович Микоян появились на площадке трапа и стали спускаться вниз.

— А где остальные? — спросил Хрущев.

— В Кремле. Ждут вас.

Никита Сергеевич глянул на меня, но ничего не сказал.

— Вы будете обедать дома или в Кремле присоединитесь к остальным? — нарушил я тишину вопросом.

— Они уже поели?

— Наверное, нет. Ждут вас.

Потом они обменялись парой фраз с Микояном.

— Поедем в Кремль, — решили вместе.

Затем оба сели в «Чайку» и направились к центру города.

— Поехали за ними, — сказал я своему шоферу и про себя воздал хвалу судьбе за то, что она помогла мне все провести так гладко.

И только в пути я осознал, что допустил маленькую оплошность. За несколько дней до этого перепуганный Брежнев посоветовал мне для предосторожности — против обыкновения — брать с собой телохранителя. Телохранителем был всего один офицер, одетый к тому же в штатское.

Мы, не спеша, двигались по Внуковскому шоссе к городу. Обычно я сидел рядом с водителем, а теперь мое место занимал охранник.

Телохранители Хрущева обратили на это внимание и занервничали. Они все чаще стали оборачиваться, чтобы глянуть на нашу машину. Один раз обернулся и сам Никита Сергеевич.

— Притормозите, — сказал я водителю, стараясь избежать неприятностей.

Несколько минут мы переждали у края шоссе, а потом двинулись дальше.

Я снял телефонную трубку и сообщил о прилете первого секретаря человеку, ожидавшему моего звонка за кремлевскими стенами.

Как только Хрущев и Микоян прибыли на место и Никита Сергеевич закрыл за собой двери зала заседаний, я отдал еще несколько распоряжений. Прежде всего отыскал майора, который в это время заменял в Кремле Литовченко, и сказал ему значительно:

— Сейчас я меняю охрану в приемной Никиты Сергеевича, на его квартире и на даче. И ты давай со своей командой — в сторонку. Это решение Президиума ЦК. Ты коммунист, я — тоже. Поэтому давай решение выполнять. О своей дальнейшей работе в органах безопасности не беспокойся.

— Товарищ председатель, — немедленно отреагировал майор. — Я офицер и коммунист. Все понимаю и сделаю так, как вы мне прикажете.

В общем, я принял все меры, чтобы охрана и связь на квартире, на даче, в машине Хрущева были замкнуты на начальника Девятого управления Чекалова и меня.

Новая охрана приступила к своим обязанностям. На этом свои главные задачи я выполнил. Не оставалось повода дольше находиться в Кремле. Остаток дня я провел в своем кабинете на третьем этаже здания на Лубянке…

Как шел разговор на Президиуме, мне потом подробно передали его участники, и прежде всего — Александр Николаевич Шелепин.

Заседание Президиума началось как обычно. Его открыл и председательствовал на нем сам первый секретарь Н.С.Хрущев.

— Вы хотели обсудить проблемы в моем присутствии. О чем речь? — начал он.

По разработанному ранее сценарию первым поднялся Леонид Брежнев. Он сообщил Хрущеву, что тема заседания — выяснение отношений в руководстве партии.

Вступительное слово сделал Брежнев, затем говорили все остальные.

Члены и кандидаты в члены Президиума, секретари Центрального Комитета партии — а никого другого в зале не было — вскоре сбросили маски, и начался откровенный разговор. Выступали один за другим несколько часов подряд. Прямо в глаза Хрущеву говорили о его ошибках. Кириленко сказал, что Хрущев за три года ни разу не по-звонил ему. Мазуров заявил, что на пленумах ЦК Хрущев противопоставлял рядовых товарищей руководящим партийным работникам, что в партии принижен уровень теоретической работы, в течение десяти лет в ЦК не был заслушан ни один обком партии. Суслов говорил о грубом попрании норм коллегиальности руководства. Гришин заявил, что целых четыре года Хрущев его не принимал. Полянский напомнил о возмутительных случаях показухи вроде известного «Рязанского дела» — трагически закончившейся аферы первого секретаря обкома партии Ларионова. Косыгин обвинил Хрущева в натравливании одних членов Президиума на других, в том, что он подменял решения Президиума многочисленными «записками», которые вызывали шараханье в стране от одной проблемы к другой. «До какой жизни мы дошли, — возмущался Брежнев, вклинившись в выступление Косыгина, — если прием Косыгиным посла любой страны должен заранее обговариваться с Хрущевым, а если он встречался без вашей санкции, получал выговор!»

Шелепин критиковал сельскохозяйственную политику Хрущева, говорил, что проводимое Хрущевым разделение партийных организаций на промышленные и сельские является грубейшим нарушением ленинских принципов. Он упрекал Хрущева в том, что в ЦК никогда не обсуждаются кадровые, военные и идеологические вопросы.

Шелепин упомянул и о действиях Хрущева в обход решений ЦК. Например, договорились о награждении Насера орденом «Дружбы народов», но Хрущев стал настаивать на присвоении тому звания Героя Советского Союза, и Президиум вынужден был с этим согласиться. Хрущев пообещал наградить и Амера в Алжире, о чем послал шифровку в Москву. А когда Москва заявила, что это нежелательно, он своей волей наградил его, а заодно и Бенбелу! Шелепин отметил также, что неправильным было и присвоение звания Героя Социалистического Труда сыну Хрущева — Сергею, упомянул о дорогостоящих семейных поездках главы партии за границу. Он указал также на ряд крупнейших внешнеполитических ошибок Хрущева, в результате которых наша страна трижды стояла на грани войны: Суэцкий, Берлинский и Карибский кризисы. Напомнил, что срыв работы Парижской конференции в верхах — это тоже вина Хрущева.

Почти все выступавшие отмечали, что в печати, по радио и телевидению усиленно насаждается культ личности Хрущева.

Микоян, хотя и поддержал критику в адрес Хрущева, высказался за его отставку лишь с одного из двух занимаемых им постов. Однако это предложение не было принято.

Интересно, что критические выступления были не только в адрес Хрущева. Началась полемика между присутствующими. Резко критиковали Полянского и Ефремова.

Сначала Хрущев пытался сразу отвечать на критику, и отвечать довольно резко, но под напором выступающих перестал перебивать их и даже как-то успокоился.

Дебаты длились до восьми часов вечера, но и этого времени оказалось недостаточно, чтобы поставить все точки над «¡». Заседание было перенесено на утро следующего дня.

Вечером позвонил мне Брежнев и усталым голосом сообщил, что «на сегодня» заседание Президиума закончилось.

— Что делать? Неужели отпускать Никиту?

— Пусть отправляется, куда хочет, — ответил я спокойно. — Он ничего уже сделать не может: все под контролем.

Хрущев поехал домой.

Тем временем в Москву начали съезжаться члены Центрального Комитета. Накануне их обзвонили: мол, в эти дни им неплохо бы оказаться в Москве — решено провести пленум ЦК. Они получили общую информацию о заседании Президиума, однако о конкретных результатах никому из них по-прежнему ничего не было известно.

Этой ночью спать мне не пришлось. Среди членов ЦК началось брожение: с кем идти, за кем идти? Непрерывно звонил телефон. Всем, кто обращался с вопросами ко мне, я отвечал, что информации о деталях обсуждения не имею.

Утром следующего дня мне доложили, что Хрущев прибыл в Кремль и заседание Президиума продолжено. Хрущев казался более уравновешенным, тем не менее дискуссия длилась еще несколько часов.

Напряженность продолжала нарастать, что могло привести к неожиданным событиям. Поэтому, где-то в середине дня, я позвонил в Кремль и попросил позвать к телефону Брежнева. Тот откликнулся немедленно. Я сказал ему:

— Продолжение дискуссии никому не идет на пользу: в зал может заявиться какая-нибудь делегация — спасать либо вас, либо Хрущева.

— Что предлагаешь? — тревожно спросил Брежнев.

— Я за то, чтобы пленум собрался сегодня же. Еще одну ночь я не смогу контролировать ситуацию.

Брежнев посоветовался с остальными и через полчаса сам мне позвонил:

— Пленум откроется в шесть вечера. Мы договорились, что те, кто еще хочет выступить, получат по пять минут, а затем подведем черту.

Шелепин рассказывал мне позже, что в конце заседания выступил Хрущев. Ниже я привожу текст его речи в сокращенной записи Шелепина.

«Вы все много говорили о моих отрицательных качествах и действиях. Говорили также о моих положительных качествах, и за это вам спасибо. Я с вами бороться не собираюсь, да и не могу. (И тут у него на глаза навернулись слезы.) Я вместе с вами боролся с антипартийной группой. Вашу честность я ценю. Я по-разному относился к вам и извиняюсь за грубость, которую допускал в отношении Полянского, Воронова и некоторых других товарищей. Извините меня за это.

Я многого не помню, о чем вы говорили, но главная моя ошибка состоит в том, что я проявил слабость и не замечал порочных явлений. Я пытался не иметь два поста, но ведь эти два поста дали мне вы! И несмотря на то, что я талантливый человек, считаю это неправильным. Ошибка моя в том, что я не поставил этот вопрос на XXII съезде КПСС. Я понимаю, что я за все отвечаю, но я не могу все читать сам. Что касается совмещения постов первого секретаря ЦК и председателя Бюро ЦК КПСС по РСФСР, то я считаю, что эти посты и впредь следует совмещать в одном лице.

Что касается Академии наук СССР, то признаю, что допустил в отношении нее ошибку, за что извиняюсь. Вместе с тем считаю, что в таком виде Академия нам не нужна. Кто-то здесь говорил, что в свое время Лысенко загубил Вавилова. Это неверно! Поручите КГБ — пусть Комитет разберется с этим делом и даст официальную справку.

Много здесь говорили о кукурузе, но имейте в виду, что кукурузой и впредь придется вам заниматься.

О Суэцком кризисе. Да, это было опасно, но получилось-то хорошо!

Берлинский кризис действительно поставил страну на грань войны. Я допустил ошибку, но вместе с тем горжусь, что все хорошо было сделано и так хорошо закончилось.

Что касается Карибского кризиса, то да, я был инициатором. Этот вопрос мы обсуждали несколько раз, но решения не приняли — все откладывали.

В отношении разделения обкомов партии на промышленные и сельские я считал и сейчас считаю, что решение об этом было принято правильно.

Я понимаю, что меня, моей персоны уже нет, но я на вашем месте мою персону сразу не сбрасывал бы со счетов. Выступать на пленуме ЦК со слезами на глазах я не собираюсь. Я расклеился. Я не прошу у вас милости. Уходя со сцены, повторяю: бороться с вами не собираюсь и „обмазывать“ вас не буду, так как мы единомышленники. Я сейчас переживаю и радуюсь, так как настал период, когда члены Президиума ЦК начали контролировать деятельность первого секретаря ЦК и говорить полным голосом…

Разве я „культ“? Вы меня кругом обмазали г…, а я говорю: „Правильно“. Разве это культ?! Сегодняшнее заседание Президиума ЦК — это победа партии.

Я думал, что мне надо уходить. Но жизнь цепкая. Я сам вижу, что не справляюсь с делом, ни с кем из вас не встречаюсь. Я оторвался от вас. Вы меня сегодня за это здорово критиковали, да я и сам страдал из-за этого.

Но я в кости или в бильярд никогда не играл — всегда был на работе.

Я благодарю вас за предоставляемую мне возможность уйти в отставку. Жизнь мне больше не нужна. Прошу вас, напишите за меня заявление, и я его подпишу. Я готов сделать все во имя интересов партии. Я сорок шесть лет в партии состою — поймите меня. Я думал, что, может быть, вы сочтете возможным учредить какой-либо почетный пост. Но я вас не прошу об этом.

Где мне жить, решите сами. Я готов, если надо, уехать куда угодно.

Еще раз спасибо вам за критику, за совместную работу в течение ряда лет и за вашу готовность дать мне возможность уйти в отставку».

Конечно же, Никита Сергеевич Хрущев переживал очень тяжелые минуты. Но он попросил, чтобы его не заставляли выступать на пленуме:

— Могу расплакаться, все запутаю. Все это на таких форумах ни к чему.

В 18 часов того же дня в Свердловском зале московского Кремля открылся пленум ЦК КПСС. Здесь всегда проходили пленумы, однако на этот раз атмосфера была иная.

Заседание открыл Брежнев. Доклад о результатах заседания Президиума ЦК сделал Суслов. Он говорил примерно два часа.

Суслов перечислил все ошибки и недостатки уходящего руководителя и сообщил собравшимся, что Никита Сергеевич Хрущев подал заявление с просьбой освободить его от обязанностей первого секретаря ЦК партии и члена Президиума.

Председательствующий Брежнев сообщил, что Хрущев выступать не будет, и спросил, надо ли открывать прения. Зал хором закричал: «Нет!» Никто из участников пленума слова не попросил.

Вполне вероятно, что некоторые члены Президиума побоялись открывать прения, опасаясь, что кое-что из обвинений может быть адресовано им самим.

Суслов зачитал проект постановления об освобождении Н.С.Хрущева со всех постов «по состоянию здоровья». Хрущева вывели из состава Президиума, но из ЦК его не выводили, оставили ему охрану.

Постановление было принято единогласно. Самые рьяные льстецы, которые всегда поддерживали лишь тех, кто был в силе, и ныне, подробно разузнав заранее, куда дует ветер, проявили себя, подняв гвалт: «Исключить его из партии! Отдать под суд!»

Я молча смотрел в зал, вглядывался в перекошенные от крика лица и думал: «Согнутых спин надо всегда опасаться пуще всего». Подумать только, ведь именно эти люди еще совсем недавно не смели глаз поднять на Хрущева! Сегодня они отвернулись от него, но так же отнесутся к любому, кто окажется вне власти…

Леонид Ильич Брежнев был единогласно избран новым первым секретарем ЦК КПСС. Спокойно, без дискуссии и без вопросов.

Председателем Совета Министров СССР стал Алексей Николаевич Косыгин.

Когда пленум закончился, в комнате, где обычно собирались члены Президиума ЦК, Хрущев попрощался с каждым за руку. Подойдя к Шелепину, произнес:

— Поверьте, что с вами они поступят еще хуже, чем со мной.

Эти его пророческие слова сбылись.

Уместно здесь было бы напомнить, что, когда снимали со своих постов Молотова, Маленкова и Кагановича, их попросили покинуть зал заседаний сразу после принятия решения об их освобождении, и никто с ними даже не попрощался. Да и в Москве никого из них не оставили.

В мою память о тех днях врезалась одна своеобразная деталь. Хотя до самого последнего мгновения Брежнев нервничал и испытывал определенный страх, он тем не менее предвкушал желанный успех. Еще до начала пленума он высказал свое первое желание будущего «вождя»: хотел бы, чтобы, когда он войдет в зал, пленум встал.

— Ты что-нибудь соображаешь? — не скрывал своего изумления его друг, заведующий административным отделом Центрального Комитета Миронов, рассказывая мне об этой брежневской просьбе. — Какие барские замашки, а?

Тогда и мне все это показалось странным. Однако понять, что к чему, мне самому пришлось довольно скоро…

Впервые в послереволюционной истории и в практике прежних времен высший советский руководитель был законно отозван со своего поста. Это поразило весь мир.

Однако в некоторых странах восприняли происшедшее как попытку вернуться к сталинской практике. Ни в коем случае! Цель была, как я уже отмечал, в другом: вернуться к правильному курсу, избранному партией и всей страной после 1956 года, перейти к коллективным формам руководства, построить еще более справедливое общество. К сожалению, замыслы так и остались замыслами.

Однако в любом случае — я настаиваю на том! — отзыв Хрущева с высших должностей был произведен в полном соответствии с действовавшим тогда Уставом Коммунистической партии Советского Союза. Это был не «заговор», не «переворот», как пытались и пытаются доказать наши противники.

КГБ работал, как хорошо отлаженный часовой механизм. Он нигде без нужды не светился и свою главную задачу видел в обеспечении спокойствия, порядка и безопасности. И выполнил эту задачу столь аккуратно и безболезненно, как, пожалуй, никогда раньше.

В моем собственном сознании ничего не меняет тот факт, что у нового руководства партии и государства все это не вызвало ни признания, ни уважения. Более того, даже обернулось против меня.

И тем не менее я горжусь всем этим и по сей день.