Без единого выстрела

Глава 14

Проводив председателя присланной прокуратурой комиссии до дверей кабинета, Канаш вернулся за стол и с удовольствием закурил. Его лицо с сильно выдающимся вперед утиным носом сохраняло обычное непроницаемое выражение, но в душе Валентин Валерьянович был доволен впервые за много дней. Собственно, ничего неожиданного и радостного не произошло, но очередное бесславное отступление ищеек из прокуратуры было единственным светлым пятном на грязно-сером фоне одолевавших Канаша неприятностей.

Привычно контролируя выражение лица, Канаш думал о Рогозине. Рогозин в последнее время стал необычайно раздражительным, нервным и редко выходил из кабинета. Раньше он любил часто бывать на публике, мозоля глаза своей демократичной улыбкой стоимостью в полторы тысячи долларов, но теперь его положение резко изменилось. Канаш с трудом сдержал злорадную ухмылку: признанный мастер информационного каратэ пал жертвой собственного оружия. Десятки газет, сотни фотографов, телеоператоров, репортеров и ведущих информационных программ с жадностью смотрели ему в спину, ожидая малейшего неверного шага, чтобы наброситься, повалить и разодрать на части. Если бы не эти гиены, угрозы хромого зека были бы не страшны Рогозину: Баландин не мог предъявить ничего, кроме голословных утверждений, и при иных обстоятельствах достаточно было бы просто обратиться в милицию, чтобы беспалый волк навеки исчез с горизонта. В это время постучали в дверь.

Вошел начальник технического отдела — лысоватый, сутулый, одетый, как стареющий хиппи, но, несмотря на свой вызывающе неряшливый вид, очень компетентный специалист. В правой руке у него дымилась неизменная сигарета («Пегас», — понял Канаш, недовольно поведя носом), а в левой он держал два винчестера — те самые, которые Валентин Валерьянович собственноручно снял с компьютеров Чека после того, как стало ясно, что программист окончательно снюхался с Баландиным. Под мышкой у начальника технического отдела была зажата пластиковая папка, в которой белели листы какой-то распечатки.

— Ага, — сказал Канаш, — отлично. А я как раз собирался вам звонить.

С начальником технического отдела они были на «вы». Не то чтобы кто-то из них особенно на этом настаивал, но между ними существовала дистанция, поддерживать которую оба считали необходимым в силу самых разнообразных причин. Очкастый хиппи во многом был для Канаша загадкой, но работал он как швейцарские часы, а больше от него ничего и не требовалось. Валентин Валерьянович много раз убеждался в его стопроцентной надежности и преданности интересам конторы и всякий раз тихо удивлялся, получив очередное свидетельство этих качеств своего начальника технического отдела.

— Я проверил оба диска, — негромко, почти без интонации сообщил тот. Лично, как вы и просили.

— Присаживайтесь, Андрей Яковлевич, — пригласил Канаш. — Есть что-нибудь, заслуживающее внимания?

Начальник технического отдела опустился в кресло для посетителей и осторожно положил увесистые блямбы жестких дисков на край стола. Черный металл негромко стукнул о матовое дерево, полупрозрачная зеленая папка бесшумно легла рядом. Канаш подвинул пепельницу поближе к посетителю, который уже начал беспокойно оглядываться, держа свою вонючую «пегасину» с наросшим на конце кривым столбиком пепла подальше от собственных джинсов, которые, на взгляд Канаша, давно просились на помойку.

Очкастый хиппи со степенью кандидата технических наук благодарно кивнул, стряхнул с сигареты пепел, воткнул ее в угол рта и зачем-то поменял местами лежавшие на столе винчестеры, словно тасовал карты.

— В общем-то, многого добиться мне не удалось, — сказал он своим шелестящим голосом. — Чек — хороший работник… был хорошим работником, поправился он, заметив промелькнувшую на лице Канаша тень неудовольствия. Поэтому все его рабочие файлы, конечно же, оказались уничтоженными. Стерто все, кроме базовых программ. Но по какой-то причине он не успел оптимизировать диски, так что кое-что из стертой информации мне удалось выудить и восстановить…

— Только, если можно, без технических подробностей, — попросил Канаш.

— Разумеется, — ответил его собеседник. — Я счел необходимым сделать это маленькое вступление просто для того, чтобы вас не удивлял… э… фрагментарный вид представленных документов.

Щурясь от заползавшего под очки дыма, он подвинул к Канашу зеленую папку. Канаш положил на папку каменную ладонь.

— Благодарю, — сказал он. — Я обязательно с этим ознакомлюсь. А не могли бы вы на словах, кратко и сжато изложить самую суть того, что вам удалось обнаружить? Честно говоря, мне просто не верится, что вы вообще сумели хоть что-нибудь найти. Я слышал о том, что стертая информация сохраняется еще в течение какого-то времени, но в это трудно поверить. По мне, так это что-то вроде россказней насчет изображения убийцы, которое сохраняется на дне глазного яблока жертвы. Ведь невозможно же срисовать картинку с экрана выключенного телевизора!

— Откуда вы знаете? — проворчал начальник технического отдела и полез в сигаретную пачку, забыв о дымящемся окурке, который торчал у него в зубах. — Энергия никуда не исчезает, это должно быть вам известно еще со школьной скамьи… Впрочем, вы ведь просили не вдаваться в технические подробности. Так вот, как вы и говорили, в последние дни Чек занимался «Кентавром».

— Да, — перебил Канаш. — И сказал мне, что ничего не нашел.

— Боюсь, он вам солгал. Мне удалось обнаружить несколько довольно крупных фрагментов какого-то текстового файла. Похоже, это было подробное досье на сотрудника «Кентавра» Аверкина. Этот Аверкин, насколько я понял, в прошлом имел самое непосредственное отношение к спецслужбам…

— А точнее?

— Я понял так, что он служил в спецназе ГРУ и прошел все «горячие точки», начиная чуть ли не с семидесятого года.

Стареющий хиппи сделал небольшую паузу, давая Канашу возможность спросить, какие, к черту, могли быть «горячие точки» в семидесятом году, но Канаш промолчал: ему, бывшему офицеру КГБ, все эти точки были превосходно известны.

— Судя по объему собранной Чеком информации, — продолжал начальник технического отдела, — основной упор при атаке на «Кентавр» он собирался сделать именно на этого Аверкина.

— Разумно, — сказал Канаш. — Фирма-то внешнеторговая. Головастый парень. Жалко такого терять. Лысый хиппи осторожно покашлял в кулак.

— Валентин Валерьянович, — сказал он, — вы просили меня обойтись без технических подробностей… Вы не могли бы оказать мне такую же любезность?

Канаш почесал указательным пальцем кончик своего утиного носа. В этот момент у него был такой вид, словно он готов рассмеяться. В следующее мгновение он отнял руку от лица, и иллюзия развеялась.

— Что ж, — сказал он, — это справедливое требование. Узкая специализация, да? Итак, что дальше?

— В принципе, у меня все, — ответил начальник технического отдела. Подробности вы найдете в распечатке. Кстати, о подробностях. На мой взгляд, их чересчур много даже для самого подробного досье, если оно действительно добыто в отделе кадров «Кентавра».

— Вы думаете…

— Все, что я думаю по этому поводу, я уже сказал, — сухо перебил Каната начальник технического отдела. — Винчестеры останутся у вас?

— Мне они не нужны, — сказал Канаш, сохраняя непроницаемое выражение лица. — Единственное, что мне нужно — это чтобы хранящаяся на них информация не пошла гулять по свету. А впрочем… Вы правы. Пусть они пока побудут у меня.

— Да, — вставая, сказал начальник технического отдела. Он по-прежнему говорил тихо и ровно, но опытное ухо Канаша без труда уловило в его речи саркастические нотки. — У вас они, конечно, будут сохраннее.

Оставшись один, Валентин Валерьянович Канаш поморщился от наполнявшей помещение вони отечественного табака, дотянулся до окна, приоткрыл раму, включил вентилятор, закурил и откинулся на спинку кресла, задумчиво глядя на лежавшую рядом с черными коробками винчестеров полупрозрачную зеленую папку, ha-строение, поднявшееся было после ухода прокурорских нюхачей, снова ухудшилось. Канаш привык считать, что видит своих людей насквозь, и преподнесенный Чеком сюрприз на какое-то время буквально выбил у него почву из-под ног. Дело было даже не в том, что Чек связался с Баландиным. В конце концов, окажись на его месте сам Валентин Валерьянович, ему пришлось бы очень крепко подумать, как поступить. Во всяком случае, ни о какой лояльности по отношению к «Эре» и лично Юрию Рогозину речи не идет. Конечно, на свете живет масса амеб, по ошибке носящих брюки. «Вы убили мою сестру? — говорит (или думает) такая амеба. — Но, боже мой, это же было так давно! Забудем об этом, ведь мы же с вами интеллигентные люди! Кроме того, вы мой шеф, а шеф, как известно, всегда прав». Но Чек, как выяснилось, к числу амеб не относился, и Канашу не нужно было долго ломать голову, чтобы понять, чего добивается бывший программист. Если он не потребовал с Рогозина денег, вместо этого снюхавшись с хромым, значит, деньги его не интересуют. Субтильный мозгляк с музыкальными пальцами на поверку оказался крепким орешком и, похоже, жаждал рогозинской крови.

Канаш коротко усмехнулся уголками своего похожего на след от удара топором рта. Ему вспомнился старый тост, услышанный им с экрана телевизора: «Так выпьем же за то, чтобы наши желания совпадали с нашими возможностями!» Чек мог сколько угодно жаждать крови: напиться ему все равно было не суждено, потому что на пути у него стоял Валентин Валерьянович Канаш. Это была его главная обязанность — защищать Рогозина, а Канаш всегда добросовестно относился к своим обязанностям. По крайней мере, до тех пор, пока его устраивала оплата.

Месть… Канаш снова посмотрел на зеленую папку. Месть — чепуха, но вот это… Судя по тому, что сказал начальник технического отдела, папка содержала в себе настоящие неприятности. Если бы нарытая Чеком информация была использована так, как предполагалось изначально — аккуратно, по назначению, продуманно и осторожно, — она послужила бы отличным оружием в конкурентной схватке с зарвавшимся «Кентавром». Компромат, подумал Канаш, это как змеиный яд. В малых дозах это лекарство, но при необдуманном использовании такого лекарства можно запросто откинуть копыта. А использовать по своему усмотрению информацию, касающуюся спецслужб, это все равно что играть в «русскую рулетку» с револьвером, в барабане которого нет ни одного свободного гнезда.

Он потушил сигарету, открыл папку и потратил несколько минут на беглый просмотр ее содержимого. Очкастый хиппи, похоже, был прав: ни одна фирма не могла собрать такое полное досье на человека, когда-то имевшего отношение к главному разведывательному управлению. Канаш снова почесал кончик носа согнутым указательным пальцем. Проклятый сопляк действительно как-то проник в тот темный, тщательно замаскированный чулан, в котором ГРУ хранит свое грязное белье, и ухитрился при этом остаться в живых.

«Надолго ли? — подумал Канаш, бесцельно тасуя листы распечатки. — Он солгал мне, сказав, что ничего не нашел на сотрудников „Кентавра“. Значит, у него была мысль использовать эту информацию по своему усмотрению. Собрался, наверное, шантажировать этого Аверкина… Надо бы найти его и аккуратно присмотреться: может быть, наш компьютерный гений вертится где-нибудь поблизости. А надо ли? Не лучше ли держаться от всего этого подальше? ГРУ — это тебе не кооператив „Улыбка“, с этими ребятами шутки плохи. Как было бы чудесно, если бы они свернули Чеку шею, не тронув при этом нашу контору. Но это, конечно, мечты. Если этот дурак уже вышел на Аверкина, его наверняка ищут по всей Москве. Хорошо бы найти его раньше, чем он загремит в кутузку. Найти и вежливо попросить замолчать, желательно — навечно…»

На столе ожил селектор. Погруженный в свои размышления Канаш заметно вздрогнул, когда динамик издал мелодичный сигнал, в котором при некотором усилии можно было распознать первые такты «Подмосковных вечеров». Валентин Валерьянович бросил листы распечатки в зеленую папку и утопил клавишу громкой связи.

— Восьмой на первой линии, — без предисловий доложила секретарша.

Секретарша у Канаша была немолодая, очень некрасивая и дрессированная, как немецкая овчарка. В свое время она перекладывала бумажки в том же отделе Комитета, в котором служил Канаш, и Валентин Валерьянович считал, что ее профессиональные качества с лихвой искупают то обстоятельство, что она страшна, как смертный грех.

Он отключил селектор и снял трубку многоканального телефона, чувствуя привычное волнение охотника, напавшего на след зверя. Человек, которого секретарша представила как Восьмого, был старшим группы, на всякий случай оставленной Канашом в квартире Чека. Вряд ли он звонил для того, чтобы спросить разрешения отлучиться в сортир, а значит, события сдвинулись с мертвой точки. Неужели они взяли этого маленького стервеца?

— Слушаю, — сказал он в микрофон.

— Валенти'рьяныч, — зачастил Восьмой, из-за спешки превратив имя и отчество Канаша в какой-то винегрет. Кроме спешки, в его голосе было что-то еще. Канашу показалось, что его подчиненный начал ни с того ни с сего слегка шепелявить, словно у него не хватало парочки передних зубов или не до конца закрывался рот. — Лажа, Валенти'рьяныч!

— Что? — переспросил Канаш. Переспросил не потому, что чего-нибудь не расслышал, а просто для того, чтобы взять коротенький тайм-аут. Ему было необходимо собраться с мыслями. Паническая скороговорка Восьмого прозвучала для него как гром с ясного неба. Он-то надеялся, что ему доложат об успешном завершении операции, а тут… — Не части, говори толком. Что ты сепетишь, как будто тебе под хвост скипидаром плеснули? Что случилось?

. — Толком? — переспросил Восьмой, и в его странно изменившемся голосе Канашу послышалась лютая ирония. — Прямо по телефону?

«Иронизирует, — наливаясь холодной яростью, подумал Канаш. — С ума они все посходили, что ли? Сначала та лысая мартышка из технического отдела, теперь вот этот недоумок. Что же это делается, а?»

У него вдруг возникло жутковатое ощущение, что мир разваливается прямо у него на глазах. Разглагольствующая об астрологии и хиромантии ломовая лошадь, пожалуй, удивила бы его меньше, чем Восьмой, позволивший себе иронизировать в разговоре с начальством. Для этого с Восьмым должно было случиться нечто из ряда вон выходящее.

— Что это с тобой? — холодно осведомился Канаш. — Ты пьян или просто узрел лик Господа?

— Вроде того, — послушно взяв тоном ниже, сказал Восьмой. — Размазали нас, Валентин Валерьянович.

— Кто? Впрочем, что это я… Где ты? Восьмой ответил.

— Оставайся на месте. Через полчаса я подъеду, доложишь обо всем лично. Где твой напарник?

— В больнице, — ответил Восьмой.

— Ого, — сказал Канаш.

Восьмой протяжно вздохнул в трубку.

Закончив разговор, Канаш убрал винчестеры и распечатку в сейф, спрятал ключ от сейфа в карман, надел висевший на спинке кресла пиджак и быстрым шагом покинул кабинет. Он спешил, потому что события, сдвинувшись с мертвой точки, пошли совсем не в том направлении, на которое он рассчитывал.

Восьмой, которого на самом деле звали Виктором Свистуновым и который с детства привык отзываться на кличку Свист, не был мастером разговорного жанра, но словечко «размазали», которым он охарактеризовал то, что произошло с ним и его напарником на квартире у Чека, наиболее точно описывало ситуацию.

Свист и его напарник по кличке Ляпа работали с Канашом уже третий год и числились среди людей проверенных, исполнительных и надежных. В службе безопасности концерна «Эра» не было профсоюзной организации, так что дураки и разгильдяи, если и проникали каким-то образом сквозь густое сито отбора, надолго здесь не задерживались. Канашу было наплевать, чем занимаются его подчиненные в свободное время. Если человек мог вечером выпить ведро спирта, а утром явиться на работу чисто выбритым, со свежей головой и ясным взглядом, Валентина Валерьяновича это вполне устраивало. Если сотрудник службы безопасности страдал клептоманией в тяжелой форме, но при этом не крал на работе, Канаш не видел и в этом проблемы. И даже если кто-то из его подчиненных не мог без посторонней помощи попасть струей в унитаз, но при этом ухитрялся добросовестно и успешно выполнять свои профессиональные обязанности, Канаш считал, что такой человек ему подходит.

Официально Свист и его напарник Ляпа именовались оперативными работниками и имели довольно обширный круг обязанностей — как правило, не очень обременительных, но порой довольно скучных и даже опасных. Засада на квартире Чека относилась к разряду скучных — по крайней мере, так им обоим казалось.

Домой к Чеку их привез сам Валентин Валерьянович. Именно юн за считанные секунды вскрыл оба примитивных замка, которыми была снабжена дверь квартиры, и первым вошел в прихожую. Пока Свист и Ляпа осматривались на новом месте, он сноровисто снял с обоих находившихся здесь компьютеров жесткие диски. «Это чтобы вы в рабочее время играми не развлекались», проворчал он, убирая диски в кейс. Сообразительный Свист смекнул, что дело тут вовсе не в играх — какой же идиот, сидя в засаде, станет резаться в «морской бой» с компьютером! — но ничего не сказал, поскольку начальству, как известно, виднее.

После того, как Канаш ушел, его оперативники с удобством расположились в комнате. Свист уселся на кровать Чека и сразу же развернул принесенные из дома бутерброды — поесть он любил, а позавтракать не получилось из-за безумной спешки, так как Канаш выдернул его прямо из-под одеяла и притащил сюда. Ляпа уселся за стол, вжикнул «молнией» сумки и вынул оттуда какую-то потрепанную книжицу.

— Ммм? — вопросительно промычал Свист с набитым ртом.

Ляпа молча повернул книгу так, чтобы напарник мог увидеть название. Свист глянул, от неожиданности сглотнул огромный непрожеванный кусок, поперхнулся и мучительно закашлялся, уткнувшись лицом в хозяйскую подушку, чтобы кашель не всполошил соседей.

— Ox, — просипел он, когда приступ кашля прошел. — Ты в гроб меня вогнать решил, что ли? Это ж надо было додуматься: «Записки охотника!»

— Дурак ты, — беззлобно огрызнулся Ляпа. — Мировая книженция. В самый раз для дежурства. И читать приятно, и бросить в случае чего не жалко. Дочка из библиотеки принесла, полгода уже дома валяется…

— Да, — протянул Свист, — книженция мировая… Слушай, а у тебя с головой все в порядке? Голоса не мерещатся? Головокружений не бывает?

— Только от успехов, — ответил Ляпа, тем самым давая понять, что в свое время ознакомился с творчеством не только Ивана Сергеевича…

Свист фыркнул и вернулся к своим бутербродам, немного досадуя из-за того, что нельзя включить телевизор (которого здесь, кстати, и не было) и открыть бутылочку пивка — «откупорить ботл», как он любил выражаться. Ляпа немного пошелестел страницами и углубился в чтение. Свист с легким злорадством заметил, что напарник застрял странице этак на десятой или двенадцатой, не больше.

Время шло. Ляпа начал все чаще клевать носом над своей «мировой книженцией». Бутерброды кончились, как рано или поздно кончается все на свете — и хорошее, и плохое. Свист вынул из наплечной кобуры «Макаров», выщелкнул обойму, выбросил из ствола оставшийся там патрон и принялся развлекаться, наводя пистолет на различные мишени и вхолостую щелкая курком. Нажимая на спуск, он говорил «кх-х!» и имитировал сильную отдачу. Ляпа, стоически переносивший производимые им звуки в течение добрых сорока пяти минут, наконец не выдержал, оторвал взгляд от книги и увидел, что черный зрачок пистолетного дула смотрит ему прямо в лоб.

— Совсем охренел, — сказал он Свисту. — Кто это тебя научил так развлекаться? А если пальнет?

— Ага, — лениво откликнулся Свист и по-ковбойски крутанул пистолет на указательном пальце. — Ты мне еще расскажи про незаряженное ружье, которое раз в год стреляет. Обойма-то вот она!

— Вот возьми ее и засунь себе в… — посоветовал Ляпа и сердито уставился в книгу.

Свист протяжно вздохнул, переменил позу и шумно почесал только что упомянутое Ляпой место. То, что Канаш заставил их взять с собой оружие, казалось ему полнейшей глупостью. Он пару раз видел Чека и не сомневался, что справится с ним одной рукой, даже если другую ему привяжут за спину. Правда, Канаш что-то говорил о том, что у Чека появился крутой компаньон, но этот компаньон, по словам того же Канаша, был худ, хром и имел на двух руках столько же пальцев, сколько нормальные люди имеют на одной Не меняя позы, Свист распахнул полы своей легкой матерчатой куртки и критически осмотрел содержимое нашитых изнутри карманов. Баллончик со слезогонкой. Баллончик с нервно-паралитическим газом. Небольшой электрошоке?. Короткая черная дубинка из упругого гибкого каучука, утяжеленная залитым в наконечник свинцом. Моток капронового шнура, пузырек с хлороформом, катушка липкой ленты. В том, что касалось необходимой для дела экипировки, Канаш никогда не скупился, и кожаная безрукавка Ляпы скрывала под собой точно такой же «джентльменский набор». Свист недовольно повертел коротким, нахально вздернутым носом. Не так давно он вовсю защищал честь России на международных соревнованиях по дзюдо и до сих пор находился в отличной форме. Ляпа тоже сутками пропадал в спортивном зале и однажды на глазах у Свиста на спор прошиб кулаком сложенную в полкирпича перегородку. Так за каким дьяволом им еще и пистолеты?

— Вот спрашивается, — обратился он за поддержкой к напарнику, — на кой хрен нам сегодня стволы?

Ляпа с готовностью отложил книгу, немного ослабил узел узкого черного галстука, который стягивал ворот его белоснежной рубашки с коротким рукавом, и пожал плечами. Его отягощенная карманным арсеналом кожаная безрукавка при этом негромко скрипнула.

— Опять скрипит потертое седло, — сказал Свист. Он вставил обойму в рукоять пистолета, картинно замахнулся открытой ладонью, чтобы залихватским ударом загнать ее на место до щелчка, и тут из прихожей донесся сначала звонок, а потом, после паузы, звук, который ни с чем нельзя было спутать: кто-то ковырялся в замке.

— Атас, — одними губами произнес Свист и бесшумно вскочил с кровати.

Ляпа понял его без слов. Если бы это был Канаш или кто-то, посланный Канашом, их непременно предупредили бы по телефону. А если бы это оказался Чек, то он вряд ли стал бы звонить в собственную дверь. Или он нарочно валяет дурака, чтобы сбить их с толку?

Замок щелкнул. Свист метнулся в угол, дождался второго щелчка и одновременно с ним загнал обойму на место. Краем глаза он увидел, как Ляпа осторожно пятится к дверям кухни, держа в одной руке пистолет, а в другой вот умора! — томик Тургенева. Свист на секунду отвлекся от двери, чтобы повернуться к Ляпе и постучать себя по лбу согнутым пальцем. Ляпа в ответ скорчил зверскую рожу и пожал плечами: не оставлять же, в самом деле, книгу на виду!

Царапанье и щелчки в прихожей прекратились, но дверь осталась закрытой. Свист напряг слух и сумел различить легкие шаги, направлявшиеся прочь от квартиры Чека вниз по лестнице.

— Чисто работают, — прошептал он, обернувшись к Ляпе. — Один спец открыл и отвалил, а другой сейчас придет и возьмет, что надо. Тут мы его и прищучим. Давай на кухню, Ляпа. Как сунется к тебе, сразу бери его на мушку. Только стрелять не вздумай!

— Много базаришь, — заметил Ляпа. — Ты в сортир?

— Как всегда.

— Вот-вот, — не упустил случая съязвить начитанный Ляпа.

— Сам дурак, а еще в галстуке, — сказал ему Свист и нырнул в туалет, прикрыв за собой дверь так, чтобы осталась щелочка.

Ему вдруг стало весело. Меньше всего он ожидал, что Чек, который по неизвестной ему причине вдруг подался в бега, и его приятель, бывший, если верить Канашу, тертым калачом, явятся сюда, именно в то место, где их вернее всего будут поджидать. Но они пришли. Видимо, Канаш-таки знал, что делает, когда снимал с компьютеров жесткие диски и оставлял здесь засаду. Теперь оставалось только сцапать необдуманно залетевших в клетку пташек и со спокойной душой отправляться в контору за премиальными.

Входная дверь квартиры распахнулась, и Свист испытал ощущение, которое в разговорах с себе подобными обычно характеризовал словами «едет крыша». В данном случае это не было пустым звуком: увидев людей, которые вошли в квартиру, он действительно почувствовал какое-то плавное скользящее движение под черепной коробкой, от которого у него на мгновение закружилась голова.

Эти люди были ему абсолютно незнакомы и меньше всего походили на квартирных воров. «Менты!» — метнулась в мозгу Свиста паническая мысль, но на сыскарей эти странные взломщики тоже не тянули — слишком уж тихо и осторожно они себя вели, да и лица у них были не те.

Тиская пистолет вспотевшей ладонью, Свист затаился в туалете, перестав дышать. Человек, вошедший в квартиру первым, уверенно прошагал в комнату, придерживая на плече ремень спортивной сумки, которая на вид казалась пустой. Его приятель, невысокий сухопарый мужик лет сорока пяти, а может быть, и пятидесяти, двигавшийся с подозрительной легкостью профессионального танцовщика, проходя мимо убежища Свиста, слегка замедлил шаг, заколебался и даже приподнял было руку, чтобы толкнуть неплотно прикрытую дверь. Видимо, он привык ничего не упускать. Свист обмер и навел на дверь пистолет, но тут под ногой обладателя спортивной сумки что-то противно захрустело, сухопарый повернулся к туалету спиной и негромко сказал:

— Смотри под ноги, полковник. Не дави улики.

«Полковник!» — ахнул Свист и впервые в жизни почувствовал, что вот-вот обмочится. Он крепко сдавил промежность, не доверяя собственному организму, который оказался совершенно не готов к тому, чтобы вместо мозгляка Чека и хромого уголовника столкнуться с серьезным противником.

Справившись со взбунтовавшимся мочевым пузырем, Свист взял себя в руки и попытался размышлять более или менее здраво. Это было затруднительно, потому что больше всего ему хотелось бомбой выскочить из туалета, распахнуть входную дверь и кубарем скатиться по ступенькам — вниз, на улицу, за угол, в машину и дальше, как можно дальше от этого места… Останавливали его три обстоятельства. Во-первых, за дверью могли стоять другие люди в штатском, готовые броситься на помощь полковнику и его спутнику. Во-вторых, Свист сильно сомневался, что Канаш погладит его по головке за такое поведение. И, наконец, в-третьих, Свиста удерживал намертво застрявший на кухне Ляпа. Бросить его там — значило развязать ему и руки, и язык. Когда Ляпу возьмут в оборот, он молчать не станет…

Было еще и в-четвертых, но Свист не хотел признаться даже себе, что попросту боится схлопотать пулю в позвоночник. Полковник полковником, но лицо сухопарого Свисту не понравилось. Оно было чересчур спокойным, зато глаза даже в полумраке прихожей опасно поблескивали, как линзы невиданного оптического прицела.

Взломщики вовсю шуровали в комнате, хрустя разбросанными по полу радиодеталями и лязгая железом. Они беседовали, и из их разговора Свист понял, что они ищут винчестеры — те самые, которые несколько часов назад снял и увез Канаш. Он очень сомневался, что сыскари из райотдела или гастролеры-домушники способны отличить извлеченный из компьютера винчестер от одноименной винтовки. Значит, понял Свист, это либо очень серьезные деловые люди, либо офицеры ФСБ. Мысленно он проклял и Чека, и Канаша, а заодно и себя за то, что ухитрился влезть в дело, в котором замешана федеральная служба. Впрочем, подумал он, неизвестно, кто хуже: федералы или блатные.

Тем временем притаившийся в углу возле кухонной мойки Ляпа размышлял примерно таким же образом, но с одним существенным отличием: Ляпа не боялся. Он тоже слышал, как один из взломщиков назвал другого полковником, но решил, что это либо кличка, либо прозвище. Настоящие полковники не шарят по квартирам в отсутствие хозяев. Кроме того, в отличие от Свиста, Ляпа не мог видеть незваных гостей, и неброская внешность Иллариона Забродова не могла произвести на него того неизгладимого впечатления, которое она обычно производила на людей, решивших помериться с ним силой.

Ляпа вообще редко испытывал чувство страха в силу своей молодости, завидного здоровья и природного легкомыслия. Стоя в узкой щели между кухонным шкафчиком и мойкой, в которой уже черт знает сколько дней мокли две грязные тарелки, закопченная сковорода и одинокий тонкостенный стакан с выпачканными кефиром стенками, Ляпа был спокоен. Приказ, полученный от Канаша, был прост и ясен: всех впускать, никого не выпускать. Судя по доносившимся из комнаты голосам, там находились двое, и Ляпа не видел причин, которые могли бы помешать им со Свистом повязать двух залетных фрайеров в лучшем виде. Поэтому, когда в поле его зрения вдруг совершенно бесшумно возник абсолютно незнакомый невысокий человек с внешностью спортсмена-легкоатлета, Ляпа спокойно направил на него пистолет и молча взвел большим пальцем курок.

Незнакомец так же молча поджал губы и сделал глубокомысленное движение бровями, как будто столкнулся с любопытной задачкой из учебника арифметики. Ляпа сделал недвусмысленное движение пистолетным стволом, предлагая гостю поднять руки.

— Спокойно, — миролюбиво произнес взломщик, послушно поднимая руки и демонстрируя Ляпе пустые ладони. — Не надо так сильно давить на спуск, эта штука может выстрелить.

«Закрой пасть и повернись спиной», — хотел скомандовать Ляпа. Он уже открыл рот, и тут что-то произошло — что именно, он так и не понял, хотя впоследствии несколько раз вспоминал этот бесславный эпизод своей трудовой биографии, пытаясь восстановить ход событий во всех подробностях.

Он стоял в узкой, не больше полуметра, щели, надежно прикрытый с левой стороны мойкой, а с правой — высоким узким шкафчиком, в каких хозяйки обычно хранят кастрюли, полотенца и прочую кухонную дребедень. Взломщик с поднятыми руками находился прямо перед ним на расстоянии добрых полутора метров — стоял с растерянным и вроде бы даже виноватым видом и смотрел на Ляпу печальными, как у сенбернара, глазами. Было очевидно, что он сопротивляться не станет. Ляпа очень удивился, когда его правая кисть вдруг взорвалась нестерпимой болью, а пол, потолок и стены кухни ни с того ни с сего пришли в движение, стремительно меняясь местами, словно Ляпа ненароком угодил внутрь большой бетономешалки. Спиной вперед пролетая через кухню, он услышал, как в комнате что-то тяжело упало и разбилось с глухим кашляющим треском, но не обратил на это внимания. Куда подевался пистолет, Ляпа тоже не понял, а через секунду подоконник со страшной силой ударил его пониже спины, и Ляпа, очень гордившийся своим красным поясом по каратэ, со всего маху врезался спиной в окно, оборвав дребезжащие горизонтальные жалюзи.

Тройной стеклопакет дрогнул, издав глухой короткий треск, но устоял и, слегка спружинив, швырнул Ляпу вперед. Если бы не Ляпины молодость, бычье здоровье и бойцовский характер, за который его неоднократно хвалил тренер, все могло бы на этом закончиться. Ляпе достаточно было упасть на пол и немного полежать там, прикидываясь бесчувственным телом, но у него были неплохие рефлексы, а подумать он просто не успел. Поэтому Ляпа с огромным трудом удержался на ногах, тряхнул головой, принял некое подобие боевой стойки и даже сделал шаг вперед несмотря на то, что крестец у него онемел от удара о подоконник, а правая рука, казалось, напрочь лишилась кисти.

Он успел заметить, как шевельнулись губы незнакомца, словно тот собирался что-то сказать, но передумал. Ляпа сделал еще один нетвердый шаг и ударил левой. Его кулак стремительно метнулся вперед, и тут опять произошло что-то непонятное, из-за чего все тело Ляпы устремилось вслед за кулаком, пересекло кухню в обратном направлении, но на сей раз головой вперед, с грохотом влетело в щель между шкафчиком и мойкой и с неприятным треском воткнулось головой в выложенную кремовым импортным кафелем стену. На этом приключения Ляпы закончились, и настала очередь Свиста.

Рассказывая Канашу о неприятных событиях этого дня, Свист был точен до того самого момента, когда, бесшумно подкравшись сзади, он свалил человека, которого его спутник называл полковником, ударом пистолетной рукояти по затылку. По мнению Свиста, это было проще и надежнее, чем брать противника в плен, пугая пистолетом. По крайней мере, так полковник его не видел и не смог бы опознать, случись что-то непредвиденное.

Полковник послушно повалился на пол, по дороге своротив стоявший на столе монитор и потеряв свою бейсбольную шапочку с длинным козырьком. Без шапочки он стал больше походить на полковника. Во всяком случае, затылок у него точно был полковничий — аккуратно подстриженный, суховатый, начальственный.

Монитор «пентиума» с тяжелым треском рухнул в груду электронного хлама на полу, и словно в ответ, что-то загрохотало на кухне, где несколько секунд назад Ляпа сунул под нос второму пистолет. Потом там снова загремело, на этот раз сильнее. Внизу раздались частые удары —, кто-то свирепо колотил в потолок, требуя прекратить безобразие.

Свист и сам чувствовал, что безобразие пора заканчивать, пока живший этажом ниже дятел не вызвал милицию. Он бросился на кухню, и с этого момента его воспоминания потеряли ясность и последовательность. Он помнил, что навстречу ему из дверей кухни метнулась какая-то стремительная тень, а потом перед глазами полыхнул фейерверк исключительной красоты и яркости, и стало темно.

Свист очнулся на полу в прихожей. Голова у него была крепкая, так что без сознания он провалялся несколько минут, не больше. На кухне протяжно стонал Ляпа, по полу тянуло сквозняком. Входная дверь была приоткрыта, а оба взломщика, в том числе и лежавший без сознания полковник, бесследно исчезли. Кроме того, вместе со взломщиками исчезли оба пистолета — и его, и тот, что был у Ляпы. Примерно столько же времени у него ушло на то, чтобы убедиться в полной неспособности Ляпы самостоятельно покинуть поле боя. Тяжело мотая гудящей, будто с похмелья, головой, Свист полез в карман за сигаретами, но тут же спохватился, кое-как взвалил на плечо тяжеленного Ляпу и поспешно покинул квартиру Чека, наплевав и на то, что их могут увидеть, и на сдавленные стоны своего напарника, которому каждое движение причиняло нестерпимую боль.

Ему все-таки удалось унести ноги до того, как прибыл вызванный неугомонным пенсионером Курьяновым милицейский наряд, и более или менее удачно сдать Ляпу в травматологию, сказав, что тот свалился с лестницы. Только после этого он позвонил Канашу, стараясь не обращать внимания на настойчивую мысль о том, что настоящие неприятности только начинаются.