Без единого выстрела

Глава 8

Начальник временно прекратившей свою деятельность службы безопасности концерна «Эра» Валентин Валерьянович Канаш припарковал свой «чероки» в тихой боковой улице и вышел из машины, прихватив стоявший на соседнем сиденье плоский пластиковый кейс. На улице снова накрапывал дождик, и Валентин Валерьянович со щелчком раскрыл над собой широкий черный автоматический зонт, предохраняя от влаги свой строгий деловой костюм непременный атрибут его широкоплечей фигуры. Во внешнем облике Валентина Валерьяновича в этот теплый пасмурный день наблюдалась одна-единственная оплошность: Канаш был без галстука. Это объяснялось тем, что воротник белоснежной рубашки Валентина Валерьяновича не сходился на забинтованной шее. Толстая марлевая повязка была кокетливо замаскирована пестрым шейным платком, и даже то обстоятельство, что Канашу было тяжело ворочать головой, как-то скрадывалось каменным выражением его лица: казалось, что иначе и быть не может.

Канаш неторопливо двинулся по улице, небрежно помахивая кейсом, который с виду казался пустым, а на самом деле весил гораздо больше, чем весят чемоданчики такого размера.

Валентин Валерьянович прошел квартал, свернул на проспект, дошел до площади и, быстро оглядевшись по сторонам, нырнул в арку, которая вела во двор старого восьмиэтажного дома, сложенного из желтого кирпича. Древний лифт, громыхавший внутри решетчатой шахты, доставил его на верхний этаж. Держа в правой руке свой чемоданчик, а в левой мокрый зонт, Канаш поднялся по последнему, самому короткому лестничному маршу и остановился перед ржавой стальной решеткой, которая перекрывала вход на технический этаж.

Покосившись через плечо на пустую лестничную клетку, Канаш поставил чемоданчик на ступеньку, аккуратно пристроил поверх него зонт и со звоном извлек из кармана связку каких-то металлических предметов, в которых без труда можно было узнать отмычки. Примитивный висячий замок, запиравший решетку, сдался без боя. Канаш вынул из внутреннего кармана пиджака плоскую масленку, снял с носика колпачок и аккуратно смазал петли решетки. После этого решетка бесшумно открылась, пропустив Валентина Валерьяновича наверх.

Обитая оцинкованной жестью дверь технического этажа оказалась незапертой. Канаш вступил под пыльные своды высокой двускатной крыши. Пыль покрывала здесь все без исключения поверхности — и горизонтальные, и наклонные. Она была нежной, пушистой и великолепно глушила шаги. На полу виднелась цепочка следов, оставленная, по всей видимости, человеком, которого Канаш посылал сюда на разведку позавчера.

Рама слухового окна заранее была заботливо протерта, чтобы Валентин Валерьянович не испачкал свой деловой костюм, коснувшись невзначай пыльного дерева. Под окном стоял крепкий тарный ящик — тоже чистый, почти новенький, очень надежный и как нельзя лучше подходивший для той цели, ради которой его сюда поставили.

Канаш сверился с поблескивавшим у него на запястье массивным хронометром, удовлетворенно кивнул и, положив свой кейс на ящик, открыл его, щелкнув кодовыми замками. Внутренность кейса была выстлана темно-красным бархатом. В бархатном ложе были сделаны специальные углубления, в точности повторявшие форму лежавших в них странных металлических предметов — каких-то трубок, скоб и других непонятных железяк, которые при всей своей непонятности производили, тем не менее, зловещее впечатление. Это были детали какого-то механизма, но какого именно, до поры оставалось загадкой.

Судя по поведению Канаша, для него здесь никакой загадки не было. Натянув на широкие кисти рук извлеченные из кармана черные хлопчатобумажные перчатки, он принялся быстро и сосредоточенно собирать хранившееся в кейсе устройство. Хорошо смазанная вороненая сталь маслянисто лязгала в его умелых руках, детали становились на место. Канаш справился со сборкой за тридцать с небольшим секунд, привинтил откидной приклад, надел на ствол длинный глушитель и укрепил на специальной рамке мощный оптический прицел. Отложив винтовку в сторону, Валентин Валерьянович вынул из углубления последнюю оставшуюся там деталь — объемистый пластиковый магазин на пятьдесят патронов, — положил его рядом с винтовкой и, поддев ногтями за края, вытащил бархатное ложе из кейса. Под обтянутой бархатом картонной формой лежали остроносые патроны в тусклых медных гильзах. Их было ровно десять штук — более чем достаточно для запланированной Канашом акции. Валентин Валерьянович вовсе не собирался вести продолжительные военные действия и, тем более, жертвовать жизнью во имя чего бы то ни было, хотя и надел с утра чистое белье. Просто у него была такая привычка: менять белье каждый день и всегда иметь патронов немного больше, чем могло потребоваться для дела. Он был в некотором роде фаталистом и старался всегда быть готовым ко всему: как к встрече с женщиной, которая окажется не против, так и к свиданию со смертью. Эта простенькая философия не раз выручала его в различных сложных ситуациях, и он не собирался ей изменять ни при каких обстоятельствах.

Зарядив магазин, Канаш со щелчком загнал его на место, поднял винтовку к плечу и осмотрел площадь через прицел. Человека, которого он дожидался, нигде не было видно.

Респектабельный шеф Чека Валентин Валерьянович Канаш забрался на этот пыльный чердак для того, чтобы собственноручно застрелить Баландина, который оставил его с носом и чуть не убил три дня назад. Лежа дома и глотая рекомендованное врачом теплое питье, Канаш пораскинул мозгами и решил не прибегать к услугам Аполлоши. Засаленный сводник брал за свои услуги сумасшедшие деньги, и, кроме того, Канаш жаждал лично влепить пулю в костистый звериный лоб Баландина. Валентин Валерьянович не привык терпеть поражения, а когда все-таки терпел, не успокаивался, пока не брал реванш. Кроме того, он уже давно никого не убивал собственноручно и успел немного заскучать на спокойной канцелярской работе. Баландин был идеальной мишенью для освежения забытых навыков, да и Рогозин отдал по его поводу совершенно недвусмысленный приказ, который предусмотрительный Канаш между делом не поленился записать на магнитофонную пленку. Но запись записью, а отказать себе в удовольствии лично шлепнуть лагерного волка Канаш просто не мог.

Он снова посмотрел на часы и еще раз обвел площадь внимательным взглядом через окуляр оптического прицела. Мишень все еще не появилась, но на стоянке напротив сквера Канаш с удивлением заметил знакомую спортивную «хонду» ярко-красного цвета. Он навел перекрестие прицела на заднюю номерную пластину и убедился, что видит машину Чека, а не ее двойника.

Это был сюрприз. В тот день, он не отдавал Чеку никаких приказов относительно Баландина, ограничившись тем, что отобрал у него отснятый материал и обозвал идиотом. Видимо, решил Канаш, мальчишка оказался самолюбивее, чем он думал: недаром же явился сюда именно в это время. Значит, решил реабилитироваться, по собственной инициативе выследив эту беспалую сволочь… «Ну-ну, — подумал Канаш, отставляя в сторону винтовку и закуривая, чтобы скоротать время. — Порыв, бесспорно, похвальный, но совершенно бесполезный. Следить-то очень скоро станет не за кем!»

Он сидел на тарном ящике, время от времени поглядывая на часы, затягиваясь сигаретой и бездумно стряхивая пепел под ноги. О том, чтобы не оставлять следов, Канаш нисколько не заботился. Ну и что с того, что приехавшие менты рано или поздно обнаружат его огневую позицию? К тому времени труп хромого уже успеет окоченеть, а Валентин Валерьянович Канаш будет лежать дома перед телевизором, глотать теплое пойло и почитывать газеты, потешаясь над наивностью тамошних обозревателей. Районные Шерлоки Холмсы могут сколько угодно делать слепки с его следов и обнюхивать брошенный им окурок. В многомиллионном городе толку от этого, как с козла молока. Даже если допустить на мгновение, что Чек приволок с собой все свои шпионские причиндалы и будет делать запись, никакой полезной информации из его записей извлечь не удастся. Это будут просто кадры, достойные того, чтобы быть вставленными в один из боевиков Квентина Тарантино, где американские отморозки почем зря выпускают друг другу мозги. Хотя, конечно, пленочку лучше будет все-таки отобрать — мало ли что… В кадр может попасть машина Рогозина, и какой-нибудь дошлый мент, не ровен час, додумается связать убийство неизвестного зека с именем президента «Эры». Это будет, конечно, бездоказательный вздор, но Рогозину подобный прокол не понравится.

Канаш сидел на ящике, курил и смотрел на площадь. Его голова торчала над нижним краем слухового окна, как перископ невиданной подводной лодки, готовящейся всадить торпеду во вражеский линкор. Уродливая и смертоносная снайперская винтовка, лишь недавно принятая на вооружение некоторыми спецслужбами США, лежала у него на коленях, и время от времени Канаш безотчетным движением поглаживал тускло поблескивающий вороненый казенник. Бывший майор КГБ Канаш даже не подозревал, до какой степени его натренированное тело профессионального убийцы стосковалось по настоящей работе, которую не могли заменить никакие упражнения в спортивном зале и тире. Он сидел, вспоминая былые лихие денечки, и не подозревал, что из окна дома напротив за ним внимательно наблюдают выцветшие блекло-голубые глаза в густой сетке морщин, близорукость которых с лихвой компенсировалась высококлассной оптикой мощного цейсовского бинокля, взятого в качестве трофея на полях сражений второй мировой.

Ни о чем не подозревающего Канаша спасла лишь давняя вражда, которую испытывала Виктория Андриановна Кублицкая, вдова генерал-майора артиллерии Кублицкого к руководству своего родного жилищно-эксплуатационного управления. Только эта вражда заставила ее позвонить не в милицию и не в приемную ФСБ, номер которой ей был отлично известен, а именно в ЖЭУ. Начальник ЖЭУ, вступивший в должность всего два месяца назад и уже подыскивавший себе более спокойное место работы, выслушав сделанное прокурорским тоном сообщение о том, что на чердаке одного из вверенных его попечению домов сидит и раскуривает, нарушая правила пожарной безопасности, какой-то бомж, устало пообещал разобраться и поспешно повесил трубку, потому что узнал голос Виктории Андриановны, донимавший его даже в ночных кошмарах. Он попытался дозвониться до участкового, потерпел неудачу и послал на чердак одного из своих лифтеров, сказав тому, что кто-то, видимо, забыл запереть дверь технического этажа. Потом у него на столе снова зазвонил телефон, сигнализируя об очередной аварии на его участке, и начальник ЖЭУ начисто позабыл и о Виктории Андриановне, и о лифтере.

Между тем Канаш докурил третью по счету сигарету и в очередной раз посмотрел на площадь через прицел винтовки. Виктория Андриановна в это время вынуждена была прервать свои астрономические наблюдения, так как с возрастом мочевой пузырь у нее сделался еще слабее, чем глаза.

На площади появился длинный золотистый «бьюик» Рогозина. Тонированные стекла салона мешали разглядеть водителя, но Канаш и без того знал, что за рулем сидит вовсе не Рогозин. Уважаемый Юрий Валерьевич в данный момент отсиживался в своем кабинете, мучимый разыгравшимся на нервной почве приступом холецистита, и с нетерпением ждал сообщения о смерти своего странного знакомого. Подумав о нем, Канаш холодно улыбнулся и в который раз дал себе слово как-нибудь на досуге разузнать, что это за «дело Свешниковой», о котором упоминал хромой.

Как только «бьюик» начал притормаживать, нацеливаясь на освободившееся парковочное место, Канаш увидел свою мишень. Знакомая белая рубашка, над распахнутым воротом которой маячила покрытая нездешним красноватым загаром волчья физиономия, вынырнула откуда-то справа, из-под густых темно-зеленых крон росших в сквере деревьев, и стала приближаться к машине Рогозина. Сквозь мощную оптику Канаш отлично видел выражение звериной настороженности, застывшее на костистом лице человека, которому оставалось жить всего несколько секунд.

Указательный палец Канаша мягко лег на спусковой крючок, перекрестие прицела остановилось на голове Баландина, а потом, повинуясь едва заметному движению снайпера, плавно переместилось на грудь. Как бы ни хотелось Канашу раскроить хромому волку череп, выстрел в грудь был все-таки вернее.

Выверив прицел, Канаш начал плавно давить на спусковой крючок, и тут хромой, будто что-то почуяв, резко повернулся боком и даже присел, слегка согнув в коленях ноги. Винтовка в руках Канаша издала негромкий звук, похожий на плевок, и мягко толкнула его в плечо. На белой рубашке Баландина распустился красный цветок, хромой покачнулся и начал падать, но Канаш знал, что этого мало: пуля попала хромому в плечо, а от таких ран не умирают, особенно в центре огромного города, где навалом больниц и машин «скорой помощи».

Толпа на площади шарахнулась в разные стороны от падающего человека. Канаш изменил прицел, наведя винтовку в самый центр широкой белой спины, заслонившей, казалось, весь мир, и тут на него набросились сзади.

Невидимый противник был силен. Ощутив на себе медвежью хватку, опытный Канаш сразу понял, с кем имеет дело. Противник облапил его сзади, прижав обе руки Валентина Валерьяновича к бокам, мощным рывком сдернул его с ящика и попытался повалить. Он пыхтел и сопел, обдавая Канаша волнами чесночного перегара, сыпал сквозь зубы ругательствами, самым мягким из которых было «бандитская харя», и явно уже видел свою физиономию на экране телевизора как он дает интервью корреспонденту программы «Время».

Все это было не страшно, но очень несвоевременно, и Канаш не стал церемониться. Он провел серию коротких жестоких ударов — ребром ладони, обоими локтями, затылком, — и почувствовал, что его руки свободны. Тогда он обернулся и опрокинул противника навзничь страшным ударом в лицо. Таким ударом можно было свалить с ног быка, но противник, вопреки ожиданиям Валентина Валерьяновича, не потерял сознания. Он возился в пыли, пытаясь встать, и тогда Канаш подобрал отлетевшую в сторону винтовку и трижды выстрелил по копошившейся на полу фигуре. Здоровяк в хлопчатобумажном рабочем комбинезоне три раза подскочил, как гальванизированная лягушка, мучительно перебрал ногами в растоптанных кроссовках, сгреб огромными горстями мягкую пыль и затих, обиженно отвернув от Канаша широкое небритое лицо.

Последняя гильза еще катилась по брошенной здесь кем-то в незапамятные времена пыльной расщепленной доске, а Канаш уже вернулся на свою огневую позицию. Вся драка заняла не более сорока секунд, но, в очередной раз посмотрев вниз, на площадь, Канаш не увидел своей жертвы. Машину Чека он тоже не увидел, и понял, что тот бросился в погоню.

— Молодец, сопляк, — сказал он вслух и вышел с чердака на лестницу, бросив винтовку прямо на труп лифтера, которому действительно суждено было попасть во все выпуски новостей, но отнюдь не в том качестве, о котором он мечтал.

Илларион Забродов миновал узкую арку, которая вела во двор его дома на Малой Грузинской, и сразу же увидел служебный автомобиль Мещерякова, припаркованный на том месте, где Илларион обычно ставил свой «лендровер». Черная «волга» сверкала, как дорогая игрушка. Водитель Мещерякова, здоровяк Миша, имевший почти кубическую фигуру и покладистый нрав, кряхтя от прилагаемых усилий, натирал мягкой тряпицей лобовое стекло. Увидев въехавший во двор «лендровер», он заулыбался, выпрямился и помахал рукой с зажатой в ней тряпкой.

— Привет, Миша, — сказал ему Илларион. — Ты прямо как морячка — стоишь на берегу и машешь платочком.

— Есть такое, — ответил Миша, протягивая для пожатия большую мягкую ладонь. — Дожидаемся вас, как китобоя из рейса.

— И давно дожидаетесь?

— Да уж никак не меньше часа. Товарищ полковник прямо позеленел весь…

— Поговори мне, поговори, — донесся из приоткрытого окна машины голос Мещерякова. — Я тебе устрою такую службу, что ты у меня посинеешь, как баклажан.

Миша поспешно встал по стойке «смирно», опустив руки по швам и стараясь не слишком заметно улыбаться. Он прекрасно знал, что Мещеряков стал строгим для вида, и что в случае чего Илларион не даст его в обиду раздражительному полковнику.

— Однажды в студеную зимнюю пору, — пробормотал Илларион.

— Что ты там бормочешь? — сердито спросил Мещеряков, высовываясь из окна.

— Уж больно ты грозен, как я погляжу, — сказал ему Илларион.

Он стоял перед сверкающей черной «волгой» полковника такой же, как всегда — худощавый, словно высушенный нездешним солнцем, чисто выбритый, насмешливый, одетый в камуфляжный комбинезон и линялое армейское кепи, с тощим рюкзаком у ноги, с дымящейся сигаретой, которую он держал по-солдатски, огоньком в ладонь, а за спиной у него, медленно остывая после стокилометровой гонки, тикал двигателем его потрепанный «лендровер», прошедший вместе с хозяином огонь и воду, чиненный-перечиненный, некрасивый, сто раз похороненный, но все равно живой и по-прежнему надежный. Не будь в левой руке Забродова вылинявшего брезентового чехла с удочками, можно было запросто забыть, какой сейчас год, и решить, что инструктор спецназа ГРУ капитан Забродов только что вернулся с очередного задания. Мещеряков даже ощутил, как по коже зябкой волной пробежали мурашки, словно вокруг была не Москва, а набитые стреляющим железом дикие горы. Чтобы разрушить иллюзию, он посмотрел по сторонам, бросил взгляд на часы, и вид собственной руки, вместо пятнистого х/б обтянутой тонкой шерстяной тканью делового костюма, из-под которого выглядывал белоснежный манжет сорочки, вернул его с небес на землю. Полковник распахнул дверцу и выбрался на сырой асфальт, сохраняя недовольное выражение лица и всем своим видом демонстрируя неодобрение.

— Где тебя носит? — проворчал он. — Битый час торчу здесь, как последний дурак.

— Торчал бы, как умный, — невозмутимо ответил Илларион. — В чем дело, полковник? Что за пожар? Вы что, нашли этого парня?

Мещеряков сделал скучное лицо и обвел рассеянным взглядом ряды выходивших во двор окон. Илларион согласно кивнул.

— Пожалуй, ты прав, — сказал он. — Пойдем лучше в дом!

— А может быть, поедем? — спросил полковник. — Нашего приятеля все еще нет дома, так что…

— День на дворе, полковник, — напомнил Илларион. — На что ты меня подбиваешь? Время рабочее, да и вообще… А если он вернется, пока мы будем там… — Он осекся, вслед за Мещеряковым окинул взглядом задний фасад дома и закончил явно совсем не так, как намеревался вначале:

-..там осматриваться?

Мещеряков кивнул водителю, давая понять, что поднимется наверх и, вероятно, задержится. Опытный Миша, не впервые привозивший полковника на Малую Грузинскую и хорошо изучивший все, что касалось этих визитов, за исключением разве что их содержания, глубоко вздохнул и сел за руль, приготовившись терпеливо ждать. Забродов забросил за плечо свой тощий рюкзак, поудобнее перехватил удочки и первым двинулся к подъезду. В дверях он галантно посторонился, пропуская вперед Мещерякова, который не упустил случая проворчать: «Китайские церемонии…»

Полковник снова заговорил, как только за ним захлопнулась дверь забродовской квартиры.

— Не понимаю, Илларион, — сказал он, вслед за хозяином проходя в гостиную и садясь в кресло — как всегда, именно в то, которое предпочитал сам Забродов, — что тебя смущает? Ну и что с того, что он застукает нас у себя дома? Ты что, боишься его?

Забродов скептически посмотрел на приятеля, немного подумал, решая, очевидно, прогнать полковника из своего любимого кресла или оставить все как есть, плюхнулся на диван и сразу же расплылся по сиденью в совершенно немыслимой позе, наводившей на мысль о том, что у него переломаны все до единой кости.

— Боюсь? — переспросил он. — Да, пожалуй, боюсь. Я боюсь себя и в особенности тебя, полковник. Мы с тобой слишком рьяно взялись за этого парня. Как бы не увлечься… У меня нет ни малейшего желания отправлять его на тот свет.

— Ты же сам сказал, что его угроза ввести данные в Интернет, скорее всего, ничего не стоит.

— Гм, — сказал Илларион. — Ну, полковник… Честно говоря, я даже не знаю, как реагировать… А что, кроме этой угрозы, тебя больше ничто не останавливает?

Мещеряков бросил на него свирепый взгляд, схватил со стола метательный нож и, чтобы успокоиться, принялся вертеть его в руках.

— Отлично, — сказал он. — Вот все и прояснилось. Маньяк-убийца выявлен. Спецслужбы опять демонстрируют общественности свой звериный облик… Общественность в ужасе заламывает руки и взывает к идеалам добра, справедливости и гуманизма… а в особенности — к идеалам законности и правопорядка.

— Обожаю, когда ты злишься, — заметил Забродов. — В тебе тогда просыпается чувство юмора. Хиленькое, конечно, но это все-таки лучше, чем совсем ничего.

— Пропади ты пропадом! — в сердцах воскликнул Мещеряков и, не вставая из кресла, совсем как Забродов, с силой метнул нож, целясь в центр укрепленного на противоположной стене липового спила.

Нож стремительно пересек комнату и с глухим стуком ударился рукояткой о нижний край мишени. Забродов молниеносно пригнулся, и отскочивший нож серебряной рыбкой блеснул в воздухе прямо у него над головой. Дзынькнув, раскололся и рассыпался на мелкие черепки грязноватый глиняный кувшин, стоявший на книжной полке.

— Хорезм, — разгибаясь, проинформировал Илларион, — одиннадцатый век… Пигулевский мне за него много чего предлагал, а я, дурак, не отдал. Хороший был кувшин. Красивый.

— Не вижу в нем никакой особенной красоты, — пробормотал слегка сконфуженный Мещеряков.

— Теперь, конечно, да, — согласился Илларион. — Какая может быть красота в горсти мусора? Торопишься, Андрей. Пользуешься силой там, где нужны умение и тонкий расчет.

— Просто давно не практиковался, — сказал Мещеряков.

— Да я не о ноже, — отмахнулся Илларион, — я об этом вашем компьютерщике. Понимаешь, если он действительно окажется серьезным негодяем, превратить его в груду черепков всегда успеется. А если нет? Он ведь, насколько я понял, еще довольно молод, и за компьютерами своими света белого не видит, как и все эти виртуальные гении. А тут такая задачка: залезть в компьютерную сеть ГРУ, порыться там и уйти безнаказанным… На такое способен далеко не каждый, а он вот справился. Да для него же это подвиг, игра, а ты предлагаешь мне кокнуть этого мальчишку и спокойно отправляться пить коньяк. Заметь, срок, который он назначил Аверкину для того, чтобы собрать сто тысяч, истекает как раз сегодня… точнее, уже истек, если вести отсчет со времени его звонка Николаю. А шантажиста нашего все нет и нет… Или я чего-то не знаю?

— Все верно, — проворчал полковник. — Он больше не звонил. Именно это меня больше всего и беспокоит Что, если он нашел покупателя побогаче?

Илларион задумчиво почесал переносицу, поерзал на диване и вдруг улегся, задрав ноги на подлокотник и уставившись в потолок.

— Вряд ли, — сказал он. — Ты сам подумай, Андрей. Для западных спецслужб эта информация никакого интереса не представляет, они и так знают, где и при каких обстоятельствах мы вступали с ними в силовой контакт. А уж на то, что там присутствовал какой-то Аверкин, им и вовсе наплевать. Остается пресса, причем далеко не вся, а лишь та, которая пожелтее. Не спорю, материальчик может выйти скандальный, но подумай сам: какая газета отвалит за эту информацию сто тысяч? Сто долларов — это да, это я понимаю… Ну, двести, триста… ну, пусть тысячу. Да нет, ерунда, никто ему за эту информацию тысячу не даст. А он точно не звонил Аверкину?

— Нет, — коротко ответил полковник. — Слушай! — воскликнул он, осененный внезапной идеей, — а может, он как-нибудь сам того… рассосался? Под машину попал, дружки пришили… А?

— Не думаю, — не совсем уверенно сказал Илларион. — Это же все-таки не щипач, не урка какой-нибудь, а компьютерщик. Вряд ли, вряд ли… Эх-хе-хе…

Не вставая, он вдруг запустил руку куда-то за спинку дивана и вытащил оттуда бутылку, на этикетке которой Мещеряков даже издали разглядел пять звездочек.

— Это что такое? — строго спросил он.

— Заначка, — честно ответил Забродов.

— От кого? — изумился полковник.

— От кого, от кого… От себя! Коньячок-то редкий, ребята привезли… не скажу откуда, не то ты с них головы поснимаешь за утечку информации.

— С-скоты, — процедил сквозь зубы Мещеряков. — Черт с ней, с информацией, но могли бы и мне бутылочку привезти.

— Постеснялись, наверное, — утешил его Илларион. — А я подумал: черта с два, сколько можно Мещерякову свои запасы спаивать по поводу и без повода? Дождусь, думаю, праздника, а тогда и удивлю: смотри, мол, что у меня есть!

— Жлоб, — сказал Мещеряков. — Ну и подавись своим коньяком.

— Так я же честно покаялся, — возразил Забродов. — Покаялся и добровольно сдал утаенное… Слушай, полковник, сходи за рюмками, а то мне вставать лень. Да, и лимончик прихвати! Он в холодильнике… ну, ты сам знаешь, не первый год замужем.

— Наглец, — сказал Мещеряков. — И вообще, мы ведь, помнится, собирались работать.

— Работать, — проворчал Илларион, откупоривая бутылку, — работать… Что ты называешь работой, полковник? Работать, как ты выразился, мы будем завтра. А пока что подождем. Возможно, парень просто загулял. Вспомни себя в его возрасте. Лето на дворе, крутом ножки, глазки и прочие части тела. Ты посмотри, какая нынче мода! Глаза можно вывихнуть, честное слово. Подождем до завтра и, если он не даст о себе знать, наведаемся к нему домой. Ничего интересного мы там, конечно, не найдем, но хотя бы поймем, тот это человек или не тот. Ну, чего сидишь? Тащи рюмки, полковник!

Мещеряков проворчал под нос короткое ругательство, вынул из кармана трубку сотового телефона и не глядя настучал номер. Илларион безучастно валялся на диване, разглядывая на просвет содержимое бутылки. Прижимая к уху трубку, полковник смотрел на Забродова и привычно поражался его способности к полному расслаблению. Отдыхая, Забродов умел превращаться в настоящую медузу. Самым удивительным в этой его способности было то, что в случае необходимости он мог в любой момент вскочить, как на пружинах, и начать действовать в полную силу — без раскачки, проволочек и пауз, необходимых нормальному человеку для того, чтобы сосредоточиться и понять, что происходит. В силу своих служебных обязанностей полковник Мещеряков контактировал со многими специалистами того же профиля, что и Илларион, но, насколько ему было известно, Забродов до сих пор оставался самым грозным бойцом из всех, кого знал полковник, несмотря на возраст и положение давно отошедшего от дел пенсионера.

Мещеряков не смог сдержать улыбку, очень кстати припомнив, как однажды Забродов на спор расшвырял пятерых своих коллег и учеников, действуя одной головой. Руки у него при этом были надежно связаны за спиной, а ногами он не дрался потому, что таковы были условия пари. Он бодался, как африканский буйвол, и через какую-нибудь минуту пятеро классных профессионалов мирно отдыхали на травке, а этот старый черт даже не запыхался.

— Миша, — сказал он в трубку, — ты можешь быть свободен до завтра. Нам тут нужно кое-что обсудить.

— Может, за закуской съездить, товарищ полковник? — предложил понятливый водитель.

— Съездить просто необходимо, — зловещим тоном произнес Мещеряков. Некоторым умникам очень нужно съездить по шее, но этим я займусь сам, а ты отдыхай, Миша. У тебя завтра трудный день… и у твоей шеи тоже.

Лежавший на диване Забродов издал неприличный хрюкающий звук.

— Ну, — сказал Мещеряков, убирая в карман трубку, — ты что же, так и будешь пить лежа?

— Даже не сомневайся, — ответил Илларион и переложил ноги с подлокотника на спинку дивана.

Полковник плюнул и пошел за рюмками. В тот самый момент, когда он открыл дверцу холодильника, чтобы взять оттуда блюдечко с нарезанным лимоном, Валентин Валерьянович Канаш спустил курок, целясь в Баландина.

Мещеряков этого, конечно же, не знал: он думал о том, что вечером, когда он навеселе вернется домой, ему опять нагорит от госпожи полковницы.