Без единого выстрела

Глава 15

— Юрий Валерьевич, — негромко, но с нажимом произнес Канаш, — вы уверены, что у вас нет никаких срочных дел за границей?

Они сидели на просторной веранде рогозинской дачи — той самой, на которой когда-то состоялась достопамятная вечеринка. Дача была старая и по сравнению с хоромами партнеров и конкурентов Рогозина смотрелась довольно скромно, но хозяина она устраивала. В ней было какое-то сентиментальное очарование, отдающее ароматом бабушкиного сундука, и Рогозин часто говорил, что не променяет эту дачу даже на президентский дворец в Крыму. Канаш понятия не имел, насколько эти его утверждения соответствовали действительности, но дача нравилась и ему.

— Ты хочешь сказать, что все настолько плохо? — спросил Рогозин, вертя в руках большое, с кулак взрослого мужчины, антоновское яблоко.

— Ну, может быть, и не настолько, — ответил Канаш, — но ситуация достаточно напряженная.

Рогозин поднес яблоко к лицу и с силой втянул его терпкий аромат. Глаза его мечтательно прикрылись, и Канаш заметил, какие отяжелевшие, словно после бессонной ночи, у него веки.

— Ситуация всегда напряженная, — сказал Рогозин. — И потом, не могу же я улепетывать за бугор всякий раз, когда какая-нибудь хромая сволочь захочет перерезать мне глотку. Не понимаю, Валентин Валерьянович, что мешает тебе нейтрализовать этого мерзавца?

— Дело уже не только и не столько в нем, — подавив вздох, сказал Канаш. — Дело в брате Свешниковой.

Рогозин открыл глаза и посмотрел на него поверх антоновки.

— А что, он в придачу ко всему оказался еще и суперменом? Кто он, этот твой программист — робот-убийца, ниндзя, оборотень, которого не берут пули? В чем дело, Канаш?

— Дело в том, что смерть этого мальчишки в нынешней ситуации ничего не изменит. Единственное, что она вам даст — это его отсутствие в суде…

— В суде?

— Да, Юрий Валерьевич, в суде. Не понимаю, почему эти псы из прокуратуры до сих пор не вернулись. Дело в том, что человек, о котором мы с вами говорим, проник в электронное хранилище информации ГРУ, добыл там компромат на одного из сотрудников «Кентавра» и попытался пустить его в дело по собственному усмотрению. Сегодня днем на его квартире побывали двое неизвестных, судя по всему — офицеры ГРУ. По крайней мере, один из них называл другого полковником, и моих людей они отделали весьма профессионально. Они искали извлеченную из компьютера ГРУ информацию.

— Нашли? — спросил Рогозин.

Глаза его снова были закрыты, лицо казалось абсолютно бесстрастным и бледным, как у восковой куклы. Канаш удивился самообладанию Рогозина. Он-то ожидал безобразного скандала, гроханья кулаком по столу, обещаний сгноить и скрутить в бараний рог, бессвязных обвинений и угроз, а вместо этого получался спокойный и даже деловой разговор.

— Не нашли, — ответил Канаш. — И не найдут. Но они знают, где искать, и мне это активно не нравится. ГРУ — это не «Кентавр», это противник посолиднее. То есть что это я говорю? ГРУ — это не противник, а что-то вроде природного катаклизма. Не станете же вы называть противником извержение вулкана… Захотят раздавить — раздавят.

— Милая перспектива, — сказал Рогозин. Не открывая глаз, словно ему было невмоготу смотреть по сторонам, он положил свое яблоко на перила веранды и вынул из пачки сигарету. — Ну хорошо, будем считать, что ты уже напугал меня до полусмерти. А что ты, как начальник службы безопасности, можешь предложить в данной ситуации? Или весь этот треп был просто прелюдией к заявлению об уходе в отставку?

Канаш криво усмехнулся, подумав, что в его теперешнем положении возможен только один способ ухода в отставку — ногами вперед.

— Я уже предложил, — сказал он. — Поезжайте за границу.

— На какой срок? На неделю, на месяц? Или на год?

А может быть, навсегда? Ты же грамотный мужик, Канаш. Неужели ты не понимаешь, что это равносильно финансовой, деловой или политической смерти?

— Но не физической же, — заметил Канаш.

— Не говори чепухи. От этой хромой обезьяны Баландина ты меня как-нибудь защитишь, а если ты имеешь в виду ГРУ, то от них и за границей не спрячешься. И потом, от ГРУ надо прятаться вовсе не мне, а как раз-таки тебе. Нет, Валентин Валерьянович, это не выход. Это для травоядных, которые во всех опасных ситуациях могут рассчитывать только на быстроту своих ног и собственную выносливость. А мы с тобой…

— Да, — довольно непочтительно перебил его Канаш, — конечно. Мы с вами хищники, победители и так далее, и тому подобное. Только это все поэзия, а спецназ ГРУ — проза, причем выдержанная в духе строгого реализма. Они нас с вами сначала шлепнут, а уж потом, может быть, вскроют, чтобы разобраться, чем мы питались: травой или мясом.

— Сгущаешь краски, — сказал Рогозин. — Если дела обстоят именно таким образом, то мы с тобой давно уже должны были остыть. Мне кажется, эти твои рассуждения относятся к категории «что будет, если…» Я угадал?

— В какой-то степени. — Канаш медленно, задумчиво кивнул. — У меня сложилось впечатление, что ГРУ заинтересовано в том, чтобы замять это дело без лишнего шума. Они действуют очень осторожно и явно неофициально возможно, потому, что на руках у них одни догадки и ни одной улики. Какое-то время у нас еще есть, и если не сидеть сложа руки, из этой трясины можно выбраться. И потом, мир полон случайностей. Если на минутку представить, что все, кто замешан в этой истории, тем или иным способом уйдут со сцены…

Он замолчал, выжидательно уставившись на Рогозина.

— Что ты пялишься на меня, как Кашпировский? — грубо проворчал Рогозин. — Чего ты от меня ждешь?

Эту кашу заварил твой человек, ты и разбирайся. И потом, это твоя работа.

— Не уверен, — медленно проговорил Канаш. — Уж очень ответственное решение… Мне бы очень не хотелось принимать его в одиночку. Кроме того, последствия этого решения непременно повлияют на вашу судьбу гораздо сильнее, чем на мою.

— Почему это? — сварливым тоном поинтересовался Рогозин.

— Да просто потому, что я обучен не только нападать, но и убегать, и прятаться. Я умею это делать вполне профессионально. А вы, Юрий Валерьевич? В жизни бывают положения, в которых деньги практически ничего не решают, и нам с вами сейчас до такого положения осталось полшага, максимум шаг. Так что с этой минуты я и пальцем не шевельну, не заручившись вашим прямым приказом.

Рогозин поморщился.

— А диктофончик у тебя есть? — спросил он.

— К черту диктофончик, — ответил Канаш. — Когда все это закончится, у нас с вами будет сколько угодно времени, чтобы разобраться, кто из нас накопил больше компромата и чье досье толще. Извержение еще не началось, но я уже вижу дымок над кратером, так что диктофончики пока что не нужны.

Рогозин скривился, как будто хлебнул уксуса.

— Поэт! — воскликнул он. — Врешь ведь все… Врешь и не краснеешь, потому что вместо морды у тебя кагебешная задница.

— Не спорю, — бесстрастно сказал Канаш. — Так что вы решили?

Рогозин обмяк, тяжело откинувшись на спинку кресла.

— А что я могу решить? — безнадежно спросил он. — Действуй, Валик. Только, ради бога, поскорее.

— Собственно, я уже начал, — сказал Канаш, легко поднимаясь на ноги.

Солнце уже скрылось за лесом, и небо над почерневшмми верхушками сосен постепенно наливалось темной густой синевой, как вода, в которой замочили новенькие, ни разу не стиранные джинсы. Идя через темный сад по усыпанной хрустящим гравием дорожке, Канаш заметил парочку летучих мышей, которые исполняли в вечернем воздухе свой хаотичный танец, похожий на беспорядочную пляску подхваченных порывом ветра клочков грязной оберточной бумаги. Где-то протяжно крикнула ночная птица. У калитки Канаш обернулся и увидел освещенную мягким электрическим светом просторную веранду и неподвижно сидевшую в продавленном кресле фигуру Рогозина.

— Смотрите в оба, ребята, — негромко сказал он в пространство.

— Есть, — ответили ему из росших справа от калитки кустов сирени.

Садясь за руль своего джипа, он подумал, что его жизнь заметно упростилась бы со смертью Рогозина. Конечно, найти такую хорошую работу в наше время не так-то просто, но с другой стороны, всех денег все равно не заработаешь. Рано или поздно придется остановиться, и лучше сделать это самому, не дожидаясь, когда тебя остановит кто-то другой.

Запуская двигатель, Канаш упрямо мотнул головой. Такие мысли служили признаком слабости, а слабость была для него непозволительной роскошью особенно теперь, когда на горизонте появился серьезный противник. Это дело было не из тех, которые можно бросить на полпути, и Канаш знал, что не остановится, пока не узнает, каким будет конец. Кроме того, здесь замешан и его личный счет к Чеку и Баландину — особенно к Чеку! А Валентин Валерьянович Канаш привык аккуратно платить по счетам.

Примерно через час он остановил «чероки» перед ярко освещенным входом в кафе «Роксана». Было еще довольно рано, но сквозь цветные витражи Канаш разглядел, что в кафе почти не осталось свободных мест. Он перебросился парой негромких слов с полузнакомым швейцаром, вежливо улыбнулся в ответ на его шутку, похлопал украшенного галунами мордоворота по крутому плечу и вошел в пропитанный запахами еды, вина, парфюмерии и табачного дыма полутемный зал, где играла музыка, гудели приглушенные голоса и часто лязгал металл, соприкасаясь со стеклом и фарфором.

Здесь Канаш задержался совсем ненадолго. Он угостил коньяком Аполлошу, выпил минеральной воды и перебросился с засаленным диспетчером десятком невразумительных фраз. Из этого разговора трудно было что-нибудь понять, но для посторонних ушей беседа Канаша и Аполлоши не предназначалась.

После ухода Валентина Валерьяновича засаленный человечек залпом допил коньяк, докурил сигарету, встал из-за столика и двинулся куда-то в глубь кафе своей странной походкой, которая выглядела одновременно и суетливой, и медлительной. По дороге он как бы между делом ущипнул пробегавшую мимо официантку за тугой зад, на минутку причалил к бару, чтобы пропустить рюмочку, и как-то незаметно исчез в замаскированном портьерой проходе, который вел во внутренние помещения кафе.

Заглянув в подсобку, Аполлоша поманил согнутым пальцем скучавшего рядом со штабелем картонных ящиков молодого человека, с виду — типичного бича и законченного алкоголика. Вручив обитателю подсобки небольшую сумму, Аполлоша кратко проинструктировал его, ласково похлопал по спине и вернулся за свой столик в углу. На этом его работа была окончена — по крайней мере, на сегодня, чего нельзя было сказать о молодом человеке с внешностью алкоголика и множестве других людей — молодых и не очень.

Запущенный Аполлошей идеально отрегулированный механизм работал бесшумно, незаметно для постороннего глаза и при этом предельно эффективно. Через полчаса посланное засаленным сводником сообщение достигло адресата. Сидевший за столиком одного из дорогих ресторанов черноволосый красавец лет тридцати, одетый в строгий вечерний костюм, смуглый, выбритый до синевы, с иссиня-черным хвостом пышных вьющихся волос, вежливо извинился перед своей малокровной, увешанной бриллиантами спутницей, вынул из кармана трубку сотового телефона и недовольным голосом ответил на вызов.

Он выслушал переданное ему сообщение, кивнул своей анемичной спутнице, давая понять, что беспокоиться не о чем, и спросил, четко артикулируя звуки «Сколько это будет стоить?» Ему ответили. Судя по всему, названная сумма удовлетворила черноволосого красавца, потому что он улыбнулся и коротко бросил в микрофон: «Действуйте».

С этого момента ночная Москва взорвалась телефонными звонками, в камерах сгорания начал воспламеняться дорогой этилированный бензин, и десятки красивых, сильных, неплохо образованных молодых людей взялись за дело с энергией, свидетельствовавшей о том, что им весьма прилично платят. В результате этих действий в Москве и Московской области произошло несколько прискорбных событий.

Мирно спавший на мансарде своей дачи Чапай проснулся лишь на одно короткое мгновение, когда на его лицо опустилась влажная, удушливо воняющая хлороформом тряпка. Он успел коротко замычать и два раза дернуться на кровати, сбивая к ногам легкое байковое одеяло. Когда сопротивление прекратилось, ему открыли рот, влили туда полбутылки водки и подожгли матрас. Старая комковатая вата горела неохотно, но в конце концов от тлеющей постели вспыхнули занавески, и через пару часов дача сгорела дотла вместе с Чапаем и урожаем лука, разложенным для просушки на веранде.

Напарник Чапая по кличке Клюв провел вечер в ночном клубе, где после полуночи начиналось стриптиз-шоу и можно было подцепить сговорчивую девчонку. Он как раз высматривал ножки постройнее, когда ему вдруг захотелось отлить. Он отлучился в туалет и больше не вернулся за свой столик. Его нашли под утро в запертой изнутри кабинке мужского сортира. Глаза Клюва были открыты, рот испачкан подсохшей белой пеной. В руке он сжимал пустой одноразовый шприц. Вскрытие показало, что Клюв умер от лошадиной дозы героина. Это было довольно странно, поскольку раньше Клюв никогда не употреблял наркотики, но, в конце концов, все когда-нибудь случается впервые.

Никто из лежавших в восемнадцатой палате травматологического отделения районной больницы пациентов не мог сказать, зачем покрытому гипсовой броней новичку, поступившему накануне, потребовалось выходить в коридор и, более того, на лестницу. Это было странно, поскольку дело происходило в промежутке между тремя и четырьмя часами ночи. Бедняга оступился на верхней ступеньке и скатился вниз. До нижней площадки он добрался уже мертвым, с неестественно свернутой набок головой. Дежурный врач, заглянув в его историю болезни, пожал плечами: у парня выдался неудачный денек, в течение которого он дважды ухитрился скатиться с лестницы. Если бы Ляпа мог говорить, он сказал бы, что все было совсем не так, но говорить он, увы, не мог — мешали сломанная шея и то обстоятельство, что он был мертв.

Той же ночью какие-то люди в черных масках ворвались в квартиру Свиста и вынесли оттуда все подчистую, не оставив даже мебели. Жену Свиста заперли в ванной, а самого Свиста, который пытался оказать сопротивление и даже ухитрился хорошенько приложить одного из грабителей, пырнули охотничьим ножом сначала в живот, а потом в горло.

Той же ночью, примерно в половине второго, полусонная дежурная сестра в приемном отделении института Склифосовского выдала позвонившей ей по телефону взволнованной женщине полную информацию о состоянии госпитализированного с ножевыми ранениями Николая Андреевича Аверкина. Состояние больного было тяжелым, но стабильным и не вызывало опасений за его жизнь. Аверкин начал идти на поправку, что очень обрадовало звонившую даму, которая представилась его женой.

Был самый глухой предрассветный час, когда подожженный Аполлошей бикфордов шнур догорел до конца, и очередь дошла до Николая Аверкина.

Молоденькая, симпатичная и оттого преувеличенно суровая медицинская сестра собрала свои причиндалы, суховато пожелала пациентам спокойной ночи и вышла из палаты. Близилась полночь.

Укол принес облегчение. Боль, которая вгрызалась прямо в кишки раскаленными железными зубами, начала утихать, и по телу стала быстро распространяться приятная умиротворяющая прохлада. «Слишком быстро, подумал Аверкин, чувствуя, как начинают слипаться глаза. — Слишком быстро и слишком приятно. Морфий, что ли? Надо бы отказаться от этой дряни, пока она мне не понравилась по-настоящему. Боль — ерунда, терпели и не такую, и без всякого морфия, между прочим. Правда, дело тут не только в боли. Дело в том, что после укола можно заснуть и ни о чем не думать. К примеру, о том, каким кретином я оказался. А все потому, что мне очень хотелось хотя бы на время остановить мясорубку, которая вертелась в голове. Забыться-то я забылся, но вот мясорубка не остановилась и сама собой навертела такого фарша, что вспомнить стыдно. Хорошо, что эти мерзавцы украли диктофон вместе с пленкой, на которой записано, как я строю из себя идиота и называю бандита Забродовым. Впрочем, какая разница? Придется во всем признаться Иллариону. Вот придет завтра он и спросит: Коля, друг, какой черт понес тебя на эти галеры? Что я ему отвечу? Правду я ему отвечу, вот что».

— Ну что, — спросил сосед по палате, — спим?

— Да, — сказал Аверкин, словно со стороны слыша свой слабый голос, спим.

— Правильно, — сказал сосед. — Для тебя сейчас сон — первое дело. Надо силенок набираться.

Аверкин подумал, что надо бы ответить или хотя бы пожелать соседу спокойной ночи, но сил на это уже не было — он стремительно проваливался в глубокий, без сновидений, сон. Последним, что он услышал, был щелчок выключателя настольной лампы.

Двухместная палата погрузилась в темноту, разжиженную лишь пробивавшейся из-под нижнего края дверного полотна полоской электрического света да сочившимся сквозь легкие занавески голубоватым сиянием далекого уличного фонаря. Сосед Аверкина еще немного повздыхал, повозился, скрипя панцирной сеткой, на кровати, пошуршал накрахмаленными простынями и затих. Наступила тишина, нарушаемая лишь размеренным сонным дыханием Аверкина и едва слышным посапыванием его соседа.

Около трех часов ночи в подвальном помещении больницы словно бы ниоткуда возник молодой человек, никак не относившийся к числу обслуживающего персонала. Он проник в подвал через пандус, по которому из находившегося здесь морга отправляли наверх тела к безутешным родственникам, чтобы те могли отвезти покойника домой.

Некоторое время молодой человек стоял неподвижно, настороженно вслушиваясь в тишину обширного пустого помещения. Роста он был невысокого, с тонкой гибкой фигурой, длинными русыми волосами и гладким безволосым лицом, которое очень нравилось стареющим состоятельным мужчинам. Это лицо, обычно холодное и надменное, как у светской красавицы, сейчас было собранным и деловитым. В руке молодой человек держал небольшую спортивную сумку.

Убедившись, что его появление осталось незамеченным, молодой человек приступил к делу. Он расстегнул сумку, извлек оттуда аккуратно сложенный белый халат, шапочку и мягкие шлепанцы на толстой резиновой подошве. Разложив все это на одной из стоявших вдоль стены каталок, он наклонился и подвернул штанины своих просторных брюк, обнажив белые безволосые икры — не худые, но и не чересчур мускулистые, приятной округлой формы. Увидев эти икры, стареющие обеспеченные мужчины всякий раз убеждались в том, что не обманулись, соблазнившись миловидным лицом своего партнера.

Быстро сбросив туфли и носки, молодой человек натянул на ноги длинные, чуть выше колена, нейлоновые гольфы телесного цвета и сунул ступни в стоявшие наготове шлепанцы. Собрав свои русые локоны на затылке, он прихватил их яркой пластмассовой заколкой в форме бабочки. Белая шапочка, халат, немного косметики и фальшивый бюст довершили дело: теперь посреди подвала стояла медицинская сестра, почти неотличимая от настоящей. Правда, у этой сестры были чересчур широкие плечи и слишком узкие бедра, но такие фигуры в наше время давно перестали быть редкостью.

Затолкав пустую сумку и туфли с носками под одну из каталок, фальшивая медсестра тронулась в путь, двигаясь с уверенностью человека, хорошо изучившего свои маршрут. Через пять минут она достигла дверей травма тологического отделения и без колебаний вошла в длинный, освещенный дежурными лампами коридор.

Примерно в десяти метрах от входа у стены стоял стол, за которым, уронив голову на скрещенные руки, в конусе отбрасываемого настольной лампой света крепко спала дежурная сестра. В дальнем конце коридора появилась фигура в больничной пижаме, нетвердым шагом пересекла коридор и скрылась в сортире, не обратив никакого внимания на стоявшую у дверей фальшивую медсестру.

Переодетый медсестрой молодой человек проводил беспокойного пациента ничего не выражающим взглядом серо-голубых, умело подведенных глаз и двинулся по коридору, всматриваясь в таблички с номерами палат Проходя мимо стола, за которым спала дежурная, он слегка напрягся, но двадцатилетняя красотка, делавшая Аверкину укол, не проснулась.

Миновав пост дежурной сестры, молодой человек свернул в боковое ответвление коридора, еще раз оглянулся на всякий случай и без колебаний повернул ручку двери, которая вела в двухместный послеоперационный бокс, где лежал Аверкин.

В боксе было темно. Молодой человек немного постоял у двери, давая глазам привыкнуть к темноте и вслушиваясь в ровное дыхание спящих. Наконец его зрачки начали различать очертания предметов, и он разглядел две кровати и лежавших на них людей.

Справа от входа, повернувшись лицом к стене, спал мужчина с забинтованной головой. Судя по его свободной позе, все остальное у него было в полном порядке, и молодой человек потерял к нему всякий интерес.

Пациент на левой кровати был перевит тугим марлевым коконом от живота до подмышек. Он лежал на спине, запрокинув осунувшееся небритое лицо, голая мускулистая рука свесилась с кровати, почти доставая до пола. Две или три секунды молодой человек смотрел на эту руку, словно примериваясь, а потом вынул из кармана заполненный какой-то желтоватой прозрачной жидкостью шприц и бесшумно двинулся к Аверкину.

Он склонился над постелью бывшего спецназовца и поднял шприц острием кверху, готовясь вогнать его в руку спящего. Вдруг позади него резко скрипнула панцирная сетка, что-то щелкнуло, и вспыхнул показавшийся его привыкшим к темноте глазам нестерпимо ярким свет.

Молодой человек резко обернулся, щурясь и прикрывая глаза свободной рукой. Он увидел, что сосед Аверкина сидит на постели, держа в правой руке огромный черный пистолет, дуло которого было направлено прямо в живот фальшивой медицинской сестры.

Киллер действовал без раздумий, решительно и быстро. Необходимости колебаться, взвешивая «за» и «протав», у него не было. Он отлично знал, как должен действовать, угодив в засаду, и был готов к такому повороту. Раньше, чем сидевший на постели человек с пистолетом успел что-нибудь понять, киллер точным движением вогнал шприц в свое левое предплечье и до упора надавил на поршень. По всему его телу волной прокатилась мучительная судорога, подкрашенные темной помадой губы раздвинулись, обнажая зубы в смертельном оскале, И он бревном рухнул в проход между кроватями, задев свесившуюся руку Аверкина.

Аверкин проснулся, повернул голову и некоторое время, недоуменно моргая и щурясь, смотрел на своего соседа.

— Ты чего? — спросил он наконец, разглядев в его руке пистолет. Приснилось что-нибудь?

— Черт подери, — оставив его вопрос без ответа, с досадой произнес полковник Мещеряков, снимая «б-ретту» с боевого взвода и раздраженно швыряя ее на тумбочку. Уродливая итальянская пушка смотрелась на заставленной пустыми стаканами и бутылками с апельсиновым соком больничной тумбочке неуместно и дико. — Проклятый камикадзе!

Аверкин, кряхтя от прилагаемых усилий, до отказа вывернул голову и наконец сумел разглядеть то, что лежало на полу. Пустой одноразовый шприц все еще торчал из белого халата, как ядовитая колючка, и на том месте, куда он вонзился, темнело крошечное пятнышко крови. Подол халата задрался, открыв закатанные почти до паха брюки и перехваченные тугими резинками чулком мускулистые бедра. Лишенное выражения восковое лицо трупа теперь стало больше похоже на лицо мужчины, чем при жизни, и даже умело наложенный макияж, казалось, только подчеркивал это обстоятельство.

— А тетенька-то оказалась дяденькой, — с трудом выговорил Аверкин и снова откинул голову на тощую больничную подушку.

— Сволочь он, а не дяденька, — проворчал Мещеряков, вынимая из-под подушки сотовый телефон… Сорокин прибыл через сорок минут после того, как звонок Мещерякова поднял его с постели. Одевался он второпях, был непривычно всклокочен и глядел волком.

Из-за его плеча, как и следовало ожидать, выглядывала безмятежная физиономия Забродова, который, судя по всему, старательно делал вид, что он тут ни при чем. Мещеряков подумал, что Забродова наверняка разбудил и привез сюда Сорокин, и с трудом сдержал злорадную ухмылку: Сорокин вряд ли упустил случай высказать Иллариону все, что думает о «рыцарях плаща и кинжала», которые путаются под ногами у органов следствия.

Позади Забродова стояли заспанные и сердитые медсестра и дежурный хирург, не понимавшие, чем вызвано такое вторжение. Служебного удостоверения Сорокина оказалось достаточно для того, чтобы ворваться в больницу посреди ночи, но недостаточно для того, чтобы успокоить персонал. «Но позвольте, — услышал Мещеряков хмурый голос дежурного врача, — я все-таки не понимаю..»

Сорокин стоял в дверях палаты, загораживая проход своими широкими плечами, и переводил не сулящий ничего хорошего взгляд с Аверкина на труп, с трупа на смущенно улыбающегося Мещерякова, снова на труп и опять на Мещерякова. Вместо ответа он слегка посторонился, пропуская медиков в палату.

— Ax! — сказала миловидная сестричка.

— Черт подери, — воскликнул дежурный врач. — Это еще что такое?!

— Думаю, это цианид, — любезно пояснил Мещеряков. Спохватившись, он взял висевшее на спинке кровати полотенце и как бы между делом бросил его поверх лежавшего на тумбочке пистолета. — Хотя наверняка это смогут определить только специалисты. Ты привез с собой специалистов, Сорокин?

— Я много чего привез, — глядя мимо него, угрюмо процедил Сорокин. — В том числе и две пары наручников.

— Он грозился меня посадить, — немедленно пожаловался Забродов.

Сорокин медленно повернул голову и вперил в Иллариона тяжелый взгляд красных от недосыпа глаз.

— Гм, — смущенно сказал Забродов и скромно отступил в сторонку.

— Я все-таки не совсем понимаю… — снова подал голос дежурный врач.

Сорокин все так же медленно повернул к нему голову, но доктор, в отличие от Забродова, не стушевался.

— Здесь медицинское учреждение, — заявил он, — я хотел бы понять… Я тоже, — перебил его Сорокин. — Поверьте, я очень не люблю ничего не понимать, а в данный момент именно это со мной и происходит. Что же касается вас… В данный момент мы с вами находимся на месте преступления, и лучшее, что вы можете сделать, это очистить помещение и постараться сделать так, чтобы ваши больные и персонал не путались у меня под ногами.

— Но позвольте!..

— Тише, тише, — вмешался Забродов. Он обнял доктора за плечи и мягко, но настойчиво повлек его к выходу. — Полковник не выспался и очень зол. Пойдемте от греха, а то сейчас он привяжется к вам со своими расспросами. Почему, скажет, в отделении посторонний? Да не просто посторонний, а бандит, наемный убийца… Кто, скажет, пропустил?! Тут, скажет, без взятки не обошлось… Ступайте, доктор, ступайте, а то не миновать нам с вами кутузки.

— А вас-то за что? — взяв тоном ниже, спросил доктор уже за дверью.

— Да уж он найдет, за что, — послышался ответ Забродова.

Мещеряков улыбнулся, а Сорокин бросил на дверь свирепый взгляд.

— Посадить его, что ли, в самом деле? — задумчиво произнес он, ни к кому не обращаясь.

— Ну-с, господа полковники, — бодро воскликнул Забродов, снова возникая на пороге, — насколько я понимаю, лед тронулся.

— Лично я ничего не понимаю, — сказал Мещеряков. — Сначала мы думали, что этот компьютерный воришка действует в одиночку. Но на Аверкина напали уже двое, еще двое были в квартире, а теперь еще и этот…

— В какой квартире? — быстро спросил Сорокин.

— Болтун — находка для шпиона, — заметил Илларион.

— Так, — сказал Сорокин, — так-так-так… Значит, это вы там шарили… То-то же я смотрю, что показания свидетеля отдают водевилем. Шум, гам, тарарам, потом по лестнице спускается какой-то тип, несущий на плечах другого типа, а через некоторое время картина повторяется: опять по лестнице бежит герой, выносящий с поля боя раненого товарища. Я-то думал, что дед просто сочиняет с перепоя. Так вы опять за свое?

— Да мы-то здесь при чем? — огрызнулся Мещеряков. — Кто их просил пугать нас пистолетами?

— Ах, пистолетами! Ну, и где они, эти пистолеты? Мещеряков, которому этот вопрос как-то не приходил в голову, посмотрел на Забродова.

— У меня, — кротко признался тот. — Дома. Целый день ломаю голову, пытаясь сообразить, как бы их половчее сдать родной милиции. Слушай, Сорокин, раз уж мы с Андреем раскололись, может быть, ты распорядишься, чтобы отсюда убрали этого… гм… трансвестита?

— Точно, — поддержал его Аверкин. — Долго он будет тут валяться?

После того, как труп осмотрели, сфотографировали с разных ракурсов, описали, запротоколировали, упаковали в черный пластиковый мешок и унесли, Сорокин решительно поставил на освободившееся место табурет, без спроса уселся на кровать Мещерякова и водрузил на табурет принесенный с собой плоский чемоданчик.

— Ну, — сказал он, — теперь вы будете говорить, а я слушать. И перестаньте водить меня за нос! Я же вижу, что ваша контора здесь ни сном ни духом, и что безобразничаете вы исключительно по собственной инициативе.

— В силу сложившихся обстоятельств, — поправил его Илларион. — Мы безобразничаем исключительно в силу сложившихся обстоятельств… Кстати, а что это у тебя в чемоданчике?

— Оборудование, необходимое для эффективного ведения допроса, — сухо ответил Сорокин, щелкая замками.

— Ой, — сказал Забродов.

— Я больной, — простонал Аверкин, — меня нельзя пытать.

— Я тоже, — присоединился к нему Мещеряков. — Рви ногти Забродову, он здоровый.

— Как хотите, — сказал Сорокин, вынимая из кейса бутылку коньяка. Забродову так Забродову. Подай стаканы, симулянт, — добавил он, обращаясь к Мещерякову.

Тьма за окном начала редеть, на глазах теряя густоту и приобретая серовато-жемчужный цвет. Наступало утро, до которого не дожили ни Свист, ни Ляпа, ни Чапай с Клювом, ни белокурый бисексуальный киллер с прозрачными серо-голубыми глазами.