Без иллюзий

Завершение тома первого IHRE EVE

В партизанском отряде «Сталинское знамя» с комиссара Шмулевича сильно удивлялись и относились к нему странно: каждый понимал, что обойтись без Шмулевича напрочь невозможно, человек он дельный и полезнейший, но слишком удивительный. Решительно не такой, как все. Достаточно упомянуть, что обращались к нему всегда по имени и отчеству; не «товарищ комиссар» и не «товарищ Шмулевич», а непременно «Семен Эфраимович». Он сам настоял, мягко, однако непреклонно, еще летом 1941 года, когда в едва сбившемся отряде, вынужденном остаться далеко за линией фронта, состояло всего-навсего одиннадцать человек списочного состава.

Обитал единоличник Шмулевич в собственном блиндаже, пускай и маленьком, одевался всегда чисто и аккуратно, трофейными немецкими шмотками брезговал, иногда предпочитал гражданское (вообразите только — в лесу он вполне мог надеть пиджак с галстуком и светлой рубашкой!), но чаще носил повыцветшую форму лейтенанта НКВД, каковым некогда и являлся в действительности.

Разговаривал тихо и вежливо, никто ни разу не слышал, чтобы комиссар повышал голос. К каждому обращался на «вы». В блиндаже содержал массу книг, от классиков марксизма (должность обязывала) до старорежимных изданий Льва Толстого с «ятями» и «ерами».

Роста Семен Эфраимович был среднего, возрастом чуть за сорок, всегда носил очки в тонкой золотой оправе. Маленькие «гитлеровские» (ну или почти как у врага народа Генриха Ягоды) усики под носом были устоявшейся частью облика, прочей растительности на лице не имелось: комиссар аккуратно брился два раза в день и непременно с горячей водой. Все это делало Шмулевича белой вороной и объектом тихих (в основном доброжелательных) насмешек, причем только за глаза — все знали, что с комиссаром шутки плохи.

Тихий-то он тихий, но человек абсолютно безжалостный, невероятно умный и не склонный к буржуазным предрассудкам в виде слюнявого гуманизма.

Командовал «Сталинским знаменем» бывший учитель арифметики из 3-й средней школы Молодечно Петр Заславский — парень молодой, не военный, до войны лишь дважды бывавший на сборах, но внезапно открывший в себе немалый талант тактика. Война частенько обнаруживает в людях доселе скрытые дарования.

За без малого полтора года действий в глубоком тылу немцев, невзирая на карательные рейды и вдумчивую охоту за партизанами, развернутую противником минувшим летом в Белоруссии, отряд уцелел, значительно пополнился и активно бесчинствовал на коммуникациях в треугольнике Глубокое — Поставы — Докшицы, доставляя немало головной боли немецкому коменданту Молодечно, ответственному за этот район северной Белоруссии.

Основную базу (опять же по выбору успевшего хорошо ознакомиться с округой Шмулевича) создали в Свенцянских грядах, на островах почти непроходимого болота, откуда берут исток Березина и Сервечь. Впрочем, болото оказалось «непроходимым» исключительно для непосвященных, то есть для немцев — добры молодцы товарища Заславского по нынешней осени даже ухитрились притащить сюда угнанное у немцев самоходное артиллерийское орудие «Мардер» с почти полным боекомплектом, каковое торжественно доставили в расположение отряда. Для этого пришлось попотеть и положить через топь километровую гать (ее затем сразу же разобрали), зато теперь у «Знамени» имелась собственная артиллерия.

Комиссар оценил машину, молча развернулся и ушел к себе — писать представления на награждение отчаянных сорвиголов, тем же вечером отправленные по рации в Москву.

Свенцянские гряды — укрытие надежное, другим отрядам, действующим южнее и западнее, повезло значительно меньше. Неподалеку проходит единственное шоссе Вильно — Полоцк, узкоколейка от Швенчениса на Друю, а вокруг — леса, не замерзающие зимой болота да речушки с топкими берегами. Не зная троп, не подберешься. И напротив, немецкие гарнизоны в Бегомле, Вилейке, Сморгони и других городках находятся в прямой досягаемости; если действовать в меру нагло, до определенной степени осторожно и наносить удары там, где не ждут, можно добиться немалых успехов.

Обладавший хороший памятью Шмулевич знал в лицо и по имени каждого из восьмидесяти двух партизан отряда, работа с кадрами находилась в его ведении. Большинство — белорусы в возрасте от четырнадцати до шестидесяти лет, двадцать девять кадровых военных из числа окруженцев 1941 года, шесть женщин, работающих в «госпитале» и по хозяйству, да еще «агентура» в близлежащих городках и деревнях.

Не много, но и отнюдь не мало, все люди проверенные — этим Шмулевич занимался лично, каждый новичок в отряде отправлялся на длительную философскую беседу к товарищу комиссару.

Заславский знал о Шмулевиче мало — тот был скрытен и не любил рассказывать о своей персоне. Участник Гражданской, воевал с Фрунзе в Туркестане и Крыму. С двадцатых годов комиссар работал в НКВД, следователем в самом Ленинграде. Поздней осенью 1938 года был арестован, но через два месяца отпущен, восстановлен в звании и должности, однако в 1939-м от греха подальше переведен из Ленинграда в провинциальный Молодечно.

Как сказал сам Шмулевич, «органы разобрались, ничего особенного». Обвинение? Бросьте, сущая чепуха — ну посмотрите внимательно на мой профиль, в каком это месте я немецкий шпион? Повторяю: разобрались. Будь я шпионом, где бы я сейчас находился, здесь или там?

И потом, какой уважающий себя фашист возьмет в шпионы человека с фамилией «Шмулевич»? Вы смеетесь?

Эвакуировавшуюся в июне 1941 года из Молодечно автоколонну с документацией местного управления НКВД уничтожили с воздуха штурмовики, немцы отрезали дорогу на восток, ничего не оставалось делать, как уходить в лес и либо пробираться к своим через фронт, либо оставаться и организовывать сопротивление.

После встречи с Заславским товарищ лейтенант НКВД и показал свои немалые способности. Думаете, легко сплотить, вооружить и заставить слаженно действовать совершенно разных людей, от гражданских беженцев из Вильно до спасшихся из разбомбленного эшелона доктора с семьей и военинженера, приписанного к наголову разгромленной в приграничных сражениях 1941 года танковой части?

Это очень и очень нелегко! А в довесок попробуйте обеспечить людей всем необходимым на болотных островах Свенцян — медикаменты, продовольствие, теплые землянки.

Кому этим заниматься, кроме Шмулевича? Да никому.

— Вас наркомом ставить надо, — сказал Заславский комиссару уже в ноябре первого года войны. — Как вы все успеваете, Семен Эфраимович? Вы хоть иногда спите?

— Трех-четырех часов в сутки вполне хватает, — комиссар убавил огонь на немецкой спиртовке и обмакнул помазок в помятую кастрюльку с кипяченой водой. — Вот что я думаю, товарищ Заславский: нужна устойчивая связь. Хорошая рация, причем очень хорошая. Трофейная. Я знаю, где взять. Выделите мне десять человек помоложе и посообразительнее, придется прогуляться в Будслав…

Рацию добыли через два дня. Потерь во время операции не было.

— Связисты у них неплохо живут, — сказал вечером Шмулевич опешившему командиру. Выложил на стол пухлый бумажник. — Вот, посмотрите — кажется, немцы получили денежное довольствие, я счел нужным позаимствовать. Пятьсот двадцать рейхсмарок, а не оккупационные фантики.

— Зачем нам здесь деньги?

— Что-нибудь купим.

— У кого??

— У немцев. Или у спекулянтов. В коммерческих магазинах Молодечно достаточно заграничных товаров — немецкий аспирин или шоколад нам очень пригодятся… Передайте деньги Соловью, у него безупречные документы, и он вне подозрений, все-таки полицай. Список я составлю через час.

Товарищ Соловей, в первую очередь коммунист, а уж в последнюю очередь полицай с безупречными документами, через шесть дней передал в отряд вещмешок, набитый самыми полезными вещами — упоминавшийся немецкий аспирин, запасные лампы для рации, пакеты со стерильными бинтами и таблетки сухого спирта. Потратил, в сущности, копейки — немецкие интенданты (как тыловым интендантам и положено спокон веку) в Молодечно были вороваты и к стороннему заработку относились без глупых предубеждений.

И так всегда.

Шмулевич умудрялся совмещать нахальные и стремительные атаки на вражеские объекты с непринужденной экспроприацией всего «полезного».

— Я по роду службы слишком много общался до войны с настоящими бандитами, — пояснил комиссар. — И знаю, как правильно организовать классический налет в стиле Мишки Япончика, слыхали про такого? Известен был в свое время, знаменитость. Почему бы не попробовать самому? Скажу вам честно, товарищ Заславский, налетчик из меня получается неплохой, пускай и с небольшими помарками. Обещаю исправиться.

Тем утром Шмулевич привычно поднялся в семь, зажег трофейную спиртовку и согрел чай — немецкие брикеты ничем не хуже чая английского, продававшегося в Ленинграде до войны. Распорядок дня традиционный: сперва в блиндаж к радистам, за сводкой и сообщениями из Центра. Потом на «штаб» к Заславскому, где собираются все командиры взводов: в отряде все как в армии. Политзанятия — тоже святое. Разумеется, обычная ежедневная хозяйственная инспекция. Обеспечение еще важнее политучебы, голодным или больным в бой не пойдешь, в этой сфере должен поддерживаться идеальный порядок.

Руководство отряда, связь и госпиталь расположили на самом крупном острове, двести на четыреста метров. Почва здесь каменистая, пологая возвышенность покрыта купами сосен и берез. Западнее на много километров тянется сплошное болото с чахлыми кривыми березками и чернеющими пятнами гиблых омутов. Прочие острова выстроены в изогнутую линию на северо-восток, еще дальше — полоса бурелома и дремучие дебри до самой Двины.

Подходов к базе всего четыре, с разных направлений — возможность немедленной эвакуации и отступления отряда на одну из запасных стоянок предусматривалась в обязательном порядке. Тут вам война, а не пляски с гулящими девками в деревенском шинке. То, что немцы отроду не появлялись на Свенцянских болотах, еще ничего не значит: если очень захотят — придут, и вот тогда рассуждать будет поздно.

Что сообщают с Большой земли? Сталинград и еще раз Сталинград. Неудивительно — оборона города продолжается с упорством невероятным. На других фронтах позиционные бои «местного значения», освобождены два населенных пункта, заявление Народного комиссара иностранных дел товарища Молотова… В целом, ничего нового.

Позавтракали в штабной землянке: пшено с неприятно пахнущим топленым жиром, каждому по ломтику немецкой колбасы из жестяных банок вермахтовского пайка. Сырой серый хлеб — и счастье еще, что такой есть, зерно приходится экономить, зима на носу. Снова жидковатый чай с таблетками сахарина. Жить можно.

По большому счету, ничто не предвещало экстраординарных, просто-таки вопиющих событий, грянувших после полудня и ввергших в глубокую оторопь даже вечно невозмутимого комиссара Шмулевича.

Посты по периметру партизанской базы выставлялись в обязательном порядке, особое внимание наблюдатели уделяли угрожаемым направлениям — тропки противнику, скорее всего, неизвестны, однако гарантий никто дать не может. Неожиданный визит эсэсовской зондеркоманды, поддерживаемой фельджандармами и тыловыми частями, ничуть не исключен, сколько раз другие нарывались! Последствия всегда были тяжелыми — большие потери или полное уничтожение отряда. Бдительность и еще раз бдительность!

Без четверти час комиссара насторожил чересчур громкий гул авиационных двигателей, но это явно был не легкий разведчик, которые иногда летали ради изыскания партизанских стоянок — «Шторх» гудит совсем иначе, звук высокий, дрожащий. Значит, ничего опасного, здесь частенько ходят самолеты из Вильно или Кёнигсберга на Минск.

Странный грохот, смахивавший на отдаленный орудийный выстрел, Шмулевича не заинтересовал — если прислушиваться к каждому непонятному звуку, никаких нервов не хватит…

А через полчаса примчался раскрасневшийся и взмокший Степка, пацан пятнадцати лет, возглавлявший в отряде службу вестовых — возраст ничего не значил, Степка уже честно заработал медаль «За боевые заслуги». Выпалил задыхающейся скороговоркой на деревенской смеси русского, белорусского и коверканного польского:

— Таварыш ком… Тьфу ты, Сямен Эфраимович! Тамка…

— Степан, вытрите лицо снегом. Что у вас? Более связно, пожалуйста.

— Самалет! Упал! Вялизарны! Агню няма!

— Где конкретно?

— Дык, километра чатыры… з паловай. За Свидельской топью…

— Сами видели?

— Так! Сам! Не выбухнуу гэты зараза, зверзиуся у лес — тольки дрэвы у щэпы! Курва!

— Степа, не тараторьте… И не сквернословьте. Учитесь докладывать спокойно. Что значит «большой»? Транспортный «Юнкерс»?

— Да не, Сямен Эфраимович! Ци я «Юнкерсов» николи не бачыу? Зусим други! Чатыры маторы!

— Вы близко подходили?

— Таварыш Гарэленка як забачыу, дык дазор вакол паставиу, а мяне сюды, до вас!

— Самолет… — вполголоса протянул Шмулевич. — И не взорвался. Очень, очень интересно. Быстро доложите командиру отряда. Капитана Бутаева и доктора Раппопорта ко мне мигом!

Степка ринулся со всех ног.

Комиссар оценил ситуацию мгновенно. Вариантов два по два: это или грузовик, или тяжелый бомбардировщик. Немецкий — или, соответственно, советский, союзникам в небе над Белоруссией делать решительно нечего, не ближний свет от берегов Альбиона. Логика подсказывает, что советским бомбардировщиком одиночный самолет быть не может — очень далеко от линии фронта, почти тысяча километров. Следовательно, принадлежит он германским ВВС.

Итак, немецкий транспортный борт. Остается взглянуть на груз — возможно, он не слишком сильно поврежден. Оружие, продовольствие? Все зависит от того, шел самолет с запада или востока, этого Степка не заметил…

Если что-то полезное падает с неба — грех не воспользоваться.

Павел Бутаев, капитан-пограничник, чудом уцелевший в июне 1941-го и в одиночку добравшийся на своих двоих до Свенцян аж из-под Гродно, возглавлял взвод, полушутя-полусерьезно называемый отряда «Особым отделом». Но если в регулярной армии Особые отделы занимались известно чем — контрразведка и борьба со скрытым врагом в рядах РККА, — то Бутаев начальствовал над дюжиной лучших диверсантов «Сталинского знамени». Каждого отбирал сам.

Во взводе всегда и постоянно было только тринадцать человек — если погибал один, на его место капитан в тот же день находил замену. Отказников не было, ходить в числе «чертовой дюжины» почиталось за честь. Недавно угнанный «Мардер» числился на совести Бутаева и его подчиненных. Между прочим, капитан был единственным, кто именовал Шмулевича не по устоявшейся в отряде традиции, а «товарищ комиссар» и никак иначе.

— Соберите людей, — тихо сказал Шмулевич Бутаеву. — В полном составе. Слышали уже?

— Степка успел растрепать… Идем проверить?

— А вы как думали, Павел Никифорович? Может быть, кто-то остался жив, зачем рисковать?

— Так вот зачем вам доктор?.. Надеетесь «языка» взять?

— Обычная предусмотрительность, — пожал плечами комиссар. — Перебдим. В игры мы с вами до войны наигрались, теперь все всерьез.

— Ясное дело, — прогудел здоровяк-капитан, легко согласившись и не заметив оттенка легкой иронии в словах Шмулевича, все-таки оба перед 22 июня принадлежали к одному ведомству. — Одного боюсь: как бы они самолет искать не начали.

— Упал далеко от нашего расположения, обойдется. Осень, дороги развезло, комендантская рота из Молодечно появится не раньше, чем к вечеру. Если вообще появится. И все же поторопимся.

— Вусь тамка вон, бачыце, — Степка вытянул руку. — Наскрозь праз ельник прайшоу, зараза. Навалач нямецкая!

— Степан, кажется, я запрещал вам браниться. Особенно в присутствии старших по званию…

— Выбачайце, Сямен Эфраимович!

— Первое отделение налево, второе со мной, — скомандовал Бутаев. — Смотреть в оба! Без надобности огонь не открывать. И потише давайте.

Спустя пять минут комиссару стало ясно: глазастый Степка оказался совершенно прав, никакой это не «Юн-керс-52». Хвостовая часть большого самолета отвалилась при ударе и валяется в полусотне метров от фюзеляжа, нос сильно изуродован, стекла кабины разбиты. Вокруг много обломков — обшивка крыльев; лопасть одного из винтов вошла в покосившуюся столетнюю ель больше чем наполовину. Опознавательные знаки на киле — германские.

— Гражданский, что ли? — спросил капитан и полез в карман за махоркой.

— С ума сошли, немедленно затушите папиросу! — проворчал Шмулевич. — Чувствуете, бензином несет за десять верст! Прикажите остальным не подходить, вы — за мной.

— Можна з вами? — заикнулся недисциплинированный Степка.

— Извините, Степан, нельзя. Потом посмотрите. Я вас обязательно позову.

— Як скажаце.

— Степан, вы в армии. Отвечать следует: «Так точно».

— Як скажаце!

Шмулевич едва сдержал улыбку. Но не время для шуток, совсем не время.

В комиссаре проснулся следователь: ничто не должно быть тронуто до осмотра места… Нет, не преступления. Места аварии.

Добрались через завалы из еловых веток до хвостовой части.

— Весьма любопытно, — Шмулевич снял очки, вытащил из кармана шинели фланелевую тряпочку (шинель у него была обычная, пехотная, без знаков различия), протер стекла, вернул очки на место. — Товарищ капитан, ничего необычного не замечаете?

— Тут будто кусок выдран, — указал Бутаев. — Кресел по левому борту нет, а справа сохранились. Гляньте, мертвяк в снегу. Кажись, армейский полковник. Ого! Вот повезло… Разрешите обыскать?

— Не разрешаю. Успеется. Идем дальше. А вы не ошиблись, капитан — это не военный самолет. Точнее, не боевой. Кажется, никто не выжил… Может, и к лучшему. Меньше заботы.

Вот и корпус. У наблюдательного Шмулевича не осталось сомнений: в небе над Свенцянами произошло нечто очень и очень странное — достаточно оценить повреждения на линии разлома фюзеляжа и хвоста.

Был взрыв на борту.

Это никакая не зенитка, листы обшивки выгнуты наружу — вырван целый сегмент!

— Вот это номер цирка Чинизелли, с его маленькими милыми пони! — выдержка комиссару изменила, когда он осмотрел задний отсек самолета, отделенный от носовой части перегородкой с деревянной дверцей. Много трупов, все в чине от полковника и выше. Два эсэсовца в сером. Нескольких в момент катастрофы выбросило из салона, придется откапывать из подтаивающих сугробов. Портфели, папки, разбросаны печатные листы с какими-то документами. — Боже ж мой… Бутаев, вы понимаете, что с неба упало?

— Звезда Героя, — хмыкнул капитан. — И, думаю, не одна. Самолетик-то штабной. Кликнуть ребят?

— Подождите… Дверь заклинило. Надо посмотреть, что в переднем салоне.

— Дайте сюда. Сейчас.

Перекосившуюся дверцу удалось вскрыть с четвертого раза.

— Идите, посмотрите в кабину, я пока огляжусь. Ступайте осторожнее, видите, какой тут разгром…

Шмулевич присел на корточки и тихо присвистнул. Первая мысль: надо немедленно, как можно быстрее, еще до заката эвакуировать отряд на резервную базу. ТАКОЙ самолет будут искать, и искать самым тщательным образом, с привлечением всех наличных сил!

У ног комиссара лежал мертвый генерал-лейтенант, сразу за ним — эсэсовский обергруппенфюрер.

Что еще? Две девушки в обычных темных платьях и белых передничках — обслуга, вероятно. Трое гражданских, еще два военных. Разлетевшиеся бумаги и карты. Брызги крови на бежевой внутренней обшивке, разбитые фарфоровые чашки.

— Пилоты погибли сразу, месиво, — Шмулевич обернулся, услышав голос Бутаева, выбравшегося из искореженной кабины. — Планшет вот прихватил. Товарищ комиссар? Семен Эфраимович? Вы чего? Да что стряслось-то?

— Вы меня назвали по имени и отчеству, — выдохнул Шмулевич и вытер ладонью холодный пот со лба. — День сегодня и впрямь необычный. Начинаем работать. И чтоб ни одной бумажки не пропало! Головой отвечаете!

— Так точно, отвечаю… Глядите, а вот этот, в коричневом френче, живой. И генерал тоже. Пар изо рта!

Справа, у самого борта, лежал пожилой человек с полностью залитым кровью лицом — ударился лбом о металлическую кромку столика, кожа и волосы надо лбом содраны. Правая рука явно сломана — кисть вывернута неестественно. У генерал-майора ВВС разорван китель, на груди кровь — ребра, что ли, переломал?

— Доктора сюда. Бегом, — решительно сказал комиссар. — Один гражданский и один генерал, это лучше, чем совсем ничего. Гораздо лучше! Что вы стоите столбом?! Давайте же!

— Не нравится мне это, — комиссар Шмулевич опустил бинокль на грудь. — Не нравится до крайности, товарищ Заславский. Пока они слишком далеко и кружат за озером Нарочь… Однако скоро стемнеет, немцы отправят авиацию на аэродромы. А завтра?

— Завтра они вернутся, — буркнул командир отряда. — Ничего не скажешь, повезло нам…

— А вы не расстраивайтесь. Ведь действительно повезло? С темнотой уходим на «точку два», оставаться на островах нельзя. Жаль бросать базу, но жизнь дороже.

— Что ж это за самолетик такой? Генштабовский?

— Очень вероятно. Я бегло просмотрел некоторые документы — на большинстве аббревиатура «OKW», Верховное командование вермахта. Да, Заславский, вы правы. Это Генштаб или нечто весьма близкое — командование армии, к примеру. Несколько генералов… — комиссар выдержал паузу и повторил: — Повезло. Прикажите людям собираться, до заката всего два часа. Чем дальше уйдем, тем лучше.

Самолеты начали летать во второй половине дня: звук моторов доносился с запада и северо-запада, то приближаясь, то почти совсем исчезая. Из отряда, действовавшего под Сморгонью, по рации кратко сообщили — кружат над лесами, идут тройками, будто прочесывают. Гарнизон в самой Сморгони подняли по тревоге, больше ничего не известно.

Похоже, у немцев произошло что-то очень серьезное.

— Серьезнее некуда, — проворчал Шмулевич, получив от связистов радиограмму. — У нас за такую потерю командование ВВС под трибунал бы пошло. С вытекающими.

На месте катастрофы трудились не покладая рук полтора часа: как и приказал комиссар, не должно было пропасть ни единой бумажки! Обыскали трупы, документы складывали в мешки. Двоих тяжелораненых — гражданского с разбитой головой и генерал-майора на волокушах переправили в «госпитальный» блиндаж с указанием доктору Раппопорту и его помощницам сделать все возможное: ценность этих пленных сложно преувеличить.

Шмулевич составил шифровку для Минского подпольного обкома и первого секретаря ЦК КП(б)Б Пономаренко: захвачены важнейшие документы противника, любой ценой требуется переправить их на Большую землю. Как — вам решать. Обстоятельства «захвата» комиссар не уточнил — все потом.

Ответ пришел вскоре — принято, поддерживайте связь. О решении будет незамедлительно сообщено.

Одна беда: принять самолет с Большой земли в районе Свенцян невозможно, мешки с неслыханными трофеями придется переправлять в отряд «Большевик», базирующийся сотней километров восточнее, под Лепелем.

Далековато, но не беда — походы за Березину не были для подчиненных товарища Заславского чем-то из ряда вон выходящим. Бутаев со своими ходил летом четыре раза — и ничего, вернулся жив-здоров.

— …Совсем плох, — объяснил комиссару доктор, указав на пожилого мужчину, первым доставленного в лазарет. — Теменная и лобные кости раздроблены, правый зрачок увеличен, поднимается температура.

— И что? — наклонил голову Шмулевич.

— Кровоизлияние в мозг, Семен Эфраимович. Симптомы как в учебнике, последствия летальной травмы. Он не выживет. Даже будь у меня возможность сделать трепанацию в таких… гм… антисанитарных условиях, это не помогло бы.

— Разрешите взглянуть?

— Конечно.

Этому человеку было лет за пятьдесят. Коротко постриженные темные волосы с густой проседью, кровь отмыли небрежно, что искажало черты лица. Одет в черные брюки и бежево-коричневый френч с четырьмя пуговицами и накладными карманами. На правом нагрудном кармане единственный Железный крест, дата — 1914 год. Значит, воевал еще в Империалистическую. Выше — круглый золотистый значок со свастикой. Черный знак за ранение.

— Обыскали? — повернулся комиссар к доктору.

— Оружия и документов нет. Только письмо на немецком языке, написано от руки. Несколько безделушек, ручка с золотым пером — сломалась напополам, — и две пастилки в фольге. По-моему, лекарство. Посмотрите на столе… Кстати, обратите внимание, усы у него как у Гитлера.

— У меня такие же, — криво усмехнулся Шмулевич. — Не сомневаюсь, какой-то гражданский чиновник из Пруссии, не из крупных. В лучшем случае снабженец, интендант; знаки различия отсутствуют, одет — скромнее не придумаешь. Меня больше интересует генерал-летчик.

— Тяжелое сотрясение мозга и пять ребер справа, — уверенно сказал доктор. — Придет в себя.

— Присматривайте в оба глаза. Я пришлю двоих бойцов Бутаева.

Комиссар подошел к столу, застеленному сероватым льном, перебрал пальцами найденные у пожилого вещицы и забрал только письмо: иногда личные послания куда интереснее для разведки, чем штабные документы.

Мельком глянул на подпись:

Выходит, отправлено неделю назад. Кто она, эта Ева?.. Впрочем, сейчас это совершенно неважно.

«Точка два» была одной из запасных баз отряда — в сорока километрах на северо-восток, в лесах за речкой Дисна. Такая глухомань, что Свенцяны покажутся едва ли не центром мирозданья. Погода к вечеру начала портиться, закапал холодный дождь — это хорошо, немцам будет труднее напасть на след.

Отряд пойдет пятью группами по разным тропам, такие предосторожности обязательны: не повезет одним, выберутся другие. Через два дня все должны собраться в новом лагере.

— Может, зря мы?.. — неуверенно сказал Заславский комиссару. — А если самолет не найдут?

— Этот — точно найдут, — отрубил Шмулевич. — Поверьте, чувство опасности меня пока не подводило, а сейчас в груди щемит очень уж нехорошо. Мы не просто отступать должны, а ноги уносить. Так, чтобы пятки сверкали. Кому будут нужны наши трофеи, если завтра немцы обложат Свенцяны со всех сторон и начнут выкуривать нас артиллерией? Штурмовики с воздуха? Предпочитаю рассчитывать на худшее.

— Так я разве спорю, Семен Эфраимович? Глядишь, ночью и проскользнем.

— Пленного генерал-майора беречь как зеницу ока, себе в хлебе отказывать, а его кормить. Не представляю, как мы его доставим в расположение «Большевика» в Лепель, однако что-нибудь придумаем…

— А второй?

— Умер час назад. В сознание не приходил.

— Бросим здесь?

— Зачем оставлять лишние следы? Приказал Степке и его вестовым забрать труп из лазарета и оттащить к Свидельской топи. Набили карманы камнями — и в омут, никто не найдет. Степка крест с френча открутил, паршивец — трофей захотел.

— Да пропади он пропадом, этот немец, не бог весть какая фигура… Я выступаю с первой группой, вы с третьей, Бутаев с пятой. Направление на Подсвилье, и поосторожнее, когда станете пересекать виленское шоссе — раз объявлена тревога, движение будет и ночью.

— Вы будете учить меня осторожности, товарищ Заславский? — комиссар Шмулевич снял очки и недоуменно посмотрел на командира. — Смею вас уверить, это лишнее.

Хлопья мокрого, мгновенно тающего снега продолжали сыпаться с темного неба на жухлую траву.

Заканчивался третий день ноября 1942 года.

Санкт-Петербург — Самара — Буэнос-Айрес

2012–2013