Без наказания

Однако Ньютон подошел к нему с нужного бока. Он не задал ни единого вопроса ни Твикеру, ни водителю фургона, а его вопросы, обращенные к Норману, звучали робко и как будто неуверенно.

— Откуда вы узнали, что семья Гарднеров пользуется услугами прачечной-химчистки «Быстро и чисто»?

— Я провел расследование в этой местности.

— Вы получили информацию от кого-нибудь из Гарднеров?

— Нет, — уклонился от прямого ответа Норман.

— А не проще ли было спросить у них самих, куда они сдают белье?

Всем своим видом Ньютон подразумевал, что так бы поступил каждый нормальный человек.

— Я решил, сэр, что в данном случае целесообразней спросить об этом посторонних людей.

— Понимаю ваш ход мыслей. Надеюсь, вы разговаривали с самим директором прачечной, мистером… Бостиком?

— Нет, сэр. Я говорил всего-навсего с мисс Плай, управляющей.

— И это опять-таки для того, чтобы сохранить все в тайне?

— Вы правы. Я хотел, чтобы об этом знало как можно меньше людей.

— Уж не для того ли вся ваша секретность, чтобы подольше скрыть это от защиты? — вкрадчивым голосом спросил Ньютон.

Харди вскочил на ноги как ужаленный.

— Я уведомлен о том, что защиту поставили в известность в должное время. Еще до начала процесса, милорд, — заявил он, обращаясь к судье.

— Вы беретесь оспаривать этот факт, мистер Ньютон? — проскрипел судья Брэклз, устремив на Ньютона взгляд поверх своих очков.

— Беру назад свое предположение, милорд, — игривым тоном парировал Ньютон.

— Это был самый неуместный вопрос за весь процесс, — презрительно констатировал судья Брэклз.

— Итак, обнаружив, что серые брюки были вручены мисс Гарднер шестого ноября, вы прекратили все расследования в этом направлении. Я не ошибся? — поинтересовался Ньютон у Нормана.

— Вы не ошиблись.

Вслед за этим Харди кратко изложил основные положения, пытаясь намертво закрепить в мозгу жюри тот факт, что Гарднер мог надеть эти серые брщки не раньше, чем ночью шестого ноября.

— Остальное решать королевскому суду, — сказал он.

Судья Брэклз кивнул и взглянул на свои часы.

— А сейчас пора сделать перерыв для ленча, — объявил он.

Хотя эта новая улика и представляла некоторый интерес, в целом журналисты были разочарованы ходом утреннего заседания. Не было на нем ни обмена колкостями, ни завуалированных обвинений во лжи, одним словом, всего того, из чего получается хороший материал. Кое-кто из репортеров даже высказал предположение, что Ньютон отступился, пустив все на самотек, другие считали, что он еще* не раскрыл своего козырного туза.

— По-моему, этот процесс здорово смахивает на те, про которые пишут в своих пьесах Мэри Дугган и Агата Кристи, — рассуждал Майкл. — Того и гляди на сцену выйдет какая-нибудь потрясающая актриса, к примеру, та же Нита Элвин, что выступала на прошлой неделе в Королевском театре, и закричит со свидетельского места: «Этот мальчик невиновен! Он провел ту ночь со мной!» Верно?

— Неверно.

— Я так и думал. Но ведь вам известно, что случится, да? Ну хотя бы в общих чертах.

Фэрфилд лишь ухмыльнулся.

— Не вижу, с какой стороны можно копнуть под эти брюки. В пятницу днем их получили из прачечной, а в субботу вечером на них уже была эта пыль из поселка Плэтта. Просто невтерпеж знать, что предпримет защита.

Однако Майклу пришлось еще долго ждать. Пока не произнесет свою речь Гэвин Эдмондз, пока не выговорится Магнус Ньютон, на этот раз сделавший особый упор на то, что защита выставит свидетеля, который скажет, что вечером пятого ноября было слишком темно, чтобы разглядеть лица. Майкл думал, что Ньютон постарается обойти молчанием эти серые брюки, но он, наоборот, оставил их на закуску.

— Леди и джентльмены, одно из положений, на которое обвинение делает особый упор, касается брюк, принадлежащих Лесли Гарднеру, пары серых брюк, отданных в прачечную-химчистку «Быстро и чисто» и возвращенных заказчику днем шестого ноября. Честно говоря, во всей этой неразберихе догадок и предположений, из которых обвинение выстраивает против моего клиента дело, это положение выпячивается вперед как неопровержимый факт, якобы связующий воедино все остальное. Согласно услышанному в этих стенах эти брюки были обнаружены на следующий день после убийства подростка Джоунза и в их обшлагах были найдены следы песка и угольной пыли. Такая смесь якобы существует лишь в поселке Плэтта, так что сие якобы свидетельствует о том, что Гарднер побывал там в пятницу ночью. Как вы могли заметить, леди и джентльмены, я не стал тратить много времени на перекрестный допрос по этому вопросу. И это связано с тем, что сам Гарднер даст вам на него полный и исчерпывающий ответ. Он вскорости займет свидетельское место, и вы услышите от него, что эти серые брюки вовсе не поступали в химчистку-прачечную «Быстро и чисто», а значит, и не могли быть доставлены оттуда, что это была другая пара брюк того же цвета…

Репортеры лихорадочно застрочили в своих блокнотах. Выходит, секрет вот-вот раскроется? Но Ньютон сел на свое место, и их любопытство надолго осталось неудовлетворенным, ибо настал черед Гарни давать свои показания. А этот, по общему мнению, был пропащим, для него не осталось и проблеска надежды. Конечно же, он это знал, ибо вел себя надменно и вызывающе, как загнанное в угол большое животное.

— Он восхитителен, — прошептал Майкл, склонившись к Фэрфилду. — Правда, он восхитителен?

В ответ Фэрфилд произнес одними губами: «Взгляни на другого». Майкл повернул голову и увидел, что Лесли Гарднер так и подался вперед, завороженно глядя на своего друга. Для него, Лесли Гарднера, смысл был лишь в одном: в том вызове, который бросал всему миру Гарни. А этот Гарни, в чьих ответах сквозила наглая ложь, казался впечатлительному Майклу Бейкеру человеком, на которого не распространяются никакие права, даже право быть отданным под суд. Да, он оставляет за собой право вести себя как заблагорассудится: ворваться на мопеде в Фар Уэзер и походя убить человека, уничтожить любого, нарушившего созданный им свод законов. Нет, Гарни не признавался во всех этих проступках, весь смысл его выступления сводился к тому, что он прав, даже если бы и совершал их.

По общему мнению, впечатление, которое произвел Гарни на жюри, крепко поставило под сомнение шанс его друга Лесли Гарднера быть оправданным, хотя в уголовном кодексе и нет специальной статьи за дружбу с преступником.

Хью до полудня не мог поднять с похмелья головы. Наконец собрался с силами и, выпив несколько чашек чаю, отправился в редакцию. Весь день он брал интервью у самых различных людей, темой которых было сооружение огромного автопарка на месте пустоши в центре города. Он шел домой, согнувшись под встречным ветром, который насквозь пронизывал его тоненький плащ. Снеговые тучи, так до сих пор и не просыпавшиеся на землю, висели низко над городом, угрожая ненастьем. Хью продрог до самых костей и, когда в дверь позвонили, долго не мог решиться вылезти из-под теплого одеяла. Спустившись вниз по провонявшей капустой лестнице, он впустил Джилл.

— Тебя сегодня не было в суде, — сурово сказала она.

— Я был болен. Да нет, не болен. Просто я вчера набрался.

— Набрался? — с отвращением переспросила она. — С чего это?

— Похоже, меня доконало выступление в суде. А тут еще всякие разговоры в редакции. Спасибо тебе за записку.

— Понимаю. Мне жаль, что я…

— Что ты…

— Да нет, ничего. Ты дрожишь?

— Я замерз.

— Иди ляг. Я приготовлю что-нибудь горячее.

Хью надел пижаму и лег.

— Просто не пойму, что творится с папой: он так странно себя ведет, — говорила она с ним из кухни. — Знаешь, нам придется переехать.

— Что ты сказала?

— Нам придется переехать в другое место. Всем троим. Нам нельзя оставаться на Питер-стрит. — Она появилась па пороге с дымящейся чашкой. — Как только Лесли выпустят, мы переедем.

— Ясно.

У Джилл дрожали губы. В лице не было ни кровинки.

— Ты считаешь, он виновен? Да? Его осудят? О, Хью, как я несчастна!

Она осторожно поставила чашку на обшарпанный комод и рухнула к нему на кровать. Ее губы были горячи и податливы. На его ласки она отвечала не со страстью, а с отчаяньем человека, нуждавшегося в утешении. Между ними было сказано всего несколько слов. После она раза три всхлипнула, а он стал пить чай, который давно остыл.

Хью больше не дрожал.

На следующее утро настала очередь Лесли Гарднера занять свидетельское место. Он выглядел совсем юным, и Ньютону предстояло сыграть на юности Гарднера, но в то же время начисто отмести любую попытку представить все дело так, будто этот парень мог оказаться слепым орудием в чужих руках. В чем сам Гарднер, надо сказать, оказывал ему дурную помощь. Даже в его манере одеваться чувствовалось желание подражать Гарни. Он заговорил робко и тихо, но когда судья попросил его говорить громче, стал дерзить. В общем, Ньютон был к этому готов. Мальчишке следовало дать время угомониться, и поначалу его вопросы касались всяких пустяков.

— Так, значит, в тот день, в день Гая Фокса, вы накупили фейерверков и поехали в Фар Уэзер?

— Да.

— И что вы собирались там делать?

— Мы собирались проучить этого типа Корби. Попугать его фейерверками.

— Скажи-ка мне, только честно: вы не замышляли напасть на Корби?

— Конечно, нет.

— А у тебя был в кармане нож?

— Да, — нехотя сказал Гарднер. Он согласился признаться в этом лишь под значительным нажимом со стороны Ньютона во время их второго свидания в тюрьме. Ньютон был убежден, что признание подсудимым этого незначительного, но тем не менее неоспоримого факта лишь укрепит его позицию в других, более важных вопросах.

— Где ты его носил?

— В кармане брюк.

— И ты собирался им воспользоваться?

В зале воцарилась мертвая тишина. Гарднер сделал над собой почти видимое усилие казаться серьезным:

— Нет, сэр.

— Тогда зачем ты носил его при себе?

— Вместо бляхи. У нас у всех были ножи.

— У вас у всех были ножи. Ты в этом уверен?

— Нет. То есть я хочу сказать, что мы их друг другу не показывали. Просто носили забавы ради.

— Такие у вас были.

Ньютон достал тонкую финку, нажал кнопку, и лезвие, щелкнув, разогнулось. Гарднер кивнул. Ньютон раскрыл было рот, чтобы задать следующий вопрос, но тут вмешался судья:

— Минуточку, мистер Ньютон. Мне показалось, будто ты сказал, что ножи были у вас чем-то вроде бляхи и что вы никогда ими не пользовались. Правильно я понял?

— Правильно.

— Значит, ты утверждаешь, что никогда не пользовался лезвием своего ножа? Никогда в жизни?

— Ну, я не знаю… Может, строгал им деревяшку или что-нибудь еще делал, — пробормотал Гарднер.

— Сперва ты сказал, что никогда не пользовался своим ножом. В буквальном смысле слова это означает, что ты вообще не открывал его лезвия. Если же ты хотел сказать, что все-гаки пользовался им изредка, ты бы вспомнил точно, для чего. Ясно? — Гарднер кивнул, не сводя зачарованного взгляда с судьи. — А теперь я хочу спросить у тебя — только помни, что ты поклялся говорить только правду, — угрожал ли ты кому-нибудь своим ножом?

Гарднер замотал головой еще до того, как судья закончил свой вопрос.

— Нет, нет. Никогда.

— Может, ты видел, как это делал кто-то из твоих друзей?

— Нет. Никогда.

Судья, израсходовав свой небольшой запас энергии, повалился в кресло. Ньютон медленно встал, с трудом скрывая накипавший гнев. По выражениям лиц членов жюри было ясно, что они думают об ответах мальчишки. Ну не кретин ли? Но сейчас главное — его не напугать.

— А теперь я бы хотел, чтобы ты сам подробно рассказал жюри, что все-таки произошло, когда вы приехали в Фар Уэзер.

— Мы заглушили моторы, но перед этим осветили место фарами, чтобы знать наверняка, туда ли попали. Потом вышли на лужайку. Король, то есть Гарни, кажется, шел впереди, но было очень темно и ничего не видно. Кто-то крикнул: «Всыпь ему, Король!» Я увидел, что Корби стоит у костра, и кинул в него свои фейерверки.

— Кто сказал: «Всыпь ему, Король!»?

— Не знаю. Вокруг так галдели.

— А где стоял в это время ты?

— Где-то посередине. Понимаете, мы шли вразброд. Потом я услышал какие-то крики, чей-то вопль и как кто-то скомандовал: «Поехали». Мы бросились к своим мопедам и уехали.

Такова была версия Гарднера. Согласно ей он не толкал никакой Морин Дайер, не боролся с Беннетом, не кричал: «Всыпь ему, Король!» Он не отрицал того, что сказали остальные подростки по поводу замечания Короля («Мы пришили этого ублюдка»), но утверждал, что под этим «мы» Король вовсе не подразумевал его. По мере того как словесная паутина Ньютона становилась все тоньше и изысканней, Гарднер делался спокойней и его речь звучала связно и плавно. Постепенно складывалось впечатление, что он, Лесли Гарднер, имеет такое же отношение к смерти Корби, как и другие приспешники Гарни. А какие, собственно говоря, выдвигались против него обвинения, кроме весьма расплывчатых показаний нескольких свидетелей, якобы разглядевших его в отблесках костра? Итак, благополучно миновав это скользкое место, Ньютон перешел к событиям следующего дня.

— Что произошло после того, как вы кончили работу?

— Нас забрала прямо с фабрики полиция и отвезла в участок.

— Вам сообщили причину?

— Уже в участке. Но мы и так догадались.

— Вы догадались, что это связано с нападением на Корби?

— Да.

— И долго вас продержали в участке?

— Нас отпустили домой после полуночи.

— Так, так. После полуночи. Выходит, вы пробыли в участке шесть часов. Вас хоть покормили?

— Мне дали чашку чаю с сандвичем. Но только после того, как я дал показания.

Юстас Харди медленно встал со своего кресла. Его физиономия скривилась в брезгливую гримасу, будто он учуял дурной запах.

— Милорд, я не вижу необходимости задавать подсудимому вопросы подобного рода, если только мой ученый друг не хочет сделать утверждение, что свидетеля заставили дать показания силой.

— Если вы разрешите продолжить мне, милорд, то в самом ближайшем времени поймете уместность такого вопроса.

Судья пристально посмотрел на Харди, потом перевел взгляд на Ньютона.

— Прошу вас продолжать, мистер Ньютон, — милостиво позволил он.

— И у тебя нет никаких жалоб по поводу того, как с вами обращались в полиции? — зычным голосом спросил Ньютон.

Наступила мучительно долгая пауза.

— У меня нет никаких жалоб, — едва слышно ответил Гарднер.

— Сколько человек тебя допрашивало?

— Иногда один, самое большее два. Они менялись.

— Понятно. И как ты себя чувствовал после допроса?

— Я был совершенно вымотан и хотел одного — спать.

— Тебе хотелось одного — спать, — медленно повторил Ньютон. — Вполне тебя понимаю. Ты поел перед тем, как лечь?

— Я буквально свалился в постель. Мне было не до еды.

— Ты носил записку Джоунзу?

— Нет, конечно.

— Ты принимал участие в ночной расправе над ним в поселке Плэтта?

— Нет. Я спал в своей кровати.

— Хорошо, хорошо. — Внезапно Ньютон оживился. — Прошу вас обратить внимание на экспонат номер 31. — Экспонатом под номером 31 оказалась пара серых брюк, на обшлагах которых была обнаружена та самая злосчастная смесь песка с угольной пылью, на которую возлагало столько надежд обвинение. Гарднер взглянул на брюки и кивнул. — Как ты слышал, здесь было высказано предположение, будто ты надевал их в пятницу ночью. Это верно?

— Но я в ту ночь никуда не выходил.

— Очень хорошо. Далее: здесь было выдвинуто предположение, что эти брюки были доставлены из прачечной «Быстро и чисто» в пятницу днем. Это верно?

— Нет, это неверно.

— Ты в этом уверен?

— Но ведь я сам носил эти брюки в чистку и сам их оттуда брал.

— Как название химчистки, в которую ты сдавал брюки?

— «Кобург». На Хай-стрит.

— И какого числа ты их оттуда забрал?

— Я забрал их оттуда в среду, четырнадцатого октября, — спокойно ответил бледный подросток, по-видимому, не подозревая о том, какую реакцию в суде вызовет его ответ.

— Что это вдруг ты запомнил точную дату? — с наигранной издевкой поинтересовался Ньютон.

— Просто у меня сохранилась квитанция.

Ньютон порылся в лежавших перед ним бумагах и вытащил небольшой листок.

— Вот эта квитанция, милорд. Я попрошу прикрепить к ней ярлык и тоже считать ее экспонатом.

Судья Брэклз удостоил бумажку беглым взглядом.

— Очень хорошо.

У стола, где лежали все экспонаты, засуетился клерк. Потом судебный пристав изрек:

— Это экспонат номер 39.

— Благодарю вас. Может, жюри захочет на него взглянуть?

Члены жюри молча передавали друг другу этот небольшой клочок бумаги. Когда она попала к Юстасу Харди, тот удостоил. ее равнодушным взглядом и снова впился глазами в Ньютона.

— Откуда у тебя такая уверенность в том, что ты носил в чистку «Кобург» именно эти брюки, а не другие?

— Но ведь это же габардиновые брюки, да?

— А, да, да. Так сказано и в квитанции, верно? «Одна пара габардиновых брюк. Чистка и глажение», — громко прочитал Ньютон, держа квитанцию на вытянутой руке. — Есть какая-то особая причина, почему вдруг ты запомнил эту пару габардиновых брюк?

— Да. У «Кобурга» чистят габардиновые брюки особым способом, чем-то пропитывают, что ли. Мне так сказали там, когда я принес их в первый раз. До этого я отдавал их в «Быстро и чисто», но там их плохо почистили.

Гарднер говорил тоном придирчивого щеголя. И держался он теперь как-то уж слишком свободно.

— Ты забрал эти брюки из чистки четырнадцатого октября. Между этим числом и пятым ноября ты был хотя бы раз в поселке Плэтта?

— Конечно, был. Мы проводим там свои собрания.

— И надевал туда эти брюки?

— Да. Три или четыре раза.

— И ты входил через задний вход?

— Да. Всегда только оттуда. И несколько раз спотыкался о старую песочницу.

Пора было подвести финальную черту. Ньютон заявил, что у Лесли Гарднера всего одна пара габардиновых брюк, а затем достал и показал как экспонат пару серых шерстяных брюк, вычищенных, отутюженных и явно после этого не ношенных, и высказал предположение, что именно эти брюки побывали в прачечной «Быстро и чисто». Вслед за этим на свидетельское место вызвали приемщицу из «Кобурга», которая припомнила разговор с Гарднером по поводу специальной обработки габардиновых брюк. Но это уже прозвучало как издевка над побежденным врагом.

Климат в суде резко переменился. Это почувствовали даже люди, мало сведущие в делах подобного рода. Еще бы, Ньютон так и светился от радости, а бледные щеки Лесли Гарднера, казалось, вот-вот нальются цветущим румянцем. Для Хью Беннета такой поворот дела не был неожиданным. Они с Фэрфилдом внимательно следили за ходом событий с того самого момента, как поняли, какое значение имеет эта вторая пара серых брюк, упомянутая Джилл. Об этой улике они сразу же поставили в известность Джорджа Эрла, помощника барристера, и теперь лишь ждали, когда Магнус Ньютон захлопнет ловушку. Хью, сидевший двумя рядами сзади Джилл и чуть сбоку от нее, видел, что девушка вся превратилась в слух. Рядом с Джилл сидел ее отец, неподвижный, погруженный в сонное оцепенение. Его склоненная набок голова нет-нет да подергивалась, губы беззвучно шевелились. Казалось, он сейчас возьмет и рассмеется.

Сидевший на репортерской скамье Майкл Бейкер смотрел на Ньютона точно завороженный.

— Так вот в чем дело, — прошептал он, наклонясь к Фэрфилду. — Брюк-то оказалось две пары.

— Брюк оказалось две пары, — эхом откликнулся Фэрфилд.

— А они даже не потрудились проверить.

— Они были слишком уверены в своей непогрешимости. К тому же им не хотелось тревожить своими расспросами Гарднеров.

— Честное слово, покатится с плеч чья-то голова, — с благоговейным страхом прошептал Майкл.

Лишь только стали ощутимы масштабы катастрофы, постигшей обвинение, в их рядах началась сумятица, незаметная нетренированному глазу. Там искали какие-то несуществующие бумажки, в недоумении склоняли друг к другу увенчанные париками головы, шепча какие-то растерянные оправдания. Все это говорило о том, что обвинение не проявило должного любопытства или же просто посчитало недостойным для себя делом проверить все детали, касающиеся пары серых брюк. Вообще-то это было делом полиции, и уж кто-кто, а Твикер это знал. Суперинтендант сидел точно изваяние и, скрестив на груди руки, молча глядел в пространство перед собой. Он обернулся всего один раз, но при этом измерил Нормана таким взглядом, от которого тому и вовсе сделалось не по себе. К чувству собственной вины примешивалась еще и жалость к человеку, чья гордыня была повергнута в прах. Норману хотелось крикнуть, что это несправедливо, вопиюще несправедливо позволять защите сыграть с ними такой ловкий трюк. Но спроси у него, в чем конкретно заключалась эта несправедливость, он бы всего-навсего ответил, что защита не имеет никакого права преподносить сюрприз подобного рода перед заключительным словом обвинителя. Что касается собственной вины, то тут Норман не испытывал особого раскаяния. Он знал, что полиции все равно никогда не добиться от родственников обвиняемого того, чего способна добиться от них защита. Просто в данном случае им не повезло. Но не исключено и то, что их могли обвести вокруг пальца.

Самым равнодушным среди всеобщего возбуждения казался Юстас Харди. Он обладал способностью не падать духом ни при каких поворотах фортуны. Еще бы, построить всю обвинительную речь вокруг одного сильного довода и вдруг внезапно обнаружить, что все опоры, на которых она зиждется, напрочь расшатаны, — такое могло деморализовать кого угодно, но только не Юстаса Харди. Со свойственной ему беспристрастностью он оценил, что время для бомбы выбрано самое что ни на есть подходящее, и отметил чутье Ньютона, воздержавшегося загонять в угол своими вопросами Твикера и Нормана, — в таком случае его сюрприз мог бы оказаться преждевременным. Королевский прокурор успокоил себя тем, что отныне поставил этот вопрос с брюками в ряд несущественных, и все свое внимание сосредоточил на отыскивании слабых мест в броне, которой Ньютон окружил хрупкую фигуру подсудимого. Когда Харди встал, чтобы задать свой вопрос теперь уже слишком уверенному в себе Лесли Гарднеру, в его манерах сквозило все то же самоуверенное презрение ко всем окружающим, а в серебряном голоске даже появились изящные обертоны горного хрусталя. Первый же его вопрос, заданный с томной непринужденностью, заставил Лесли Гарднера вздрогнуть от неожиданности, как будто он наткнулся в темноте знакомой комнаты на предмет, стоящий не на своем месте.

— Тебе нравится Гарни?

Гарднер посмотрел на темноволосого парня, стоявшего за перегородкой, но лицо его друга оставалось бесстрастным.

— Да, — ответил он и откашлялся. — Он мне нравится.

— По-моему, он тебе нравится больше всех остальных ребят в вашей группе или, как вы ее называете, «ватаге», да?

— Да, наверное.

— Что значит это твое «наверное»? Ты ведь точно знаешь, так это или нет. Значит, он тебе нравится больше всех остальных?

— Ну и что, если даже так?

— А я разве сказал, что это предосудительно? Но он тебе очень нравится, верно?

— Да, — отрывисто бросил Гарднер.

Хью Беннет, найдя глазами Джорджа Гарднера, прочитал на его лице страстное, нетерпеливое желание не пропустить ответ сына. Как будто от этого ответа зависело решение проблемы, над которой он бился полжизни.

— Твоя мать умерла, да? — продолжал выводить свои рулады серебряный голосок Харди. — Кто на тебя имеет большее влияние: Гарни или твой отец?

— Я плевать хотел на то, что говорит мне отец.

— В самом деле? Значит, ты идешь своей дорогой, да?

— Да, я иду своей дорогой, — с вызовом сказал Гарднер, но было в этом вызове что-то жалкое, ибо на лице подростка было написано, что ему самой судьбой предначертано брать напрокат чужие мысли и желания, что его мечты искусственны — жалкое эхо подслушанного в кино и с экрана телевизора.

— Твой отец пытался на тебя влиять?

— Он только и знает, что читает мне проповеди, — громко сказал Гарднер. — И вечно ко мне придирается.

— Ты с ним пререкаешься?

— Да он слушает только себя.

Джилл положила руку на локоть сидящего рядом с ней отца, который не отрывал глаз от сына.

— Значит, ты обижаешься на своего отца. А Гарни-Король ближе тебе по духу. Он что, твой лучший друг?

— Да.

— Ты им восхищаешься?

— Да, — дерзко бросил Гарднер.

Магнус Ньютон проковырял концом своей шариковой ручки дырку в лежавшей перед ним бумажке.

— Он предпочитает тебя всем остальным?

— Да. Мы с ним большие друзья.

И Лесли Гарднер глупо ухмыльнулся.

— А если бы Гарни попросил тебя в ту ночь пойти с ним в поселок Плэтта, ты бы пошел?

Ответ сорвался с губ прежде, чем мальчик успел подумать:

— Он меня об этом не просил.

— Но ведь он знает, что на тебя можно положиться, что ты обязательно исполнишь то, о чем он попросит, потому что ты им восхищаешься.

— Но он никогда меня об этом не просил.

— А когда ты пришел туда, ты понял, что Гарни хочет убить Роуки Джоунза?

— Нет, это неправда.

— Представим себе, что ты идешь вместе с Гарни в этот заброшенный коттедж. А когда ты видишь, что он намеревается убить Джоунза, ты ему помогаешь. Так это было?

— Ничего подобного не было. — Лесли Гарднер обвел умоляющим взглядом зал. Он взывал к судье, к своему адвокату, к темной фигуре Гарни, но только не к своему отцу.

— На твоей куртке обнаружена кровь. Откуда она?

— Не знаю. Я ведь уже сказал, что не знаю.

— Неужели?

— Наверно, я порезался.

— А ты не помнишь, при каких обстоятельствах это случилось?

— Нет.

— Может, ты объяснишь мне, каким образом тебе удалось, порезавшись, посадить пятна чуть ли не на плечи куртки?

Ньютон вскочил со своего места, но его опередил судья:

— Мистер Харди, свидетель уже сказал вам, что он не знает, откуда на его куртке пятна крови. Полагаю, вам следует удовлетвориться его ответом.

— Как будет угодно вашей чести, — надменно ответил Харди.

Гарднер шел к скамье подсудимых с низко опущенной головой. Очутившись рядом с Гарни, робко взглянул на своего товарища. Тот одобрил его поведение коротким кивком.

С появлением на свидетельском месте грибовода Моргана наступил тот спад, которым отмечены почти все процессы. Утверждение Моргана, что Пикетт никак не мог разобрать в такой темноте лица, было подвергнуто легкому сомнению со стороны Харди, заметившего с иронией, что ведь Морган смог узнать Пикетта, к тому же костер обычно отбрасывает много света. Но Моргана уже никто не слушал. Вопрос о том, можно ли было разглядеть Гарднера в ночь Гая Фокса, теперь казался второстепенным. Всех волновало одно и то же, а именно: что произвело большее впечатление на жюри — досадная промашка обвинения с брюками или же урон, нанесенный Гарднеру перекрестным допросом Харди.

— А что думаешь по этому поводу ты? — спросил Хью у Фэрфилда, восседавшего за стойкой в «Козле». — Каковы шансы на победу?

— У Гарни никаких. У Лесли примерно пятьдесят на пятьдесят.

— Не лучше?

— Нет. Он показал себя с дурной стороны.

— Но ведь все обвинение было построено именно на этих брюках.

— Харди вовремя переключился. Он был великолепен. А Лесли перетрусил. — У Фэрфилда был подавленный вид. — Мне все это уже надоело до чертиков. Поговорим о чем-нибудь другом. И выпьем. За «Бэннер».

Они выпили. Потом Хью отправился в Райскую Долину. Дверь ему открыла Джилл. Ее лицо казалось застывшей маской.

— А, это ты. Входи.

— В чем дело?

— Да папа. По-моему, он рехнулся. Сегодня вдруг заявляет мне, что мы уезжаем в Австралию. Вдвоем. А Лесли вроде бы не его сын. Прошу тебя, поднимись к нему.

— Где он?

— В спальне. Он там ужинает.

В результате переделок, связанных с пристройкой ванной комнаты, на втором этаже получилось три конурки. В одной из них Хью и нашел Джорджа Гарднера. Тот сидел на кровати и ел рис с карри, жадно засовывая в рот ложку за ложкой. На нем была пижама, через расстегнутый ворот которой виднелась волосатая грудь. Он поднял ложку в знак приветствия. Выглядел он абсолютно нормально.

Все степы в комнате были увешаны фотографиями. С большого портрета в рамке глядела красивая девушка, чем-то похожая на Джилл, но с более мягкими чертами.

— Моя жена, — буркнул Гарднер с набитым ртом.

— Джилл похожа на нее. — Гарднер промолчал. — Я слышал, вы собрались в Австралию.

— И как можно скорей. Завтра поеду в Лондон разузнать насчет отъезда.

— А как быть с Лесли? Ведь пока неизвестно, чем все кончится.

— Плевать мне, как оно кончится. Как суд решит, так и будет. — Он засунул в рот полную ложку риса. — Да, жизнь тебе- такое преподносит…

— Вы про что?

— Да про все. Мой отец с детства приучил меня к общественной деятельности. И Лесли я воспитывал в том же духе. Когда он был ребенком, таскал его на плечах по собраниям. Сам я с двенадцати лет участвую в митингах протеста.

— Да, да.

— Но почему он стал таким? А вот почему, скажу я вам. Потому что он не мой ребенок. — И он указал в сторону маленького комодика.

Сперва до Хью не дошел смысл его жеста. Потом он увидел на комодике фотографию школьника в кепке, задорно и весело смеющегося.

— Это Лесли?

— Он не мой ребенок. Я ведь сказал вам, что воспитывал его так же, как меня самого воспитывали. Мой ребенок не позволил бы какому-то хулигану командовать над собой. Нет, он не мой ребенок.

И Гарднер пустился рассказывать про свою жену, сообщая повергнутому в смущение Хью подробности из ее интимной жизни, перечисляя мужчин, с которыми она проводила время, хвалился, как ловко их застукивал. И при этом с невыносимым удовольствием смаковал самые грязные подробности. Хью несколько раз пытался ему возразить, но он лишь изрыгал потоки брани. На тарелке еще оставалось немного риса, и, когда Гарднер сделал паузу и набросился на еду, Хью поспешил выскочить вон.

— Что о в тебе говорил? — спросила внизу Джилл. — Про мать?

— Да, немного, — смущенно пробормотал Хью.

— Это все неправда, понимаешь? Он врет. Они были очень счастливы, преданы друг другу душой и телом. Мама больше ни на кого не глядела. — Она прижалась кг нему, беззвучно рыдая. — О, Хью, как мне быть?

Они до полуночи пили на кухне чай, беседуя ни о чем и обо всем, как это обычно бывает у влюбленных, упиваясь одними взглядами и случайными пожатиями рук.

Наверху было тихо.

Письмо пришло на следующее утро. На плотной бумаге с грифом «Бэннер», отпечатанное крупным шрифтом и подписанное Эдгаром Кроли, редактором. Краткое, как и большинство писем за подписью начальства.

«ДОРОГОЙ МИСТЕР БЕННЕТ!

Я С БОЛЬШИМ ИНТЕРЕСОМ ОЗНАКОМИЛСЯ С ВАШИМИ МАТЕРИАЛАМИ, КАСАЮЩИМИСЯ УБИЙСТВА В ДЕНЬ ГАЯ ФОКСА, А ТАКЖЕ МНОГО СЛЫШАЛ ПРО ВАС ОТ ФРЭНКА ФЭРФИЛДА. СВЯЖИТЕСЬ СО МНОЙ, КОГДА БУДЕТЕ В ЛОНДОНЕ, И МЫ ОБСУДИМ С ВАМИ ЗА ЛЕНЧЕМ КОЕ-КАКИЕ ДЕЛА».

Майкл точно завороженный глядел на листок бумаги. У него подгорел тост.

— Ну, мальчик, ты, кажись, поймал свою золотую рыбку. Ну и ну. Вот уж никогда не думал.

— Я пока ничего не поймал.

— Поймаешь. Иначе бы он не приглашал тебя на ленч.

— Еще не знаю, приму ли его приглашение.

— Ну, это ты брось. Такое везение случается раз в жизни и того реже. В ту ночь в Фар Уэзер ты попал прямо в компостную яму, а уж обо всем остальном позаботится матушка-природа, как говорит Фермер Гайлз.

— Ты пока помалкивай.

— Буду нем как могила. Слушай, а почему бы тебе сию же минуту не черкнуть ему ответ с приветом?

— Я еще подумаю. Майкл, а тебе не кажется, что это, так сказать, гонорар за мои показания?

— Не будь кретином.

— Спасибо тебе за все, Майкл, — сказал Хью, на мгновение задержав взгляд на красивом и безвольном лице друга, улыбка которого светилась доброжелательностью.

— Нашел кому говорить. Да я задыхаюсь от ревности, и стоит тебе скрыться с горизонта, как я начну распускать о твоей особе самые ужасные сплетни. Но не пойму, чего ты мудришь. Пошли ему телеграмму.

То, что произошло засим в редакции, лишь проиллюстрировало слова Майкла. В ехидной ухмылке приветствовавшего его Лейна сквозило неподдельное изумление. С этой ухмылкой он и отправил Хью взять интервью у человека, сорвавшегося вместе с лифтом с четвертого этажа, потом в местный аэроклуб, где запускали планер. Когда Хью ехал в пригород Нэтли к селекционеру, обладателю самой богатой в Англии коллекции морозостойких кактусов, ему вдруг безумно захотелось последовать совету Майкла и послать в «Бэннер» телеграмму.

— Разнообразие — вот что придает нашей жизни острый привкус, — изрек Лейн, ощерив свои желтые зубы. — Ты еще помянешь меня добрым словом, мой мальчик. Скажешь, был он упрямый и такой-сякой, но писать меня все-таки выучил.

— Так уж и помяну, — вяло огрызнулся Хью, беря со стола листок с адресом кактусовода.

— Мне ужасно жаль, мой мальчик, что ты не поспеешь на заключительную часть процесса, — глумился Лейн, перекатывая во рту сигару. — Уж кто-кто, а Магнус Ньютон сумеет блеснуть в своем заключительном слове. В общем, весьма прискорбно, юный Хью, но ничего не поделаешь.

Клэр подняла глаза от журнала мод и как-то странно хихикнула.

Лейн окинул ее оценивающим взглядом.

— У вас новая прическа.

— Вам нравится? Дело рук Мориса с Пикард-стрит. Он настоящий мастер своего дела.

— Очень рад за вас, — сказал Лейн, пародируя ее псевдо-лондонский акцент. — Дело в том, что сегодня в три тридцать по местному времени Морис делает прическу одной из наших типичных домохозяек, миссис Джексон. Слыхали про такую? Кстати, ей сорок восемь лет. Морис проводит специальный показательный сеанс новой стрижки «криспа». Так, кажется, ее обозвали? Попрошу вас прогуляться в те края и взять интервью у миссис Джексон. У Мориса тоже можете взять, если, конечно, тому есть что сказать.

— О господи!

Клэр схватила блокнот, хлопнула крышкой своего стола и выскочила вон.

Итак, Хью Беннету так и не довелось услышать это, как его окрестили впоследствии, «самое блистательное выступление Магнуса Ньютона». Кактусовод оказался на редкость экспансивным человеком. Он пустился в долгие и нудные рассказы о семенах, о своих любимых сортах, а под конец, когда в блокноте Хью скопилось материала на целую статью и он решил, что наконец-то его страдания кончились, кактусовод повел его на крышу полюбоваться мясистыми уродцами. В город Хью попал в четыре, а когда в десять минут пятого подъезжал к зданию суда, увидел у входа возбужденную толпу людей. Он спрыгнул с подножки трамвая и пустился бегом.

Дорогу ему преградила женщина с хозяйственной сумкой, которая вдруг оказалась на тротуаре и из которой во все стороны раскатилась картошка. «Виноват, виноват», — бормотал Хью, собирая картофелины, а совсем рядом гудела толпа, манила его к себе, обещая ответить на те вопросы, на которые нет и не может быть ответа. Наконец все картофелины, яблоки и бисквиты были на своем месте в сумке, и Хью нырнул в гущу толпы, бросая направо и налево: «Ну, что там?». В ответ слышалось что-то бессвязное. Он стиснул плечо какой-то толстухи, похожей на склеенные вместе воздушные шары. Женщина выпростала руку и с криком «Убери лапы!» больно хлестнула его по щеке своей увесистой мясистой ладошкой.

Он пробормотал извинения. Она прошла мимо, задев его своим могучим боком. «Что произошло?» — допытывался он у коротышки с озабоченным лицом и усами, похожими на зубную щетку.

— А я почем знаю?

— Вы разве не были в суде?

— Не, не был. Я занят был…

Хью так и не узнал, чем был занят коротышка. Легкое колыхание в толпе изменило ее рисунок, как меняется узор при повороте калейдоскопа. Теперь перед его носом маячила длинная физиономия фермера-грибовода Моргана в синем байковом пальто, застегнутом на все пуговицы. Еще одно колыхание, и они оказались прижатыми друг к другу.

— Морган! — окликнул Хью.

— Приветствую вас. Давайте выберемся отсюда и пропустим по стаканчику.

— Что произошло?

— …пропустим по стаканчику.

Они медленно плыли сквозь людское море.

— Я не был в суде, — прокричал Хью. — Чем там все кончилось?

— Гарднера оправдали, Гарни признали виновным, — прокричал ему в ответ Морган. — Уж больно мудрый этот Харди, как бы ему это боком не вышло. Значит, встречаемся в «Пиковом тузе» на Кло-стрит.

Хью отчаянно работал локтями и наконец очутился на свободе. Точно вынырнувший из глубин пловец, он смотрел на сомкнувшиеся за ним волны людского моря, лишь сейчас обратив внимание на то, что толпа не столь уж и многочисленна. Человек сто, не больше. Теперь до него долетали обрывки фраз: «…Гарднеру повезло… Неосновательные обвинения парню предъявили… под суд отдали по ошибке…» Неужели все это говорили и тогда, когда он был частью толпы?

На Хай-стрит Хью поймал такси и велел шоферу ехать в Райскую Долину. По пути попытался разобраться в своих ощущениях и был удивлен, обнаружив, что вместо радости впал в какое-то оцепенение. Все было кончено, дело выиграно, и на душе было пусто. Пока длился судебный процесс, все шло своим чередом, но вот он закончился, и в его жизни назрели перемены…

Такси затормозило у дома Гарднеров.

— Ого, да тут целая компания! — присвистнул водитель.

Хью вышел из машины и огляделся. Возле дома стояло с полдюжины автомобилей, у ворот сновали люди с фотоаппаратами. Распахнулась дверь дома, и на пороге появилась белокурая Сэлли Бэнстед, элегантная, модно причесанная.

— Вам, мальчики, придется оставить эту затею, — звонким голосом сказала она. — Лесли слишком утомлен, чтобы беседовать.

— Пусть он сам это скажет, — крикнул кто-то. Другой голос поддержал:

— Тащи его сюда, Сэлли.

— Ладно, — неохотно согласилась та. — Сейчас он к вам выйдет. Только ограничимся одними снимками. Парень на самом деле вымотан.

В дверном проеме появился Лесли Гарднер. Из-за его плеча выглядывали Сэлли и Фрэнк Фэрфилд. На парня устремилось штук пять объективов. Со всех сторон посыпались вопросы:

— Каково оно на свободе?

— Тебе было страшно, Лесли?

— Какие у тебя планы на будущее?

— Что ты думаешь о своем адвокате, мистере Ньютоне?

— Кто раскопал вторую пару брюк?

Лесли шатался как былинка на ветру. Сэлли положила ему на плечо руку, что-то прошептала на ухо и вышла вперед.

— Он не в состоянии ответить на ваши вопросы, мальчики, — сказала она. — Сами видите, как он устал. Хватит вам и снимков.

— Так что будьте паиньками и катитесь ко всем чертям, — съязвил кто-то. Раздался взрыв смеха. Хью протолкался к калитке.

— Фрэнк! — окликнул он Фэрфилда. Тот обернулся, махнул ему рукой и придержал дверь.

Хью очутился в узком и темном коридоре бок о бок с Фэрфилдом. Сэлли окинула его подозрительным взглядом и скривила гримасу.

— Кто ты такой? — грозным шепотом вопрошала она. — Ах, да, тот самый, из местной газеты. Ему можно доверять? — спросила она у Фрэнка.

— Разумеется.

— Откуда мне знать о ваших отношениях? И какого черта ты привез эту семейку сюда? Их надо было свезти в какой-нибудь отельчик.

— Сэлли, голубушка, да разве после всего этого они бы поехали в отель? — терпеливо и тоже шепотом увещевал ее Фэрфилд.

— Но ведь мы оплатили защитника. В чем же дело?

— Наберись терпения, и все образуется.

— И что на них наехало? Можно подумать, они мечтали об обвинительном приговоре.

— В таком случае все было бы куда проще.

— Что-то ты мудришь. — Сэлли вся кипела от негодования. — Ну, ладно, пошли попробуем еще разок.

Джилл сидела рядом с отцом на красном плюшевом диванчике в маленькой гостиной. Ее руки беспомощно лежали на коленях, щеки были белее мела. Взгляд Джорджа Гарднера был прикован к противоположной стене, на которой висел автопортрет Ван-Гога. Он даже не повернул головы, когда они вошли в комнату. Лесли походил на изваяние — живыми были лишь пальцы, без устали барабанившие по подлокотнику кресла. Четвертым в комнате был фотограф в спортивной куртке. Он положил фотоаппарат и вспышку на стол и теперь со скучающим видом стоял у стенки. Мрачное безмолвие этой живой картины нарушило решительное вторжение Сэлли Бэнстед.

— Ну, наконец избавились от них. Ты был просто изумителен, Лесли. А теперь за дело. Может, щелкнем для начала семейное фото?

— Я ведь сказал вам, мы не будем сниматься, — нарушил свое молчание Джордж Гарднер.

— Хватит тянуть резину. Вы. заключили с «Бэннер» сделку. Извольте выполнять ее условия.

Пальцы Лесли перестали барабанить по подлокотникам.

— Я не заключал никакой сделки.

— Ты знал, что тебя будет защищать Магнус Ньютон. Тебе все растолковали самым подробным образом.

— Я не заключал никаких сделок. И ничего не подписывал.

Сэлли достала маленький, украшенный драгоценными камнями портсигар и щелкнула такой же зажигалкой.

— Чего ты добиваешься? Еще денег?

— Нам не нужны ваши чертовы деньги, — сказал Джордж Гарднер. Его беззубый рот произнес не «чертовы», а «шортовы».

Сэлли сделала две глубокие затяжки и загасила сигарету.

— Фрэнк, ну-ка прояви инициативу.

Фэрфилд заговорил вполголоса, точно повторяя давно затверженный урок:

— Давайте-ка двинем всей компанией в бар. Там оно куда веселей. Отпразднуем нашу победу.

— Мне не до праздника, — изрек Джордж Гарднер.

Фэрфилд будто его не слышал.

— Только давайте сразу же поставим все точки над «и». Вижу, вы не любите «Бэннер» и не хотите иметь с ней дело. Пусть так. Но поймите же вы в конце концов, что без нашего юного друга Хью и без меня, выкопавших эту историю с брюками, о которых Лесли ни за что бы не вспомнил, парня бы как пить дать засудили. Да и Ньютон сыграл не последнюю роль. У вас договор с «Бэннер»…

— Пусть газета возбуждает против нас иск, — прошамкал Гарднер-старший.

— Вы считаете, что это исключено. Возможно, вы правы. Но ведь дело не только в договоре. Любите ли вы «Бэннер» или нет, ваша семья в большом долгу перед этой газетой. Может, вам и удастся уклониться от его уплаты, только я знаю, каким прозвищем наделил бы мистер Гарднер члена профсоюза, пытающегося увильнуть от исполнения своего долга.

— Он прав, — сказала Джилл. — И вы оба это понимаете. Чтак, что вам от нас нужно? — обратилась она с Фэрфилду.

— Прежде всего фото. Несколько снимков Лесли и штуки две семейных. Другие газеты уже успели их сделать. Вам, надеюсь, не хочется, чтобы именно «Бэннер» оказалась в худшем положении. Потом мы с Лесли уединимся на одну ночку в каком-нибудь спокойном отельчике, пообедаем и набросаем вчерне наш рассказ.

— Но зачем пороть такую горячку? — спросила Джилл. — Дайте ему хоть денек отдышаться.

— Это нужно сделать именно сегодня, — сказал Фэрфилд. — Мы и так уже затянули. Больше откладывать некуда.

— Мы и в самом деле в долгу перед ними, — устало сказала Джилл.

Воцарилось молчание. Сэлли Бэнстед едва заметно кивнула фотографу. Они вместе шагнули на середину комнаты, точно актеры, ожидавшие за кулисами своего выхода.

Лесли Гарднер встрепенулся.

— А как быть с Королем? — спросил он почему-то не у Сэлли, а у Фэрфилда.

— С Королем?

— Да, в этой вашей статье. Что о нем сказать?

Казалось, впервые за весь вечер Фэрфилд был поставлен в тупик, хотя и не замедлил с ответом:

— Мы еще успеем это обговорить. Конечно, тебе придется сказать и про Короля.

— Его признали виновным. Его что, повесят?

— Не исключено. Ему уже девятнадцать.

— А меня бы не повесили?

— Тебя бы нет. Тебе только семнадцать.

— Ладно, поехали, — сказала Сэлли, обращаясь к фотографу.

Вспышка заставила всех вздрогнуть.

— Пускай тогда повесят и меня! — выкрикнул Лесли, вскакивая с кресла. — Я не хочу, чтобы меня оправдывали! Я тоже виновен!

Джилл вскочила с дивана. Хью никогда не забыть выражения их лиц: изумления на красивом лице Сэлли Бэнстед, восхищения, смешанного с недоверием, во взгляде фотографа, устремленном на Лесли, испуга Фэрфилда и этой воздетой к потолку руки Джилл. Один Джордж Гарднер остался непроницаем. Его голос прозвучал глухо, надсадно:

— Ты о чем?

— Я тоже виновен. И все вы это знаете. Разве нет?

— Нет, Мы ничего не знаем, — громко и решительно сказал Фэрфилд. — Ты, Лесли, ошибаешься.

Юноша не обратил на него ни малейшего внимания. Он обращался только к отцу:

— Я тоже виновен. Меня Король попросил. Ты ведь знаешь, я для Короля что угодно сделаю. Ты всегда об этом знал. Разве нет?

— А брюки? Как быть с брюками? — недоумевала Джилл.

— Я же был в своем старом коричневом костюме, в каком хожу на работу. — Он обвел взглядом всех собравшихся. — Теперь неважно уже, что я скажу, да? Меня оправдали, и никакой черт не засунет меня назад, в кутузку.

— Всему крышка, — как-то удивленно процедила Сэлли.

Лесли смотрел на отца. Его губы дрожали, в глазах были слезы.

— Ты ведь знал об этом, папа. Разве нет? — тихо сказал он.

Джордж Гарднер медленно встал с дивана. Сын с мольбой смотрел на него. Плевок пришелся прямо на щеку. Лесли заплакал.

— Папа, папа, — твердил он сквозь слезы.

— Убийца, — сказал Гарднер. — Ты не мой сын.

Когда он шел мимо Лесли, тот схватил его за край куртки. Гарднер обернулся и наотмашь ударил его по лицу. Удар был несильный, но кольцо в кровь разбило губу мальчика. Гарднер громко хлопнул входной дверью.

— Фрэнк, — тихонько окликнула Фэрфилда Сэлли. Хью еще никогда не видел ее такой просветленной. Фэрфилд кивнул, и все трое медленно вышли из комнаты.

— Вот и наступила развязка, — сказала Джилл. Она смотрела на Лесли, который, скорчившись, рыдал на полу.

— Могу я чем-нибудь помочь?

— Уходи, Хью. Я хочу, чтобы он остался один.

Она положила ладонь на голову мальчика. Он не шевельнулся.

Хью долго бродил по улицам Райской Долины. Ему казалось, что минула целая вечность с тех пор, как он покинул дом Гарднеров, на самом же деле с того момента и до его появления в «Козле» прошло чуть больше часа. У стойки восседал Фэрфилд, рядом с ним Сэлли Бэнстед. Фэрфилд поднял руку в знак приветствия.

— Ты пришел в самый разгар конференции на высшем уровне, — сказал он. — Мы с Сэлли пытаемся найти выход. В Сэлли вдруг обнаружилось сердце, а я изо всех сил шевелю проспиртованной массой, которая заменяет мне мозги. Так вот, мы с ней порешили, что, если юного Лесли отлучить от семьи, от этого все будут в выигрыше. В том числе и он. Согласен?

— Не знаю. Но ты-то что об этом печешься?

— Было задумано написать небольшой опус о его биографии, — пояснила Сэлли. — Только и всего.

— Но после того, что он наговорил, это невозможно.

— Почему ясе?

— Вы же все слышали своими ушами. Нет, это невозможно.

— Если смотреть на все глазами Сэлли, получается, что газета заплатила свои деньги и должна получить то, за что платила, в любом виде. Но можно взглянуть на это и другими глазами, а именно: с Лесли сегодня случилась истерика, и он нагородил бог весть что. Просто чтоб разозлить папашу. Разве ты не понял?

— Мне больше по душе точка зрения Сэлли.

— Существует еще одна точка зрения. Помнишь, я как-то сказал тебе, что, играя в любую игру, нужно соблюдать ее правила. Только так. Проиграл — не распускай нюни, выиграл — не задавай лишних вопросов.

— И все-таки мне больше по душе точка зрения Сэлли.

Фэрфилд пристально посмотрел на него и сказал как-то устало:

— Как тебе угодно.

Майкла Хью застал за стряпней.

— Наш мальчик выиграл, — сказал тот.

— Знаю.

— Ты вроде не больно доволен. Старина Брэклз в своем резюме тоже пел в его пользу. Сказал, что улики, в общем-то, шиты белыми нитками. Но все довершил этот трюк с брюками. Да, послал телеграмму?

— Какую? А, нет.

Хью вынул из кармана письмо Кроли и медленно его разорвал. Обрывки бросил в унитаз и дернул цепь. Майкл стоял сзади и не спускал с него восхищенного взгляда.

— А знаешь, мне доводилось слышать про такое, а вот вижу в первый раз. — Он вернулся к плите, на которой жарилась яичница с беконом. — Но ты все равно можешь послать ему телеграмму, — в каком-то трансе пробормотал он.

Когда слушание дела закрылось, Магнус Ньютон лучезарно поулыбался в объективы фотоаппаратов, обменялся поздравлениями с Чарльзом Эрлом и поспешил к себе домой в Хэмптон Корт.

Юстас Харди ехал в Дондон тем же самым поездом, что и Ньютон, только в другом вагоне. Оправдательный приговор, вынесенный Ласли Гарднеру, мало занимал его внимание, зато он много думал о Ньютоне, которого считал хамом и грубияном.

Твикер с Дорманом ехали тем же поездом, что и остальные. Они сидели друг против друга и хранили молчание. На следующее утро у начальника на столе лежал рапорт Твикера с прошением об отставке.

Джилл Гарднер пыталась поговорить с братом. Она принесла ему чай и сандвичи, но он не притронулся к еде. В девять Лес-да поднялся к себе. Джилл легла в половине десятого и сразу заснула.

Лесли ни на минуту не сомкнул глаз. Все это время до полуночи он, возможно, думал о Гарни или же ожидал возвращения отца. Примерно в полночь, как определил впоследствии доктор, он связал шнурки от своих ботинок, привязал их к крючку на своей двери, встал на стул, сунул голову в петлю и оттолкнул ногой стул. Его нашел Джордж Гарднер, который вернулся домой в половине четвертого утра и, увидев свет в окне сына, поднялся к нему.

Фрэнк услышал о случившемся по радио, бреясь у себя в номере. В то утро его руки дрожали сильней, чем обычно. Он порезался, заклеил ранку пластырем и, кончив бриться, позвонил домой Кроли. В десять тридцать он, Сэлли Бэнстед и фотограф уже ехали в Лондон. Появившись в редакции, Фэрфилд тут же взял трехдневный отпуск. Он пил не просыхая двое суток, а завершил попойку дракой с каким-то моряком, в результате которой ему разбили очки и подбили глаз. Третий день он просидел на минеральной воде и галетах.

Кроли связался по телефону с лордом Брэкменом и доложил о случившемся.

— Ясно. — Лорд Брэкмен громко сопел в трубку: — Но почему?

— Не знаю. Лучше не докапываться до истины. Я отозвал Фрэнка с Сэлли.

То, что Кроли проявил собственную инициативу, было настолько необычно, что Брэк на несколько секунд лишился дара речи.

— Правильно, — наконец вымолвил он. — И хватит с этим, Эдвард. Хватит.

— Но мы должны хоть как-то осветить это самоубийство.

— Один абзац. — Снова долгая пауза. — А Фэрфилд успел из него что-нибудь вытянуть?

— Нет. Насколько я понял, там. создалась сложная ситуация. Семейные осложнения.

— Ну, довольно об этом. — Брэк поперхнулся и его голос сорвался на писк. — Да, вот еще что…

— Да, Брэк?

— Пошлите венок.

Хью появился в редакции в половине одиннадцатого и узнал о случившемся от Клэр. Она молча вручила ему отпечатанный на телетайпе листок. Когда он его пробежал, сказала:

— Лейна нет, но кто-то же должен этим заняться. Не думаю, чтобы тебе это было приятно, Хью, но я бы на твоем месте…

Он ее не дослушал.

Когда он шел по Питер-стрит, со свинцового неба внезапно обрушились потоки ливня. Шторы на окнах были задернуты, но Джилл все-таки увидела его и открыла дверь. Ее глаза были сухи.

Она провела его на кухню.

— Вот и наступила развязка, — сказала она. — Бедный Лесли.

— Бедный Лесли.

Снаружи послышались шаги. Не успел он спросить, как воспринял случившееся отец, как в дверях появился сам Джордж Гарднер. Вид у него был измученный, но он держался бодро.

— Приветствую вас, молодой Хью. Джилл, ты заварила чай?

— Сейчас вскипит чайник. — Она стояла у газовой плиты У. ним спиной. — Папа решил остаться, — сказала она, оборачиваясь.

— С трудностями нужно бороться, а не избегать их, — сказал Гарднер, обращаясь к Хью. — Я понял это сегодня ночью, йогда разговаривал с Чарли Карпентером. Беда мальчика была в том, что он их избегал. И зачем только мы отдали его на растерзание стервятникам из газет? Помните, что они здесь вытворяли вчера? Мальчик был сам не свой. Это они его довели.

«Значит, не только Фэрфилд, но и сам Гарднер считает, что Лесли был невменяем», — пронеслось в мозгу у Хью.

— Он стал жертвой капиталистической прессы, — завершил свою обличительную речь Джордж Гарднер.

Засвистел чайник. Джилл заварила чай.

— Папа остается, а я уезжаю.

— Куда?

— Еще не знаю. Подальше от Питер-стрит, от своей работы. Сейчас или никогда. Знаю, что ты обо мне думаешь.

— У Чарж Карпентера есть свободная комнатка, чего мне вполне достаточно, — говорил Гарднер» то и дело поглядывая на часы. W, я, кажется, пойду и договорюсь окончательно с ним. Тж как, ничего? — обратился он к Джилл. — Я через полчаса вернусь.

— Джилл, — сказал Хью, когда за Гарднером закрылась дверь.

— Да?

— Мне прислали письмо из «Бэннер». Зовут на ленч.

— Ты дал согласие?

— Нет. Но я ведь и из «Гэзетт» ушел.

— И что ты собираешься делать?

— Не знаю. А как ты думаешь, не могут двое временно безработных пожениться?

— Могут, вот только девушка размазня…

— Это ты-то? Тогда почему ты не осталась на Питер-стрит?

— Не могу говорить о таких вещах в этих стенах.

— Тогда пошли гулять. Только надень плащ — там льет как из ведра.

Они вышли рука об руку под проливной дождь.