Без права на покой [Рассказы о милиции]

ЭДУАРД КОНДРАТОВ. ПРЕСТУПЛЕНИЕ БУДЕТ РАСКРЫТО!

Диалог писателя и генерала милиции

Идея написать сценарий документального фильма о раскрытии органами милиции только что совершившегося преступления не на шутку увлекла меня. Показать на экране от начала до конца сам процесс раскрытия криминальной тайны, рассказать языком кино о повседневной работе уголовного розыска и следствия и, быть может, попытаться вскрыть истоки возникновения того или иного конкретного преступления — все это будоражило воображение и торопило поскорее сесть за пишущую машинку. Мысленно я рисовал себе самые раз­ные фрагменты будущей картины — скажем, обнаружение первых следов преступника, сцены его задержания, допро­сов, готово было и само название фильма — «Преступле­ние будет раскрыто», и я, перебирая в памяти знакомых мне асов розыска и следствия, уже намечал кандидатуры возможных героев будущей документальной ленты. В об­щем, оставалось как будто одно — взять и начать работу над сценарием. Но уходили день за днем, а моя «Эрика» оставалась нерасчехленной: что-то мешало «взять да и начать». Впрочем, буду откровенным: я отчетливо созна­вал, что мешало мне не некое мистическое «что-то», а не­уверенность в своем праве утвердить столь категорично те­зис о закономерности раскрытия любого преступления. Возможно, говорил я себе, милиция превосходно справит­ся с раскрытием преступления, о котором пойдет речь в фильме, но ведь этот успех можно будет рассматривать и как счастливый случай, как удачу, как благоприятное сте­чение обстоятельств как, наконец, пример «образцово-по­казательной» работы наиболее умелых и опытных мили­цейских кадров.

Но может ли каждый из нас надеяться и рассчитывать на то, что обязательно будет раскрыто каждое преступление? Какие гарантии непременного торжества законности и правопорядка может дать нам милиция? На чем именно, наконец, зиждутся эти гарантии?

С этими вопросами и сомнениями я и пришел в кабинет к генерал-майору милиции Василию Федоровичу Шарапо­ву. Более тридцати пяти лет он отдал службе в милиции, пройдя путь от рядового милиционера до начальника об­ластного управления внутренних дел. Кто же еще, как не он, решил я, может дать мне исчерпывающий ответ?

Наш диалог я записал. На мой взгляд, читателю он бу­дет небезынтересен.

— Василий Федорович, пусть и неофициально, но принято считать эмблемой советской милиции щит и меч. Символика ее очевидна. Щит олицетворяет собой главное предназначение органов милиции — защиту порядка, по­коя, жизни народа, а значит, каждого из нас, от посяга­тельств тех, кто сознательно не хочет считаться с законами социалистического общества. Меч — символ справедливо­го и неотвратимого возмездия, какое ждет всякого пре­ступника и нарушителя правопорядка. В общем, эмблема ваша проста и довольно воинственна, что вполне естест­венно, ведь милиция, по сути дела, всегда, ежечасно и еже­минутно сражается со злом во имя торжества справедли­вости и добра. Так вот, в чем вы видите залог того, что воз­мездие будет обязательно и неотвратимо, а если другими словами, то можете ли вы с уверенностью утверждать, что поединок преступник — милиция непременно закончится в пользу последней?

— Оснований для такой уверенности у нас много. На каждом из них я подробно остановлюсь чуть позже. А пока хочу заметить, что само слово «поединок» далеко не самое удачное, если вы хотите определить им нашу борьбу с преступностью. Загляните в словарь русского языка и убедитесь: «поединок» означает «единоборство», то есть схватку один на один. Образно говоря, поединок в чистом виде — это когда человек с рогатиной выходит на медведя. Ну а облава на волка, в которой участвуют и загонщики, и собаки, и охотники, когда одинокий хищник мечется в окружении людей и флажков, — это уже не поединок. Слишком неравны силы. Так вот, хотя всякое сравне­ние неизбежно хромает, нашу борьбу с преступностью я сравню скорей с коллективной охотой на волка, чем с еди­ноборством с медведем. Нас много — преступник один. К тому же мы сильнее, ловчее, увереннее, а главное — мы действуем организованно и сообща.

Вот вам простой пример: где-то в городе совершено преступление — квартирная кража. Не имеет значения, много ли, мало ли украдено, для милиции важен сам факт, что кто-то посягнул на гарантированные Конституцией права советского человека. Обычно в кинофильмах вы видите сначала выезд оперативной группы, а затем уже разные, я бы сказал, приключения отдельных сотрудников милиции. Для практики же нашей характерны не столько приключения, сколько подключения. С выездом опера­тивной группы на место совершения преступления прихо­дит в действие огромный и сложный розыскной механизм милиции, о масштабах действия которого преступник наверняка даже не подозревает. Стучат телетайпы, пере­давая в райотделы милиции ориентировку — первичную информацию о характере преступления и приметах по­дозреваемых лиц. По рации оповещаются дорожно- патрульные службы. Дежурные операторы на ЭВМ инфор­мационного центра УВД начинают обработку уже полу­ченных данных, делая нужную выборку. Во всех райотде­лах города подробно инструктируются наряды патрульно- постовой службы, которые получают сведения о со- вершенной краже и приметах возможных преступников. В общественных пунктах охраны правопорядка о том же информируются дружинники. В лаборатории экспертно- криминалистического отдела исследуются обнаруженные следы и отпечатки пальцев...

Легко ли, судите сами, преступнику уйти, скрыться, перехитрить, а другими словами — противостоять такой силе? Когда-то, сразу после революции, работникам советской милиции, особенно в сельской местности, прихо­дилось действовать в одиночку, а в их борьбе с бандами численный перевес был не всегда на стороне стражей закона. В историю Самарской милиции навеки вписано имя милиционера Василия Никитина из Пестравского рай­она, бесстрашно встретившего смерть в 1921 году от бан­дитских пуль. В неравных схватках с преступниками гибли многие молодые парни-милиционеры, сотрудники угрозыс­ка. Но те времена стали историей. Да и организованная преступность искоренена у нас в стране давным-давно.

— Однако, насколько я знаю, вам самому тоже довелось в свое время участвовать в ликвидации бандитских групп. И было это вовсе не в послереволюционные годы, а значительно позже.

— Верно. Во время Великой Отечественной войны и в первые послевоенные годы эта проблема — борьба с бандитизмом — опять встала перед нашей милицией. Бежавшие из мест заключения уголовники, бывшие бендеровцы и власовцы нередко организовывались в преступные группы. Помню, как в 1946 году мы, сотрудники отдела борьбы с бандитизмом, в течение нескольких суток преследовали вооруженную банду. Их — десять, нас — шестеро. Кругом кусты, бурелом, высокие травы. Ловить преступников в лесу — ох и сложное дело. Рассыпались мы по тайге, прочесываем в ней свой участок, ну и естест­венно, что схваток один на один избежать было трудно. Продираясь сквозь заросли, я долго преследовал одного из бандитов. Наконец прострелил ему руку, а он под пова­ленную сосну залез. Вытащил я его, перевязал рану и по­вел... а куда — не знаю, заблудился в тайге. Плутаем мы с ним, а уже темнеет. И вдруг вижу — навстречу кто-то. Свои? Бандиты? Мой пленник, как заметил, рванулся от меня в кусты, я — за ним. Сбил его с ног, поднялся с писто­летом в руке и вздохнул с облегчением: наши... Ни один от­туда от нас не ушел — последних взяли, когда те стали речку переплывать.

— Что ж, прямо-таки готовый сюжет для приключенче­ского рассказа «Двое в тайге». Все-таки ведь именно в единоборстве, хоть оно, как вы говорите, сейчас нетипично, проявляется наиболее ярко и привлекательно личность советского милиционера — борца со злом, раде­теля за справедливость.

— Не спорю, ситуации, когда сыщик в одиночку сражается с преступником, безусловно для литераторов более выигрышны. Но... выигрышны лишь в смысле внеш­ней занимательности, что ли. Пусть они, эти ситуации, ча­ще возникают в литературе, чем в жизни... Нет, не годится нам без крайней необходимости рисковать своими замеча­тельными людьми, разменивать их голова на голову с пре­ступниками. Мы стремимся в любом случае гарантировать себе полное превосходство сил. В зарубежных детектив­ных романах на щит поднимается главным образом от­важный сыщик-одиночка, все время балансирующий на грани смертельного риска. Да и наши советские авторы нередко старательно подставляют своих героев-милицио­неров под удар, создавая положение, в какое попасть мож­но разве что по глупости или по неумению. В реальной жизни, в практике нашей работы возникают, конечно же, ситуации, когда сотруднику милиции приходится вступать порой и в неравную схватку с преступниками. Но такие эпизоды — исключение из правила. В своей деятельности, повторяю, мы стремимся обеспечить стопроцентный успех, независимый от каких-либо случайностей. Милиция обяза­на быть сильнее. Всегда!

— Однако ведь не во всех случаях решает чисто количественный перевес. Не секрет, что опытный пре­ступник долго и тщательно продумывает каждый свой шаг и уничтожает малейшие следы преступления. Разве не бывает, что оперативная группа, приехав на место пре­ступления, не обнаруживает ну абсолютно ничего, что могло бы помочь хотя бы выбрать направление поиска?

— Практически так не бывает. Преступник действует не в вакууме, а потому следы он оставляет всегда. Как пра­вило, он и не подозревает об этом, хотя вроде бы и делает все, чтобы замести за собой эти следы. Зато наши крими­налисты знают, где их искать. И след в их понимании — это не только след ступни или, скажем, отпечаток пальца. Уликой, изобличающей преступника, может стать самая ничтожная, казалось бы, почти невидимая мелочь. Помню, как пришлось мне в свое время расследовать убийство де­вушки, совершенное в кукурузном поле, вдали от населен­ных мест. Казалось, не было никаких следов — только от­печаток колес когда-то проехавшей грузовой автомашины с прицепом. Огромный объем работы пришлось проделать, пока не обнаружили на протекторе одного из грузовиков несколько прилипших зернышек овса. Но при чем тут вро­де бы овес? А при том, что разыскиваемый нами автомо­биль с прицепом, разворачивавшийся в кукурузном поле, заехал, ну совсем чуть-чуть, в полоску овса. Эксперты ис­следовали зерна и подтвердили, что на колесах — тот са­мый сорт овса и именно в той самой стадии зрелости, в ка­кой он был B_f момент преступления. Улика сыграла реша­ющую роль: преступник сознался в убийстве.

Но что — зерна... По нынешним временам такой след — очевидность. Криминалистическая наука сегодня подвинулась так далеко, что неопровержимыми доказа­тельствами вины или невиновности могут стать микроско­пические частицы практически любого вещества. Сел пре­ступник на старую скамейку — и прибор обнаруживает на его брюках мельчайшие пылинки облупившейся краски. Соприкоснулся вплотную со своей жертвой — и ворсинки свитера или шерстяной ткани перешли с одежды на одеж­ду. Микропорошинки, въедающиеся в лицо стрелявшего, пыль с серванта, даже запах могут изобличить преступни­ка. Как бы он ни берегся, каким бы хитрым и осторожным он ни был.

— У экспертов-криминалистов, видимо, существует определенная специализация?

— А как же иначе? Ведь криминалистика — это наука, требующая от людей, ею занимающихся, глубоких знаний в физике, химии, почерковедении, психологии... Поэтому у нас в экспертно-криминалистическом отделе УВД рабо­тают несколько лабораторий: автотехническая, физичес­кая, химическая, почерковедческая, пищевая, а также фо­толаборатория. И в каждой из них есть виртуозы своего дела. Для Нины Николаевны Любовской, например, по­черк человека — уже его характеристика, а любая, самая искусная его подделка так же очевидна, как грубый грим на лице. При расследовании многих хозяйственных пре­ступлений заключение эксперта-почерковеда играет порой решающую роль. Существуют приборы, с помощью кото­рых можно обнаружить, а затем усилить следы, остав­шиеся на чистых страницах от вдавливания карандаша или шариковой ручки при письме. Я уж не говорю о любых подчистках или вытравлении текста — с подобными зада­чами наши криминалисты справляются просто: для этого есть специальные электронные приборы, помогающие лег­ко читать то, что было написано ранее, в инфракрасных или ультрафиолетовых лучах.

О современной криминалистической технике можно было бы рассказать еще многое. На вооружении экспертов милиции десятки сложнейших приборов, металлоискатели, чуткие не только к черным, но и к цветным металлам. Но не стану перечислять — я ведь говорю об уровне нашей криминалистической науки лишь для того, чтобы этим аргументировать свой тезис: сложно пре­ступнику замести следы, когда против него — нау­ка. Ее достижения — еще один веский аргумент, под­крепляющий тезис о неизбежности справедливого возмез­дия.

— Наука наукой, однако и в достаточно отдаленные от нас времена, когда советская криминалистика была, ска­жем так, еще в пеленках, мастера уголовного розыска то­же разгадывали самые сложные ходы преступников. Правда, мы знаем о них в основном по художественной беллетристике, но...

— Но прототипы своих литературных героев писатели находили, как правило, в самой жизни. Это вы хотели сказать? Совершенно верно. Профессионалы, думающие, опытные, умеющие логически мыслить, обладающие тон­кой интуицией, у нас были, есть и будут. И с каждым деся­тилетием профессионализм наших сотрудников уголовно­го розыска, следователей, экспертов углубляется. Накап­ливается, изучается и обобщается опыт старших поколе­ний. Работа в органах милиции не терпит дилетантизма — слишком велика ответственность нашей профессии. На­пример, в инспекции по делам несовершеннолетних мы подбираем людей с педагогическим образованием — ина­че им трудно было бы заниматься воспитанием и перевос­питанием своих подопечных, А в органах борьбы с хище­ниями социалистической собственности нам уже недоста­точно, если сотрудник имеет только юридическое образо­вание. Здесь у нас работают специалисты, до тонкостей разбирающиеся в бухгалтерском учете, в экономичес­кой структуре промышленных предприятий, компетент­ные в торговле, в строительстве, в вопросах снабжения и сбыта.

О том, какими доками, если нужно, могут быть работники нашего ОБХСС, свидетельствует, например, недавнее дело о злоупотреблениях на Приволжском маслозаводе. Там группа преступников — директор, заве­дующая производством и мастер — систематически обма­нывали государство, создавая неучтенные излишки моло­ка. Из них на заводе делали сливочное масло, сметану, творог, а продавали «налево» — частным лицам. Выручка шла ворам в карман.

Поймать расхитителей было далеко не просто: они искусно запутывали следы, пользовались халатной не­брежностью бухгалтеров маслозавода и совхоза «Сол­нечный», подделывали документы. Десять тысяч рублей прикарманили таким образом преступники. Но и это не все: они ухитрились ограбить государство еще на пять ты­сяч рублей — за счет незаконных премий, которые они по­лучали за якобы достигнутое перевыполнение плана по выработке творога. На самом же деле на заводе произво­дили сверхнормативный обрат, который жулики отпускали в совхозы и колхозы по стоимости творога. А по докумен­там посмотришь — вроде бы все чисто.

Но как ни ловчили хапуги, перехитрить ОБХСС им не удалось. Въедливая, высококвалифицированная проверка доказала их вину — хапуги оказались на скамье подсуди­мых. Иначе и быть не могло: противостояли преступникам профессионалы высокого класса.

— Видимо, я не совсем точно поставил вопрос. Углубление профессиональных знаний, накопление опыта, мастерства, высокая техническая оснащенность — весь этот естественный прогресс аналогичен непрерывному совершенствованию и других областей человеческой дея­тельности. Хирург сегодняшний, например, знает и умеет гораздо больше, чем знал и умел его собрат по профессии сто лет назад. То же можно сказать и о металлурге, и о железнодорожнике, и о зоотехнике. Я же имел ввиду чисто индивидуальные качества людей, избравших делом своей жизни борьбу с преступностью. Независимо от уров­ня развития любой профессии, науки, в том числе и крими­налистической, во всякие времена были, есть и будут работники талантливые и посредственные, энтузиасты и холодные ремесленники, а то и просто бездари, которым никакой технический прогресс не в силах помочь справ­ляться со своим делом хорошо. Так вот, если в прошлом, когда техническая и научная оснащенность розыска была близка практически к нулю, на первый план выходили лич­ностные качества сыщика. А в какой степени они важны сегодня? Признаться, когда я слушал ваш, Василий Федо­рович, рассказ о мощи современного розыскного аппара­та — мощи технической, научной, организационной, — у меня подспудно складывалось впечатление, что преступ­ник так или иначе «поймается сам собой» — ну куда ему, бедолаге, деться? А впечатление это невольно тянет за со­бой мысль: в конце концов не так уж и важно, какие имен­но винтики будут в этом механизме. Лишь бы они четко выполняли свои функции. А свои Шерлоки Холмсы, комиссары Мегрэ, Эркюли Пуаро нам не так уж и нужны. Своими «незапрограммированными» действиями они толь­ко помешают четкой работе механизма.

— Категорически возражаю. Таланты, своеобразные, острые, нестандартно мыслящие, умеющие взглянуть на ситуацию с необычной точки зрения, нам нужны необычай­но. Не боюсь преувеличить, утверждая, что наша профес­сия, и в особенности это касается уголовного розыска, — профессия творческая. Интуиция, художественная жилка, артистизм розыскной работы нужны сотруднику милиции не в меньшей степени, чем умение логически размышлять, анализировать факты и выкристаллизовывать главное из второстепенного. Каждый из больших мастеров угрозы­ска — это почти непременно самобытная личность. И наи­более сложные, наиболее нетипичные дела мы, как прави­ло, стараемся поручать именно таким, обладающим яркой индивидуальностью, сотрудникам.

Вы, возможно, слыхали о краже живописных полотен из залов Куйбышевского художественного музея?

Три года назад у нас в Куйбышеве было совершено из ряда вон выходящее преступление: из залов художествен­ного музея были похищены пять подлинников картин Ре­пина и Куинджи. Ценность их огромна. И дело даже не во многих десятках тысяч рублей ущерба — преступники, по существу, надругались над всеми куйбышевцами, гордив­шимися этими живописными сокровищами, не исключено было, что преступники намеревались сплавить украденные картины за кордон.

Задача найти украденные полотна была поставлена перед группой самых искусных, высокоинтеллектуальных сотрудников уголовного розыска. Первый успех пришел почти сразу: две картины были найдены, преступник пой­ман с поличным. Но три наиболее ценных полотна как в во­ду канули — ни следа, ни зацепки. Как это часто бывает, пойманный вор взял всю вину на себя, надеясь получить от сообщников после отбытия срока наказания хорошую ком­пенсацию за молчание.

Чтобы отыскать остальные, далеко упрятанные карти­ны, сотрудникам областного управления угрозыска приш­лось крепко поломать головы. Много эрудиции, смекалки и воображения потребовалось им, прежде чем они убеди­лись, что украденные картины еще никуда не проданы и не уничтожены. Еще большей изобретательности потребова­ли разработка и осуществление самой операции. Я ничуть не преувеличу, если скажу: сработали наши сыщики абсо­лютно безошибочно, хотя противостояли им искушенные, интеллектуальные преступники. Картины Репина и Куинджи вернулись в музей.

— Василий Федорович, я позволю себе вспомнить ва­ши же слова, сказанные в начале этой беседы. А именно: выражение «поединок» — не самое удачное из тех, какими можно охарактеризовать взаимоотношения органов мили­ции и преступника. Но вот преступник пойман, он остается с глазу на глаз со следователем. Преступник запирается, отрицает все... Собственно, если быть юридически точным, до суда его и называть-то еще преступником нельзя. Следователь должен сломить его сопротивление, припе­реть к стенке неопровержимыми фактами, убедить чисто­сердечно признаться в совершенном преступлении. Иной раз такое противоборство длится недели и месяцы. По- вашему, это тоже не поединок?

— Представьте себе, нет. Не поединок. Хотя с внешней стороны как будто и похоже — один на один. И звучит заманчиво. Но если судить не по форме, а по существу, то в подавляющем большинстве случаев следователь высту­пает не как противник, не как враг того, кто сидит на до­просе напротив него, а как более сильный, умный, а глав­ное — доброжелательный человек. Заметьте, именно доб­рожелательный, хотя путь из кабинета следователя и ведет его собеседника на скамью подсудимых. Следователь, изобличая преступника в совершенном, склоняет его к чис­тосердечному признанию не потому, что хочет поскорее закрыть дело, а потому, что стремится добиться наимень­шего ущерба для личности человека, совершившего пре­ступление. Ведь неисправимых мало, а жизнь доказывает, что большой срок лишения свободы отнюдь не является лучшей мерой перевоспитания. Так что следователь совсем не заинтересован в том, чтобы возмездие нарушителю за­конности было непременно «на полную катушку». Раская­ние, чистосердечное признание, помощь следствию, возме­щение причиненного ущерба — все это суд непременно учитывает, и растолковать преступнику эту истину должен следователь. И в то же время следователь своими дейст­виями доказывает преступнику — воспитательный момент немаловажный! — что и в его случае сработала непрелож­ная закономерность: всякое преступление будет раскрыто, вина — доказана, а справедливая кара — обязательна и неотвратима.

— Но разве не бывает, что следствие терпит пораже­ние? Из-за своей ли неопытности, из-за отсутствия убеди­тельных улик — неважно. Так или иначе, а преступника милиция вынуждена бывает отпустить. Где же тогда гарантия, обеспечивающая наш с вами краеугольный те­зис, что всякое преступление будет раскрыто?

— Напомню еще раз: человека, чья вина не установле­на судом, называть преступником никто не вправе. Так что, говоря официально, преступников милиция не отпус­кает. Мы стражи закона, и потому строжайшее соблюде­ние его духа и буквы считаем своей первейшей обязан­ностью. Презумпция невиновности личности для нас свя­щенна, человек не обязан доказывать свою невиновность, в доказательствах нуждается только вина. И потому, ког­да истекают установленные Уголовно-процессуальным кодексом сроки и веских доказательств у следствия недо­статочно, сотрудники милиции освобождают подозревае­мого...

— Даже если внутренне убеждены, что перед ними — преступник?

— Даже если убеждены. Хотя, скажу прямо, такое бывает не часто.

— И все же бывает? Представляю, какие чувства должны испытывать в этих случаях сотрудники милиции! Сознание того, что злодеяние осталось безнаказанным, мне кажется, не может не мучить. Должно быть, это боль­но задевает профессиональную гордость?

— Вопросы профессиональной амбиции — это пустяк по сравнению с горькой мыслью, что отпущенный пре­ступник может снова причинить людям зло, снова нару­шить закон. Много лет прошло, а в памяти у меня до сих пор живет некий Пастушков. Такие случаи запоминаются на всю жизнь. Помню, в бытность мою в Красноярске, где я работал заместителем начальника краевого управления уголовного розыска, поступило ко мне сообщение о тяж­ком преступлении на станции Козулька. Сразу начали от­рабатывать несколько версий. И вот одна ниточка привела к некоему Пастушкову, этакому молодому красавцу, неоднократно судимому, наглому и самоуверенному. Ког­да улик появилось достаточно, Пастушкова задержали. Сначала он держался спокойно, даже нахально. Потом шумел, возмущался — незаконно, мол, задержали. Много часов провел я с ним с глазу на глаз в кабинете — и дрог­нул Пастушков. Поймался на противоречиях, да и улики против него были серьезные. Все рассказал о преступле­нии. Подписал признание. Потом попытался бежать из- под стражи. Написал брату, что ой сознался и что теперь ему будет худо.

И надо ж было такому случиться: бывалые соседи по камере подговорили подростка Ваську С. взять преступле­ние Пастушкова на себя! Я встретился с парнишкой, по- доброму поговорил с ним. Он признался: «Дядьки научи­ли...» Пастушков ничего не знал о Ваське и уже ни на что не надеялся. Но когда он ознакомился — так положено — с материалами следствия и увидел протокол с самоогово­ром Васьки С., то сразу изменил тактику. Заявил: преступ­ления я не совершал! Суд направил дело на доследование, а когда обозначенные законом сроки истекли, Пастушкова освободили.

Он пришел ко мне, улыбаясь: «Хорошо вы меня раскололи, на мне вина. Да только я жить хочу, а пото­му — до свидания». Кровь во мне так и кипела: я-то знал наверняка, что Пастушков — преступник. Но закон есть закон. «Знай же, Пастушков, — сказал я ему, —.что мои глаза и уши будут ходить за тобой. За преступление свое ты все равно ответишь сполна!»

И он ответил, хотя и уехал от нас в Среднюю Азию и постарался замести за собой все следы. Ответил сполна, как я ему и обещал.

Я ни минуты не сомневался, знал: от правосудия он все равно не уйдет. Справедливость должна торжествовать не через раз, а в ста случаях из ста. Только тогда мы имеем право считать, что честно исполняем свой служебный долг.

А что значит для людей нашей профессии понятие служебного долга? Оно неотделимо от понятия долга гражданского. Милиция ведь и создана для того, чтобы оберегать права государства и советских граждан от посягательств на них преступных элементов. Само содер­жание нашей работы пропитано глубоким гуманизмом. И потому отношение к своему делу у нас не может быть бесстрастным. Чего-чего, а эмоций в избытке. Мы ведь каждодневно соприкасаемся с человеческой бедой. Не­счастья честных, хороших людей не могут не вызывать в наших сердцах сочувствие, горечь, жалость, обиду... И закипает ярость на тех, кто причинил этим людям страдания, жжет святая ненависть к этому, для тебя пока еще абстрактному преступнику, который сделал чужую беду источником существования, который сознательно топчет нашу законность, оскверняет нашу мораль, надругивается над нашим образом жизни. И тогда говоришь себе: глаз не сомкну, а тебя, подлеца, найду! И вину твою дока­жу, и ответишь ты за свое преступление перед людьми пол­ной мерой!...

Вспоминаю годы своей работы в отделе борьбы с бандитизмом, в уголовном розыске. Ох и кипишь, быва­ло, негодуешь, ни дня тебе, ни ночи — тут и азарт поиска, и радость удач, и гордость своей победой... А в конечном итоге — огромное моральное удовлетворение от своего дела, от своей профессии. Когда не только умом, а сердцем понимаешь, что борешься за торжество справедливости, за победу добра над злом, тогда себя не жалеешь. Пре­ступник, вступая в схватку с милиционером, защищает только свою жизнь — так поступает и зверь. Работники милиции борются не за себя — за покой и безопасность других людей, а собой они нередко и жертвуют.

Ярким примером такой самоотверженности может служить подвиг рядового милиции Владимира Кошеля. Впервые в жизни был назначен он в поисковую группу. Морозной ночью искали опасного вооруженного преступ­ника — его заметили на улицах Комсомольского района города Тольятти. Тревожные сообщения поступали в рай­отдел милиции: в Шлюзовом преступник стрелял в прохо­жего, затем в одной из квартир им был тяжело ранен дру­гой житель поселка. И вот поступило последнее сообще­ние: след преступника ведет в район дачного массива.

Владимир Кошель вышел на маршрут, держа на повод­ке овчарку Вегу. Когда группа поиска оказалась на пусты­ре, залитом светом заводских прожекторов, Кошель выз­вался проверить одну из дач — маленький домик с темны­ми окнами. Обогнув дом, он распахнул дверь и пустил внутрь Вегу. Тотчас стукнул выстрел, раздался предсмерт­ный визг собаки. Преступник был здесь! Еще немного, и он увидит на освещенном пустыре работников милиции и, конечно же, откроет по ним стрельбу. Владимир не коле­бался и мгновения: с пистолетом в руке он бросился в дом. Снова громыхнул выстрел — и Кошель, обливаясь кровью, упал на пол.

Но и в эту, последнюю минуту своей жизни, Кошель помнил о своем долге. Слабеющими пальцами милиционер сжимал пистолет, ловя на мушку темную фигуру бандита, метавшуюся по комнате. Выстрел, другой, третий... Ко­шель потерял сознание, и оно уже не вернулось к нему. Но его последний выстрел попал точно в цель...

Владимир Кошель посмертно награжден орденом Красной Звезды. Приказом министра МВД СССР он навечно зачислен в списки личного состава Тольяттинской милиции. Пожертвовав собой, он исполнил свой долг до конца.

Так что давайте будем считать, что готовность работ­ника милиции пойти на смертельный риск, его повседнев­ная заряженность на подвиг — это тоже веский аргумент в пользу утверждения, что преступление будет раскрыто.

— Не могу не согласиться с вами. Человек, горячо верящий в правоту своего дела, конечно же, имеет много больше шансов на победу, чем его противник, у которого такой убежденности нет. Хотя ведь и в преступном мире попадаются сильные личности, не менее глубоко убежден­ные в том, что путь, ими в жизни выбранный, единственно правильный.

— Только не стоит преувеличивать ни силу таких личностей, ни глубину их убеждений. И вообще, давайте- ка будем поточнее в выражениях: нет у нас в стране такого социального явления — «преступный мир». Есть среди преступников немногочисленная прослойка людей, кото­рых, честное слово, не хочется и людьми-то называть: закоренелые рецидивисты, живущие по звериным законам, давно утратившие всякое понятие о человеческой морали, светлых чувствах, достоинстве, долге. Закрывать глаза на их существование значило бы уподобиться страусу, прячу­щему голову в песок. Они есть, и наша прямая обязан­ность — обезопасить общество от их гнусных посяга­тельств.

Но подавляющее большинство из тех, кого суд объявляет преступником, — это либо оступившиеся, либо попавшие под дурное влияние, либо попросту распустив­шиеся, а значит — неустойчивые, слабые люди. Правоох­ранительные органы, к которым относится и милиция, не дают спуска и таким — за каждое преступление или нару­шение законности надо платить. Но наказание, принужде­ние для таких людей — это и воспитание их, это, я бы ска­зал, и суровый назидательный урок, который преподают нарушителю закона наши правоохранительные органы. И начинается этот урок именно с нас, с милиции. Мы первые доказываем ему, и не только словесно, а прежде всего своими энергичными, умелыми действиями по раскрытию преступления, что противозаконный его поступок был бессмысленным и вредным прежде всего для него самого, потому что всякая надежда на безнаказанность — абсо­лютно беспочвенна. Четкая работа органов милиции оказывает убедительное воспитательное воздействие и на все окружение нарушителя закона — на его родных, близких, дружков-приятелей, знакомых, для которых раскрытое милицией преступление является своеобразным профилактическим предупреждением. Так что значение этого урока-назидания велико.

— Однако и такой урок идет не всякому впрок. Иначе у нас вообще не было бы лиц, многократно судимых.

— Верно, определенная категория людей считает преступный образ жизни единственно приемлемой для них формой существования. Но, повторяю, не надо пред­ставлять их какими-то демоническими личностями, напо­добие профессора Мориарти у Конан-Дойля. Среди тех, кто совершает преступления, особенно хозяйственные, встречаются порой не только умные, но и недюжинные лич­ности. И все же преступник-интеллектуал — это скорей ли­тературный, чем жизненный тип. С такими милиция имеет дело в тысячу раз реже, чем с субъектами, находящимися на крайне низком уровне развития. Не буду останавли­ваться на тех, кто совершает преступления впервые и еди­ножды, среди них встречаются люди разные, хотя пьянст­во, распущенность, отвращение к труду характерны для большинства. Скажу о закоренелых рецидивистах-уго­ловниках: среди них я, при своем 36-летнем опыте работы в милиции, не встречал ни одного, как говорят, «высоколобого» интеллигента. Типичный рецидивист почти всегда имеет минимальное для нашего времени образование, а часто он умственно неразвит, руководят его поступками не какие-либо убеждения, а инстинкты и самые примитив­ные желания, высокие же понятия морали и долга для не­го — звук пустой. Так что ничего романтического в его об­лике нет, да и личностью такого не назовешь. Страшен он лишь тем, что душа его покрыта заскорузлой коркой и по­тому чужие страдания, беды и горести, а зачастую и сами чужие жизни для него не имеют никакой цены.

Но даже если преступник и опытен, и нагл, и дерзок, все равно тягаться с нашей милицией — я еще и еще повторяю это — ему не по зубам. И не только потому, что на нашей стороне отлаженный розыскной аппарат, техника, крими­налистическая наука и высокое профессиональное мастер­ство сотрудников. Дело еще в самих людях, в качестве на­ших кадров. Современный советский милиционер по всем, как говорится, параметрам выше преступника. Мало то­го, что недоучке противостоят следователи, инспектора ОБХСС и уголовного розыска, как правило, имеющие ин­ститутские дипломы. От работников милиции мы требуем отличной физической подготовки, умения быстро бегать и метко стрелять, владеть приемами самбо, уметь водить мотоцикл и машину.

Всему этому они учатся изо дня в день, как учатся умению общаться с людьми, владеть приемами психологи­ческого воздействия, разбираться в человеческих поступ­ках и чувствах. Огромное значение мы придаем идейно- политическому воспитанию своих кадров — не случайно в рядах милиции очень высок процент коммунистов и комсомольцев. Мужество, смелость, выдержка, самооб­ладание— эти качества характера для работника мили­ции не просто желательны, как для людей иных профессий, но обязательны: такова уж специфика нашей профессии.

Вот конкретный пример того, как эти качества проявляются в повседневной работе, — один эпизод из жизни лейтенанта милиции Игоря Авласенкова... Как-то зимним вечером, обходя свой участок, Авласенков загля­нул на квартиру к своему подопечному Кулькову, отбыв­шему срок заключения и не желавшему устраиваться на работу. Когда дверь отворилась, лейтенант увидел в при­хожей пьяную компанию — около десятка мужчин и жен­щин. Инспектор решил ознакомиться с документами кульковских дружков, и в этот момент из комнаты, зажав в ру­ке бритву, выскочил сам Кульков. Если бы Игорь не успел уклониться, лезвие перерезало бы ему горло. Из глубокого пореза, пересекшего лицо, хлынула кровь. Авласенков выхватил пистолет. Он решил во что бы то ни стало задер­жать Кулькова и его собутыльников. Но как это сделать? Не сводя дула пистолета с присутствующих, он ухитрился нажать кнопку звонка соседней квартиры и попросил срочно вызвать по телефону милицию.

А Кульков и его компания, поняв, что молоденький лейтенант лишь грозит им оружием, а стрелять не наме­рен, пошли на него стеной. Кто-то схватил гирю, Кульков попытался вырвать пистолет... Обливаясь кровью, Авла­сенков из последних сил отбивался, сдерживая озверев­ших хулиганов, и единственное, чего и боялся он тогда, так это нажать курок. Ведь даже выстрел в воздух был опа­сен — пуля могла срикошетировать, попасть в человека. К тому же Авласенков знал, что в квартире есть ребенок...

Можете себе представить, сколько мужества, выдерж­ки, нравственных сил понадобилось лейтенанту милиции, чтобы выдержать, не сорваться, забыть о себе и думать лишь о безопасности других.

Он вышел победителем, да иначе и быть не могло. Студент-заочник университета, умница, веселый и добрый парень и в то же время знающий свой долг, свое дело милиционер-профессионал, поистине рыцарь без страха и упрека. Нет уж, слишком мало у преступников шансов на успех, когда за них берутся такие ребята, как Игорь. А ведь Авласенков не исключение, его фигура как раз очень типична для нынешнего поколения милицейских кадров. А каковы кадры, таково и качество работы. А коль высоко качество— значит...

— Значит, есть и веские гарантии, что преступление будет раскрыто! Это вы хотели сказать, Василий Федоро­вич?

— И это, конечно. Но и еще кое-что добавлю. Посколь­ку в наши ряды приходит все больше высококультурных, умных, отлично знающих свое дело специалистов, то и контакты милиции с населением становятся с каждым годом все дружественнее и теснее. В борьбе с преступ­ностью и в охране порядка у нас много добровольных по­мощников — дружинников, членов оперативных комсо­мольских отрядов, нештатных сотрудников.

Нашим следователям и инспекторам уголовного розыс­ка охотно помогают люди всех возрастов и профессий.

Разыскивая преступника, милиционер идет к людям, зная, что вместе с ними он становится стократ сильнее. А пре­ступник — отщепенец. Он боится и избегает людей. И как бы он ни ловчил, как бы¹ ни прятал концы в воду, рано или поздно он бывает разоблачен, ибо спрятаться от всего ми­ра невозможно. У него союзников нет, у милиции союз­ник — весь народ.

Вот вам, пожалуй, один из самых главных аргументов в пользу непременного торжества справедливости и добра, в котором вы, кажется, несколько сомневались.

— Извините, Василий Федорович, но сомнения уже позади. Ваша аргументация дает мне моральное право назвать будущий фильм именно так: «Преступление будет раскрыто».

— Пишите смело. А милиция не подведет.