Нет, об этом он себя не спрашивал. Он слишком много отвлекался на нее, но теперь, когда она упомянула об этом, ему не пришлось ломать голову над ответом. Бедному долбаному ангелу вообще ничего не нужно было делать, чтобы потерять милость божью. Такое просто случалось, между первым вздохом и последним. Он видел это на войне. Милость умирала. Смерть побеждала, и на какой-то миг весь мир превращался в ад.

Не было ничего простого или поверхностного в Никки МакКинни – но она определенно была наивной.

– А вы знаете, что сделал ангел? – спросил он. Да, у него были свои ответы, но он не собирался раскачивать ими ее лодку, особенно в тот момент, когда она была так близка от того, чтобы вовсе оказаться за бортом. К черту напряжение Трэвиса, она сама была скручена туже, чем боцманский узел, напряжение накатывало на нее волнами. Все в ней горело предупреждающими знаками – «Женщина на грани нервного срыва» – большими светящимися неоновыми буквами. Ее руки, сжимавшие на коленях коробочку с бутылочками, почти побелели. Плечи были напряжены, а спина казалось такой прямой, что с трудом верилось, что она умещается в изогнутом кресле.

Самое паршивое, что он мог только продолжать ехать и надеяться, что она не взорвется или еще чего. Или еще хуже – заплачет. Это приводило его в полное отчаяние и лишало мужества. Ей нужна была помощь, а он был совершенно бестолковым. Вот что значит вырасти с кучкой старших братьев и без матери – некомпетентность, полная и совершенная. Она может разлететься на кусочки, а ему лишь останется собирать их.

Но, Боже, она была как паровой каток, и он боялся, что она взорвется сама, как и опасался сказать что-то не то, что станет причиной катастрофы.

– Нет. На самом деле, я не знаю, почему пал ангел. – Она покачала головой. – Должна бы, но не знаю, и это одна их тех вещей, которые я все время пытаюсь сделать – вывести работу за пределы холста. Конечно, я научилась переводить произведение через грань только в последнюю пару лет. Думаю, Трэвис знает, что сделал ангел, и использует это знание, чтобы зайти туда, где он находится, но мне он не говорит. Он никогда ничего не говорит, но не боится показывать мне больше, чем все остальные мои модели. Он осознает невинность собственной сексуальности и женскую тайну, присущую его мужской натуре. Он проживает дихотомию падшего ангела.

Кид тяжело втянул в себя воздух. Дихотомия падшего ангела? О чем, черт возьми, она говорит?

В течение секунды он надеялся, что доедет до дома, ничего больше не узнав о Трэвисе, излучаемой им сексуальности, его женской тайне или о каких-то других гребаных дихотомиях. Еще один выброс информации, и его, есть такая вероятность, просто стошнит. Он уже чувствовал легкую слабость.

А потом он понял, что еда была большей частью этой проблемы. Полгаллона адреналина, выбросившиеся в его организм за 0.2 секунды, всегда вызывали чувство голода. Еда, которую она упомянула в своей мастерской, так и не появилась, а он почти достиг критического обезъедивания. Ему нужна была пища, много пищи и поменьше Трэвиса. Этот фельдшер, на самом деле, был неплохим парнем, но Кид намеревался возненавидеть его через пять минут, если Никки не найдет другой темы для разговора. С тех пор как они совершили свой азотистый полет из ущелья, она перебрала уже около восьми тем, но казалось, застряла на Трэвисе.

Единственное, до чего он додумался во время ее непрерывного монолога, была мысль о том, что ему никогда-никогда не стоит позировать ей. По ее логике, модели нагружались каким-то особым, довольно тяжелым весом, который делал их неприкасаемыми. Он даже не был уверен, что она видела в них настоящих мужчин, и уж точно не хотел оказаться в категории таких неприкасаемых и ненастоящих.

Ни за что. Он хотел, чтобы она прикасалась к нему, хотел полного телесного контакта с потной кожей и раскрытыми губами, но с этой точки зрения он, вероятно, сильно опережал события. Очень сильно. Она едва ли взглянула на него один единственный раз с момента их знакомства. Все разговоры были только о Трэвисе, который, Кид мог бы поставить двадцать баксов, не был ее любовником.

«Тогда кто?» – спросил он сам себя в миллионный раз, надеясь, что ответом на этот вопрос будет: никто. Судя по тому, как она говорила о Трэвисе, никого другого в ее жизни не было.

– Трэвис…

«Ну конечно», – подумал он.

– У него есть небольшой бизнес на стороне. Он занимается сексуальным импринтингом с женщинами, у которых был плохой опыт, тем самым находя отличное применение своей невинной сексуальности. Он неплохо справляется. Все очень целомудренно, очень здорово, но Реган отказывается принять его предложение неограниченных бесплатных сеансов. Это, конечно же, безумие. Я уверена, что он смог бы ей помочь, как в прошлом году помог одной моей подруге, у парня которой были, хм, ну проблемы, понимаешь?

Не может же быть, что она ожидала от него ответа на этот вопрос? Но она замолчала, оставляя паузу, полную ожидания, висеть в воздухе и мучить его. Вероятно, нарочно.

– Нет, – выпалил он. – Я не понимаю. – И уж точно не хотел понимать. И в то же время он был болезненно заворожен всем, что она говорила. Парни из 24-ого полка морской пехоты с радостью наложили бы лапы на такую идею как сексуальный импринтинг, и, он мог поспорить, были бы счастливы предложить любой женщине бесплатные сеансы. Конечно, не было на всей земле морпеха, которого можно было бы описать словом «невинный». И уж конечно, каждый из них уже думал о себе как о профессионале в области сексуального импринтинга.

Широкая ухмылка растянулась на его лице. Что же за бизнес был у Трэвиса?

Мужские проблемы представляли собой что-то иное, и он надеялся, что она проявит благоразумие и удержит детали при себе.

– Я голоден, – сказал он, надеясь, что паника не отразилась в голосе. – Вы хотите есть? – Еда всегда поднимала ему настроение. На самом деле, он повел себя как полный идиот. Ему стоило накормить ее в ту же секунду, что они выехали из ущелья. Он был голоден с тех самых пор, и ставки на то, что она чувствовала то же самое, были высоки. – На следующем съезде будет кучка ресторанов фаст-фуд. Мексиканская, китайская кухни, сэндвичи, гамбургеры, если хотите. Все в порядке, мы можем остановиться и перехватить чего-нибудь.

– Эх, нет, спасибо, – сказала она, закашлявшись, а может, задохнувшись, после секундного колебания. – Я, хм, не думаю, что смогу сейчас что-нибудь съесть.

Звук ее голоса это подтверждал. Может, ее так отвратила идея фаст-фуда.

– Если хотите фахитос с тофу, уверен, что смогу найти. – На самом деле, он не был уверен, что где-то около шоссе можно найти что-то подобное, но, если ей это поможет расслабиться, он сварганит такой на Стил Стрит.

– Нет… хм… все в порядке. Мне не очень нравится тофу.

«Поди догадайся, – подумал Кид. – Гламурная боулдерская штучка и не любит тофу».

Он снизил скорость и направился к выезду с шоссе, приближаясь к торговым центрам, заправкам, забегаловкам фаст-фуд, расположенным в пригороде северного Денвера. Если выбор был за ним, он, однозначно, предпочитал чизбургер, а при удачном стечении обстоятельств, ему удастся и в нее впихнуть немного картошки фри, а может быть, молочный коктейль. Он был уверен: что-нибудь да поможет.

Со своего места Никки с ужасом смотрела на него.

Есть? Он что, сумасшедший? Ей нормально дышать-то помогали лишь разговоры, а он захотел поесть? Она, вероятно, вообще никогда не сможет есть из-за того дня, когда ей пришлось пережить самый ужасный опыт всей жизни.

Если бы она не сходила в туалет до того, как они выехали из дома, она, наверное, намочила бы штаны. В нормальных обстоятельствах эта мысль бы ужаснула ее – но не сейчас. О нет. Она перешла ту грань, за которой небольшие физические дисфункции не вызывали стыда.

А он, что, разве не сидел с ней в той же самой машине? В той машине, боковое зеркало которой развалилось под градом пуль?

Пули!

За секунду до того, как зеркало вчистую снес летевший на полной скорости прямо им в лоб гигантский Виннебаго, там в ущелье? Разве он не сидел рядом с ней, когда решил начать «игру в труса», настолько близко приведшую их к смерти, что ей до сих пор не верилось, что они не превратились в шар скомканного метала и пламени?

О да, она оторвала взгляд от приборной доски и посмотрела смерти в лицо, и не было ли это всего за пару секунд до того, как они едва не вылетели с обрыва, прямо перед тем, как он нажал на тот ужасный красный выключатель, на тот самый выключатель, на который она до сих пор не решалась взглянуть, и превратил их и без того опасно мощный Порше в ракету «Атлас» со встроенным фактором страха, рядом с которым ужасный аттракцион «Свободное падение» в парке «Сикс Флагс» казался поездкой в детской колясочке?

А он проголодался?

Боже, от одной мысли об этом у нее начинала кружиться голова.

А от этого ощущения у нее учащалось дыхание, а от этого становилось трудно втягивать в себя воздух, а от этого ей хотелось говорить, говорить и говорить, пока она, наконец, не отвлечется настолько, чтобы не упасть в обморок.

Это был порочный круг, он истощал ее с тревожной скоростью, но вырвавшись из него, она начнет плакать, а ей не хотелось начинать плакать только потому, что она была так напугана. Только не перед ним, ведь ее тянуло к нему. Именно об этих чувствах она старалась не думать, избегала этих мыслей изо всех сил. В нем было столько… всего.

Нет. Лучше было продолжать говорить, что было бы намного легче, если бы он принимал более активное участие в беседе. Черт возьми, ей будто клещами приходилось вытаскивать из него слова.

Вот как сейчас. Он полностью замкнулся в себе, оставив мяч на ее стороне корта, где тот провел последние полчаса, с того самого момента, как он проделал в ущелье этот невероятный трюк в стиле Дюка из Хаззарда. Он, что, не мог помочь ей хоть немного?

О Боже, она сейчас заплачет и впервые со своего шестнадцатилетия не сможет сдержаться. Какого черта натворил Уилсон? Был ли он в порядке? А Реган? Или они тоже стали мишенями для пуль?

О, ради Бога. Она просто не вынесет таких мыслей.

– В детстве у меня не было пони, – выпалила она, ощущая, как рыдания бурлят в горле. – А я так хотела. Я умоляла, но ни Реган, ни дедушка не разрешили мне. Они знали, что он мне нужен для того, чтобы добраться до Южной Америки, до Перу. Там умерли мои родители, в Перу, при землетрясении, и я всегда думала, что, если смогу добраться туда на моем пони, то взберусь на горы и найду их, а мы с моим пони сможет выкопать их, привести их домой, и тогда все будет хорошо. Мне никогда не приходило в голову, что они все равно будут мертвы. Я была уверена: если смогу вытащить их из-под завала, они будут в порядке. Забавный у детей ход мысли, правда?

С секунду он молчал, и она, подавив раздражение, почувствовала, как рыдания застряли прямо посреди гортани, душа ее. Тогда она взглянула на него.

Он смотрел на нее, его спокойное лицо ничего не выражало, и она вдруг поняла, что он остановил машину. Она не заметила, когда он сделал это, но они стояли в затемненной части парковки торгового центра.

– Вы плачете, – сказал он.

– О, черт. – Она посмотрела на себя в зеркало и поняла, что он прав. Щеки были мокрые. Слезы скатывались к уголкам губ. Она стерла их тыльной стороной руки, гадая, какого черта рассказала ему о пони. Она не говорила никому, кроме Реган и Уилсона, но это лишь испугало их до чертиков, особенно Реган, которая боялась, что она действительно отправится в Перу, с пони или без.

– Сколько вам было лет, когда ваши родители погибли? – Его голос был совершенно спокойным, вопрос – прямым, будто она только что не сказала ему, насколько жалкой была.

Боже, история про пони. О чем она только думала?

– Три. – Она глубоко вздохнула, надеясь, что это поможет развязать узел в груди. – Я, эх, не помню их, моих родителей, в смысле, лично – не помню, потому что они часто уезжали в последний год, а я окончательно осознала, что они мертвы, лет в десять. Я знала, что родители Реган мертвы, и это всегда было так ужасно – настоящая ноша, которую мы несли – великая семейная трагедия. Это отличало нашу семью от остальных в районе. Она часто оплакивала их, но для меня они были лишь людьми, которых я не помнила – до того, как мне исполнилось десять лет и я поняла, что они были и моими родителями тоже.

– Это, должно быть, очень тяжело, – также спокойно сказал он, голос его был немного грустным, в нем послышалось удивившее ее сострадание. – Понять, что твои родители умерли, а потом понять, что ты слишком поздно понял это.

Она скосила на него глаза, пораженная его проницательностью. Она никогда никому не рассказывала об этом элементе ее скорби. Она чувствовала себя такой глупой, никчемной и одинокой. Она не только пропустила жизнь своих родителей, но и их смерть, это сделало ее еще более странной, чем она была. А согласно каждой экономке, которую они нанимали, она была очень-очень странной – и положение это не улучшалось инцидентами типа «голая модель в садовом сарае». Ее первая работа с Трэвисом принесла ей общенациональную известность после участия в конкурсе «Купер-Лансдаун», но ей никогда в жизни не приходилось говорить так быстро, как она говорила с Реган, отговаривая ту послать ее к психотерапевту за профессиональной помощью. Она не спала с Трэвисом. Реган заставила ее поклясться на несуществующих могилах ее родителей – и с того дня она не спала ни с одним из мужчин-моделей.

На самом деле, она вообще ни с кем не спала, никогда не допускала полноценного контакта а-ля «добро пожаловать в мое тело», а учитывая, что на прошлой неделе ей исполнился двадцать один год, это, наверное, было самым странным в ее жизни. И об этом мало кто знал. Все думали, что она такая дикая штучка.

– Тела ваших родителей нашли?

– Нет. – Она покачала головой и снова одарила его осторожным удивленным взглядом. Никто никогда не набирался смелости спросить ее об этом.

– Возможно, вы чувствовали бы себя лучше, если бы они были.

Она не сомневалась в этом, никогда не сомневалась, ни разу с тех пор, как придумала тот идиотский план с пони. Часть ее очень хотела попасть в Перу, но она так и не сдала этого, точно не зная, какой именно страх удерживал ее: страх, что она не найдет их – или страх, что найдет.

Теперь от них остались только кости. Она не знала, сможет ли выдержать это – увидеть их кости. Она всю жизнь провела в окружении костей. Уилсон и Реган тащили их в дом телегами. Именно поэтому она работала с живыми моделями – мужчинами с теплой кровью, мускулами, плотью; дышащими и потеющими. А когда она рисовала их, они дышали и потели на ее полотне. В них пульсировала жизнь. Они были и ангелами, и демонами, и могущественными существами духовной мифологии – и они жили. В своих работах она накладывала на кости плоть. Она не стряхивала с них пыль, оставляя обнаженными.

Она ненавидела кости.

– Уилсон как-то отправился на их поиски, – сказала она. – Но он не смог найти их, не смог обнаружить местоположение тел. Все те, с кем он разговаривал, рассказывали свою версию истории о «norte americanos» и об их местонахождении во время землетрясения. Когда он приехал домой, ему было хуже, чем до отъезда. Думаю, я всегда полагала, что, если он не нашел их, у меня тем более нет шансов. – Она легонько пожала плечами и переставила пару бутылочек в серебряной коробочке. – Я бы даже не знала, откуда начать. – Это было оправдание, но именно за него она цеплялась многие годы.

– Я бы знал.

Пораженная, она подняла голову и уставилась на него. Он только что сказал то, что ей показалось, он сказал? Кем он был, чтобы предлагать такие вещи?

– Если решите, что хотите попробовать, позвоните мне, – продолжал он. – Посмотрим, что можно будет сделать. У Стил Стрит много связей в Южной Америке. Я постоянно туда езжу. Мы с Куином только вернулись из Колумбии пару недель назад, а мой брат все еще там.

Он говорил серьезно. В это было трудно поверить, но он на самом деле говорил серьезно.

– Что такое Стил Стрит? – спросила она, вытерев лицо тыльной стороной руки, а потом подолом футболки. – Место, где ты работаешь? – Она не спускала с него глаз.

– Э-э-э, да, – сказал он, откашлявшись. Его взгляд быстро скользнул к ее обнаженному животу, потом снова устремился на лицо, и, если она не ошиблась, у него слегка покраснели щеки.

«А вот это уже интересно», – подумала она. Очень интересно. Это было самое сильное проявление его эмоций за всю ночь. В ущелье, когда они переживали то суровое испытание, он даже не вздрогнул. Ни разу не поколебался. Он полностью контролировал их неминуемую гибель, вплоть до реакции сходной со скоростью света, когда вытаскивал этот злобный дробовик посреди развернувшегося действа.

Проклятье, он даже успел прицелиться. А теперь на него произвел впечатление ее живот? Возможно ли, что он чувствовал почти то же самое, что и она? И было бы здорово, если бы она смогла понять, что конкретно было в его голове по этому поводу.

– Мы ведем много международных дел, хотя есть и внутригосударственные.

Она зарабатывала деньги, читая людей, и мистер «Спасибо, мэм, но здесь главный я» только что слегка возбудился от вида ее обнаженной кожи. Это было поразительно, едва заметно, но совершенно реально. И самым странным образом она вдруг поняла, что избавилась от проблем с дыханием, а потом перестала плакать, а потом заметила что у него действительно успокаивающий голос и удивительно красивые глаза – этот факт она отметила уже в миллионный раз. Глубоко посаженные, с густыми ресницами, с чудесно суровыми, ястребиными бровями.

Ей нужно нарисовать его. Не на полотне, наложить краску прямо на него, пальцами на лицо, скользя по коже – и если это возбудит его еще немного, замечательно. Ей вроде как нравилось его возбуждение.

– Какие конкретно дела? – спросила она, мельком взглянув на край рубашки. Черные полосы от туши, испачкавшие белую ткань, послужили неплохой подсказкой о том, как она выглядит – в полном беспорядке. Синее пятно рядом с тушью тоже не выглядело обнадеживающим. Как обычно, она, видимо, всю ночь пачкала свое лицо, и, как обычно, никто не потрудился ей об этом сообщить.

Черт возьми.

– В основном, машины. Специализированные автомобили и обеспечение безопасности.

– Ты имеешь в виду такие машины, как эта? Бронированные? – И вот, получайте: у них почти нормальный разговор, и ей не приходится выбалтываться из последних сил. Какое облегчение, пусть даже и разговор шел о бронированных машинах.

Она продолжала гадать, какого черта Уилсон делал с костями динозавров, что все они влипли в неприятности такого масштаба.

– Да.

– И там, заграницей, ты научился водить так, как делали это в ущелье? – Что было полным безумием, но этого она озвучивать не собиралась. Вероятно, этим безумием он спас ей жизнь.

– Вообще-то, мы ездим в Калифорнию в школу экстремального вождения каждые пару месяцев и сжигаем несколько комплектов шин.

Бывший снайпер, бывший морпех, экстремальное вождение, частная компания, купил свою машину у парня, который жил в Панаме – наконец-то все это обрело какой-то смысл.

– Так ты телохранитель?

– Иногда. Да, мэм.

Мэм. Этот мужчина предложил ей помощь в поисках останков ее родителей, был определенно выведен из равновесия одним видом ее живота и до сих пор обращался к ней «мэм»? Боже, ну кто бы мог подумать, что снайпер может быть таким милым? Мило яростным, каким он был в ее мастерской, мило искренним в своем предложении помощи, и таким мило красивым, что это причиняло боль.

Да, ей на самом деле нравилось его возбуждение. Ей нравилось, когда он возбуждался, потому что это чертовски возбуждало ее саму. Его короткие волосы стояли дыбом. Контуры щетины оттеняли челюсть и верхнюю губу. Его одежда была мятой и потной от нечеловеческой жары, но он все равно был прекрасен: по щекам она хотела провести пальцами, губы она хотела поцеловать – что приводило ее в еще большее замешательство, чем час назад, когда она находилась в безопасности камер.

– Ты был в Перу?

Он покачал головой.

– Колумбия, Венесуэла, Бразилия, ездил по всей Южной Америке, но в Перу не был.

Но он хотел поехать туда? Ради нее? Чтобы найти ее родителей?

– Я почти свела дедушку с ума вопросами о Перу, – сказала она ему. – Куда он поехал. С кем он говорил. Я хотела узнать все, что нужно для путешествия. У меня были карты, еда и рюкзак, полный зимней одежды. Я делала записи в специальном блокноте. Реган была в ужасе: думала я убегу, а потом однажды я просто перестала говорить о поездке, перестала планировать все это большое и страшное приключение. Мне это больше не было нужно. Я просто разозлилась и такой и оставалась.

– До какого момента? – спросил он.

– Ни до какого, – признала она. – Я до сих пор злюсь.

Она знала, что это показывало ее не в самом лучшем – зрелом – свете, но то была правда. Она злилась на родителей за то, что они причинили боль Реган и Уилсону, и за то, что не сочли нужным задержаться ненадолго, чтобы понять, кто она прежде, чем уехали и убились. Она видела, как дедушка плакал, когда думал, что никого нет рядом.

Бедные Реган и Уилсон, они должны были давным-давно понять, что она всегда была рядом, и обычно с камерой. Бесстыдная Никки МакКинни, которая дни напролет рисовала прекрасных обнаженных мужчин. Она не могла представить себе, что родители нашли бы ее менее интересной, чем находили другие знакомые ей люди. Каждая женщина, знакомая ей, хотела ее работу, но ни у кого из них не было таланта или особенного взгляда, позволявшего превратить похоть в волшебство. Ее мужчины были красивыми, потому что такими их делала она. Они были настоящими, потому что она не разрешала им хранить секреты.

– Думаю, я бы тоже разозлился, – сказал он, и она снова подняла взгляд, обнаружив, что он все еще смотрит на нее. Тусклый свет, проникающий в салон, раскрашивал его в серые полутона размытых ночных цветов, превращая лицо в набросок из небеленого шелкового полотна и мягких бархатных теней.

Такой трогательный. Именно такой, и, если он проявит еще хоть немного чувствительности и сострадания, она влюбиться в него. На всю жизнь.

– Что насчет тебя? – спросила она, игнорируя мягкую волну жара, прокатившуюся по телу, и повернулась на сидении, чтобы лучше видеть его. Это было так уютно – сидеть с ним в темной теплой машине. – Ты когда-нибудь исследовал свою женскую тайну?

Вопрос застал его врасплох; она могла сказать это наверняка по его бровям, сошедшимся в одну линию – одна чуть выше другой.

– Во мне нечего, хм, исследовать, – сказал он после секундного замешательства.

– У каждого мужчины она есть, – сказала она, наблюдая за выражением его лица: смущение сменилось явным сомнением. – Правда. Если хочешь, приходи как-нибудь ко мне в мастерскую. Если ты позволишь мне нарисовать тебя, я могу гарантировать – найдешь свою. – О, ну как же гладко она все преподнесла – ведь все это ей на руку. Но по его лицу можно было сказать, что он в последнюю очередь хотел бы обнаружить свою женскую тайну.

– Не думаю, что из меня выйдет хорошая модель, мэм.

Снова «мэм». Он никак не мог выключить режим вежливости, а она хотела стащить с него одежду.

– А твои предки? Где они живут? – спросила она, давая ему передышку и меняя тему.

Облегчение на его лице было столь очевидным – почти комичным.

– Моя мама в Лос-Анджелесе, пытается сниматься в кино, что – каждый из нас, оставшихся, может подтвердить – так никогда и не произойдет. Она ушла, когда мне было восемь. Мы, парни, остались с отцом в Денвере.

– У тебя есть сестры?

– Нет. Все мальчики. Отец, два моих старших брата и, как правило, еще пара или тройка ребят, которые в конце концов оставались у нас на несколько дней, а то и недель. Куин часто бывал там, как и пара других парней из тех, кто сейчас работают на Стил Стрит. Это как расти в спортивной раздевалке: есть свои плюсы, есть минусы.

– В мужской раздевалке есть положительные стороны? – скептически спросила она. Удивительно, но в этот момент она почувствовала себя лучше, в большей безопасности.

– Да, но нужно быть парнем, что их оценить, – он ухмыльнулся: белые зубы сверкнули в мальчишеской улыбке, а ее сердце без предупреждения вошло в медленный неконтролируемый занос с поворотом на 360°. У него были ямочки и чуть закругленные нижние зубы, а улыбчивый, он был совершенно сногсшибательным.

О Господи.

Она серьезно влипла.

Короткий смешок, не имевший ничего общего с юмором, но много общего со странным чувством, сжавшимся узлом в ее груди, вырвался удивленным выдохом.

Морской снайпер.

Да поможет ей Бог. Она так ошиблась. Она не хотела нарисовать его; она хотела поглотить его.

Глава 19

Не было и десяти вечера, когда Кристиан Хокинс, испытывая отвращение ко всему происходящему, въехал на Стил Стрит.

Пентагоновское оружие, которое им следовало найти еще несколько недель назад, исчезло с лица земли, оставив их ни с чем, кроме кучки костей динозавров на складе в Лафайетт и целой кучи людей с пушками, ошивающихся вокруг. Путешествие Реган МакКинни в Сиско спровоцировало лавину, которая набирала скорость по мере наступления темноты. Враг вступил в бой, он был совсем близко и не скрывал своего лица, пули летели со всех сторон, интриги плелись.

Он чертовски надеялся, что в скором времени все изменится.

Он пересекал тусклое открытое пространство парковки, петляя между машинами, и шаги отдавались глухим эхом от стен. Это здание на Стил Стрит было секретной штаб-квартирой ОПО. Только у девяти человек на всей земле были отпечатки пальцев, способные открыть двери, или запустить лифты, или обеспечить вход в здание иным путем, иным способом, в иной форме. Большинство из них и жило здесь почти все время. Хокинсу принадлежал лофт на одиннадцатом этаже напротив апартаментов Скитер. Куин жил на десятом, а Крид занимал джунглеподобный лофт на девятом. Джей Ти с Кидом имели право почти на весь двенадцатый этаж. Дилан, их босс, изъял верхний, тринадцатый. Но во всем здании оставалось достаточно уголков и щелей, чтобы разместить кого-то, кому нужно было место, чтобы свалить туда вещи и собственную персону.

Приблизившись к восточной части гаража, Хокинс заметил Джанетт, припаркованную в тени рядом с Роксанной. «Здурово», – подумал он. По крайней мере, хоть что-то в эту ночь шло по плану. Куин сменил Джанетт на менее заметную тачку.

Так он подумал сначала. Но, оглянувшись, понял, что представление Куина о незаметной тачке укладывалось лишь в рамки красного Доджа Коронета 1967 года с розовой окантовкой сидений.

Куин взял Бэтти, что вызывало некоторый интерес, учитывая, что в гараже на выбор стояли еще сорок две машины. Шансы Бэтти в данном случае были 1:1000, таковы же были и шансы на то, что Куин с женщиной. Только по этой причины парень мог взять Бэтти взамен чего-то другого, куда более мускулистого. Женщинам нравилась Бэтти.

Им нравился цвет, нравились покрышки с белой боковиной, а особенно нравилась ярко-розовая окантовка. Она притягивала их магнитом. Он повидал многих женщин, очарованных Бэтти: от семидесятивосьмилетней прабабушки Крида Риверы до тринадцатилетней сестренки Джонни.

Так что там случилось с Куином и Реган МакКинни? Он помнил ее с того лета в Рэббит Вэлли. У нее уже в пятнадцать лет сложилась неплохая фигура, она отличалась приятными светлыми волосами, была милой и забавной – слишком милой, чтобы его интерес выходил за границы дружеского. Он не помнил, чтобы Куин сказал ей хоть слово, но определенно припоминал, как он за ней наблюдал.

Черт.

Чем ближе он подходил к машинам, тем яснее становилось, что Джанетт пережила нелегкое путешествие и прибыла в гараж в поту.

Но как, черт возьми, можно было сломать дворник? Куин считал, что Джанетт должна выглядеть грязной и запущенной, но сам работал над ней в лайковых перчатках. Она была ультравысокоэффективной машиной, могла развернуться на одном месте, почти преодолеть барьер скорости звука и развалиться на куски в мгновение ока, если вовремя не получит нужного технического обслуживания. Так как же она могла лишиться дворника?

Приблизившись, он осмотрел капот сверху, а потом наклонился, чтобы глаза оказались вровень с поверхностью. Она явно была промята.

Какого хрена?

В остальном кузов был в полном порядке, и он просунул голову в окно со стороны водителя, чтобы осмотреть салон. Все выглядело вполне причинило, если этим словом можно было описать оголенный каркас и интерьер, похожий на яму со змеями.

Он уже, было, начал выпрямляться, как глаз зацепился за что-то розовое. Наклонившись глубже, он потянулся и схватил кусок ткани, завалившийся между пассажирским сидением и коробкой передач.

Пара кружевных трусиков. Небольшие. Розовые. Порванные.

Пахнут дорогими духами.

Он поднял бровь. Реган МакКинни?

Он преподнес клочок ткани ближе к носу. Черт. У Куина никогда не было шансов. Кишка его становилась тонка, когда дело доходило до умных и сложенных как стриптизерши «Джек О`Найнс» красоток.

Ну разве не здорово? Он был охренительно рад, что хоть кто-то хорошо проводит сегодняшнюю ночь.

«Это уже официально», – решил Куин. Они официально достигли статуса «катастрофа». Отель Сауфер Кросс стал опасным местом, а вместе с ним Кид и Никки МакКинни подвергались риску. Кид не особо распространялся о сложившейся ситуации, но Куин знал его достаточно хорошо, чтобы читать между строк. И он не хотел обсуждать это с Реган в данный момент. Лучше пусть она сначала получит сестру в свое распоряжение. Та будет близко и в полной безопасности – вот тогда, можно будет послушать о деталях злосчастной попытки Кида и Никки добраться до отеля.

Куин выехал с одной из улочек Боулдера, где до этого момента Бэтти стояла на холостом ходу, пока они с Реган в течение пяти минут спорили в перерыве между звонками Кида и Хокинса. Она хотела отправиться в Лафайетт. Он хотел увезти ее так далеко от всего этого бардака, как только можно. Она хотела получить шанс осмотреть кости. Ему было на кости наплевать.

Но каким-то образом она все-таки выиграла. Благодаря телефонному разговору с Хокинсом, который решил, что она может найти что-то упущенное Уилсоном. И Куин развернул машину на запад, направляясь к Лафайетт и складу вместо Денвера и Стил Стрит, куда ему следовало бы ее везти.

– Ты не пожалеешь, – возбужденно сказала она, но она ошибалась. Он уже жалел об этом, а они еще даже не добрались до места назначения.

– Тридцать минут. Не больше. А потом мы прикрываем лавочку, – ответил он. – И лучше бы Хокинс оказался прав, что разрешил привезти тебя туда. Для самого же Хокинса лучше.

Решающим аргументом стало время. А оно истекало. Хокинс решительно настаивал, чтобы они подвели Ропера к своеобразной черте и поставили потерпевшую крах операцию на ноги. Сейчас же. Если они не сделают все, как нужно, МакКинни превратятся в отличных кандидатов для федеральной программы по защите свидетелей или будут мертвы.

Никто не готов был этим рискнуть, что припирало Куина к стенке и вынуждало делать то, против чего восставала каждая клеточка его тела. Он вез Реган в Лафайетт посмотреть на чертовы кости и, вероятно, одновременно приближал ее к огромной куче неприятностей.

Черт. Лучший день в его жизни только что обернулся настоящим кошмаром.

Глава 20

Доставив Никки МакКинни на Стил Стрит и оставив ее с дедом, Кид обнаружил Хокинса на восьмом этаже в помещении, где они хранили оружие. Тот как раз подхватил пару автоматов HK MP5 и четыре дополнительных тридцатипатронными магазинами.

– Ждешь неприятностей? – спросил Кид, закрывая дверь.

– Готовлюсь к ним, если дело зайдет так далеко, – ответил Хокинс вставляя магазин в одну из пушек. – Либо мы закончим все это, либо увязнем еще глубже. Где девчонка?

– Никки? С дедом.

– Когда я заходил к нему, он спал. – Хокинс засунул дополнительный магазин в карман ремня, болтавшегося на бедрах.

– И сейчас спит, но она хотела увидеть его, удостовериться, что с ним все в порядке. Ночка выдалась нелегкая.

– Джонни тоже дрыхнет?

Кид кивнул.

– Тебе понадобится еще один стрелок в Лафайетт или ты хочешь, чтобы я остался здесь?

– Здесь. Мы расположим кости так, чтобы облегчить Роперу и его парням часть работы. Если, конечно, слово «облегчить» можно отнести к семи тоннам камней. – Он устало улыбнулся Киду. – Что за гребаный бардак. Все это было безумием с самого начала. Я хочу достать пушки и свалить.

– Что насчет Реган МакКинни?

– Куин везет ее в Лафайетт, чтобы взглянула на окаменелости. – Хокинс достал очередной дополнительный магазин и засунул его в другой карман. – Похоже, старик нашел что-то, о чем забыл сказать мне. Я знаю, что он особо сильно обрадовался одной глыбе. Правда, он заводился почти от каждого куска на складе. Но потом мы немного надавили на него, и он забыл, насчет чего так радовался. Думаю, было слишком много давления. Он не забывает, как нужно застегивать рубашку, но он может забыть о том, что делает в процессе самой работы. Вероятно, это была не лучшая идея Дилана.

– Обычно Дилан не совершает ошибок.

– Да, ну, обычно он не бывает особо сентиментальным.

Кид понимал жалобы Хокинса. Он знал историю Стил Стрит и ОПО, начавшуюся с уличной банды воров, которая работала в этом сбмом здании, и с Неудачи, как они ее называли, так же хорошо, как и любой живущий здесь.

Он также знал о последующем лете, которое они провели, копаясь в заброшенных землях восточного Колорадо в местечке с неподходящим названием Рэббит Вэлли. Ни один из арестованных парней ни разу не видел там кролика, хотя Хокинс рассказывал ему, как однажды наткнулся на гремучую змею. Уилсон МакКинни часто фигурировал в этих историях в роли старого ворчуна с золотым сердцем, но никто никогда не упоминал его внучек. Конечно, тогда Никки была совсем еще ребенком. А вот Реган была примерно ровесницей парням, и Кид мог поспорить, что Куин обращал на нее внимание – много внимания.

– Скитер говорит, что у Уилсона отличная репутация, если речь заходит о костях и тому подобной дряни.

– Как и у его внучки, по-видимому. Теперь ее очередь. – Хокинс проверил магазин в своей пушке прежде, чем убрать ее в кобуру. – Кстати, Дилан звонил минут двадцать назад. Он вернется сегодня. В Колумбии что-то произошло.

«Колумбия», – подумал Кид. Его брат Джей Ти и Крид были в Колумбии.

– Он сказал, что информации будет больше к тому времени, как он доберется сюда. – Хокинс взглянул на Кида. – Мне нужно, чтобы ты поспал. Когда Ропер получит кости, мы постараемся не выпускать его из виду. Мы с Куином отработаем ночную смену, но ты мне нужен для утренней засады.

– Куин не должен быть здесь, в Денвере, не говоря уж о том, чтобы охотиться за грузом Ропера. Ведь за его голову уже назначена цена, – сказал Кид. Что бы ни произошло в Колумбии, его брат и Крид находились там на задании по освобождению заложников, которое не имело ничего общего с Ропером. Может, они наконец спасли своего парня от повстанца-похитителя.

– Да, – согласился Хокинс. – Дилан надерет всем нам задницы, если мы потеряем нашего мальчика-картинку, но Куин готов к драке, и, откровенно говоря, я думаю, это он надерет задницу Роперу – что будет намного лучше, чем если этим займусь я.

Кивком головы Кид показал свое согласие. «АМЕРИКАНСКИЙ ГЕРОЙ УБИВАЕТ КРИМИНАЛЬНОГО КОРОЛЯ» было намного лучше, чем «В УЛИЧНОЙ ПОТОСОВКЕ БЫВШИЙ ЗЕК ПРИШИВАЕТ ПОДОЗРЕВАЕМОГО». Даже в солоноватых водах Капитолийского холма, где из утробы Министерства обороны рождались приказы для ОПО.

– Ты когда-нибудь слышал о женской тайне? – спросил Кид.

– Бетти Фридан? – сказал Хокинс, лишь слегка приподняв бровь на столь неожиданный вопрос. – Да. Я ее читал. Чертовски депрессивная книга. Думаю, они включили ее в состав библиотеки тюрьмы штата, просто чтобы свести меня с ума.

– Нет, я не о книге говорю. Это… я даже не знаю, образ мысли, наверное. Или способ… сияния.

Это привлекло внимание Хокинса. Он поднял голову от скамьи, на которой стояли коробки с боеприпасами.

– Сияния?

Кид смущенно пожал плечами.

– Да, Никки МакКинни – художница, они рисует мужчин. Просто невероятно, производит сильное впечатление. Но в парнях ей нравится женская тайна – то, как они, типа, сияют, излучая напряжение, свойственное дихотомии мужчина/женщина.

Хокинс моргнул, потом сказал:

– Окей. – К удивлению Кида в этом не было ни тени скепсиса или смущения – только легкое любопытство.

Здорово. Он знал, что пришел по адресу. Брат Кида Джей Ти ни черта не знал о женской тайне, но Хокинс… ну, парень в этом разбирался.

– Так, – поколебавшись, сказал Кид, – у меня… хм… ее нет.

Хокинс скосил на него глаза.

– Никакой женской тайны?

– Не-а.

– А тебе нужно немного, потому что девчонка нравится?

– Да. Думаю, нравится. Она говорит, что может мне помочь найти ее – но я не знаю. – Он пожал плечами.

– Вперед, дай ей зеленый свет. – Хокинс отвернулся к скамейке и зарядил очередной магазин. – Черт, ты можешь сильно удивиться, увидев то, что она в тебе откапает.

Зеленый свет? Кид изучал лицо Хокинса. Он говорил серьезно. Хорошо. Он полагал, что существует времяпрепровождение и похуже, чем позировать голым прекрасной женщине, которая – есть такая вероятность – может разрисовать пальцами твое тело. Он был уверен, что именно таким образом Никки МакКинни и собиралась ему помочь. Ухмылка растянула губы. Она определенно будет иметь дело с материалом высшего класса.

– Окей. Может, я так и сделаю.

– Я помню ее по Рэббит Вэлли, – сказал Хокинс, засовывая очередной магазин в кобуру. – Она была милым ребенком. Думаю, она похорошела.

– Более чем похорошела, – ухмылка Кида стала шире. – Она просто потрясающая.

– Точно. Еще одна потрясающая МакКинни. – Хокинс хохотнул и вернулся к патронам. – Слушай, я позвоню тебе около четырех часов и скажу, где мы.

Кид посмотрел на часы. Почти одиннадцать. Получив информацию о новом плане, он помог Хокинсу закончить. Когда тот уехал в Лафайетт, Кид направился к спальням, чтобы проведать Никки.

Она была одна, спала. В ту же минуту, как он увидел ее, свернувшуюся вокруг подушки на кровати в одной из гостевых спален, он понял, что не сможет сделать этого. Он не сможет предстать перед ней обнаженным, пока она будет рисовать, или снимать его на камеру, или пытаться одеть в ангельские крылья. Фантазия была хороша, но воплощение ее – невозможно.

Во-первых, он, скорее всего, опозорится мощнейшей эрекцией, которой, кстати, у Трэвиса не наблюдалось. Он совершенно не понимал, как парню удавалось оставаться таким спокойным во время съемки. Кид в данном случае не страдал отсутствием интереса. С тех пор, как она открыла перед ним дверь своего дома, он едва ли мог думать о чем-то, кроме секса.

Во-вторых, он просто не мог этого сделать. Не мог вынести мысли, что она будет искать внутри него что-то, чего там нет, упуская его самого в процессе. Хотя гарантированную эрекцию она не упустит. В этом отношении был более чем полный порядок. И дело не в его эго. Это факт, а учитывая, так сказать, ее художественные приемы, она точно заметит.

Ну, здорово. Он стоял там, смотрел, как она спит и думал о своих причиндалах – и по случаю причиндалы пришли в движение.

Он был жалок. Она просто лежала там, полностью одетая, дышала, а он заводился. В этом не было никакого смысла. Она была не в его вкусе, даже близко. Он предпочитал высоких, грациозных блондинок или брюнеток с длинными волосами и еще более длинными ногами. Спортивных девушек, которым был по нраву экстремальный спорт – которые, желательно, должны были тащиться от него. Колорадо полнился такими красотками-гуляками, косметика которых исчерпывалась загаром, а представление о прическе – узлом на макушке, проткнутым китайскими палочками или карандашами. Они носили рабочие шорты и футболки с надписью «СПАСЕМ ЭСКАЛАНТЕ», а их горные велосипеды стоило больше машин.

У Никки на лице до сих пор оставались пятна от туши, а серебряная коробочка с бутылочками косметики стояла рядом на прикроватном столике. В одном ее ухе было пять сережек, в другом – три, а волосы переливались черным и пурпурным: оба не имели ничего общего с естественным цветами. Футболка была почти такой же лайкровой, как юбка. Он облегала ее так, что простора для воображения уже не оставалось – можно подумать, воображение нуждалось в помощи.

Она потянулась на кровати, двигаясь с сонным изяществом, которое припечатало его к месту. Он не мог оторвать от нее глаз, а когда ее глаза распахнулись, их взгляды встретились.

– Я скучала по тебе, – сказала она сквозь зевоту. Ее волосы свалялись после сна, футболка задралась как раз настолько, чтобы обеспечить ему сердечный приступ.

«Конечно», – подумал он. Он знал ее чуть больше четырех часов, ушел меньше двадцати минут назад, но тоже по ней соскучился, сильно. Это чувство было достойно сожаления, но он ни черта не мог с собой поделать. Она была так охренительно красива. Как вообще можно было не пялиться на нее?

– Как ваш дед? – он знал ответ на этот вопрос, потому что недавно заходил к нему в комнату, но спросить об этом казалось необходимой данью вежливости.

– Спит. – Она снова зевнула. – Как и мальчик, который за ним присматривает. Как там его зовут?

– Джонни Рамос.

– Он симпатичный. Почти красивый благодаря испанским чертам, – сказала она, зарывшись пальцами в волосы, отчего они еще сильнее встали дыбом. – Сколько ему лет?

Кид уставился на нее, потом разразился смехом.

– Ни за что, – предупредил он, потом снова захохотал. – Ни за что. Ему только семнадцать.

Сонная, дразнящая улыбка растянула ее губы.

– Окей. Он недоступен. Как насчет тебя? Не передумал позировать мне?

– Возможно, – признал он и сразу же спросил себя: правда ли это?

– Ты мне снился.

Ну, это еще сильнее пригвоздило его к полу.

– Мне было так страшно сегодня, – продолжала она, прерываясь на очередной зевок. Она перевернулась на спину и прикрыла рот рукой, пока зевота не прошла, потом снова обратилась к нему: – Иногда я слишком много говорю, когда сильно испугана. Прости, что так заболтала тебя.

– Нет проблем, – заверил он, выбитый из колеи движениями ее тела. Он никогда не видел столько неосознанного изящества в такой маленькой упаковке. Все в ней было таким плавным – гипнотизирующим. – Думаю, теперь я знаю о вас все.

– Не повезло. – Она подперла голову рукой и полностью сосредоточилась на нем.

Пусть на лице оставались подтеки от туши, он все равно никогда не видел таких красивых глаз, такого ясного, чистого серого цвета. Ее ресницы были такими густыми, что он на какой-то момент засомневался, настоящие ли они. Брови представляли собой два идеальных воробьиных крыла. Все в ней было идеально. Маникюр, педикюр, вероятно, восковая обработка в области бикини.

Тпру, что за опасные мысли возникли в голове.

Он откашлялся.

– Нет. Все нормально за исключением того, что вы боялись.

– А ты – нет?

– Немного, – признался он. – Местами. – Особенно за нее.

– Я нашла свой вишневый блеск для губ.

– Хм, здорово. – Вишневые губы. Точно. Это как раз то, что ему необходимо знать – ее рот блестящий и мягкий, тягуче сладкий от вкуса вишни.

– Ты будешь рядом какое-то время? Исполнять свои телохранительские обязанности? – спросила она, садясь на кровати. За этим последовало долгое волнообразное потягивание, завершившееся очередным зевком.

– Да, мэм.

Слова прозвучали так, как будто он что-то проглотил. Сердце тяжело колотилось в груди. Ему придется поцеловать ее. Он просто не протянет еще несколько часов, а уж тем более целую ночь без этого поцелуя. Тело практически горело от желания прикоснуться к ней, притянуть ее ближе, зарыться в изгиб ее шеи и плеча, прижаться ртом к ее коже и провести языком по всему телу: от горла до промежности.

Господи Иисусе. Его электрическая схема вспыхнет от перегрева, если он не свалит из комнаты.

Он снова откашлялся.

– Я буду рядом в офисе, если вам что-то понадобится. – Поразительно, но заявление вышло таким убедительным, будто он действительно мог себя контролировать, что реальности не соответствовало. Она дышала, и его пульс учащался. Она смотрела на него, и его кровь кипела.

– Нет, – заторопилась она, почти спустившись с кровати. В голосе сквозила паника. Потом она покраснела и села обратно. – В смысле, я думала, ты останешься ненадолго. Я подумала, ну, тебе не обязательно снимать всю одежду, но может, я могу поработать с твоим лицом.

– Поработать с моим лицом?

– Да. – Она одарила его слабой улыбкой и подвинулась на кровати, освобождая для него место и подбираясь к своей коробке с косметикой. – Только лицо, клянусь. Пожалуйста, это поможет мне расслабиться. В меня никогда раньше не стреляли.

Да. Конечно. Отлично. По меньшей мере, он обязан сделать для нее хоть это. Он будет только рад сидеть рядом с ней на кровати и позволять прикасаться к себе.

К своему лицу – все, только бы быть ближе.

А когда он умрет от чистого и подлого сексуального желания, это, по крайней мере, станет высокохудожественной смертью. Он всплывет лапками вверх к тому времени, как она закончит.

«Нет, – обратился он к самому себе, – используй мозги». Но это было невозможно. На кровати с ней? Ему не стоило доверять.

– Конечно, – сказал он, подходя ближе так непринужденно, как это было возможно, и готовя себя к нескольким минутам восхитительной пытки.

Но в несколько минут она не уложилась. Полчаса спустя Никки все еще «работала с его лицом», а он метался между адом и раем.

Она пахла восхитительно, но не духами: в ней смешивались запахи косметики, ее мастерской, теплой кожи и тихого дыхания. Вблизи он понял, что ресницы ее настоящие. Он был очарован выражением ее лица – с таким же она снимала Трэвиса. Он никогда не думал, что кто-то может быть так сильно сосредоточен на лице.

«Что она видит?» – гадал он, когда она откинулась назад и, прищурив глаз, окинула его взглядом прежде, чем продолжить работу. Он, было, начал сомневаться, видела ли она именно его, но время от времени их взгляды встречались и ее щеки слегка краснели.

Ему нравилось, что она так хорошо чувствовала его. Сам-то он мог получить за чувственность Бронзовую звезду. Она использовала пальцы, множество кисточек, побывавших в ее маленьких баночках и пакетиках, ерошила его волосы, потом красила и их. И с каждым ее прикосновением новая пинта крови покидала его мозг и спускалась к паху. Это было самое идеально ужасное и прекрасное ощущение, самый настоящий вызов его контролю и всему, во что он верил. Он сидел совершенно неподвижно, еда дышал, занятый попытками удержать себя и не подняться, не повалить ее на кровать и не съесть ее целиком и полностью.

– Ну вот, – наконец сказала она, усаживаясь на колени.

Потянувшись вперед, она взяла его за подбородок и повернула голову в сторону, любуясь проделанной работой.

– Хочешь посмотреть?

– Конечно. – Боже, как ему повезло. Он справился и произнес это совершенно спокойным голосом, без дрожи.

Она достала из сумочки маленький цифровой фотоаппарат и отклонилась назад, чтобы сфотографировать его. Повернув камеру, она протянула ее – он взглянул на фотографию и отпрянул.

Подняв глаза, он посмотрел на нее.

– Ты знаешь, кто ты? – спросила она с радостной, возбужденной улыбкой.

– Да. – Он понял, кто он – кого она из него сделал. Он знал, что конкретно нарисовано на его лице, и это изумляло его.

– Ну?

– Ястреб-тетеревятник. – Не ястреб Купера, ни канюк краснохвостый, ни кречет или беркут, а самый большой и беспощаднейший ястреб, жестокий хищник и умелый охотник, завладеть которым мечтали все сокольничие в мире. – У меня был такой в детстве. Мы звали его Гасом.

– Ястреб Гас? – Она сморщила нос. – Не очень-то уважительно.

– Гас был придурком, – сказал он, ухмыльнувшись, и снова посмотрел на фотографию. На его лице была прорисована каждая деталь: темный гребешок и тени на щеках, желтая полоса на переносице, темно-серый клюв, в глазах отражался взгляд хищника. – Вы мастер.

– Хочешь поработать надо мной?

О, да. Его глаза метнулись к ее лицу. Он хотел работать над ней всю ночь напролет.

– Я про лицо, – поторопилась объяснить она. Слабый оттенок румянца омыл ее щеки. Боже, она была такой симпатичной.

Вероятно, его собственные щеки были в таком же состоянии, но она не могла увидеть этого из-за маски, которую нарисовала на его лице.

Инстинкты его кричали «нет» – художник из него был никудышный, но впервые в жизни он решил ослушаться инстинктов. Ему нужно было расширить границы, если он собирался остаться с ней, а он определенно хотел остаться с ней, а при возможности даже рвануть вперед сломя голову. Они были на Стил Стрит. В безопасности. Он мог подольше посторожить ее, чтобы еще поиграть в ее игру, несмотря на то, что понятия не имел, в чем состояли правила.

– Конечно, – сказал он, взяв ее за подбородок точно так же, как недавно это сделала она. Он поворачивал ее лицо из стороны в стороны, будто отдавал себе отчет в том, что делает, хотя на самом деле просто хотел прикоснуться к ней. Под его легким захватом чувствовалась мягкая кожа и тонкие косточки. – Закройте глаза.

«Так-то лучше», – подумал он, когда она выполнила просьбу. Теперь он мог смотреть на нее без препятствий.

– Не забудь про основу, – сказала она.

– Точно. – Он взял самую большую кисть и отряхнул ее об штаны, чтобы избавиться от цвета. Потом провел ею по ее щеке: сначала по одной, затем по другой, – по всей длине носа, пересек лоб, позволяя щетинкам расходиться веером на ее коже. Не торопясь, он покрывал все ее лицо осторожными мазками, и внезапно понял смысл слов Хокинса. Он тонул в женской тайне быстрее, чем снежок растаял бы в аду, – играл с девчонкой в косметический салон. И ему это нравилось. Очень.

Он первым признал бы, что вырос в шумном, хулиганском и порой сексуально грубом доме, в окружении мужских шуток и редких – окей, их было довольно много – пинап-плакатов на стенах. И он также признал бы первым, что подходил к сексу как к спортивному состязанию для двух человек, цель которого была явно определена, а смысл сводился к тому, чтобы достичь ее.

Но это.

Это было абсолютно другим.

Он не знал, что полюбит эту сладкую, дразнящую чувственность и то, как она оборачивается вокруг него, расползаясь в тысячах разных направлений.

Он сменил кисточку на меньшую, удостоверившись, что также стер с нее все цвета о брюки. Небольшими размеренными мазками он стал рисовать невидимые лени на крыльях ее носа и по верху щек, подводя их к уголкам глаз.

– Ты тоже делаешь птицу?

– Ммм-хммммм. – Он наклонился ближе к аккуратным невидимым линиям чуть ниже ее бровей. У нее были самые сексуальные брови на свете.

– Какую?

– Воробья. – Он потянулся за тюбиком ее вишневого блеска для губ.

– Разве ястребы не едят воробьев?

– Да. Едят. Открой рот.

Так она и сделала.

Уау.

Он надавил на блеск и дотронулся им до ее рта.

– Воробьи не пользуются блеском для губ, – тихо сказала она, стараясь не шевелить губами.

– Этот пользуется. – Он закрыл блеск и, отложив его в сторону, размазал остатки подушечкой большого пальца по ее губам: получились блестящие, мягкие, вишневые-превишневые губы. На ощупь как мокрый атлас.

Дыхание застряло в горле, а большой палец остановился на середине нижней губы.

– Ты закончил?

– Нет. – Его взгляд скользнул по ее лицу: от густых вееров ее ресниц, лежащих на щеках, по тонкому симметричному носу к вишневым губам. Вот тут оно и произошло. Он оказался на самом краю. Все тело пульсировало. Жара растекалась по всему телу. Лишь занявшись с ней любовью, он мог бы спастись.

– Нет, – снова признался он, наклоняясь ближе. – Только начинаю.

Он прижался к ней ртом, только ртом, и попробовал ее вишневые губы. Боже, она была сладкой и готовой к поцелую так же, как и он. Она мгновенно обмякла, прикасаясь к нему языком в ответ. Она слабо выдохнула ему в рот, и он почувствовал, как весь мир двинулся вокруг своей оси.

Крепко обняв ее одной рукой, не прерывая поцелуй, он стал опускать ее на кровать и, в конце концов, оказался между ее ног – скорее чудом, чем благодаря замыслу.

Господи Иисусе.

– О, – сказала она, когда он поднял голову.

Он понял, что она имела в виду. В том, насколько сильно он был возбужден, сомневаться не приходилось, учитывая, что бедра его прижимались к тому месту, где он так жаждал оказаться.

– Не волнуйся, я не буду, хм, ну, знаешь… – В смущении его голос сорвался. Она действовала на него сильнее, чем любая другая девушка, которую он знал.

– Принуждать меня? – закончила она. Легкая улыбка скривила уголки ее рта.

Изумленный, он кивнул. Она просто сбила его с ног.

– Не волнуйся. Я тоже не буду тебя принуждать. – Дразнящий огонек зажегся в серых глубинах ее глаз. – По крайней мере, мне так кажется. Я никогда раньше этого не делала.

Конечно, не делала. Девушки никогда этого не делали – кроме одной его знакомой, которая вела себя с ним весьма агрессивно в сексуальном плане. Он, конечно, мог остановить ее, но это стало настоящим откровением, а с тех пор он стал очень осторожен, чтобы не дай Бог не…

Подождите-ка секундочку.

– Никогда? – спросил он, вдруг услышав особую смутную интонацию в том, что она сказала. Смущение прошло. Он был сосредоточен, очарован и не хотел никаких двусмысленностей.

– Никогда, – сказала она, и взгляд ее стал совсем серьезным. – Ни разу. Ни с одним из них.

Ну – он глубоко вздохнул – двусмысленности в таком заявлении быть не могло. Он понял, что она имеет в виду тех голых развратных мужиков в своей мастерской и на стенах гостиной.

– Ты девственница, – сказал он. Несмотря на то, что голос его звучал совершенно спокойно, она снова умудрилась вывернуть его наизнанку. Дикая девчонка, рисующая голых парней, – девственница? Что это вообще значит? Она видела их в таком количестве, но ей ни разу не захотелось? Черт. Один поцелуй – и его голова уже полнится разными заманчивыми мыслями. Ну хорошо, это ложь. Мысли эти появились задолго до поцелуя. Проклятье.

– Тебя это беспокоит? – спросила она.

Окей, переведи дыхание. Черным по белому написано, что вопрос с подвохом. «Не теряй головы, – приказал он себе. – Думай».

– Нет… нет, не особо, – ответил он совершенно честно. Она хранила себя для чего-то особенного, и он должен был восхищаться этим, пусть даже это разобьет его сердце и еще сотню частичек в теле, которые он не смог бы и назвать. – Вообще-то, я думаю, что это здорово. – Здорово для какого-то парня, которым он не будет. Проклятье, он только таскал ее за собой по округе и подставлял под пули. Она едва знала его – и все же у него было такое чувство, что он ее знал.

У него было такое ощущение, что он знал ее досконально, будто она была частью его, а он даже не понимал, что ему не достает именно ее. Когда она открыла дверь, между ними мгновенно возникла столь сильная связь.

Глядя ей в глаза, он провел ладонями по бокам ее лица и зарылся пальцами в волосы. Было сложно представить себе, что она не чувствовала того, что ударило в него с такой силой.

Лежа под ним, она слегка подвинулась, но этого было достаточно, чтобы наслаждение молнией пронеслось по его телу. Да поможет ему Бог.

– Никки, я… – Что он мог ей сказать?

– Ты не заглянешь в коробку с косметикой? На дно.

Нет. Он не думал, что сможет. Он закончил игры с косметикой. Теперь он хотел играть только с ней. Но девственница – он не был уверен в том, чего хочет она.

Он все равно заглянул в коробку, пробравшись к самому дну через все бутылочки, и пораженная ухмылка растянула его губы. Как он раньше его не заметил? И как ему могло так повезти?

– Ты уверена? – спросил он, снова посмотрев на нее и не решаясь поверить тому, что слышал в ее голосе и видел в ее глазах. Он не мог поверить, что был настолько везуч, просто – святая матерь Божья – благословлен, что она – женщина его мечты – хотела его так же сильно, как и он ее. Девственница. Боже правый.

– А ты будешь называть меня «мэм» и снимешь всю свою одежду, если я скажу «да»?

Ухмылка стала еще шире, несмотря на все убыстряющийся пульс.

– Да, мэм.

Она рассмеялась в ответ – тихо захихикала, и он поцеловал ее снова, наклонив голову и отдав себя на волю желанию. Она прикасалась к нему языком, пробовала на вкус, и он возвращал удовольствие, позволяя себе пьянеть от ее поцелуев, от ее рта, такого влажного, теплого, сексуального. Перекатившись на бок и скользнув ладонями под ее попку, он притянул ее еще ближе.

Он не хотел двигаться слишком быстро, но ее чертова юбка была такой короткой, что его руки оказались под ней прежде, чем он отдала себе отчет в том, что делает. Боже, прикасаться к ней было райским наслаждением. Он хотел касаться ее везде, касаться ее обнаженной, но приказал себе не торопиться, действовать медленно. А потом он почувствовал ее руки около своей ширинки, руки, возившиеся с его ремнем, и забыл о требующейся осторожности.

– Сними рубашку, – прошептала она, прерывая поцелуй.

Ее руки спустились к молнии, а он был только рад подчиниться требованию и начал стаскивать с себя рубашку, одновременно опуская юбку вниз по ее ногам и снимая ее футболку через голову. Она хихикала, когда тот или иной предмет одежды застревал, но к тому времени, как они покончили с одеждой, смех превратился во вздох – тихий звук одобрения – и нежные слова любви.

– Ты такой красивый, Кид. – Ее руки скользили по всему его телу. Его рот – по ее. В месте каждого поцелуя он чувствовал вкус сдержанного обещания. Каждое прикосновение оставляло огненный след.

Взяв все, что смог, он вытряхнул содержимое коробки с косметикой на постель и нашел презерватив, лежавший на дне. Он хотел попасть внутрь нее, а она шептала ему на ухо о том же.

– Я буду осторожен. – Он надел презерватив прежде, чем устроиться поверх нее. Наклонившись, он поцеловал ее в щеку.

– Знаю и не волнуюсь, правда…

Он встретил ее взгляд и ухмыльнулся, несмотря на ощущаемое смущение.

– Да, знаю.

Он был большим, но он будет осторожным – а она было готова к нему, уж он в этом удостоверился.

Не переставая целовать ее, он осторожно толкнулся вперед, стараясь не давить на нее слишком сильно собственным весом и не погружаться слишком глубоко.

– Кид. – В ее голосе он услышал нотку паники, она крепче схватилась за его запястья.

– Шш, все в порядке, – прошептал он, выходя из ее тела и снова подаваясь вперед, еще осторожнее, чем прежде.

За всю свою жизнь он никогда ни с кем не занимался любовью так медленно. Это было похоже на временнэю ловушку – но каждый вздох был наполнен ее ароматом, каждый поцелуй – ее вкусом, и он не хотел, чтобы это кончалось.

Ее первый раз – о, да. Он наконец зашел достаточно глубоко, чтобы протолкнуться вперед. Сделав это, он почувствовал, как натиску поддается тонкий барьер. Услышал ее резкий вздох.

Оставаясь совершенно неподвижным, он уткнулся в ее ухо, поцеловал щеку.

– С тобой все хорошо?

– Ммммм. – Она чуть двинулась, слегка подняв бедра ему навстречу, и облегчение омыло его теплой волной. Он почти полностью вышел из нее, потом снова скользнул обратно. В тихом мурлыкании она запрокинула голову назад, и он пробежался языком по всей длине ее горла. Она была так красива. Маленькие груди, нежно-розовые соски. Он наклонился и, захватив один губами, осторожно пососал. Она застонала, и этот звук ударил его прямо в яички, напрягая их еще сильнее. Боже, это был рай. Она была такой отзывчивой, томной и такой невероятно горячей. Он заставил ее расплавиться, она стала совсем влажной.

Быстрая ухмылка скривила его губы, и он прижался губами к ее горлу. Она не была погодостойкой. Это было одним из преимуществ девушек. Промокая, они плавились как сахар под дождем. Впервые услышав, как Джей Ти с Куином обсуждают этот поразительный феномен, он ничего не понял, потому что был слишком молод. Они были отнюдь не расположены объяснять эти девчачьи штучки младшему брату Джей Ти. Но он ничего не забыл, и пару лет спустя, вдруг понял, о чем они говорили; особенно остро это ощущалось со стороны парней, со стороны погодостойких. Намокая, парни вулканизировались. Они становились твердыми и оставались твердыми: чем мокрее, тем тверже. Они были погодостойкими.

Он был тому живым доказательством: вулканизированный до самых темных уголков души ответом ее тела. Никакого расплавления. О, нет. Не считая сердца, где она все перевернула вверх дном, и мозга, который работал на полном автопилоте. Она была так красива: тонкий и изящный нос, мягкая кожа щек, губы…

Господи, ее губы.

Он прижался к ее губам, и снова толкнулся вперед. Это был ее первый раз, и он хотел, чтобы она кончила. Он хотел почувствовать это. Он хотел знать, что она кончила для него – и он хотел подарить ей наслаждение, безумное наслаждение, потому что жаждал, чтобы она осталась.

Чтобы осталась с ним на дни, недели, месяцы, может, навсегда. Она перевернула его мир, и он хотел знать о ней все. Она могла нарисовать всех голых мужиков не планете, ведь он был первым, кто занимался любовью с ней. Может, он будет и последним. Может.

Осторожно выйдя из нее, он двинулся вниз по ее телу, нежно целуя в живот, следуя по слабой линии загара к шелковой поверхности бедер. Сердце грохотало в груди. Мир бешено вертелся вокруг.

Скользнув пальцами сквозь темные кудряшки, он открыл ее для поцелуя. От потрясения ее дыхание перехватило, но при первом прикосновении его языка она выдохнула с тихим всхлипом. Его язык скользил по нежному, шелковому, горячему и сладкому центру ее возбуждения снова, и снова, и снова. Его руки, лежавшие на ее талии, непроизвольно сжались, удерживая ее под чувственным натиском.

Простонав его имя, она еще шире раздвинула ноги, сдаваясь на милость его рту и пальцам, скользившим туда обратно с превеликой осторожностью. Это был ее первый раз, и он хотел подвести ее к самом краю, а потом толкнуть вниз – в долгий полет. Он хотел, чтобы для нее финал стал изысканно сладким, одарил большим наслаждением чем все то, что она могла доставить сама себе. Он хотел гарантированного, душераздирающего оргазма, который она никогда-никогда не забудет, даже если ей суждено пережить еще тысячу подобных.

Лаская ее, он скользнул ладонями вверх по ее телу, вниз по рукам, захватывая их и поднося к своему рту. Пососав ее палец, он наклонился ниже, чтобы коснуться ее рта. Он целовал ее снова и снова, наслаждаясь каждой секундой, проведенной с ней, наслаждаясь ощущением ее тела под собой, ее возрастающего возбуждения.

Обхватив ее голову одной рукой, другой он проверил на месте ли презерватив прежде, чем снова погрузиться в нее. Он вошел неглубоко и замер.

– Мммм, – тихий звук коснулся его рта, ее губы поднялись чуть выше, и он вошел глубже, слегка умирая внутри себя, но снова остановился на полпути. Пытка была слишком сладкой. Он хотел поиграть с ней подольше, подразнить ее, нарушая все возможные правила. Он хотел, чтобы она кончила. Он хотел, чтобы это случилась с ней в этот первый раз, каждый раз.

Он поднялся над ней, опираясь на предплечья, и начал двигаться вперед-назад в ленивом, разжигающем огонь ритме. Они пахли сексом, двое теплых животных, кожа которых стала влажной от пота и удовольствия. Она была маленькой, такой хрупкой, но все же чрезвычайно женственной. Она принимала его легче, тело ее приспособилось, и когда он вошел в нее полностью, она встретила его стоном желания, но не боли.

– Кид. – Его имя было слабым дыханием, наполненным такой страстью, что он наклонился и начал покрывать поцелуями ее щеки, ее брови. Он был здесь, с ней. Он не оставит ее, никогда. Ее нога обхватила его бедра, притягивая ближе, пока он врезался в нее. Она снова простонала его имя.

Боже. Он тоже чувствовал ее – эту грань наслаждения, острую и сладкую.

– Кид. – Она закинула голову, пальцы ее впились в его талию по обе стороны, притягивая ближе, вынуждая входить глубже.

Он помедлил, потом толкнулся внутрь, выжидая секунду или две, и скользнул рукой между их телами, чтобы снова начать ласкать ее. Совсем скоро ее тело напряглось, его имя сорвалось с губ тихим шепотом, страстным, жаждущим.

– Кид… нет… пожалуйста, да.

Он был как в тумане. Он прекрасно понимал ее: влажный рот прижимался к его губам, гибкое тело балансировало на грани. Его ладонь скользнула вверх по ее руке, их пальцы спелись. Он врезался в нее все сильнее, пока она не кончила: дыхание ее прервалось, тело толкнулось навстречу его бедрам, принуждая войти глубже. Она выдохнула его имя, и он застыл, обретая освобождение в волнах чистейшего, сладчайшего удовольствия. Оно прокатывало сквозь него: было трудно дышать и невозможно думать.

Казалось, он перенесся в другое пространство, тело окутало странное ощущение забвения. Прижавшись к ее лбу своим, он попытался лишь хоть чуточку выровнять дыхание. Ему было так хорошо. Мускулы подрагивали от пережитого наслаждения, сознание плыло в озоне умственного и физического расслабления – и он остался бы в таком положении так долго, как это было возможно, если бы, наклонившись для поцелуя, не почувствовал ее слезы.

– Никки? – Он перекатился на бок и стер влагу с ее щек большим пальцем. Он знал, что не причинил ей боли. Она была с ним, все это время, каждую секунду. – Что случилось?

– Ничего. О, Кид, – вздохнула она, целуя его лицо, его губы, скользя руками по его груди.

«Да», – подумал он, когда понял, в чем дело. Ему просто повезло, что он тоже не плакал. Он никогда не чувствовал ничего похожего на то, что случилось между ними. Никогда. Она была такой горячей, такой сладкой, такой мягкой и умной, забавной, нежной и дикой, а он был влюблен. Безумно влюблен.

Засыпая, она устроилась поудобнее рядом с ним, и он поцеловал ее макушку. Движения ее рук превратились в медленные ласки.

Ему нужно сказать ей о любви. Такое чувство просто невозможно было удержать внутри. Да, ему нужно сказать – и он скажет. Завтра.

Глава 21

Никаких пушек. Только кости. Куин, стоявший посреди склад в Лафайетт, просто не мог поверить, что едва не умер из-за кучи древних костей, которые, видимо, разочаровали даже Реган.

– Его здесь нет, – сказала она, осматривая одну из окаменелостей во второй раз. Она исследовала все в надежде обнаружить гнездо хищника Мелового периода, которое якобы нашел Уилсон. Они были на складе в Лафайетт уже больше получаса, так что ее время вышло. Она понимала это, он понимал это, и им обоим нужен был только Хокинс, который должен был приехать, чтобы они установили ловушку.

– Уилсон казался таким уверенным, – сказала она, проходя вдоль длинного стола. Ее пальцы скользили с одной окаменелости на другую: некоторые были до сих пор не тронуты, с других гипс уже сняли. Большинство костей были упакованы в ящики, стоявшие на полу – те, что точно не принадлежали Тарбозавру.

«Но там нет и пентагоновских винтовок», – с отвращением подумал он, пытаясь вспомнить, почему генерал Грант был так чертовски уверен, что именно этот груз нужно выкрасть.

– Может, Уилсон просто принял желаемое за действительное, – обратился к ней Куин, осторожно вылезавший из погрузчика, которым пользовался. Колено начинало адски болеть. Он провел полчаса, собирая «отвергнутые окаменелости» для дальнейшей транспортировки. Проклятье, он только что в подарочные упаковки их не завернул. Когда Ропер наконец появится – а в этом Куин не сомневался ни секунды – груз должны будет уйти отсюда быстро и без проблем. Он хотел, чтобы плохие парни пришли и ушли. Никаких неожиданностей. Только не с Реган поблизости – об этом риске ему стоило подумать раньше и лучше.

Черт возьми.

– Думаешь, у него навязчивая идея? – спросила она, поднимая глаза от стола.

– У твоего деда? Я не видел его уже много лет, но, судя по тому, что слышал о нем, такое возможно. – Он не хотел беспокоиться ее еще сильнее, но они были, где были, а никаких гнезд здесь не наблюдалось. Как и ничего такого, что могло бы изменить ситуацию. – Что ты думаешь насчет остальных окаменелостей?

– Полная мешанина. – Она оглядела кости, которые были упакованы в ящики, и снова посмотрела на стол. – Нет ни одной пары, принадлежащей одному и тому же виду, не говоря уж – одному и тому же животному. Изымали их тоже не особо осторожно. Ни черепов, ни зубов, ни позвонков. Похоже, кто-то просто избавился от кучи костей, не оставив ни единой зацепки, чтобы узнать, где они были найдены и как туда попали.

Отлично. Он зря втянул ее в это.

– Что случилось? – спросила она, обходя стол.

– Ничего, – сказал он, изо всех сил стараясь убрать хмурое выражение с лица. – Слушай, думаю, мне стоило сказать тебе об этом раньше, но у тебя, может, будет еще одна возможность посмотреть на эти кости, если захочешь.

– Что ты имеешь в виду? – замешательство исказило черты ее лица.

– Мы собираемся позволить Роперу забрать их сегодня, но мы не оставим их у него, если это будет противоречить нашим интересам.

Ее брови нахмурились еще сильнее.

– Ты снова украдешь их, – помолчав, сказала она. Слабая улыбка подняла уголки ее губ.

Он улыбнулся в ответ.

– Нет.

Он совсем не изменился, ни на йоту. Он остался тем взъерошенным шестнадцатилетним преступником, которого она впервые увидела столько лет назад. Точно так же не изменился и Хокинс, и Дилан, и все остальные парни, которых взял под свое крыло Уилсон. После всех этих прожитых лет, после всех пройденных миль в глубине души и по профессии они оставались ворами. Только теперь они крали для правительства.

– Так ты угнал сотню машин прежде, чем тебя поймали, – сказала она, опираясь на стол и скрещивая руки на груди. – Почему?

Всю ночь он ждал этого вопроса, с того момента, как сделал свое первое признание на той грунтовой дороге около Денвера, и уже тогда решил сказать ей правду.

– Стресс.

– Стресс? – Ее бровь поползла вверх. – Какой стресс?

– Стресс «сегодня останешься голодным», стресс «замерзнешь на улице», стресс «пошел вон из дома». У нас все это было.

След от улыбки пропал, глаза потемнели и сделались совершенно серьезными.

– У кого «у нас»?

– У нас с мамой.

– А твой папа? – это был резонный вопрос. Или он был бы резонным, если бы отец имел хоть какое-то отношение к этой ситуации, а он его не имел.

– Знаешь, – сказал он, подходя к ней и быстро целуя в губы, – он не такой уж и злодей. Думаю, его можно даже рассматривать как неплохого парня, учитывая, что он стал отцом в четырнадцать лет. Я не знал его, пока пару лет назад он не объявился. У него прекрасная семья, двое сыновей – Джесс и Эрик, – собственный магазин, торгующий покрышками. Стил Стрит получает шины именно оттуда. Мы стали отличными клиентами. – Ну разве не мило все получилось? Проклятье. Он давно решил забыть про злость. Как, черт возьми, можно было злиться на четырнадцатилетнего парня, которому однажды ночью повезло?

Его челюсть немного напряглась, и в глубине души он признался, что до сих пор слишком быстро заводится, когда речь заходит о той ситуации. Ему бы ненавистна мысль о том, как обыденно обошелся отец с его матерью, которая, очевидно, обращения лучше и не знала никогда.

Ну, он-то точно держал свою ширинку застегнутой и в четырнадцать, и в пятнадцать, и в шестнадцать, и в семнадцать, что, видимо, стало одной из причин его невероятной фиксации на Реган, чье лицо, вдруг заметил он, побледнело.

– Четырнадцать? – Ее голос поднялся от невозможности поверить в услышанное.

Да, чертовски мало.

– Сколько же лет было твоей матери?

– Пятнадцать, – ответил он, открывая жестокую правду целиком. – Раньше я постоянно дразнил ее из-за любви к молоденьким мальчикам, пока не понял, что ее легко довести до слез и что, когда я вел себя максимально паршиво, она все равно любила меня. Это и стало спасением: она любила меня, каким бы испорченным и диким я ни был.

Он мог точно сказать, что она в шоке. Возраст его родителей определенно не упоминался ни в одной статье, написанной о нем. Он сделал для этого все во благо матери.

– Я не знала.

Боже, она была такой милой. Голос ее дрожал от жалости к маленькому мальчику, которого так сильно побила жизнь.

– Если ты заплачешь, я больше ничего не буду тебе рассказывать. – Он смягчил угрозу улыбкой, но говорил совершенно серьезно. Оставалась еще одна коробка с окаменелостями, которую нужно было упаковать, самая маленькая, стоявшая на столе. Он поднял ее и понес к последнему деревянному ящику.

– Я не собираюсь плакать, – сказала она, проводя кончиками пальцев по щекам и потянувшись к кости размером с руку, покрытой камнем. – Так что давай, вперед, расскажи мне все. Я миллион раз спрашивала себя, как ты оказался в команде Уилсона. Кто тебя выгнал?

– Отец моей мамы. Он постоянно выгонял нас из дома. Мы либо должны были жить по его правилам, либо ночевать на улицах. В тринадцать лет я все чаще начал выбирать улицы.

– Где сейчас твоя мама? – спросила она, отходя за очередной коробкой.

– В Боулдере. Она вышла за дантиста, когда мне было шестнадцать. У меня две сводные сестры – Джесси и Линн – милые девчонки.

– Двое Джесси? – Засмеявшись, она остановилась и посмотрела на него.

– Да. – Он тоже ухмыльнулся. – Мать с отцом особо не общаются. Забавно, что они оба назвали своих детей Джесси.

– А твой дед?

Он пожал плечами.

– Кто знает? Я не поддерживал с ним связь и маму не спрашивал.

Он понимал, как это должно было прозвучать для того, кто своего деда обожал, но Барт Йонгер не имел ничего общего с Уилсоном МакКинни. Даже для человека с огромным воображением. Он был мудаком-алкоголиком, который избивал мать Куина, но Реган не обязательно было знать все это, не сегодня.

Оба повернулись на звук подъехавшей Роксанны.

– Хокинс, – с облегчением сказал он. Куин направился к двери, но она поймала его за руку и вернула обратно.

– Спасибо, – сказала она, поднявшись на цыпочках и поцеловав его в щеку.

Прежде чем взять ее руку в свою, он поцеловал ее пальцы.

– Давай впустим Хокинса и начнем шоу.

Воспоминания о Кристиане Хокинсе вспыли в сознании Реган, когда они с Куином вышли со склада, и первый же взгляд, брошенный на него, вылезающего из блестящего зеленого мускулкара с черной рейсинговой полосой на капоте, доказал, что она узнала бы его где угодно.

Он совсем не изменился, разве что стал выше и раздался в плечах. Его волосы до сих пор были совсем темными, почти черными. У него по-прежнему был самый напряженный взгляд из всех, что она когда-либо видела; лицо составляли углы, а не изгибы. Удивительно, но он до сих пор носил изношенные джинсы и старую футболку, хотя поверх надел полосатую хлопковую рубашку с длинным рукавом, которая, несомненно, скрывала кобуру и оружие. При улыбке линии на его лице становились глубже и длиннее, и она вспомнила, что считала его симпатичным, слишком опытным для своего возраста и опасным, хотя и не могла понять суть этой опасности.

Ну, «симпатичный» не описывало мужчину, которым он стал. «Привлекательный» тоже не подошло бы, если вызывало в сознании образ чуть смазливого героя рекламы пены для бритья. Кристиан Хокинс не был симпатичным. Он просто поражал: оставался серьезным, даже когда улыбался, и выглядел так, словно побывал в аду и вернулся обратно с тех, как она видела его в последний раз. При этом он, возможно, даже получил удовольствие от путешествия, или, по крайней мере, вынес из него много познавательного.

Атмосфера опасности сохранялась, как и животный магнетизм, которому она старалась не поддаться даже в пятнадцать лет. В тридцать она куда лучше понимала, откуда он мог взяться и куда завести девушку, поэтому чуть сильнее сжала ладонь Куина.

– Реган, – сказал Хокинс, протянув руку. Его улыбка стала шире.

Она ответила автоматически, и, когда их ладони встретились, почувствовала не только тепло и силу его руки, но и ощутила, как он мгновенно оценил в ней женщину. Это чувствовалось в легком пожатии, слабом давлении пальцев и невысказанном одобрении, светящемся в глазах. В качестве приветствия это было столь же очаровательно, сколь раздражающе, и она вдруг поняла, что попала в компанию джентльмена – и ловеласа (хотя даже и не подозревала, что это слово входит в состав ее лексикона).

– Кристиан, – с улыбкой ответила она, потрясенная радостью от этой встречи.

Отпустив ее руку, он перевел взгляд на Куина и едва заметно поднял бровь.

– Час максимум, – сказал Куин. – Разве что ты хочешь позвонить Роперу и лично его пригласить.

В ответ Хокинс быстро назвал телефонный номер, начинавшейся с денверского кода.

– Да, пожалуй, так будет лучше, – согласился Куин, Реган же не поняла ничего. Впрочем, было совершенно очевидно, что они долго работают друг с другом.

Это впечатление лишь усилилось, когда они вместе шли через склад. Куин достал отслеживающее устройство, найденное Кидом в ее машине, и установил его в один из ящиков – чтобы Ропер выследил Лафайетт. Устройство, захваченное со Стил Стрит, было помещено в другой ящик – чтобы Куин и Хокинс могли выследить Ропера, куда бы тот не забрал кости. Кости должны были привести их к тому, что они ищут. Хотя он до сих пор не сказал ей, что это.

Они говорили на им одним понятном языке, но Реган догадалась, как Хокинс был разочарован тем, что гнездо Тарбозавра или что-то похожее оказалось домыслом. Видимо Ропер Джонс пришел в ярость из-за пропавших костей, и даже великий Уилсон МакКинни не смог понять почему.

«Может, у Уилсона был небольшой приступ бреда», – подумала она. Ведь он знал, как сильно Хокинс с Диланом хотят найти хоть что-то.

Прибытие Хокинса даровало ей еще немного времени, и она направилась обратно к столу, надеясь, что упустила что-то, пока они загружали оставшиеся окаменелости. Она не пыталась сохранять тишину и уж точно не собиралась подслушивать, но услышанное от этого не стало менее страшным.

– Он хочет твою долбанную голову, Куин. И я сказал ему, что смогу достать ее, особенно за пятьдесят штук, которые он предложил.

– А остальные части моего тела?

– Ты же его знаешь. Псам. Черт, вероятно, он будет продавать билеты.

– Мы могли бы… – Внезапно Куин обернулся, видимо, услышав ее испуганный вздох.

– За твою голову назначена цена? Только за голову? – Мысль об этом была так ужасна, что она едва могла дышать.

Куин снова перевел глаза на Хокинса. Молча они обменялись взглядами, видимо установив план действий на ближайшее время. Она не поняла, как им это удалось, но не стала возражать, когда Куин взял ее за руку и повел наружу к машине Хокинса.

– Понимаю, как паршиво звучит сказанное Хокинсом, но здесь не о чем волноваться. – Открыв багажник, он вытащил чрезвычайно опасную на вид пушку. Она не знала что это, но точно не пистолет. Гораздо больше, серьезнее, словно позаимствованное из боевика, с огромным магазином патронов внизу – они выглядели так, будто совершенно точно понадобятся.

– Как ты можешь так говорить? – спросила она. Будь он проклят, он откровенно усмехнулся.

– Там снаружи всегда есть тот, кто хочет достать меня, или Хокинса, или Кида, или Джей Ти, или Крида. Так все это устроено. Стил Стрит отсылает нас на опасную работу. Мы делаем ее и двигаемся дальше, – сказал он, ведя ее обратно к складу и перекидывая лямку пушки через плечо.

Они двигались между кучами металлического мусора, все еще излучавшего дневную жару. Когда они только приехали, она была полна радостного предвкушения перед осмотром костей, но сейчас этот склад казался ей угнетающим и жалким, словно место встречи с тем, кто платит, чтобы для него отрубили голову другому человеку.

Взглянув на Куина, она почувствовала, как гнев перетекает в ужас.

Что она наделала? Ей не стоило влюбляться в мужчину, работа которого несет с собой такую опасность. Совсем не стоило.

– И куда ты двигаешься? – Вопрос прозвучал напряженно, но она не смогла справиться с собой.

Они обошли склад, и в следующую секунду он прижал ее спиной к стене. Его тело оставалось в нескольких дюймах от нее. Руки легли на талию, удерживая.

– Без тебя – никуда, – пообещал он, делая шаг ей навстречу. – Никогда, – яростно добавил он за мгновение до того, как его рот обрушился на нее.

Она сдалась. Невозможно было противиться желанию, разожженному поцелуем.

Подняв голову, он поцеловал ее еще раз, потом сказал:

– Пошли.

Взяв ее за руку, он пошел к лестнице, расположенной на задней стенке склада. Она была задумана как пожарная, поэтому он поднял нижнюю секцию прежде, чем они поднялись на самый верх. Попав внутрь, они прошли к узкой комнатке, спрятанной в тени стропил.

– Мы будем ждать здесь. Через минуту Хокинс поднимется с другой стороны и будет ждать там. Как только кости заберут, я отвезу тебя на Стил Стрит. Хорошо?

– А куда пойдешь ты?

– На встречу с Хокинсом. Он проследит за Ропером и скажет мне, куда тот отвез окаменелости. – Он открыл дверь в комнату. Там стоял длинный письменный стол, пара стульев, шкаф с папками. В окне не наблюдалось ни единого кусочка стекла – только опущенные стальные жалюзи.

Он сел на стол, она опустилась рядом с ним. Вытянув из кармана телефон, он набрал номер большим пальцем.

Через секунду заговорил:

– Скажи Роперу, чтобы проверил приемник. Хочу, чтобы пятьдесят штук снялись с моей головы. – Он повесил трубку прежде, чем у того появился шанс ответить. Сообщение было кратким и по делу.

«Так вот зачем был нужен тот телефонный номер», – подумала она.

– Я боюсь за тебя, – призналась она, когда он засунул мобильник обратно в карман.

– Не нужно. – Он соскользнул со стола и пошел к окну, чтобы выглянуть наружу через щели в жалюзи. Основной этаж был ярко освещен, как и пространство снаружи, но верхний оставался в тени. Было слышно, как Хокинс передвигает погрузчик. Когда звук пропал, Куин вернулся к столу.

Он встал напротив нее, обхватив ладонями ее плечи.

– Я смогу о себе позаботиться. Обещаю.

Она отвела взгляд, одной рукой обхватив себя за талию, а другой закрыв лицо. Все это было так ужасно.

Что за больной будет назначать цену за части тела другого? И как, черт возьми, она умудрилась так глубоко в этом увязнуть? Господи, она была на заброшенном складе в Лафайетт посреди ночи, ждала группу преступников, которые должны были украсть окаменелости класса «Б», которые – она могла гарантировать – не стоили чьей-то жизни. Ничьей жизни.

Но жизни Куина в особенности.

– Эй, – сказал он, придвигаясь ближе.

Дрожь прокатилась по ее телу, и она взмолилась: «Господи, пожалуйста, не дай мне заплакать».

– Эй, все будет в порядке, – пообещал он. – Я не позволю причинить тебе вред.

– Я не о себе беспокоюсь. – Голос превратился в слабый шепот.

– Ш-ш. Реган, все хорошо. Я здесь. – Он поцеловал ее лоб, потом щеки и, наконец, рот. То ужасное оружие лежало позади нее на столе, а ночь превращалась в настоящий ад, но она все равно почувствовала, как медленно плавиться под его губами.

Она не представляла, что мужчина может быть таким приятным на вкус.

– Однажды тебя уже ранили, – между поцелуями напомнила она.

– Я поступил необдуманно, признаю, но я всегда учусь на своих ошибках. – Скользнув руками вверх по ее коленям, он развел ее ноги и устроился между ними. Ей стало интересно, как далеко все это может зайти: на складе, на страже, посреди ночи. А она без нижнего белья.

Довольно далеко и еще немного дальше, поняла она. Он продолжал целовать ее, осторожными прикосновениями спускаясь все ниже, пока не опрокинул ее на стол. Его губы скользили по ее коленям и возвращались к внутренним поверхностям бедер.

– Хочешь развлечься?

О Боже, что бы он ни задумал, это было полным безумием.

Наклонившись над ней, он поднял ее ногу, поцеловал колено и начал задирать юбку вверх, пока она не оказалась полностью открытой его сверкающему зеленому взгляду. Улыбка совершенного удовлетворения скривила его губы.

– Это безумие, Куин. – Слабая отговорка даже для нее.

– Ахх-хха, – согласился он, наклоняя голову. – Полное безумие.

О Господи. Дрожь прокатилась по телу, вырвавшись в неровном вздохе. Если все люди делают это друг с другом, то непонятно, как ее брак мог продлиться больше недели.

Она хотела остаться с ним навсегда, хотела чувствовать это постоянно. Но это казалось неразумным, невозможным. Сама мысль об этом пугала ее до смерти. Сегодняшняя ночь была самой сумасшедшей в ее жизни, но то была лишь одна ночь. И она прибывала в полной уверенности, что лучше сохранить все именно так – ограничиться одной ночью, одной невероятной ночью.

Завтра она вернется к своей обычной, идеально безопасной жизни. Пережитый опыт принесет новую мудрость – но она будет помнить это: как он занимался с ней любовью, как одного вкуса его рта было достаточно, чтобы ее скрутило от желания. Она все еще чувствовала, что не знает его. Она и не знала его – но ее тело знало. А сознание более чем жаждало следовать за телом – что было так на нее не похоже. Реган МакКинни не снимала с себя одежду вне дома, она совершенно определенно не занималась сексом на капоте машины или на багажнике – и она не позволяла, никогда не позволяла, мужчине делать то, что Куин делал под ее юбкой. Ну не под стропилами же склада в Лафайетт?!

Его рот скользнул еще на дюйм выше по бедру, и она почти начала умолять его двигаться дальше, стонать «пожалуйста». Предвкушение парализовало ее, дыхание стало поверхностным, тело задрожало. Он снова обхватил ее ноги ладонями, губы остановились на животе, целуя, облизывая, мучая ленивыми пробегами языка по коже – сводя с ума.

Она начала медленно гореть, когда он поднял руку к ее груди и начал дразнить сосок.

– Куин, – бездыханно взмолилась она. – Куин, пожалуйста.

В ответ он скользнул ниже – ниже и ниже, пока не оказался там, где она жаждала его. Рот был таким горячим, язык сладким, быстрым и умным. Волны наслаждения омывали ее тело, мешая дышать.

На другой стороне склада, сидя под стропилами, Хокинс уронил голову на руки. Проклятье, он просто не мог слышать то, что слышал. Они опять этим занимаются?

О чем, черт возьми, думал Куин?

«Нет, – быстро осадил он. – Не надо об этом. Ты не хочешь думать о том, чем сейчас заняты мысли Куина».

Проклятье. Неверодерьмоятно.

Он услышал еще один тихий стон, женский стон, и воображение начало наводняться разного рода картинами против его желания.

Какая пытка.

Он не знал, как много шума, по их мнению, производит генератор на первом этаже, но этого шума было явно недостаточно.

Обалдеть. Сжав зубы, он проверил свой пистолет – девятимиллиметровый Глок, который он уже успел проверить дважды. Посмотрел на часы, перекатился, прицеливаясь и осматривая линию огня.

Медленно, но неизбежно эти очаровательные звуки, которые она издавала, приобрели ритм, несомненно, ставший его смертным приговором. Спаси, Господи. Он абсолютно точно не хотел быть частью удаленного вуайеризма, смешанного с menage a trois, и – о, замечательно, у него эрекция.

Прекрасно.

Он убьет Куина.

Кто бы мог подумать, что бывший пилот ВВС, герой, приставленный к награде, не сможет держать свои руки подальше от нее каких-то жалких тридцать-сорок минут?

Он что – хочет слишком много?

В защиту Куина Хокинс признал, что сам он был одним из тех редких людей, которые могли услышать полет мухи в пятидесяти ярдах сквозь две полосы активного дорожного движения, не говоря уж о женщине на гране оргазма, которая находилась всего в тридцати ярдах.

Он убьет Куина.

На основном этаже холодильник, работающий от генератора, начал свой часовой цикл активного охлаждения, и уровень шума снова стал нормальным. Как только это случилось, он был спасен. Если он не слышал их, то мог и не думать о них.

Если они с Куином были влюблены друг в друга, а судя по тому, как они смотрели друг на друга, обратное предположить было сложно, то он был только за. Куин обработал целую бальную карточку в надежде найти кого-то, кто мог бы составить его «жили долго и счастливо». Этот болван был романтиком, всегда был, даже мальчишкой. И меньше всего Хокинс ожидал бы от него сдержанности в отношениях с женщиной, которую тот любил.

Спасибо Боже за холодильник.

У него было о чем подумать. Например о том, как он вернется в «Джек О`Найнс» и объяснит Роперу, каким образом малышка Кев облажался и попал под арест.

Злость, решил он. Он будет картинно психовать, ведь ему приходится работать с таким олухом. Ропер уважал злость. Он ее понимал.

Если все сложится хотя бы в половину удачно, будет сделана пара телефонных звонков, сделка огласится, обмен совершится. Когда кости вернутся в распоряжение Ропера, придет время оружия – если, конечно, оружие вообще существовало в природе.

Проклятье, Хокинс потерял уверенность в этом. Правительственная информация не была надежной на сто процентов.

Он снова посмотрел на часы. Хокинс чертовски надеялся, что Куин не забывал проверять свои.

Глава 22

Кид открыл глаза, внезапно проснувшись, и тут же оценил ситуацию. Стил Стрит. За полночь. Кровать.

Никки.

Она по-прежнему обнимала его, закинув ногу на его бедро и положив руку на грудь. Ее тихое и теплое дыхание касалось изгиба его шеи. Ее шелковое тело расслаблено прижималось к нему, превращая кровать в райский уголок. Он не хотел оставлять ее – но был вынужден, потому что услышал что-то.

Стараясь не разбудить ее, он осторожно выскользнул из-под одеяла. Она шевельнулась, вздох сорвался с губ, когда она глубже зарылась в подушку. Он потянулся за штанами, позволив взгляду задержаться на изгибе ее попки, скрытом простыней, на стройной обнаженной спине и взлохмаченных черно-пурпурных волосах, рассыпавшихся по подушке.

Они проспали несколько часов и, если такое вообще было возможно, он чувствовал еще большую любовь, чем в тот момент, когда они заснули в объятьях друг друга. Она захватила его полностью, что, с одной стороны, восхищало его, с другой – пугало до смерти. Он очень надеялся, что Куину с Хокинсом сегодня ночью повезет, и они закроют дело Ропера навсегда. Он хотел взять отгул, прямо сейчас, чтобы провести с ней больше времени и разобраться в том, что между ними двумя происходит.

Не потрудившись натянуть рубашку, он прошел по ковру и выскользнул в коридор, направившись к офису. Он проснулся, был напряжен и сосредоточен, но не особо встревожен. Стил Стрит была практически неприступной, настолько, насколько неприступным могло быть здание. Это означало, что кто-то теоретически мог забраться внутрь, но он должен был быть настоящим асом – куда профессиональней, чем парни, работавшие на Ропера – и у него должны были быть чертовски хорошие причины, что бы влезать в такие неприятности.

Ни у кого не было таких причин, не в этом месяце – а шестое чувство уверяло его, что гостем стал Дилан. Он должен был приехать, а шум, который слышал Кид, был лишь слабым подобием полноценного звука. Ни Хокинс, ни Куин не двигались с таким бесшумным изяществом.

Достигнув открытого пространства офиса, он остановился. Он не видел Дилана с тех пор, как был отправлен нянчить Куина в Сиско, но мгновенно узнал его – что не всегда было легкой задачей, когда дело касалось Дилана.

Мужчина среднего роста, среднего телосложения, с самым обычным лицом и обычными карими глазами оторвал взгляд от компьютера, в который напряженно всматривался. Его белесые волосы были неухоженными, спутавшимися и взъерошенными. На нем был плохо пошитый темно-коричневый костюм с бежевым галстуком и помятая белая рубашка – не самая подходящая одежда для Вашингтона, округ Колумбия… или для какого-либо другого места. Что, в свою очередь, вынудило Кида задастся вопросом: а что еще делал Дилан на Восточном побережье?

Дилан не смотрел на Кида, но тот знал, что босс Стил Стрит в курсе его присутствия.

– Кид, – помолчав, сказал он, не отрываясь от компьютера. В голосе его не слышалось никаких эмоций. – Я рад, что ты здесь.

Голос Дилана был низким, с легкой хрипотцой, которую однажды женщина описала как «чистый секс темной ночью под магнолией». Хотя на самом деле это было сказано так: «чииистый сэээкс теемной ноочьююуу поод маагнооолией» – что, по мнению Кида, послужило бы хорошим описанием ее голосу.

Кид не особо это понимал, но описание производило определенное впечатление, как и сама женщина. Ладно, женщина в особенности – элегантная и знойная красотка из Нового Орлеана, которая отвергла его одним лишь взглядом как слишком молодого – а вот на Дилана она смотрела совершенно по-другому, ему-то удалось привлечь ее внимание.

– Дилан, – он приветливо кивнул. – Как дела?

В ответ Дилан взглянул в дальний угол офиса, где на кушетке сопела свернувшаяся клубком фигура.

– Что здесь делает Джонни?

– Присматривает за Уилсоном МакКинни. Нам пришлось подключить всех. Куин и Хокинс сейчас на складе в Лафайетт.

Дилан наконец посмотрел прямо на него, подняв одну бровь.

– Ты теперь спишь в камуфляже? – Проклятье. Маска ястреба-тетеревятника. Пока Дилан продолжал, Кид провел руками по лицу, представляя в какое месиво превратилась нарисованная картинка. – Скитер ввела меня в курс дела около часа назад, но про девчонку ничего не сказала. Кто она?

– Никки МакКинни. – Проклятье. Тот шум, что он слышал… Это Дилан закрыл дверь гостевой спальни.

– Эмм… послушай, Кид. Ты мне понадобишься в Колумбии. Как можно скорее. – Дилан скосил на него странный взгляд. – В Питерсоне нас ждет самолет.

Кид почувствовал, как на секунду его сердце остановилось. Дилан мог посылать его в Колумбию только по одной причине. Что-то не так с заданием его брата, Джей Ти. Стараясь не поддаваться панике, он произнес:

– Неприятности?

– Вероятно. – Дилан ловко снял грязно-коричневые контактные линзы и положил их в контейнер, находившийся в верхнем ящике письменного стола. – Крид и Джей Ти не вышли на связь четыре дня назад, а сегодня утром в Колумбии мы получили сообщение о раненном американце, которого захватили в деревне на севере Чоко рядом с панамской границей.

– Чоко? Это же Дарьенское ущелье. Какого хрена они там забыли? – Дарьенское ущелье представляло собой самые непроходимые джунгли всего западного полушария.

Пара холодных серых глаз остановилась на его лице.

– Мы не уверены, что это они. Вот почему нам нужно поехать. В среду они должны были быть в Картахене. – Вернувшись к компьютеру, он нажал пару клавиш.

По экрану поползли сетки карт. Дилан ослабил галстук, потом стянул с головы белесый парик и бросил его на стол.

Густые коричневые волосы, постриженные так, как было к лицу только британским школьникам, героям из японского аниме, звездам рок-н-ролла и, очевидно, Дилану Харту, упали плоской прядью справой стороны его лица, касаясь концами скулы. Он скользнул сквозь них пальцами, но общий массив, за исключением пары волосинок, лег на прежнее место.

– Что еще? – спросил Кид. Было что-то еще, что-то похуже. Это ощущение проедало Кида до мозга костей.

– С раненным американцем был еще один мужчина, местные описали его как мертвеца с tres cicatrizes.

Три шрама. Кид почувствовал, как земля уходит из-под ног. Пульс замедлился, почти остановившись от обуявшего его ужаса. На плече у Джей Ти было три ровных шрама.

Он встретился взглядом с Диланом, увидел сострадание, заботу и суровые глаза человека, который тоже любил его брата.

– Я могу попросить кого-то другого, – сказал Дилан.

Кид покачал головой, пытаясь взять себя в руки.

– Дай мне полчаса.

– Хорошо, полчаса.

Кид вымыл лицо, собрал свои вещи и выставил сумки за офисную дверь раньше, чем Дилан успел загрузить всю информацию о Чоко, которую смог найти в документах министерства обороны.

– За последние пару месяцев ЦРУ провело там несколько операций, – сказал Дилан, вытаскивая из системного блока диск. – Хотя сложно сказать, работали они на или против НСР.

Кид знал, что он говорит о Национальных силах революции – повстанческих войсках, действовавших на севере Колумбии и большую часть времени взрывавших государственные нефтепроводы на деньги, вырученные с продажи наркотиков, похищения местных нефтяных шишек и вымогательства.

– Я выясню, кто по-прежнему там. Если понадобится, может, они нас прикроют. – Помолчав, Дилан кивком указал на дверь. – Попрощайся с ней, если хочешь.

– Пять минут, – сказал Кид и, развернувшись, пошел обратно по коридору к спальне, в которой оставил Никки.

Черт. Сердце стучало как бешенное. Во рту пересохло. Tres cicatrizes.

Когда он вошел в спальню, Никки еще спала. Он опустился на колени рядом с кроватью и провел рукой по ее волосам, убирая с лица.

– Никки? Проснись, – тихо сказал он.

Несмотря на страх за Джей Ти, колотившийся внутри него, смотреть на нее, медленно приходившую в себя от глубокого сна, стало одним из самых глубоких удовольствий. Она потянулась, и простыня соскользнула на талию. Она зевнула, улыбнулась и медленно открыла глаза. Сердце перевернулось у него в груди.

– Кид, – прошептала она и снова закрыла глаза.

– Никки, мне нужно идти. Прости, но я не могу сказать тебе… Никки? Ты проснулась?

– Хмммм, – вздохнула она.

– Никки. – Он провел ладонями по ее спине и слегка встряхнул. – Никки, я должен идти. Я хотел бы остаться с тобой сегодня, но не могу.

Нежно-серые глаза снова открылись, и их взгляд сосредоточился на нем.

– Идти?

– Да. Меня ждет самолет. Я не знаю, когда вернусь.

– Кому-то другому нужен телохранитель?

Он помедлил, снова переборов страх за брата и нежелание покидать ее.

– Да. – Это было лучшее объяснение, которое он мог дать ей, не сказав всей правды. – Меня может не быть какое-то время, и я… – Он замолчал. А что он мог сказать? Дождись меня? Не забывай меня? Ради Бога, только не убегай и не позволяй Трэвису заниматься с тобой сексуальным импринтингом, пока меня не будет, ведь нам было так хорошо вместе? – Я буду скучать по тебе.

– Я не хочу, чтобы ты уходил, Кид, – прошептала она, скользнув руками по его груди. Мягкая улыбка появилась на ее губах. – Скажи им, чтобы нашли своего собственного телохранителя. Я хочу заниматься с тобой любовью, снова, и снова, и снова. – Она поднялась и поцеловала его. Он раскрыл губы в ответ и повалил ее на кровать. Его руки нашли ее груди, мягкие и теплые.

Боже, его словно разрывало надвое. Он не хотел оставлять ее, ни на минуту, но каждая клеточка тела требовала, чтобы он отправлялся в Колумбию немедленно и нашел брата. Будучи морпехом, он усвоил одно – никогда ничему не верь без доказательств. И он не допустит мысли о смерти брата, пока не увидит тело того прямо перед собой. Ни за что, только не Джей Ти.

Что настолько ужасное, черт возьми, могло произойти? Джей Ти и Крид были лучшими.

Волна страха нахлынула с новой силой, и он прервал поцелуй.

– Никки, я должен уйти. Но я вернусь. Клянусь.

– Я буду здесь, – выдохнула она, скользнув обратно в постель с такой слабостью, что он вдруг понял, что она, вероятно, так до конца и не проснулась. – Не задерживайся. Хорошо?

– Хорошо, – ответил он. Встав на ноги, он увидел, как она снова свернулась вокруг подушки. Проклятье. Он не знал, запомнила ли она хоть одно его слово.

Но ему нужно было уйти. Поцеловав ее лоб, он отвернулся и вышел.

Лицо Ропера Джонса было воплощением зла, чистым и простым, не больше, ни меньше. Реган отчетливо видела его в ярком свете первого этажа. Он запугивал людей, прибывших с ним, орал ругательства и короткие команды, а мужчины, едва ли что-то отвечавшие ему, быстро загружали ящики.

Такого лица ей никогда не забыть: на первый взгляд привлекательное, с каждым новым выражением оно несло страх и отвращение. Его светлые волосы, густые и прямые, были подстрижены так, чтобы усиливать заостренные черты. Его широкая улыбка открывала идеально белые зубы. Нос был узким, глаза представляли собой две синие щелки. Сам он был худым, почти тощим – прекрасной моделью для дорогого светло-серого костюма. Несмотря на мусор и пыль, покрывавшие пол склада в Лафайетт, его ботинки продолжали сиять.

Эти синие щелки глаз горели безумной энергией, которая, казалось, грозила вырваться из каждой клеточки его тела. Но самое ужасное, он привел с собой псов – пару ротвейлеров, питавшихся такой же энергией, – тех самых, которым, по словам Хокинса, должны были скормить Куина. Эта мысль была слишком дикой и ужасной, чтобы отчетливо отложиться в сознании, но теперь, когда она увидела собак, все изменилось. Склад превратился в неистовую воронку, центр которой рождали Ропер и его псы, и эта маниакальная, злобная мощь отзывалась ужасом в ее сердце.

Ни она, ни Куин не сказали ни слова с тех пор, как Ропер Джонс ворвался на склад, притащив с собой грузовики и банду уличных хулиганов. Она волновалась, что не сможет сохранять тишину, но это оказалось напрасным. Она едва дышала от страха привлечь внимание к себе или Куину. Она ни за что на свете не хотела бы оказаться в центре того ужасающего хаоса, которым руководил Ропер Джонс.

Его люди уже уронили два ящика, в спешке загружая их в машины. Кости сыпались на пол, разбивались о цемент, разламывались на куски, некоторые просто рассыпались в прах.

Ропер впадал в ярость и орал при каждой неудаче, а потом заставил двоих мужчин встать на колени и руками вымести пол, на котором, в конце концов, остались лишь небольшие пятнашки пыли.

Должно быть, он безумен. С клиническим диагнозом.

«Слава Богу, гнездо Тарбозавра – лишь плод воображения Уилсона», – подумала она. Яичная скорлупа, даже окаменевшая, не продержалась бы долго при таком жестоком обращении. Зачем бы Роперу Джонсу ни понадобились эти кости, к тому времени, как он закончит, от них мало что останется – только пыль и прах, которые он с такой одержимостью не хотел оставлять за собой.

Когда буря и хаос прошли, а Ропер Джонс со своими головорезами умчались вдаль, Куин повернулся к ней.

– Ну, он получил, что хотел. Теперь посмотрим, приведет ли он нас к тому, чего хотим мы, – мрачно сказал он. – Жди здесь. Мы с Хокинсом осмотрим склад, а потом я отвезу тебя на Стил Стрит к сестре и деду.

– А где будешь ты? – Как будто она не знала, что он пойдет за Ропером.

– Буду держаться подальше от неприятностей, – с улыбкой пообещал он, а потом исчез в дверном проеме.

Проклятье. Она отвернулась к окну, закрытому жалюзи.

Она и не знала, что такие ужасные люди живут в такой близи от нее. Наивной она не была. Она знала, что преступники и убийцы, насильники и похитители повсюду. Просто она никогда не видела ни одного, никогда не сталкивалась с чем-то подобным.

Ропер Джонс стал пропускным билетом в мир Куина, и то, что открылось ей, было ужасно.

Но теперь все кончилось.

Она потерла руки, ощущая холодок, пробегавший по коже, несмотря на безбожную жару стропил. Может, она будет чувствовать себя в большей безопасности, когда они приедут на Стил Стрит?

Отвернувшись от окна, она осмотрела офис, в котором Куин так нежно занимался с ней любовью. Разбросанные по полу бумаги. Старый календарь, упавший со стены, валялся на стуле рядом с письменным столом.

Что, во имя всего святого, с ней сегодня случилось? Что произошло с Реган МакКинни, тихим специалистом по окаменелостям, сексуально стеснительным уродцем и манерным педантом? Она окончательно выжила из ума?

Несомненно – таков был весьма неудовлетворительный ответ. Вся эта ночь была совершенно неудовлетворительной, за исключением объятий Куина. Занятия любовью были насыщены чувственность и страстью, они несли с собой уют – полную противоположность одиночеству, на которое она так долго старалась не обращать внимания. Он стал той связью с внешним миром, которую она уже отчаялась найти – но какую цену ей придется заплатить?

Ее взгляд вернулся к окну и сквозь щели в жалюзи опустился на пустой пол первого этажа. «Да, все кончено», – уверила она сама себя. Но если все действительно кончено, почему же ей так тревожно?

Глава 23

Вздрогнув, Уилсон проснулся. Черт, да он теперь всегда так просыпался. Казалось, у него осталось только два скоростных режима: «полная отключка» и «полное бодрствование».

В комнате было совершенно темно, лишь тонкая полоска света вырывалось из-под двери ванной комнаты. Мальчишка, Джонни, стал оставлять лампу включенной, чтобы Уилсон мог найти дорогу в темноте.

Джонни. Короткая улыбка скользнула по губам. Точно. Теперь он вспомнил. Мальчишку звали Джонни, они вдвоем приехали ночью на Стил Стрит, где Дилан, Хокинс и Куин Йонгер держали все свои машины.

Его улыбка стала шире. Там наверху, где крутились шарики и ролики, наметились улучшения. Сон всегда действовал на его память положительно, но этим утром голова казалось совершенно ясной, прямо как в старые добрые времена, слава Богу.

Только утро еще не наступило.

Часы показывали два часа, а выглянув в окно, он понял, что на улице все еще темно – мрак рассекал лишь свет фонарей.

Черт возьми. Он ненавидел просыпаться посреди ночи. Ненавидел тратить свое полноценное состояние на глупые вопросы, типа: как или когда он снова заснет?

«Забудь», – подумал он. У него было слишком много дел, чтобы растрачивать мозговую работу попусту. Ему нужно было исследовать гнездо Тарбозавра и вынуть из гипсового свертка целую кучу грубо обработанных алмазов.

Алмазы! Господи. Вот что он пытался вспомнить. Все чертово гнездо было пронизано алмазами, и он был чертовски уверен, что краденными. В противном случае за каким чертом было прятать их в окаменелость? Ни один уважающий себя палеонтолог не стал бы набивать гипс алмазами.

Так мог поступить только контрабандист.

Да, он все сообразил пару дней назад, потом снова позабыл. Но если окаменелости действительно принадлежали Тарбозавру, то они прибыли из Монголии – а ни там, ни около русской границы дефицита в контрабандистах не наблюдалось. Учитывая, что на севере, в Сибири, находились алмазные рудники, вполне можно было допустить, что какой-то русский решил экспортировать часть природных ресурсов к собственной выгоде. Черт, да вся Россия теперь состояла из одних бандитов, где каждый был сам за себя и все были за быстрый рубль, а еще лучше – быстрый доллар, если таковой наблюдался в пределах досягаемости.

Судя по гнезду, какой-нибудь умник Ваня решил сделать на этом большую кучу американских долларов, а может, и чего-то другого, столь же прибыльного.

Ну, теперь Ваня уже и не казался таким умным. Планы его разрушили мальчики со Стил Стрит. Уилсону лишь нужно было доставить свой старый, морщинистый зад в музей и начать работать над окаменелостью, изъяв из нее алмазы. Проклятье. Когда ему нужна чертова машина, чертовой машины нет.

Реган могла подвести его до музея. Она была хорошей девочкой. Она всегда выполняла то, о чем ее просили, а музей находился всего в нескольких милях от Стил Стрит.

Только вот на Стил Стрит не было Реган. Когда они с Куином уезжали отсюда, она сказала, что они с Никки будут в отеле Сауферн Кросс.

Ну, черт. Тогда ему нужно разбудить мальчишку, Джонни.

Свесив ноги с кровати, он встал и быстро оделся. Это было самое приятное – начинать новый день со свежей, хорошо работающей головой.

Одевшись, он отправился на поиски мальчишки. На стук в соседнюю дверь никто не ответил, поэтому он открыл ее – и широкая улыбка растянула губы. Развернувшись, он закрыл за собой дверь. Удача явно была на его стороне. Только у одного человека на земле была копна взъерошенных черно-пурпурных волос, и именно она торчала из-под одеяла второй спальни для гостей на Стил Стрит.

Если его внучка Никки была здесь, несомненно, Реган тоже. Она следила за младшей сестрой как ястреб.

Радостно посмеиваясь, Уилсон прошел к следующей двери и, постучав, не удивился, когда услышал голос Реган:

– Войдите.

Открыв дверь, он обнаружил ее сидящей на кровати. Она все еще была полностью одета и выглядела такой же усталой, какой и звучала.

Ну, это, конечно, не слишком хорошо, но долгие годы выпихивания в школу двух девочек-подростков научили его кое-чему о мотивации.

– Пошли. Мне нужно, чтобы ты отвезла меня в музей, и я… хм, мы начнем работать над гнездом Тарбозавра.

– Сейчас два часа ночи, дедушка, – сказала она, моргнув по-совинному. Выглядела она ужасно. Это казалось невозможным, но ее одежда была измята еще сильнее, чем несколько часов назад; на голове царил хаос.

– Тогда у нас осталось не так уж много времени, солнышко. Давай. Нам нужно ехать.

– За гнездом Тарбозавра, – с отсутствующим видом сказала она и снова посмотрела на него, словно не могла поверить тому, что услышала – и предполагала, что, если бы он использовал хотя бы половину своего мозга, то тоже бы не поверил себе. – Я только что приехала со склада, и там нет гнезда Тарбозавра.

– Да не на складе, нет, – объяснил он, нахмурившись. Обычно Реган соображала быстрее. – Мы с Джонни заехали в музей и оставили его в твоей лаборатории прежде, чем вернуться на Стил Стрит сегодня вечером. Хокинс собирался отправить этот груз с костями, над которыми я работал последнюю пару недель, но я не мог позволить ему избавиться от этого. Так что пойдем. У нас много работы и, Господи, нам пора к ней приступать.

Ее глаза стали совершенно круглыми. Она моргнула, потом еще раз.

– Ты украл краденые окаменелости и оставил их в моей лаборатории? – Ее голос звучал немного скептически и не особо радостно, но она изменит свое мнение, как только увидит кости – и алмазы.

– Не только окаменелости, солнышко, хотя я, безусловно, считаю их настоящим чудом. Кто-то забил всю гипсовую обертку кристаллизированым углем. Алмазами, солнышко! И я думаю, нам стоит вытащить их оттуда, – сказал он, позволяя радостному возбуждению растянуться в улыбке.

– Алмазы? – тупо переспросила она, снова напомнив ему сову.

Ну, такой уж была его девочка. Всегда следовала правилам. Он тяжело вздохнул. Когда-нибудь ей придется позволить себе встряхнуться. Она не могла провести всю жизнь в запретах. Ей нужно было пожить немного по-настоящему, ей нужно было немного приключений – а сегодняшний день отлично подходил для этого.