Безымянные пули

Глава 20

В моем котелке все перемешалось... Мысли мечутся, как муравьи, собирающиеся откладывать яйца... Яйцами моих мыслей являются умозаключения. Я быстро размышляю.

Говорю себе: его убили пулей в грудь, а перед ним стоял я, значит, стреляли сверху... Еще я говорю себе, что, раз выстрела не было слышно, значит, на стволе глушитель...

Я примерно восстанавливаю траекторию пули и слежу за ней до отправной точки. Мой взгляд останавливается на висящей под маркизой6 люльке, в которой рабочий красит металлические балки.

Я отхожу от трупа, окруженного толпой любопытных. Он никуда не убежит!

Делаю вид, что ухожу, а сам ныряю в кабинет старшего •контролера, не теряя люльку из виду.

– В чем дело? – спрашивает контролер.

– Полиция!

Его глаза расширяются:

– Что случилось?

– То, что пару минут назад убили пассажира, а тип, сделавший это, сидит вон на той жердочке... У вас есть телефон?

– Да...

– Пока я буду звонить, стойте здесь и следите за тем человеком. Если он попытается смыться, сразу же зовите меня. Главное – не потеряйте его из виду!

Я набираю номер патрона, который помню наизусть.

– Ну что? – спрашивает он по своей доброй привычке.

– Я звоню с Сен-Лазара. Тут только что убили пожилого господина, сошедшего с лондонского поезда.

– Кто он?

– У меня не было времени заняться выяснением его личности. Узнаем потом. Пока что я держу убийцу: он одет как рабочий и находится в люльке под стеклянным навесом большого зала. Пришлите ко мне группу, вооруженную винтовками. Пусть оцепят это место. Нам надо взять его живьем, так что пусть действуют осторожно... А я постараюсь залезть на крышу.

– Понятно.

– Когда ждать группу?

– Минут через семь, – отвечает он. – Пойдет?

– Пойдет... Пусть командир группы сразу явится в кабинет старшего контролера, это рядом с залом ожидания второго класса. Я там.

Кладу трубку и возвращаюсь к контролеру, который так пристально смотрит на люльку, что на глазах у него выступили слезы.

– Что делает наш малый?

– Лег на дно люльки, – отвечает он. – Я его больше не вижу.

Я понимаю тактику этого парня. Он исчез с горизонта, потому что хочет, чтобы о нем забыли. Думает, что его никто не заметил... Он знает, что должна приехать полиция, и рассчитывает, что люльку сочтут пустой.

В некотором смысле его осторожность играет мне на руку, потому что я могу спокойно ждать подкрепления.

Оно прибывает в указанное время. Вокзал оцеплен в мгновение ока. В кабинет входит лейтенант.

– Жду ваших приказов, господин комиссар, – говорит он.

– Расставьте ваших людей под люлькой и держите того типа на прицеле... Используйте лучших стрелков... А я залезу на маркизу – если позволите так выразиться – и постараюсь достать его сверху. Только он один может включить лебедку. Я заставлю его сдаться и спуститься. Если он начнет в меня стрелять, открывайте по нему огонь, чтобы напугать. Огонь на поражение только в крайнем случае. Ясно?

– Так точно, господин комиссар.

– Теперь, – обращаюсь я к старшему контролеру, – мне нужно забраться наверх...

– Пройдите через товарную станцию. Там есть специальные лестницы.

– Спасибо за подсказку.

– Вы не боитесь головокружения? – спрашивает он.

– Головокружения? А что это такое?

Через несколько минут я продвигаюсь вперед по огромной стеклянной крыше.

Я карабкаюсь наискось, чтобы опираться на металлические поперечины. Есть одна вещь, о которой я не подумал: стекла почти матовые, а с другой стороны покрыты толстым слоем копоти, из-за которой ничего не видно. Мне чертовски трудно ориентироваться... Кажется, я нахожусь на огромной ледяной горке... Иногда я скольжу и съезжаю назад. К счастью, на моих ботинках резиновые подошвы.

Начинает смеркаться. Последние лучи солнца озаряют меня своим печальным светом.

Значит, так... Придется остановиться и оглядеться, чтобы рассчитать точку, где находится люлька, принимая во внимание площадь вокзала.

Наконец я добираюсь до места, где, по моим прикидкам, затаился снайпер.

К счастью, у меня остался нож Рюти.

Я его открываю и выскабливаю мастику, залепляющую просвет между двумя стеклами. В образовавшуюся узкую щель я могу наблюдать за тем, что происходит на вокзале. Вижу широкий круг полицейских. До люльки меньше трех метров. Я проползаю еще немного, потом рукояткой пистолета выбиваю квадратик стекла.

Прямо подо мной на досках лежит человек. У него короткоствольный карабин с глушителем и оптическим прицелом.

– Руки вверх! – кричу я ему. – Ты окружен... Когда стекло разбилось, он резко обернулся. Это черноволосый коротышка с выступающими скулами. Он молод, его глаза похожи на горящие угли.

Чувствую, что он не даст арестовать себя без сопротивления.

– Сдавайся, – говорю я ему. – Видишь, сколько людей внизу готовятся отдать тебе почести?

Он наклоняется, и увиденное его поражает. Но парень, видно, не из трусливых, и лучшее тому доказательство, что эту деликатную работу Анджелино поручил именно ему.

Он колеблется, поднимать лапы или нет, но я его подгоняю:

– Если не поднимешь руки немедленно, я пристрелю тебя как собаку!

Он их поднимает. О, пардон! Он поднимает их для того, чтобы вцепиться в мое запястье и повиснуть у меня на руке... Удар так силен, что я выпускаю свой пистолет.

Поскольку эта атака привела веревки люльки в движение, она начинает раскачиваться.

Мой пистолет и его карабин падают вниз... Оттуда доносится громкий рокот...

По меньшей мере три тысячи зрителей с замиранием сердца следят за нашей борьбой.

Номер не хуже, чем в цирке, и совсем бесплатный!

Тип меня не отпускает. Пока я ничего не боюсь, потому что крепко лежу на металлических поперечинах.

– Не валяй дурака, – ворчу я, – а то получишь... Он кривится от ненависти.

– Давай, – шипит он. – Прикажи своим дружкам стрелять, и сам нажрешься свинца. Я всегда мечтал подохнуть вместе с грязным легашом...

Этот парень не тряпка. Я никогда не возьму его на понт. Надо придумать что-то другое...

Я тяну его на себя, но он повис на моей руке всем весом. Мне кажется, он оторвет ее от плеча.

Самое неприятное, что я не могу пустить в ход другую руку из опасения потерять равновесие.

– И долго ты будешь так висеть? – спрашиваю я его.

Он не отвечает.

Вдруг его лицо озаряется.

Какую гадость придумал этот мерзавец?

Очень скоро я понимаю... Он заметил, что в одном месте в металлической раме остались острые осколки стекла, похожие на зубья пилы.

Он отходит по своей люльке так, чтобы верхняя часть моей руки напоролась на стекло, потом заставляет ее совершить помповые движения. Твердые стеклянные зубья прокалывают ткань моего пиджака, потом рубашку, и я испытываю острую боль.

Эта падла перережет мне вену за просто так. Сейчас уже слишком поздно просить тех, кто внизу, прислать мне подмогу.

Единственный шанс выкрутиться – тоже упасть на люльку... Будь я один, не было бы никаких проблем, а с этим буйнопомешанным совсем не фонтан.

Тем более не фонтан, что, прежде чем пролезть в узкое отверстие, я должен сунуть туда сначала голову.

Я медленно начинаю это делать, потом, рассчитав прыжок, ныряю.

Вес моего тела увлекает его вниз. Мы оба падаем на качающиеся доски и секунду лежим неподвижно, затем одновременно поднимаемся.

Тут-то они и встретились, как говаривал мой дядюшка Тома.

Парень делает мне жуткие глаза... Мы наблюдаем друг за другом, соображая, как лучше схватиться.

Сражение на качающейся платформе в два метра на один должно быть чем-то необычным...

Мы не можем взять разбег, потому что достаточно одного неверного движения, чтобы нападающий полетел вниз, мордой прямо в пыль большого зала.

Первый удар наносит он: маленький, но очень резкий хук в печень...

Заботясь о сохранении равновесия, я не сумел достойно парировать его. Я сгибаюсь пополам, кашляя, как десять пациентов туберкулезной больницы. Тогда он выбрасывает ногу. Я получаю ее в грудь и хватаюсь за одну из четырех веревок, держащих люльку, чтобы не сыграть в птичку.

Я реагирую. В тот момент, когда, ободренный своим успехом, он собирается двинуть мне левой по зубам, я уклоняюсь и, крепко держась за веревку, даю люльке толчок. Парень скользит подоскам, но вовремя цепляется за другую веревку.

Мой последний шанс – взять его и отправить в нокаут. Но этот тип не позволит себя оглушить.

Он встает на колени, чтобы перевести дух.

– Ты сдохнешь, – шипит он.

Снизу доносится жуткий гул. Моему противнику пришла в голову новая идея. Блок управления рядом с ним. Он начинает нажимать на кнопки, чтобы люлька потеряла равновесие. Она наклоняется с моей стороны.

Все, что я теперь могу сделать, – это покрепче вцепиться в веревку и висеть, как лента.

Он прекращает свой маневр, чтобы не упасть самому, потом хватается за край стеклянной крыши и подтягивается. Продолжение я уже знаю... Он вылезет и спрячется на крыше.

Надеюсь, полицейский лейтенант не сидит без дела и парень далеко не уйдет. Однако при его дерзости он может попытаться прорваться. Особенно со всеми этими поездами, что приезжают и уезжают.

Он медленно качается, рассчитывая свои движения, потому что должен подняться вертикально, чтобы самому не напороться на стеклянные зубья.

Я обхватываю веревку левой ногой, чтобы отпустить одну руку, не рискуя свалиться, вынимаю нож, открываю его зубами и беру за лезвие.

В детстве я обожал кидать ножи.

С приятелями, такими же сорванцами, как сам, я упражнялся на деревьях и дверях, и у меня получалось очень хорошо.

Теперь я уже не играю в Буффало Билла, я должен воткнуть нож в цель.

Зажмуриваю глаз. Рука напрягается. Секунду я прицеливаюсь, потом изо всех сил кидаю нож.

Лезвие входит в правое плечо парня, возле шеи, по самую рукоятку.

Он останавливается и повисает неподвижно... Потом из раны фонтаном начинает бить кровь.

Никаких сомнений, я попал в вену.

Время тянется жутко долго. Вдруг он пробует подтянуться, но это не выходит, потому что занемевшая рука его больше не слушается.

Правая рука разжимается, и он повисает на одной левой. Сколько времени он сможет так продержаться?

Едва я успеваю задать себе этот вопрос, как он отпускает и другую руку и падает на люльку, которая вздрагивает. Но платформа слишком сильно наклонена, он не может на ней удержаться. Его ногти царапают дерево досок.

Ноги парня повисают над пустотой. Он пытается задержаться на площадке, делает рывок вперед. Не знаю, может, он плохо рассчитал или его подвела раненая рука, но, как бы то ни было, этот рывок лишил его последней опоры, и он соскальзывает в пустоту.

Я слышу вопль, который он испускает при падении.

Крик удаляется и заканчивается жутким глухим «плюх», который сразу заглушается воем толпы.