Безымянные слуги

Глава 1

Безымянные — это мы: я, Подруга, Приятель и Дружище. И все остальные, с кем я не знаком. Я — Друг. Но это не имя, а обозначение для своих. Таких друзей тут много. И подруг много, и приятелей, и дружищ, и слабаков, и засранцев. Все получили прозвища во время учебы. Сложно совсем без имен. Но мы недостойны даже номера. Мы — нерожденные и безымянные. И для всего мира мы ещё не родились. Имя нам — «Эй ты!» и никак иначе. Слышишь, что кого-то зовут — оборачиваешься на голос. Если зовут тебя — идёшь узнавать, что понадобилось.

Мы живем в сумрачной пещере, где только мы и наши учителя. Нас кормят впроголодь, нам дают спать совсем немного, нас каждый день погружают с головой в «жгучую слизь», после которой кожа чешется и болит. От слизи у нас не растут волосы. Никакие не растут. Я знаю, потому что одежду нам выдали совсем недавно. А раньше не выдавали вообще — мы же ещё не родились. Мы — нерождённые. Нам так часто повторяют это, что никем другим мы себя и не считаем. Но я видел, как люди старались прикрыть срам. И знаю, что все они помнят, что у человека должна быть одежда. Ну или почти все…

Всё оставшееся после сна и еды время нас заставляют заниматься. У учителей есть имена. Мастер Эовар — седобородый старик, вечно недовольный. За каждую провинность наказывает. Мастер Нарани — высокий и поджарый, с колючими глазами и жесткими руками. Многие уже испытали на себе их жесткость. А ещё есть мастер Плок, он — добрый. Он не наказывает. Но говорит, что нерадивых накажет Порка.

Мастер Эовар заставляет нас зубрить устав ааори. Ааори — это те, кем мы станем после Порки. Порка — это наше рождение. Порка — это билет во взрослую жизнь. Но во время Порки многие погибнут. Во всяком случае, так говорит мастер Эовар. Все безымянные ненавидят его всей душой, а душа у нас есть. Потому что есть бездушные, которых мудрецы зовут — не-мёртвые. Но нам про них только упомянули. Мастер Эовар сказал, что про них рассказывают ааори. А нам рассказывали про не-живых. Потому что во время Порки мы встретимся с ними.

Но вообще-то в словах мастера Эовара много интересного. Он рассказывает иногда про небо, про солнце, про город на границе мира людей. Здесь, в пещере, легко забыть о том, что где-то есть небо и солнце. Но там, в глубине памяти, скрываясь и таясь, живут воспоминания о них. А ещё мастер рассказывает про ааори и про то, как они могут стать нори. Но больше про ааори. Про то, как надо обращаться к аори, рожденным, как вести себя с мастерами, как относиться к ааори, получившим номер — номерным. Как выказывать уважение или неуважение. Это всё безумно интересно… и неправильно. Мне так кажется. Я не знаю, почему.

Мастер Нарани учит нас обращаться с колом. Длинная деревяшка с заострённым концом — вот и всё наше оружие. С ним мы начинаем свою жизнь.

— Вы пыль, — мастер Нарани не смотрит на нас. Он смотрит в стену напротив, обращаясь к пустоте, которой нас и считает. — Пыли недоступны подлые луки и дротики, пыли недоступны благородные мечи и топоры сильных, пыли не положено даже копьё. Но если кто-то из вас дойдёт до Порки — он получит своё первое копьё. Но пока у вас есть кол, и этим колом вы должны превратить свои чурбаны в решето!

Мастер Нарани считает, что учить нас изощрённым приемам боя не нужно. Он заставляет нас колоть чурбаны. У каждого безымянного свой чурбан. Путать — нельзя. Как бы ни пытался мастер Нарани изображать презрение и отводить глаза, но он лучше каждого из нас помнит, кому какой чурбан принадлежит. С первого урока, с первого удара он запомнил каждого из нас. Это заставляет нас восхищаться этим человеком. Но он суров, и это узнали на себе те, кто посмел перепутать чурбан на второй день. Одни перепутали по глупости, другие — из врожденной хитрости, но все они после занятия еле передвигали ногами. Мастер лично вызвал каждого в круг, посыпанный песком — каждый получил тупой шест, и каждый не смог продержаться в круге на ногах больше трёх ударов сердца. За это время мастер Нарани успевал сделать два выпада и один размашистый удар уже по лежачему.

— Каждый из вас думает, что хитёр, быстр и силён, — сказал Нарани, собрав нас после этого показательного избиения. — Каждый из вас считает себя кем-то… Но вы — пыль! И если кому-то из вас суждено заслужить имя, то произойдет это ещё нескоро. Вы будете помнить всё, что необходимо для того, чтобы стать ааори. А кто не запомнит — не доживёт и до Порки.

Мастер Нарани часто говорит через губу, будто бы сплёвывая каждую букву. Его все боятся до дрожи в коленках, но ни разу он не опустился до чрезмерных наказаний, а мы — до чрезмерных проступков. Даже когда двое безымянных — парень и девушка — попытались уединиться ночью в темном коридоре и были пойманы, он был единственным, кто выступал против казни. Двое других мастеров решили иначе. Тогда к нам в пещеры спустились два воина и забили парочку до смерти перед строем.

Есть ещё мастер Плок. Все его считают добрым, но я отлично помню, что он первым потребовал казни той самой парочки. А добрым его считают потому, что на трёх уроках в день у мастера Плока нам надо просто сидеть с закрытыми глазами. Вообще-то нам положено пытаться почувствовать себя, окружающий мир и разлитую в нём мудрость. Но я уже давно выяснил, что почти никто этого не делает. Все просто сидят и расслабляются на его уроках. А ведь мастер Плок сказал ещё на первом уроке, что не будет наказывать никого только потому, что нерадивых накажет Порка. Но кто бы тогда запомнил его слова.

Здесь в пещерах нет времени. Только мрак, разгоняемый светом факелов. Я помню, что где-то день сменяется ночью. Иногда в моей голове, когда я пытаюсь уснуть, проносятся воспоминания о голубом небе, пушистых облаках, зеленых травах, сумрачных лесах. Но я прячу эти воспоминания. Мы безымянные — нам запрещено помнить. И следит за этим именно мастер Плок. Он из мудрецов — как тот, первый, с кем я общался в этой своей жизни. В этой жизни, потому что я уверен: у меня была другая жизнь.

Я худой, тощий, уже не подросток — молодой человек. Совершенно лысый, так что даже не знаю, какого цвета у меня волосы. У меня карие глаза, прячущиеся в глубине глазниц. По местным меркам, как нам объяснил мастер Эовар, мы выглядим на 15 сезонов. Но я помню, что это возраст семнадцати-восемнадцати лет. Мои года — они другие. А ещё я помню отражение в зеркале — там я выглядел значительно старше.

Я не знаю, помнит ли кто-нибудь ещё хоть что-то из прошлых жизней. Мы безымянные, и мы должны сами поддерживать порядок. Делиться воспоминаниями здесь не станет никто. Если другой безымянный услышит, что я что-то помню — то донесёт на меня немедленно. Он получит дополнительную пайку и право получить пузырек целебной мази для Порки. За каждый проступок другого нерожденного можно получить один пузырёк. То же и для тех, кто донесет на безымянных, собравшихся уединиться. То же и для тех, кто расскажет о неуважительном отношении к мастерам. Один парень хвастался, что уже обнаружил с десяток нарушителей правил. Их, этих правил, может, и немного, но нарушать их строжайше запрещено. Нарушил — отправляешься в круг песка против мастера Нарани. Но я помню, что доносить — не очень-то хорошо. Я почему-то уверен, что всё, чему нас учат мастера, отвратительно. Но как же сложно держать это всё в себе и ни с кем не делиться своими мыслями.

Время сна — это такое время, когда мысли мучают тебя сильнее всего, если не удалось сразу уснуть. Мы — безымянные, и мы никогда не высыпаемся. Нам дают спать слишком мало. А напряжение после занятий столь велико, что невозможно сразу расслабиться. А ещё мысли и воспоминания, которые, стоит закрыть глаза, заполняют сознание. Многие безымянные вертятся после того, как ударит гонг, и не могут уснуть. Но постепенно в темноте люди вокруг начинают дышать спокойнее и размереннее. И только я продолжаю пытаться уснуть. Думаю, я всегда засыпаю последним. И короткого периода сна — просто не хватает. Когда звучит утренний гонг, мне кажется, что я только успел сомкнуть глаза. И каждый раз я боюсь уснуть на занятиях мастера Плока…

Гонг.

Встать с утра — тяжелое дело. Особенно, если спал всего несколько часов. Дням уже давно потерян счет, и я готов сорваться и не встать — лишь бы поспать ещё час. Были среди нас и такие, кто не вставал. Чаще срывались мальчики — просто оставались спать после гонга. Когда мы возвращались — их уже не было на своих кроватях, и мы их больше не видели. И почему-то я уверен, что они уже давно мертвы. А я хочу жить. Здесь все хотят жить. Поэтому я заставляю себя открыть глаза и встать, как бы ни хотелось вздремнуть ещё немного.

Я в одной из десяти комнат, где живут нерожденные. В каждой сорок пять трехъярусных кроватей. Пятнадцать кроватей в ряд, три ряда в длинном зале с темными стенами. После каждой побудки я открываю глаза и вижу одну и ту же картину: дежурный поджигает светильники на стенах, обходя комнату. Иногда я сам становлюсь таким дежурным, и тогда с утра я бегу, дрожа от холода, в коридор, чтобы схватить факел у двери. А вечером — тушу факелы при звуке гонга. Забавно, но каждый вечер факела в коридоре нет, а каждое утро — есть. А ещё мои дежурства — это единственный счет дням, который у меня есть. Я дежурил уже шесть раз. И третий круг дежурств уже заканчивается. Значит, я провел в этом месте уже больше 900 дней. Хотя я про себя называю всё днями, но понимаю, что распорядок может значительно отличаться, и день — не всегда день.

Спрыгнув со второго яруса и привычно увидев красивые ноги Подруги, спавшей прямо надо мной, я иду к умывальникам. Они в комнате напротив: просто несколько труб в стене чуть выше головы, из которых бьёт струя воды. Ледяной воды. От нее сводит руки и перехватывает дыхание. Но где-то в глубине души, на задворках памяти, я откопал правило: умываться нужно каждый день. Вот и умываюсь. Зачерпываю небольшой комок мыльного раствора, тру им лицо, смываю, фыркая от холода и разбрызгивая воду по всему телу. Холодно. Но после такой процедуры холод в коридорах уже не замечаешь. Перетерпеть первые мгновения — и станет тепло.

Рядом появилась подруга. Приветливо мне улыбнулась. Она тоже приходит умываться каждое утро. Дружище и Приятель — не ходят, смеются над нами и обзывают чистюлями. А мы — умываемся. Это кажется каким-то якорем, который приковывает меня к званию человека, рожденного и настоящего. Почему умывается Подруга — я не знаю. Как не знаю, почему умывается плотный паренек с бледно-серыми глазами. Вот и он. Я ему кивнул, подмечая, что Подруга тоже приветливо ему кивнула. Почти 900 дней мы все трое приходим сюда каждое утро.

От умывальников я вышел первым и увидел Дружище и Приятеля. Они стояли в коридоре и ждали. Хмурые, невыспавшиеся, ёжащиеся от сквозняка.

— Идите на завтрак сами. Я догоню, — Подруга выглянула из умывальной и махнула нам.

Она так часто делает в последнее время. Но почему и зачем — мы не спрашиваем. Не принято у нерожденных вопросы задавать. И мы пошли по коридору, куда выливается масса таких же, как мы. Все молодые люди в серых шортах до колен. Девушки — в серых юбках и тонких рубахах. Все тощие, костлявые, лысые. Бррр! Раньше, когда без одежды ходили, ещё хуже было.

Столовая. Длинное помещение. В самом начале в стенах есть окна. Подходишь к такому окну, опускаешь жетон в прорезь — и получаешь миску с похлебкой. Всего жетонов три: можно опустить хоть все сразу, но тогда весь день есть будет нечего. Новые жетоны получаешь вечером. Я, Дружище и Приятель идём вместе. Подмечаю взгляд двоих парней, стоящих у стены. Они все из компании того, с бледными серыми глазами. Всегда стоят и поджидают одиночек — тех, кто себе не подобрал компанию. Отнимают жетоны и получают дополнительную похлебку. Но на двоих-троих уже боятся лезть. И Подругу не трогают — знают, что мы вступимся.

За 900 дней мы все остались друг другу чужими. Мы не можем познакомиться, потому что нам нечего про себя рассказывать. Мы не можем чувствовать себя раскованно, потому что все нерожденные должны друг на друга доносить. Только союзы, что сложились с самого начала, держатся в таких условиях, а ещё появляются новые союзы, но уже ради какой-то цели. Похлебку у одиночек отжимать, например.

Кстати о похлебке — это та ещё бурда. Отдает опилками, затхлая и совершенно безвкусная. Попробовав её впервые, я ясно вспомнил, что в «нормальной жизни» к ней даже не притронулся бы. Я не знаю, что такое «нормальная жизнь», но если она есть, то моя нынешняя жизнь — ненормальная точно. И память даже услужливо подсказывает, что я сейчас использовал какую-то «логику». Но именно сейчас я радостно ем свою похлебку, радуясь твердым комочкам — чем их больше, тем сытнее похлебка и тем быстрее перестанет урчать живот.

На еду времени мало. Деревянной ложкой я закидываю в себя похлебку, краем глаза наблюдая, как друзья сероглазого поймали одиночку и оставили без завтрака. А вот и сам сероглазый. Умылся и спешит позавтракать. Почти сразу за ним прибежала Подруга, получила свою порцию и присоединилась к нам. Подмигивает мне и начинает быстро и аккуратно есть. Вот умеют же девушки. Под конец я уже без стеснения отскребаю похлебку со стенок миски. Мне кажется, после меня даже миску мыть не надо — она совсем чистая.

Снова коридор. И снова зал с деревянными чурбанами и заострёнными палками. Посреди зала на возвышении дорожка с высокими корзинами, где набиты колья — старые, новые. Они ломаются, и их меняют. Мастер Нарани всегда восседает на другом конце дорожки — за столом. А по бокам, немного ниже дорожки, земля усыпана толстым слоем песка, в который врыты деревянные чурбаны. Чурбанов 1350 штук. Именно столько нас было в начале обучения. Большинство уже похожи на обгрызенные поленья. Но есть и те, которые сохраняют почти первоначальный вид. Напоминание о тех, кто не осилил учёбу и пропал.

— Живее, нерожденные, шевелите своими конечностями! — покрикивал на нас Нарани. — Взяли колья и бьём чурбаны. И чтобы сегодня от ваших тренажеров только щепки остались.

Я к этому близок. Я колол и колол свой чурбан, от которого остался жалкий огрызок, по которому уже сложно попадать. Но я не останавливался. Как бы я ни сосредотачивался на этом деле, но в голове проскользнула мысль, что сегодня и мастер какой-то слишком добрый, и пожелание странное. Подозрения укрепились в тот момент, когда два оставшихся мастера вошли в зал и о чем-то начали переговариваться рядом со столом Нарани. Подруга тренируется почти рядом со столом. Вот бы у нее расспросить. Но она не скажет.

В тот день мы кололи чурбаны очень долго. Прошел час, два, три. Удивительно, но нас не понукали, не гнали к мастерам Плоку и Эовару. Мы просто продолжали колоть. Как заведенные. Треск… Какой-то парень хмуро посмотрел на остатки своего чурбана, переломившегося в середине, и растерянно обвел зал взглядом. Нарани подозвал его к себе и указал на стену за своим столом. Снова треск — и новый ученик пошел к стене. Мой чурбан так и не сдался. Он уже превратился в тонкую палку, по которой удавалось попасть один раз из трех — но стойко держался. Как бы ни было обидно, но сломать я его уже не смог. Когда по залу разнесся протяжный удар гонга, у стены стояло около ста человек, а все остальные неудачники оставались на площадке.

— Достаточно! — Нарани остановил тренировку.

Я стоял и смахивал со лба пот. У меня не получилось разбить проклятый чурбан — и это вызывало досаду. Ведь это явно было очень нужно. Вон, даже сероглазый сумел уйти к стене. Я перехватил разочарованный взгляд Подруги — но что случилось, спросить не мог.

— Достаточно, криворукие уроды! — теперь уже мастер Плок. — Время вышло! Те, кто сумел сломать чурбан, завтра поведут вас на Порку. Вы, остальные, отправитесь туда с ними во главе. Идите за нами. Вам выдадут вашу экипировку.

И мы пошли за мастерами. Толпа нерожденных влилась в проход за столом мастера Нарани, в который раньше не входил ни один из нас. Мы шли по длинным коридорам при свете факелов, уже ничего не соображая от усталости. В зале, куда мы попали, стражники раздали всем новую одежду, какие-то мешки, копья с тяжелыми железными наконечникам и маленькие щиты. Каждый ученик получил большую миску с похлебкой. Впервые за последние дни я досыта наелся. Рядом появились Дружище, Приятель и Подруга. Все в одинаковых штанах и рубахах. В голове мелькнуло «из грубой ткани», но я промолчал. Мы не обменивались взглядами и не говорили. Просто ждали.

Всё закончилось быстро и как-то буднично. Нас заставили достать из мешков одеяла — и приказали спать. Я закутался в одеяло и лёг прямо на пол, пытаясь согреться об тела окружающих. И в первый раз за всё время я провалился в сон, только успев закрыть глаза.

Глава 2

Понятия не имею, сколько мы спали, но проснулся я свежим и бодрым. Замёрз, конечно, но несильно. Зал, где мы находились, уже осветили факелами. Умыться было негде, и пришлось пропустить традицию. Жаль, конечно, но делать нечего. Гонг прозвучал, и нерожденные вокруг поднимались. Мастеров нигде видно не было. В зале оставались только стражники, общение с которыми до этого сводилось только к обмену жестами.

— Старшие десятков, подошли ко мне! — прорычал один из стражников.

К нему потянулись те, кто вчера сумел разбить чурбан. Остальные стражники двинулись к нам и стали распределять между старшими. Я с Приятелем оказался в одном десятке, а Дружище и Подруга оказались в десятке сероглазого. Неприятный всё-таки тип. Десятки получились большие. В нашем — шестнадцать человек. Странно, зачем тогда называют десятком? Хотя мастера в школе говорили, что такое, кажется, может быть у ааори.

У меня старшим оказался парень с гордым горбатым носом и каким-то затравленным взглядом. Я помнил его — не раз и не два оставляли его без завтрака. Один из стражников жестом позвал его за собой.

— Пошли, — зло процедил носатый уже нам и направился за стражником, а мы уныло потянулись следом.

В дальнем конце зала, где мы провели ночь, был ещё один проход. Через сотню шагов он разветвлялся, потом снова разветвлялся и снова. Стражник вёл нас по какому-то одному ему известному пути. Редкие факелы не давали запомнить подробности. Но продолжалось всё недолго. Вскоре стражник остановился и кивнул нам вперёд, в темноту:

— Идите. Ваша задача — пройти долину, найти вход в шахты и пройти их насквозь, — проговорил стражник. — Да не пересечёт ваш путь трещина.

Он развернулся и отправился назад, а мы остались стоять в каменном проходе. Наш старший качнул головой и снова зло, как выплюнул, приказал:

— Пошли.

— Сам и иди, — бросил ему один из бойцов, усмехнувшись. Рядом с ним плечом к плечу встали ещё два парня и две девушки.

— Я — старший, — процедил носатый, зло сощурив глаза. — Вы обязаны мне подчиняться!

— Мы обязаны дойти, — задорно ответила ему одна из восставших девушек. — С тобой или без тебя, никого не волнует.

Какая-то безвыходная ситуация. Старший и ещё пара парней стоят напротив пятерых восставших. А я, Приятель и ещё шестеро бойцов застыли между ними.

— Друг, — Приятель положил мне руку на плечо, — а не пойти ли нам к выходу? Пускай старшие сами между собой разбираются.

Я усмехнулся. Мы вместе двинулись дальше, и за нами потянулись оставшиеся «нейтральные» бойцы.

— Стоять! — заорал наш старший. — Помогите мне!

— Если они не хотят идти с тобой, — проговорила девушка, уходящая с нами, — то просто отпусти их.

— Для нас ты всё ещё старший, — поддержал её Приятель, — но своё старшинство у несогласных ты уж как-нибудь сам утверди.

— Мы вас подождём через сотню шагов, — хмуро бросил я, оглядывая остающихся.

Мы прошли обещанные сто шагов и остановились. Я уселся прямо на землю — некоторые последовали моему примеру, а девушки достали одеяла. Из восьмерых бойцов, сохранивших нейтралитет, девушек было две. Мы сидели и ждали, прислушиваясь к крикам в той стороне, откуда пришли. Я нащупал рукой камень, поднял его и некоторое время пытался понять, зачем он мне нужен. А потом, догадавшись, взял копьё и осмотрел его — заточено копьё было плохо. Я провел камнем вдоль лезвия, стараясь придать ему остроту. «Заточка» — память подсказала, как называется то, что я делал. Остальные остались безучастны к моим стараниям, хотя я надеялся, что моему примеру последует хотя бы Приятель. Но тот глянул презрительно. Откуда это выражение у него в глазах? Что произошло? Я хотел было уточнить у него, но передумал. Похожие взгляды на меня кидали Дружище и Подруга до того, как нас распределили в десятки.

Через некоторое время крики и шум стихли. Мимо с гордым видом прошел повстанец и две девушки — все в крови, с наспех забинтованными ранами. Кажется, на перевязку они пустили одеяла, распоров их на широкие ленты. В руках все восставшие тащили по одной дополнительной сумке. Никто из тех, кто сохранил нейтралитет, за ними не пошел, а они — не звали. Я проводил их взглядом и поднялся на ноги.

— Ты куда? — буркнул один из оставшихся с нами бойцов.

— Пойду проверю, остался у нас старший или нет, — пожал плечами я.

Со мной никто не пошёл. Ну и ладно. На том месте, где разделился отряд, осталось пять трупов и две сумки. В одной, в самом деле, не хватало одеяла. Запасные копья и щиты бунтари брать не стали, а вот я — взял. Впрочем, сначала меня скрутило у стены. Стоило только посмотреть на трупы внимательно, как в голове зашумело, к горлу подступил ком — и пришлось отойти и опорожнить желудок. Стало немного легче. Судя по следам рвоты, восставшие бойцы тоже не удержали содержимое желудков.

Я дотащил всё оставшееся снаряжение до места, где сидели остатки отряда.

— Одну сумку понесу я, как и запасное копьё с запасным щитом, — сбрасывая добычу, пояснил я. — Всё остальное надо распределить между собой.

— У меня всё есть, — хмыкнула девушка, которая ответила главному, когда мы уходили.

Вторая молча кивнула. Первую я про себя обозвал длинной, а вторую — глазастой. Всё равно как-то различать их было нужно.

— С чего нам всё это тащить? — спросил Приятель, ухмыляясь.

Я пожал плечами, не видя смысла спорить:

— Как хотите. Можете оставить здесь. Но тем, что я тащу — ни с кем делиться не буду.

Сумки я связал, сделав из ремней лямки, и примерил на спину — удобно. Нам их только выдали, а память уже ворчала, что надо делать рюкзак. Вот я его и сделал, как память подсказывала. К сумкам приторочил дополнительный щит и копье — лямки стали резать плечи. Пришлось отпороть от одного одеяла лоскуты наконечником копья — и обмотать лямки. Теперь можно было не переживать за натёртые плечи. Камень, которым было удобно затачивать копьё, взял с собой. Да, он был тяжеловат, но полезен.

Помимо одеял, в сумках обнаружились фляги с водой, мешки с сухарями и огниво. Я видел, как мастера таким высекали искры на факелы, и те загорались. Факела не было, но имелось несколько тряпиц и маленькая деревянная бутылочка. Открыв крышку и понюхав, я догадался, что это масло. Всё, больше в сумках ничего не было. Но даже то, что нам выдали — было нужным. Для босых и тощих молодых людей, одетых в рубахи и штаны из грубой ткани — и огниво было бесценным приобретением.

Я поднялся и закинул на спину поклажу. Перехватил поудобнее копьё с щитом и двинулся к выходу.

— Так и пойдешь? — удивился Приятель.

— Так и пойду, — ответил я. — Чего тут сидеть?

— Нужен новый главный! — удивился массивный парень. И как только вес на похлебке набрал!

— Ну раз нужен, то выбирайте, — ответил я.

Стало смешно и грустно. Что произошло, что Приятель теперь смотрит на меня как на врага? Зачем им главный, если никто не взял ни дополнительную сумку, ни копий, ни щитов? Конечно, мне было бы легче встречать опасность в строю. Нам не говорили, что конкретно ждет нас впереди, но мастер Эовар часто поминал «неживых» — и что во время Порки будут именно они.

Настроение испортилось. Если бы лучше понимал, с чем придется столкнуться — сейчас было бы гораздо проще. Но нашим мастерам было важнее, чтобы по брошам на одежде я мог отличить аори-ремесленника от аори-крестьянина. Первому надо сказать: «Пусть труд твой будет оценен, аори», а второму — «Пусть земля твоя плодоносит, аори». Важно было, чтобы я различал торговцев и священников, мудрецов и воинов. А вот как выглядит неживой, я не знаю до сих пор.

Тёмный коридор изгибался как змея. Факелы кончились, и я просто вытащил из крепления последний — с ним и пошёл. Судя по пустым креплениям, ушедшие раньше парень и две девушки сделали то же самое. Впрочем, уже скоро пещера закончилась, и я оказался в той самой долине, о которой говорил стражник.

На улице была ночь. Первое, что я увидел, был огромный и невыносимо далекий небосвод с мерцающими звездами. Мне показалось, что на небе чего-то не хватает. Но вот чего — было неясно. Прямо от выхода из пещеры тянулся поросший жесткой травой склон, справа и слева вздымались горные кручи, а впереди лежала узкая долина, поросшая густым лесом. Холодный ветер проскользнул под одежду, но я всего этого не чувствовал — у меня просто перехватило дух, и я сел на землю там, где и стоял. Сделать последний шаг и покинуть пещеру оказалось необычайно тяжело. Возможно, я так и сидел бы здесь, на пороге, но внизу из леса раздался полный боли крик, оборвавшийся практически сразу.

Пришлось подниматься и начинать спуск. Сразу вспомнился мастер Эовар и его слова: «Неживые свет не любят. Они слабеют, становятся на свету вялыми. И потому ищут место потемнее, чтобы переждать день». Ну да, ночью они все повылезали в лес, а вот под вечер точно вернутся в пещеры. И не понятно, где лучше с ними встретиться — в лесу долины или в пещерах. Впереди ведь ещё какие-то шахты, через которые нужно пройти. Значит, за ночь надо пересечь долину и углубиться в пещеры достаточно глубоко, чтобы успеть до прихода неживых.

Ходить босыми ногами по острым камням и жесткой траве — то ещё удовольствие, но я терпел. Остатки моего отряда все-таки меня догнали перед самой кромкой леса. Приятель ещё на подходе принялся меня окликать. Пришлось остановиться. Кто бы ни водился в лесу, меньше всего хотелось, чтобы он пришел посмотреть, кто тут орет. А первой ко мне успела спуститься глазастая. Я с удовлетворением заметил, что к её сумке был приторочен щит.

— Мы так и не выбрали главного, — известила она меня, — но решили, что держаться лучше вместе. Ты не против?

Я пожал плечами. Приятель тащил две сумки, остальные бойцы несли запасные копья и щиты.

— Друг, ты чего так спешишь? — спросил Приятель.

— Хочу уйти подальше пока ночь, — ответил я.

— От кого и зачем? — не понял Приятель.

— От неживых, — я пояснил.

— Да их же тут нет, — со слегка презрительной улыбкой сказал он.

— Может, и нет, — не стал спорить я и повернулся к темной стене леса.

И в этот момент я увидел его. Неживого. Переваливаясь, он вышел из-за стволов и неспешно направился к нам. Налетевший порыв ветра принес запах земли и гнили. Когда-то неживой был человеком, но это было очень давно. Плоть его жила своей жизнью, а точнее — нежизнью¸ потому что была мертва. По венам неживого струилась не кровь, а что-то темное, глаза были блеклые и напоминали глаза насекомых. От зрачка не осталось и следа. Кожа имела гнилостный цвет, определить который было невозможно. Тугие узлы мышц перекатывались под её тонким слоем при каждом шаге. Вот только неуклюжим неживой не был. В его движениях чувствовалась какая-то жуткая грация.

Мы застыли. Мы просто не были готовы встретить это, ведь никто нам ничего не объяснял. А неживой приблизился к нам и стремительным прыжком подмял одного из парней-бойцов. Тот даже не закричал — заверещал как-то обреченно, а тварь махнула рукой с когтями и вбила её в живот парню. Зубами потянулась к горлу — хлынула кровь. Крик бойца прервался, сменившись бульканьем. И оцепенение спало. Во всяком случае, с меня.

Перехватив копьё, я шагнул к твари. Та оторвала голову от горла убитого и повернула её в мою сторону, распахнув усеянную мелкими острыми зубами пасть. А я — ударил со всей скоростью и силой, на которую был способен. Неживой был быстрее. Он смахнул копьё лапой, прямо когтями по наконечнику, а я, повинуясь какому-то внутреннему порыву, перенаправил удар лезвия вбок, срезав заточенной кромкой и когти, и пальцы, и половину кисти. Тварь зашипела, отпрянула, но новый удар копья в морду предотвратить уже не смогла.

«Нежизнь — она в голове!» — убеждал нас мастер Эовар и был, видимо, абсолютно прав. Стоило наконечнику пробить кость черепа, как тварь забилась, сорваласьс копьяи упала на землю. Ещё несколько конвульсивных движений, и она застыла куском вонючей плоти на земле.

Звук рвоты за спиной заставил обернуться и посмотреть, как семеро моих спутников, кто как стоял, так и опорожняют желудки. Я бы к ним присоединился, но нечем было — всё оставил в пещере.

— А может, и есть, — ответил я Приятелю, вспомнив, на чём мы закончили разговор.

Приятель промолчал, что само по себе было удивительно, потому что обычно он всегда находился с ответом. «За словом в карман не лез», — напомнила память. Карманы — это ведь удобная штука, да?

— Нам нужно за ночь пройти всю долину и спрятаться в шахтах, — сказал я. — Неживые там, в лесу, охотятся на живых. Но ночью — побегут в пещеры.

— А если мы не успеем? — слабым голосом спросила длинная.

— Лично я пережду день в лесу, — ответил ей я, — а когда твари вылезут в лес — пойду в шахты. Но лучше успеть дойти за ночь. И углубиться в шахты как можно дальше.

Продолжить движение мы смогли через несколько минут, когда спутники поднялись на ноги. Я решил, что шагом не пойду, и побежал. На удивление, остальные последовали моему примеру.

Лес состоял из высоких деревьев с прямыми гладкими стволами, между которыми почти не росли кусты — только мох. Бежать приходилось осторожно, вглядываясь в темноту и стараясь не подвернуть ногу в какой-нибудь яме. Но продвигался отряд быстрее, чем просто шагом. Иногда в лесу раздавались крики, но все это происходило в стороне. Я вел отряд по самому краю леса. Путь получался длиннее, но так было надежнее. Когда чувствовал, что сил на бег не остается, я переходил на шаг, и весь отряд следовал моему примеру.

Следующий неживой вышел на нас ближе к середине пути. Эта тварь была явно крупнее, сильнее и опытнее. Заметил я её в последний момент, когда она уже прыгала из кустов. Я успел предупредительно выкрикнуть и выставил копье, кидаясь под прыгающего противника. Неживой такого не ожидал, напоролся на моё копье и рванул в сторону. Копье так и осталось торчать в нем, но я уже вытащил запасное и снова навел наконечник на тварь. Жалел я только о том, что не успел запасное копьё заточить. Следующую атаку твари встретили наконечники всего отряда. От половины копий неживой отмахнулся, два вошли в тело, одно сломалось, попав в лоб, а я прицельно ударил в глазницу — повреждая то, что у твари в голове.

— Хорошо, что ты запасные копья принес, — сказал Приятель, когда мы уселись после боя на землю.

Он как-то странно на меня посмотрел. Словно хотел что-то сказать, но передумал. А я опять не стал настаивать.

— Подъём, — проговорил я. — Неживой воняет, а нам вроде говорили, что у этих тварей нюх хороший. Лично мне хочется убраться как можно дальше отсюда.

И весь отряд безропотно подчинился. Удивительно! Мы побежали снова — и скоро снова напоролись на неживого. В этот раз победа далась ещё легче. Чье-то копье перерубило ему шею ещё в прыжке. Останавливаться не стали, и я только заставил всех протереть оружие пучками мха. Бегом-шагом, бегом-шагом. Земля ложилась нам под ноги, крики и звуки боя оставались позади. Нам везло — неживые не обращали на нас особого внимания. О том, сколько из нас доберется до цели, не хотелось даже думать.

Вход в шахту нашелся легко — в противоположном конце долины. Он больше всего напоминал ещё одну пещеру. Если бы не несколько укрепляющих балок — догадаться, что это творение рук человеческих, я бы не смог. Факел у нас был только один, а тратить время на заготовку было слишком опасно. Небо за горными вершинами начинало светлеть. А это значит, что скоро твари побегут в шахту прятаться от солнца. Насколько глубоко они зайдут, не хотелось даже думать.

Отряд снова побежал по коридору — в пятне единственного факела. Периодически по бокам мелькали боковые ответвления, но заглядывать в них я запретил. Сразу была видна разница между тем проходом, по которому мы шли, и боковыми. Наш был укреплен старыми деревянными балками, а боковые никаких укреплений не имели. Несло оттуда гнилью и разложением, и мне даже подумалось, что там гнёзда неживых, где они пережидают день. Отряд продолжал бежать, а когда сзади раздалось шарканье и топот — побежали быстрее. Твари возвращались на день домой.

Впереди показались отсветы факелов, и мой отряд выскочил к круглой шахте, по стене которой вился деревянный пандус. Вниз спускался ещё один отряд, а из темноты позади нас доносился топот неживых, почуявших добычу. Мы кинулись по пандусу вниз, догоняя бежавших нерожденных. А те явно выбивались из сил. Девушка из отряда впереди обернулась, и я с радостью узнал Подругу. И даже начал поднимать руку — для приветствия. Подруга остановилась, крикнула что-то главному отряда. Тот тоже обернулся, подскочил к ней — я узнал сероглазого. До них оставалось ещё два витка. А потом я увидел, как сероглазый и Дружище вместе схватились за секцию пандуса и скинули её вниз.

— Гады! — вскрикнул Приятель у меня за спиной. — Гады!

— Прости, Приятель. Надо было, как Дружище, лезть к нам, — Подруга засмеялась, а сероглазый хмыкнул и приобнял её за талию. — Я ведь предупреждала тебя! Надо быть с главным.

Они развернулись и неспеша побежали дальше. А я застыл, начиная понимать и взгляды Приятеля, и Подруги, и Дружища. Наверно, они просто ожидали, что я буду главным. И когда я не сломал свой чурбан…

До следующего витка было шагов десять-пятнадцать — при неверном свете факела определить было сложно. И правда, гады: выбрали одну из самых длинных секций на всем витке. Если и можно было найти доску такой длины — то выше, а там уже лился поток неживых.

— Как будто я мог выбирать… — проговорил Приятель, опускаясь на деревянный настил рядом с провалом, глянул на меня и зло произнес: — Всё ты!

— Не я выбирал тебе отряд, — ответил я.

Выше на пару витков громыхнули ноги тварей. Я скинул сумку и вытащил одеяла. Длинные… Под такими можно с головой укрыться. Первое я привязал к опорному столбу, а второе — к первому узлом. Откуда только знал, как вяжется узел?

— Кто может вязать узлы?

— Мы умеем, — ответила мне глазастая, кивнув на другую девушку.

— Тогда все быстро скидываем одеяла им, — приказал я. — Мы встаём и прикрываем проход.

Меня поняли. Я, здоровяк, Приятель и ещё один парень из отряда встали поперек пандуса, перекрывая проход к девушкам, которые лихорадочно связывали веревку из тонких покрывал. Твари рвались к нам, периодически сталкивая вниз более слабых собратьев, и первый неживой уже был в нескольких шагах, когда мы дружно подняли копья. Прыжок — и тварь насаживается на острия, цепляется когтями за дерево пандуса и отпрыгивает прямо под ноги набегающей товарке. Та оставшийся путь катится кувырком, а здоровяк пинком отправляет её вниз. Одновременно я бью первого неживого в глаз, а Приятель и четвертый парень встречают копьями нового нападающего.

— Спускаемся! — кричит длинная, первой соскальзывая по импровизированному канату на следующий виток пандуса.

А я добиваю ещё одну тварь ударом в глаз. Приятель и здоровяк обрывают полет следующей, а четвертый боец бьёт в горло мелкой неживой, попытавшейся проскользнуть между двумя крупными сородичами. Мы отступаем к провалу, а по пандусу к нам под ноги стекает кровь убитых неживых. Ноги скользят, но твари тоже валятся на подходе, спотыкаются, вскакивают, поскальзываются — благодаря чему через образовавшуюся кучу малу прорываются единицы.

— Я пошла, — сообщает глазастая.

— Приятель, ты, и потом ты — здоровяк, — определяю очередность я.

Со здоровяком встречаем копьями ещё одного неживого, с шипением прыгнувшего на нас. Приятель сползает по канату вниз, а вот четвертый слишком поспешно отворачивается, и у него на спине оказывается здоровенный неживой. Здоровяк пытается скинуть его с товарища, но тот уже впился бедолаге в шею. Мой окрик заставляет здоровяка оставить неудачливого бойца и прыгнуть к канату — не до помощи сейчас, да и не поможешь уже.

На меня прыгают сразу двое неживых. Понимая, что просто не успею отбиться, я отшатываюсь к стене, а твари приземляются на то место, где я только что стоял. Одна успевает полоснуть зубами по плечу, вторая когтями по спине. Я отвожу копье, чтобы ударить ближайшую тварь, но той неожиданно прилетает от её товарки. Обе неживых начинают драку. Не веря своему счастью, я успеваю проскочить по спине неживой, пожирающей так и оставшегося безымянным парня из моего отряда — и прыгаю вниз, уже в полете хватаясь за канат. Через меня перепрыгивает мелкий неживой, лишь слегка царапнув по щеке, и с воем улетает вниз. Ужас в том, что после удара о настил уровнем ниже — он продолжает шевелиться, но, к счастью, встать уже не может.

Последние два одеяла я просто срезаю и падаю вместе с ними. Настил больно бьет по ногам, я перекатываюсь и кидаюсь за своим отрядом и единственным факелом, света которого уже не хватает, чтобы понять, что происходит наверху. На бегу я понимаю, что кровь пропитывает рубашку и льется из щеки. Бег заканчивается только на дне шахты. Длинная, Глазастая, Здоровяк и Приятель стоят, сбившись кучкой, и смотрят на меня. А рядом лежит тварь, которую Здоровяк спихнул вниз, и Дружище. Хотя какой из него «дружище»? Когда я подхожу, то понимаю, что он ещё жив, но ноги вывернуты слишком странно. Сломаны.

— Друг, Приятель, вытащите… Чуть-чуть осталось, — хрипит он. В глазах страх.

Мой отряд смотрит на меня. Смотрят молча и ждут решения. А у меня в душе — пустота от предательства. И злости-то не осталось совсем. Дружище все понимает, умоляюще смотрит на меня, а я качаю головой — не хочу.

— Есть желающие тащить его на себе? — спрашиваю у бойцов, но те молчат. — Прости, Дружище. Надо было, как Приятель, идти к нам. Тогда бы вытащили.

Дружище рычит, пытается поднять копье, валяющееся рядом, но мы уже бежим дальше по проходу. А сзади медленно догоняет шипение и топот — как-то неживые продолжили все-таки спуск. Мы успеваем пробежать триста шагов, когда сзади раздается отчаянный крик, но я только на миг прикрываю глаза. «Совесть… Совесть это называется», — подсказывает память. Вот только почему ты, совесть, терзаешь меня, а не Дружище, Подругу или сероглазого?

Еще одна шахта — всего четыре витка наверх. Мы преодолеваем их меньше чем за минуту, выбегаем из шахты и видим деревянный частокол.

— Ещё группа! Пятеро! Веревки!

С частокола падают веревки, за одну из которых я хватаюсь. Меня тянут вверх.

— Быстрее! Быстрее! Неживые идут!

Из темноты несется шипение, но мы уже наверху. Наверху, за частоколом. Вокруг ноги в плотных кожаных сапогах и штанах.

— Ааори! Первый и второй десятки — к парапету, третий, четвертый и пятый — к воротам. Шестой и седьмой — на стену. Восьмой, девятый и десятый — резерв. Сегодня некоторые заслужат себе имя! В бой! Пятнадцатый — на вас новенькие, зовите шестнадцатый и семнадцатый!

Меня хватают и тащат. Я даже пытаюсь шевелить ногами, но сил не осталось совсем.

— Прикрой глаза! Ослепнешь! — предупреждает девушка, поддерживающая меня слева.

Ее длинные каштановые волосы постоянно попадают мне на лицо, но я не обращаю внимания. Сияние впереди слепит, и я закрываю глаза. Последнее что я помню — как меня усаживают в какую-то телегу и как скрипят колеса, когда мы трогаемся. Глаза невозможно открыть — слишком ярко вокруг, и я проваливаюсь в какой-то сон-беспамятство, где снова убегаю от неживых.

Глава 3

— Новенький, подъём! — я открыл глаза и увидел всё те же длинные каштановые волосы. Правда, ещё были смеющиеся карие глаза, острый нос и упрямые складочки рядом с губами. — Хорош спать!

— Я… это… — я начал подниматься, собираясь вылезти из телеги, но никакой телеги не обнаружил. Я лежал на кушетке (на ней был даже матрас), под одеялом и совершенно голый. На ранах, полученных во время Порки — повязки. Кушетка вместе со мной находилась в маленькой комнатушке, отгороженной какой-то плетеной дверью.

— Ты… это, — баском передразнила девушка, — сутки уже спишь. Имя не ждёт! Вставай, ааори!

— Мне бы одеться, — смущенно ответил я.

Девушка фыркнула, указала на стул рядом с кушеткой, где сложена одежда, и вышла из комнаты. Через плетень двери я с трудом расслышал бормотание: «Какие мы стеснительные». Я быстро оделся: кожаные штаны, простая рубаха из плотной ткани — но лучше той, в которой я отправился на Порку. Через несколько мгновений, уже одетый, я вышел из комнаты. Девушка, наклонив голову, рассмотрела меня и снова фыркнула.

— Что не так? — не понял я.

— Сапоги у изножья кровати, пояс на спинке стула, — пояснила она.

Я почувствовал, как кровь приливает к щекам, но нашел в себе силы пожать плечами, улыбнуться и юркнуть назад. В этот раз девушка зашла следом и помогла одеться. Рубаху под пояс, а штаны через прорези в рубахе цепляются к поясу.

— Так, новенький, — она критически оглядела меня. — Я — Пятнадцатая, десятник.

Я вспомнил, чему нас учили, и отвесил ей полупоклон, кляня себя за невнимательность. Брошь с номером у нее на вороте отлично видна, как и кинжал на поясе — такие только десятникам полагаются.

— Оставь эту гадость с поклонами и прочим, — Пятнадцатая поморщилась. — Слушай сюда. Всякие поклоны и приседания ты выполняешь только тогда, когда требуют. В остальное время — ты солдат! Я не знаю, кто придумал все эти обращения и расшаркивания, но чтобы больше — никогда. Понял?

Я кивнул.

— Неверно! Если всё понял — бьёшь себя кулаком по левой сиське и орешь: «Да, мать твою!».

Я в точности выполнил инструкции, и Пятнадцатая начала совершенно бессовестно хохотать. Из соседней комнаты выглянул паренек постарше.

— Пятнадцатая, ты чего тут?

— Сгинь отседова, — ответила девушка, погрозив парню кулаком, но смеяться прекратила. Тот с ухмылкой исчез. — Так, а теперь серьезно. Никаких «матерей», да и прочего не нужно. Приложил кулак к левой стороне груди — показал, что всё понял.

— Ну вот и зачем ты? — не выдержал я.

— Да ты бы видел свою рожу, когда орал, — Пятнадцатая снова рассмеялась, но быстро успокоилась. — Ладно, новенький, пошли. Как тебя в школе нерожденных звали?

— Друг, — ответил я, вызвав очередной приступ смеха.

Ее привычка хохотать надо мной вызывает жгучую обиду. Но меня сейчас расстраивает всё — особенно когда я вспомнил про «друзей» и «подруг». От этих гадких мыслей стало ещё хуже.

— Друг, упасть не встать! — Пятнадцатая взяла себя в руки и покачала головой. — Сколько фантазии-то. Просто великолепно!

— Что смешного? Там таких друзей хоть попой жуй, — мне и смешно, и обидно. Веселье Пятнадцатой настолько заразительно, насколько же и вызывает досаду на собственное незнание. А девушка снова начала смеяться. Да что с ней не так? Разве можно столько смеяться?

— Как ты сказал? Хоть «попой жуй»? Восторг! — Пятнадцатая успокоилась и, будто почувствовав моё состояние, положила руку на плечо. — Отличная фраза, новенький! Не тушуйся. Я смеюсь, потому что оригинальностью имена не блещут. Нам тут тоже не очень удобно. В мой десяток только с вашего выпуска два друга прилетело, один приятель и одна подруга. И это всё твой отряд. Только мелкая девочка с нормальным прозвищем.

— И как её зовут? — поинтересовался я. — А высокая — это подруга?

— Теперь высокая — Лись, — наставительно сказала Пятнадцатая. — Есть тут рыбёха длинная и тощая такая. А мелкая как была Зенкой, так мы её и оставили. С такими-то лупёшками. Приятеля назвали Мысем — у него морда узкая, подойдёт. Друга — Пузом, где только отъел?

Мы доходим до конца коридора и ныряем в проём, за которым начинается винтовая лестница.

— Самому интересно было, — кивнул я. — А меня как назвали?

— Никак пока не назвали. Эти красавчики сразу очнулись, а тебя лекарь на ноги ставил. Где тебя так покусать успели?

— Да был бой. Я отходил последним, прикрывал. Вот и цапнули, — пояснил я, вспомнив оборону пандуса.

— Понятно, — Пятнадцатая посмотрела на меня, ткнула неожиданно меня в левую щеку пальцем, и её прикосновение отдало болью. — Всё равно ты будешь Шрамом!

Я провел рукой по щеке — и обнаружил засохшую корку крови и какие-то нити.

— Да не трогай ты! — одернула меня Пятнадцатая. — Там тебе щеку глубоко порвало, а лекарь зашил. Будет шрам длинный. Обычно шрамы у нас не появляются: целебная мазь хорошо заживляет, да и лицо мы стараемся беречь. А вот тебе сразу во время Порки поставили. Была бы мазь — всё бы затянулось без следов за день. А так — через пару дней корка слезет, и останется шрам.

— Какая мазь? Которую в школе давали? — спросил я, но Пятнадцатая махнула рукой.

— Закрываем тему. Я голодная, ты — вообще на грани истощения. Сначала еда, потом объяснения.

— А кто будет объяснять? — поинтересовался я.

— Я буду объяснять. Закончили вопросы!

Я благоразумно, надеюсь, заткнулся. Мы шли по коридору, где постоянно ходили другие ааори и промелькнул даже один мудрец. В конце коридора было ответвление и большая зала. Столы и скамьи в центре — по краям две стойки с едой. Все вновь пришедшие шли вдоль стойки, где последовательно получали блюда на свой поднос. В конце стойки сидели работники столовой и чем-то обменивались с ааори. Наверно, деньги брали?

Пятнадцатая потащила меня к одной из стоек и заняла очередь.

— Так… Всем говоришь, что тебе базовый набор! — сказала она мне. — Если что-то захочешь отдельно, я возьму.

Я кивнул. Очередь сдвинулась, и я не удержался от вопроса.

— А если не базовый брать, надо там что-то отдать? — я указал в самое начало очереди.

— Надо — деньги! Но у тебя денег нет, — ответила Пятнадцатая, удивленно на меня взглянув, — а жалование будет только через пять дней. И ты свое всё равно потратишь на снаряжение. Ещё и занимать будешь.

Я как благоразумный молодой человек последовательно на каждый вопрос работников столовой отвечал «базовый». И, надо сказать, остался доволен и базовым. После похлебки в школе нерожденных овощное рагу, кусок мяса, жидкий бульон и водянистый компот были верхом кулинарии. Ели молча. Глядя на меня, Пятнадцатая не удержалась и всучила одну из двух купленных булочек.

— Уже полтора года задаюсь вопросом, почему нас в школе не кормят, — вздохнула она. — Ешь-ешь.

Как это всё необычно звучало — «задаюсь вопросом», «жалованье». Слова были и знакомыми, и незнакомыми в то же самое время. Смысл я улавливал, но с огромным трудом. А тут ещё и сытый желудок затребовал прекратить размышления — и я вообще перестал соображать. Оценив мое состояние, Пятнадцатая потащила меня на свежий воздух.

Казармы ааори, как она объяснила мне по пути, состояли из основного корпуса, откуда мы вышли, трех складских корпусов и здания администрации. Посреди всего этого великолепия лежала спортивная площадка и плац одновременно. Хотя внутри основного корпуса были тренировочные залы — и тренировались бойцы чаще там, чем на плацу. Но тренировки были делом почти добровольным. А вот назначенные работы для всего десятка (подмести участок, порубить дрова, потаскать тяжести) — обязательными.

Покинув основной корпус, мы вышли прямо к углу строения. Налево уходили приземистые трёхэтажные бараки складских помещений. Напротив, за плацем, высилась громада административного здания с высокой остроконечной башней посередине.

Пятнадцатая потащила меня направо, где виднелись высаженные между казармой и плацем невысокие деревца, покрытые молодой листвой. Ветер трепал одежду, а мой взгляд постоянно возвращался к яркому голубому небу, по которому неторопливо плыли пушистые облака. Пятнадцатая даже вошла в моё положение и не стала сильно торопить. Вдоль всей стены под деревьями стояли скамейки. Сев на одну из них, уже нельзя было расслышать, о чём говорят на соседней. Выбрав свободную, Пятнадцатая заняла её и рукой показала мне садиться рядом. Я сел и замолчал.

— И чего ты молчишь? — поинтересовалась Пятнадцатая. — До еды же не затыкался.

Я пожал плечами. Вопросов и в самом деле было очень много, но вычленить в ворохе самое главное не получалось.

— Ладно. Давай ты просто начнешь с чего-нибудь. Что тебя вот прямо сейчас волнует? — предложила Пятнадцатая.

— Здесь всегда так холодно? — спросил я.

— Нет, — Пятнадцатая засмеялась. — Умора какая! Шрам, ты достал уже шутить.

— Я серьёзно, — возразил я, но тоже улыбнулся. Зараза всё-таки эта Пятнадцатая.

— Ладно, сейчас зима, — ответила девушка. — Потом будет весна, станет тепло-тепло! А потом настанет лето — и станет очень-очень жарко. А осенью снова станет прохладнее, и пойдут дожди. Может быть, к середине зимы выпадет снег. Но потом снова полезет зелень. Здесь тепло. Знакомые говорили, что на севере, за горами, снег лежит по полгода.

— А на юге?

— А на юге — Дикие Земли, — посерьезнела Пятнадцатая. — Когда станем нори, сможем туда отправиться. Там люди не живут, а погода чудит. Обычно там совсем жарко, но бывает, и снег неожиданно пойдет, и ливень обрушится. Те, кто проходил Дикие Земли насквозь, говорили, что потом снова станет как здесь, а потом — холодно. Но это легенды. Никто не ходит так далеко уже много веков.

— А что там вообще делать?

— Как что? Выполнять нашу цель — сдерживать тварей темных и зимних. Воевать с ними, добывать ценные ингредиенты. Ради этого нас приводят в этот мир, Шрам.

— То есть, мы как… как невольники? Кто мы вообще?

— Знаешь, вот мой первый совет, — Пятнадцатая заговорила тише. — Ты сейчас в голове вырвал понимание: так, как здесь, быть не должно. Так?

— Так, — согласился я.

— Так вот, забудь, — Пятнадцатая ответила жестко. — По-другому никак нет, ясно? А за особо активные доказательства обратного живо окажешься у мудрецов карающих.

— А кто это?

— Это особые мудрецы, которые следят за такими, как мы, — Пятнадцатая поморщилась. — Они нормальные, но их задача искать среди нас тех, кто помнит.

— А помнить — нельзя, — утвердительно сказал я. — И если мне что-то кажется, то это и означает помнить, да?

— Да, поэтому не стоит распространяться о таких вещах, — Пятнадцатая кивнула. — Ты умный, понимаешь.

— Почему ты так думаешь? — удивился я.

— Ты сегодня не признался, что знаешь про деньги, — Пятнадцатая усмехнулась. — Не было ещё ни одного ааори, который бы не знал про деньги. Знаешь, почему? Потому что это знания, которые закладывается в нас ещё нерожденных. В самом начале… Ну ты же знаешь язык, узнаёшь слова и смысл этих слов…

— Как мы вообще появились? — спросил я волнующий вопрос.

— Ну… тонкостей процесса я не знаю, но наши души подселяют в тела, как-то так, — ответила Пятнадцатая. — Души наши прокляты и отправлялись в Землю Боли, а мудрецы их перехватили и дали нам второй шанс. Но только тем, чьи души уже не помнят старую жизнь. Если помнят, то отправляются дальше.

Я вспомнил мертвую девушку из своего первого дня. Видимо, что-то промелькнуло на лице. Пятнадцатая посмотрела с подозрением, и я поспешил пояснить.

— Видел я, как они это делают.

— Ну да, многие видели, — кивнула Пятнадцатая. — Слушай, вся наша жизнь — это преодоление. Знаешь, сколько вас было в школе?

— Нас было 1350, — ответил я.

— Нет, в школе постоянно учится около 13500 нерожденных, — возразила Пятнадцатая и, увидев мое удивление, улыбнулась. — Местные делят весь год на 9 месяцев и один, ну… Можно сказать — тоже месяц. Итого десять. На каждый месяц готовится выпуск. Через пятьдесят дней новый выпуск выйдет из школы и отправится на Порку. И каждый месяц мы получаем пополнение в 100–150 ааори.

В месяце 50 дней? Я вот думал, что тридцать или сорок, но никак не больше. Удивление мне удалось скрыть — и этот факт меня очень порадовал. Мои эмоции Пятнадцатая считывала с лица легко. И только потом до меня дошёл весь смысл сказанного.

— Постой… Порку проходит только один из десяти нерожденных?

— Ага, — Пятнадцатая кивнула, — но для тебя и для меня есть только 100–150 ааори. А всё, что до — это ещё до рождения, понимаешь?

— Но мы вышли всемером, а добралось пятеро! — возразил я.

— А то я не в курсе, — Пятнадцатая хмыкнула. — Вообще-то вас было шестнадцать. Потом был бунт — часть погибла, часть ушла. Из восьмерых, Шрам, дошло только пятеро. Я всех новичков очень хорошо опросила по поводу Порки. Поэтому у тебя ничего и не спрашиваю. Я знаю и про тех, кто не признал вашего старшего, и про вашего старшего кое-что узнала. Я даже успела проверить — выжили ли те, кто его убил.

— И как?

— Не выжили, — ответила Пятнадцатая. — Я знаю, как ты всех повел за собой. Я знаю даже всю историю с твоими приятелями из школы.

— Её даже я не знаю, — невесело усмехнулся я.

— А я тебе расскажу! — пообещала Пятнадцатая.

— Не стоит. Не хочу знать.

— Не хочешь, а надо. Это полезная и поучительная история, которая неоднократно поможет тебе в будущем, — девушка вдруг стала очень жесткой и очень серьезной. — Все видели, что тебе твоя подруга нравилась. А она просто тобой пользовалась. Она точно поняла, что с тобой безопаснее, она получала от тебя помощь. Помнишь, как ты её подкармливал, когда она простудилась?

— Да лучше бы не помнил, — я покачал головой.

Подруга заболела где-то в середине учебы. Кашель, озноб, слабость. Многие болели, но она — заболела очень сильно. После такого не все выживали. Но на занятия надо ходить. Чтобы хоть как-то поддержать её, пришлось отдавать часть еды. В итоге она поправилась, а я ослаб и заболел. Мне никто не помог.

— Хорошо, что ты понимаешь, как с тобой поступили, но помнить это — очень важно! — кивнула Пятнадцатая. — Все твои приятели тобой просто пользовались. Даже этот Мысь. Как только ты не стал одним из главных — он тебя начал просто презирать. И до сих пор презирает. Та ещё падла.

— Зачем им это всё было нужно? Неужели только потому, что я мог быть старшим на Порке? — я искренне не понимал причину.

— Поэтому тоже, — Пятнадцатая кивнула. — Но больше потому, что, если в школе станешь старшим, сможешь и тут до номерного дорасти, став ааори. Вот как я. Они видели, что ты особо не общаешься ни с кем, и тебе ничего не рассказывали. Номерными могут стать все старшие, которые вели отряд в Порку. Остальные — только нори. Во всяком случае, они так думали. На самом деле, всё не совсем так… Но да, старшему легче стать номерным. Вообще-то Мысь рассказал, что твой Дружище с Подругой уже вовсю рассчитывали тебя убить во время Порки.

— Что? — не поверил я. — Ещё там, в школе?

— Там-там, — ответила Пятнадцатая и усмехнулась. — Ты был совсем необщительным… Твоя подругахотела сама стать старшей и даже не скрывала своего желания. При поддержке твоих же приятелей — она бы тебя убила с милой улыбкой. Но был и запасной вариант. Знаешь, когда появился?

— Нет, — я покачал головой и скрипнул зубами, — но догадываюсь. Сероглазый и был запасным вариантом. Значит, дней за 50 до Порки. Но откуда они знали?

— Молодец, — похвалила Пятнадцатая. — Наблюдательный — это хорошо. А знали они, потому что твоя подружка подслушивала разговоры мастеров. Её место тренировки было рядом со столом учителя по бою. И она всё рассказывала другим. Но не тебе.

— Мне не рассказывала, я спрашивал, — невесело подтвердил я.

— А Бледному — рассказывала, — ответила девушка. — Теперь этого сероглазого так называют. И твоим приятелям всё рассказывала, и другим ааори — рассказывала. Ты один был такой простак, который ничего не знал. А подруга твоя уже нашла нового покровителя. Твоя Злата уже давно перекинулась к Четырнадцатому в подружки. В первый же день.

— Подружки? — не понял я.

— Трахается она с ним, — жестко пояснила Пятнадцатая. — Они уединяются ночью… Ну… он её жарит… Понял?

Я только плечами передернул от такой прямоты.

— Шрам, вижу, что противно, но хочу закончить, — продолжила Пятнадцатая. — Злата — дура. У Четырнадцатого уже было пять девушек. Он уже шесть лет ходит получать имя и возвращается с добычей и парой ближайших помощников. Впрочем, она та ещё тварь — может, и сама его шлепнет. Не суть, просто пойми: люди бывают разные. Но, фактически, мы с тобой ещё не полноправные люди. Люди — это нори. А мы так — плесень. У нас прав, как у местных детей.

— Не густо, — хмыкнул я. — И всё равно, спасибо, что рассказала. Хоть и неприятно.

— Не за что, — Пятнадцатая засмеялась. — Таких, как твои друзья и этот Бледный, тут много. Не верь никому. Мысю тоже не верь. Мысь у нас долго не задержится. Мой десяток держится на взаимовыручке. Всех, кого это не устраивало — я перевела. И ты можешь стать новым Пятнадцатым, если я получу имя.

— Но я не был старшим, — возразил я.

— Был. Ты привёл свой десяток, — возразила Пятнадцатая. — Поэтому тебя учу я, а не кто-то из других бойцов. Я могла свалить всё на зама — Хохо. Это я не к тому, чтобы ты гордился. Гордиться тебе нечем. Это я к тому, чтобы ты понимал, какие люди могут оказаться рядом. И не верил никому.

— А тебе?

— И мне не верь! Никому не верь. Потому что из ааори в нори тоже переходит только четверть. А все хотят стать нори — и ради этого идут по головам. Понял?

Я кивнул и приложил кулак к груди. Что тут можно было сказать? Ничего. Было больно и обидно. Пятнадцатая права — гордиться мне нечем. Но есть о чём подумать.

— Ладно, не будь таким хмурым. Тебе не идёт, — девушка засмеялась. — Не заморачивайся. Хорошие люди часто в таких ситуациях оказываются. А ты хороший парень. Пойдём. Покажу тебе, что тут и как у нас устроено. А завтра расскажу что-нибудь ещё интересное.

Глава 4

Мне дали пять дней. Целых пять днейна отдых и обучение, которое и проводила Пятнадцатая. Как объяснила мне девушка, все мы уже были на службе, но новенькие получали те самые пять дней отдыха. Каждый новичок получал учителя из ветеранов десятка — и должен был обжиться на новом месте. Таких учителей тоже освобождали от работы и давали заняться новобранцами.

Из-за пятерых новеньких весь десяток получил выходной. Многие воспользовались этими пятью днями, чтобы просто отдохнуть. Но Пятнадцатая имела своё мнение на этот счет. Хохо, её заместитель, шепнул мне по секрету на второй день, что раньше прозвище у нашего десятника было — Карга, но она быстро заставила всех о нём забыть. После того как стала десятником.

Пятнадцатая считала, что за пять дней нас надо подготовить к службе. А служба ааори — это подай-принеси, но с риском для здоровья. Нас ставили в помощь страже города, нас отправляли патрулировать трущобы нелюдей, нас отправляли на зачистку кладбища и шахт, на добычу полезных ингредиентов в лес. Но если нори за добытые ингредиенты княжество платило деньгами, то ааори могли выбрать: либо баллами на полную стоимость, либо деньгами на треть цены. Баллы давали право на имя. Только скопить этих баллов надо было полторы тысячи.

Еще баллы можно было купить. С учетом того, что за месяц нам платили 15 ули, а один балл стоил — 3 ули, то можно представить, сколько пришлось бы в деньгах копить на имя. Ули — местная валюта, сплав золота и серебра. Были монеты и поменьше — серебряные сперы и медные к-ки [1 — в разделе "Сноски и примечания"]. Простое копьё обошлось бы мне в 5 ули, за свой обед в столовой Пятнадцатая отдавала от 10 до 40 к-ки. Самое неприятное получалось при продаже трофеев. За один хороший ингредиент Пятнадцатая могла получить либо 10 ули, либо тридцать баллов. Но если ингредиент уже продан за 10 ули, то на эти деньги купить удалось бы только три балла. Из всей этой информации я сделал вывод, что местные на нас наживаются, но озвучивать его не стал.

У Пятнадцатой был план. Как я потом узнал, у неё было много планов, но этот мне понравился. Согласно её задумке, нам предстояло всем очень неплохо заработать, если по весне будет большая зачистка. Но для этого десяток надо было натренировать и экипировать. Экипировку можно было купить в городе, куда мы раз в месяц могли выйти в сопровождении Пятнадцатой. Многие десятники так своих подчиненных не баловали — сами ходили, а бойцы пользовались тем, что предоставлял интендант на складе. Но были и те, кто понимал, как важно иметь за спиной верных бойцов.

Мыся Пятнадцатая и в самом деле на третий день обменяла на своего сослуживца, которого знала ещё в бытность простым бойцом. «Не хочу учить это существо», — призналась она мне. Надо сказать, я был с ней полностью согласен. Возможно, это было слишком эгоистично, но я не хотел иметь в десятке лишнее напоминание о своем прошлом в школе. Предательство приятелей давило и лишало покоя, но я терпел. Само то, что я стал ааори, помогало двигаться вперед и учиться. А учиться — пришлось. Пятнадцатая обещала каждый день рассказывать про то, чем нам предстоит заниматься, и слово своё сдержала. Первый свой рассказ она начала уже вечером первого дня, используя в качестве класса — свою комнату десятника (там была хорошая дверь и толстые стены).

Я сидел на удобном стуле, а Пятнадцатая уселась на свою кровать.

— Слушай сюда. Те, кто встретился вам во время Порки — это низшие неживые, — пояснила она. — Они появляются из трупов, зараженных нежизнью. Мы их по-простому зовем всех нежитью. Это мелкая нежить.

— Мелкая? — переспросил я. — Если это — мелкая, то какая тогда большая?

— По размерам бывает и меньше, — Пятнадцатая усмехнулась, — но, поверь, лучше некоторых и не встречать. Мелкая нежить — простая и понятная. Встал труп, наращивает мышцу, учиться быть быстрее и сильнее. Растет. Жрёт. Больше сожрал — больше вырос. В какой-то момент жрут своих же — и тогда начинается их преображение.

— Это как? — заметив, что Пятнадцатая задумалась, я напомнил о себе. — Они изменяются?

— Ага, — девушка вернулась к объяснению. — Самый распространенный вид — тупень. Это здоровая тварь, ростом выше людей раза в полтора. Очень сильные, но глупые. Глупее низшей формы. Одна мысль в башке — пожрать. Но есть вариант, если тварь была сильно ловкой и питалась зверьем — может стать трупным хищником или трупнем. Подожди, Шрам…

Пятнадцатая наклонилась к тумбочке и выудила оттуда стопку листов. Покопавшись, извлекла три рисунка.

— Вот, — она указала на изображение уже знакомых мне тварей. — Этих ты видел — низшие. А вот это — тупень.

Выглядел тупень жутковато. У того, кто изображал тварей, талант к рисованию явно был. Было прорисовано всё, включая мышцы и жилы. Тварь была немаленького роста, с длинными передними конечностями, заканчивавшимися острыми когтями. Ноги напоминали столбы. Все тело покрывали костяные вставки. Трупень же, на другой картинке, напоминал какого-то хищного зверя с вытянутой мордой, огромными клыками и узкими прорезями глаз. Череп, казалось, потерял кожу, а голова была бронирована костяными пластинами. Хвост заканчивался костяным шипом.

— Есть ещё одна форма. Редкая, но очень ценная и опасная — мурло, — Пятнадцатая вытащила ещё один лист. — Мурло уже чувствует мудрость. Может воем вогнать в ступор, может по воздуху волну пустить и с ног сбить. Очень опасный для нас.

Мурло было уменьшенной копией тупня, но при этом обладал внушительной пастью, наполненной серповидными клыками.

— А теперь — запоминай, — продолжила Пятнадцатая. — В тупне важны глаза, язык и жилы. Пластинки костные у него — мягкие — и никому не нужны. Жилы крепкие — пойдут на луки. Язык и глаза берут мудрецы и лекари. В трупне всегда бери язык и печень, выдирай клыки. Если удается отодрать костяную броню с головы — не брезгуй. Она крепкая, и её в доспехах используют. Язык нужен мудрецам. А вот лекари печень с руками отрывают. В ней какая-то жидкость есть, которая улучшает выведение всяких ядов. Беда в том, что тупня легко можно убить в голову или в сердце. А вот трупня нужно бить именно в район печени и почек. Если повредишь — всё, считай пропало.

— А мурло? — уточнил я.

— А мурло лучше не встречать ни мне, ни тебе, — серьёзно ответила Пятнадцатая. — Эта гадость мудростью тебе подняться не даст. Но если встретил и победил, то в первую очередь лезь в голову. Там, в голове, есть шарик — сосуд мудрости. Чем сильнее мурло, тем больше в шарике мудрости.

— И что с ним делать? — спросил я.

— Можно продать, — девушка усмехнулась. — За шарик размером с ноготь мизинца получишь 500–600 ули или 1500 баллов. Но лучше — проглотить.

— Что? — я даже хрюкнул, а потом подозрительно посмотрел на Пятнадцатую. — Это была шутка?

— Неа, — девушка покачала головой. — Несколько таких шариков, и ты без всяких медитаций увидишь стрелы мудрости. А тогда — ты уже мудрец. Только никто точно не знает, сколько этих шариков надо сожрать. Может быть, быстрее можно почувствовать мудрость, как учили в школе. Не знаю. В любом случае, если бы мурло было так просто убить — поверь, все бы мы уже были нори. А так — ещё можно взять крови как можно больше, зубы…

— На что, кстати, идут зубы?

— Зубы всегда на стрелы и болты пускают, — пояснила Пятнадцатая и зевнула. — Ладно, проваливай к себе. Спать хочу. Завтра спрошу про всех троих — и чтобы ответил.

— Откуда картинки-то, Пятнадцатая? — не удержался я.

— Уперла в библиотеке, в администрации. Из справочника, — ответила девушка, зевая и прикрывая рот ладонью. — Спать иди. Завтра продолжим.

За следующие дни я узнал, что тупень может вырасти в трупного великана (или велика), а трупень преображается сначала в обжору, а потом — в таран. Мурло просто растёт, пока не станет мудорью, тварью разумной и способной поднимать простейшую нежить — костяки. Бывает, появляются ещё призраки и привидения. Призраки перемещаются и высасывают душу, а привидения привязаны к месту смерти и треплют нервы. Пятнадцатая считала опасными только привидений — душа восстановится со временем, а нервы — нет. Обе призрачных сущности убивались солью. Проблема была не в том, чтобы убить, а в том, чтобы увидеть.

А ведь была ещё и высшая нежить… Правда, дорастала до такой только мудорь. Их высшая форма называлась карателями — воинами-мудрецами, и в этой форме они могли подчинять и преображать великов и таранов. Получается, что мудори были кем-то вроде вождей нежити. А кем станут велики и тараны после преображения — тут уж как фантазия у мудори сработает: делали и пауков, и гончих, и воинов, и ящеров. К счастью, всех запоминать Пятнадцатая меня не заставила. Просто убедила, что нужно всегда в библиотеке со справочником сверяться.

К слову, читать я не умел — этого знания в нерожденных никто не закладывал. Пришлось учиться. К счастью, в голове было достаточно пусто, чтобы за несколько занятий запомнить основные принципы слогового письма, хотя память буквально выла о непривычности системы. Сложнее было с пятидесятиричной системой счета, где каждой цифре от одного до пятидесяти соответствовала своя закорючка.

Но самый страшный удар ждал меня на второй день, когда Пятнадцатая решила проверить мое владение копьём. После десятого поражения меньше чем за двадцать ударов сердца мне стало понятно, что я — дно. Странно, но Пятнадцатая осталась довольна. Даже похвалила. На тот день позор с копьем перекрыл даже стыд от предательства приятелей. А Пятнадцатая радостно подцепила словечко про дно и назначила следующую тренировку.

На тренировку я шел с тяжелым сердцем и ужасом в глазах.

— Да прекрати ты уже, — не выдержав моего пораженческого настроя, Пятнадцатая в сердцах стукнула копьем по площадке.

— Дно, — хмуро буркнул я.

— Слушай, всё у тебя нормально. Удар сильный, поставлен хорошо. Довольно быстрый. Не хватает умения и сноровки.

— Дно…

— Ты, вон, даже догадался, что таким копьем рубить можно!

— Дно…

— Вот я тебе сейчас учебным копьём в дно и дам… Раз двадцать! — пригрозила Пятнадцатая, примериваясь к моей филейной части.

— Ладно-ладно, — быстро пошел на попятную я. — Не самое дно… Совсем не дно!

Девушка не выдержала и засмеялась.

— Шрам, послушай… Когда я стала ааори, я и половины из того, что можешь ты, не умела.

— Не обманывай. Ты бы тогда старшей в десятке не стала, — не поверил я.

Пятнадцатая уселась на бортик площадки и похлопала ладошкой рядом. Пришлось тащиться и присаживаться, вот только в таком положении воспринимать то, что мне говорит девушка, было сложно. Может, Пятнадцатая и не была красавицей, но она была симпатичной, молодой, разгоряченной тренировкой, и сидела рядом… После выпуска из школы гормоны накрывали волной просто при приближении девушек. А когда так… когда рядом, бедром касается, и капельки пота по коже…

Взгляд пришлось уткнуть в песок площадки. А ведь подобное зацикливание началось именно на второй день. Мне даже тогда показалось это странным.

— Почему ты не стал старшим? — спросила Пятнадцатая.

— Не смог докрошить тонкую перемычку — с древко шириной, — признался я.

— Это потому, Шрам, что в твоем чурбане была жесткая сердцевина, — объяснила девушка. — А мой, наоборот, оказался трухлявым. И я могла его разбить в труху ещё за сто дней до Порки. Пришлось оббивать сверху и снизу. Деревянный чурбан — это не самый надежный показатель твоих умений.

— Получается, мне просто не повезло? — стало как-то гадко и горько на душе.

— Наоборот, повезло, — ответила Пятнадцатая и засмеялась. — Избавился от лишнего багажа в виде школьных приятелей. Но вообще я знаю человека, которому удалось сломать свой чурбан в такой ситуации, как у тебя — он сейчас нори уже. Он просто в последнее занятие перевернул копье и бил тупым концом, а под конец — боковыми ударами.

Мне хотелось сказать, что я всё-таки дно, раз не додумался. Но мысль о том, что нытикам с девушками не светит, надёжно заставила меня молчать.

— Я много занималась и тренировалась сама, — продолжала Пятнадцатая. — И, поверь, я одна из лучших сейчас среди ааори. Но тебе понадобится месяц-два, чтобы вполне достойно выглядеть в бою со мной. Ты просто действуешь прямолинейно, понимаешь? Начинаешь удар, а я уже знаю, где он закончится. А я начинаю удар, когда ты не ожидаешь — и изменяю траекторию, чтобы он был непредсказуем. Это достигается только навыком. А всё остальное — само подтянется. К тому же, настоящее мастерство достигается всеми этими познаниями мудрости.

Пятнадцатая вздохнула и грустно улыбнулась…. И дружелюбно на меня навалилась.

Вот оно, женское дружелюбие — плечом толкнуть или бедром. А молодому человеку в самом расцвете сил — и явно в каком-то ненормальном расцвете — тяжело. Как-то отстраненно я подумал, что надо спасать положение, иначе просто на нее наброшусь. Несколько дней назад я бы и не обратил внимания на такие действия девушки. Надеюсь, что через некоторое время снова не буду обращать. Но вот именно в тот день меня всего затрясло.

— Получается, мы столько дней бьем чурбан, — сказал я, вставая и перебираясь подальше, в самый центр площадки, — а толку от этого почти никакого? И любой местный, почувствовавший себя и мудрость, и всё остальное — нас победит?

— Нет, — девушка горько усмехнулась. — Большинство местных никакой мудрости не почувствовали… и даже себя — не смогли. Люди как люди. Могут в воины пойти, могут в мудрецы, а могут — всю жизнь выращивать фрукты в саду. Поэтому им и нужны мы.

— Не понимаю, — я отбил удар девушки и сделал шаг назад. — Я что-то опять не понимаю, да?

— Да, — Пятнадцатая с каким-то остервенением начала наносить серию колющих ударов. — Не понимаешь, я объясню… потом…. Тут всё сложнее… И проще… Одновременно!

На последнем слове я получил свою плюху учебным копьём. Но жалостливо бормотать «дно» — нельзя. Опять начнёт уговаривать, и тогда я не выдержу, пристану… И она меня взаправду прибьёт! Вот! Поэтому сжать зубы — и в стойку.

— Ладно, слушай, — Пятнадцатая начала внезапно, только устроившись на лавке, сразу после тренировки на улице. — Что ты помнишь про трещины мира?

— Ну… Мир треснул, всё живое разделилось на сумеречных, летних, зимних и тёмных. Появились нерождённые, — ответил я.

— Умничка, возьми с полки пирожок, — благосклонно ответила Пятнадцатая. — А теперь слушай: когда мир треснул, земли принадлежали людям. Понимаешь? Было пять крупных империй, которые соперничали друг с другом. Империя Бэринг, Империя Сангар, Империя Мора, Империя Ску, Империя Хенгэ.

— Это ты мне сейчас местные расы называешь, да? — уточнил я.

— Оттуда и пошли расы, — пояснила Пятнадцатая. — Империи были весьма закрытыми сообществами, поэтому внутри и люди стали похожи друг на друга. Но в каждой империи были расовые… кварталы, наверно, в городах. Поэтому больше всего осталось берингтонгов, чья империя располагалась к северу отсюда. А местная земля принадлежала второй по численности расе — хенгонам. С ними все просто: если видишь темноволосых, смуглокожих, бородатых — это хенгоны. А рыжие, каштановые и, главное, светлокожие, с козлиными бородками — это берингтоны.

На козлиных бородках я улыбнулся. Если тут и были козлы, то я про них не слышал. Зато память нарисовала в голове картинку того самого козла. Получается, мы с Пятнадцатой земляки?

— Сангари — желтокожие, темноволосые, невысокие, с глазами навыкате и широкими носами. Ску — темнокожие, узкоглазые, светловолосые, а Сангари — темнокожие, темноволосые и узкоглазые. Двое последних встречаются редко: они жили далеко на востоке за морем. Что там сейчас — никто не знает. Немёртвые захватили океаны, и плавать можно только вдоль берега. А вот сангари почти не осталось, потому что жили они с той стороны Диких Земель, а там — все людские государства пали.

— Ага, — я начинал терять нить разговора. Оставалось только слушать и запоминать.

— Были расы нелюдей — Бо-Ака, Воонго и Сари. У них тоже были свои империи. Нынешние союзные расы не имели империй и жили в довольно замкнутых анклавах на севере. А был ещё народ горных гигантов и пещерные царства. А потом мир треснул. Причины неизвестны, но известны последствия. Из сердца нынешних диких земель хлынули немертвые. Неживые поднимались на кладбищах и в усыпальницах. Они собирались в армии и двигались в стороны. Началась война всех против всех. Люди, подвергшиеся влиянию зимы — стали серыми людьми. Те, кто обратился во тьму — покинули города и стали кочевниками. Горные гиганты разделились на гигантов и великанов….

— Что-то я про нынешних гигантов не слышал.

— И не услышишь, — ответила Пятнадцатая. — Пала их горная империя. А в руинах живут теперь только великаны. Подгорные царства тоже распались. Два царства на севере смогли сохранить свою культуру и стали северными карликами, а остальные — подгорными племенами. Одно из свойств раскола — всё, что оказывается по ту сторону, начинает приходить в упадок. Теряются науки, теряется культура, теряется мораль.

«Как много неизвестных слов!» — восхитился я. Пятнадцатая вошла в раж и рассказывала с полной самоотдачей.

— Разрушение и упадок, Шрам, вот что произошло. Но была империя, которая очень долго сопротивлялась — это Сангар. У них оказалось самое тяжелое положение, но у них же хватило возможностей и сил, чтобы понять новое устройство мира. Они почувствовали себя, мир вокруг и мудрость.

— Стой, — я постоянно отвлекался на девушку и не мог сосредоточиться на том, что она рассказывала. — До этого никакой мудрости не было?

— Вот, ты — умный. Сразу понял, — Пятнадцатая усмехнулась. — Не было мудрости. И себя никто не ощущал так, как о том речь идёт у мастеров. Всё это связано с треснувшим миром, понимаешь?

— И местные знают об этом не больше нас?

— Именно так, — кивнула Пятнадцатая. — Более того, они сложнее это ощущают. Мы — легче. Мы появились благодаря мудрости, мы — её часть. Когда Сангар пал, остатки сангаров смогли добраться сюда, в княжество Мобан, последний осколок Хенгонов. Они поделились знаниями о мудрости, о полезных свойствах некоторых частей тела неживых и немертвых. И именно тут они провели первый призыв ааори, когда армия серых начала наступление на селения на южных рубежах. Те, первые ааори, были брошены в бой без навыков и умений. Их считали грешниками, которым надо было искупить свои грехи. С копьем и щитом. Их тогда призвали несколько десятков тысяч. А назад вернулось несколько сотен. Но именно с них и началась вся школа ааори. Потому что, согласно всё тому же учению — они свой грех искупили и стали людьми, просто нерожденными.

— Хорошо, получается, все ааори (нерожденные) отличаются от аори (рожденных) только тем, что нас призвали ради одной цели — сражаться?

— Нет, — возразила Пятнадцатая. — Нас призвали искупать свой грех, и в этом и кроется неудобство для местных. Став вэри, ты как бы искупаешь свой грех, понимаешь? И с этого момента можешь заниматься чем душа желает. И многие так и делают — занимаются ремеслами, выращивают еду. Их называют бывшими вэри. И бесплатный совет: хочешь адекватные цены, иди к бывшим вэри в лавку.

— Почему?

— Потому для местных — ты грешник, искупающий свой грех. И они всеми силами должны тебе в этом помочь… Создавая максимум препятствий. В этом двойственность твоего положения в обществе. Станешь нори — хотя бы будешь считаться взрослым человеком… Но обязанным воевать и выполнять приказы. Да и мудрецы карающие тебя смогут поймать, и аори тобой помыкать ещё могут. С вэри — такое уже не пройдёт. Они приравнены к аори указом самого Императора.

Странное состояние перевозбуждения отпустило на третий день. Тренировки с Пятнадцатой стали проходить легче. Кроме того, я постепенно запомнил всех неживых и начал изучать немертвых. Пять дней и чистая память — это очень много. И всё-таки тех же пяти дней мало, чтобы заново научиться жить. Хотя Пятнадцатая старалась. На пятый день она быстро свернула лекцию про местный бестиарий и отправила меня спать.

— Завтра служба, но она не отменяет тренировок и лекций, Шрам, — девушка выглядела немного грустной. — Вообще-то мы часто целыми днями сидим в казарме. А ещё будет один выходной на двадцать восемь дней. Но вот так пять дней подряд — уже не получится, наверно. Завтра познакомлю весь новый десяток, будем работать.

— Загрустила? — не удержался я от вопроса.

— Ага, немного, — кивнула Пятнадцатая. — Ладно, хорош жалеть меня. Хочу отдохнуть, а ааори не отдыхают. Сначала школа нерожденных, теперь ааори — сил уже никаких нет. Вали отсюда. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Выходя, я подумал о том, что надо бы побыстрее стать нори. Потому что ещё год службы — и я просто свалюсь без сил.

Глава 5

Утром следующего дня моя память порадовала меня афоризмом «Утро добрым не бывает». Оказывается, чтобы отоспаться за 900 дней недосыпа, пяти дней не хватает. А служба отличается от пяти дней отдыха тем, что утреннее построение отменяется только для тех, у кого ночью было дежурство. К счастью, будили утром в казарме ааори так же, как и в школе — гонгом. Но если в предыдущие дни я, подорвавшись на звук, ложился досыпать, то в этот раз всё-таки встал. Инструкции были получены заранее, и даже отрепетирован выход. Умыться, одеться, схватить своё копьё — и бегом.

Плац был разбит на восемь линий, каждая из которых вмещала по десять десятков, но сейчас были заполнены только три линии — и даже это считалось большим количеством. Ааори никогда не набирали больше четырёх сотен — не было смысла. Чтобы быть стражей, ааори имели слишком мало уважения у местных, а использовать их «на подхвате» было слишком затратным. А для чего-то более серьёзного они не годились. За месяц в нори переходил десяток-два ааори, остальные продолжали тянуть лямку. Регулярные массовые чистки уменьшали количество учеников, а прошедшие Порку — пополняли личный состав.

В последние месяцы, как я понял, серьезных мероприятий не было. Планировалась крупная зачистка в середине весны — именно на нее нацелилась Пятнадцатая, решив разом вывести в нори максимальное количество бойцов. «Со своими дальше спокойнее», — пояснила она. Мне оставалось только жалеть, что мне с ними в нори перейти не светит.

На построении присутствовало три нори, выполнявшие роль сотников и командиров. Они раздали десятникам задачи на ближайшие сутки и всех отпустили.

После построения весь десяток собрался в здании администрации, где накануне Пятнадцатая застолбила за нами один из учебных классов. Она рассадила всех по стульям вдоль стены, а сама встала напротив.

— Меня вы все знаете. Я — Пятнадцатая и командую нашим десятком. Всё, чего я прошу от своих бойцов — это верности товарищам и рвения в учебе. Дружный и спаянный десяток имеет больше шансов отбиться от любого нападения. Умелые бойцы имеют больше шансов выжить. Взамен я готова помочь вам с экипировкой и обучением. Мой зам — Хохо! Хохо, на выход и представляемся.

Со своего места поднялся долговязый молодой человек с длинными черными волосами, стянутыми в хвост. Он обвел всех взглядом и улыбнулся.

— Для новеньких объясняю сразу. Я — пример того, как одно неосторожное слово становится прозвищем на три года. Когда-то я имел неосторожность прилюдно высказать свое восхищение одной очень симпатичной нори, которая в те времена была сотником в казарме. Когда она вошла в столовую, я восхищенно сказал: «Хо-хо!». Я много ещё чего хотел сказать о том, какие бывают красивые девушки, и как я рад её встретить, но меня уже несли к лекарю. А на первом построении наш сотник спросила, а не выздоровел ли её «Хохо». И с тех пор я такой. И нет — от сотника мне так и не перепало ничего.

— Хохо! — возмутилась Пятнадцатая. Лицо у нее было серьезное, но глаза смеялись.

— Ладно, всё. Заканчиваю! — Хохо снова разулыбался. — Я заместитель нашего десятника. Могу решить многие вопросы. Но особенно настаиваю обращаться ко мне, если Пятнадцатая начинает прищуривать глазки, вытягивать губы в полоску и двигать носом!

— Я не двигаю носом! Пшёл отсюда на место! — Пятнадцатая попыталась от души пнуть зама, но тот от удара ушел и, уже усаживаясь, громко на весь класс прошептал:

— Вот именно так она выглядит, когда вы должны обращаться ко мне!

— Всё! — Пятнадцатая не удержалась и засмеялась. — Ладно, закончили веселиться. Хитрый, давай — твоя очередь.

Со своего места поднялся светлый парень, не сильно старше меня и других новичков. Волосы у него уже росли, но были совсем короткими.

— Всем привет, я Хитрый, — представился он. — Но я совсем не хитрый. Наоборот, я врать нормально не умею. А был бы я хитрым, наверно, никто бы и не назвал меня хитрым…

— Хитрый хорош с копьём, — пришла ему на помощь Пятнадцатая и глянула на меня. — Хоть и пришел к нам в десяток недавно, но успел себя неплохо показать. Нож! На выход.

На этот раз со своего места поднялся неприметный шатен и вышел к Пятнадцатой.

— Меня зовут Нож, — сообщил он. Говорил Нож тихо, но расслышали все. — Вот.

— Это всё, что ты можешь сказать, да? — Пятнадцатая выгнула бровь и внимательно посмотрела на ветерана отряда.

— Всё, — так же тихо ответил он.

Пятнадцатая раздражённо посопела, но гнать на место бойца не стала.

— Нож у нас единственный, кто умеет не только копьём, но и ножами, кинжалами и короткими мечами. Хотя нам и не положено. Откуда умеет — он не знает и сам. Если кто-то хочет поучиться — подходите к нему. Садись, Нож, не сдал ты зачёт.

— Ага, — Нож расщедрился на целый звук.

— Так, теперь — Ладна, давай на выход, — Пятнадцатая махнула стройной девушке с тёмно-русыми волосами. Я помнил, что это именно темно-русый цвет, и у местных он встречался очень редко, что меня сильно удивило.

— Всем привет, меня зовут Ладной, — сказала девушка. — Я в ааори уже третий год. Очень рассчитываю, что последний. Как и все, умею обращаться с копьём, а ещё хорошо умею шить и штопать, так что за небольшой презент могу помочь в починке одежды.

Я вспомнил, что Пятнадцатая рассказывала: получить новый комплект одежды можно только раз в месяц. А три комплекта, которые были выданы после Порки, рано или поздно начнут приходить в негодность. Я шить не умел, даже представление об этом имел весьма посредственное — поэтому, похоже, стану презентовать Ладну, когда понадобится заделать прорехи.

— Небольшой презент — это 10 к-ки за час работы, — сообщила Пятнадцатая. — Ладна, спасибо, садись. Кривой, твоя очередь.

Кривой, как оказалось, сидел прямо рядом со мной. Единственное, чем он выделялся — глаза были на разном уровне, из-за чего постоянно казалось, что у него перекошено лицо.

— Здрасьте, меня Кривым кличут. Я тут уже второй год. Какое-то время служил с Пятнадцатой. Здесь я в десятке — тоже новенький. Махаю копьем, часто использую топор. Но с топором я просто головы рублю — учить не возьмусь. Могу сам топор одолжить на время.

— Негусто, — Пятнадцатая отправила Кривого на место и грозно посмотрела на ветеранов. — Вот просила же всех придумать какое-нибудь описание самих себя — и вижу, вы очень «ответственно» подошли к этому поручению. Хохо, Нож и Ладна, надеюсь, что к обучению новичков вы подошли с большей ответственностью. Новички, давайте все сюда. Я вас сама представлю.

Когда я, Пузо, Зенка и Лись вышли, Пятнадцатая представила нас своим бойцам и коротко рассказала про каждого. Ничего нового я из этих описаний не узнал — они касались нашего прохождения Порки и умений. Как и из последующей зажигательной речи, в которой Пятнадцатая рисовала перспективы десятка.

— Так, а теперь по текущим делам, — Пятнадцатая снова всех посадила на стулья, а сама встала напротив. — На нас сегодня: рубка дров, посыпка плаца песком. На этом — всё. Тогда во второй половине дня новички на плац — ближе к складам. Хохо, ты расскажешь им про обитателей леса, который нам, возможно, предстоит чистить. Все остальные — со мной на тренировку. Хохо, как закончишь — веди на тренировку и новичков. После ужина отрабатываем совместный бой в группе. Одна пятерка — против второй.

— Чур, я в пятерке с Пятнадцатой, — сразу застолбила Ладна.

— Не важно, в какой ты будешь пятерке, — Пятнадцатая нахмурилась. — Группа должна работать, а не отдельные бойцы.

— Ты это где-то вычитала? — Хохо засмеялся.

— Я хотя бы читала! — парировала Пятнадцатая. — А вот вы, если время позволяет, только отдыхаете.

Кажется, дрова я рубил в первый раз в своей жизни. Хотя более правильным было бы слово не «рубить», а «раскалывать» и «распиливать». Дрова хранились в поленницах вдоль стен складов. Между складами и было место для рубки. Привозились дрова в виде необработанных бревен и складывались в высокие штабеля, силами ааори превращались в поленья и укладывались в поленницы. В настоящее время поленницы были почти пусты: за зиму топливо ушло на обогрев администрации и — немного — казармы. Если в школе нерожденных никто помещения не отапливал, то для ааори делалось послабление. Или нас просто берегли от простуд, чтобы не тратить на недостойных время лекарей. В любом случае, как объяснили мне ветераны, даже в самые холодные дни зимой в казарме было терпимо. Всегда можно было закутаться в одеяло и согреться в комнате.

Распиливались брёвна на чурбаки при помощи длинного приспособления, которое вызывало в моей памяти слово «лобзик». Местные просто называли это «распилом». Устройство представляло собой длинную прямоугольную раму — высотой в пять ладоней и длиной в три шага[2 — в разделе "Сноски и примечания"]. Одна из длинных рам была уже остальных частей конструкции, а в нее частым гребнем были вкручены мелкие зубчики, направленные чуть в стороны — чтобы выступать за края рамы. Зубчики заменялись по мере того, как ломались или тупились. Пара бойцов бралась за короткие части «распила», приставляла к бревну и по очереди тянули распил на себя. Сначала тяжело — потом, когда приноравливались, дело шло быстрее. Если бревно оказывалось слишком толстым — его переворачивали.

Раскалывались чурбаки при помощи молотов и клиньев. Сначала клином продалбливается канавка, по которой будет идти раскол, глубиной в палец, затем клин вставляется в канавку в середине раскола, и забивается молотом до упора. Чурбан раскалывается на две равные половинки. Каждая половинка чурбана раскалывается до четвертушки, а потом — до осьмушки. В результате получается толстенькое поленце. Иногда клин застревал, и тогда использовался дополнительный клин, который вбивался рядом. Процесс был небыстрым и трудоемким, но, как заметил Хохо, новичкам плац песком посыпать — жирно будет.

Так и пришлось мне колоть и пилить до самого обеда. Ну и, само собой, никто не собирался оставлять без контроля нашу работу. Почему-то я был уверен, что именно так и нужно, но источник этого понимания оставался для меня загадкой. И для контроля работы у нас была норма на каждого человека по распиленным чурбанам и по колотым дровам. Видимо, за века существования ааори давно уже было выведено среднее количество поколотых дров и распиленных бревен. Кто справлялся — тот молодец, кто не справлялся — тот после ужина шёл колоть снова, пока не выполнит норму. Я хотел всё сделать вовремя, но не удалось. В тот момент, когда я раскалывал последний десяток чурбаков, на плацу появилась компания других ааори. К сожалению, некоторых из них я знал.

«Мимо! Пройдите мимо и не смотрите сюда!» — молил я молча, стараясь в их сторону не смотреть. Но Злата моим мольбам не вняла: не только посмотрела, но и узнала меня. Она задержалась на мгновение, за которое её спутники успели скрыться за складом, а потом кинулась их догонять. Но я почувствовал, что этим всё не закончится, и оказался прав. Через минуту они вернулись. Злата, Бледный и ещё трое парней — один из которых номерной, глава десятка. Почему мою бывшую подругу прозвали Златой, я понял сразу — у неё быстро росли волосы. В отличие от большинства новичков, Злата могла похвастаться золотистым пушком на голове.

— А кто это у нас тут? Пятнадцатый десяток? — ухмыльнулся Четырнадцатый. Злата прижалась к нему с какой-то гаденькой улыбочкой, которой я за ней раньше не замечал. Бледный просто злорадно усмехнулся.

Мельком я глянул на Хохо, но тот продолжал работать, не обращая внимания на Четырнадцатого, поэтому и я решил последовать его примеру.

— Мне кажется, в вас не хватает рвения, — продолжал Четырнадцатый, подойдя к Хохо вплотную. — Я — номерной, боец, и требую уважения.

Хохо отложил инструмент в сторону, выполнил положенный полупоклон и вернулся к работе. Все это он проделал без единого звука, и мне только осталось подивиться его выдержке. Четырнадцатый ухмыльнулся, покачал головой и кивнул Злате на Хохо. Та засмеялась, потом глянула на меня и зашептала на ухо своему десятнику. Четырнадцатый выслушал и посмотрел на меня.

— Эй ты, уважение номерному, — крикнул он.

Я отложил инструмент и постарался так же, как и Хохо, выполнить безукоризненный полупоклон.

Мне казалось — у меня получилось. Четырнадцатый был иного мнения на этот счет:

— Отвратительно, боец. Ещё раз!

Я снова согнулся в полупоклоне, сжав зубы и стараясь не показывать эмоции.

— Боец, ты слишком ленив — ещё раз! — Четырнадцатый подошел ближе. Я снова поклонился. Но не удержался от раздражённого взгляда, в чем немедленно был уличен.

— Тебе что-то не нравится, боец? — с иронией в голосе осведомился десятник. — Хочешь мне что-то сказать?

— Нет, десятник, — ответил я, приложил кулак к груди и снова поклонился.

— А мне кажется, что ты что-то хотел сказать, — протянул Четырнадцатый, глядя мне в глаза. В этот раз мне удалось остаться безучастным.

— Ему, кажется, не нравится кланяться, — промурлыкала Злата.

— Это плохо, — Четырнадцатый покачал головой. — Плохо, боец. Придётся тебе отвлечься на тренировки. Уважение!

Я поклонился.

— Ещё раз! — рявкнул Четырнадцатый.

Я снова поклонился. А потом поклонился снова и снова. Мне хотелось кинуться на него, ударить Злату, подраться с Бледным, который стоял и презрительно улыбался. Мне много чего хотелось, и самым сложным было скрывать эти желания. Но я провел в школе нерожденных много дней и умел, когда это надо, спрятать свои мысли. Пусть, став ааори, мне этого делать уже не приходилось, но это было одно из первых умений, которое я приобрел в новой жизни. Четырнадцатый внимательно следил за каждым моим поклоном, но к чему придраться — не находил.

А мне было уже некомфортно. Устать я успел за то время, пока возился с дровами, а бесконечные поклоны вызывали боль в пояснице. Но мне оставалось только терпеть и не показывать свою боль. Это стало бы отличным поводом продолжать издевательства и дальше. Ещё по школе нерожденных я понял, что слабость в таких ситуациях показывать нельзя. Если кто-то решил унизить тебя и отобрать пайку, то вариантов было только два: либо до конца бейся за еду, даже оказавшись в меньшинстве — либо подчинись. Но при любом раскладе — не показывай своей боли и эмоций. И тогда от тебя отстанут.

В этот раз меня спас гонг, возвестивший о начале обеда. Четырнадцатый раздражённо потер щёку, тоскливо посмотрел в сторону плаца и потребовал очередного поклона.

— Слишком мало рвения. Мы ещё продолжим, боец, — процедил он, а потом без замаха нанес мне удар в лицо.

Не ожидав этого, я не успел ни прикрыться, ни сгруппироваться — что, наверно, в данной ситуации было и неплохо. Сделав шаг назад, я запнулся о собственные инструменты и упал на пятую точку. Боль была такая, что чуть слезы из глаз не брызнули. «Встать! Срочно встать!» — мелькнуло в голове, и, пересиливая себя, я поднялся. Четырнадцатый и его бойцы весело смеялись, глядя на меня.

— До встречи, боец! — Четырнадцатый усмехнулся и направился прочь. За ним потянулись остальные бойцы.

— Урод, — прокомментировал Хохо, сходив к плацу и убедившись, что Четырнадцатый ушел. — Ты как, Шрам?

— Всё болит, — пожаловался я, сидя на чурбаке, который так и не успел расколоть. — И доделывать придется вечером.

— Чего он так на тебя взъелся? — поинтересовался Пузо хмуро.

— Там его подружка из школы, — объяснил Хохо. — Светленькая, которая на Четырнадцатом висела.

— Пузо, ты что, эту суку не узнал? — хмыкнула Зенка удивленно.

— А почему я её узнать должен? — не понял здоровяк.

— Это она тогда нас в шахтах увидела, — зло буркнула Лись. — А бледный парень, который рядом был — тот самый, который лично доски пролета скидывал вниз.

— А! Так надо было им врезать! — расстроился Пузо и получил от Хохо подзатыльник.

— Я те врежу, Пузо, — буркнул заместитель Пятнадцатой. — Совсем дурак, что ли? При десятнике драку устраивать? При Четырнадцатом? Да он только этого и ждет. Сразу свою ковырялку на поясе вытащит и прирежет.

Пузо хмуро вздохнул.

— Шрам, ты молодец, — Хохо хлопнул меня по плечу. — Вечером с тобой схожу сюда. Ножа возьмём. Ты быстро с дровами закончишь, а мы посмотрим, чтобы этот гад не появился.

О том, что мне придется отрабатывать вечером, и в этот момент Четырнадцатый может снова прийти — я как-то не подумал. Осталось только благодарно кивнуть. За невыполнение дневной нормы можно было попасть на штрафы. А те ааори, которые не справлялись с нормой регулярно — «списывались», как это называли тут.

Меня уже не в первый раз удивляла такая замена слов и смыслов. Когда Пятнадцатая объясняла, что будет за невыполнение нормы — ей пришлось объяснять, и чем всё закончится, потому что слово «списать» мне ни о чём не сказало. А вот слово «казнь» очень даже было понятно, и даже слово «повешение» вызвало перед глазами картинку того самого повешения.

На обед я пошел позднее всего десятка. Пришлось дождаться, когда отобедает Четырнадцатый. Кстати, Пятнадцатая, когда узнала, что я не выполнил норму, отнеслась к этому не слишком хорошо. Спрашивать причину она не стала, да никто и не рвался рассказывать. Разговаривала она очень холодно и немного отстранённо. Видимо, мой провал в работе воспринимала как личное оскорбление — в конце концов, она сама являлась моим «наставником» среди ааори.

На тренировках я чувствовал себя как на иголках, а вместо ужина кинулся рубить дрова. Эта идея пришла мне в голову под конец занятий. Поесть я могу быстро, а вот закончить работу после ужина — мне будет сложнее. Тем более придется привлекать Хохо и Ножа. Если же перед ужином сразу пойти на доработку, а потом быстро — на ужин, я смогу избежать и появления Четырнадцатого, который ужин не пропускает, и не буду отвлекать ребят из своего десятка. Как бы я ни волновался, но план этот сработал — за полтора часа мне удалось закончить свою работу. А когда я окольными путями, за складами, пробирался к казарме, то даже видел Четырнадцатого со Златой, которые шли в сторону площадки с дровами.

Пятнадцатая сидела за столом, когда я вбежал в столовую, и явно не торопилась уходить. Мрачно проследив, как я набрал себе еды, она махнула рукой, подзывая. Понимая, что избежать разговора не удастся, пришлось идти за её столик. Сесть напротив она не дала, похлопала ладошкой рядом с собой. При этом продолжала мрачно молчать и после того, как я принялся за еду. И только когда я залпом осушил кружку с каким-то напитком и отставил поднос с едой чуть в сторону, соизволила заговорить.

— Шрам, мне почему-то кажется, что ты должен мне что-то рассказать, — при этом смотрела десятник в стену, а не на меня. А я, совершенно честно, не знал, что ей рассказывать. Не найдя ничего лучше — начал оправдываться.

— Прости, я тебя подвел с работой сегодня…

— Ну-ну…

— Я не хотел, правда. Это больше не повторится.

— Да?..

— Да, — неуверенно ответил я. — Надеюсь, что не повторится.

— Работу ты не выполнил, потому что тебе, видимо, поленом в лицо прилетело, — хмыкнула Пятнадцатая.

— Не поленом, рукой, — честно признался я, не понимая, к чему она клонит.

— А чьей рукой тебе прилетело? — поинтересовалась девушка и впервые, наверно, за весь день, прошедший после истории с Четырнадцатым, посмотрела мне в глаза.

— Десятника, — ответил я, радуясь, что она, наконец, оттаивает. — Ты не подумай, я не нарушал правил.

— А то я не знаю! — девушка вспылила. — Шрам, проклятье, ты почему мне сразу не рассказал?

— Я… — начал было снова оправдываться я и замолчал.

Пятнадцатая буравила меня взглядом где-то с минуту, а потом засмеялась.

— Шрам, я даже злиться уже не могу. На тебя наехал десятник другого десятка. Не дал тебе нормально работать. Ты понимаешь, что этот придурок прицепился к тебе по просьбе Златы, для которой ты как бельмо на глазу?

— Что на глазу? — не понял я. Память мне ничего не подсказывала. Видимо, видеть таинственное бельмо мне в жизни не приходилось.

— Болячка на глазе, — пояснила Пятнадцатая. — Не суть. Она тебя ненавидит и подзуживает своего десятника тебе делать пакости. Ты молча разбираешься с вопросом и обещаешь… Нет… Ты! Обещаешь! Мне! Что этого! Больше! НЕ ПОВТОРИТСЯ?!

Я промолчал, понимая, что тут уже можно не оправдываться.

— Хорошо хоть потом, дурень, про «надеюсь» договорил, — Пятнадцатая фыркнула. — Хохо тоже хорош, рассказал мне только за ужином. Мне вот интересно, а как ты хотел…

— Эй, вы двое! Мы закрываемся!

Я и Пятнадцатая синхронно обернулись и посмотрели на работницу столовой, которая вышла из-за стойки с едой. Не сговариваясь, я и Пятнадцатая одновременно встали, выполнили положенный поклон и схватили грязную посуду. Точнее, схватил я, закинув кружку Пятнадцатой себе на поднос.

— Мы уже уходим, уважаемая! — как можно ровнее ответила Пятнадцатая.

Когда мы вышли из столовой, Пятнадцатая схватила меня под локоть и потащила на улицу. До отбоя оставалась ещё пара часов, но на улице никого уже не было. Когда солнце зашло, сразу стало холоднее, но меня это даже радовало. Усадив меня на ближайшую лавочку, Пятнадцатая уселась рядом.

— Так вот… Я не понимаю, как ты хотел решать этот вопрос? — продолжила девушка, внимательно глядя на меня.

— Я пока не придумал, — ответил я, но потом предположил. — Можно работать быстрее…

— Можно, ага, — согласилась Пятнадцатая. — Пока не свалишься от усталости — можно работать. Шрам, ты правда дурак? Вроде же умнее был ещё вчера.

— Так я завтра поумнею, — пообещал я неуверенно. — Если мне снова по физиономии не прилетит.

Пятнадцатая улыбнулась, но разговор заканчивать не собиралась.

— Ладно, спишем всё сегодня на удар по твоей черепушке. Только, знаешь, Шрам, ты никак не сможешь решить эту проблему.

— Почему?

— Потому что номерной всегда, — девушка ткнула в меня пальцем, — всегда будет на шаг впереди! Мы можем не работать со всеми, мы можем наказывать любого бойца, понимаешь? Знаешь, почему не бывает десятка без номерного?

— Почему?

— Потому что тогда его бойцы оказываются без защиты своего десятника, — не обращая внимания на мои вставки, продолжила Пятнадцатая. — Потому что тогда я могу подойти к бойцу этого десятка и приказать ему работать, например, за тебя. А тебе подарить выходной. В каждом десятке есть десятник и его заместитель, который выполняет обязанности десятника, если того рядом нет. Мои приказы, мои распоряжения — они выше приказов любого другого десятника! Отменить мой приказ может только Первый! Он старший десятник.

— И что мне было делать? — огрызнулся я (обидно всё-таки!). — Упереться и дать ему возможность прирезать меня?

— Нет, ты должен был сразу после этого пойти ко мне, — спокойно ответила Пятнадцатая. — А ты собрался всё решать сам.

Мы замолчали. Пятнадцатая, видимо, сказала всё, что хотела. А мне пришлось обдумывать её слова. Мог ли я догадаться, что надо поступить именно так? Вообще-то мог. Более того, нам что-то такое даже в школе нерождённых рассказывали. Да и это было… логично. Так, наверно? Получается, я сглупил. И пора было в этом признаться.

— Пятнадцатая, прости, — сказал я. — Ты права, я поступил глупо.

— Глупо — согласилась она. — И что, этого больше не повторится?

— Сомневаюсь, — ответил я. — Глупить я ещё, наверно, не раз буду.

— Будешь, — Пятнадцатая усмехнулась, — но что бы ни произошло, где бы ты ни сглупил — чтоб сразу шел ко мне.

— Хорошо.

— Ну вот и отлично, а теперь вали спать.

Глава 6

На следующий день обучение и тренировки выпали на утро. Если вчера Хохо ограничился короткой вводной лекцией про лес и его обитателей, то сегодня разошёлся не на шутку. Возможно, причиной такой словоохотливости были личные воспоминания, с которых он и начал сегодня рассказ — а может, сказался вчерашний нагоняй Пятнадцатой. На настроении Хохо это не могло не сказаться, в принципе. Он сам ещё перед завтраком подошёл ко мне и признался, что ему досталось — одновременно извинился и уточнил, не расстраиваюсь ли я. При этом постоянно посмеивался над собственной глупостью и моей.

Из лекции я вынес, что лес — или Большая Пуща, как её называли местные жители, или просто Пуща — это немаленькое пространство на востоке княжества, где северные деревья смешиваются с южными джунглями, образуя непроходимую преграду на пути к Диким Землям. Перед Пущей стоит торговый город Линг, славящийся своими алхимическими зельями. Нежить, идущая с востока и с юга, часто попадает в Пущу и не может выбраться. А два раза в год ааори отправляют вычищать Пущу от скопившихся пришельцев. Ааори сдают всё добытое в Линге, что способствует алхимическому ремеслу местных.

Очищают лес не только безымянные, но и нори, и вэри из Форта Ааори, и даже войска местных — это вроде как настоящая военная кампания, принять участие в которой стремится каждый ааори. Именно в Пуще можно не только заработать на имя, но и неплохо запастись деньгами на целый год. Вот только возвращается из леса чуть меньше четверти ааори — среди них смертность очень высока. Но слаженный десяток вполне может и заработать, и вернуться. Из-за возможности остаться в лесу мне не нравилось предстоящее мероприятие. Можно сказать, только жить начал, но шансов отвертеться практически не было. Больше всего радовало то, что я не в четырнадцатом десятке, где шансы вернуться были, судя по рассказам, только у десятника.

Воспоминания о Четырнадцатом заставляли меня ёжиться, но сейчас поделать я ничего не мог. Оставалось надеяться, что во второй половине дня, когда придется выметать дорожки на территории казармы — меня просто не найдут. После лекции весь десяток отправился на тренировку на плац, где нас встретила довольная Пятнадцатая. Она заставила Пузо и Ножа изображать нежить, а нас — отбиваться. Представление имело успех, собрав толпу других ааори, смело подсказывавших нам, что и как делать. О том, как мы успешно развлекли товарищей, я совершенно серьезно думал до самого обеда.

А в обед состоялось настоящее представление, равного которому, забегая вперед, мне увидеть не удалось за всё время в ааори. И представление это лучше всего показало, с чего это Пятнадцатая была такой довольной на тренировке. На обед мы отправились все вместе сразу после тренировки. В очереди в столовую были одними из первых — и первыми же взяли еды. Возглавляла этот коллективный прием пищи наш десятник. Она как раз успела поставить поднос на выбранный стол, когда в столовую буквально влетел Четырнадцатый, таща за воротник двух бойцов — Злату и Бледного.

Вид у обоих вызывал только сочувствие. Мало того, что одежда была порвана и заляпана грязью, так ещё и на месте всех разрывов отчетливо были видны синяки и ссадины. Бледного перекосило — пол-лица у него представляло собой один сплошной кровоподтёк. Злата лишилась части волос, нос был сломан, вокруг губ и на подбородке запеклась кровь, один глаз заплыл.

— Пятнадцатая, ты совсем тронулась?! — с порога заорал Четырнадцатый, протаскивая бойцов к столу, где наша десятник расставила еду. — Кто тебе позволил бить моих людей, сука?

— Ой, смотри, уважаемый десятник припёрся, — промурлыкала Пятнадцатая на всю столовую. — Разве вчерашние почести, которые тебе оказывал мой боец почти два часа, недостаточная плата за этот маленький урок для твоих людей?

Из очереди вышли ещё двое десятников. Одного я помнил — это Первый. Первый десятник был заместителем сотника и единственным, кто мог командовать остальными десятниками. Второго я раньше не видел, но знал, что он управляет шестым десятком.

— Я тебя урою, Карга! Я весь твой десяток сгною, — зарычал Четырнадцатый, отпустив Злату и хватая Пятнадцатую за ворот рубахи.

В ответ наш десятник только ещё шире улыбнулась и обняла Четырнадцатого за шею.

Злата осталась стоять, а вот Бледный медленно осел на пол — находиться в вертикальном положении он, видимо, без посторонней помощи не мог.

— Осторожнее, Пушок, — довольно проговорила девушка. — Зачем ты меня схватил? Рвёшься на тренировку в круге?

Четырнадцатый подержал воротник ещё секунду и отпустил.

— Видишь, Пушок, — не унималась девушка. Она-то и не подумала отпускать его шею, хотя для этого ей пришлось подняться на цыпочки, наоборот — прижалась всей грудью, обняв десятника двумя руками. — Ты умничка, трусливый, но — умничка, знаешь, когда надо язычок между булочками спрятать.

— Сука драная, — прорычал Четырнадцатый. — Я весь твой десяток…

— Я же сказала, осторожнее, — перебила его Пятнадцатая таким тоном, что Четырнадцатый прервал свою гневную отповедь. Подошедшие Первый и Шестой остановились, наблюдая, как дальше будут развиваться события.

Пятнадцатая улыбнулась и провела пальцем по груди Четырнадцатого, закинула одну ногу ему за спину и посмотрела на Злату. Та разве что зубами не скрипела, а во взгляде у нее горела такая ненависть, какой я от своей бывшей подруги опятьне ожидал увидеть.

— Пушок, в эти угрозы мы можем поиграть вдвоём… А, может, ещё кто-нибудь присоединится, — промурлыкала Пятнадцатая снова на всю столовую. — Но первый ход был за тобой. Это твоими стараниями мой боец вместо ужина рубил дрова, да? Ведь это ты заставил его проявлять уважение к себе, по настоянию вот этой красавицы и её ручной рыбки? Ты или нет?

— Я всего лишь потребовал уважения, — процедил Четырнадцатый, не имея возможности даже отстраниться.

— И я потребовала уважения, — ответила Пятнадцатая, проводя пальцем по груди вниз, к животу. — Вот только мои бойцы кланялись, а придраться тебе было не к чему. А твои бойцы меня… Как думаешь, что они мне сказали?

Четырнадцатый промолчал, а вместо него спросил Первый:

— И что же они тебе сказали?

— О, Первый, они сказали! — проговорила Пятнадцатая. — Вот эта одноглазая просто не стала кланяться, а вот этот бледный червяк… Послал меня, представляешь?

Шестой, до этого просто молча наблюдавший за происходящим, повернулся к Бледному и тихо, но хрипло — так, что опять слышала вся столовая — произнёс:

— Уважение, боец!

Бледный, к чести его, попытался. Он рывком вскочил, делая полупоклон, но тот перерос в неконтролируемое падение, которое и завершилось на конце сапога Шестого. Первый положил Шестому руку на плечо и что-то сказал. Тот кивнул и сделал шаг назад, оставив Бледного пускать кровавую слюну на пол.

— Но ведь это не все. Да, Четырнадцатый? — промурлыкала Пятнадцатая. — Они же рассказали тебе, что случилось дальше, ммм…?

Палец девушки дополз до пояса десятника, и тот злобно зарычал.

— Они решили, что им надо вступиться за твоих любимчиков, — Пятнадцатая опустила палец ещё ниже. — И получили все… Первый?

— Да, Пятнадцатая? — оживился тот.

— Отчёт о происшествии я тебе занесу, — Пятнадцатая дождалась от него кивка и повернулась к Четырнадцатому. — Тебе надо лучше учить свой десяток, иначе в лес ты пойдёшь одинокий и гордый. Кого тогда ты скормишь нежити?

— Шлюха, — выдохнул Четырнадцатый, играя желваками.

— О, нет, — ответила Пятнадцатая, ткнув пальцем в штаны. — Не шлюха. Я не возбуждаюсь на тех, кто меня размазывает в грязи, Пушок. А вот ты…

Девушка неожиданно отступила на шаг, но не успел Четырнадцатый порадоваться обретённой свободе, как нога Пятнадцатой с размаху ударила его в промежность. Казалось, вся мужская часть столовой негромко взвыла, буквально ощущая боль несчастного.

— Ну фу! — промычал стоявший рядом Хохо.

Поморщился даже Первый, хотя и успел схватить нашего десятника за плечи и удержать от второго удара.

— А если ты ещё раз попробуешь ко мне прикоснуться без разрешения, урод, — Пятнадцатая уже не сдерживалась, — то я позволю себе отрезать тебе то, что пожалела в прошлый раз!

Ни ногой, ни рукой Пятнадцатая достать противника не могла — Первый и Шестой вцепились в нее мёртвой хваткой. Она просто плюнула ему в лицо.

— Всё, сейчас она стенку проломит, — тихо выдохнул Хохо. — Хватайте её!

— Вали отсюда и не попадайся мне на глаза. Понял меня, урод? Понял?!

Хохо, я и Пузо, успев набрать еды, рванули к столу. Может, кому-то со стороны и могло показаться, что на защиту нашего десятника — но, на самом деле, на помощь Первому и Шестому. Пятнадцатая умела себя держать в руках, но Хохо был прав. У неё, похоже, все стены рухнули сами, и девушка рвалась в бой. Первый и Шестой старались её просто удержать, но ещё немного, и силы бы у них закончились. Наша помощь пришла как раз вовремя. Я и Хохо вцепились Пятнадцатой в руки, а Пузо, горестно вздохнув, встал перед ней — за что немедленно получил по коленке.

— Пустите, дайте я ему… — выдавила из себя девушка.

— Пятнадцатая, хорош! — простонал Хохо, чуть не получивший в нос, но продолжавший держать руку десятника.

Мне повезло меньше. Прилетело в глаз, но я проявил стойкость и выдержку — и руку Пятнадцатой не отпустил.

— Успокойся, пусть уползает! — не отставал Первый.

Но спас всех Кривой, который подошел, поставил на стол поднос, а потом просто обнял девушку. Не обращая внимания на прилетающие удары, он гладил её по голове и что-то шептал.

Виновник веселья ретировался, успев утащить за собой Злату. Единственным напоминанием был Бледный, который упорно полз к выходу. По пути он получил ещё пару пинков из очереди — видимо, от ребят из моего выпуска, но на это никто внимания уже не обратил. Пятнадцатая всё ещё стояла красная и злая, а мы удерживали её. Первый и Шестой незаметно отступили и беззвучно хохотали, предусмотрительно встав у девушки за спиной.

— Предатели, — буркнула десятник и почему-то облокотилась на меня, высвобождая руки. Хотя почему «почему-то»? Следующие слова, обращенные ко мне, объясняли многое. — Я ведь для вас старалась!

И ведь столько укора было в её взгляде, что я даже поверил на секунду в то, что именно мы, неблагодарные, помешали ей восстановить справедливость. И только продолжавшие смеяться Первый и Шестой за её спиной помогли не начать каяться сразу.

— Мы ценим! — согласился я, вспоминая, что за убийство в пределах города другого ааори полагается «отсев». Если убийство не было совершено при самозащите, и это подтвердят мудрецы карающие. И если не было совершено в круге — площадке для поединков за плацем. — Но сама-то зачем подставляешься?

— Да не стала бы я его убивать, — фыркнула Пятнадцатая, возвращая своё обычное настроение. Она слегка оттолкнулась от меня и обняла Кривого и Хохо за шею. — Но вы всё равно мои самые лучшие.

Следующей жертвой стал Пузо, которого она за это самое пузо и обняла. Потом пришла очередь десятников.

— Первый, Шестой, спасибо…

— Обращайся, — прохрипел Шестой за себя и Первого, и они оба отправились назад в очередь.

— Давайте уже есть, — сказала Пятнадцатая. — Пузо, как нога?

— Как моя нога, ты не переживай, — успокоил её Пузо.

— Шрам, у тебя опять шов расходится на щеке, — указала мне Пятнадцатая.

— Бывает, — согласился я, решив не заострять внимание на том, что случилось это после её удара в глаз. — Если будет беспокоить, дойду до лекаря.

К этому времени за стол подтянулся весь десяток, и Пятнадцатая махнула на меня рукой.

— Так, слушайте, у меня новость, — сказала она. — Нас завтра освобождают от работы.

— С чего такая честь? — спросил Хохо. — Патруль?

— Патруль, — подтвердила десятник. — Новенькие, вы в патруле ещё не были, поэтому завтра утром после построения — скажу, в какой класс подойти. Проведу инструктаж.

— Опять она ругается, — неодобрительно покачал головой Нож. — Что это за существо?

— Это собрание, на котором я объясню, как проходят патрули, как мы себя в них ведем, и где мы будем патрулировать, — напутственно ответила Пятнадцатая.

— Книги, — благоговейно прошептал Хохо и уже громче добавил: — И где он будет? Патруль, а не этот твой…

— На кладбище! — гордо заявила Пятнадцатая, вызвав стон у всех ветеранов. — Да ла-а-адно вам! Всё лучше, чем тут плесенью покрываться!

Пятнадцатая рассказывала всё-таки очень хорошо. Я не уставал поражаться этой девушке. Возможно, она просто компенсировала своими знаниями отсутствие неземной красоты. Хотя она была достаточно симпатичной, чтобы не стесняться. Но Пятнадцатая умела получать новые знания, использовать их и доносить окружающим. Вот и на следующее утро её объяснения были более информативными, чем у Хохо.

Всё оказалось очень просто — когда мир треснул, все расы перестали хоронить своих покойников. Только очень состоятельные граждане могли позволить себе быть захороненными в какой-нибудь усыпальнице или стандартной могиле в земле. Нежизнь всегда дотягивалась до мертвецов и поднимала их. Поэтому похороны всегда совершались в самые ранние сроки после кончины. И все расы покойников провожали на кострах. И только воонго, большая диаспора которых проживала за стенами Мобана, не смогла отказаться от своих верований. Отказ от упокоения умерших в земле для них был равносилен отказу от самих себя — вся жизнь воонго строилась в пути от рождения из земли к упокоению в ней.

Внешне воонго напоминали людей, за что их и прозвали «земляными людьми». Но сходство было больше внешнее. Кожа у них была более нежная, гладкая и светлая. При необходимости все тело воонго могло покрываться слизью, которая помогала им в закапывании в землю. И хотя воонго давно ушли от жизни в земле, строили себя дома, передвигались на двух ногах, но способность к покрытию слизью у них никуда не пропала — хоть и требовалась только один раз, когда они покидали уютный родильный кокон, созданный матерью. У воонго всегда рождался один ребенок за раз. Физически дитя развивалось в коконе, вырастая почти до взрослых размеров. Вот только в плане ума это всё ещё был младенец, которого родители выхаживали и учили следующие десять лет. При этом все силы приходилось отдавать ему.

При среднем сроке жизни в 50 лет воонго редко выращивали более четырех детей. Но воонго старались ещё и ещё. Нередко последний ребенок пары оставался без родителей в раннем возрасте, и тогда он умирал. Никто из воонго не брался воспитывать чужих детей в ущерб своим собственным. В Мобане же, как и во многих других местах, если ребенок воонго оставался без родителей, его передавали в специальный приют — где из него воспитывали отличного солдата-разведчика. При этом сами воонго отказывали ему в родстве, называя «арониво» (с их языка слово переводилось как «потеряшка»). По их мнению, воонго не мог быть самим собой, если не впитал в раннем возрасте с «родительской слюной» (первый год своих детей они кормили разжёванной пищей) культуру земли.

Поэтому у воонго было кладбище, занимавшее территорию больше, чем вся казарма ааори. Посреди кладбища стоял форт, где всегда дежурила стража, но стражники редко выходили за пределы форта ночью. Ночное патрулирование ложилось на плечи ааори. Эта часть службы воспринималась двояко: с одной стороны, постоянная опасность со стороны мертвецов ааори не нравилась, с другой — патруль был неплохим способом заработка. Нежить перенимала черты родительской расы и до поры до времени скрывалась в коконах под землей. Вылезали на поверхность сформировавшиеся трупни и тупни. А бывало, что и обжоры с великами на поверхность выбирались. Что они жрали под землей — неизвестно.

Сразу после инструктажа весь десяток отправился в один из тренажерных залов казарм и ещё три часа отрабатывал работу в группе. Новички нашего десятка, и я в том числе, были слабым звеном, постоянно путавшимся в сторонах, направлениях, скорости и командах. Ветераны десятка над нами посмеивались. Пятнадцатая ругалась, но на второй день общих тренировок сделать из десятка слаженную команду у нее всё ещё не получалось. Память подсказывала мне, что такое вообще невозможно. Даже Кривой — нет-нет, да и допускал ошибки, хотя и был опытным ааори. Закончилось всё тем, что Пятнадцатая загнала новичков внутрь построения, а ветеранов распределила по краям — потребовав, чтобы по кладбищу мы так и передвигались.

— И если хоть кто-нибудь из вас надумает сдохнуть, — предупредила она, — то скажите заранее. Я и сама смогу вас прирезать. Всё на сегодня.

Пятнадцатая уселась на бордюр и достала десять стеклянных пузырьков.

— Так, подходим и разбираем пузырьки. После обеда каждый выпивает жидкость из пузырька и через часик ложится спать до самого ужина. Я всех разбужу. Потом ужинаем — и за снаряжением на склад.

Меня будить не пришлось — я проснулся сам. Солнце уже почти закатилось, и в окно лился багровый свет заката. Решив, что досыпать бесполезно, я отправился на улицу. Даже в первые пять дней времени просто погулять у меня не было. Пятнадцатая относилась к своим обязанностям серьёзно, никогда не давая мне лишнего отдыха. Так что глупо было бы не воспользоваться представившейся возможностью. За последние дни в голове накопилось такое количество мыслей, что в них требовалось разобраться. Память, избавившись от ограничений школы нерождённых, буквально взорвалась воспоминаниями. Они появлялись сами собой в голове — неясные образы прошлой жизни, которые мне почему-то были очень важны.

Заняв одну из самых дальних от входа лавочек, я лёг на спину, свесил ноги и уставился на небо, по которому неспешно плыли серые тучи. Будет дождь. Я не был воином в прошлой жизни — слишком мало отклика во мне вызывали занятия с копьём и тренировки всего отряда. И я точно не работал с деревом, потому что с трудом укладывался в норматив, опережая только девушек-новичков. Тот же Пузо легко разбирался с расколкой чурбанов на поленья. Я не знал, кем я был, но был уверен, что мой мир был совсем иным — и одновременно очень похожим на этот. Ведь, глядя на тучи, я точно знал: будет дождь. А значит, эти тучи ничем не отличались от туч из прошлой жизни.

Был ли я грешником в прошлой жизни? Не знаю, возможно. Но я не был грешником этого мира. Я легко освоил местное письмо, с трудом — цифры, и как нечто совершенно новое воспринимал местную историю, названия и культуру… «Культура» — да, это слово я знал в самых разных значениях. Услышав его от Пятнадцатой на одном из её уроков, я раскрутил проблеск в памяти до целого воспоминания — воспоминания о длинном красивом здании, украшенном какими-то колоннами, лепниной и статуями. Картинка мелькнула буквально на мгновение перед глазами, но я уже точно знал, что ничего подобного не видел в этом мире. И, наверно, не увижу. Наша казарма была просто жалким приземистым подобием того, что всплыло из глубин моей памяти.

— Шрам, ты совершенно непредсказуемое и погруженное в себя существо, — голос Пятнадцатой прервал поток мыслей. Девушка в очередной раз доказала, что побыть одному она мне долго не даст. — И чем ты тут занимаешься?

— Смотрю на тучи, — соврал я. — Дождь будет.

— Плохо, — Пятнадцатая бесцеремонно скинула мои ноги с лавочки и уселась на освободившееся место. Мне пришлось принять сидячее положение. — Выспался?

— Выспался, — согласился я. — Даже слишком. Слабость по всему телу.

— Пока будем топать пешком до кладбища — взбодришься, — успокоила десятник.

В памяти зашевелилось воспоминание. Странное, относящееся не к миру и не к словам. Оно относилось к людям. К их поведению. Очень странное воспоминание, из-за которого я мог поссориться с Пятнадцатой прямо сейчас. Но вопрос уже сам сорвался с языка.

— Пятнадцатая, а что у тебя было в прошлый раз с Четырнадцатым?

Девушка как-то странно то ли всхлипнула, то ли хрюкнула — и ошарашенно уставилась на меня.

— Ничего не было, — хмуро бросила она, уставившись в сторону. — Отходила копьём на площадке так, что стоять не мог.

— Я ведь не про это спрашивал, — тихо проговорил я.

— Не про это, — Пятнадцатая кивнула и замолчала.

«Не поссорились — уже хорошо», — подумал я.

— Спасибо, что помогла, — сказал я вместо очередного вопроса.

— Это не… — Пятнадцатая замялась. — Хватит меня смущать, Шрам! Так было надо. Вот ты!..

Пятнадцатая встала и возмущённо посмотрела на меня.

— Думала: посидим, поговорим… Пошли наших будить!

— Ну ты чего?! Нормально же общались, — вырвалось у меня. Но вышло не обиженно, не возмущенно, как и предполагалось вначале… Вышло лениво и неспешно. И смешно, видимо.

Во всяком случае, Пятнадцатая хохотала до слёз, а я дал себе обещание запомнить фразу и иногда использовать. Хотя слова и интонация явно были подарком моей памяти, а не удачным стечением обстоятельств.

Глава 7

Отряд вступил в город в сопровождении недовольного стражника. Хотя, может быть, его недовольство мне почудилось. Все стражники при виде ааори начинали вести себя так, будто бы съели что-то очень горькое.

С презрительной миной на лице стражник выдал нам копья (ветераны взяли собственное оружие), кожаные нагрудники и шапочки. Только сегодня я думал, что не был военным в прошлой жизни, но память услужливо подсказала, что худшего доспеха я и за две свои жизни не видел. Кажется, что-то я всё-таки понимал в военном деле. Маленькие круглые щиты, обшитые кожей, неуловимо напоминали деревянные поделки, выданные на Порку. Нож прихватил дополнительно короткий меч, а Кривой — взял топор.

Город уже утонул в темноте ночи, а тучи скрыли звёздное небо. Темнота была бы непроницаемой, если бы в окнах домов не горел свет. Большинство жителей города ещё только готовились ко сну. Узкие улочки почти не петляли, поэтому пропустить нужный поворот нам не грозило. Стражник запалил факел, ткнул в Лись и Ладну, приказывая им сделать то же самое, и не глядя — был ли выполнен его приказ — быстрым шагом отправился вдоль стен казармы. Стены эти были тонкие, сложенные из желтого кирпича, и всё, от чего они могли защитить нас — так это от любопытных взглядов.

Пятнадцатая, единственная во всем отряде, щеголяла в нагруднике с металлическими вставками и в железном шлеме. Она внимательно осматривалась по сторонам, будто ожидая какой-то пакости уже в городе, но неприятности где-то явно задерживались. Через некоторое время мы вышли на площадь.

— Рыбный пятачок, — прокомментировал Хохо, указывая на деревянные грубо сколоченные столы, установленные на площади. — Тут рыбаки торгуют. Пятнадцатая, нас будут спускать со стены.

— Да, — подтвердила девушка, — слишком поздно вышли. До ворот делать чересчур большой крюк.

— Разговорчики! — гаркнул спереди стражник.

Шум я услышал, когда площадь и ещё один квартал остались позади. Шум доносился справа. Даже не шум — отдалённый грохот. Грохот звучал несколько ударов сердца, а потом сходил на нет — и снова пробуждался в тишине.

— Что это? — прошептала Зенка.

— Море. Прибой, — коротко ответил Нож.

— Море, — повторила девушка, пробуя слово на вкус.

А у меня перед глазами ревели огромные валы, разбиваясь о песчаный берег неведомых земель. Грозные и высокие, они вставали стеной и обрушивались в клочьях белоснежной пены, поднимая в воде песочную взвесь. Я с усилием отогнал воспоминание — как невовремя! А ведь какое хорошее воспоминание.

Впереди проступила каменная кладка, и я не сразу понял, что это не дом и не ограда — это была крепостная стена города. Стена уходила в темноту и справа, и слева, и даже сверху — так что невозможно было понять, какой она высоты. Перед нами выступала башня, попасть внутрь которой можно было через маленькую дверцу. Стражник свернул налево и двинулся вдоль стены. Мы миновали две башни и две улицы, уводившие вглубь города, а к третьей башне стражник свернул сам, постучав в очередную маленькую дверцу.

Открыли ему такие же стражники. Тихо о чём-то переговорили, после чего наш провожатый махнул нам рукой, приказывая следовать за ним. Мы поднимались по узкой винтовой лестнице вверх, пригибаясь и часто вдыхая спёртый воздух. Дважды встречались двери во внутренние помещения, но мы проходили мимо. А потом сверху потянуло свежим ветерком, и стражник вывел нас на стену. Небольшой пятачок рядом с башней освещался прикрепленным к стене факелом, зубцы терялись в темноте, но вдалеке были видны ещё один факел и кусок соседней башни.

Здесь нас уже ждали двое стражников, прикреплявшие к зубцам веревку, завязанную узлами через равные промежутки.

Первым стражник отправил вниз Пузо. Тот, пыхтя, перевалился через зубцы и начал медленно опускаться вниз. И пыхтение, и неповоротливость бойца вызвали на лице провожатого ещё большую брезгливость. «Видели бы вы, как этот здоровяк умеет спускаться, когда нежить собирается его слопать», — подумал я. Дальше со стены опускались те, на кого указывал стражник. Впереди он отправил самых тяжелых, следом — парней полегче. Я спускался аккуратно, рассудив, что лихость и ловкость буду проявлять там, где нет шансов свернуть себе шею. Получилось всё равно лучше, чем у Пуза. Внизу меня принял Хохо, свистнув наверх. Сверху немедленно прилетел факел, а через пару секунд второй и третий.

Последними спустились девушки и наш провожатый. Убедившись, что все мы на месте, стражник подергал свисающую веревку, и та уползла наверх, в темноту. Пока я стоял внизу — успел рассмотреть, что нас окружало. Если честно — это было похоже на продолжение города, только значительно более ветхое и неаккуратное. Улицы тут были совсем узкие, а всё пространство было застроено маленькими домиками. Строили их из того, что под руку попадется, а свет по ночам никто не жёг. Каждый отдельный домик напоминал башенку, но редко где было два этажа.

— Трущобы сари, — проследив за моим взглядом, объяснил Кривой. — Единственное нормальное здание — башня в центре трущоб. В ней живут их вожди. В каждом таком домике может обитать по пять-шесть особей сари.

Я кивнул.

— Там, слева, начинается кладбище воонго, — кивнул Нож. — С этой стороны забор шагов восемь в высоту, а внутри — шагов шестнадцать. Туда дальше будет форт. Нам к нему — там можно на кладбище зайти.

— Дерьмовое место, — честно предупредил Хитрый.

— Ага, — согласился Нож.

— Как так получилось, что высота у стен разная? Кладбище, получается, выкопано? — спросил я.

— Так и есть, — ответил Нож, всем видом показывая, что если я сам догадался, можно было и не спрашивать.

После того как все спустились со стены, проводник повел нас вдоль ограды кладбища. И вскоре мы оказались у форта с высокими стенами, сложенными из обработанного камня. Внутри форт представлял собой прямоугольник с тремя воротами. Двое ворот вели в город, а одни — на кладбище. Опознать ворота не составляло труда. Те, что вели на кладбище, были массивными, тяжёлыми — и неоднократно кем-то битыми. Мне очень хотелось узнать, как часто бывают нападения с кладбища, но спрашивать я не стал. Бойцы десятка могли и не знать, а стражники бы просто не ответили.

Нас пропустили через двор от одних ворот к другим, открыли калитку в массивных воротах, вручили факелы и дали напутствие вернуться после восхода, постучав три раза быстро и три раза медленно. Вот и всё, если не считать потоков презрения.

— Не люди, а твари просто, — буркнул Хохо, когда мы удалились от стен.

— Хохо! — одёрнула его Пятнадцатая, опасаясь, что стражники услышат.

— Что? — огрызнулся заместитель. — Не услышат они мой шёпот. Глухие, как земляные червяки.

— Хохо! — Пятнадцатая даже задохнулась от возмущения.

— Ну что? Мы тут всю ночь будем ходить и за них работу выполнять, — снова огрызнулся тот и добавил, успокаиваясь. — Им-то жалование платят полное, а мы так… мясо.

— Не хочешь быть мясом — становись нори и вэри, — ухмыльнулся Кривой.

— Заткнулись оба! — рявкнула Пятнадцатая и, встав к своему десятку лицом, медленно проговорила. — Это. Наша. Работа. Всё! Если недовольны — идите и убейтесь сами. Нас создали для этого. А теперь идём тихо и внимательно смотрим по сторонам. Не хватало ещё кому-нибудь помереть от мелкой нежити.

Отповедь сработала, и мы молча двинулись вперед. В свете поднятых над головой факелов видны были только крайние ряды могил. Впрочем, моя память мне подкидывала воспоминание про холмики земли и надгробные плиты с указанием имён. Тут не было ничего подобного. Просто холмики, причём довольно компактные. Я не стал сразу уточнять, почему такие странные могилы — чтобы не нарушать тишину. Да и придуманное объяснение, что воонго хоронят не в лежачем положении — казалось правдоподобным. Мы шли и шли по тёмной дороге, пропуская ответвления от неё. Вскоре справа показалась небольшая — по колено — каменная оградка, отделявшая одну часть кладбища от другой.

Потом впереди показалась внешняя стена кладбища. Действительно, шагов 16–17 в высоту. Низшая нежить такой барьер взять не может. А вот твари посильнее, наверно, могли бы и забраться. Теперь была понятна причина нашего патруля: привлечь на себя тех противников, кто уже достаточно силен, чтобы выбраться на поверхность, но слишком слаб, чтобы выбраться с кладбища. У стены мы повернули налево и двинулись по параллельной дороге назад. Ветераны шли по краям группы, новички — внутри, с факелами над головой. Пузо тащил факел на длинной жерди, которым он тыкал в стороны, увеличивая круг света.

Пошёл дождь. Холодный, мелкий, противный, какой бывает в конце зимы. Надо же, я помнил об этом. А вот весной… весной бывают грозы, подсказывала память. Но что они из себя представляют — я не знал. Радовался я тому, что последние дни были сухими, и земля размокать будет долго. Недалеко от форта наш отряд снова переместился — на этот раз вправо, пройдя ту дорогу, которую мы осмотрели, и свернув на следующую. В этот раз разворачиваться пришлось у оградки. А потом снова сместились. И снова. И так до тех пор, пока не дошли до стены кладбища, примыкавшей к форту. Ещё пара проходов, и мы снова оказались у низкой оградки, где обнаружился проход дальше.

И снова движение по дорожкам между могил. Туда-сюда, туда-сюда. Противный дождь промочил одежду насквозь, и зубы уже начинали выбивать мелкую дробь, когда на нас соблазнился тупень. Он вынырнул из темноты и с каким-то противным шелестом, вместо рыка, атаковал. Тварь была меньше тех, кого мне описывала Пятнадцатая, но ненамного. Кожа её была покрыта слизью и землёй.

— Право — берегись! — успела предупредить Пятнадцатая, а потом по щитам Хохо и Ножа ударили когти твари.

— Хех! — выдал Нож, приседая, но не пытаясь увернуться. А из-за спины ударили уже копья — моё, Пуза и Лиси. Зенка просто не успела подойти. Я бил в глаз и даже попал — но до мозга твари не дотянулся. Лись сумела пробить грудь между пластинами, но ей тоже не хватило силы. Копьё Пуза беспомощно скользнуло по костяному щитку. А вот стремительный удар Пятнадцатой по шее снес голову начисто. Тупень молча завалился на дорогу.

— Собирай, — приказала Пятнадцатая, и мы кинулись снимать трофеи под руководством Хохо. Ветераны остались стоять вокруг, контролируя пространство. И не зря. Не успели мы закончить отдирать костяные пластины, как на запах смерти вышло ещё два трупня.

Хотя, нет… не вышло. Выскочило. Они вылетели прямо из темноты. Один целился в Пятнадцатую, второй — в Кривого. Второму трупню не повезло больше — его одновременно ударил меч Ножа и топор Кривого, успевшего слегка отступить. Оба удачно, и оба в шею. Пятнадцатая приняла своего на копьё, но неудачно, и если бы не страховка Ладны и Хохо, отвлекшегося на бой — то тварь до нашего десятника могла бы и дотянуться.

— Собирай, — повторила Пятнадцатая, снова восстанавливая деловую атмосферу. На сбор трофеев ушел час. Погрузили мы их в мешки и контейнеры, которые Пятнадцатая прихватила с собой. Все трофеи распределились по бойцам десятка, сразу снизив своим весом скорость перемещения.

Дождь всё так же моросил, заливая за шиворот, но тело успело согреться за время боя и разделки. Идти стало гораздо веселее, но только первое время. Холодная вода и промокшая насквозь одежда делали свое дело. Снова стало холодно. Тучи на востоке начинали очень медленно светлеть, и Пятнадцатая повела отряд назад. Атаковали нас как раз в проходе в ту часть кладбища, которая примыкала к форту. Впрочем, что это атака, я понял не сразу.

Сначала в лицо бросило дождевую взвесь, которая неожиданно ускорилась. Ветер налился силой — и я полетел на землю, сбитый воздушным ударом. Рядом упала Ладна, ударившись головой об ограду. Я ошалело крутил головой, пытаясь понять, что произошло, но почти все факелы погасли — и лишь длинная палка Пуза слабо мерцала на земле. На четвереньках я дополз до Ладны и проверил дыхание — девушка была жива, но без сознания. Рядом слышалась ругань. Кажется, Хохо.

— Берегись! — крик Пятнадцатой предупредил об опасности, но никак не подсказал, откуда она придет. Я просто встал на одно колено, крепко сжав копьё. Света была так мало, что я почти не видел острия.

— Ааааа! — чей-то крик в темноте. — Тварь! На! На!

Скулёж и новая воздушная волна — гораздо слабее предыдущей. Я даже не пошатнулся.

— Где он? — в голосе Пятнадцатой появилось беспокойство и, кажется, даже страх. Я мог её понять. Судя по воздушным волнам — это было мурло. И с учетом того, из кого это мурло сформировалось — пряталось оно под землей. Эта мысль заставила меня похолодеть, потому что я, совершенно не думая, старался контролировать направление, откуда пришла вторая волна. Но там, за спиной, лежала Ладна.

Резко обернувшись, я увидел и её, и мурло. Девушка успела прийти в себя, но это не помогло. Тварь оглушила её. Ладна смогла подняться на локте, потянуться к копью, но на этом вся активность и закончилась. В неверном свете факела я увидел, как покрытое слизью мурло, высунувшись из земли, вбило когти Ладне в бедро и подтягивает к себе. Девушка при этом просто водила глазами из стороны в сторону, но не могла раскрыть рот и крикнуть. Ноги её почти уже скрылись в земле, а рукой со щитом она слабо пыталась оттолкнуться. Ужас от того, что я увидел и что будет через несколько ударов сердца, накрыл меня, заставив замереть. Вот девушка втянулась в землю по пояс, и в этот момент я увидел её глаза.

Если до этого я думал, что мне страшно, то, поймав её взгляд, понял: страшно — ей. Густой ужас плескался во взгляде. Пересиливая себя, Ладна сумела повернуться чуть боком и попыталась вцепиться пальцами в мокрую землю, но руки скользили, не давая остановиться. Изо рта у нее вырвался вздох, когда грудь погрузилась в землю, но моё оцепенение спало, и я прыгнул, издав какой-то нечеловеческий рык. Копьё я вбивал в землю, слегка под углом, рассчитывая, что если и попаду по девушке, то ниже пояса, не затронув жизненно важных органов. После выныривания мурла земля была рыхлая, и копье вошло в нее почти без сопротивления, а потом — земля взорвалась, выпуская тварь наружу.

Я — попал. Попал не в голову, не в тело — попал в ту самую лапу, которой мурло тащило Ладну, и практически её перерубил. Ответная атака твари была страшна. её злобный рёв практически впечатал меня в мокрую землю. Ладну изломанной куклой бросило рядом. Краем глаза я успел увидеть отлетающие в сторону фигурки Пятнадцатой и Хохо, спешивших ко мне. Факел погас окончательно, скрывая темнотой окружающее пространство, а я — оцепенел. Не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Стало трудно дышать — воздуха не хватало ни на крик, ни на вдох и выдох. Только глазами вращать ещё было можно. Силы испарялись вместе с остатками воздуха в легких, а рядом уже слышалось тихое воркование мурла, подобравшегося к Ладне. Сквозь заложенные уши я услышал слабый, полный боли вздох, почувствовал пробежавший по коже мороз и всё-таки сумел втянуть в легкие воздух.

В голове если и прояснилось, то ненамного. Снова пробежавший по коже мороз, и крики с той стороны, где были бойцы десятка. Видимо, тварь ударила новой воздушной волной. А рядом что-то стукнуло по земле. Сил не было ни пошевелиться, ни подняться. Но я не мог сдаться просто так. Челюсть у меня двигалась, и я до боли закусил губу. Ещё больнее, ещё. Боль смыла оцепенение — откуда я знал, что это поможет? — и заставила снова вздохнуть. Удалось двинуть рукой, на которой висел щит, и я нащупал ладонь Ладны. Та сжимала и разжимала пальцы — снова была под оглушением. А рука опять куда-то скользила. И я просто вцепился в нее и начал подтягиваться. Перевернулся на живот, помогая себе рукой с копьём.

Промелькнуло бледное лицо с полными страха глазами, плечи, грудь. Я просто полз по девушке, стараясь обогнать мурло, а правой рукой готовился ударить. И как только я добрался до живота — ткнул копьём в темноту, параллельно телу девушки. Ответный рёв был уже не злой — он был удивлённый, расстроенный. Воздушная волна прилетела в ответ через мгновение, но была уже слабее, и меня это только подстегнуло. Я изменил слегка направление удара — и снова ткнул. Ответ мурла показал, что эта попытка оказалась удачнее. Да и рёв, сопровождавший атаку твари, был злее. Я снова почувствовал, как силы оставляют меня. Но уже был готов к этому и снова прикусил губу, а как только вернулись силы — снова ударил копьём.

Мурло не выдержало таких издевательств и вылезло из земли, не переставая реветь. Из темноты вынырнуло копьё, ткнув его в спину, но почти сразу тварь ударила назад воздушной волной и перевела свой взгляд на меня. Взгляд обещал мне всё: страдание, боль, ужас, но главное — он обещал, что кушать тварь собирается не Ладну, а меня. Лапа с острыми когтями ударила в щит, которым я успел прикрыться в последний момент, а потом мурло притянуло меня, вместе со щитом, прямо по Ладне. Пасть, полная великолепных острых зубов раскрылась — и я с мрачным удовлетворением вбил в нее своё копьё, всё ещё удерживаемое в руке.

Нежить так и не смогла смириться с тем, что её оглушение не прошло — рассчитывая встретить противника, который просто барахтается в удушье и не помышляет о сопротивлении. Мурло было небыстрым и недостаточно сильным. Пока тварь тянула меня к себе, я готовился к рывку. Пусть оглушение не отпускало до конца, но сил на один удар у меня хватало. Копьё вошло в пасть, прямо в нёбо — и почти без препятствий достигло мозга. Не было больше ни рёва, ни сопротивления, ни когтей — мурло упало на землю без звука. Только челюсти со стуком сомкнулись, перекусывая деревянное древко.

Темнота рассеивалась медленно, отгоняемая светящимся шариком, который прилетел со стороны форта — вот и вся помощь от гарнизона. Но и эта помощь в мрачный предрассветный час была ценней, чем десяток солдат. Я сидел без сил перед убитой тварью. Холодные струи дождя стекали за шиворот, тёплая кровь текла по подбородку, по всё ещё не зажившей щеке, в ушах — шум, а шея отказывалась вертеться под весом головы. С трудом удалось взглянуть на Ладну, но понять, насколько всё плохо — я не мог. Ноги девушки были в крови, от штанов на бедрах почти ничего не осталось, на животе — кровь, глаза закрыты.

— Хохо, мазь! Кривой — бинты! Остальные — следим! — голос Пятнадцатой пробился сквозь пробку в ушах, и я снова пересилил себя и повернул голову. Десятник подбежала ко мне, быстро ощупала лицо и грудь. Сил хватило улыбнуться и еле махнуть остатками копейного древка на Ладну, но Пятнадцатая всё поняла и оставила меня в покое.

Вокруг суетились Хохо и Кривой, доставая из-под доспехов бинты и склянки с мазью. Нож, Хитрый и Пузо пытались стоять спиной, следя за темнотой — не появится ли новый противник. Зенка и Лись не могли отвернуться, глядя то на меня, то на Ладну.

«Так нельзя! — промелькнуло у меня в голове. — Надо им сказать!».

И я начал медленно вставать на ноги. Вид, наверно, был ещё тот — в левой щит с воткнутыми когтями, в правой — обрубок копья. Кровь на подбородке, шее и груди. Но главное — вместе со мной зашевелился и поверженный противник (лапа-то с когтями в щите). Сдвоенный визг оглушил не хуже мудрости мурла — вернув меня на пятую точку и привлекая внимание Пятнадцатой.

— ТИХО! — голос десятника звенел от гнева. — Вы, обе две, а ну-ка повернулись лицом к проклятому кладбищу! Шрам, сиди! Попробуешь встать — ноги оторву!

И я сидел. Сидеть стало скучно. Я подтянул к себе мурло и остатками копья приоткрыл твари пасть. Вытащить наконечник удалось — хоть и с большим трудом. Рядом упал пустой пузырёк, отброшенный Пятнадцатой. Пузырёк из-под мази. Я вытащил тряпицу и тщательно вычистил внутреннюю часть склянки от остатков содержимого, прополоскал дождевой водой и сунул пузырек мурлу в пасть. Несколько движений, и черная тягучая кровь заполнила его. Пробки Пятнадцатая сплевывала, доставая зубами, и не в мою сторону. Но у меня были и свои пузырьки с мазью, поэтому я просто перекусил одну из пробок — получив две коротких. Рядом брякнулся ещё один пустой пузырёк, и он тоже наполнился кровью. Пять пузырьков аккуратно устроились в сумке, одну склянку с мазью я использовал на себя. Итого шесть пузырьков с кровью. Седьмой пришлось затыкать куском тряпицы и щепками. Но в голове билась только одна мысль: «Пузырёк с кровью мурла — стоимость 30 ули». Только вот кровь уже начинала густеть и сворачиваться.

«Ну ничего — на восьмой хватит» — решил я, подбирая очередной использованный. Пятнадцатая тратила их гораздо быстрее, чем я наполнял. Заткнул я пузырек больше для собственного успокоения, разместив на поясе. Зубы!

Зубы было выдирать нечем, и я стал шатать их пальцами. Но к моменту, когда Пятнадцатая закончила перевязывать Ладну, удалось достать только два зуба.

— Шрам, ноги пожалел, а руками решил рискнуть? — пригрозила Пятнадцатая, но я угрозы не понял. Голова кружилась, в ушах всё ещё стоял шум. — Неважно. Так, у тебя что?

В ответ я изобразил разведение рук, но мешались два огрызка от копья и щит.

— Оглушен, — изрёк Хохо. — Нам его нечем лечить. Само пройдёт. Проверь по ранам.

Пятнадцатая тщательно ощупала меня, проверила обмазанные толстым слоем мази губу и шрам. Сморщилась, но высказывать не стала.

— Зенка, Лись, тащите сюда свои копья! — Пятнадцатая начала раздавать приказы. — Нож, Кривой — в охрану. Пузо, Хохо — на разделку. Живей!

— Кровь упустили, — вздохнул Хохо. — Дерём зубы, когти — а потом в мозг залезем.

— Горох — Шраму, — бросила Пятнадцатая через плечо, переходя в охрану. — Его трофей.

— Я его даже сам заставлю съесть, если это поможет вылечить его от глупой улыбки, — подтвердил Хохо.

«Улыбка у меня глупая, видите ли! — подумал я. — Зато ещё шесть пузырьков с кровью. А если повезет — то и все восемь не прольются».

Горох помог. Хохо, как и обещал, заставил меня проглотить маленькую красную горошинку. Ясность мысли начала возвращаться. Оглядевшись, я обнаружил, что из копьев девушек организовали носилки для Ладны. Копьё Ладны передали Лиси. Зенка получила мой обрубок. Пузо и Кривой взялись за носилки, а Хохо помог мне подняться. Пятнадцатая сумела каким-то чудом запалить факел — и мы всем отрядом заковыляли в форт. Небо на востоке приобрело уже серый цвет, и патруль можно было считать законченным.

Глава 8

Ладна пришла в себя на третий день. Лекарь в казарме сделал свою работу, срастил все раны, убрал воспаление, вывел яды. Помогла и вовремя нанесенная мазь, и мудрец из форта на кладбище. Девушка уверенно пошла на поправку. Мои раны — все, кроме шрама — затянулись за сутки. Но эти два дня были сложными, потому что тренировки отменились. Пятнадцатая продолжала оставаться хмурой, неразговорчивой и сторонилась общения. Весь десяток ходил пришибленный и хмурый. Один Хохо за всех старался, но получалось из рук вон плохо.

На очередном подметании дорожек я не выдержал и решил расспросить Кривого про странное поведение Пятнадцатой. Благо нам выпало работать в паре. Решив зайти издалека, начал разговор на отвлеченную тему. Ну… как умел:

— Кривой…

— Шрам? — не остался тот в долгу.

— Что с Пятнадцатой происходит?

— У неё и спроси, — парень пожал плечами.

— Спрошу. И даже запомню ответ, если останусь жив, — согласился я, — но ты с ней уже давно знаком.

— Ну я только знаком, — Кривой помотал головой. — Душу она мне не раскрывает.

— Ладно.

Быстрый и полезный диалог. Похожие диалоги состоялись у меня с Ножом и Хохо. Конечно же, Нож раскрыл мне больше всех — красноречиво махнул рукой и поморщился. К очнувшейся Ладне сходили все вместе. Ветераны отряда ещё забегали к ней каждый по отдельности, но я не слишком хорошо её знал, чтобы себе такое позволить. Да и совесть не позволяла расспрашивать раненую девушку. Оставалось только попробовать поговорить с Пятнадцатой, но её попробуй поймай. А нужно ещё самому быть в настроении — и чтобы рядом никого не было. Ещё три дня прошли во взаимном отчуждении. А вечером пятого дня ко мне пришла Ладна.

— Привет, — сказала она, когда я открыл на стук в дверь.

— Тебе точно уже можно ходить? — уточнил я, посторонившись и скинув со стула стопку одежды. Ладна скептически посмотрела на стул и уселась на мою кровать. — Как ты себя чувствуешь?

— Лучше, — девушка улыбнулась. — Я хотела сказать спасибо.

— Ага, — я кивнул, смутившись. — Ну… я же не один был…

Ладна засмеялась, но быстро прекратила, поморщившись.

— А Пятнадцатая права — ты смешной, — сказала она. — Если честно, пока ты там дрался, я больше никого и не видела.

— Ну та же Пятнадцатая пыталась прорваться. Кто-то копье кинул. Каждый раз мурло отвлекали, — поспешил оправдать ребят я.

— Скромняга ты, Шрам, — девушка погрозила мне пальцем, — а вот и зря. Ты правда меня спас. Заметил, когда эта тварь меня в первый раз потащила… не дал ей сделать это снова. Да и вообще… ты смог её убить!

— Это не я — это моё копьё! — возмутился я, и Ладна не удержалась от смешка.

— Ты так и будешь юлить?

— Ага!

— Хорошо.

Девушка поднялась с кровати, сделала шаг к двери и внезапно оказалась прямо напротив меня, обхватив шею руками. От короткого поцелуя я сомлел. Тело хотело продолжения. Но вообще я был занят тем, чтобы не выдать этих своих желаний, поэтому даже и не помышлял вырваться.

— Всё равно спасибо. И ещё… Шрам, поговори с Пятнадцатой?

— Э…

— С ней уже все говорили, но никто её не смог убедить. Она винит во всем себя.

— Ладна, подожди, — я решительно снял руки девушки с шеи, но отпускать ладони не стал. — А почему она так думает?

— Ну, ей не очень везет в последнее время, — сказала Ладна. — Нет… Ей ужасающе не везет!

— И? — подумал я о самом неприятном, учитывая моих «друзей» в школе.

— Попадает в неприятные ситуации, втягивает в них своих соратников по десятку. Она и про прошлый десяток считает, что сработало её невезение, а весь десяток попал под раздачу.

«Слава богам! Не та причина!» — промелькнула мысль в голове.

— Поговоришь? — не отставала Ладна.

— Второй день пытаюсь, — честно признался я. — Бегает она от нас.

— Знаю, — девушка кивнула и снова меня обняла. И только в этот момент я понял, что руками держу пустоту.

«Да как она это делает, а?».

— Шрам, она очень хорошо к тебе относится, — сказала Ладна. — Поговори, пожалуйста.

Девушка отстранилась и направилась к двери.

— Мне свои драные шмотки весь отряд уже притащил, — сказала она на пороге. — Так что и ты не стесняйся. Тебе — ремонт бесплатный, пока я тебе жизнь не спасу.

Я вышел следом спустя минуту[3 в разделе " Сноски и примечания"] и отправился на улицу. Настроение испортилось окончательно, а идей о том, как поговорить с Пятнадцатой, не было. Чувствовал я себя самым последним дураком.

Но дуракам везёт. Мне повезло на следующий день. После ужина я столкнулся с Пятнадцатой на лестнице. На хорошей лестнице. На винтовой лестнице. На узкой лестнице. Наши пути по внутреннему кругу пересеклись. Я спускался, Пятнадцатая поднималась — и заметили мы друг друга в последний момент. Пятнадцатая отступила к стене, желая меня пропустить, но наши желания совпали. Они ещё дважды совпали, прежде чем до меня дошло, что ситуацию нужно использовать. Жаль только наши желания не всегда совпадают с возможностями. Я вот собирался прямо её спросить — что это с ней такое происходит, но получилось совсем другое.

— Привет.

— Привет, Шрам, — Пятнадцатая слабо улыбнулась и начала меня обходить. Всё — провал.

В голове замелькали возможные фразы для продолжения разговора. Все они были подвергнуты моей суровой критике, а потом в голове образовалась полная и непроницаемая пустота. А Пятнадцатая уже начала подъём дальше.

— Да пошло оно всё, — в сердцах высказал я. — Как можно поговорить с человеком, если «привет» — вершина моих мыслей?

— Попробуй больше думать, — язвительно прокомментировала Пятнадцатая через плечо.

— Помнишь, с чего я начал? — бросил я вслед.

— С «привет»! — ответила Пятнадцатая, скрываясь за витком лестницы.

— Ну вот… тогда я думал, — сказал я пустой лестнице уже тише, — а вот когда не думал, ты хотя бы слушала…

По пути на улицу я думал только об одном: я — дно. Дно со всех сторон. Полное и непробиваемое дно. Меня не радовало яркое весеннее солнце, не утешало глубокое голубое небо. Не бодрила ненависть в глазах Четырнадцатого. Не радовала самая удаленная от входа лавочка, на которой можно бессовестно полежать и попытаться почувствовать себя и мудрость вокруг. Полежать, правда, как оказалось — нельзя. Мои ноги бесцеремонно спихнула Пятнадцатая.

— Ну давай, говори, — сказала она, садясь рядом.

— Не буду, — ответил я.

— Как так? — насмешливо уточнила десятник, — На лестнице хотел поговорить, а теперь передумал?

— Да, — согласился я.

— Это неправильно, Шрам, — Пятнадцатая поджала губы. — Я ради этого через всю казарму за тобой шла.

— Правильно, — не согласился я, пытаясь поймать ускользающую мысль… Нет! Не мысль — аналогию!

— Кто тебе такое сказал? — Пятнадцатая даже бровь изогнула.

— Никто не говорил.

— Тогда с чего ты это решил?

— А мне моя наставница показала, что так можно, — аналогию я поймал и мысль тоже. — Пятнадцатой зовут. Планы строила, обещала… А потом — взяла и передумала!

Пятнадцатая молча поднялась и пошла в казарму.

— И знаешь, — не унимался я. — Мне нравится. Так — проще. Пошло оно всё!

Девушка резко обернулась и двинула мне ногой в грудь. А когда я вылез из-за лавочки, она всё ещё стояла и злобно смотрела на меня: губы сжаты в тонкую линию, крылья носа раздулись. Я, потирая место удара, решил идти до конца:

— Пошли бы все эти тренировки!..

Как оказалось, удар руками у Пятнадцатой поставлен был не хуже, чем ногами. Теперь у меня болела скула и кровоточил шрам.

— Пошли бы эти планы на Пу…!

Я согнулся от удара в живот и только потом смог продолжить.

— …Щу!

— Шрам, не зли меня! — процедила десятник.

— Пошло бы это единство в десятке! — зло процедил я, ловя ладонями сначала один кулак Пятнадцатой, потом второй. Теперь у меня болели ещё и ладони, но запястья десятника были надежно схвачены, а использовать ноги против меня ей мешала лавочка. Девушка попыталась вырвать руки, но я не отпускал. Наоборот, притянул ещё ближе. — Потому что без десятника нет у нас никакого единства. И не будет!

Кулаки её я отпустил и, ожидая очередной оплеухи, опустил глаза вниз. А когда понял, что бить меня не станут, и поднял взгляд — Пятнадцатая уже была далеко.

— И ты тоже пошла бы, куда подальше, — сказал я тихо, стирая кровь рукавом. Да заживёт этот шрам когда-нибудь или нет? Прозвище есть, а вместо шрама — незаживающая рана.

Следующие два дня нам пришлось работать в две смены, потому что Пятнадцатая объявила поход на рынок. А вечером мне выдали первое жалование ааори. Вот только радости у меня по этому поводу не было. Пятнадцатая со мной не разговаривала и даже не смотрела в мою сторону. Но зато пообещала возобновление тренировок.

Вечером я отправился с порванными вещами к Ладне. Она жила в противоположной стороне казармы в так называемых «особых комнатах». Таких комнат было немного на каждом этаже, и получить случайно их было нельзя — только арендовать. Сумма была небольшая, но даже 10 ули в месяц себе мог позволить далеко не каждый. Комната была просторнее, удобнее — и даже имела запор на двери. Моя плетёная дверка никаких запоров не имела.

На стук Ладна открыла сразу и посторонилась, приглашающе кивнув головой.

— У тебя дни решимости наступили? — спросила она, закрыв дверь.

— О чём это ты? — не понял я.

— Ну, ты решился зайти ко мне с вещами! — пояснила Ладна, улыбаясь.

— А-а-а, ну если меня возьмут на рынок, я хотя бы в чистом и целом пойду, — пояснил я и сразу уточнил: — Если, конечно, ты успеешь.

— За день? Успею, — успокоила меня Ладна. — А почему тебя не должны взять на рынок? Только потому, что ты во вчерашний день решимости как настоящий герой высказал что-то нашему суровому десятнику?

«Кажется, надо мной издеваются», — догадался я, заметив, что Ладна уже смеется. Настроение стало ещё хуже.

— Так, я тогда пойду. Спасибо…

— Да стой ты, — не переставая смеяться, Ладна преградила мне дорогу, а попытки обойти пресекла объятиями. Очень-очень тесными объятиями. Мне стало жарко.

— Тебе никто не говорил, что девушки падки на героев? — промурлыкала она мне на ухо, которое спустя секунду слегка прикусила. — Ты же продержался весь «третий день», да? Ну вот и не спеши уходить…

За эту ночь я вспомнил, что простые движения, которые вспомнили в школе все нерождённые — это только вершина айсберга в подобных занятиях. А если подойти к процессу с фантазией, да ещё и помноженной на опыт, то можно вообще не спать. У Ладны и с опытом, и с фантазией всё было прекрасно. Уснули мы очень и очень поздно.

Ладна выпихнула меня из комнаты ещё до гонга. Сначала она ещё каким-то чудом проснулась сама, разбудила меня, заставила одеться — и только потом спровадила в коридор. Досыпать у себя в комнате оставшиеся полчаса я так и не решился. Поэтому просто отправился на улицу дожидаться построения. Мне было о чём подумать.

Оказывается, вонючая жидкость, в которой купают каждый день в школе нерожденных — это та ещё дрянь. Она успешно глушила порывы молодых организмов, удаляла растительность и выводила возможных паразитов. Но попутно она ещё и делала нас стерильными. Не навсегда, но лет на пять — точно. А вот когда в жидкости купаться переставали — начинался «откат». Сначала возвращалось влечение к противоположному полу и бодрость. Затем начинали расти волосы. У меня расти начали пока только на голове, но это — пока.

Завести детей тоже со временем будет можно. Но как? Я уже давно по оговоркам понял, что ни ааори, ни нори стараются постоянных пар не заводить. Слишком высока смертность до того момента, пока не «искупишь свои прегрешения». Это там, получив имя и прощение, можно задуматься о семье и детях. А если детей не заводить — то зачем семья? Временные союзы среди ааори — и одиночество среди нори. Почему? Потому что многие нори шли к этому статусу лет по пять, и они просто боятся, что стерильность уже пропала. Есть те даже, кто заново проходит стерилизацию. А есть те, кто тратит немалые деньги на контрацепцию алхимией (а другой — нет), но большинство просто рвётся в вэри, чтобы получить свободу.

С Ладной мы были вместе всего на одну ночь — девушка сама мне об этом сказала. Если и окажемся ещё когда-нибудь вместе, то уж точно не завтра и не послезавтра. Отчасти она воспользовалась мной, а я — ей. Память подсказывала, что так не очень правильно — но поделать я всё равно ничего не мог. Я и сам не рвался — а вдруг привыкну, полюблю? Опять же, мысль о том, что в одну девушку я уже влюбился — ещё в школе нерожденных — а она меня предала, не позволяла мне доверять подобным отношениям.

А ещё мне очень нужно было увидеть себя и эту проклятую мудрость. Сражение с мурлом достаточно хорошо показало, что будет, если мне придется встретиться с другими тварями мудрости. Даже случайное столкновение со слабой нежитью чуть не обернулось катастрофой. Моя драка с мурлом больше напоминала возню в грязи, чем бой. Оно хотело сожрать Ладну, поэтому меня даже не пыталось поначалу бить. А что если бы сразу после первого оглушения эта тварь взялась за меня? Ответ был очевиден — я остался бы на кладбище. И я, и Ладна, и другие ребята. Потому что Пятнадцатая всё-таки добилась того, что своих мы не бросаем.

Гонг прозвучал неожиданно — я увлёкся собственными мыслями и перестал следить за тем, что происходит вокруг. Это тоже плохо, но мне очень нужно было подумать и разложить всё по полочкам. Тем более Пятнадцатая мне в этот раз не помешает, раз она обижена. Но теперь на медитацию у меня осталось совсем мало времени.

Оставшийся день тянулся непередаваемо долго. Наш десяток был брошен на одну из самых неприятных работ — расчистку отхожего места. Я не брезгливый, но эта та ещё работенка. А мстительная Пятнадцатая определила меня в «виночерпии» — как называли это ааори. Я стоял над ямой, получал ведра, зачёрпывал и передавал остальным. Все остальные скоренько бежали до свежевскопанной ямы и выливали всё туда.

Но я — хороший боец, ага! Держался и не роптал. Ну хочет десятник на меня дуться — это её проблемы. Пусть сначала найдёт, в чём я был не прав.

— Как ты там, великолепный говночерпий? — смеясь, спросил Хохо, подбегая к краю ямы и протягивая мне ведро.

— Стоек! — сказал я и закашлялся. — Главное, теряя сознание, не падать туда!

И я пафосно ткнул пальцем в яму.

— Захлебнуться в дерьме, что может быть хуже? — скривился подошедший Нож.

— Выжить после этого? — предположил я, отдавая ведро Хохо и принимая ведро Ножа.

И вот так полдня. Единственный, кто надо мной не подшучивал — была Пятнадцатая. Она была серьезна и сосредоточена, как будто ничего важнее в жизни ей делать не приходилось. Последнее ведро я мстительно наполнил ей до самых краев и, передавая, состроил вредную рожу. И конечно же — сам на себя и пролил.

Перед обедом пришлось отправиться в термы. Одежду я сменить не мог, просто потому что было не на что. Так что есть я пошел в последние полчаса перед закрытием, когда в столовой уже никого почти и не было. А те, кто был — старались держать от меня дистанцию. Гады брезгливые!

После обеда пытка продолжилась. Вообще-то даже самые отмороженные десятники дважды одного и того же бойца на «виночерпия» не ставили — это Хохо сказал, но Пятнадцатая его только строгим взглядом смерила. К концу дня меня уже мутило так, что поужинать я не смог. От остатков обеда мой желудок избавился, как только я вылез из ямы. Идти я тоже не мог — и без сил опустился на траву неподалеку. К счастью, через некоторое время за мной пришли Ладна, Кривой и Хохо.

— Вот он! — увидев меня, обрадовался Кривой.

— Шрам, ты живой? — Ладна подбежала ко мне.

— Да куда я денусь? — спросил я. — Мутит, конечно…

— Конечно, мутит. Любого мутило бы, — Хохо вытащил из-за пояса пузырек. — Держи, персонально от лекаря. Пей до дна.

— Я не смогу. Меня вырвет, — честно признался я.

— Ну, тогда подготовься и пей, — Хохо вздохнул, пристраиваясь рядом. — Вот что ты ей наговорил, что она на тебя так взъелась?

— Правду, — долго рассказывать я не хотел и не мог. В горле першило, глаза болели от яркого света, да и тошнота ещё не отпустила. Лишнее слово было пыткой.

— Худший вариант, — заметил Кривой.

— Дура гордая, — буркнула Ладна.

Через несколько минут я всё-таки смог влить в себя содержимое пузырька и удержать в себе. Ещё через двадцать минут дошел до термов, где долго и с наслаждением мылся, стирал одежду и сох. Чистую, сухую и заштопанную одежду мне потом занес Хохо. А вот выспаться мне не удалось — в своей комнате я потерял сознание и полночи провалялся на полу.

Глава 9

Утром меня знобило, болела голова, а голос стал сиплым. Общая слабость была такой, что я даже на построение дополз с немалым трудом. Я держался и делал вид, что здоров. Даже думал пойти на завтрак, но к концу построения меня трясло, а пот, несмотря на озноб, градом катился по лицу. Моё состояние заметили. Пятнадцатая как-то странно посмотрела и пошла в администрацию, а Хохо подрядил Ножа и Хитрого довести меня до комнаты. Дошел я сам, но за сопровождение был благодарен. Уже у себя в комнате я улёгся на кровать, накрылся одеялом и практически мгновенно уснул.

Сквозь горячечный бред мне виделись ребята из десятка: Пятнадцатая, которая что-то выговаривала мне и требовала выпить пузырек, Ладна, сидевшая у кровати, Хохо, говоривший, чтобы я не волновался и что на рынок мы пойдем позже. Стоило открыть глаза — и в ушах слышалось назойливое жужжание, а комната плыла в такт сердцебиению. Под вечер бред достиг своего пика — я видел Пузо, читавшего книгу рядом с моей кроватью. Мечтательно смотрящего на звезды Ножа, а под утро мне приснилось, что ко мне пришла Пятнадцатая, лежит рядом и обнимает.

Утром я проснулся весь мокрый от пота и слабый, но, по ощущениям, здоровый. На стуле сидела Зенка и дремала. На столе лежал приличных размеров кусок хлеба и кружка с водой. Стоило мне пошевелиться, как девушка открыла глаза.

— Проснулся? — сонно спросила она.

— Да, сколько… сколько?

— Вчера утром уснул, так и бредил весь день, — ответила Зенка. — Как твое самочувствие?

— Лучше… гораздо лучше.

— Ну я тогда пойду посплю, — сказала она, — а то меня под утро подняли и отправили с тобой посидеть.

— Вы что, у меня тут дежурили? — не понял я.

— Ага, Пятнадцатая ходила к лекарю. Сказала, чтобы следили за состоянием. Если станет хуже — чтобы тащили в лекарню.

— Ясно, спасибо, — я не нашелся, что ещё спросить. Хотя вот ничего мне не было ясно: Пятнадцатая обо мне позаботилась? Вредная, гордая и самовлюбленная?

— Всё, я пошла, — Зенка поднялась со стула и пошла к двери, на ходу раздавая ценные указания. — Ты поешь. Мы вчера полдня работали, а рынок на день перенесли. До гонга ещё час есть — можешь даже вздремнуть. Если на построение не сможешь — подползи к кому-нибудь из наших.

— Смогу. Спасибо, Зенка, иди уже спать.

— Ага. Я пошла.

Девушка скрылась за дверью, а я сел на кровати — ну, конечно, кто-то меня все-таки раздел. Впрочем, если бы не раздели, я всё равно остался бы недоволен. Закутавшись в одеяло, я съел хлеб, выпил содержимое кружки (это оказался компот, а не вода) и, чувствуя тяжесть в желудке, задремал. А с гонгом ко мне зашла Пятнадцатая. Поскольку она решила постучаться, я ожидал кого угодно, но только не её — обычно десятник заходила ко мне без стука и стеснения, к чему я уже привык.

— Ты пришел в себя? — спросила она, помолчав и глядя, как я одеваюсь.

— Пришел.

Я заставил себя посмотреть в глаза Пятнадцатой спокойно, хотя слов у меня было в этот раз много. Ну да, память даже услужливо подсказала, что «дурное дело — нехитрое». Наговорить гадости я могу, только это будут именно гадости.

— А ты? — это я гадостью не считал.

К счастью, Пятнадцатая тоже не считала. Она улыбнулась и кивнула.

— Пойдешь на рынок? Я смогла перенести на день.

— Побегу, — не то что бы мне хотелось идти на рынок. Я бы ещё пару дней отлежался, но ей-то будет приятно.

Пятнадцатая продолжала стоять, молча глядя на меня. Судя по всему, решила проследить, как я дойду. Ну а то, что ей надо следить за построением всего десятка — в этот раз принесла на алтарь совести.

— Беги на построение, — не выдержал я. — Я туда ещё долго буду ползти, а тебе там первой надо быть.

Облегчение на лице десятника можно было заметить даже с закрытыми глазами. Она хлопнула меня по плечу и вылетела из комнаты. А я с чистой совестью мученика за правое дело пришёл на построение в самый последний момент.

— У нас есть 600 ули, 4 более или менее одетых бойца… и 6 почти голых, — мы сидели в очередном классе, а Пятнадцатая расхаживала перед нами. — Я бы с удовольствием выделила бы по сотне ули на каждого неодетого, но надо всех усилить. Есть ещё месячное жалование…

Разочарованное «уууу!» пронеслось по нашему десятку.

— … и в него тоже придётся залезть! — грозно закончила девушка.

Мне было в этом вопросе легче, потому что я с самого начала знал, что грозит моему первому жалованию. Собственно, из всего десятка только я и Кривой не поддержали разочарованных выкриков.

— Зря, девочки-мальчики, — вставил своё веское слово Кривой. — В Пуще будет страшная бойня — там год никто не чистил лес. Это не по городу ходить и не кладбище топтать. В Пуще всё будет серьезно.

— Спасибо! — кивнула ему Пятнадцатая. — Я тоже думаю, что там будет плохо. Ребята, правда, лучше сейчас расстаться с частью жалования, чем остаться в Пуще. Даже если мы там и не возьмем большую добычу — но будем живы… Это ведь важно!

— Ну так-то да, — кивнул Нож. Мне показалось, он хотел сказать что-то ещё, но промолчал.

— Давайте сегодня на рынке вооружимся нормально, — продолжила десятник. — Чтобы нормальная защита и на руки, и на ноги была. И копья всем возьмём хорошие. И хороший кинжал или пехотный меч Ножу возьмём. Я…

Пятнадцатая мельком взглянула на меня.

— Я всё ещё очень надеюсь взять добычу и вывести в нори как можно больше, — она замолчала, собираясь с силами, и продолжила. — Но может быть и так, что нам не повезет. Мы снова останемся ааори. Но мы сможем тогда перейти всем десятком в нори на следующий год — или осенью. Главное — протянуть эти полгода, да?

— Я жадная, но я согласна! Особенно на защиту ног! — поспешно согласилась Ладна, вызвав дружный хохот. — Ноги — это важно!

— Тогда сейчас мы все идём, берём своё жалованье и приходим к администрации. И одеваемся почище, всё-таки в город выходим, — распорядилась Пятнадцатая, определив, что весь десяток согласен с её позицией. — Время на сборы — час!

Мы встали и пошли в казарму. Девушки побежали, а я — побрёл. Голова слегка побаливала, чувствовалась лёгкая слабость. Завтрак сегодня был мною съеден в двойном размере. Я даже денег не пожалел. Так что теперь хотелось спать, и совсем не хотелось никуда идти. Пятнадцатая дождалась меня и пристроилась рядом, приноравливаясь к темпу. После минутного молчания я решил его прервать.

— Надо было горошину продать. Сейчас бы денег на все хватило.

— Нет, — Пятнадцатая покачала головой. — Ты не понимаешь просто…

— Почему? Понимаю, — возразил я. — Я её съел и не почувствовал никаких изменений. А если бы мы её сдали — то я бы изменения почувствовал. Несколько сотен ули, как-никак.

— Ну ладно, — покладисто согласилась Пятнадцатая и опять замолчала.

Мы прошли в тишине ещё шагов сто, и я снова решил прервать молчание.

— Пятнадцатая…

— Шрам, чтоб тебя! — взорвалась девушка. — Я иду и пытаюсь придумать, как сказать тебе спасибо и извиниться. А ты мне сосредоточиться не даёшь.

— Ну всё, сказала уже, — я улыбнулся.

— Шрам, ты достал уже, — Пятнадцатая засмеялась. — Надо же быть серьёзнее, да?

В её голосе было столько надежды, что я не смог её разочаровать. Признался, что да — надо бы. И в знак серьезности её извинений и благодарностей потребовал открыть самую её страшную тайну. В ответ получил шутливый подзатыльник и лишился компании. Сам виноват.

Выдвинулись на рынок мы пешком. Ветераны и Пятнадцатая тащили на себе мешки со снаряжением. К счастью, до рыночной площади идти было недалеко, и никто не спешил — мне удалось приноровиться к скорости отряда. Выход в город оказался той ещё задачей. Мы шли группой, а вокруг были — только аори. Каждый мог обратиться к нам, а мы обязаны были соблюдать правила поведения: кланяться подобающим образом, пялиться в землю и помогать. Меня лично успокаивало только то, что я помнил мурло с кладбища — и, если попадался особо противный местный, представлял, как это самое мурло утягивает его под землю.

Удивительно, но особой популярностью мы пользовались почему-то у пожилых людей, которые считали, что нам некуда торопиться. Одна старушка 20 минут вещала нам о том, как в её времена было хорошо, а в эти — плохо. А мы даже не могли развернуться и уйти. Спас нас какой-то мужчина, отвлекший её разговором, и мы с благодарностью сбежали. Всё время выхода Пятнадцатая была напряжена как струна, и это можно было понять. В конце концов, именно она несла за нас ответственность в этом нелёгком походе за три квартала.

В целом всё прошло без происшествий: до рынка мы добрались, никого не оскорбив, не задев и не обидев. Пятнадцатая привела нас к одному из нарядных павильонов, на которые я смотрел из повозки, и нырнула в боковую дверцу.

— Всё, можно чуть-чуть выдохнуть, — сказала она, когда мы оказались внутри и освободили проход. Впереди шёл широкий коридор длиной во весь павильон. Точнее, это был проход, потому что потолка не было — от яркого солнца и неба нас ничего не защищало. Зато по обеим сторонам прохода на два этажа шли лавки торговцев.

— Это павильон вэри? — уточнил Хохо.

— Да, местные сюда почти не ходят, — подтвердила Пятнадцатая. — А вэри всех этих расшаркиваний не требуют. Разве что сильно не в духе окажутся.

— Я думала, что эту старушку удавлю, — тихо проговорила Зенка, вызвав смешки.

— Тихо ты, — оборвала её Пятнадцатая. — Никогда не говори такого на людях. Ну что, пошли за покупками?

И мы пошли. Бывшие вэри и в самом деле относились к нам иначе. Они нас воспринимали как детей. Да, детей подросших, на которых взвалили ответственность. Детей, у которых нет родителей, а глаза горят не на сладости и игрушки, а на опасное взрослое оружие. Детей, за плечами которых хранился опыт ещё одной жизни. Но всё-таки — детей. И поэтому нам помогали с выбором и покупкой, а не с искуплением неизвестных грехов, за которые наши души отправлены были в Земли Боли.

Приценивались мы долго. Чтобы никого не обделить, Пятнадцатая и Хохо пытались просчитать набор оружия, которого хватило бы на всех. Отдельно взяли меч для Ножа и боевой топор для Кривого. Оставшиеся 500 ули стали использовать в расчетах. Сложность подсчётов состояла в том, что на свою добычу мы могли купить снаряжение лучше, чем у ветеранов нашего десятка, а уже имевшееся — можно было продать. Разве что у Пятнадцатой ничего не нужно было менять.

А ещё у Пятнадцатой в голове были свои расчеты и предпочтения, которые нередко оказывались просто непозволительно дорогими. К примеру, копья она хотела взять с древком, окованным металлическими полосами — хотя бы железными. Стоили такие копья прилично, и тогда не оставалось даже на простенький доспех. Вскоре в расчеты начали включать запасы нашего жалования, но аппетиты медленно приходили в соответствие с возможностями. Немало помогали и сами торговцы, к которым мы обращались за советами не по одному разу. Они предлагали похожие варианты — но дешевле, а после обеда даже стали делать скидки.

Ко второй половине дня, когда от товаров и цен уже рябило в глазах, а животы у всех немилосердно урчали — нужная комбинация наконец сложилась. Старое снаряжение было продано. Мы по очереди были отправлены на подгонку нового доспеха. Причём каждый элемент подгонялся у своего торговца. Правый наруч брали у одного — сразу десять штук, левый — у другого. Девочкам щиты у одного торговца, а мальчикам у другого. А Пузу щит покупали у третьего. И так со всем.

Но человеческие части тела не бесконечны. В итоге наш десяток был одет в высокие сапоги выше колен, с толстой кожей ниже щиколотки и металлическими вставками на носках, в кожаные с металлическими пластинами поножи, кожаные же гибкие рубахи с костяными ламелями на юбке и железными пластинами на животе и груди и спине, железные наручи и металлические наплечники. Правые были сделаны из железа, а левые — из бронзы. Копья были с широкими наконечниками — как и те, что нам дали при Порке, только лезвия были тоньше, острее, с металлической перекладиной, не позволявшей противнику насадиться глубже и добраться до бойца. Древко копий было хоть и деревянное, но из прочной древесины, добытой в Диких землях. На металлические шлемы денег не хватило — были взяты кожаные с двумя железными полосами крест-накрест и железными щитками на глаза и щеки.

Были в продаже и стальные изделия, но стоили столько, что на все наши накопления можно было купить один элемент. Наконец, всё было куплено и упаковано в дерюгу (а мы в такой в школе нерождённых ходили и думали, что это грубая ткань). Когда мы покидали всем десятком павильон, торговцы уже закрывали лавки и готовились отправиться по домам.

— Поесть бы — вздохнул Пузо, которому поручили тащить копья.

— Тебе бы всё поесть, — хмыкнула Пятнадцатая.

— Ну так сейчас нас остановят «на поговорить» — и прощай ужин, — вздохнул здоровяк.

Мне тоже стало как-то тоскливо. Мне-то есть хотелось до умопомрачения. А на 5 ули, оставшихся от жалования, не разгуляешься. Пятнадцатая кивнула, осмотрелась на выходе из павильона — и повела нас другим путём.

Мы прошли мимо городских терм и вышли к улице, одна сторона которой была застроена не жилыми домами, а складами. Над крышами носились какие-то говорливые птицы, а в воздухе повис стойкий запах рыбы. Люди здесь были другими — в основном, мужчины, одетые в потрепанные одежды. Или мужчины в белых коротких штанах и таких же накидках.

— Грузчики и матросы, — шепнула нам Пятнадцатая, когда мы спешно шли по улице.

Этим грузчикам и матросам мы были до одного места. На нас они обращали внимания меньше, чем на орущих над складами птиц. Ну а мы делали всё, чтобы стать ещё более незаметными. Окликали нас только дважды. Один раз заставили помочь с выносом огромного ящика. Во второй раз остановили стражники, потребовав от Пятнадцатой предъявить разрешение на выход в город. В остальном добрались даже быстрее, чем утром до рынка.

Пройдя на территорию казармы, мы сразу отправились сдавать снаряжение и только после этого позволили себе расслабиться. Лицо Пятнадцатой перестало быть напряжённым. Хохо принялся снова шутить, а остальные бойцы улыбаться. Нож с Кривым затеяли приятельскую перепалку, поддразнивая друг друга.

— Ну что, отдыхаем пару часов и на ужин? — предложила Пятнадцатая. Предложение все поддержали, и я отправился на «свою» лавочку медитировать.

Я честно пытался выполнять все советы мастера Плока: сидел и пытался почувствовать себя, мир вокруг и мудрость. Долежался до того, что в глазах зарябило, а перед глазами замелькали искорки. Я мотнул головой и только тогда заметил, что у меня появилась соседка. По совместительству, мой десятник.

— У меня в глазах даже искры зажглись, — укоризненно сказал я ей. — Я был уверен, что почувствовал себя и мир, и мудрость… До того, как увидел тебя, незаметно подкравшуюся.

— Если сидеть неподвижно ещё дольше, то к искрам в глазах добавятся иголки в конечностях, — отсмеявшись, просветила меня Пятнадцатая. — Ты эту лавочку решил своим домом сделать?

— Сюда просто никто не добирается, а я этот… нелюдимый, необщительный…

— И тебе тут хорошо, — закончила за меня Пятнадцатая.

— Ага.

— Против моего общества не будешь возражать?

— Да хоть весь десяток, — я пожал плечами. — Для хороших людей не жалко.

— А можно только меня, без десятка?

— Так без тебя сюда никто и не доберется, — настроение было таким, что, наверно, ни разу ещё в этом мире я себя так хорошо не чувствовал. И я засмеялся. Можно радоваться успехам, можно радоваться победам. Но важнее, оказывается, радоваться жизни как она есть. — Жаль, нельзя поделиться своим настроением. Взять и передать его. Мне кажется, на весь город хватило бы моего хорошего настроения.

— Да ты вообще оптимист из оптимистов, — буркнула Пятнадцатая. — Вон, до сих пор мудрость хочешь увидеть, не слопав и десятка горошин.

— Да, хочу, — ничуть не расстроился от её слов я. — Может, и увижу.

— Шрам, ты скорее привидение увидишь, чем мудрость.

— Тоже хороший навык, — не стал я возражать.

Так, перебрасываясь ничего не значащими фразами, мы с ней и досидели до ужина.

Глава 10

Пятнадцатая не была бы сама собой, если бы не устроила нам всем весёлую жизнь. Она не только возобновила тренировки, но и увеличила их интенсивность. Почти каждый боец десятка прошёл через бои с ней. Девушка постоянно сетовала, что у нас нет нормальных тренажёров, и устраивала массовые побоища. Правда, организовать их на плацу она больше не решалась — и проводила в тренировочных залах. Доставалось новичкам и ветеранам в равной степени, потому что выходить на тренировочный бой приходилось против двух и трёх противников, которых себе в помощь брала Пятнадцатая.

Сама она теперь выходила сразу против всех бойцов своего десятка. И нет, ни разу она не одержала победу. Но каждый раз старалась так, как будто этот бой последний. И заразившись её энтузиазмом, мы пытались сделать так же.

— До похода в Пущу осталось не больше месяца, — рычала она, — а нам надо быть готовыми. А вы как сопли: вроде вместе, а как дунешь — так во все стороны!

В первые дни было всё: и злость (Нож и Пузо), и слёзы (Зенка и Лись), и ругань (Ладна с Пятнадцатой, Кривой с Пятнадцатой, Хитрый с Пятнадцатой, Хохо с Пятнадцатой, Нож с Пятнадцатой, Пузо с Пятнадцатой, Зенка с Пятнадцатой, Лись с Пятнадцатой), ругань и обида (я с Пятнадцатой), примирение — и снова ругань и обида. Но наша слаженность начала всё-таки расти. Шаг за шагом наша разношёрстная компания превращалась в сработавшийся десяток, приобретая опыт.

Я никому не жаловался, но мне как раз доставалось больше всех. Потому что со мной Пятнадцатая продолжала заниматься отдельно, буквально вытягивая все силы. С того момента, как к ней вернулась вера в себя и возможность стать нори, из меня она решила сделать настоящего бойца. Шансов отвертеться не было ни одного. И хоть я и не стремился увиливать, немного отдыха мне бы не помешало. Собственно, поэтому я с Пятнадцатой ругался и ссорился. Мы дулись друг на друга — чтобы на следующий день помириться и снова начать тренировки.

Единственной отдушиной стали занятия с Ножом. Я всё-таки решился брать у него уроки работы с мечом. И с удивлением понял, что Нож совсем не такой неразговорчивый и вредный, каким видится при первом знакомстве. И учителем он был отличным, хоть методы его и были очень необычными. У нас с ним не было поединков, и он не объяснял приёмов с мечом. Полчаса он просто заставлял меня ходить на полусогнутых, правильно ставить ноги, делать шаги назад и вперёд, полчаса заставлял уворачиваться от своих ударов, а ещё полчаса заставлял работать с единственным тренажёром, который сам и сделал. Тренажёр представлял из себя штангу с подставкой. Подставка из трёх палок была высотой в пару шагов, а штанга прикручивалась к ней под углом таким образом, что другой её конец, по желанию бойца, мог находиться как в ладони от земли, так и в пяти шагах. На этом конце имелась площадка, куда Нож ставил деревянный брусок, а за бруском тянулась нитка с подвешенным на ней колокольчиком. Мне нужно было рубить брусок, не потревожив колокольчик.

За всем этим с интересом наблюдал, к моему удивлению, Пузо, который и сам иногда начинал тренироваться. Не так активно, как это делал я, но с большим рвением.

— Нож, в чём смысл? — не выдержав, задал я вопрос своему тренеру. — Зачем надо сбивать брусок, уворачиваться, стоять в стойках? Я думал, что мы будем отрабатывать удары.

— Ты недоволен или интересуешься? — спросил парень, прерывая тренировку.

— Интересуюсь, — сказал я. — Чем мне быть недовольным? Я просто не понимаю, к чему должен прийти в результате.

— А-а-а, — протянул Нож, усаживаясь на бордюр площадки рядом с Пузом. — Ну вот как тебе объяснить… Вот ты попадаешь копьём туда, куда хочешь, да?

— Не всегда, но часто, — признался я.

— А надо, чтобы всегда. Но то копьём. Копьё — его хорошо в строю использовать, и ты почти всегда видишь наконечник. А меч — он другой. Им часто приходится вслепую бить. Ты его увидишь в последний момент, если меч короткий. Понимаешь?

— Пока да…

— Ну вот, — Нож посмотрел на растерянного меня и Пузо и предпринял вторую попытку объяснить. — Ну-ка, руки подняли и закрыли глаза!

Мы с Пузом подняли руки и закрыли глаза.

— Где ваши руки?

— Наверху! — ответил я.

— Над головой, — ответил Пузо.

— Вот вы откуда это знаете, а? У вас же глаза закрыты. Может, вы уже свои грабки ниже плеч опустили? — спросил Нож.

— Да мы бы почувствовали, — сказал я за себя и за Пузо.

— А вот! Можете руки опустить, глаза открыть, — радостно разрешил Нож. — Значит, вы всегда знаете, где находится ваша рука. Да?

— Да, — задумчиво ответил Пузо, а я ограничился кивком, начиная понимать, куда клонит Нож.

— И не важно, закрыты у вас глаза или открыты: вы всегда знаете, где ваша рука. Сомнительно, что вы можете так в руках запутаться, чтобы ударить самих себя, — продолжил Нож. — Нет, такое тоже бывает. Но чем лучше вы собой владеете, тем реже такое происходит. Вот и с мечом надо так же.

— Его надо чувствовать? Как руку? — предположил я.

— Как часть её! — согласился Нож. — Мечом вы, конечно, как рукой чувствовать не будете. Но видели, как возницы к краю улицы телегу прижимают? Они же не перегибаются через край передка, чтобы проверить, как прижались, а продолжают сидеть в середине и смотрят вперед?

— Да, — согласился Пузо. — Я видел разок. Думал, они просто знают, насколько надо прижать телегу…

— Нет, я узнавал… Они вообще не думают, — ответил Нож. — Просто чувствуют, что вот сейчас — всё, хорош. Или вот вы закрываете глаза и пытаетесь коснуться пальцем носа — и попадаете. Вы точно знаете, где ваш нос. И примерно знаете, где ваш палец.

«Это где же ты таких разговорчивых возниц-то нашёл?» — подумал я.

— Вот так же вам и с мечом надо, когда его используете, — объяснил Нож. — Чтобы если вам острием меча надо было коснуться своего носа — вы могли это сделать с закрытыми глазами. Мечи они разные, оно понятно. Но надо чувствовать длину меча.

— Это упражнение с тренажером, да? — уточнил я.

— Да.

— А стойки?

— Ну стойки — просто удобные, — объяснил Нож. — Надо быть устойчивым. Упражнение, где вы уворачиваетесь — оно для того, чтобы вы могли оценить длину меча противника. Я каждый день беру разной длины тренировочные мечи.

— Вот оно что! — возмутился и расстроился Пузо, — А я-то пытался приноровиться.

Мы с Ножом не удержались от хохота, а Пузо присоединился через пару секунд. Отсмеявшись, Нож пояснил:

— Так и надо. Просто вы быстро должны понять, какой длины меч, куда бьёт противник, может ли он изменить удар. И сместиться ровно настолько, насколько нужно. Как-то так.

— А если сместиться больше? — уточнил я.

— Можно больше, но и сил потратишь больше, — спокойно ответил Нож. — Устанешь — проиграешь.

— А стойки — это для удара и ухода. Так, что ли? — озвучил мою догадку Пузо.

— Так, — подтвердил Нож. — Когда сможете точно знать, куда идет удар противника, точно видеть, куда попадете вы, и перестанете путаться в своих же ногах при движении — тогда можно и приемами заняться. Ну, теми, которые я знаю. Других-то у нас нет.

— Нам на первое время и твоих приемов хватит с головой, — сказал я. Вот только подумал совсем о другом — о том, что упражнения Ножа подходят и для копья. И для топора. И вообще для любого оружия, кроме разве что луков. Догадку я решил проверить, но чтобы не вызывать ненужный ажиотаж, проверку устроил на тренировках Пятнадцатой. И уже через несколько дней начал чувствовать несильные изменения.

Нож оказался прав: чем экономнее ты расходуешь свои силы с оружием, тем больше шансов выиграть. Ты не задыхаешься. Ты меньше промахиваешься, если пришлось отступить и делать шаг вперед. И ты реже оказываешься в ситуации, когда не успеваешь ударить, потому что всегда знаешь, где находится твоё копьё. И чем больше ты стараешься попасть в нужную точку, тем точнее становятся удары. Всё это, правда, в будущем. Конечно, для совершенствования навыков требовалось много времени. У нас его попросту не было. Знать бы всё это в школе нерожденных… Но даже месяц времени — уже немало. Следующие несколько дней показали: как только я стал пытаться работать с копьём по методам Ножа, Пятнадцатая перестала на меня срываться, удовлетворившись моими успехами.

Но это Пятнадцатая лично на меня перестала срываться, а десяток от неё получал по полной программе. Рубка дров и подметание территории теперь бойцами воспринимались как отдых. Пятнадцатая нервничала и переживала — и становилась только злее. Придя как-то вечером на «свою» скамейку, я обнаружил её там. Девушка сидела, поджав ноги и обхватив их руками — и, судя по красным глазам, успела поплакать. Ужин она пропустила, а перед этим поцапалась с Кривым.

— Ничего не говори, — тихо попросила она. Я молча кивнул и сел рядом. Дни становились всё длиннее, и теперь мы ужинали уже не в полной темноте. Закат начинался чуть позже, и можно было посидеть, ловя последние солнечные лучи из-за ограды казармы.

— Не могу больше, — прошелестела Пятнадцатая. — Надоело всех тянуть, как будто это нужно мне одной.

Я промолчал.

— Стараюсь, из кожи вон лезу, а на меня только злятся…

Я молча посмотрел на десятника.

— Должны понимать, что я не только для себя стараюсь…

Я слегка покивал.

— Ну и что ты молчишь?! — девушка зло уставилась на меня.

«Приплыли».

— Тоже на меня злишься? — Пятнадцатая снова уткнулась носом в колени.

«Сама придумала — сама поссорилась», — услужливо подсказала память. Но что с этим знанием делать? Решил и дальше помолчать. Может, сама и простит?

— Все на меня злятся. Не стараются. Увиливают, — Пятнадцатая хлюпнула носом. — Может, ну эти тренировки?

Я чуть заметно пожал плечами.

— Тогда все лягут в Пуще, а я себе этого никогда не прощу. Не хочу такой ценой в нори.

Я снова понимающе кивнул.

— Я тоже хочу огрызаться на всех, — заявила Пятнадцатая. — Не нравится — и огрызнулась.

«Именно так ты и делаешь», — подумал я, но лицо осталось невозмутимо-заинтересованным.

— Надоело — наорала… Разозлилась — сорвалась…

«Ну вот, она себя неплохо знает!» — снова отметил я про себя и еле удержал рвущуюся на лице улыбку.

— Один ты стараешься, — буркнула девушка.

«И сама простила!» — обрадовался я, показывая своей памяти мысленно язык.

— И вот чего ты лыбишься?! — голос Пятнадцатой раздался совсем рядом, и, посмотрев в её сторону, я увидел её глаза почти вплотную к своим. И выражение этих глаз было очень злое и обиженное.

«А вот теперь приплыли точно!» — мелькнуло у меня в голове.

— Ты знаешь, что у тебя на закате глаза становятся цвета янтаря? — спросил я первое, что пришло в голову. Пятнадцатая моргнула, и выражение лица сменилось на ошарашенное. Я воспользовался случаем и внимательно её глаза рассмотрел, вынеся свой вердикт:

— Красиво!

Пятнадцатая фыркнула и вернулась на свое место в шаге от меня. А мне стало стыдно: человек мне душу излил, а я тут эксперименты провожу.

— Все тебя поняли, Пятнадцатая, — сказал я. — Не только поняли, но и приняли твою позицию. И все это ценят.

— Ага, как же! — усомнилась девушка.

— Ценят-ценят, — повторил я. — Просто ты так переживаешь и нервничаешь, что не видишь этого.

— Я во всём виновата? — обиделась она.

— Конечно! — согласился я. — Вот солнце заходит — твоя вина!

— Шрам, я без шуток! — возмутилась она, но улыбнулась.

— Ты постоянно на взводе, Пятнадцатая, — сказал я, посмотрев ей в глаза. — Ты готова кричать по малейшему поводу. Раньше ты бы просто с шуткой восприняла бы большую часть того, из-за чего злишься. Да, ребята устали, чаще срываются и рычат. Но и ты тоже устала.

— Я не устала!

— Устала, только не от тренировок и работы, а от переживаний, — пояснил я.

— Почему это? — вскинулась Пятнадцатая.

— Потому что! — ответил я так, будто собирался открыть огромную тайну, но продолжения не последовало. Я только поднял палец вверх и подмигнул.

— Достал уже, шутник. Ты можешь серьёзно? — не удержалась Пятнадцатая и засмеялась. — Почему ты прикалываешься надо мной постоянно? Я же твой десятник.

— Наверно, потому что ты десятник — и прикалываюсь, — предположил я. — Ты же не можешь быть постоянно серьёзной? Тебе смешно, настроение поднимается, вот я и стараюсь как могу.

— Ладно, у тебя получилось, — девушка отпустила колени, спустила ноги и села ко мне вполоборота. — Ты правда думаешь, что я устала?

— Устала, я уверен, — подтвердил я, повторив её позу. — Поэтому и стала всё болезненно воспринимать, на что раньше внимания бы не обратила.

— Может, взять дневной патруль?

— Может, отдохнуть от тренировок один день? — предложил я другой вариант.

— Отдохнуть день и взять дневной патруль, — девушка кивнула. — Так даже лучше будет…

Пятнадцатая задумалась, уставившись на плац.

— А что за дневной патруль? — спросил я. — Что мы там делать будем?

— Будем торчать на дворцовой площади и ждать, когда у стражи появится в нас необходимость, — пояснила она. — Там есть сторожка для дежурного десятка ааори. Я там много раз была — скучно. Но можно спать посменно, можно купить еды на рынке… Там еда вкусная с лотков продается. Сладости всякие…

Пятнадцатая поднялась и, проходя мимо меня, потрепала по голове.

— Пойду помирюсь с Кривым, а потом поужинаю, если успею, — сказала она.

— А если не успеешь? — спросил я вслед.

— Буду стройной и красивой, — засмеялась десятник.

В руки себя Пятнадцатая взяла и без выходного, но если она что-то запланировала, то отменить это было уже невозможно. Поэтому на тренировке десятник объявила, что следующий день — выходной, а через день — патруль. Новость была встречена с энтузиазмом.

— Расслабляться нам всё равно нельзя, — глядя на радующихся бойцов, сказала Пятнадцатая. — Времени мало.

— Пятнадцатая, а сколько времени-то осталось? — уточнил Пузо. — А то никто точный день назвать не может.

— И не назовёт, — ответил Хохо. — Чего ты привязался? О сборах объявляют дней за десять до выступления. Могут и через три-четыре дня призвать.

— Сейчас только разведку отправили, — не согласился Кривой. — Пока разведчики сходят, пока вернутся, пока до нас гонцов пришлют. Дней семь-восемь — не меньше.

— Теперь понятно, — Пузо кивнул. — Я не знал…

— Я тоже, — поддержал его я.

— Так, всё. Заканчиваем разговоры. Давайте: группами бьёмся и заканчиваем на сегодня.

Дневной патруль, как и обещала Пятнадцатая, оказался скучным и ленивым просиживанием штанов в караулке на дворцовой площади. Сама площадь меня всё-таки впечатлила: фасадами на неё выходили Дворец Князя, Академия Мудрости, Администрация города и Новый храм. Большая часть улиц города либо устилалась досками, либо посыпалась галькой с берега моря. Но Дворцовая площадь была выложена шестиугольными гранитными плитами, с трёх сторон ограничиваясь оградами монументальных зданий и усадеб знати, а с оставшейся стороны — набережной.

Море лениво накатывало волны на гранитные стены берега и грустно вздыхало. Было оно тут темнее, чем мне помнилось, но всё равно красивое. У нескольких небольших пирсов примостились небольшие ладьи, которыми, судя по украшениям бортов, пользовалась знать.

Прибыли мы рано утром. Людей на площади ещё не было, поэтому мне удалось полюбоваться местными красотами. Как объяснила Пятнадцатая, в сторону дворца набережная идёт прямо до горного плато, за Дворцом Князя и кварталами знати. Плато было отлично видно и отсюда — этот скальный обрыв достигал в высоту более 300 шагов. Совершенно отвесный и неприступный, он переходил в горные склоны выше.

Именно под плато был расположен вход в шахты, через которые мы шли во время Порки. Шахты частично использовались для добычи металла и камня, а частично были перекрыты укреплениями.

— Через шахты когда-то шёл торговый путь, — удивил всех своими познаниями Пузо. — Там было даже поселение карликов. Путь проходил хребет насквозь через десяток долин и горных туннелей.

— Пузо? — ошарашенно произнес Кривой и сменил тон на разочарованный. — Эх, Пузо-Пузо…

— Что? Интересно мне было! — окрысился здоровяк под смех десятка.

— И что случилось там? Почему забросили? — поинтересовался я.

За Пузо ответила Пятнадцатая:

— Там и людские деревни были, а ещё куча кладбищ и усыпальниц в горах. Нежить встала и заполнила весь проход. Теперь для торговли с северными соседями используется перевал на востоке.

— Неужели нежити было столько, что до сих пор не вырезана выпусками школы? — удивился я.

— Да выпуск не так уж и много вырезает… Самих больше ложится, — хмуро пояснил Хохо. — Потом, конечно, несколько десятков ааори бросают на очистку. Вот только мы не всех находим, и они быстренько пополняют армию нежити.

— Да, — подтвердила Пятнадцатая. — Если на нори не наберём в Пуще, через месяц пойдём в пещеры.

День тянулся медленно. Сначала на площади появились многочисленные клерки администрации, затем всё свободное пространство начало заполняться народом. Кто-то шел с прошениями во дворец, кто-то — в администрацию. Мудрецы и ученики Академии сновали по своим делам. Стражник приходил только один раз — проверил, на месте ли мы, и снова ушёл.

Выходить из караулки мы опасались, чтобы снова не нарваться на какого-нибудь словоохотливого аори. За всем происходящим наблюдали из окна. Ветераны травили байки про прошлые походы, новички слушали и пялились сквозь мутное оконное стекло. Я периодически пытался медитировать, но долго не удавалось — отвлекался.

Первым его заметила Лись. Она смотрела в окно, открыв рот, а потом начала призывно махать рукой. Мы устремились к ней, пытаясь понять, что привлекло её внимание. Это был воин. Он шел через площадь со стороны порта и направлялся прямо к нашей караулке. Одет он был в кольчужную рубаху, кольчужные штаны, поверх которых были латные сапоги, поножи и кираса. Шлем он нацепил на рукоять топора, крепившегося на поясе. За спиной у него вился плащ с каким-то символом.

— Это ведь… Это…

Лись беспомощно посмотрела на Пятнадцатую, и та кивнула.

— Эр! — тихо сказала она. А я вспомнил, что эрами становились лучшие воины из ааори. Дослужиться до этого титула было очень сложно. Но, самое главное, он был равенпо положению князю Мобана.

— Никогда не слышал, чтобы они приходили в города, — тихо сказал Хохо. — Мне казалось, что они воины-одиночки… Вечные охотники.

— Нельзя быть вечным охотником, — возразила ему Ладна. — Надо ещё где-то жить и припасы пополнять.

— Так, все от окон! Расселись по лавкам и будите тех, кто спит! — приказала Пятнадцатая, подавая пример. — Он идёт сюда.

Пятнадцатая была права. Эр без стука вошел в караулку, но мы были к этому готовы. Немедленно повскакивали со своих мест и упали на колени с глубоким поклоном.

— Ага… Гляжу, подрастает новое поколение! — удовлетворённо сказал он. Голос у него был чуть хриплый, насмешливый. — Давайте, поднимайтесь, снобам местным будете поклоны отдавать!

Я разогнулся и поднялся на ноги, уже без боязни взглянув в лицо эра. Лицо было самым обычным. Цвет волос уже не угадывался под сединой, но морщин почти не было. Выглядел эр лет на сорок-пятьдесят. Каков его возраст на самом деле — невозможно было угадать. Он обвёл взглядом темных глаз всех нас и насмешливо спросил:

— Кто десятник?

— Пятнадцатая, сиятельный эр! — грохнув кулаком по груди, Пятнадцатая сделала шаг вперёд.

— Выдели мне людей. Нужно перетащить груз от корабля до дворца князя. Дальше там слуги разберутся, но до ограды мне они помогать не будут. Запомни, груз хрупкий. Нести надо осторожно. Нужно четыре человека.

— Нож, Кривой, Шрам и Пузо — за мной! — приказала десятник. — Все остальные на патруле. Хохо, командуй.

— А ты, стало быть, ответственной будешь? — уточнил эр.

— Да, сиятельный! — подтвердила девушка.

— Ну хорошо, пошли.

В компании эра ходить по городу оказалось гораздо легче. Перед его массивной фигурой, шагавшей впереди, местные аори просто шарахались. Единственные, кого он удостаивал внимания, были мудрецы, но и они получали лишь легкий кивок головы и тоже убирались с дороги.

— Что, молодёжь, — спросил он на ходу, — вы в патруле сидите?

— Да, сиятельный! — подтвердила Пятнадцатая.

— Скучное дело. Чего вы согласились, десятник?

— Хотели разбавить тренировки небольшим отдыхом, — честно призналась Пятнадцатая.

— Отдых с пользой надо проводить тоже. Ты в храме была?

— Да, сиятельный.

— А вы, бойцы?

Оказалось, что нет. Ответили мы почти хором.

— Надо же, — эр явно был разочарован. — Так чего не сходите? Всё равно сидите и ничего не делаете.

Не дождавшись вразумительного ответа, он минуту шёл молча, а потом положил руку мне на плечо и подтянул поближе:

— Вот ты, чего в храм не сходил?

— Сиятельный, я не подумал…

— Не подумал он, — хохотнул эр. — О чём ты не подумал?

— Не подумал, что можно и нужно, — честно признался я. — Это мой первый патруль здесь. В прошлый мы были на кладбище.

— Да ты новичок совсем! — эр хлопнул меня по плечу и повернулся к остальным, продолжая двигаться, теперь уже задом. — Ещё новички есть? А вон, вижу, почти лысый! Тебя как кличут-то, пузатого такого?

— Пузо, — насупился Пузо.

Эр совершенно неприлично заржал:

— Ты где такое наел-то?

— Да оно ещё до Порки наелось, — ответил Пузо. — Я даже и не знаю, откуда.

— Тебе надо узнать! — добродушно посоветовал эр. — Само собой, на тех харчах такое не наешь. Значит, с телом что-то не то. Это надо лечить, иначе потом неприятностей не оберёшься. А ты?

— Нож, сиятельный.

— Вот ты, Нож, чего в Храм не сходил?

— Схожу, сиятельный, — пообещал боец.

И тут не выдержал Кривой:

— Сиятельный, разрешите вопрос?

— Ну давай. Даже знаю, какой будет, — эр продолжал идти спиной вперед настолько уверенно, что возникало ощущение, будто у него на затылке есть глаза.

— Зачем идти в Храм? Я к местным богам какое имею отношение?

— Ха-ха! Вот и правильный вопрос, парень! — сиятельный засмеялся. — Вот представь. Стал ты вэри, открыл магазинчик, а тебе все говорят, что тут все магазинчики крышует Они Лютый, или Бага-ан Большой. Ты тоже будешь считать, что тебе туда не надо?

— Крышует, сиятельный? — не понял я.

— Вроде как защищает за деньги от самого себя и своих людей, — подмигнул мне эр. — Ну так как, боец, пойдешь к ним договариваться?

— Это законно, сиятельный? — удивилась Пятнадцатая.

— В мире много чего есть незаконного, девочка! — захохотал эр. — Вот по закону вы должны за мной сраками кверху ползти, но я вам сам сказал идти как людям. Законы пишутся людьми и для людей. Ими же и нарушаются — вы поймёте, зачем все эти правила. Ну так что? Вот ты!

Он снова указал на меня.

— Я бы пошёл договариваться, сиятельный, — ответил я. — Все же договариваются.

— Эх, нет в тебе протеста! Но в общем и целом — это верный выбор. А остальные?

Остальные тоже решили пойти договариваться.

— А тут тебе все говорят, что есть Аон-Аари и Берумандар — и они тут все храмы держат. Неужели неинтересно зайти в Храмы и познакомиться? — эр снова посмотрел на нас, шутливо погрозил пальцем и, наконец, развернулся лицом по ходу движения.

— Пятнадцатая, ты бы проследила, чтобы все в храм сходили…

— Сделаю, сиятельный! — Пятнадцатая ответила по-уставному.

Грузом оказался длинный, в пять шагов, ящик. Вчетвером мы его еле подняли. Пятнадцатая придирчиво осмотрела нас, переставила Кривого в пару с Пузом, а сама пристроилась ко мне и Ножу третьей. Эр Скаэн, как его называл капитан судна, осмотрел нас насмешливо, но промолчал.

Так же, как в порт, он сопровождал нас назад — к Дворцу Князя. Нести было действительно тяжело, даже с помощью Пятнадцатой. А Скаэн даже и не думал замедлить шаг. Потому пришлось почти бежать. Когда мы ставили целый и невредимый ящик перед воротами дворца, Пятнадцатая сияла ярче солнца.

— Молодцы, молодёжь, — похвалил эр. — Дальше я сам, а вы топайте к себе быстренько. Берегите себя — и, может быть, мы ещё встретимся!

Напоследок мы всё-таки поклонились, как положено. На нас смотрели гвардейцы князя, на нас смотрели аори на площади, и пришлось соблюдать тот самый закон и те самые правила.

Глава 11

С патруля прошло 28 дней, когда с утра нас поднял не привычный гонг, а надрывающийся рожок. Рожок означал, что время пришло, и десятки ааори выдвигались в Пущу. Утреннее построение было особенно долгим. Сотник нори, чьё имя знала, наверно, только Пятнадцатая, был на помосте не один. Там же находилось трое мудрецов, десять стражников, а под помостом — ещё три десятка нори. Разорялся на всю площадь один из мудрецов:

— Безымянные! Ааори! Грешники, призванные для искупления! Сегодня объявлена облава в Пуще. Она состоится через 12 дней! Через 12 дней каждый из вас получит крохотный шанс заслужить имя и стать нори — охотником за тварями из разломов. И кто знает, возможно, вы искупите свой грех и станете солдатом вэри, вольным выбирать! С именем, чистым перед законом! Но сначала вы можете получить имя! То, что дают любому человеку! Сегодня мы все выступим в очистительный поход!

Нори и стражники поморщились.

— Сегодня вы все получите свой шанс обрести имя! Помните руку, что давала вам кров и еду, помните о своём предназначении! О вашей судьбе, о вашем пути! Помните, что даже ваша смерть станет вашим искуплением.

— Придурок… — донеслось откуда-то у меня из-за спины, но я, конечно, не стал оглядываться.

— Сегодня вам предлагается величайший дар в мире! Величайшая награда и сокровище — служить аори и защищать их!

«В самом деле, придурок. — подумал я. — Это они-то благодетели? Кладущие нас десятками в долинах гор и шахтах? Кидающие на смерть без подготовки? Такое вам точно никто не забудет!».

— Так будьте достойны своего звания! И станьте достойны — имени!

«Меня зовут Шрам, меня так и будут звать. У меня есть имя, недалёкий мудрец!».

Каждый день в казарме заставлял меня сжимать зубы и терпеть. Бойцы и их десятники, работники столовой и склада, служащие администрации — все они периодически напоминали нам, кто мы и для чего тут. И если Пятнадцатая делала этого без особого удовольствия, то вот такие мудрецы — со спесью. А тот же Четырнадцатый — с особым садизмом. Его десяток был поделён на его любимчиков и на «плесень». И он был такой не один. Двадцать Девятый был, к примеру, не лучше.

Очередной выпуск из Школы Нерождённых прошел с опережением графика. Было сформировано ещё пять новых десятков, которые станут мясом в предстоящем мероприятии. Точнее, мясом мы будем все. Это нам Пятнадцатая успела вдолбить. А эти пять десятков — смазкой для нас. Новому двадцать девятому десятку не повезло — там десятником сделали сразу новичка, да к тому же и полного отморозка. Это благодаря ему и его подпевалам до баррикад в шахте добралось вместо привычной сотни — всего шестьдесят три нерожденных. Троих человек, пытавшихся прорваться к шахтам, он убил на глазах у ааори, прямо под деревянным частоколом. Но правила есть правила. Десятки были полны, а его десяток добрался в полном составе. Уже став десятником, бойцами других десяток он тоже попытался командовать — но ему сурово объяснили, что так делать не стоит.

Я всё чаще вспоминал первые дни в казарме, когда казалось, что всё изменилось… стало другим — более радостным и честным. Ну да, наверно, по сравнению со школой нерожденных так оно и было. Но школа забывалась, а я чувствовал, что в этом мире и его обществе мы находимся в самом низу. Даже после 900 дней издевательств.

— Цените подаренное вам право! Цените данный вам шанс на исправление, — надрывался мудрец на помосте. — Будьте благодарны за доброту и заботу, будьте благодарны…

«Вошёл в раж!» — подумал я зло. Чем менее весёлыми были мои мысли, тем больше я замыкался. Если бы не вечера на лавочке, я бы, наверно, вообще перестал общаться с окружающими. Но Пятнадцатая моё настроение уловила и не давала уйти в себя. После всех разговоров, ссор и происшествий, что были вначале, мы с ней невольно стали союзниками. И она, и я стремились к сегодняшнему дню сделать всё, чтобы больше в казарму ааори не возвращаться. Эта упёртость заразила бойцов десятка. И теперь время действительно пришло. Ну ничего… осталось немного.

Мудрец наконец выдохся и уступил место стражнику, который слегка презрительно представился полусотником[4 — в разделе "Сноски и примечания"] Аи-аарене, сказал, что его полусотня будет нас сопровождать, и что на время похода и чистки мы выполняем приказ, а командование будет осуществлять сотник нори — которому он нас и препоручает. Наш сотник нори осмотрел нас всех внимательным взглядом и призвал к себе десятников. Пятнадцатая кивнула Хохо, передавая командование, и пошла к помосту.

Распустили нас спустя двадцать минут. Пятнадцатая убежала куда-то в администрацию, и завтракать мы начали без неё. Очередь в столовую, правда, была такой, что она успела вернуться ещё до того, как мы все набрали еды. Сама она очередь — благодаря нам — проскочила.

— Выступаем завтра, — сообщила она нам. — Ещё до рассвета. Так что сегодня приводим себя в порядок, получаем запасные комплекты одежды на складе. Вечером нам выдадут сухпаёк.

— А амуницию? — спросил Кривой хмуро.

— «А-му-ни-ци-ю! Ишь ты!» — подумал я, смакуя слово по слогам, но память в этот раз промолчала.

— Утром, перед выступлением, — хмуро бросила Пятнадцатая. — Мудрецы вообще требовали, чтобы нас вооружили уже в Пуще, но у них вышел спор со стражниками. Те не хотят нас защищать — только контролировать.

— Какая мерзость, — под нос пробормотал Хохо.

В последнее время своё возмущение все ааори высказывали себе под нос — и так, чтобы никто не услышал. Новенькие пять десятков были переполнены восторженными стукачами, которые бежали в администрацию жаловаться при первой возможности. Если раньше я к предупреждениям Пятнадцатой относился с изрядной долей недоверия, то, посмотрев на новичков, понял её тревогу. Мне иногда казалось, что в школе изменили систему полоскания мозгов (как это называл Кривой), и теперь прошедшие Порку стали ещё более «верными и благодарными».

— Чистить Пущу в этом году будут основательно, — продолжала делиться Пятнадцатая. — Мы все будем частью армии нори. Их сейчас в городе около тысячи скопилось, командиры уже прибыли. Каждый десяток нори будет возглавлять вэри, который претендует на звание лори. Опытный лори поведет нори — они уже выступили в сторону Линга сегодня утром. Наш сотник нори, и те, которых мы видели у помоста на построении, поведут нас.

— Много их там было, — заметил Хохо.

— Много, — согласилась Пятнадцатая. — Три десятка, но они пойдут отдельной группой. Часть останется в охране лагеря, а часть выдвинется, если в нашей линии будет прорыв. Так… На марше держимся вместе, доспехи снимаем только на время сна. Всё ясно?

— Ого, что случилось? — удивилась Ладна. — Раньше вроде так не делали?

— На дорогах стало неспокойно, — пояснила Пятнадцатая. — Я специально уточняла. Последнее время твари прорываются за Пущу, поэтому и решили устроить такую чистку. Так что нападений можно ожидать даже в пути. На ночь ставим дозорного. И не филонить в дозорах!

Доедали в молчании — каждому было, о чём подумать. Сразу после завтрака ветераны кинулись собирать свои вещи по комнатам, а новички — остались без дела. За год-два каждый ааори обрастает немногочисленным имуществом. Я вот не успел. Полтора месяца тренировок, игнорирования патрулей и сидения в казарме привели к тому, что своих вещей у меня почти не было. Выданные комплекты одежды да мешок сухарей — вот и всё моё скорбное имущество. Самое ценное хранилось в оружейной.

Потом нам выдали новые комплекты одежды, одеяла, мешки для вещей и сложенный шатёр десятка, громоздкие детали которого Пятнадцатая распределила между всеми бойцами. Упаковкой всего этого добра занимались до обеда. Я управился быстро и думал уже отправиться на свою лавочку, когда Пятнадцатая вломилась ко мне в комнату.

— Показывай свой мешок, — сказала она.

Не понимая, зачем это нужно, я предъявил ей собранный мешок. Даже открыл его. Девушка сунула нос, нахмурилась… и заставила меня всё переупаковывать.

— Шрам, нам вечером ещё выдадут еду и столовые приборы. Ты их себе под спину будешь подкладывать? — проворчала она, помогая мне распределить одеяло и кусок шатра по той части мешка, которая будет приложена к спине. — Остальные вещи вот так сложи. Когда еду и приборы дадут — ты их на дно упакуешь. Так удобнее будет: и мешок устойчивее, и ты сам.

Мне оставалось только кивать и делать.

— Всё, — кивнула Пятнадцатая, удовлетворившись результатом. — Дуй в термы. Мойся, в ближайшие полмесяца у нас такой роскоши не будет. А мне ещё девушкам нашим инструкции давать.

А вечером мы не узнали наших девушек. Видели, как умеет преображаться женщина, когда ей надо быть красивой? Вот наши девушки преобразились в обратную сторону, став отвратительными выдрами, пока все парни стояли на выдаче сухпайков.

— Фу-фу, — прокомментировал Хохо, глядя на них. Но Пятнадцатая была, наоборот, довольна.

— Зачем это вы так? — спросил Пузо.

— Надо, Пузо, надо, — ответил вместо девушек Хохо.

Спал я плохо — ворочался, пытаясь устроиться поудобнее, но расслабиться не мог. На звуках рога я проснулся помятым и злым. Толпа в четыре сотни рыл выступила в город ещё по темноте. И это была именно толпа. Подобие строя соблюдали стражники и нори, но их распределили вдоль всей нашей колонны, растянувшейся по улицам. У казармы нори к нам присоединились телеги обоза, запряженные мощными животными с длинными кривыми рогами, а стражники пересели на ездовых животных — их здесь называли кирри. В результате колонна стала ещё длиннее. Подобие строя соблюдало только несколько десятков, включая наш, а остальные перемешались, пользуясь относительной свободой. А как же — событие, на убой нас гонят, радоваться надо!

Большинство бойцов были одеты в стандартную амуницию, выдаваемую в казарме. Мы из стандартной взяли только копья и щиты — дополнительно к своим. На нас поглядывали с долей скептицизма. Лучше нас были вооружены только первый, четвертый, пятый, шестой и седьмой десятки.

— Пускай пялятся, — заявила Пятнадцатая, заметив наше раздражение. — Не надо на них равняться — на опытных равняйтесь.

Когда солнце встало, я смог обратить внимание на окружающую местность. Мы только выбрались из города и миновали трущобы под стенами, и вокруг простирались засеянные поля, на многих из которых уже появились первые всходы. Весна была в самом разгаре, деревья одевались листвой, к небу тянулись побеги молодой травы, пытаясь захватить даже дорогу, по которой брели наши неорганизованные сотни. Но после нас там точно уже ничего не вырастет.

Ближе к середине дня солнце начало припекать, и я в доспехе взопрел. Остальные бойцы тоже страдали от жары, но молчали, прикладываясь к флягам с водой. По обочинам проезжали стражники на своих кирри, рядом с нами шёл один из нори, подгоняя бойцов, которые начинали выбиваться из сил. Я из сил ещё не выбивался, но ноги с непривычки начали болеть. Привал так и не объявили. Мы продолжали идти и идти вперёд мимо маленьких деревенек, ферм и полей. Я бы с удовольствием любовался бы на открывшиеся виды и дальше — при свете дня город я покинул впервые в этой своей жизни — если бы не приходилось экономить силы.

Привал объявили ближе к закату. Лагерь разбили на пустыре возле большого села с каменным храмом. Наш десяток, помучавшись с шатром, организовал спальное место. Дежурные занялись костром и готовкой. Пятнадцатая вместе с девушками скрылась в шатре, перепоручив все дела нам. Мне было делать нечего — работы для меня не нашлось, и я, вспомнив слова эра, отпросился у Хохо сходить в храм. Он посмотрел на меня как на умалишённого и пожал плечами, но до выхода из лагеря довел. Там пришлось договариваться с нори, но им было совершенно всё равно, чем мы занимаемся на привале — потребовали только оставить оружие.

Храм не впечатлил. Вытянутое прямоугольное здание с окнами под самой крышей. Только в дальнем конце три алтаря. Я стоял и не знал, что делать, растерянно глядя вокруг. Молитв я не знал, имён богов тоже.

— Знаешь, чьи это алтари? — раздался голос за спиной. Я обернулся и столкнулся взглядом с седым стариком-сангарцем в странной одежде. Мои попытки поклониться и выказать уважение старик отмёл решительным взмахом руки.

— Слева алтарь Энеи-Мари, богини семейного очага. Справа алтарь Берумандара — он бог воинов. В середине — алтарь Аон-Аари, бога мудрости.

— Как им молиться? — спросил я, но старик только засмеялся.

— Молиться… — повторил он. — Молиться им надо словами. Просишь и молишь. Без жертвы можно не молиться, как говорят. А я тебе так скажу: зашёл в храм — и уже помолился.

Я только растерянно кивнул, не зная, что делать дальше.

— Иди, боец, — сказал мне старик. — Иди. Считай, что твои молитвы уже услышаны. Скоро начнётся служба, и не стоит тебе попадаться аори на глаза.

В лагерь я вернулся к ужину. Начинало темнеть, и пробираться между шатрами было сложно. Каждый шатер был приземистым и круглым. Пять кусков грубой и плотной ткани на стенки, ещё пять кусков ткани на крыше. Всё это насаживалось на срубленное в ближайшей рощице деревцо и натягивалось десятком веревок, закрепленных в земле колышками. Конструкция могла защитить от несильного дождя и от ветра. Но вряд ли помогла бы при сильном ливне. Нори и стражники расположились отдельно, рядом с обозами. Обозники спали под телегами.

Ну как — спали. Под одной телегой они просто-напросто насиловали молоденькую девочку ааори, которая молчала и плакала. А мне пришлось сжать зубы и пройти мимо. Кажется, я начал понимать причину волшебного преображения девушек нашего десятка. Оставалось надеяться, что им их ухищрения помогли. Придя к шатру, я узнал, что да — помогли. Прошедшие по лагерю стражники и обозники наших девушек не тронули. Настроение было подавленным.

Марш продолжался ещё два дня, а к закату мы достигли полноводной реки, где нас ждали баржи, на которых нам предстояло спуститься по реке вниз — до Линга. В пути на лагерь никто не нападал, но жертвы были. Одна девушка покончила с собой. Двух бойцов из новых десятков — повесили за нападение на стражника. Справиться с опытным служакой они не смогли. По секрету Кривой сказал, что так нагло ни стража, ни обозники обычно себя не вели. Раньше они могли вытянуть пару девчонок для начальства, но по десять-пятнадцать за ночь… Напряжение нарастало с каждым днём, и, если бы не общая усталость от утомительных маршей, сопровождающих нас стражников уже поубавилось бы.

На баржи грузились вечером. В эту ночь мы ночевали в каюте, куда набился весь десяток. Места там едва хватало расстелить все кровати. Но душно не было. Под самым потолком располагались два окна примерно в три шага длиной и высотой в шаг. Снаружи их можно было прикрыть деревянными ставнями, которые сейчас были подняты и подпирались деревянными рейками. Если рейку убрать — ставня закроется. Судя по парным скобам на ставне и под окном, рейку следовало вставить в скобу, плотно прижав ставню к борту.

Стражников распределили по баржам, и на нашей барже было меньше десяти стражников и пятеро нори. Стражники попытались пройтись по каютам и набрать себе девушек на ночь, но в каждой комнате их встречали вооружённые десятки, и им пришлось отказаться от своих планов. В результате они просто пьянствовали всю ночь.

Оставшиеся шесть дней пути до Линга мы почти не покидали свою каюту. К сожалению, стенки между каютами были тонкие, и поговорить мы не могли. Днем Пятнадцатая заставляла нас тренироваться в строю, но надолго терпения наших соседей не хватало. Час-два — и нам начинали стучать в стену. Необходимость молчать и скучать в ожидании конца пути утомляла больше, чем марши. На третий день пути грянула настоящая весенняя буря. Ливень барабанил по палубе над головой, гром сотрясал корабль, а сверкание молний можно было видеть даже сквозь задраенные ставни — щелей в них хватало. К этому времени река раздалась вширь, и баржу качало немилосердно. Одно окно приходилось периодически открывать, когда кто-нибудь из бойцов рвался опорожнить желудок. К счастью, через несколько часов стихия успокоилась.

Линг мы проплыли посреди ночи. На баржах подняли паруса и двигались на юг вдоль берега ещё несколько часов. Днем баржи пристали к каменистому пляжу, и началась выгрузка. К облегчению всех ааори, стражники с нами на берег не высаживались. На берегу нас встречали несколько мудрецов и сотня нори. Доклад нашего сотника встречающим не понравился. На берегу завязался спор между нори и мудрецами. Но когда десятки выгрузились и выстроились в одну линию за полосой прибоя, нори и мудрецы успели о чем-то договориться. Сотник вызвал десятников к себе и начал раздавать инструкции.

На этот раз идти было недалеко — час от берега. Стоило нам подняться по обрыву, как мы увидели Пущу — бесконечный лес, уходящий вправо и влево, полный зеленых оттенков от ярко-салатового до темно-зеленого. А перед Пущей раскинулся лагерь ааори — почти две сотни шатров за невысоким частоколом на валу. Под наши шатры место тоже предусмотрели: каждый пустой участок был помечен цифрой десятка.

День расплаты для стражников так и не наступил, но вот наш обоз никуда не делся. И вот обозникам не повезло. Стоило им въехать в лагерь, как появилось несколько вэри под руководством лори. Они начали стаскивать мужичков с передков телег и куда-то уводить. На замену мужикам пришли нори. Мудрецы в лагере никак не отреагировали на это самоуправство. Но по-настоящему я почувствовал, что расслабился, только когда мы разбили шатер и уже готовили ужин. Девушки закрылись в шатре и долго не выходили, а нам было входить запрещено внутрь. И когда они вышли — это были наши девушки, во главе с Пятнадцатой. Те, к которым мы привыкли. В эту ночь я спал спокойно и не просыпался от каждого шороха, даже несмотря на то, что совсем рядом, в Пуще, бродили сотни созданий, каждое из которых смертельно опасно для людей.

Следующий день мы провели в лагере. Пришедший к нашему шатру нори выдал Пятнадцатой какой-то кожаный свиток, перемотанный бечевой, сунул любопытный нос в котел с завтраком, подмигнул нам и отправился по своим делам. Пятнадцатая развернула свиток и помрачнела.

— Хохо, Шрам, пошли в шатер! Нож, Кривой, Пузо — следите, чтобы никто не подслушал! — кинула она. Я переглянулся с Хохо, но тот пожал плечами.

В шатре мы сели в самом центре, где уже устроилась Пятнадцатая. Свиток лежал развернутым на земле.

— Смотрите, — она кивнула на свиток. Лично я понимал с пятого на десятое, но догадался, что на свитке схема расположения десятков. Нашими соседями были четырнадцатый и шестнадцатый.

— Что не так? — спросил я.

— В этот раз выстроили всех по порядковым номерам, — вздохнул Хохо.

— Обычно не так? — не понял я.

— Обычно между нашими десятками идут десятки нори, — вздохнула Пятнадцатая. — А теперь у нас в соседях придурки из четырнадцатого.

— А шестнадцатый как?

— Хорошие ребята, — ответил Хохо. — Надежные. Пятнадцатая, ты что надумала?

— А чего тут думать? — спросила девушка. — Выбора-то у нас нет. Пойдем как есть. Но со стороны четырнадцатого буду я с Лисью. Шрам, ты на всякий случай возьми с собой Зенку. Будете нас прикрывать в случае чего. Идти будете между мной и Лисью — и остальным десятком.

— А остальные? — спросил Хохо.

— Их поведёшь ты, — жёстко приказала Пятнадцатая. — Что делать, ты знаешь. Вышли на тварь — убили и собрали трофеи по контейнерам. Если туго приходится, сигналите Шраму с Зенкой — они стараются помочь. Шрам?

— Да, сделаем, — кивнул я. — А какой сигнал?

Хохо подошёл к своей сумке, вытащил из неё свисток и слегка дунул. Противный переливчатый свист заполнил палатку.

— В лесу будет громче. Дальше слышно, — пояснил он, протягивая свисток мне. — Ещё один будет у Пятнадцатой, и ещё — у меня. Всего три свистка.

— Мы с тобой будем свистеть раз несколько минут, — сказала Пятнадцатая. — Я даю три свистка подряд, если всё хорошо. Если свистков будет четыре или пять — ты откликаешься одним протяжным. Понял?

Я кивнул.

— Ты как от Пятнадцатой три свистка слышишь — тоже свисти три раза. Когда ты даешь три свистка, я тоже три раза свищу, — объяснил Хохо. — Если я даю протяжный, ты подтягиваешься к нам. Если Пятнадцатая даст протяжный — ты уходишь к ним. Если вы оба дали протяжный — к вам идём мы.

— А если я уйду к вам, а в это время Пятнадцатой потребуется помощь? — поинтересовался я.

— А для этого у тебя есть Зенка, — объяснила мне Пятнадцатая. — У нас все нормальные бойцы, кроме этих девочек. Зенка порасторопнее, а Лись — пугливая. Мы их берём на случай, если придётся сходиться тебе и мне с десятком. Ни Лись, ни Зенка — наши позиции не покидают и в бой не вступают. Зенке объяснишь, что если отошёл, то она даёт три свистка каждые несколько минут. Если услышала мой свисток — передает один длинный.

— Думаете, Четырнадцатый может напасть? — спросил я.

— Может и напасть, а может — просто пропустить тварей, — пояснил Хохо. — Я вот не знаю, что хуже.

— Я тоже, — кивнула Пятнадцатая. — Мы будем стараться в драку не вступать. Если что — отходим к основным силам. Но если вдруг тварь выскочит, ты вместе с Зенкой идёшь на помощь. Девочкам я всё объясню, но тебе надо Зенке будет напомнить.

— В прошлом году так мы и вытащили всех, кого смогли, — пояснил мне Хохо. — Тогда твари прошли за линию и напали сзади. Наши успели предупредить. Только, получается, мы в этот раз тыл отряда и другую сторону прикрывать не будем?

«Тыл?» — подумал я, и память услужливо подсказала несколько синонимов пятой точки.

— Получается, что не будем… Всё, готовимся. Завтра будет тяжелый день, — Пятнадцатая поднялась. Хохо встал и вышел, а я не успел. Девушка придержала меня за руку.

— Шрам, будь осторожен, — сказала она почти шёпотом. — На Зенку не надейся. Она — не боец. Вызывай меня в случае чего.

— Не волнуйся, — так же шёпотом ответил я.

— Не могу не волноваться — плохие предчувствия, — Пятнадцатая хлопнула меня по плечу, и я отправился на выход.

[4] Сотник руководит сотней солдат. А когда сотня солдат не нужна — может быть сформирована полусотня.

Глава 12

Утро выдалось солнечным. Десятки строились линией на опушке леса. Все десятки ааори поставили на фланге, со стороны Линга. Чтобы занять свою позицию, пришлось вставать и по темноте совершать марш до точки. Между десятками расстояние было под полторы тысячи шагов. Отряд мог разделяться по необходимости или идти плотной группой — это было не важно. Нам нужно было углубляться в лес, насколько это возможно, а потом — отступить вечером в лагерь. С собой брали только снаряжение, сухой паек на пару дней и контейнеры для добычи. Из противников на нашем направлении ожидалась только мелкая нежить.

Место, где нам надо начать наступление, указал пошедший с нами нори. Молодой парень представился Ани-Осом. Переживал, что самому придётся остаться в лагере, в охране.

— Я бы сейчас приподнялся бы неплохо, — сказал он, пока мы шли вдоль леса. — Но придется лагерь охранять. В последнем рейде ранили — никак не оклемаюсь.

Я рефлекторно коснулся шрама на щеке. За прошедшие дни он всё-таки затянулся, став слегка изогнутой рваной линией. Пришлось, правда, дополнительно приплачивать лекарю в казарме, чтобы помог с заживлением. Результатом моей службы стало то, что я был должен Пятнадцатой почти 50 ули. Так что я тоже хотел бы «приподняться».

— Вот отсюда начинайте, — нори указал точку на земле. — Как услышите звук рога, двигайтесь в лес. Удачи!

Ани-Ос развернулся и припустил в лагерь, а мы остались у леса одни. Мимо иногда проходили нори, водившие другие десятки, а мы продолжали ждать. И только когда солнце уже показалось над вершинами деревьев, вдалеке запел рог. Его зов подхватил ещё один рог, чуть подальше.

— Всё, пошли, — кивнула Пятнадцатая и потянула за собой Лись, уходя в сторону лагеря.

Я и Зенка последовали за ней. Весь десяток двинулся прямо. Мы пробрались через густой подлесок и оказались в лесу.

И лес оказался ничуть не лучше подлеска. Идти прямо в нем было решительно невозможно. Гнилые стволы деревьев мгновенно становились почвой для молодых побегов, образуя непроходимые засеки. Их приходилось огибать. Под ногами земля была покрыта мхом, над которым вторым слоем росли всевозможные растения, названия которых я не знал. Попадались папоротники и кусты, покрытые яркими цветами. С ветвей деревьев свешивались лианы, опутанные многочисленными вьюнами и всё тем же мхом. Легче становилось, только если попадались хвойные.

В какой-то момент Пятнадцатая выдала трель из свистков и получила ответ со стороны десятка. Удовлетворённо кивнув, она подозвала меня взмахом руки.

— Шрам, дальше вы сами, — сказала она. — Идёте на восход. Ориентироваться сможешь?

Я неуверенно кивнул, прикидывая направление.

— Не переживай, — успокоила Пятнадцатая. — Свисти три раза — получишь отклик с двух сторон. Ориентируйся по звуку тоже. Смотрите под ноги, тут бывают змеи. И старайтесь не задевать лианы, некоторые из них — хищные. Это ещё не джунгли, но лес уже не самый безопасный. Диких животных обходите. Некоторые могут кинуться от страха.

Пятнадцатая потянула за собой Лись, и они скрылись в лесу. Я ещё раз оглядел себя. Доспех сидел удобно и почти не мешал, разве что прибавляя веса. За спиной в рюкзаке лежали контейнеры — у меня и у Зенки. Пояс был буквально покрыт пузырьками с мазью. Зенка стояла, судорожно сжимая в руках копье — ей можно было только посочувствовать. Я махнул девушке следовать за собой и отправился параллельно десятку, надеясь, что выдержал направление верно.

Сначала было тяжело определять «по свисту», кто где находится, но вскоре удалось приноровиться. Основной отряд поначалу ушел вперёд, но вскоре с той стороны послушался шум боя. Наши два маленьких отряда успели нагнать основной, когда бой закончился. Зенка пыталась шепотом болтать и даже предлагала сходить узнать, как дела у ребят, но я строго-настрого запретил. Хохо исправно три раза свистел на перекличке — а значит, всё было в порядке. С их стороны я подлостей не ожидал — шесть бойцов могут за себя постоять, а вот к свисткам Пятнадцатой прислушивался. То ли десятник меня заразила своими страхами, то ли я просто чувствовал то же, что и она. Мне было неспокойно.

Первый протяжный свисток прозвучал со стороны Хохо. Я вручил свой свисток Зенке, напомнив свистеть три раза и слушать свистки от Пятнадцатой, а сам кинулся в сторону основного отряда. До отряда было совсем немного, меньше тысячи шагов, но даже бегом я преодолевал их долго. К моменту моего прихода картина уже была полностью ясна. Отряд зажали два обжоры и таран. Наши выставили копья заслоном, но не могли и с места сдвинуться. Сзади был бурелом с поваленными стволами, сбоку глубокий овраг, из которого они сами только что выбрались, а с другого боку — настолько густые заросли, что можно и в паре шагов потеряться. Обжоры — покрытые костяными наростами твари, похожие на хищников, но уже освежёванных — постоянно наскакивали на отряд. В холке они были в рост человека и весили раза в три больше. Сдерживать их натиск было очень тяжело, а таран уже смекалисто готовился к атаке. Его от обжор отличало наличие рогов и ещё большие размеры — вся передняя часть была непробиваема из-за костяной брони. Судя по следам на щите Пуза, несколько атак отряд уже выдержал.

К тарану я вышел удачно — сзади. Чтобы оценить ситуацию, у меня ушла всего секунда. Медлить было нельзя, и я прыгнул на тарана, вбивая копье в покрытый черной кожей зад. Кожа была сухая и лопнула, как кожура перезрелого плода. Особого впечатления на тарана эта атака не произвела, но этого и не требовалось — бил я в спешке, стараясь отвлечь нежить от отряда и заставить повернуться ко мне. Пятнадцатая натаскала меня хорошо: куда бить тарану, чтобы сделать ему очень больно — я знал. Оставалось ещё придумать, куда мне потом самому сбежать. Таран начал неспеша всем туловищем поворачиваться ко мне и подставил незащищенный бок. Туда-то я и всадил копье. Тварь взревела и стала двигаться шустрее. А мне осталось только смещаться, стараясь удерживаться у нее под боком.

Отряд воспользовался тем, что таран больше не угрожал всех раздавить, и дружно накинулся на обжор. Те шипели, щелкали огромными зубастыми челюстями, но шесть бойцов смогли вырваться из тесной ловушки и начали бить со всех сторон. Мне же приходилось туго: я вынужден был буквально бегать вместе с тараном, который вертелся как волчок. Я успел нанести ещё два удара и больше об атаках не помышлял — тварь растеряла неторопливость, была стремительна и зла. Один раз ей даже удалось меня лягнуть, но я увернулся от задних ног, прокатился у нее под брюхом и оказался у другого бока, который ещё повредить не успел. После моего удара таран окончательно пришел в неистовство и рванул вперед, не разбирая дороги.

Догнать я его не мог, а в то, что он решил сбежать — не очень-то верил. И оказался прав — через пятьдесят шагов нежить развернулась и пошла таранить меня рогами. Я же что было сил бежал к массивному дереву, росшему на краю оврага. Лезть на него я не стал и просто спрятался за ним. Таран бодать дерево не стал, а попытался его обежать, но не тут-то было. За деревом был овраг, в который он и начал падать, не успев затормозить. В этот момент мне на выручку прибежали Нож и Кривой, и мы дружно с двух сторон всадили копья в тарана. Тот неаккуратно дернулся, пытаясь достать нас рогами, потерял равновесие и окончательно свалился на дно промоины.

— Всё, харош! — подошел Хохо. — Шрам, вовремя, спасибо!

— А пожалуйста, — ответил я, выбираясь из-за дерева. — Моя помощь нужна?

Хохо проследил за моим взглядом и уставился на всё ещё живого тарана. Бегать он больше не мог — передние ноги были подломаны коленками вперед — но задор не растерял и дергался, поревывая на нас.

— Не, добьем сами, — ответил Хохо. — Ты лучше к Зенке возвращайся, а то ей времени глупостей наделать достаточно.

Но Зенка глупостей не наделала. Правда, и двигаться вперед почти перестала. Шла осторожно, проверяя копьем все кусты впереди. От того места, где я её оставил, она удалилась шагов на пятьсот. Глаза у девушки стали ещё больше от страха, а костяшки пальцев, которым она обхватывала древко копья — белыми. Свист Пятнадцатой раздавался чуть впереди и справа. Зенка старательно отвечала тремя свистами. Увидев меня, она чуть расслабилась и принялась жаловаться:

— Ты только ушел… а я иду… и тут три змеи, почти из-под ног у меня пш-пш-пш, — отдав мне свисток, девушка даже показала, как они «пш-пш-пш». — Я туда осторожно копьем — и ещё одна. А мне так страшно стало — сейчас меня съедят, а вы даже не узнаете…

— А ещё были? — поинтересовался я.

— Нет…

— Понятно, — пришлось строго на нее посмотреть. Однако мне было сомнительно, что она мой взгляд вообще заметила.

— А ещё вокруг что-то потрескивает, и рев там… А что там было?

— Всё там нормально, — успокоил я её. — Нарвались на двух обжор и тарана, но все живы-здоровы, разделывают добычу.

Зенка смешно сморщила нос.

— И это, — решил я ей всё-таки объяснить, — Зенка, в лесу всегда что-то потрескивает, порыкивает, но нельзя дергаться от каждого треска и рыка. Помрешь от страха.

Достаточно было глянуть в глаза девушки, чтобы понять: мои наставления пролетели мимо её сознания, слегка чиркнув о череп, и скрылись на просторах Пущи. Впрочем, за мной она шла бодрее и увереннее — что уже хорошо.

Следующий вызов от Хохо прозвучал сразу после звуков очередного боя. Я кинулся на помощь, но оказалось, что отряду просто понадобились контейнеры, которые несли мы с Зенкой. Пришлось возвращаться, забирать у нее контейнеры, обменивать на заполненные и нести их назад. Девушка восприняла необходимость тащить на себе лишний вес без энтузиазма. Зенка протянула мне свисток, и в этот момент со стороны Пятнадцатой прозвучало три свистка. Вот только свист был не такой, какой выдавала Пятнадцатая. Я напрягся, вцепившись в свисток, и Зенка уставилась на меня с удивлением.

— Шрам, надо ответить!

Я лихорадочно соображал, что делать. Наконец, решившись, три раза дунул в свисток и получил ответ со стороны Хохо. Свисток я вернул Зенке.

— Ты чего? — тихо спросила она.

— Что-то не так, — ответил я. — Стой здесь, а лучше спрячься вон там, под деревом в папоротниках.

— Шрам, я боюсь в папоротник, а вдруг там змеи или насекомые, — выдавила Зенка. — Пауки какие-нибудь.

«Пауки — не насекомые», — очень вовремя выдала память.

«Лучше бы ты, скотина такая, мне что-нибудь про беззвучное передвижение по лесу выдала», — зло подумал я, подтаскивая девушку к папоротникам. Раздвинув заросли, я показал Зенке, что никаких змей там нет.

— Если паука увидишь — не шевелись, ты ему не интересна, — тихо сказал я. — Если увидишь опасность для себя или отряда, свисти один раз. А если всё нормально — через пять минут свистни три раза. Всё, я пошёл.

Уходить было страшно, но нужно. Пока мы обменивались контейнерами, Пятнадцатая от нас далеко оторвалась, и я припустил в ту сторону. Через некоторое время я перешёл на шаг и стал двигаться медленнее и осторожнее. Ну же, Зенка. Три свистка раздались со стороны оставленной девушки, и почти передо мной ответили тремя свистками. И опять между свистками были длинные паузы. Я даже дышать перестал, прижался к земле и медленно пополз, думая о том, каким я буду дураком, если Пятнадцатая просто передала свисток Лиси.

Не передала. Голоса я услышал очень скоро. И голоса были хорошо мне знакомы. А ещё впереди раздавались стоны.

— Ну как, Бледный, все? — голос Четырнадцатого я помнил очень хорошо.

— Да всё он, всё, дай-ка! — это Злата.

— Вы обещали же!.. — раздался испуганный вскрик Лиси.

«Дура, что они тебе обещали?» — подумал я, стараясь двигаться быстрее. Мне очень не нравился услышанный разговор, но проклятые заросли мешали рассмотреть, что происходит.

— Сука драная, думала, я забыл? — Четырнадцатый.

— Урод, — тихий голос Пятнадцатой.

«Не сдавайся!» — с этой мыслью я осторожно выглянул из зарослей.

Пятнадцатая была привязана к дереву — руки за стволом, доспех снят и валяется рядом, рубашка на груди разорвана. Четырнадцатый стоит прямо перед ней, тиская груди в руках.

— Ты же хотела меня? Да, Карга? — он ухмыльнулся.

Неподалёку над трупом Лиси стояли, ухмыляясь, Бледный и Злата. Трупом!

«Опоздал!» — в голове стало пусто.

Бледный натягивал штаны. Мельком присмотревшись, я понял, почему — Лись тоже была без доспеха и практически без одежды. С перерезанным горлом ей уже было всё равно. Издалека снова донеслись три свиста. Третий боец из четырнадцатого десятка, стоявший рядом с Четырнадцатым, достал свисток Пятнадцатой и ответил.

Пятнадцатая молчала. Лицо и тело у неё были в синяках. Похоже, перед тем как её раздеть и связать, девушку избили. На ногах она не стояла — просто висела на связанных руках. Четырнадцатый нехорошо ухмыльнулся.

— Ты не переживай. Мои ребята уже твоих ждут. Мы знаешь, как, Карга, решили? Пройдем чуть вперед, — рука Четырнадцатого скользнула девушке в штаны. — Сегодня добычей пожертвуем, оторвемся в следующие дни, а вам немножко отплатим — уж больно вы борзые. Че молчишь, сука?

Я лихорадочно соображал, что мне делать. Нападать на четырех бойцов я не мог. Бледного и Злату я не боялся, но Четырнадцатый — уже опытный ветеран, давно мог бы и нори стать. Ситуация казалось безвыходной, за Пятнадцатую мне хотелось их всех убить, но как — я не знал. Если бы я пришел чуть раньше, можно было бы попытаться добраться до Четырнадцатого, пока Бледный насиловал Лись, а Злата наблюдала. Но теперь они стояли прямо у Четырнадцатого за спиной. С моей стороны его прикрывал другой боец, а обойти быстро и незаметно я бы их просто не смог.

Четырнадцатый одной рукой копошился в штанах у девушки, а второй — повернул её голову и приблизился губами к её губам.

— Что, сука, ты вроде меня ждала, никому не давала, да? — тяжело дыша, проговорил он. И в этот момент Злата сделала шаг назад, перехватила копьё и ударила Четырнадцатого в бок. Реакция у него была, конечно, на зависть. Четырнадцатый не только понял, что происходит что-то странное, но и успел начать поворот. Вот только его же боец и Бледный — не дали ему этого сделать. Боец в результате полетел в мою сторону, Бледный — в другую, но копье Златы пробило доспех Четырнадцатого и вошло в легкое.

— Сука… — пуская ртом кровь, просипел удивленно десятник.

А я, не дожидаясь развязки, вбил свое копье в глаз подкатившемуся ко мне бойцу. Вдалеке раздался протяжный свист. Зенка предупреждала об опасности, но мне было не до того. Я вдруг понял, что сейчас сделаю всё, чтобы Пятнадцатая осталась жива. В три прыжка я подскочил к Злате, но та увернулась и с визгом бросилась от меня. Бледный попытался вскочить и ударить меня копьём, но я его перехватил под наконечником и просто вырвал, оставив того с пустыми руками. Мой удар Бледный отразил щитом, а потом кинул мне в лицо этот же щит и бросился бежать.

Я в запале дернулся, хотел попытаться их догнать и добить, но на плечо мне опустилась окровавленная рука.

— Слышь… помоги….

Я обернулся, чувствуя, как сердце уходит в пятки, но это был всё ещё живой Четырнадцатый. Как он умудрялся стоять на ногах, я не знал.

— Помоги….

Я не сразу нашел слова для ответа. Я даже, каюсь, сначала решил ему помочь. Вернется десяток в лагерь, а там их десятник поправляется. Злате и Бледному не позавидуешь в этом случае. Но вот благодарным Четырнадцатый не будет. Убьет меня при первой же возможности. Я был в этом уверен. И просто ударил по копью, торчащему из груди Четырнадцатого, и отошёл. Копье сместилось, изо рта бывшего десятника хлынул новый поток крови, и в этот раз он уже не смог устоять, завалился на бок, и засучил ногами в конвульсиях.

Тащить одновременно Пятнадцатую, два комплекта доспехов и два вещевых мешка было тяжело. Но меня подгоняло ощущение надвигающейся опасности. Пятнадцатую я уложил на волокуши, связанные из четырех копий. Большего удобства я ей предоставить не мог. Тащил я её к тому самому месту, где оставил Зенку, и каково же было моё облегчение, когда из зарослей папоротника выбежала девушка.

— Что случилось?

— Не сейчас. Ты чего свистела?

— Туда люди пробежали, а за ними нежить бежала! Я нашим пыталась сигнал тревоги подать, но не знала, как.

— Никто не знал. Всё ты сделала правильно — буркнул я. — Обработай её мазью. Я побегу к нашим.

— Что с ней? — с ужасом спросила Зенка.

— Не сейчас, Зенка, миленькая. Время…

— А Лись? — тихо спросила Зенка, и я понял, что отмолчаться не выйдет.

И без того большие глаза девушки наполнились слезами, губы задрожали и надо было срочно успокаивать, иначе Пятнадцатая перевязки не дождется.

— Зенка, на них напали Четырнадцатый, Злата, Бледный и ещё один боец… Лись, наверное, призналась, как подавать знак. Хотела, чтобы её оставили в живых, но они её убили. Пятнадцатую просто не успели.

Девушка всхлипнула. Пришлось подойти к ней и наскоро обнять.

— Зенка, миленькая, пожалуйста, помоги Пятнадцатой. — прошептал я, гладя её по голове. — Там наши попали в засаду. Мне надо им помочь.

— Да, — девушка взяла себя в руки и вытерла слезы. — Они свистели — там… Беги, я всё сделаю, вернитесь только за нами…

— Вернемся! — пообещал я. — Я вернусь!

Найти наш отряд оказалось несложно. Я не следопыт, но просека, которую оставила нежить, была отлично видна в лесу. По ней я добрался до места боя, но радости это мне не принесло. План Четырнадцатого был прост: одни его люди ждали в засаде наш отряд, а другие высматривали в округе нежить. Нежить они вывели на наших, и как бы просто с ней ни было справиться — пятеро тупней всего лишь — но это дало возможность ударить бойцам четырнадцатого отряда неожиданно.

Отряд сгрудился в центре небольшой полянки, заваленной трупами тупней. Впрочем, на ногах оставался только Пузо со своим огромным щитом. Хитрый лежал с краю полянки, проткнутый копьём. Кривой, Хохо и Ладна лежали на земле — живые, но с серьезными ранениями. Рядом, припав на одно колено и зажимая рану на животе, стоял Нож, выставив вперед клинок. Но Пузо прикрывал всех. Противники наскакивали на него, пытаясь обойти, пробить оборону, но Пузо не сдавался и яростно защищал остатки отряда. Противников у него было двое. Ещё четверо лежали на земле и не подавали признаков жизни.

Прибежал на поляну я с двумя копьями. Одно я метнул в противников. Не слишком удачно — оно никого из боя не вывело, но отвлечь я их смог. Пузо попытался воспользоваться ситуацией, но у него оставалось слишком мало сил для победы. Один из противников переключился на него, а другой кинулся ко мне. Ударил он хорошо — резко, быстро. Но я предугадал удар, в движении упал на землю и проскользнул к его ногам. Противник, не удержавшись, упал. Я успел вскочить, но ударили мы одновременно. Очень быстрый и ловкий был боец. Он извернулся и бил из положения лежа. Попал мне в ногу, но пробить понож не смог. Дрянное копье со склада оставило глубокую борозду на броне и соскользнуло. Мое же копьё пробило кожаный нагрудник насквозь, пригвоздив противника к земле.

Второй противник был уже мертв. Пузо никак не мог его достать, но смог дотянуться Нож. Одна нога у него была рассечена — оттолкнувшись второй, он с риском подставиться достал противника мечом. Где-то вдали, в глубине леса, раздались крики. Ожидавшая своего часа нежить начала вылезать из укрытий и кидаться на людей. В глубине чаще почти не было солнечного света — вечный полумрак и тьма, поэтому твари могли действовать в любое время.

— Нож, перевязываемся, — крикнул я, доставая мазь и бинты. — Пузо, посмотри, можно ли кого-нибудь в чувство привести!

— Ага, Кривого! — тяжело дыша, ответил парень. — Оглушили его.

— Давай, поднимай его, — ответил я, промывая рану на ноге Ножа водой. Когда я начал наносить мазь и накладывать тугую повязку, Нож шипел не хуже змеи, но не шевелился. На животе у него был порез — глубокий, но до внутренних органов не достал.

Очнувшийся Кривой долго не мог понять, что произошло. Пузо, оставив его приходить в себя, занялся Хохо — тому досталось больше всех. Многочисленные порезы, ушибы — живого места не было. Ладна была в сознании, но обломок копья в плече и порезы на ногах не давали ей нормально подняться.

— Надо собирать добычу и валить, — прохрипел Кривой. Я только закончил с Ножом и с удивлением уставился на него.

— Бросайте всех! Нам хватит добычи на четверых стать нори!

— Твою мать, — пробормотал Нож слабым голосом.

— Чего вы ждёте-то? — заорал он, глядя на меня и Пузо. — Бросайте всех и валим!

— Нет! — твёрдо сказал я. Кривой прорычал, сделал шаг ко мне и попытался ударить, но от его кулака я ушёл, и мы просто схватили друг друга за грудки и зло переглядывались.

— Что нет, Шрам? Нахрен, тебе это всё сдалось? — в глазах Кривого плескалось безумие. — Нори… Если не станем — будем ждать ещё год. Сейчас, надо сейчас.

— Надо не нори становиться! — заорал я ему в лицо. — Не добычу таскать, идиот!

— А что?! Что надо?! Мы все к этому идём, все мечтаем, и кто тут идиот?!

— Ты, если хочешь стать нори такой ценой, — тихо ответил я, отпуская его и делая шаг назад. — А я хочу остаться человеком…

— Все люди — подлые, — пролепетал Кривой, тоже отступая. — Мы не сможем всех утащить. Без Пятнадцатой всё закончится…

— Пятнадцатая жива, она с Зенкой, — на выдохе ответил я ему. — А утащить надо всех и всё. Всё, что сможем. Наша чистка Пущи закончилась, Кривой, но мы будем жить… Если так хочешь — бери всё, что можешь утащить, и уходи.

Парень опустился на колени и завыл, раскачиваясь из стороны в сторону.

— Пузо, Нож, я за девочками, — сказал я. Те просто молча кивнули. — Помогите Ладне, и нам нужны волокуши и костыль для Ножа.

Когда мы с Зенкой дотянули все собранные мной вещи и Пятнадцатую до места, Кривой уже бинтовал Ладну. Хохо был уложен на волокуши, вторые стояли рядом. Пузо снимал личные вещи с бойцов четырнадцатого десятка, а Нож потрошил трупы тварей.

Глава 13

— Ты как? — спросил я у Кривого. Тот всё время молчал, пока мы стаскивали вещи в кучу. Он кивнул, глубоко вздохнул и произнёс:

— Спасибо. Просто… Я… Накатило. Три года в нори пройти не могу.

— Пройдём, — пропыхтел я. — Если выживем, все пройдём.

— Надо уходить, — сказал Нож, устало присаживаясь рядом. — Слышите?

Рыки, шипение, рев и крики людей доносились всё ближе. Солнце уже перевалило за середину и медленно начинало клониться к закату.

— Ещё несколько часов, и твари кинутся по нашим следам, — Кривой кивнул. — Не успеем уйти, и нам конец. У нас четверо человек на ходу и четыре волокуши. Мы должны успеть!

— Я помогу Зенке, — проговорил Нож. — Не очень ходок, но немного помогу.

— Тогда хватаемся и пошли, — я встал и махнул всем рукой.

За волокуши я схватился первым. На поляне оставались полураздетые бойцы четырнадцатого десятка и Хитрый, которого мы даже не могли сжечь.

Двинулись мы по диагонали к предыдущему маршруту, забирая в сторону лагеря. Единственной нашей надеждой было успеть. Тащить всё, что мы несли с собой и добыли, было тяжело. Волокуши цеплялись за кусты, стукались об деревья, нас шатало, но мы продолжали идти. Лучшим нашим погонщиком было солнце, которое всё ниже опускалась к горизонту. Мы в темноте двигаться не сможем, а нежить — очень даже хорошо. И даже, наоборот, активно полезет из леса.

Не успели мы совсем чуть-чуть. Впереди уже виднелась полоса кустов у подлеска, когда сзади раздался топот. Нас нагоняли трупни, как самые быстрые. Всего пять штук, но это были только первые. Пришлось бросать поклажу, разворачиваться и принимать бой. Потом ещё одна стая — они давали пройти шагов пятьдесят, не больше. Кривой получил несколько порезов, но просто не мог их обработать и медленно истекал кровью.

— Надо уходить, — проговорил я, глядя на своих. — Пузо, осилишь две волокуши? Тут шесть сотен шагов осталось.

— А ты? — спросил тот, кивнув.

— А я их задержу. Как дойдете до опушки — свистите, я попробую уйти.

За деревьями замелькала новая стая.

— Может… — произнесла Зенка.

— Не может. Валите! Не теряйте время.

Я повернулся к новым противникам и вздохнул. Мне нравились ребята десятка, но так рисковать ради них я бы не стал. А вот ради Пятнадцатой — стал. Она всех вытащит, я в неё верю. Только бы не сдалась.

Первую гончую я снял в глаз, слегка смещаясь в сторону и пропуская её дальше. Копьё успел вытащить в последний момент — и уже пришлось бить следующую. В этой стае тварей было три штуки, так что мне, можно сказать, повезло. Крупные, но не слишком ловкие. Последнюю я добил как раз в тот момент, когда появилось ещё четыре штуки. Пришлось отступать, прятаться за деревьями, уворачиваться и бить. Уже на следующей стае я получил свои первые порезы. И не успел добить тварей до появления следующей группы. Противников прибавилось, а в лесу стало слишком темно. Когда раздался спасительный свист с опушки, бежать уже было невозможно, хотя я и пытался. Но через триста шагов меня всё-таки окружили.

Правда, от опушки бежали Пузо и Кривой, а за ними десяток нори — я их успел заметить краем глаза и продолжал уворачиваться, надеясь продержаться до подхода помощи. Из темноты на меня выскочила морда очередного трупня, я двинул ей щитом — и щит потерял очередную щепку. Перекатом ушел от следующей твари, уперся спиной в дерево и приготовился отбиваться. Нежить себя не заставила ждать. Атаковали меня почти одновременно сразу с десяток тварей и, как обычно, начали друг другу мешать. Это обжоры и тараны становились умнее, а эти — глупые ещё.

Сильно легче мне от этого не было, но если бить быстро и сильно, то держаться ещё было можно. Но и это уже не могло помочь надолго. Щит у меня вырвали во время очередного наскока, и теперь его с остервенением грызла одна из тварей. Ноги и руки были покрыты порезами. Я даже не был уверен, что мой доспех можно было починить, а помощь чуть не завязла в драке на подходе. Вытащили меня из-под самого носа новой волны трупней и наступающих обжор. Я еле стоял на ногах, но бежать мог. А вот Пузо и Кривой еле плелись. Я хотел помочь кому-нибудь из них, но нори мне не дали — двое подхватили под руки и рванули к лагерю с такой скоростью, как будто бегом занимались всю жизнь. В лесу они не оставили никого из нас.

Момент прибытия в лагерь я помнил плохо. У меня что-то спрашивали — я отвечал, помогал сортировать добычу, называл номер отряда. Перечислял имена выживших и кратко объяснял ситуацию с четырнадцатым десятком. Меня перевязывали, ополаскивали водой, раздевали — и снова задавали вопросы. Я пытался отвечать, но получалось уже совершенно бессвязно. А потом меня принесли в длинную палатку с множеством матрасов, положили на один из них, и я отрубился.

А проснулся уже в нашем шатре, где находились все, кто вернулся из леса. Пятнадцатая, Хохо, Пузо и Ладна лежали все в бинтах и без движения. На ногах были только Зенка и Кривой, но без ранений не обошлось и у них. Стоило мне пошевелиться, как Зенка радостно вскрикнула:

— Очнулся! Наконец-то!

— Мы уж боялись, что ты и вторые сутки проваляешься, — усмехнулся Кривой.

— Сутки? — удивился я. — Целые сутки?

— Ага, — кивнула Зенка. — Нас уже затаскали по начальству. Сплошные допросы, что да как. Я и Кривой толком и не знаем ничего.

Собственно, ничего не знала только Зенка. Кривой что-то начальству рассказать всё-таки смог. Оказалось, что планы четырнадцатого десятка испортил тот самый свист Зенки. Вместо того чтобы идти вперёд к засаде, Хохо повёл десяток на свист. В результате с бойцами, которые тащили к ним нежить, они встретились на полпути. От напряжения бойцы напали, забыв про преследователей, и в результате некоторые погибли от лап этой самой нежити.

Отряд встретил навалившихся трупней во всеоружии, но одновременного нападения ааори не ждал. Первыми под удар попали Ладна и Хохо. Последний сделал всё, сдерживая четверых противников, а Кривой успел оттащить раненую девушку, пока Пузо, Хитрый и Нож добивали трупней. Потом Кривой бросился к Хохо на помощь. Успел несколько выпадов сделать, и его оглушили — больше он ничего не помнил и даже не знал, как убили Хитрого. Очнулся он уже после боя.

А уже у лагеря, когда я прикрывал их отход, на них насело несколько трупней, и билась с ними Зенка. Когда Кривой мне это рассказывал, девушка вся раздувалась от гордости. Нож, Кривой и Пузо сумели дотянуть волокуши в лагерь, вернулись за девушкой и помогли ей. Нож с Зенкой отправились в лагерь, а Пузо и Кривой побежали мне на помощь.

— За ними отправились нори, — сказала Зенка. — Помнишь того нори, Ани-Оса?

— Который нам показывал, где входить в лес? — уточнил я.

— Да, — Кривой кивнул. — Это его десяток пошел за нами. Без них шансов у нас не было, конечно. Но бросать тебя не хотелось.

— Спасибо, — поблагодарил я. — А как наши?

— Плохо, — сказала Зенка. — Пятнадцатая вся в синяках, Нож и Ладна потеряли много крови. Хохо вообще пока непонятно. Пузо — нормально, выкарабкается.

— Шрам, — окликнул меня Кривой. — Эти Злата и Бледный, они тебя в нападении обвинили. Сказали, что хотели остановить своего десятника, мол, а ты на них напал.

— Они выжили?

— Выжили, Злата стала десятником, — грустно подтвердила Зенка. — Им надавали новичков из последних десятков, пополнили состав. Они сегодня снова ходили в лес. Нам разрешили ободрать трупы трупней, которых ты убил, но там немного получилось. Нам пока сказали, что добычи у нас на пару тысяч ули. Мы с Кривым весь день бегали сегодня.

— Если кто-то один или двое… — Кривой вздохнул, — то хватит и перейти в нори. Мы решили ждать всех и все вместе решать.

— Согласен, — кивнул я. — Решим все вместе.

На следующий день меня и очнувшегося Пузо потащили на допрос. Нас привели в большой шатёр, где сидел лори, мудрец-карающий, несколько вэри и наш сотник. Дождавшись, когда будут выполнены все положенные поклоны, приступили к допросу. Первым спрашивали меня. Я подробно рассказал, как мы пересвистывались друг с другом, как я заподозрил неладное, пошел проверять. Под конец описал то, что видел в лесу.

— Ты уверен, что все было именно так? — вкрадчиво спросил мудрец. — Может быть, всё было иначе?

— Я уверен, что всё было именно так, — ответил я.

— А может быть, это ты убил десятника и попытался убить всех свидетелей?

— Мне было бы сложно сделать это, мастер мудрости, — ответил я. — Ни Пятнадцатой, ни Четырнадцатому я бы не смог противостоять.

— Вот как? — мудрец задумался. — Так, может, ты напал из засады? Четырнадцатая рассказала нам совсем другую историю…

— Даже из засады я бы не смог победить сразу двух десятников, мастер мудрости, — ответил я, кланяясь. — К тому же, горло Лиси я бы не смог перерезать копьём — скорее бы отрубил. А ножа я с собой не носил. Кинжал был у Златы.

— У Четырнадцатой, — поправил меня мудрец, но я уже понял, к чему он ведёт.

— У Златы, мастер мудрости, — возразил я, кланяясь. — На тот момент у рядового бойца.

— Но, даже по твоим словам, она уже убила своего десятника к тому моменту! — мудрец ткнул в меня пальцем.

— Он умер позже, мастер мудрости, — ответил я, снова кланяясь.

— Объяснись! — потребовал лори.

Я подробно рассказал о том, как умирал Четырнадцатый. Даже не стал скрывать, что причиной его окончательной смерти стал я — только упомянул, что испугался, когда он положил руку мне на плечо, и, резко обернувшись, задел копьё.

— Ты мог помочь ему? — спросил мудрец, явно заскучав.

— Я мог помочь одному десятнику. И я помог своему, мастер мудрости, — ответил я.

— Ты мог помочь сначала Четырнадцатому, а потом своему десятнику, боец, — рыкнул лори.

— Это так, — после паузы ответил я. — Но я даже не думал об этом. Не сообразил, да и не стремился.

— Не стремился? — переспросил мудрец уже с интересом.

— Да, мастер мудрости, — признался я честно, чувствуя, как по коже бегают мурашки. Кажется, меня проверяли на честность. — С Четырнадцатым у меня были очень плохие отношения, и единственное, почему он не мог меня тронуть — был мой десятник. В такой ситуации я кинулся спасать Пятнадцатую, а не Четырнадцатого.

— Хорошо, — кивнул мудрец и перевёл взгляд на Пузо. — Теперь ты, рассказывай.

Рассказ Пуза не слишком отличался от рассказа Кривого. Когда того оглушили, Пузо, Нож и Хитрый бросились на защиту своих. Нож и Хитрый отбивались от бойцов из четырнадцатого и даже зарубили двоих, пока Пузо оттаскивал к Ладне Хохо и Кривого. Ножа ранили, и пришлось тащить и его тоже, но за это время оставшиеся двое бойцов убили Хитрого. Пузо решил стоять до последнего, защищая своих соратников — чем и занимался, когда появился я.

— К нему у меня вопросов нет, — мудрец махнул рукой.

— Ваш вердикт? — спросил лори.

— Ну, на лицо нападение одного десятка на другой, — пожал плечами мудрец. — Четырнадцатую и этого, второго, их заставили, а вот этот не дал им объясниться.

Я сжал зубы, но молчал. Сейчас всё зависело от того, решат ли они, что я виноват, или нет.

— А у него было на это время, мудрец? — хмуро спросил лори.

Мудрец поморщился, но ответил спокойно:

— Вынужден признать, что с его слов — не было. Поэтому обвинения мы снимаем, хотя я хотел бы опросить все стороны. Всего вам хорошего, Арса-Ни.

— Вам также, мудрец, — ответил лори.

Он дождался, когда мудрец покинет шатер, и кивнул одному из нори. Тот вскочил и подбежал к выходу. Обернувшись, он произнес:

— Ушёл.

— Хорошо, — лори перевел взгляд на меня. — Бойцы, вы прошли по самой кромке! По самой проклятой кромке!

— Мы… — попытался оправдаться Пузо.

— Молчать! — оборвал его оправдания лори. — Один десяток режет другой десяток! Если бы вы не тащили своих соратников через весь лес, я бы даже не подумал вступаться за вас! Ваша эта Четырнадцатая рванула к этом говн… мудрецу прямой дорогой, как только вернулась. Стучит ему обо всем в лагере! Будете сидеть в своем шатре до самого возвращения в Мобан!

— Величественный… — начал я, решившись задать вопрос, но лори меня прервал.

— Без чинов, боец, мне ваши поклоны уже давно надоели, — рыкнул он. — Тысячник, и этого достаточно.

— Тысячник, нам чем-то грозят в будущем отношения Четырнадцатой и мудрецов-карателей?

— Когда вернетесь в Мобан — ничем вам оно грозить не будет, — буркнул он. — Там к вашему болоту все привыкли давно. Здесь лишний раз не высовывайтесь. Я далеко не всегда смогу вас прикрывать. У меня своих забот хватает. Проваливайте в свой шатер, лекаря я к вам пришлю.

Лекарь приходил три раза в день. Лекарем был бывший вэри, которого звали Носом. Это был веселый бородатый дядька с огромным носом-картошкой. Каждый раз он менял на больных повязки, использовал мудрость и старался нас подбодрить. Глядя на Пятнадцатую, он только качал головой.

— Что с ней? — спросил я как-то, не выдержав.

— Давно уже должна была в себя прийти, — ответил Нос, хмурясь. — Она не хочет. Говорите с ней. Пускай знает, что рядом свои.

И я говорил, когда рядом никого не было. Садился рядом и говорил с Пятнадцатой. Через пару дней пришли в себя Пузо и Нож. Мы начали даже выходить из шатра. Днем сидели перед костром, а когда бойцы возвращались из леса — снова прятались в шатре всем десятком. А я сидел и тихо говорил с Пятнадцатой. Ну и очнулась она, конечно, когда я нес какую-то чушь о том, что она хорошая и тому подобное.

— Шрам, ты головой повредился? — спросила она довольно бодро.

— Ну… со стороны так и может показаться, да, — ответил я честно. — Но всё совсем не так!

— Да? — скептически спросила девушка, глядя, как я совершенно по-дурацки улыбаюсь от уха до уха.

— Я просто выполнял рекомендацию лекаря! — возмутился я шутливо. — И говорил с тобой.

— Если то, что ты тут нес — это говорил, то я с тобой не буду разговаривать, — ответила Пятнадцатая.

— Нормальные темы для разговоров у меня закончились ещё вчера, — буркнул я.

— Я долго лежала?

— Пять дней, — признался я.

— Пять? — хрипло проговорила она и со стоном закрыла глаза рукой. — Много смогли набить? Что вообще?..

И тут Пятнадцатая вспомнила, почему она оказалась без сознания.

— Лись? — хрипло спросила она.

— Мертва, — ответил я. — Я опоздал.

— Я вообще удивлена, что ты пришел… Остальные?

— Хитрый мёртв. Хохо и Ладна без сознания — тут. Все остальные живы, но не очень здоровы. Набили мы чуть больше двух тысяч ули и смогли сохранить свое снаряжение.

— Почему так мало? — проговорила она.

— Злата теперь Четырнадцатая, — ответил я и, нагнувшись, прошептал на ухо. — Стучит местному карателю.

— Сука, — выдохнула Пятнадцатая и села на своей кровати. — А Четырнадцатый?

— Мёртв, — ответил я. — Из всего их десятка выжили только Злата и Бледный. Но им отдали новичков, и они ходят в Пущу каждый день.

— Как же гадко, — тихо сказала девушка. — Так они станут нори даже раньше меня…

— Мы станем нори, — ответил я ей. — И не через год. Хочешь — гоняй нас в патруль на кладбище хоть каждый день. Мы все станем нори.

— Нельзя так, — ответила Пятнадцатая. — На кладбище любят все ходить. Не чаще двух раз в десять дней можно. У нас есть два дня — надо идти в Пущу.

— Нам нельзя. Запретили.

— Кто?

— Лори-тысячник… — я помялся. — Нас допрашивали о произошедшем. Оправдали, но из шатра нам выходить запрещено. Выходим только днём, когда все в лесу.

Пятнадцатая тихо зарычала.

— Мы живы, Пятнадцатая, — сказал я тихо. — Это главное.

В этот момент разговор прервался, потому что в шатёр ввалились все, кто был на ногах из нашего десятка.

В оставшиеся два дня в себя пришли и Хохо, и Ладна. Нос порекомендовал нам отлежаться ещё несколько дней — до отбытия в Мобан. Чем мы и занимались. К отъезду все уже были практически здоровы. Местные эликсиры и мази могли творить чудеса, и моя память подсказывала, что это именно чудеса. Ранения, с которыми нас дотащили в лагерь, мною воспринимались как «почти смертельные». И если уж после таких выживаешь, то лечишься не один месяц. А тут — несколько дней, и ты уже снова можешь бегать как кирри.

Всех наших бойцов допросили, но все доказательства против Четырнадцатой мудрец-каратель по-прежнему отметал. Похоже, она у него ходила в любимицах, поэтому прикрывал он её надежно. Пообщаться с Пятнадцатой наедине у меня больше не получилось, но она держалась — хотя видно было, что иногда её просто колотит от злости. Пару раз заходил Первый и просил её не нарываться.

— Пятнадцатая, мы решим этот вопрос, — пообещал он.

На следующий день он сам чуть стал Четырнадцатым, а моя бывшая заклятая подруга — чуть не стала Первой. Вмешался тысячник, запретив переназначать нумерацию десятков. Через пять дней после чистки Пущи лагерь свернули и маршем отправились в Линг.

Глава 14

Этот марш стал тяжелым испытанием для Пятнадцатой. Злата не забыла и не простила издевательств. Пользуясь заступничеством мудреца, она постоянно пыталась задеть нашего десятника. Но Пятнадцатая держалась. Сжав зубы, наш десяток молча маршировал в сторону Линга. Вскоре начали появляться распаханные поля и деревушки, а потом — и сам город. Внутрь нас не пустили, нори и ааори встали лагерем у стен. Там наш десяток сдал добычу из Пущи, а у мастеров-кузнецов, разместивших свои кузни за стенами города, провели скорый ремонт снаряжения. Ремонт встал в копеечку, и у нас осталось 1800 ули.

Командование решило переправлять войско выше по течению, к северу от города, где сливались приток и основное русло реки Аирены. Идти до него было — два дня. Окрестности Линга войско покинуло к вечеру следующего дня, а на третий день марша мы уже достигли места переправы. Знакомые баржи ждали у берега. Подниматься на них вверх по течению было долго — к тому же, места на всё войско не хватило бы, но помочь нори и ааори преодолеть реку они вполне могли. Лагерь разбили на берегу. Командование выставило часовых, но беды в обжитых местах никто не ждал.

А беда пришла. Посреди ночи на лагерь напала нежить. Много нежити. Вся нежить была низшей, но её было очень много. Тревогу поднять успели в последний момент, и просыпающиеся бойцы не успели подготовиться к бою. Остановить атаку не удалось, и множество тварей прорвалось внутрь лагеря. Моему десятку повезло — шатер оказался рядом с водой, в болотистой низинке, которую никто не хотел занимать из-за большого количества кусачих насекомых. И туда, по настоянию мудреца-карателя, определили три десятка — наш, шестнадцатый и шестой. Мудрец и первый десяток хотел было посадить в рассадник кровососущих, но это было бы уже чересчур.

Три наших десятка успели построиться в шеренгу и встретить одиночных противников копьями. К сожалению, первый натиск был только разминкой. Следом шли твари, которых здесь никто не ожидал увидеть — серые люди, велики и тараны. Наши десятки даже не успели присоединиться к основным силам, когда лагерь захлестнули бесчисленные противники. Встав в круг, мы сдерживали наседающих серых. Отвратительные существа, которые когда-то были людьми. Они не умерли, но и живыми тоже не были. Холодные и долговязые, они атаковали нас с каким-то остервенением, практически не давая передохнуть. Вокруг наших десятков медленно вставал вал из трупов. Запах сырого мяса и крови распространился в воздухе.

Закончилось всё почти мгновенно. Как только нежить начала уходить в сторону Пущи, серые люди тоже отступили. Этот бой был закончен, и Пятнадцатая дала команду вернуться в шатер, который пришлось заново устанавливать. Несмотря на вонь и грязь, я уснул, едва коснувшись головой своей сумки, которую использовал в качестве подушки. Мы не снимали броню, не пытались привести шатер и себя в порядок — просто легли и уснули. А проснулись уже через три часа от тревожного горна в основном лагере. Серые люди и не думали, как оказалось, давать нам отдых.

— Бегом, бегом в строй! — надрывались командиры, подгоняя бойцов.

— Двое в ряд, прижались к шестнадцатому! — кричала Пятнадцатая.

И мы ещё неплохо выглядели на фоне некоторых ааори, которые сразу после боя сняли доспехи. Они ещё бегали, пытаясь облачиться. Место нашему десятку досталось на правом фланге, обращенном к Лингу. Атаковали нас что ночью, что сейчас — с востока, со стороны Диких Земель. В ту сторону были брошены основные силы нори.

Нам же предстояло прикрывать лагерь от атаки вдоль реки. Хорошее заключалось в том, что в бой мы бы вступили только тогда, когда появилась опасность атаки с фланга. Минусом было то, что берег спускался к реке, и я не видел, кто нас атакует — и сколько их. Но по реакции бойцов-нори я понял, что противников у нас много. Опытные нори сжимали в руках оружие и бледнели, оглядываясь с надеждой на реку. Однако баржи как ушли на центр реки, так и остались там. Моряки отказались рисковать, и даже крики мудрецов не заставили их переменить своего решения.

Шепотки, прокатившиеся от строя нори, передали весть о том, что к нам идут тысячи и тысячи неживых. Серые люди возвращались с основными силами, накатывая сплошным потоком. Первыми в бой вступили лучники, начав перестрелку.

— Щиты! — прокатилась над строем команда.

Мы прикрылись щитами и присели к земле. На наши позиции обрушился целый ливень стрел. Мы тесно прижались друг к другу, стараясь перекрыть даже самую маленькую щелочку, но стрелы находили свои цели — пробивали доски, проскакивали между краями сведенных щитов, пробивались между досок. В нашем десятке от обстрела пострадала Зенка. Пробившая щит стрела поранила ей руку. Девушка вскрикнула, сморщилась, но щит не отпустила. Как там отвечали наши, было непонятно. Приходилось сидеть и ждать новой команды. Вокруг слышали болезненные вскрики, всхлипы и стоны.

— То-о-овсь! — донеслось со стороны командования.

Запел рог, и мы распрямились, держа щиты над головой. Невдалеке от нас, из-за гребня речного русла, выливалось воинство серых людей. Одни ехали на каких-то полуптицах-полуящерицах, другие бежали на своих двоих, толпой. Третьи натягивали тетивы.

— Щиты! — рыкнула Пятнадцатая в момент залпа, и мы снова прикрылись щитами. Рядом с криками падали бойцы шестнадцатого и пятого десятков. — Копья на изготовку!

Мы снова встали в полный рост и выставили копья. Противник был совсем близко, теперь его можно было в деталях разглядеть. И то, что я увидел, мне совсем не нравилось. Их было очень много. Только против нашего фланга накатывало не меньше тысячи противников. Пехота была вооружена большими круглыми щитам, короткими копьями и короткими мечами. Всё это было отвратительного качества, но пользоваться своими железяками серые умели. Некоторые из них носили вполне сносные кольчуги с заплатками, явно человеческого производства, некоторые — частичные латы, многие были в кожаной броне.

Зенку мы задвинули в задние ряды, где Ладна быстро накладывала ей на руку повязку.

— Сомкнуть ряды! — пролетело над строем, и мы плотнее сдвинули щиты, прижимаясь друг к другу плечами.

А дальше нас захлестнул поток врагов, чье поведение ничем не отличалось от ночного. Натиск был просто ужасающим. Стоя во втором ряду, я уже вскоре удерживал на своем щите стоящую впереди Пятнадцатую, а сам упирался в щит Ножа спиной, пытаясь сделать вздох. Что творилось в массе серых — давивших так, будто между нашими и их щитами не было других серых бойцов — сложно себе даже представить. Мельком я подмечал, как повисают сдавленные с двух сторон серые, не подающие признаков жизни. Но этому врагу было наплевать на жертвы среди своих. Лучники продолжали стрелять, даже когда первые ряды начали перемешиваться.

Копьём я колол поверх голов первого ряда, отправляя на тот свет одного серого бойца за другим. Некоторые серые люди умудрялись прикрыться от моего копья, подставить шлемы, но большая часть покорно ложилась со смертельными ранениями — двигаться и уворачиваться они в такой толчее не могли. Пятнадцатая вскрикнула и начала опускать щит. Я стал боком и дал ей возможность провалиться вглубь строя. Мы такого не отрабатывали, но других вариантов увести её из первого ряда я не видел. Своим щитом я прикрыл десятника от наседавшего серого и, протиснувшись, занял её место в первом ряду. Сразу навалились противники, и пришлось колоть ещё активнее. Пока Нож пропускал Пятнадцатую к Ладне, мы сместились ещё на шаг назад, а потом ещё на шаг.

Строй ааори на нашем фланге продавливали, закидывая стрелами и давя пехотой. Конница держалась в отдалении, дожидаясь своего часа. А сверху всё прибывали и прибывали новые враги. После очередного залпа стрел Хохо рядом со мной сменил Пузо, а Хохо оттащили со стрелой в плече. Вонь от внутренностей и крови распространилась над всем полем боя. Ор, плач, стоны заполнили, казалось, всё вокруг.

Наш фланг прогнулся и разорвался надвое: часть оттеснили к нори, а нас начали прижимать к воде. Отступая, мы давили собственные шатры, затаптывали кострища — и теперь от лагеря осталось только воспоминание. Когда наш фланг развернулся лицом к центру построения, я неожиданно понял, что всё кончено. Нори были уже окружены, а левый фланг, прикрытый ааори, били с двух сторон — и там уже началась паника.

— Нож, подмени, — крикнул я, и тот быстро пропустил меня в задние ряды.

Пятнадцатую я нашел на самой кромке воды. Она ругалась сквозь зубы, пока ей накладывали повязку. Я упал рядом с ней на колени, прикрывая щитом, и выдохнул.

— Надо уходить.

— Куда уходить, мать твою?! — взорвалась она. — Река же!

— В реку! — крикнул я.

— А наши?! — Пятнадцатая указала на то место, где ещё недавно стояли ряды нори, но там уже были только враги. Лицо девушки перекосило. Я рывком привлек её к себе и прижал к груди, шепча на ухо.

— Мы разбиты, Пятнадцатая. Надо уходить рекой, иначе нас сомнут!

Я почувствовал, как она на мгновение сильно обняла меня, а потом оттолкнула.

— Пятнадцатый десяток, в реку! — кричала девушка, поднимаясь на ноги. — Все в реку! Вплавь, уходим! Быстрее! Быстрее!

И наши послушались. Пузо, Кривой, Нож, Ладна и Зенка бросились в воду, хотя я и не был уверен, что все они умели плавать. Я, как оказалось, умел. Доспех и поклажа тянули на дно, но снимать было некогда. Рядом воду клюнули первые стрелы.

— Шрам! Шрам! — я услышал Пятнадцатую, только когда она схватила меня за плечо. — Бочки! Телега!

Девушка показывала на глубину, где величаво плыли бочки с припасами, обломки телег и укреплений — и даже целая телега. Бойцы из нашего и соседних десятков уже хватались за них, стараясь уплыть как можно дальше от берега. Вместе с Пятнадцатой мы рванулись за ними, а за нашими спинами вода вставала волнами, когда в реку начали сталкивать остатки сопротивляющихся бойцов.

Вход в воду в месте переправы был плавным — можно было четверть расстояния до другого берега пройти вброд. Нашей целью стала деревянная телега, за которую мы ухватились всем десятком. Рядом плыли другие ааори. Стоило только отплыть от пляжа, как нас захватило течение и понесло вниз. Несколько бочек и телега стали плотом, за которые продолжали цепляться всё новые и новые ааори. Кто-то был без бочек и еле дотягивал до нас, кто-то с бочками. Плот продолжал расти.

— Гребите к другому берегу, быстрее! — надрывалась Пятнадцатая. — Быстрее! Надо выйти из-под обстрела.

Серые лучники пытались нас достать, но не успели: у берега хватало других целей, не успевших найти себе средств спасения. Многие шли ко дну ближе к середине реки, так и не успев переплыть и потеряв силы. Мимо нас проплывали, уносимые течением, трупы ааори и серых людей. Бой ещё не закончился, и часть нори уходила на север, отбиваясь от преследователей. Там за мелким притоком реки тоже можно было спастись.

А нас продолжало нести вниз по течению в сторону Линга. Течение было быстрым, даже несмотря на то, что до моря было рукой подать. Недалеко от города были пороги — невысокие, но скорости воде прибавляли.

— Надо выбираться на берег! — приказала Пятнадцатая, когда место лагеря скрылось из вида. — Пороги мы не пройдем! Или потонем, или вылезаем сейчас. Гребите!

И мы гребли, возвращаясь к знакомому берегу, от которого бежали совсем недавно.

До порогов наш отряд не дотянул совсем чуть-чуть — впереди уже отлично был различим рёв воды. На баржах мы легко прошли опасный участок, но флотилия бочек во главе с телегой разбилась бы на них в щепки. Нас спас илистый, поросший каким-то тростником берег. Цепляясь за тростник, мы преодолели последние метры глубины, и ноги коснулись илистого дна. Я отцепился от бочек и заковылял к берегу. Стоило мне оказаться на твёрдой земле, как я без сил повалился на траву. Рядом падали другие ааори. Пятнадцатая не стала ложиться и просто села рядом со мной.

— Надо идти, — проговорила она.

— Дай отдохнуть пару минут, — ответил я, не находя сил подняться. — Сейчас никто не сможет встать.

Пятнадцатая кивнула и огляделась.

— Сорок девять человек, — проговорила она после подсчёта. — Всего сорок девять.

— Наши же все ушли? — я заставил себя сесть и осмотреться. Ушли все.

— Шрам, как это случилось? — тихо прошептала девушка, прижавшись ко мне плечом. — Откуда их столько?

— Не знаю, — совершенно серьезно ответил я. — Это не набег… это что-то совсем страшное.

— Что же нам делать? — тихо спросила она.

— Попробуем пройти пороги берегом, — так же тихо ответил я. — Может, в бочках будет что-то полезное.

— Тогда нельзя тут сидеть, — Пятнадцатая отстранилась и поднялась на ноги. — Бойцы, встаём. Некогда разлеживаться! Враг совсем недалеко, надо уходить дальше.

Наш десяток, ругаясь и постанывая, начал вставать, а остальные ааори последовали нашему примеру.

— Десятники есть? — спросила Пятнадцатая, но никто не откликнулся. — Какие десятки?

— Шестнадцатый, семнадцатый, девятнадцатый, седьмой, восьмой, первый, — раздался нестройный хор. Набились к нам простые бойцы. К моменту, когда все кинулись в воду, они уже остались без командования.

— Понятно. Слушаем сюда! Хохо, организуй разведку вниз по течению — возьми пятерых! Ладна, займись ранеными, всех девочек привлеки! Шрам, проверь бочки и бери только самое необходимое. Возьми ещё троих. Оставшиеся подходят ко мне. Будем раскладывать всё, что найдем.

В бочках полезного было немного. В одной нашлись сухари, мешочки с крупами и сушеное до состояния сухаря мясо — но часть припасов уже подмокла. В другой бочке обнаружили пару топоров и местных лобзиков, какие-то тряпки, веревки и гвозди. Нашлось несколько сумок с чьими-то вещами. В телеге лежал мешок сухофруктов. В одной бочке было растительное масло. Сухари и сухофрукты распределили между всеми в равных долях, одеяла и вещи рассортировали. К моменту, когда вернулся с разведчиками Хохо, каждому была подготовлена поклажа.

Выслушав Хохо, Пятнадцатая помахала мне и ещё одному бойцу.

— Шасть, заместитель Шестнадцатого, — представила она нас. — Мой зам Хохо и мой боец — Шрам.

Мы кивнули друг другу.

— Хохо, рассказывай. Только тихо.

— В общем, к Лингу мы не пройдем, — сказал он. — Там дальше, ближе к городу, ещё одна армия.

Шасть выругался, а я прикусил губу.

— Хохо, там деревья есть за порогами?

— Была пара рощиц, — кивнул он. — Полперехода до них.

— А до противников? — уточнил я.

— Пара переходов. Там спуск к морю, хорошо местность просматривается.

— Шрам, если есть предложения, валяй! — предложила Пятнадцатая, поймав мой взгляд.

— Надо дойти до рощи и делать плот, — сказал я.

— Зачем? — спросил Шасть. — Переправиться на тот берег?

— Было бы неплохо, — я кивнул. — Боюсь, шансов добраться до городов или Мобана у нас не будет. Серые же воды не боятся?

— Плавать не любят, но переправятся, — согласился Хохо.

— Пешком мы от их конницы не уйдем.

— Да мы и от их пехоты не уйдем, — Шасть усмехнулся. — Ты посмотри на нас.

Мы все дружно глянули на бойцов и мысленно с ним согласились. Большинство промокли, шатались от усталости и держались одной надеждой — выжить.

— Тогда надо уходить вдоль морского побережья на надёжном плоту, — подытожил я.

— В Форт Ааори! — догадалась Пятнадцатая. — Думаешь, там врагов пока нет?

— Там огромная армия, — согласился со мной Шасть. — Вэри, лори, эры. Гарнизон, стены, тысячи наших! Думаю, что там врага смогут удержать, даже если серые и туда добрались.

— На плоту по морю? — скептически уточнил Хохо. — Это должен быть очень надёжный плот. Времени-то у нас хватит?

— Не знаю, — признался я. — Но если найдем вариант лучше, я только за. С тварями из морей я знакомиться совсем не хочу…

Других вариантов не придумали. Полчаса мы перебирали способы отхода, вызывая наиболее сообразительных бойцов, но путь оставался только один. Отряд, подхватив поклажу, выдвинулся в сторону рощицы. Дело шло к вечеру, и времени оставалось всё меньше и меньше. Ночью могла пожаловать нежить, и тогда нам уже точно некуда будет бежать. Часть вещей, а также тех раненых, кто не мог идти — погрузили на телегу, которую сами же и катили. Бочки несли отдельно. Уже через пару часов в роще закипела работа.

Это только кажется, что рубить копьями дерево не стоит. Когда очень хочется жить — будешь даже зубами грызть. Топоров набралось немного. Два из найденной поклажи и ещё три — у бойцов. Ветки обрубали копьями и мечами. Деревья оказались удобные: стволы неширокие и довольно ровные и длинные. Очищенные стволы скатывали на берег и крепили к бочкам, которых набралось целых двадцать три штуки. Бочки тоже укрепляли и стягивали дополнительно промасленной тканью. Масло использовали пищевое — другого в припасах не было.

После того, как были готовы бочки, примотанные к раме, конструкцию спустили в воду и продолжили работу там. Остальные стволы стелили на раму и прибивали гвоздями. Работали, не останавливаясь, даже когда на рощу опустились вечерние сумерки — времени было мало. Нужно было сделать так, чтобы конструкция дотянула хотя бы до противоположного берега, где можно будет доделать плавательное средство. Несколько тонких стволов расщепили на доски, которые стали нашими веслами, и уже по темноте плот отчалил, приняв на борт сорок девять человек. Держалась на воде конструкция совсем неплохо. Но общая надежность пока ещё вызывала сомнения. Поэтому грести сразу начали к противоположному берегу.

Нежить появилась, когда мы уже причалили и устраивались на ночлег. Тварей не было видно в темноте, но зато хорошо было слышно. Они чуяли наши следы, чуяли наш запах даже на таком расстоянии, рыскали среди деревьев, но добраться не могли — и от этого становились только злее.

Спали мы все вповалку, кто где лег — там и уснул. Одеял всё равно на всех не хватало. Радовало, что здесь, южнее Мобана, лето уже вступало в свои права, и ночами не было до дрожи холодно. Пятнадцатая даже не выставила дозорных, но проснувшийся и отправившийся по малой нужде боец перебудил всех воплями, что Линг взят.

В стороне города над землей поднималось оранжевое зарево пожара.

— Они сходу взяли город! Что же делать? — запаниковали несколько человек. Пока ещё шёпотом, но до истерических воплей было уже недалеко.

— Какой город, придурки? — в сторону паникующих крикнул Шасть. — Это сожгли внешние постройки и мост через реку — там вся середина деревянная специально. Раз сожгли, то армия сюда не переправится, так что успокойтесь.

— Да откуда ты знаешь? — спросил кто-то из бойцов.

— Я три года назад видел, как спалили село — вот там зарево даже больше было, — ответил Шасть. — А это так, лёгкий пожар.

— Идите все спать! — приказала Пятнадцатая. — Завтра нам ещё очень много нужно сделать.

Глава 15

— Еды нет, плот далёк от вчерашней идеи самого себя, а мы еле стоим на ногах, — проговорил задумчиво Шасть, глядя на покрытую туманом реку.

Я усмехнулся и выдал подсказку от своей памяти:

— Нет в мире совершенства!

Из всего отряда не спал только Шасть. Получается, я проснулся вторым. Но это случилось не от любви к ранним подъемам — просто к утру стало холодно. Бойцы лежали на земле, прижавшись друг к другу как стая каких-то удивительных созданий, а я умудрился откатиться в сторону. Нелюдимый, да.

Почему проснулся Шасть — я не знал.

— Нет такого, — согласился Шасть. — Но решать вопрос придётся. Еду где-то надо достать.

— Как думаешь, крестьяне и жители с другого берега реки успели уйти в город? — поинтересовался я.

— Не знаю, а что?

— Если ушли, то можно забрать то, что осталось, — пожал плечами я. — А если не ушли, то поскребём по сумкам и поясам, найдем денег — и купим.

— Забрать — это ограбить, — с сомнением проговорил Шасть.

— Через пару дней на этом берегу будет не протолкнуться от серых людей, — я сам удивился безразличию в своем голосе. — А они не нежить и кушают, должно быть, обычную еду. Мы просто заберём часть провизии, которая и так достанется им. Ну если найдем, конечно.

— Людей они тоже кушают, — мрачно проговорил боец, но других возражений не нашел.

Шасть снова уставился на реку, а я решил понять, что со мной произошло. Многие дни мне вдалбливалось, что нельзя брать чужое. Если ты собираешься что-то получить от аори, то должен заплатить сполна. В устах тех, кто говорил «сполна», это слово явно имело тот же смысл, что и слово «чрезмерно». Ааори должны искупить свои прегрешения из той жизни. Вот только как можно искупить грехи, которых не помнишь? И сколько было у меня лично грехов, за которые меня лишили памяти, свободы и выбора в жизни? Да и самой жизнью требуют рисковать. Кажется, учителя в школе несколько перестарались, вдалбливая нам мысль, что мы всем должны — раз я понял, что это мне, дармовому защитнику, местные должны приплатить. Озвучивать эту мысль я, привычно, не стал.

— Воспринимай это частью нашей войны с неживыми, — предложил я. — Просто мы не будем это делать на виду у жителей города.

— Ладно, — Шасть кивнул, что-то решив для себя. — Буди Пятнадцатую. Пора нам что-то делать…

Десятника будить не пришлось: она уже проснулась сама и начала поднимать бойцов. Увидев меня, Пятнадцатая приветственно махнула рукой. Я подошел и пересказал ей разговор с Шастем. Пятнадцатая странно на меня посмотрела и задумалась.

— Без еды мы долго не протянем, — сказал я ей, — а сухари и сухофрукты сегодня уже закончатся. Что там из припасов — крупа и мясо? Судя по количеству, это на пару перекусов.

— Страшно это делать, — Пятнадцатая оглянулась вокруг. — Но… если другого выхода не будет, так и поступим. Между прочим, я все наши деньги сохранила, так что провизию можно и купить. Только не говори никому об этом. Я тут половине народа не доверяю.

К нам подошли Хохо, Шасть и ещё несколько бойцов.

— Что делаем сегодня? — спросил Хохо.

— Попробуем доделать плот, — ответила Пятнадцатая. — Другого плана у меня нет. Никаких идей ни у кого не появилось?

— Зачем нам плот? — неожиданно высказался один из бойцов. — Давайте уйдем в Аанг или в Тури. Ребята устали!

Многие из подошедших закивали, а вокруг начали собираться остальные выжившие ааори.

— Давайте уйдем посуху! — закричала какая-то девушка. — Нам нет смысла никуда плыть. Нам надо возвращаться в Мобан!

Пятнадцатая явно опешила, но быстро взяла себя в руки.

— Вообще-то вы должны подчиняться приказам десятников, а уже они будут решать, что и кому вы ещё должны!

— Ты не наш десятник! — ответила девушка. — Наш десятник погиб! Ты — Пятнадцатая, вот и командуй своим десятком.

— Уважение, боец! — жёстко сказала Пятнадцатая, и все вокруг замолчали.

Взбунтовавшаяся девушка стояла прямая как струна, даже не пытаясь выполнить положенный поклон. К ней подошло ещё несколько бойцов… и ещё. Наш десяток, Шасть и трое бойцов из шестнадцатого десятка подошли и встали рядом с Пятнадцатой, доставая оружие. К девушке присоединилось ещё несколько человек — и вместе с ней против нас оказалось уже полтора десятка.

— Уважение, боец, — повторила Пятнадцатая упрямо.

— Пошла ты! — ответила девушка, что добавило ей ещё пару сторонников.

В воздухе нарастало напряжение.

— Пятнадцатая, а пускай они проваливают, — проговорил я, за что заслужил злой взгляд от Пятнадцатой, а бунтари — ещё нескольких сторонников.

Это меня не остановило, и я повысил голос, чтобы было слышно всем:

— Пускай валят куда хотят. Им так и так конец. Вот этой дуре — точно!

Все, включая Пятнадцатую, уставились на меня. Только девушка взвизгнула возмущённо: «Сам дурак!».

— Еду мы всю раздали — на сегодня им хватит. Потом могут жрать хоть друг друга, — засмеялся я. — Больше от нас им требовать нечего. Успеют убежать от серых людей — в Мобане их спишут за неподчинение. Не успеют — скушают их серые люди или нежить. Нет своего ума и чужого не надо, так зачем выбивать из их пустых голов те жалкие крохи, которые остались?

Всё это время я обращался к Пятнадцатой и, обернувшись к взбунтовавшимся бойцам, обнаружил там только шесть человек. Насколько я помнил, девушка-зачинщица и её сторонники были из девятнадцатого десятка. Все, кто готов был её поддержать ещё минуту назад, расступились. Девушка почувствовала неладное: осмотрелась, помрачнела и зверем глянула на меня.

— Уважение, Шрам, — сказала Пятнадцатая, глядя мне в глаза. Я выполнил полупоклон и снова посмотрел на неё, заметив, как дрогнули уголки губ. — Мне не нравится твое предложение.

— Ну нет так нет, — покладисто согласился я, надевая на руку щит.

— Но доверять я им не могу, — продолжила Пятнадцатая, переводя взгляд на бойцов девятнадцатого десятка. — Вчера уже достаточно людей погибло. Проваливайте! Я даже больше скажу. Все, кто не готов сейчас выполнять мои приказы, не готов пробиваться к Форту Ааори — можете уходить! Свою спину в боях я доверю тем, кто меня уважает и не предаст. Все остальные могут решать самостоятельно, куда они идут.

Бунтарка неуверенно осмотрелась по сторонам, но сочувствия во взглядах других ааори не нашла. Я видел, как глаза у нее стали влажными, и мне даже стало жалко её на мгновение. Всего лишь на мгновение — потом я вспомнил, как она смотрела на меня после моей речи, и просто представил, что бы сделали с нами, достанься победа ей. И мне стало наплевать.

— А можно остаться? — сказал один из бойцов девятнадцатого десятка.

— Вам нет! — отрезала Пятнадцатая.

Тот вздохнул, подхватил свой мешок с вещами и пошел через рощу на запад. За ним спустя какое-то время потянулись другие бойцы. Дольше всех стояла девушка-бунтарка. Она все ещё не могла понять, что весь её бунт закончился таким позорным поражением.

— Проваливай уже! — крикнул кто-то из тех, кто сохранял нейтралитет. И это стало последней каплей. Девушка закрыла лицо руками и кинулась догонять своих соратников.

Пятнадцатая распределила людей по работам и отвела меня в сторону. Она какое-то время смотрела на реку, решаясь, а потом произнесла:

— Шрам… Спасибо, что помог.

— Прости, что влез, — ответил я ей и, заметив нехороший огонёк в глазах Пятнадцатой, поспешно пояснил. — Ты десятник, это ведь было не моё дело… Но вроде все растерялись, а я как подумал, что сейчас начнётся…

— Всё хорошо, — сказала Пятнадцатая, успокоившись. — Каждый раз, когда ты так делаешь, мне кажется, что ты просто пытаешься меня так подставить, опозорить… Это моя боль, Шрам. Я решила, что я тебе верю — и на этом всё. Ты не обязан извиняться… Ты…

Что «я» — я так и не узнал, потому что сам же её и прервал. Глянув на реку, я увидел, как через порог переваливается одна из барж, которые должны были перевозить нас на другой берег реки. Баржа была пуста, паруса спущены, на палубе царил беспорядок, а борта были истыканы стрелами. И, если мне не показалось, несколько трупов я заметил на палубе, когда нос посудины опустился на перекате. Туман ещё висел над рекой, и других подробностей рассмотреть не получилось.

— Баржа! — указал я на реку.

— Что? — Пятнадцатая резко повернулась к реке.

— Она пустая, Пятнадцатая!

Мой крик привлёк внимание других бойцов к реке, и вокруг раздались возбужденные голоса.

— Плот! — сориентировалась десятник. — Живо все на плот! Хватайте все вещи. Нам надо успеть её перехватить! Скорее!

Уговаривать никого не пришлось. Собираться долго тоже не было нужно — все попрыгали на плотик, так и стоявший на берегу. Пятнадцатая, вскочив последней, обрубила веревку, которой мы привязали плот вечером к дереву. Самодельные весла дружно опустились в воду, и деревянная конструкция заскользила по реке. Вёсла застучали друг о друга, и скорость плота резко упала. Мы просто мешали друг другу.

— Дружно, раз! — крикнул один из бойцов, опуская своё весло. — Раз! Раз! Раз!

Постепенно, приноровившись к ритму, мы стали грести одновременно. Плот скользил сквозь туман по воде. Вокруг ничего не было видно.

— Где она? — спросил кто-то.

— Вон! Вон, уплывает! — закричали в ответ.

Баржа успела проплыть по течению нашу рощу и неспешно уходила к морю, выделяясь темной тенью на белесой пелене. Гребцы переместились к нужным бортам и стали грести за баржой. Ещё через несколько минут плот стукнулся бортом о корму посудины. Что делать дальше — никто не знал. Окна закрыты, да и расположены высоковато. Борт возвышался над нами почти на семь шагов.

— Идеи? — Пятнадцатая кивнула нам в сторону баржи.

— Пузо, Кривой, поможете? — спросил я.

— Что надо сделать? — спросил Пузо.

— Вы сцепите вот так руки, — я показал как, положив одну ладонь на другую. — Присядете, а я встану вам на руки, вы выпрямитесь — и можно будет уцепиться за борт.

— Ну да, только не тебя, — к нам подошла Зенка. — Лучше меня — я тут самая легкая.

Мы перевели взгляд на Пятнадцатую, и та кивнула Зенке.

— Подожди! — сказал я девушке и подошел к брошенной на плот поклаже. Порывшись, я спешно выудил один из больших гвоздей, молоток и одну из самых длинных веревок. Всё это богатство я протянул Зенке. — Вбей гвоздь в палубу или в борт, согни немного молотком, чтобы веревка не соскочила, и привязывай.

Ещё через минуту девушка уже была на барже. Там она какое-то время молчала, а потом послышался стук молотка — и вниз спустилась веревка. Рядом с бортом показалась голова девушки:

— Залезайте, — хмуро бросила она.

Первыми пошли бойцы нашего десятка. Оказавшись наверху, я понял, что так не понравилось Зенке. Палуба, как я и видел с берега, была истыкана стрелами. Часть команды была наверху, пришпиленная стрелами к доскам. Но некоторые успели уйти в трюм. Вот они-то и привлекли наше повышенное внимание. Что там в трюме и в каютах произошло — мне не было понятно, но матросы пытались сбежать назад на палубу. Некоторые даже успели выскочить из дверцы в корме, которая вела внутрь. Но далеко не ушли. На их останках хорошо были видны жуткого вида порезы.

— Оружие к бою, — приказала Пятнадцатая. — Двигаемся вниз. Похоже, там завелась нежить.

— Фу, — проговорила одна из девушек-бойцов, чьего имени я не помнил.

— Идём осторожно! Нужен свет — там в трюме темно, — предупредила десятник, первой двинувшись к дверце.

Хохо, отбегая то к одному ящику, то к другому, вскоре вернулся с факелами.

— Так, этого много, — посмотрев на факелы, сказала Пятнадцатая. — Вперёд идет только наш десяток. Хохо, ты остаёшься. Вместе с Шастем соберите всех и распределите по работам. Нужно перетаскать вещи с плота. Трупы скинуть на плот. Ещё надо с палубы собрать все ящики и посмотреть, что в них. Давайте!

Первым пустили Пузо с его огромным щитом. Сразу за Пузо шли я и Пятнадцатая, готовые принять на копья любую тварь, которая полезет на нас. Кривой, Нож, Зенка и Ладна шли сзади, готовясь поддержать. Коридор был узким и темным. Кривой и Нож зажгли факелы и светили. На потолке немедленно появились следы копоти.

— Аккуратнее, — показала им Ладна. — Спалите баржу. Лучше зажгите фонарь.

По центру коридора висел масляный фонарь с открывающейся дверцей. Света от него хватило осветить весь коридор, но фитиль быстро потух.

— Масло нужно, — проговорил Пузо. — Всё выгорело.

В конце коридора виднелись три двери. На одной коридор заканчивался, а две других вели в боковые помещения.

— Проверяем комнаты, — приказала Пятнадцатая, указав на боковые двери. — Обе одновременно. Ладна, контролируй дверь в конце коридора. Зенка, метнись назад и скажи Шастю или Хохо, что нужно найти масло для фонарей. Вернёшься — поможешь Ладне. Пошли!

Пятнадцатая и Пузо свернули вправо, а я и Кривой — влево. Кривой пинком распахнул дверь, пробил несколько раз темноту копьём и сделал первый шаг. Я тоже ткнул по сторонам, прошёл в проём и освободил проход. За мной втянулся Нож с факелом — и помещение, наконец, осветилось. Врагов тут не было. Стояли какие-то многоярусные полки. Память подсказала название — «стеллаж». На полках были ящики, прикрытые крышками.

— Кладовка какая-то, — пробормотал Кривой.

— Проверяем все углы. И поищем, что там в ящиках, — предложил я.

Помещение проверили быстро — оно было пустым. На проверке ящиков к нам присоединились остальные бойцы.

— У нас там кухня была, — объяснила Пятнадцатая.

В кладовке были в основном продукты и вещи первой необходимости. Нашлось и масло для фонарей. Пузо определил его по маслянистой плёнке и особому запаху. Откуда Пузо всё это знал, никто, естественно, интересоваться не стал — не принято. В углу кладовки нашлись переносные фонари, которыми мы заменили факелы. Вскоре кухня, кладовка и коридор были освещены.

За дверью в конце коридора обнаружилась лестница вниз и ещё одна комната — видимо, капитанская каюта. В ней стояла большая кровать, письменный стол с какими-то бумагами, пара сундуков и шкаф с одеждой. Заглянув в сундук, Пятнадцатая присвистнула.

— Неплохо живут речные перевозчики, — прокомментировала она.

На столе обнаружился ключ от самой каюты. Перед тем как уйти, мы приоткрыли окна и зажгли фонари на люстре. Каюту закрыли на ключ.

Всё это время Ладна и Зенка сторожили лестницу вниз. Лестница шла вдоль стены капитанской каюты, на середине следующего яруса делала поворот и уходила под пол. Вниз пошли тем же порядком. Лестница была в бурых пятнах крови, а за поворотом обнаружился капитан баржи. Он лежал, невидящим взглядом уставившись в пустоту и зажав левой рукой рану на животе, откуда вываливались внутренности. В правой у него был топор, испачканный черной кровью нежити.

— Какой ужас, — прошептала Зенка, зажимая рот.

— У этого урода на барже плыли наши командиры, — прокомментировал Нож. — И он за ночь двух девочек снасильничал. А потом приказал баржам отойти от берега и не стал помогать нам во время бойни. Ты точно жалеешь именно его?

Зенка промолчала. Лестница тоже оканчивалась дверью, которая была закрыта на засов с нашей стороны. Пятнадцатая подошла к двери и прислушалась. Некоторое время она молчала, а потом повернулась к нам.

— Нежить там есть, — тихо сказала она. — И не одна. Мне показалась, я слышала голоса.

— Может, кто-то из команды выжил? — предположил я.

Никто не ответил.

— Надо, чтобы кто-то закрыл засов за нами, — проговорила десятник. — Если мы пропустим кого-то… На палубе никто не ожидает нападения.

— Я схожу и позову, — ответила ей Ладна.

Через минуту перед дверью стоял мрачный Хохо. Он тоже прижался к двери ухом, послушал, поморщился — и помотал головой.

— Мне ваша идея не нравится совсем, — сказал он.

— И что ты предлагаешь? — поинтересовалась Пятнадцатая.

— Мы нашли весла вдоль бортов, — ответил он. — Управлять кораблем можно и с палубы. Еда в кладовке есть, нам её хватит. Не стоит туда лезть.

— Плыть с нежитью в трюме — тоже не самая хорошая идея, — ответила ему Пятнадцатая. — Мы же не знаем, сколько её там. Вдруг там много полегло? А если они обратятся и ночью выломают дверь?

Хохо вздохнул.

— Ладно, — сказал он. — Мне только дверь закрыть. Но будьте осторожны. Мне вообще тут всё не нравится.

— Будем, — пообещала ему Пятнадцатая.

Глава 16

Прямо за дверью нас никто не ждал, однако нежить тут явно побывала. Пять моряков лежали на полу в лужах крови, которая только начала застывать. Некоторых частей тел они лишились, но есть их целиком не стали. Нежити не это было нужно — обычно она просто выкачивала жизнь, как нам мельком объясняли ещё в школе нерождённых. Как только жертва окончательно умирала, тварь вскоре теряла к ней интерес и уходила.

Мы оказались в небольшом зале, из которого вело ещё несколько дверей. Три двери со стороны кормы были заперты, ещё четыре — по две с каждого борта — тоже. Дверь, уводившая вглубь посудины, была открыта. За ней тянулся темный коридор.

Сразу соваться туда мы не стали и заперли дверь на засов, найденный рядом с одним из трупов. Трупы обыскали, но ключей не нашли. Вернувшись и попросив Хохо открыть нам, проверили и капитана. У того и обнаружилась связка ключей. За запертыми дверями были неплохо обставленные каюты, где жили, видимо, знатные пассажиры. В каждой комнате было по две кровати с матрацами и подушками, имелись сундуки для вещей и небольшие столики. И сундуки, и шкафы в шести каютах были пусты. Только в одной кто-то явно жил до нападения. Мельком глянув на содержимое, Пятнадцатая только головой покачала.

Каюты мы закрыли. Сняв засов, мы крадучись прошли дальше — и почти сразу обнаружили двери в большие комнаты. В каждой из них было по десять двухъярусных кроватей. Здесь, видимо, обитали матросы. Некоторые, если бы мы не пришли, продолжили бы тут обитать в несколько ином обличье. Похоже, команда корабля успела проснуться и пыталась оказать сопротивление, но враг оказался сильнее. Тела лежали в обеих комнатах у порога. Матросы пытались не пустить в свои каюты тех, кто пришёл из глубины баржи. Коридор вполне предполагаемо заканчивался дверью — за которой оказался знакомый по переправе на барже зал. Большую его часть свет фонарей не освещал, но, задрав голову, я заметил створки большого люка, закрытые на замок, и лестницу, которую можно было опустить вниз. В наши каюты нас заводили именно через такой люк — похоже, что баржи были практически одинаковыми. Значит, с противоположной стороны должны быть два коридора и двухстворчатая дверь между ними. Если идти по коридору, то вдоль борта баржи будут двери в такие же каюты, в которых перевозили нас.

Мы сделали несколько шагов прежде чем услышали, как дверь за нами начала закрываться. Обернувшись, я успел увидеть одного из матросов, которых мы видели раньше — лицо его уже начинало меняться, превращая труп в будущую нежить. Ладна, стоявшая последней, попыталась остановить его, но створка хлопнула — и громыхнул засов. Мы оказались заперты внутри.

— Госссти, ррррр, — произнесла темнота. — Не-сссссвет!

В зале было много фонарей. Все они давно потухли — но, повинуясь голосу неизвестного, снова вспыхнули странным призрачным сиянием. Оно не только не слепило… оно даже подчеркивало разгоняемую темноту. Размытая граница тени и света исчезла. Теперь там, куда падал странный свет, было видно всё, а там, куда он не дотягивался — царила кромешная тьма.

В противоположном конце зала сидела на досках тварь, которая неуловимо напоминала мурло, памятное мне по кладбищу. Пропорции тела уже изменились, в глазах появился разум, а зубы стали короче, но не утратили остроты. Когти тоже укоротились, превратившись в узкие тонкие лезвия. Костяные пластины изменили свой узор, напоминая подобие воинских лат. Одной задней лапы у твари не было — вместо нее был обрубок, сочащийся черной кровью. С одной стороны от твари скопилась толпа нежити — поднятая мелочь и, судя по остаткам брони, бывшие ааори. Было их около двух десятков. С другой стороны — несколько ааори, раздетые догола и сжавшиеся, но явно ещё живые.

— Глассса уже не те, — просипела тварь. — Темно — не вижу….

— Мудорь, — Пятнадцатая проговорила это таким голосом, что мне стало за неё тревожно. В нём была обречённость, страх, решимость — всё вместе.

— Так насссывают, — мудорь зашипела и срыгнула на пол какую-то слизь. — Сссмешшные….

Тварь продолжала нас разглядывать, а мои соратники молча стискивали копья и заслонялись щитами.

— Вы сссслужить? — спросила мудорь, но, верно расценив наши лица, пояснила: — Мои ссслуги! Мошшшно так!

Тварь махнула в сторону живых.

— Мошшно так! — другая лапа махнула в сторону нежити. Прерывистый кашель был смехом, наверно. Я моргнул, пытаясь убрать из глаз искры, возникшие при включении «несвета», но те и не думали пропадать. Более того, они заняли только им ведомое положение в пространстве.

— Эти сссами ссслуги, — мудорь лениво протянула лапу к одному из живых ааори и погладил по спине.

К моему ужасу, ааори выгнулся дугой, как кошка, принимая ласку. Не выгнулся, выгнулась. Злата во всей красе.

— Да кто бы сомневался, — не выдержал я. — Эта подруга всегда служит кому выгодно и тому, кто посильнее будет. Потом предаёт. Ты у нее уже третий… Нет, четвертый, если с командованием считать.

— Сссс? — удивилась мудорь, разглядывая Злату, которая с преданным взором терлась о его здоровую ногу. — Предайооот? Меня — не ссссможет!

— Все так говорили, — согласился я, гоняя взглядом искры. — Все-все!

— Шрам! — прошипела Пятнадцатая, но я положил ей руку на плечо и слегка сдавил.

— Вссссэ? — мудорь посмотрела на Злату с куда большим сомнением.

— Точно — все! Так что ты с этой ссслугой себя аккуратнее веди! — посоветовал я от чистого сердца.

Мне не было страшно. Может быть, оттого что я пока не знал, на что способна эта нежить — а, может, просто устал. Было страшно, когда накатывали серые у переправы. Было страшно, когда мы выплывали к берегу у порогов, когда встали против бунтарей и когда шли по темному трюму. А тут — как отрезало.

Мудорь снова посмотрела на Злату, которая упала на пол, подставив ему незащищенную грудь и живот.

— Слуга, слуга, — лепетала девушка.

— Да, она всегда была очень убедительна! — подтвердил я.

— Молчи! Тряпка, урод! — заорала Злата, приоткрыв свою сущность.

Мудорь резко подняла лапу, намереваясь проткнуть девушку когтями, но Злата вывернулась. Только каре золотистых волос мелькнуло в призрачном свете. С неприятным чувством я отметил, что девушка за последний месяц стала очень быстрой и ловкой. Когти пробили доску и застряли. А девушка попыталась дотянуться до глаза твари.

— Блед! — завизжала она, и со стороны ааори прыгнул голый Бледный.

— Через окно! — рыкнула Пятнадцатая, стряхнув мою руку с плеча.

Весь наш десяток кинулся к борту баржи, где были видны заблокированные люки.

— Ссса!.. — прошипела тварь.

Стоявшие смирно неживые бросились в бой. Со стороны ааори раздались крики ужаса, боли и страха. Но, кроме Златы, никто не оказывал сопротивления. К потолку подлетел Бледный, стукнувшись о доски. За миг до этого я заметил, как вокруг него закружился хоровод искр, тянувшийся от лапы мудори. Злату он оттолкнул другой лапой и стремительно ударил в живот. На этот раз моей бывшей подруге увернуться не удалось. Она сложилась пополам и упала на пол, издав протяжный то ли стон, то ли рёв.

Моих соратников мудорь отбросила очередной мудростью назад, в центр помещения. А меня?.. Я просто рассёк искры перед собой. Пятнадцатая и Пузо повисли в воздухе — искры вертелись вокруг их голов и ног, постепенно выгибая сопротивляющиеся тела дугой. Все остальные бежали к окнам, ещё не понимая, что выхода нет. А я бежал к мудори, сжимая копьё. На бегу я пытался подчинить искры, но они не слушались — у меня получалось только разогнать их в стороны — а вот мудорь отправила ко мне какую-то мудрость. Тёмный сгусток, окутанный тысячами искр. Я чуть не опоздал, мысленно расшвыривая искорки — сгусток истаял в шаге от меня, превратившись в дым.

Я задержал дыхание, проскакивая облако, и выскочил прямо напротив твари. Не ожидавшая такого скорого моего появления мудорь попыталась послать в меня ещё одну свою мудрость, но я вмешался в трепетание искр на её лапе.

Мудорь зашипела от боли, а потом заревела, когда моё копье воткнулось ей в живот. Лапа с острыми когтями чиркнула по шлему и соскочила, а моё копье резануло кончиком по тому самому глазу, который пыталась выдавить Злата. Обрубком ноги мудорь смогла до меня дотянуться и сбить с ног. Я поднялся, а тварь уже готовила новую мудрость — помешать я не успел и смог только раскидать искры, когда они сорвались с лапы. Я даже не обратил внимания, что эта мудрость представляла собой в реальном мире — всё вокруг воспринималось как сплошные искры. Подскочил к мудори — снова всадил копье между костяными наростами. Я надавил, и тварь начала верещать.

Справа на меня накинулся низший неживой, пытаясь прокусить наплечник, но я продолжал вдавливать и крутить в ране копьё, не давая мудори опомниться. Рядом раздался грохот, и покатилась голова младшей нежити. Кто-то из бойцов прикрывал меня сзади. Я надеялся, что остальные ещё живы.

Всё закончилось внезапно — призрачный свет погас, а мудорь перестала дёргаться. Грохот падающих тел сообщил о том, что нежити на барже не осталось. Кто-то постанывал, кто-то плакал, а у самой стены лежал один из наших фонарей, чудом не погасший. Сверху раздавался топот ног и крики — кажется, на палубе нас тоже было слышно.

Фонарь загородила чья-то тень, а потом пламя разгорелось, и я с облегчением увидел в нормальном свете лицо Пятнадцатой. Усталой, но живой. И опустился на пол, прямо в лужу черной смолистой крови. Казалось, что болит всё тело, разрываемое на маленькие кусочки. Сил не было, по лбу струилось что-то тёплое.

— Пузо, держи фонарь. Зажигай, — проговорила Пятнадцатая, запалив второй фонарь. Появившийся из темноты Пузо хромал и держался за поясницу. — Ладна!

— Я! — раздался неподалёку голос девушки.

— Займись ранеными! Нож, Кривой, Зенка, Шрам — живы? — продолжала Пятнадцатая, приближаясь ко мне.

В темноте раздался нестройный хор. Я тоже хотел подать голос, но получилось только рот открыть. С усилием я поднял руку и провел по своему нагруднику — он был измочален в клочья. Я даже не помнил, как тварь била по мне.

— Шрам!!! — Пятнадцатая перешла на бег. Оказавшись рядом, она резко поставила фонарь на пол и склонилась надо мной. — Шрам…

Я улыбнулся ей. Я был счастлив, что она и все остальные живы.

— Боги, — пролепетала Пятнадцатая, сдерживая слёзы, и начала судорожно дёргать ремни доспеха. — Ладна!… Надо снять этот чертов доспех!

Появилась Ладна, подбежали Нос и Кривой. С меня содрали остатки брони и шлем — и принялись обмазывать.

— Не… не страшно, — пробормотал я. — Нет ран. Устал прст…

— Шрам, молчи! Ладна, смазывай порезы! — отмахнулась Пятнацатая.

— Нет глубоких, — задумчиво произнёс Нож, осматривая меня.

На голову кто-то шлёпнул мази. Пятнадцатая и Ладна смазывали мне тело в четыре руки.

— В них яд мудори! — почти прорычала десятник. — Мазь справится. Надо только всё смазать!

— Н…нож! — слабо попросил я. — П-промывай пустые — надо крови набрать.

Тот кивнул мне и кинулся собирать добычу. К нему присоединился Кривой.

Пятнадцатая посмотрела неодобрительно на меня, а потом на Ножа, поджала губы, но промолчала. Спустя минуту я уже смог нормально дышать и говорить. Меня оттащили в сторону, вытащив из лужи крови мудори, и посадили на пол. Рядом я услышал всхлипы и повернулся — Злата. Она лежала на полу и судорожно дрожала, глядя на меня.

— Шрам, сиди! — с угрозой проговорила Пятнадцатая, но я поднялся, сделал к бывшей подруге неуверенный шаг и присел рядом.

— Я н-не х-хочу, Друг, — прошептала она. — Я т-так х-хотела ж-жить… и в-вот…

— И вот что вышло, Подруга, — ответил я ей, глядя в глаза, в которых раньше видел радость при встрече со мной. Теперь в них горели только ненависть и боль. — Что же я тебе такого сделал?..

— Н-не сделал… Н-ничего, — ответила та, выплёвывая ответ мне в лицо. — Т-т-тряпка.

Глаза девушки остановились, дрожь прекратилась, и я провел рукой по её лицу, опуская веки. В груди сжался тугой комок боли. Несмотря на всё, что сделала мне эта девушка, несмотря на то, как она поступала — Злата была каким-то якорем к более нормальной жизни. Жизни, после которой нас всех выдернули в школу.

— Видишь, Шрам, — проговорила Пятнадцатая, опустившись рядом со мной и положив руки на плечи. — Мы, девушки, можем ненавидеть не только за то, что было сделано. Но и за то, что не было сделано — тоже.

Я кивнул.

— На удивление живучая была сучка, — уже бодрым голосом проговорила Пятнадцатая. — Пойдём, надо выбираться отсюда.

Я снова кивнул, но вставать не спешил. Десятник тоже продолжала сидеть.

— У тебя эта связка ключей? — спросил я.

— У меня, — ответила Пятнадцатая.

— Там должен быть ключ, который откроет люк над нами. Опустим лестницу, откроем люк и выйдем.

— Хорошо, я сейчас…

Девушка поднялась и ушла. А я продолжал смотреть в спокойное безмятежное лицо Подруги-Златы-Четырнадцатой, вспоминая всю её короткую жизнь в этом мире. Смерть избавляет от проблем, стирает их печати с лица человека. Вот и Подруга, казалось, просто спит и видит приятные сны. Не было больше ни ненависти, ни желаний, ни стремлений. Может, разве что её мятежный дух всё ещё рвался что-то предпринять. Но уже не в этом мире, а где-то там, дальше — куда уходят все души после смерти.

Вернулась Пятнадцатая, присела передо мной и протянула к губам руку. Я догадался, что у неё в пальцах, но губы не разжал.

— Шрам, — проговорила она. — Это твоё… Надо.

Она положила другую руку мне на затылок и снова попыталась скормить горошину, но я упрямо не открывал рот.

— Оставь, — еле слышно шепнул я. — Сделай вид, что удалось, и спрячь её.

Девушка с непониманием смотрела на меня.

— Это наши имена, если выживем, — снова шепнул я, глядя ей в глаза. — Имена для всех.

Пятнадцатая замерла, глянула на горошину и опять поднесла руку к моему рту. Я послушно открыл, но никакой горошины в её пальцах не было.

— Так лучше! — строго сказала она, и я старательно сглотнул.

Раздались шаги сзади. Я обернулся и посмотрел: подошли Кривой и Пузо.

— Ну как, есть изменения в чувстве мудрости? — с интересом спросил Кривой.

— Нет, — покачал я головой.

— Но после первой-то что-то изменилось, — расстроенно произнес Пузо. — Ты же как-то сейчас через её мудрость прорывался.

— Не сразу изменилось. Недавно, — признался я. — А сделать что-то получилось только сейчас.

— И как это выглядит? — поинтересовался Кривой, присаживаясь рядом.

— Как искры, — ответил я. — Иногда их видишь. Когда бились — я видел. А теперь нет.

— Это свет, — объяснила мне Пятнадцатая. — Ну, это не-свет, у нежити освещение такое. Я только читала про него.

Сверху по люку раздался стук. До нас пытались достучаться.

— Пойдёмте открывать, — девушка поднялась. — Надо показать, что с нами всё в порядке.

Когда мы опустили лестницу и открыли люк, первыми, кого мы увидели, были Хохо и Шасть. Вооруженные, они стояли во главе оставшихся ааори. Глядя, как из недр баржи поднимаемся мы, измазанные черной и алой кровью, они отступили на шаг.

— Я говорил, что это плохая идея? — сказал Хохо, оглядев нас и усмехнувшись. — Ну так вот, я был прав.

— Да уж, — засмеялась Пятнадцатая. — Ты предлагал плыть дальше с мудорью под настилом. Это была отличная идея, дорогой мой!

Хохо заглянул в люк и сделал шаг назад.

— Боги небесные! Вы что там устроили?!?! — не сдержал эмоций он.

Остальные кинулись к провалу, заглядывая внутрь.

— Чтоб меня, мудорь…

— Это они всю нежить положили?..

— Ты смотри, какой страшненький…

— Фу!..

— Воняет, да?…

Пятнадцатая посмотрела на это и покачала головой. Наш десяток устало разбредался по палубе, усаживаясь кто на доски, кто на ящики. Я нашёл свернутый канат. «Бухта! Бухта каната!» — сумничала память. Мимо проплывали поля и сельские домики. По левому берегу нас сопровождала странная конница серых — всего несколько всадников. Над палубой хлопал под ветром парус. Солнце яростно нагревало воздух, воду и всё, что не могло спрятаться в тени.

— Хохо, отбери бойцов. Надо пройтись по трюму и всё проверить, — приказала Пятнадцатая.

— Там кто-то ещё есть? — вскрикнул кто-то из ааори, и любопытствующие отшатнулись от люка.

— Не должно быть — ответила Пятнадцатая. — Но проверить надо. Потом нужно вынести трупы и сложить на плот. Остальные уже сложили?

— Давно уже, — ответил Шасть. — Уже даже, видишь, палубу очистили от стрел и крови.

— Хорошо, — Пятнадцатая кивнула. — Шасть, продолжайте с оставшимися очистку. Мы немножко передохнём и присоединимся к вам.

— Пятнадцатая, — спросила девушка-ааори. — А кто мудорь убил, ты?

— Нет, у нас тут есть истребитель мудрых тварей, — Пятнадцатая махнула рукой на меня. — Уже вторую взял… Так, девочки, его — не трогать!

Последнее Пятнадцатой пришлось приказывать, потому что ко мне отправилось сразу три девушки с какими-то непонятными намерениями.

— Шрам! — крикнула мне Зенка. — Ты уже научился не спать?

Над палубой раздался дружный хохот.

— Я подскажу ему способ! — крикнул Хохо. — Надо просто закрывать дверь и подпирать чем-нибудь!

Хохот стал громче, а я сидел и краснел, не зная, что ответить.

— Он смущается, как мило! — выдала одна из девушек, остановленных десятником.

И даже сама Пятнадцатая уже хохотала в голос. Я огляделся, нашел глазами кусок парусины, способный меня спрятать, подтянул его и укрылся с головой. Судя по хохоту, это было расценено как удачная шутка.

Мы продолжали спускаться вниз по течению. На корме обнаружилось рулевое весло, с помощью которого баржу наконец удалось поставить по течению носом. И теперь пара ааори постоянно дежурила рядом, ворочая конструкцией, когда река делала очередной поворот. Все перетаскивали трупы и драили помещения баржи. Я, хоть и был официально отстранен от работы, всё равно принял участие: помогал носить тела и оттаскивал доски на плот. Все трупы решено было поджечь прямо на плоту, потому что необходимость в нём отпала, а оставлять за собой будущую нежить — это не дело.

Я занимался всем, что не требовало постоянно нагибаться — тело у меня было замотано бинтами, по которым расплылись кляксы от мази и крови. Мазь уже начала стягивать все порезы, но для выздоровления требовалось время. Девушка, которая пошутила по поводу моего смущения, активно строила мне глазки и даже мимолётом представилась. Оказалось, что её Лаской зовут. Но Пятнадцатая подзатыльником прервала её заигрывания.

В трюме, как я и думал, располагались каюты — такие же, как и те, в которых мы совсем недавно плыли чистить Пущу. Двухстворчатые двери скрывали длинное помещение для грузов. Похоже, туда загонялись телеги и тягловые животные, потому что и запах был соответствующий, и запасы сена имелись. Лестница в трюм была пологой, и при необходимости её можно было застелить досками, превратив в удобный для телег спуск.

К тому моменту, когда показался Линг, всё было убрано, трупы убраны и подожжены, и баржа постепенно удалялась от полыхающего плота.

— Ну вот и всё, — вздохнула Пятнадцатая и посмотрела на левый берег. Там шла работа. Серые заготавливали плоты. Ещё когда мы чистили корабль, Шасть предложил бросить якорь и сделать всё не спеша, но Пятнадцатая отказалась. Теперь было видно, что она была права. Мы всё ещё успевали проскочить в море, но эта возможность пропадёт через несколько часов: больше половины плотов уже были почти готовы. На берегу виднелись только многочисленные пни — деревья почти все вырубили. Если бы у нас были луки, можно было бы попытаться отстреливаться — запас стрел из корабля мы надёргали немалый. Но стрелять из ааори никто не умел, да и луков найти не удалось.

Линг был в осаде, и его жителям приходилось туго. Обстрел серые люди вели постоянно. Пока мы проплывали мимо, то даже наблюдали за штурмом одного из участков стены. Стража и ополчение на стенах провожали нашу баржу тоскливыми взглядами. Вокруг города серых людей было так много, что под ними не было видно земли. Порт Линга был блокирован цепями, но и с реки было понятно: кораблей там мало. Даже если уйдут с перегрузом, огромное количество жителей останется в городе и погибнет.

— Они рассчитывают продержаться до прихода кораблей из Аанга, — прокомментировал один из ааори.

— Не успеют, — ответил ему кто-то. — Я бы им пару суток дал. Лучше бы вывозили уже всех, кого можно. Может, успели бы ещё раз вернуться.

— Это тоже не успеют.

Баржа держалась правого берега, куда не долетали стрелы, но серые всё-таки попытались по нам стрелять. Даже нагрузили стрелками один из недостроенных плотов и отплыли в нашу сторону. Но плот выдержал пятьдесят шагов и начал расходиться — пришлось серым оставить нас в покое. Баржа лениво проплыла до устья и, поймав ветер, начала уходить в море.

— Вдоль берега правим. Вдоль! — разорялась Пятнадцатая, а пара ребят перенатягивала парус, чтобы нас ветром сносило в нужную сторону.

Через пару часов изменить направление удалось, и мимо поплыли скалистые берега континента. Морская болезнь пугала, но пришлось брать мористее. Кто-то вспомнил, что вдоль берега много рифов и мелей, поэтому баржу старались держать на глубине. Прислушиваясь к своим ощущениям, я понял, что морская болезнь мучает меня значительно меньше, чем других. А если сидеть на палубе, то на нее можно вообще внимания не обращать.

Вечером общими усилиями тех, кто хоть что-то понимал в готовке, удалось приготовить ужин на всех — рагу из овощей и мяса. Огромный котёл, найденный на кухне, обеспечил нас едой на все четыре с лишним десятка бойцов. Большинство не смогло сразу съесть большую порцию и взяло перерыв, чтобы насладиться остатками пиршества уже при свете фонарей. На ночь мы разместились в каютах, которые занимали матросы. Пол был отдраен от крови, а морской ветер врывался в открытые окна и проветривал помещение. Одеяла и белье на кроватях сменили, использовав чистые комплекты из грузового трюма.

Одну каюты выделили девушкам, другую — парням. Часть кроватей из одной каюты перетащили в другую: девушек среди выживших было меньше. Четыре пустых гостевых каюты на корме Пятнадцатая открыла и определила туда жить себя, меня, Шастя и Хохо, назвав «командирскими». Одну из кают ближе к носу определили, как помывочную — там теперь стояли бочки с водой, набранной в реке. Бочки с водой были выставлены и в зале, куда вёл люк с палубы — кто-то вовремя вспомнил, что в море вода солёная и пить её нельзя.

На ночь мы выбрали место у береговой отмели и бросили якорь. Некоторые предлагали идти ночью, но после коллективного обсуждения стало понятно, что весь наш богатейший опыт по управлению водными корытами позволяет идти или прямо, ориентируясь по берегу — или на дно. Так что здравый смысл победил.

Уже собираясь укладываться спать, я услышал, как скрипнула дверь в каюте Пятнадцатой, а потом ко мне тихо постучали.

— Не заперто, — сказал я. Пятнадцатая вошла ко мне с заговорщицким видом, неся в руках кувшин, две кружки и какой-то свёрток. — Это что за новости?

— Это немного вина, — сказала она, выставляя на стол свою добычу. — И сыр.

— Нам же вроде нельзя? — спросил я, беря кувшин. Вина было налито где-то до половины.

— Нельзя, но нужно, — сказала девушка. — Впрямую это не запрещается. Просто в казарму проносить нельзя. Некоторые десятники раз в месяц ходили, пили. Просто… ты сам понимаешь, как к нам аори относятся…

— Ну да, — кивнул я, разливая вино. — Я ведь ещё ни разу не пил. А если напьюсь?

— Да с чего тут напиваться — с одной кружки? — удивилась Пятнадцатая. — Я всем, кто не будет стоять на страже, велела выпить по такой. И все остались трезвые. Пей.

Девушка отсалютовала мне кружкой и пригубила. Достав из свертка кусок сыра, она начала его жевать. Я решился и последовал её примеру. Вино было кисло-сладким, с каким-то пряным ароматом. После нескольких глотков слегка зашумело в голове.

— Как думаешь, — спросил я Пятнадцатую, — мы переживем всё это?

Я неопределенно махнул рукой туда, где, по моему мнению, находился Линг. Но девушка поняла и кивнула.

— Это Yашествие, — пояснила она мне. — Не первое и не последнее. Обычно немертвые прорываются на севере. Там город Тулья — он хорошо укреплен. А на Линг давно не нападали. Переживём, наверно… Надо попытаться. Теперь есть ради чего.

Пятнадцатая явно загрустила.

— Мы ещё можем ограбить каюту капитана, — напомнил я ей. — И будем совсем при деньгах.

— Откуда в тебе это? — засмеялась Пятнадцатая. — То предлагаешь грабить деревни у Линга в поисках припасов, то каюту капитана?

— Это же даже не грабёж, — пояснил я, делая очередной глоток и понимая, что осталось там совсем чуть-чуть. — Баржу всё равно унесло бы в море. Вместе со всем добром. Капитан мёртв, команда мертва. Ничего не изменится от того, что мы всё заберем!

— А если у матросов и капитана были семьи, родственники…

— Ну так и где они? Баржу-то в море несло! — удивился я. — К тому же, если мы немного добра оставим, никто и не узнает. Надо только проверить журналы. В каком-нибудь может быть записано, чего и сколько есть на барже.

— Боги, с кем я связалась, — Пятнадцатая засмеялась снова. — Ты просто какой-то бандит! Ещё и предусмотрительный.

Я ухмыльнулся. Глаза слипались — усталость давала о себе знать. Пятнадцатая тоже начинала украдкой зевать.

— Я просто хочу имя, хочу нормальное снаряжение… Да я много чего хочу. Но мне почему-то никто не несет это бесплатно. Наоборот, местные только цены при виде меня задирают… А совесть не даёт, как Злата…

— Да уж, — Пятнадцатая вздрогнула. — Ааори, прислуживающий мудори… Мне это в кошмарах будет сниться.

— Если тебя снятся кошмары — можешь остаться на соседней кровати, — буркнул я. — И тогда ты просто не сможешь уснуть, если я начну храпеть.

— Но-но, — Пятнадцатая допила вино и поставила кружку. — Я девушка приличная! Если приснится кошмар, приду к тебе и заставлю сидеть со мной и петь песенки… Ну, колыбельные, которые тут детям поют.

Я покатал в памяти слово, получив слабенький отклик.

— Ни одной не знаю.

— Тогда просто будешь мычать что-нибудь грустное, — Пятнадцатая поднялась, подошла ко мне и взъерошила волосы. — Фу, завтра чтобы помылся!

— Да, десятник, — я слабо стукнул себя кулаком по груди, даже не пытаясь встать на ноги.

Пятнадцатая с сомнением посмотрела на кружки и пустой кувшин, вздохнула и попыталась всё собрать, но я помешал, поймав её за руку.

— Иди спать. Ничего с ними за ночь не случится — а завтра заберёшь.

— Нет уж, ты тогда сам завтра всё на кухню занеси, — ухмыльнулась она, слегка пожав мне руку. — Спокойных снов!

— Тебе тоже! — пожелал я, заставив себя встать и прикрыть дверь на щеколду.

Потом подумал и открыл щеколду — вдруг ей действительно надо будет эти самые колыбельные петь… Десятник всё-таки.

Потом вспомнил Ласку и закрыл щеколду. Пятнадцатая там за стенкой, а вдруг Ласка придёт, и я не отобьюсь… А Пятнадцатая — за стенкой, услышит… А она десятник — и навалять может.