Библия Ветхозаветной Церкви

Глава 2. Пятикнижие и канон

В этой главе мы продолжаем приводить доводы в пользу того, что если есть очевидцы знамений Божьего благоволения к авторам тех или иных писаний, эти писания признаются авторитетными, или каноническими. Повествование о Синае свидетельствует об этом весьма красноречиво (см. предыдущую главу). Пытаться отыскать в Ветхом Завете другие причины признания Израилем библейского канона (внутренний характер закона, служение его составителей, общая тематика, публичное чтение законов в ходе праздников и т. п.) — пустое занятие.[38] Подобные рассуждения не могут дать адекватного объяснения причин, приведших к возникновению ветхозаветного канона. Однако это не значит, что при записывании Божественных откровений боговдохновенные авторы не учитывали множества разных факторов. В этой связи было бы полезно сказать несколько слов о том, каким образом содержание Книги Второзаконие свидетельствует в пользу ее авторитетности, а также объяснить, откуда авторы Второзакония черпали свои сведения. Большую роль здесь играет характер закона, главным образом Десяти Заповедей и книги завета.

Закон — это воплощение власти, авторитета. В широком смысле слова закон имеет вполне однозначное применение: он налагает на всех, кто находится в его юрисдикции, четкие и ясные предписания. Закон практически синонимичен власти, и потому связь между авторитетом и каноном прослеживается весьма четко.[39] Пренебрежение синайскими законами трактовалось как бунт против власти Божьей. Таким образом, Ветхий Завет с самого момента своего зачатия являлся воплощением авторитетной власти. С психологической точки зрения, слово Божье, явившееся в виде закона, само по себе должно было повергнуть израильтян в великий трепет, даже если бы они не испытывали ужас явления Божьего величия на Синае.

Сначала народ израильский услышал возвещение Божьих законов, которые пока ограничивались Десятью Заповедями (Втор. 5, 22). Повеления Божьи были провозглашены в присутствии всего Израиля. После этого им было возвещено, что Бог, пребывавший во мраке, в который Моисей вошел на глазах у всего народа, записал Десять Заповедей на каменных скрижалях, с обеих сторон, как обычно составлялись в те времена соглашения между двумя народами (Исх. 32, 16.16; Втор. 5, 22). Законы эти были начертаны «перстом Божьим» — выражение, придающее этому событию особую значимость .[40]

Законы Божьи были вырезаны в камне. Этот факт сам по себе создает впечатление неизменности и незыблемости Божьих откровений. Как гласит Книга Иова 19, 23–24: «О, если бы записаны были слова мои! Если бы начертаны были они в книге резцом железным с оловом, — на вечное время на камне». Поскольку иудеи могли отречься от своих злых путей не более чем «ефиоплянин (может) переменить кожу свою и барс — пятна свои», Иеремия, преуспевший в изобретении ярких образов для израильского беззакония, изображает грехи избранного народа начертанными железным резцом, алмазным острием на скрижали сердца их вместо закона (Иер. 17, 1). Иудея уже не могла измениться (и потому нуждалась в новом завете). Десять Заповедей также были начертаны на каменных скрижалях, что свидетельствовало об их неизменности. Их стиль, по большей части, доносил ту же идею. Заповеди были написаны в апофатической, аподиктической манере, что является еще одним указанием на то, что Декалог был дан как вечное и неизменное правило для всех народов во все времена. Согласно исследованию Джона Брайта (John Bright), наиболее распространенным способом обозначения вечного запрета, неизменного во все времена, была запретительная частица lо (аl), подобная тем, что использованы в Десяти Заповедях.[41] Заповеди — это категоричный способ утверждения власти.

Большая часть законов, однако, не провозглашалась всему народу устно, и, насколько нам известно, изначально они не были записаны на каменных скрижалях. Когда окончился ритуал заключения завета (Исх. 24, 12–18), Моисей снова взошел на гору. Вместо себя он оставил в стане Аарона и Ора, чтобы они решали все споры в его отсутствие. Слава Господня, подобная огню поедающему, и облако, в которое была погружена гора, были видны всем без исключения. По прошествии шести дней Господь призвал Моисея из облака. Тот взошел на гору и оставался там сорок дней и сорок ночей. Столь долгое отсутствие пророка встревожило все собрание (Исх. 32, 1). Моисей же тем временем получил от Бога наставления в отношении плана постройки святилища и его внутреннего убранства. Позднее автор Послания к Евреям истолкует это так, что Моисей, будучи на горе, видел истинное, небесное святилище, в котором обитает Сам Бог.[42] Это же явствует и из повествования Книги Исход. «И устроят они Мне святилище, и буду обитать посреди их. Все, как Я показываю тебе, и образец скинии и образец всех сосудов ее; так и сделайте».[43] На горе Моисей узрел в истинном виде то, что Израиль впоследствии будет почитать с помощью символов и образов — золота, серебра, дерева ситтим, бронзы, виссона, козьих шкур, драгоценных камней и т. п. Путь к Богу необходимо было изобразить в конкретной форме, чтобы Израиль посредством богослужебных ритуалов мог постичь смысл небесных тайн. Видение Моисея послужило началом так называемых обрядовых законов. Увиденная пророком небесная скиния дала Израилю утвержденный Богом образец устроения земного святилища, священства и особых богослужебных ритуалов, описанных по большей части в Исходе, а также в нескольких главах Книги Левит.[44]

Необходимо также отметить, что законы, полученные Моисеем в результате сорокадневного пребывания на Синае, не несли с собой принципиально новой религиозной символики. Как в настоящее время общепринятые церковные термины, такие как, например, «старейшина», «Крещение», «купель», «кафедра» и т. п., употребляются самыми разными религиозными группами, так и элементы символического изображения небесного святилища, введенные Моисеем — жертвенники, различные виды приношений, фимиам, ефод и т. п. — были широко распространены в древнем мире и хорошо известны языческим народам, окружавшим Израиль. Впрочем, каждая религиозная группа придает богословским терминам свой смысл и вкладывает в них собственное богословское содержание. Культовые термины, употребляемые в Израиле, использовались также в Угарите, древнеханаанском городе, расположенном в Леванте. Хананеи, так же как израильтяне, пользовались такими терминами как «мирная жертва», «всесожжение», «хлебное приношение». Однако не заметить разницы между религиозной системой израильтян и ханаанскими культами почти невозможно. Пятикнижие действительно запрещает использование некоторых религиозных символов, таких как, например, изображения Астарты, в силу того, что они слишком конкретны (и, возможно, даже непристойны) и несут в себе нежелательную религиозную коннотацию. И все же Моисей при описании увиденной им небесной реальности прибегнул к общепринятой культовой символике древнего Востока и сделал это без особых колебаний. При этом он воспользовался лишь теми символами, которые лучше всего отражали увиденные им духовные истины.

Также следует сказать, что целью культовых обрядов было не только изображение небесной реальности, но и обозначение чудесных избавлений израильского народа, соделанных рукой Всемогущего Бога. В Исх. 13, например, Израиль получает от Бога повеление соблюдать праздник опресноков и искупления первенцев. И то, и другое имеет отношение к чудесному избавлению народа Божьего из Египта, которому все израильтяне были свидетелями; обе части этого праздника предназначались для наставления грядущих поколений. В результате соблюдения культовых обрядов опыт чудесного избавления из земли рабства стал неотъемлемой чертой израильского менталитета, «дабы закон Господень был в устах твоих». В этом смысле подобные праздники тоже относились к «закону Господа» (Исх. 13, 9) и включались в канон.

Богоявление на Синае служило своего рода знамением Божественного благоволения, пребывающего на Моисее, однако не все законы были получены на Синае. На второй год после того, как Израиль вышел из Египта, скиния собрания была, наконец, построена, и на нее видимым образом, в облачном столпе, сошло присутствие Господне (Исх. 40, 34–36; Чис. 10, 11). Это было место, специально предназначенное для получения откровений. Именно здесь были получены обрядовые законы (Лев. 1,1), хотя и не в полном объеме (см. выше). Если скиния Моисея, как я уже отмечал выше, служила образцом для священнической скинии, то священническая скиния выполняла функцию храма, в котором израильский народ получал откровения о том, куда ему следует двигаться, а также уставы и повеления, которые определяли будущее молодой нации. Скиния стала местом, где решались текущие вопросы и создавались юридические прецеденты. Этот вывод вполне соответствует фактам, и случай с дочерьми Салпаада (Чис. 27, 1–11) выступает наиболее ярким библейским примером создания юридического прецедента (см. выше). Моисей вступил в скинию собрания с вопросом дочерей, и ответ, полученный им от Бога, приобрел статус официально утвержденного постановления. Решение это имело большое значение — оно гарантировало сохранность наследства, полученного каждым из израильских колен (Чис. 36). В Лев. 16, 1–2 описан похожий случай: после смерти двух сыновей Аарона Господь постановил, что Аарон не может уже входить в Святое Святых, когда захочет. Это определение стало результатом суда над сыновьями Аарона: «И говорил Господь Моисею по смерти двух сынов Аароновых…». Столь печальное событие не должно было повториться. И, наконец, в Чис. 9, 6–14 ясно сказано, что постановление, данное Господом, было ответом на проблему, связанную с соблюдением обрядового закона. Проблема заключалась в том, что некоторые израильтяне не могли соблюдать Пасху, поскольку были нечисты в результате прикосновения к мертвому телу. Они обратились к Моисею со своим вопросом, и тот предстал пред Господом, прося Его дать ответ. Ответ Бога стал законом, согласно которому все, кто был нечист или находился в путешествии во время Пасхи, имел возможность отметить этот праздник по прошествии месяца («запоздалое» празднование Пасхи иногда называют «второй Пасхой»). Из этого следует, что некоторые законы были даны Израилю как способ выхода из сложных ситуаций, возникавших во время их странствований по пустыне.[45]

В первой части главы мы говорили о том, что, согласно Ветхому Завету, законы и наставления Господа были получены Израилем на горе Хорив (Синай) и в скинии собрания. В глазах всего народа эти два места приобрели статус авторитетных источников Божественного откровения. Но знамения Божьего благоволения на этом не прекратились. «И покрыло облако скинию собрания, и слава Господня наполнила скинию… Когда поднималось облако от скинии, тогда отправлялись в путь сыны Израилевы во все путешествие свое». Едва ли Божественное благоволение можно было удостоверить более понятным образом.[46] Это было ясным свидетельством Божественной власти и видимым знамением Его присутствия.

Однако из того, что Десять Заповедей были возвещены с небес, и из того, что обрядовые законы были представлены израильтянам посредством видимых символов, нельзя сделать вывод, что все законы были дарованы Израилю одинаковым образом. Также это не значит, что законы израильтян не были почерпнуты из других доступных источников, в частности, из других законодательных систем древнего мира. Знамения, явленные на Синае, утвердили Моисея в роли глашатая Божественной воли, но они не предоставили ему всех необходимых ресурсов. Законы Пятикнижия разнообразны и покрывают широкий спектр возможных вопросов и ситуаций. Многие из этих законов имеют аналоги в других, небиблейских законодательных системах, причем аналогия не ограничивается лишь формальной стороной. Казуистические законодательные формулы, несомненно, присутствуют как в библейском своде законов, так и в небиблейских юридических кодексах, и многие библейские законы совпадают с небиблейскими аналогами даже в мельчайших подробностях, но это не значит, что библейские законы заимствованы из небиблейских источников.[47] Библейские законы были «отлиты» в совершенно иной форме, и потому они коренным образом отличаются от небиблейских аналогов. Но поскольку этот вопрос прямо не касается темы нашего исследования, мы скажем лишь то, что трактовка и применение законов во многом зависит от принципов, методов и целей той или иной правовой системы.[48] Законы следует трактовать в их контексте. Очевидно, что ресурсы, необходимые для ознакомления с общими принципами судопроизводства и формирования конституционной системы новой нации были почерпнуты Израилем из огромного числа правовых кодексов и преданий Древнего Востока. Возможно, здесь можно упомянуть законы, описанные в Исх. 18, 15–17, где мы читаем о событиях, имевших место до Синая, в то время, когда Моисей решал возникавшие среди израильтян споры с помощью «уставов и законов Божьих». Мы не можем заключить, что до возвещения Десяти Заповедей в Израиле не существовало никаких общих представлений о нравственном законе истинного Бога (Быт. 18, 19 и 26, 5). Эти законы, или предписания, были весьма полезным средством, с помощью которого праведный Бог мог в соответствующих обстоятельствах явить Свою праведность не только обществу Израилеву, но и окружавшим его народам (Втор. 4, 5–9). Многие из этих законов необходимы для выживания любого организованного общества: это законы, запрещающие убийство, воровство, обман, кровосмешение, несправедливость и требующие наказания за совершение этих злодеяний; также сюда относятся законы, защищающие право индивидуальной собственности. На сегодняшний день эти законы приняты почти во всех цивилизованных обществах мира, даже если их исполнение оставляет желать лучшего. Иезекииль, например, обвинял жителей Иудеи в том, что они не поступали даже по постановлениям язычников, живших вокруг них (Иез. 5, 7). Эти правила вводятся не просто потому, что они необходимы каждому обществу для его выживания и пребывания на определенном уровне цивилизованности, но и потому, что таковы требования закона, «написанного у них в сердцах» (Рим. 2, 15). Именно такие законы были включены в Пятикнижие; у народов древнего мира представления о добродетели во многом совпадали. К этому типу законодательства относятся некоторые из предписаний гражданского кодекса Второзакония. Скорее всего, эти законы были кодифицированы во время тридцативосьмилетнего странствования по пустыне, до вступления сынов Израилевых в пределы земли обетованной.

В заключение можно сказать, что юридический материал Пятикнижия был почерпнут из самых разных источников, однако авторитетным источником почиталось только Слово Божье, принятое через Моисея. Этот материал был отчасти получен посредством видимого откровения, отчасти — в искупительной истории Израиля, отчасти — в кризисных ситуациях, возникавших во время странствования народа Божьего, и отчасти — в общепризнанных законах древнего мира, то есть в законах, способствовавших социальной гармонии и развитию общества.

В Пятикнижии, разумеется, содержатся не только законы. Нам хорошо известно, что в первых пяти книгах Ветхого Завета записаны не только уставы и постановления, но и многое другое. Помимо законов, Пятикнижие излагает историю народа израильского, однако эта история является частью Закона, или Торы, что вполне понятно: ведь речь идет о «канонической истории», истории, имеющей авторитетный статус. «Хотя еврейская Тора несомненно содержит законы, имеющие характер безусловного предписания, сам термин 'Тора' неразлучно связан с идеей о водительстве и даровании жизненно важных наставлений».[49] Вот почему не юридические части Пятикнижия все равно назывались Торой — их воспринимали как Богом данные постановления и заповеди. Если же, согласно Пятикнижию, Моисей получил закон Божий как из прямых, так и из косвенных источников, то каким же образом он получил исторические сведения?

Для наглядности разделим историю Пятикнижия на три общих этапа: период до Авраама (Быт. 1–11); история патриархов (Быт. 12–50) и национальная история (Исх. — Втор.). Все события последнего этапа происходили при жизни Моисея.[50] Другими словами, если национальная история, изложенная в Пятикнижии, была написана Моисеем, следовательно, все перечисленные там события были записаны с точки зрения очевидца — в то время, когда большинство свидетелей этих событий были еще живы. Даже не считая повествований, с которыми Моисей был связан напрямую, в Пятикнижии содержится великое множество косвенных указаний на события, о которых мог знать только очевидец. Такие подробности, как: «Только жены ваши и дети ваши и скот ваш пусть останутся в городах ваших, которые я дал вам» (Втор. 3, 19), а также: «И народ не отправлялся в путь, доколе не возвратилась Мариам» (Чис. 12, 15) могли быть записаны только очевидцем этих событий, так же как: «И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает» (Исх. 3, 2). То же самое можно сказать и о Чис. 11, 7–8: «Манна же была подобна кориандровому семени, видом, как бдолах… вкус же ее подобен был вкусу лепешек с елеем», Чис. 12, 3: «Моисей же был человек кротчайший из всех людей на земле». Характер этих подробностей указывает на то, что они не могли быть добавлениями, сделанными в более поздние века. В Чис. 33, например, перечисляются двенадцать этапов странствия израильтян по пустыне, но ни одно из этих мест не известно историкам.[51] Хотя эти наблюдения не являются сами по себе исчерпывающим доказательством историчности событий, по крайней мере можно сказать, что подобного рода описание является свидетельством очевидца.

Следует также отметить, что автор Пятикнижия обладал всеми навыками, необходимыми для написания подобной книги. Было время, когда раннее происхождение Пятикнижия оспаривалось на том основании, что литературный стиль Второзакония якобы сложился гораздо позже. Сегодня, однако, уже никто так не думает. П. Д. Вайзмен (P. J. Wiseman) пришел к следующему заключению: «Необходимо снова подчеркнуть раннее происхождение Пятикнижия. Едва ли можно переоценить значение того факта, что в археологических музеях всего мира хранятся тысячи табличек, созданных в период Древнего Востока. Сотни из них были написаны до времени Авраама, и многие — до рождения Моисея».[52] Сегодня уже сложно спорить с тем, что ведение записей и их переписывание было широко распространено в древнем мире. Имеющиеся в наличии таблички, датируемые третьим тысячелетием до н. э., рассказывают о событиях, произошедших задолго до рождения Авраама, Исаака и Иакова. Мы имеем эти сведения в результате того, что за последние сто пятьдесят лет учеными было обнаружено огромное количество памятников древневосточной письменности, датируемых вторым и третьим тысячелетиями до н. э. В отношении Ветхого Завета Хэролд Стигерс (Harold Stigers) отмечает: «Примечательно то, что слово 'надзиратели'(Исх. 5,6.14.15; Чис. 11,16; Втор. 1,15; 16,18; 20,5.8; 29, 10; 31, 28 и т. д.), строго говоря, обозначает 'писцы'; израильские надзиратели были именно писцами, из чего следует, что во времена Моисея умение писать не было большой редкостью».[53] В Пятикнижии о ведении записей говорится как о чем–то само собой разумеющемся. Здесь мы находим множество ссылок на письменные материалы (Быт. 5,1; Исх. 17,14; 39,30; Чис. 3, 1; 5,23; 11,26; 17, 2–3 [17, 17Н]; 33, 1–2; Втор. 6, 9; 11, 20; 17, 18; 24, 3; 27, 3.8 и 31, 19.22.24). Необходимо также учесть тот немаловажный факт, что в Пятикнижии о ведении Моисеем летописи национальной истории упоминается три раза. После того как Иисус Навин победил амаликитян, Господь повелел Моисею: «Напиши сие для памяти в книгу и сделай так, чтобы Иисус знал об этом» (Исх. 17, 14, перевод автора). Передавать эти сведения устно было слишком ненадежно. Второе упоминание связано с повелением записать этапы странствования израильтян по Синайской пустыне (Чис. 33, 1–2), которое Господь дал Моисею. Третье упоминание — Втор. 31, 24; здесь содержится большое число ссылок на историю Израиля от Синая до Моава[54].

Но если национальная история Израиля совпадает по времени с жизнью Моисея, то об истории патриархов, как становится ясно при ближайшем рассмотрении, этого сказать нельзя (Быт. 12–50). История патриархов имела место до рождения Моисея (Исх. 2, 1–10). Важно еще раз подчеркнуть то, что в данной работе основной причиной становления канона считается ясное и однозначное одобрение Богом авторов священных текстов, которое было засвидетельствовано их современниками, причем этим людям было совершенно безразлично, были ли составители священных писаний непосредственными очевидцами описанных ими событий или нет. Но что касается истории патриархов, то Моисей, по свидетельству Священного Писания, описывал эти события либо со слов очевидцев, либо со слов тех, кто находился с ними в непосредственном контакте. Это подтверждается следующими ниже отрывками.

В Быт. 15, 16 Господь сказал Моисею: «В четвертом роде возвратятся они сюда…». Хотя понятие «четвертого рода» весьма растяжимо и лишено конкретности, и, кроме того, поколения сменяют друг друга неравномерно (дети одного брата могут быть старше детей другого брата на тридцать лет), в целом Ветхий Завет свидетельствует в пользу того, что Израиль вышел из Египта при жизни четвертого поколения. Помимо самого текста Быт. 15, 16, это подтверждается и ветхозаветными родословиями.

Для примера возьмем некоторые из родословий, начиная с Исх. 6, 16. Родословие это начинается Левием и кончается Моисеем и Аароном, которые принадлежали к четвертому роду (Левий–Кааф–Амрам–Моисей). Левий был прадедом Моисея! В родословии Иуды (1 Пар. 2, 5–10) у Фареса, который принадлежал к поколению, вошедшему в Египет, был правнук Аминадав (Фарес–Есром–Арам–Аминадав). Аминадав же был отцом Наасона, служившего (юным) помощником у Моисея (Чис. 1, 5–7; 2, 3; 7, 12.17; 10, 14). Потомок Манассии, Салпаад, который «умер в пустыне» (Чис. 27, 1–3), был сыном Хефера, правнука Манассии (Манассия–Махир-Галаад–Хефер). Еще одним потомком Махира был его правнук Иаир (Манассия–Махир–дочь Махира, зачавшая от Есрома–Сегув–Иаир). Иаир изгнал амореев из пределов Галаада еще до основного наступления израильтян на народы ханаанские после перехода через Иордан (Чис. 32, 41; 1 Пар. 2, 21). Печально известный Ахан, который «взял из заклятого» и тем самым навлек на Израиль бедствие близ Гайя, был правнуком Зары (Зара–Зимри–Харми–Ахан), другого сына Иуды, вошедшего вместе с первым поколением (1 Пар. 2, 7; Нав. 7, 1). И, наконец, в 1 Пар. 6, 18 и Лев. 10, 4 мы видим еще одно родословие — род Левия, ведущий к двум его правнукам Мисаилу и Елцафану, современникам Аарона (Левий–Кааф–Узиил–Мисаил и Елцафан).[55]

Из всего вышесказанного следует, что в исходе участвовали правнуки (и их сыновья) того поколения, которое некогда переселилось в Египет. С учетом того, что переселенцы в Египет жили достаточно долго (Левий жил до 137 лет, Кааф — до 133 лет, а Амрам — 137 лет; Исх. 6,16–20) и что поколения пересекаются между собой, мы можем смело утверждать, что отцы и деды тех, кто участвовал в исходе, лично знали патриархов. И поскольку история патриархов была полна необычайных, сверхъестественных событий, логично заключить, что все они в мельчайших подробностях передавались из поколения в поколение. Быт. 48, 7–8, Исх. 10, 2; 13, 8 — наглядный тому пример. Итак, у Моисея и его современников был прямой доступ к старейшим членам семей, которые знали о чудесных (и не столь чудесных) событиях в истории патриархов из первых рук. Лучше всего это можно проиллюстрировать с помощью следующего стиха: «И видел Иосиф детей у Ефрема до третьего рода, также и сыновья Махира, сына Манассиина, родились на колени Иосифа» (Быт. 50,23). Фарез, тесть дочери Махира, вошел в Египет с первым поколением, а ее внук Иаир лично участвовал в завоевании Ханаана (сравн. 1 Пар. 2, 21). Таким образом, дочь Махира была знакома с теми, кто вместе с Иаковом переселился в Египет, и с теми, кто воевал с Иисусом Навиным в Ханаане!

Располагал ли Моисей письменным свидетельством истории патриархов, однозначно установить невозможно. П. Д. Вайзман (P. J. Wiseman) показывает, что безглагольная фраза «вот родословие» свидетельствует о наличии письменного источника. Когда она употребляется во второй раз, в Быт. 5, 1, вместе со словосочетанием «вот родословие Адама» используется слово «sepher». Вайзман также отмечает, что в Быт. 2, 4 в Септуагинте использовано слово «sepher».[56] Это слово означает письменное свидетельство, и если оно подразумевается во всех одиннадцати случаях употребления фразы «вот родословие», это значит, что у Моисея были в распоряжении какие–то письменные документы.

Следует сказать, что Вайзман опирается в своих рассуждениях не только на значение слова «sepher». Он также указывает на то, что стилистические особенности древневосточных табличек — связующие фразы, колофоны, формат написания дат — присутствуют и в Книге Бытия.[57] Эти одиннадцать фраз — колофоны, добавления к письменным свидетельствам, содержащие информацию об авторстве, времени их написания и т. п. Далее Вайзман, основываясь на аналогии с древними табличками, выдвигает предположение, что Моисей был лишь составителем Книги Бытия. В исторические хроники Быт. 1–36 он включил «родословия», которые не могли быть частью истории патриархов. Вайзман указывает, что, в отличие от Исхода, Левита и Второзакония, ни в каких других книгах Ветхого и Нового Заветов к цитатам из Бытия не применяется фраза «и сказал Моисей», хотя и там, и тут Книга Бытия цитируется очень часто. Кроме того, на Синае ни слова не говорится о том, что Моисей является автором Бытия, в отличие от книги завета, Моисеево авторство которой неоспоримо. Одним словом, Моисей лишь собрал эти документы, признал их подлинную ценность и после некоторой редакции присоединил их к своим писаниям для создания необходимого исторического фона.[58] Как бы то ни было, необходимо уяснить, что письменные и устные предания вовсе не исключают друг друга. Часто они существуют бок о бок. Моисей был не так уж удален от патриархов или от тех, кто лично их знал, а существование семейных записей и внутрисемейных хроник не только возможно, но и вероятно. По крайней мере, для будущих поколений такие записи представляли бы большую ценность.

Если происхождение истории патриархов вполне ясно, то с доавраамовой историей (Быт. 1–11) не все так просто. События Быт. 1–11 — сотворение, потоп, переселение народов, вавилонское столпотворение — не могли быть записаны в летописи одной из израильских семей, поскольку они касаются событий вселенского масштаба. С точки зрения Вайзмана, хроники всех этих событий велись с самого начала. Опять же, на основании Быт. 5, 1 («вот письменное свидетельство [sepher]») Вайзман выдвигает предположение, что все эти одиннадцать колофонов указывают на авторов или владельцев летописей. Таким образом, фраза «вот родословие Адама, Ноя, Сима и т. п.» должна читаться «вот родословие, написанное Адамом, Ноем, Симом или им принадлежащее». Этот перевод, разумеется, соответствует синтаксису древнееврейского языка. Свою точку зрения он обосновывает с помощью двух наблюдений. Если мы примем эти фразы за колофоны, как они употребляются в другой подобной литературе, из этого будет следовать, что, во–первых, каждый из упомянутых авторов хорошо знал материал писаний и, во–вторых, что каждое из записанных событий завершилось до смерти указанного в писании автора. Из этого Вайзман делает следующий вывод: «Итак, Моисей ясно указывает на источник, из которого он почерпнул все эти сведения, а также имена тех, кому изначально принадлежали таблички, содержащие соответствующие свидетельства».[59] Другими словами, материал, изложенный до колофона, мог быть написан только при жизни того, кто в колофоне упомянут. Здесь уместно будет привести комментарий Морриса (Morris) на Быт. 4, 19–24: «Перечисление потомков Каина заканчивается Ламехом, седьмым от Адама. Из хронологии, приведенной в Быт. 3, мы узнаём, что Адам умер при жизни Еноха, который тоже принадлежал к седьмому поколению. Из этого следует, что, хотя Каин и отмежевался от своей семьи, Адам поддерживал с ним и его потомками связь на протяжении всей жизни».[60] Хотя доводы Вайзмана весьма убедительны, для его позиции очень важно, чтобы одиннадцать фраз «вот родословие» стояли в конце повествования. Однако многие авторы используют эту фразу в начале повествования, а другие — как в начале, так ив конце. Судя по всему, со временем колофоны в конце таблички стали восприниматься как вступление к новому литературному сочинению. Как бы то ни было, его предположение, что одиннадцать фраз «вот родословие» указывают на письменные источники, заслуживает нашего внимания.

Впрочем, эти рассуждения не объясняют, каким образом эти таблички попали в руки Моисею. Если быть до конца честными, знать об этом наверняка не может никто, однако не исключено, что эти письменные свидетельства были сохранены предками Моисея, ведь генеалогическое древо Моисея уходит корнями к самому Адаму. Вместе с тем характер ряда повествований в Быт. 1 и 2 указывает на то, что эти сведения могли быть получены только от самого Бога, и что сам Бог дал людям откровение о событиях, имевших место в доисторические времена.