Биография отца Бешеного

"Ничего не понимаю, - промелькнуло в моем мозгу. - Мы разве гулять пойдем?"

К счастью, мое недоумение было быстро рассеяно: Тамара втянула меня внутрь, закрыла дверь и провела в свою уютную комнату с огромной кушеткой. Заперев дверь комнаты, она скинула плащ и оказалась совершенно голой. Это было так красиво, а ее тело виделось мне вершиной совершенства, и я, почти как взрослый, жадно и ненасытно набросился на нее...

Мы встречались почти каждый день, используя любую возможность, а месяца через четыре я уединился с мамой в нашей детской комнате и торжественно объявил ей:

- Мама, я хочу жениться!

- Что-о-о? - Мама явно не знала, смеяться ей или плакать.

- Я хочу жениться! - твердо повторил я.

- Та-а-ак... - протянула она. - И на ком же?

- На Тамаре! Мы с ней встречаемся с твоего дня рождения, и мы любим друг друга...

- Ты в своем уме, сынок? Она же ровно вдвое старше тебя! Выкинь из головы эту глупость!

- Это не важно! Как ты не понимаешь: мы же любим друг друга! - Я едва не заплакал от невнимания к моему серьезному чувству.

- Хорошо, я согласна! - перестала возражать мама.

- Согласна? - не поверил я своим ушам.

- Конечно. - Она пожала плечами. - Но при одном условии...

- Принимаю любое! - подхватил я, безмерно радуясь легкой победе.

- Ты закончишь школу, и если вы будете продолжать любить друг друга, то поженитесь...

- Но это же целых три года ждать?!! - ужаснулся я такой длительной отсрочке своего счастья.

- Ничего, если любите друг друга, как ты говоришь, то подождете...

Какая же у меня мудрая мама! Я вдруг на миг представил, что сейчас рядом со мною живет шестидесятисемилетняя женщина, моя жена.

Бр-р! Как жаль, что человечество не изобрело эликсир вечной молодости! Тамара действительно была очень красива!

Не знаю, о чем с ней говорила мама, но вскоре Тамара объявила мне:

- Милый Витюша, мне было очень хорошо проводить с тобой время, но... Не обижайся, пожалуйста, ко мне вернулся мой муж, и я решила принять его...

Не знаю, было ли это правдой, но вскоре Тамара уехала в другой город, и более я ее не видел...

Так закончился мой первый серьезный любовный опыт, и я всегда буду благодарен Тамаре за то, что она заставила меня поверить в свои силы, научила меня разнообразным сексуальным играм.

Мне кажется, что в старые времена родители поступали весьма мудро, когда приглашали к своему достигнувшему зрелости отпрыску опытную женщину, которая обучала парня премудростям секса...

И чтобы завершить эту историю... Честно говоря, мне интересно было бы встреться с Тамарой и узнать, как сложилась ее дальнейшая жизнь...

Моя активная интимная жизнь не только не помешала моим спортивным успехам, а похоже, и помогла: на очередных соревнованиях я стал чемпионом Омска среди школьников.

В это время ко мне стал проявлять особый интерес один парень, который был старше меня лет на восемь - десять. Скорее всего потому, что вокруг меня, как и вокруг него, всегда была веселая компания ребят, которые все были гораздо старше меня и уже работали.

Я не знал его имени: все звали его по прозвищу - Дикой. Это прозвище он получил за свою прическу. Помните, я описывал свой "кок" - последний в то время писк моды, которую несли в массы так называемые стиляги. Замечу, что у Дикого был самый высокий и пышный в городе "кок", ну точно под Элвиса Престли, да и сам он был чем-то похож на американского певца.

Дикой был оснащен всеми обязательными атрибутами завзятого стиляги: ботинки на платформе, цветастый пиджак, яркий, с каким-нибудь вычурным рисунком в виде обезьяны, полуголой девушки или пальмы галстук и, конечно же, длинный ноготь на мизинце. А еще Дикой выделялся пружинистой, как бы танцующей походкой.

Позднее его образ, под тем же прозвищем Дикой, вошел в мою повесть "Жизнь продолжается...".

Узнав, что я стал чемпионом города, Дикой предложил это дело отметить, и все одобрительно загалдели.

- Но... дело в том... - смущенно заговорил я, - дело в том, что у меня плохо с "бабками". - Я развел руками.

- Откуда у школьника могут быть деньги? - усмехнулся тощий Николай. Разве только на школьных завтраках сэкономил...

- А чемпион и не должен платить! - вступился за меня Дикой.

- Конечно, - поддержал крепыш по имени Костя, - давайте сбросимся! Кто за?

- К сожалению, мы - пас, дежурим сегодня в ночную! - с огорчением вздохнули братья-близнецы Беловы.

- Значит, нас четверо! - подвел итог Дикой. - За вами - кир, за мной чувихи, хата и что-нибудь зажевать...

Для тех, кто не знает или позабыл: слово "кир" означало в то время алкоголь, чувихи - женский пол, а хата - дом или квартира, а иногда и камера...

Когда мы втроем с сумками, набитыми бутылками водки, пришли по названному Диким адресу, он и открыл нам дверь:

- Чувихи - высший класс! - подмигнул он. - Маленькая - моя, - прошептал он.

В комнате имелось четыре особы женского пола. Две из них были родными сестрами и хозяйками этой двухкомнатной квартиры. Третья была их подругой. Им было примерно лет по двадцать пять, и они не блистали особой красотой, хотя и уродинами их нельзя было назвать: то есть, как говорится, крепкий середняк.

Четвертой была очень молоденькая, примерно моего возраста, девушка. Ее черные волосы были коротко подстрижены, и если бы не развитый бюст и красивые тонкие черты лица, то ее вполне можно было принять за мальчишку.

- Представляю вам виновника торжества! - театрально воскликнул Дикой. Чемпион Омска и его окрестностей - Виктор Доценко! Автографы в порядке живой очереди!

Ребята выставили из сумок водку на стол, на котором, кроме огромной кастрюли с квашеной капустой и двух буханок черного хлеба, другого "зажевать", вопреки намерениям Дикого, не оказалось. Одна из сестер, Вера, принесла огромные пиалы.

- В прошлый раз все рюмки побили, осталась только такая посуда, - пояснила она и деловито принялась разливать водку.

- Мне - чисто символически! - попросил я и смущенно добавил: - У меня через два дня отборочные соревнования...

- Да брось ты ломаться, пожалуйста, - дернул меня за рукав Дикой и шепотом добавил: - Глядя на тебя, и девчонки пить откажутся...

- Может, тебе лучше кефирчику принести? - съязвила Вера.

- Ничего, Витюша, придешь домой, как следует пропаришься в ванной, и все как рукой снимет! - заверил меня Костик.

Перехватив ехидный взгляд сестер, я взял полуторастакановую пиалу в руки.

- Браво! - воскликнул Дикой. - Сразу видно настоящего мужчину! За чемпиона!

Все, включая и самую молоденькую, Марину, присосались к пиалам с водкой, и мне ничего не оставалось, как последовать их примеру. Когда я допил до конца, у меня все вокруг закружилось, поплыло... Я начал жевать кусок хлеба, положив на него квашеную капусту и только после этого смог нормально вздохнуть. Все окружающие стали такими добрыми и милыми, что я полез со всеми обниматься, заверяя в вечной любви.

За столом стало шумно и весело. Стали играть "в бутылочку", и более всего мне запомнился поцелуй с Мариной.

Дикому это заметно не понравилось, и он вновь предложил выпить. Мне опять набухали полную пиалу, и я запомнил только, как отхлебнул глоток, после чего начисто вырубился. Не знаю, сколько я был в отключке, но очнулся на кушетке. На кровати напротив, обнявшись, как дети, спали Костя с Верой. Одеяло сползло на пол, и их голые тела не вызвали у меня ничего, кроме смущения.

Пьяно покачиваясь, я вышел в другую комнату, где проходило минувшее застолье. Всюду валялись пустые бутылки, воняло квашеной капустой с явной примесью алкоголя. От этого запаха меня едва не стошнило. На диване в углу Коля устало лобызался со второй сестрой.

- Коля, где остальные? - недоуменно спросил я.

Тот подмигнул мне, приподнял одеяло, обнажая ноги партнерши:

- Как? Ничего ножки?

- Ах, оставь его... - томно проговорила девушка.

- Ладно. - Он шлепнул ладонью по ее объемистой ягодице, потом усмехнулся: - Если ты имеешь в виду Люську, то она смоталась домой - обидел девушку! - Он пьяно икнул. - Свалился со стула как пентюх! А еще спортсмен... - Он сунул руку под одеяло, и девушка в ответ сладострастно захихикала.

- А Марина с Диким тоже ушли?

- Да нет, они "купе" заняли. - Он хмыкнул, и тут послышался чей-то приглушенный вскрик. - Слышишь? Уговаривает!

Догадавшись, что имел в виду Николай под словом "купе", я подошел к ванной комнате, откуда послышался приглушенный и нетерпеливый голос Дикого:

- Ну, чего ты, дурочка, пищишь? Успокойся, не буду я с тобой ничего делать... Только поласкаю, и все... Не бойся... Да не брыкайся ты...

Было слышно, как Марина тихо плачет.

- Господи, не ной! Черт бы тебя побрал, малолетку! - грубо бросил Дикой.

Чувствовалось, что он теряет терпение. Нужно было что-то срочно предпринять: мне было жалко эту дуреху, которая непонятно как попала во взрослую компанию.

Я рванул дверь, но она была заперта. Пришлось решительно постучать.

- Ну, чего еще надо? - угрожающе спросил Дикой.

- Это Виктор, Дикой! - Я не знал, что ответить.

Дверь приоткрылась.

- Чего тебе?

- Хотел сполоснуться, а тут вы... - В ванной было темно, я щелкнул выключателем, но свет не зажегся. - Послушай, Дикой, - прошептал я ему на ухо, - оставь ее мне...

Тот недовольно осмотрел меня с ног до головы и махнул рукой:

- Черт с тобой! Забирай! Возиться надоело: ломается, как пряник... Динамистка! Дура! - зло бросил он в темноту и вышел.

Я шагнул внутрь и проверил лампочку: покрутил ее, и свет зажегся. Девушка сидела на краю ванны, нервно всхлипывая и размазывая по лицу тушь, и испуганно следила за моими действиями. Я побрызгал себе на лицо водой, вытерся, потом попросил:

- Иди сюда!

Она не шевельнулась, еще больше съежившись от испуга.

- Да не бойся ты меня, подойди! - ласково проговорил я.

Нежная интонация моего голоса заставила ее довериться и подойти ко мне. Я наклонил ее голову к раковине и тщательно, словно ребенку, вымыл лицо. Взглянув на полотенце, я не рискнул его использовать:

- Платок есть?

- Есть, - чуть слышно ответила девушка и вынула из рукава своего синего платьица носовой платочек.

Я осторожно промокнул им ее лицо, вернул его и беспрекословным тоном сказал:

- Пойдем отсюда!

Она внимательно заглянула мне в глаза, затем доверительно провела своим пальчиком по моей щеке и тихо сказала:

- Спасибо тебе, чемпион!

- За что? - не понял я.

- За то, что спас меня от падения в грязь...

Легко догадаться, как я гордился своим "джентльменским" поступком и радовался за эту милую девчонку...

Когда мы с Мариной вышли на улицу, от свежего воздуха у меня закружилась голова, и я бы наверняка упал, если бы она не поддержала меня под руку.

- Ты где живешь? - еле удерживаясь на ногах, спросил я. - Я провожу...

- Хорошо-хорошо, - улыбнулась Марина. - Проводишь...

Не прошли мы и сотни метров, как меня вывернуло наизнанку.

- Извини... - смущенно покачал я головой.

- Ничего, с кем не бывает... - успокоила она.

Мы пошли дальше, и она рассказала о себе. Ее родители военные и служат на Севере. Она живет с бабушкой и учится в восьмом классе...

- Как же ты попала в эту компанию? - разозлился я. - Ты что, не понимала, куда идешь?

- Понимала вроде, но не думала, что все может кончиться так противно и мерзко... - Она нахмурилась и тихо добавила: - А ты добрый и хороший... Можно я тебя поцелую? Только я сама... хорошо? - Она приподнялась на цыпочки, смешно зажмурилась, чмокнула меня в губы и вдруг смущенно отвернулась.

Я хотел что-то сказать, но к горлу снова что-то подкатило, и я, большим трудом успел добраться до кустов, где меня и вывернуло. Видно, зрелище было смешное и нелепое, поэтому Марина звонко рассмеялась...

Ее дом был не очень далеко от моего, но когда мы добрели до него, Марина не захотела отпускать меня, такого пьяного, одного и довела меня до моего дому. У моего подъезда она повернулась ко мне и посмотрела мне в глаза.

- Спасибо тебе за этот вечер... точнее сказать, ночь! - искренне поблагодарил я.

- Это тебе спасибо, мой спаситель! - Она снова чмокнула меня в губы, смущенно повернулась и быстро пошла прочь, но остановилась. - Позвони, если захочешь...

Мне понравилась эта простая симпатичная девушка, но почему-то звонить ей мне не хотелось: странно, но мне было стыдно. Не знаю почему...

Незадолго до моего отъезда в Москву мы случайно встретились с ней на улице. Марина сильно повзрослела и еще больше похорошела, волосы выросли ниже плеч. Она шла в окружении шумной компании. Я без труда догадался, что это ее одноклассники и они отмечают получение аттестатов зрелости. В то время в дневных школах уже ввели одиннадцатилетнее обучение, а я заканчивал вечернюю, то есть десять классов.

Увидев меня, Марина бросилась ко мне на шею, расцеловала, а потом представила одноклассникам:

- Это Виктор Доценко, чемпион Омска и мой спаситель!

- Спаситель? - переспросил тот, с кем она шла под руку. - От чего?

- А тебе знать ни к чему! - отрезала она, и парень развел руками: по тому, как он смотрел на Марину, было ясно, что он безответно влюблен в эту девчонку и готов сносить все ее грубости и капризы.

- Сейчас вернусь! - бросила Марина, затем взяла меня под руку и отвела в сторону. - Почему так и не позвонил мне? - с обидой спросила она. - Или я тебе не понравилась?

- Понравилась, - честно выдохнул я. - Но... понимаешь... - Я не умел объяснить этой милой девушке свои ощущения.

- Понимаю: ты встречаешься с другой... - Она вздохнула.

- Нет, Мариша, просто я уезжаю учиться...

- Куда?

- В Москву!

- Счастливый... - с завистью проговорила она. - А меня предки загоняют в Ленинград... - Марина вопросительно взглянула на меня, словно ожидая каких-то решительных слов, но что я мог предложить ей?

- Мариночка, я желаю тебе всего самого-самого лучшего! - искренне сказал я. - Пусть тебе всегда будет тепло и уютно, а зло и невзгоды проходят мимо...

- Спасибо тебе, Витюша... за все!

- За все? - не понял я.

- Да, за все! - повторила она и решительно поцеловала меня в губы. Прощай!

- Прощай? - удивился я.

- Это я прощалась не с тобой, а со своим детством, - тихо и загадочно произнесла Марина и медленно пошла к своим уже бывшим одноклассникам...

В тот год мне еще раз привелось испытать чувства, какие испытал, спасая Марину. Летним солнечным днем я лежал на горячем песке, загорал и наблюдал за проплывающим посередине реки сухогрузом. Неожиданно со стороны Иртыша донесся вскрик. Отдыхающих на пляже было много, но на него обратили внимание лишь два-три человека. Они посмотрели в ту сторону, но этим их участие и исчерпалось.

Мне же стало тревожно на душе: я вскочил и побежал к воде, вглядываясь в даль. Прошедший сухогруз поднял сильную волну, но метрах в сорока от берега промелькнуло что-то красное. Раздумывать было некогда, и я бросился в воду. Что-то подсказало мне, что с кем-то беда.

Думаю, я никогда так быстро не плыл: ни до этого, ни после. Через несколько секунд, показавшихся мне бесконечно долгими, я доплыл до худенькой женщины: на какое-то мгновение она появилась на поверхности воды, и я увидел красный купальник, благодаря которому с берега заметил бедняжку. Она снова ушла под воду, а я нырнул за ней. Я подхватил ее за талию и вытолкнул на поверхность. Видя, что она не подает никаких признаков жизни, несколько раз похлопал ее по щекам.

Она пришла в себя и обхватила меня обеими руками за шею. Ища во мне опору, она толкнула меня под воду, мешая помочь ей. Я не успел глотнуть воздуха и едва не захлебнулся. Понимая, что мы оба можем утонуть, я изловчился и ткнул ее кулаком в подбородок. Она потеряла сознание, но шею мою не выпустила. Теперь ничто мне не мешало, и, пристроив ее у себя на спине, я потихоньку поплыл к берегу, где уже собралась изрядная толпа зевак.

К счастью, сил хватило, и я, с трудом сдерживая дрожь от напряжения, вытащил утопленницу на берег. Она оказалась совсем еще молоденькой девчонкой. Несмотря на неестественную бледность ее лица, оно было очень симпатичным. На вид ей было не более четырнадцати лет. Она не дышала, и я испугался, что она умрет, поэтому торопливо начал оказывать ей первую помощь, как нас учил Владимир Семенович. Три раза надавил на грудную клетку, затем, зажав ей нос, трижды дунул в рот. Потом повторил еще раз. Только на третий раз бедная девчушка глубоко вздохнула, затем закашлялась и через пару минут пришла в себя.

- Что со мной? - спросила она, окидывая меня мутным взором.

- Парень тебя с того света вытащил, - ответила за меня какая-то пожилая женщина.

- А где Маша? - вдруг встрепенулась спасенная.

- Она что, с тобой в реке была? - насторожился я и уже хотел снова броситься в воду, но тут подошла полненькая девушка примерно того же возраста, что и спасенная мною.

- Слава Богу, тебя спасли, Зоя! - проговорила она и склонилась над подругой.

По ее тону невозможно было понять ее чувства.

- Почему ты меня бросила? - резко спросила Зоя, брезгливо отстраняя ее.

- Я тебя не бросила! Я сама чуть не утонула! - взвизгнула та, и слезы водопадом хлынули из ее глаз.

- Эх ты! - вздохнула Зоя. - А еще подруга называется! - Она взглянула на меня и попросила: - Помогите мне подняться! - и как только оказалась на ногах, чмокнула меня в щеку и сказала: - Спасибо вам, мой спаситель! Как вас зовут?

- Виктор...

- Спасибо, Виктор! - еще раз повторила девушка.

- Да чего там! Пустяки все это! - смутился я и пошел прочь...

В Омске я больше ни разу ее не встречал, хотя довольно часто вспоминал огромные зеленые глаза на бескровном лице.

Прошло несколько лет. Иду я как-то по Ломоносовскому проспекту в Москве, как вдруг меня кто-то не очень уверенно окликает:

- Виктор?

Я поворачиваюсь и вижу перед собой симпатичную стройную девушку, под руку с молодым человеком. Я пожал недоуменно плечами и спросил:

- Вы ко мне обращаетесь?

- Виктор, вы меня не узнаете? - с виновато-хитроватой улыбкой спрашивает девушка.

Ее огромные зеленые глаза показались знакомыми, но я все еще не узнавал ее.

- Откровенно говоря, что-то не...

- Гоша, познакомься, это мой крестный! - сказала она, - Если бы не Виктор, то меня бы уже на свете не было! Помнишь, я тебе рассказывала о нем?

- Зоя?!! - воскликнул я.

- Узнал! Узнал! - Она радостно захлопала в ладоши.

- С большим трудом! Ты ж такая пигалица была, а стала настоящая красавица!

- Скажете тоже... - смутилась девушка. - Я так жалела, что не спросила ваш адрес: мы ж вскоре в Москву переехали. Папу перевели сюда: он военный... А это мой муж Гоша!

- Здараствуюте. - Он явно стеснялся своего чудовищного акцента.

- Он у меня из Франции, - как бы между прочим пояснила она и спросила: - А вы какими судьбами здесь?

- Учусь в университете...

- Вот здорово! Может быть, отметим нашу встречу? В "Арагви" или в "Метрополь" сходим?

- К сожалению, сегодня не могу: планы... - развел я руками.

- Как жалко. - Она искренне расстроилась. - Дело в том, что мы с Гошей завтра уезжаем к нему на родину, в Париж, и вернемся только на следующий год! А вы на каком факультете учитесь?

- На экономическом...

- А фамилия ваша?

- Доценко...

- Я вас обязательно найду: должны же мы с вами отметить мое спасение?!

- Не возражаю! - улыбнулся я. - Счастья тебе, Зоенька!

- Спасибо и вам!..

К сожалению, более наши пути не пересеклись...

Интересно, где ты, крестница? Как тебе живется? Надеюсь, не бранишь меня за то, что вернул тебя к жизни на песчаном бреге Иртыша? Будь счастлива и живи долго, Зоенька...

Глава 3

ЮНОСТЬ

Мне не исполнилось и пятнадцати лет, когда в стране начались серьезные изменения, предпринятые, вероятно, не самым глупым человеком из тех, кто достигал высшего уровня советской государственной власти. Никита Сергеевич Хрущев прославился не только тем, что любил кукурузу и стучал своим башмаком в ООН, но и тем, что решил доказать всему свету, что Советский Союз является самой миролюбивой державой на земле, и в одностороннем порядке основательно сократил нашу армию.

Можно только догадываться, сколько проблем возникло у правоохранительных органов, когда сотни тысяч молодых, полных сил парней одновременно вернулись на гражданку.

Некоторые промышленные структуры, воспользовались этой ситуацией, и подкинули "партии" идею "дешевой и организованной рабочей силы". И "партия" клюнула: не произведя необходимых расчетов, не заглянув в будущее, не взвесив серьезно последствий, на "трудовой фронт" целыми дивизиями отправлялись демобилизованные.

Омск тоже стал жертвой этой "благотворительности" - в город пришел целый эшелон моряков-дембелей, которые по большому счету никому не были нужны и ничего, кроме головной боли, для властей не обещали.

Но "партия приказала" - нужно выполнять.

Когда во всех городах, куда прибывали "дембели", кривая преступности круто пошла вверх, руководители схватились за голову. Нужно было что-то немедленно и решительно предпринимать.

Нашлась "светлая" партийная голова, которая сообразила призвать на помощь "младшего брата" - Ленинский комсомол. По стране прозвучал призыв: "Комсомольцы! Создавайте оперативные комсомольские отряды! Станьте самым близким и деятельным помощником советской милиции! Помогите покончить с разгулом преступности в нашей родной стране!"

По всей Стране Советов началось создание "оперкомов". Будущий "народный дружинник" - жалкая и бледная копия оперкома. Тогда все было поставлено на высшем уровне: красные удостоверения "сотрудника оперативного комсомольского отряда" выглядели весьма солидно, некоторым они выдавались с припиской: "с правом ношения огнестрельного оружия", особые помещения, в основном подвальные и полуподвальные, каждый отряд был прикреплен к какому-нибудь предприятию, которое обязано было выделять бесплатно машины для дежурства. Кроме того, "оперкомы" обеспечивались бесплатным проездом на общественном транспорте, получали три дополнительных дня к отпуску, а также их не могли поставить работать в вечернюю или ночную смену.

Отряды создавались по военному образцу, но с иными обозначениями: вместо взводов - десятки, вместо взводных - бригадиры. Был командир отряда, равными с ним правами пользовался начальник штаба.

Я тогда учился в вечерней школе и работал. Учился хорошо, даже лучше, чем в дневной, а вот с работой получалось не очень: кому нужен несовершеннолетний пацан, у которого укороченный рабочий день и другие льготы, а платить положено, если он в бригаде, наравне с остальными членами. Потому меня и мотало по различным местам.

Сначала меня по знакомству устроили в ТТУ - трамвайно-троллейбусное управление, в так называемую летучую бригаду. Эта бригада занималась в основном авральными работами. Нужно срочно поменять трамвайное кольцо вызывают летучую бригаду, которая должна за ночь, когда трамваи не ходят, заменить рельсы, шпалы. Нужно срочно разгрузить вагоны с асбестом, с сажей, с углем, с кирпичами, которые пришли в адрес ТТУ, - вызывают нас.

Основную часть бригады составляли татары, в том числе и женщины. До сих пор помню матерные ругательства на татарском языке, которым меня, шутки ради, обучали татарки. Они были мощного телосложения и ни в чем не уступали мужикам.

Кроме меня, русским был только бригадир, с очень соответствующей его характеру фамилией - Угрюмов. Когда его вызвали к начальству и навязали в бригаду меня, зачитав, что я не должен делать: не работать свыше четырех часов, не поднимать более двенадцати килограммов, не работать в ночные смены и так далее и тому подобное, - Угрюмов все внимательно выслушал, молча кивнул головой и пошел прочь, указав взглядом следовать за ним. Едва мы остались вдвоем, он сказал:

- Ты хорошо слышал, чего тебе нельзя делать?

- Да, бригадир! - серьезно ответил я.

- Так вот, если хочешь работать в моей бригаде, забудь, что слышал: никто за тебя вкалывать не собирается!

- А за меня не нужно вкалывать: я сам смогу работать! - обиженным тоном ответил я.

- Ну что ж, посмотрим... - прищурился бригадир.

Так я работал без всяких поблажек и скидок на возраст. И если сначала меня не принимали всерьез, пытались даже подначивать, но, заметив, что я пашу наравне с остальными, успокоились.

Навсегда запомнил свою первую зарплату, одинаковую с остальными членами бригады, - тысяча семьсот двадцать пять рублей сорок шесть копеек. Это было в шестидесятом году, за год до денежной реформы. Можете поверить, что это были вполне приличные деньги даже для взрослого человека.

С первой зарплаты я купил томик Конан Дойла и дал себе слово с каждой зарплаты обязательно покупать хотя бы одну книгу, что и делаю до сих пор.

В ТТУ я проработал около двух месяцев: когда начальство прознало о нарушениях трудового законодательства, допускаемых в отношении несовершеннолетнего парня, бригадиру вынесли выговор и предупредили о недопустимости в дальнейшем подобных нарушений. Не желая доводить ситуацию до конфликта, я ушел "по собственному желанию".

После, с помощью маминой сестры, я устроился учеником электромонтера в электроцех нефтезавода. С моим наставником Гришей, упитанным парнем лет тридцати, мы ходили по цехам и устраняли различные мелкие неполадки: меняли в плафонах перегоревшие лампочки, исправляли поломки в силовых щитах и многое другое.

Как и в армии, у электриков были по отношению к новичкам свои приколы. Самым любимым был следующий. В первый день мы с Гришей отправились менять лампочки в плафонах. Плафон - название довольно упрощенное: на самом деле это довольно сложная конструкция со стеклом, защищенным специальной металлической решеткой.

Первым делом, как и положено по правилам техники безопасности, мы сходили и отключили рубильники, повесив на силовой щит табличку: "Не включать! Работают люди!" После чего Гриша предложил мне сделать почин, заменив свою первую лампочку. Я залез на стремянку и стал откручивать винты плафона. Когда все они были откручены, я осторожно снял довольно тяжелый стеклянный кожух, вручил его Грише и только протянул руку к мощной лампочке, как мой наставник громко вскрикнул. Но, видно, его нетерпение было столь сильным, что звук оказался не таким громким, как ему хотелось, и заставил меня лишь слегка вздрогнуть.

- Что, испугался? - рассмеялся довольный Гриша.

- Есть немного, - кивнул я и затаил мысль как-нибудь вернуть ему "должок".

Минуло несколько однообразных дней, и вот, в силу странного стечения обстоятельств, мы оказались, как нарочно, в том же месте, где Гриша пытался меня напугать в первый день работы. На этот раз после обычных процедур по правилам техники безопасности на стремянку полез Гриша. И когда он протянул руку к лампочке, я во весь голос изобразил хлопок. Гришу словно ветром сдуло со стремянки, и он несколько минут приходил в себя.

Самое драматическое и замечательное в этой истории то, что какой-то олух оператор, не заметив нашей предупреждающей таблички, включил рубильник. Он вошел в цех как раз в момент стремительного прыжка Гриши. Подскочив к лежащему, он с побледневшим от ужаса лицом стал суетиться над ним и извиняться, клянясь, что не видел таблички.

Так и получилось, что вместо тумаков от разъяренного Гриши я получил благодарность: его могло запросто тряхануть током в триста восемьдесят вольт...

К счастью, мне недолго пришлось ходить по цехам: чем-то я приглянулся начальнику электроцеха, и он перевел меня в бригаду по замене перегоревших обмоток в электромоторах. На этом участке работали только женщины, и было их двенадцать. Работа была довольно муторная, да и руки мои не были похожи на женские. Женщины, узнав, что я считаюсь любимчиком у начальника цеха, поняли, что от меня будет больше пользы, если они выберут меня бригадиром, и единогласно проголосовали "за".

Вы можете себе представить шестнадцатилетнего парня, под началом которого дюжина женщин в возрасте от двадцати до тридцати пяти лет? Кто хочет, пусть пофантазирует...

А мы вернемся к матросам-дембелям...

Казалось, в Омске они маячили на каждом углу. На самом деле моряков было несколько тысяч, но их черная форма, клеши, ярко начищенные бляхи ремней настолько бросались в глаза, что создавалось превратное впечатление об их действительном количестве, которое усугублялось тем, что они почти всегда ходили компаниями. Но все бы было мирно, если бы моряки не решили установить в городе порядок по своему вкусу и разумению...

Сначала им не понравились так называемые стиляги, и они стали расправляться с ними физически: парней избивали, рвали "стиляжьи" одежды, состригали "коки", девушек тоже подстригали, рвали одежду, словно проституткам, ставили печати на коленки тех, у кого были слишком короткие юбки.

Потом они записали в противники так называемых блатных: хромовые сапожки "прохоря", рубашка-косоворотка, чуб из-под кепки, золотая фикса и обязательная финка в кармане.

Матросы цеплялись ко всем, кто не был похож на них. Если у стиляг, разобщенных и физически хлипких, они не встречали отпора, то с блатными, имевшими спаянные компании и круговую поруку, у матросов произошла осечка. За каждый наезд на блатного братцы матросики получали в ответ по полной программе. И чем грубее поступали матросы, тем жестче обходились с ними: за разорванный сапог у блатного матросы получали несколько располосованных ножами морских клеш, за сломанную руку или подбитый глаз одного блатного двое-трое матросов оказывались в больнице с ножевыми ранениями.

Ситуация все больше и больше осложнялась, а страсти все накалялись и накалялись: рано или поздно должен был произойти взрыв.

Правители города чувствовали его приближение, но ничего не могли поделать: милиция была малочисленна и не справлялась со сложившейся ситуацией. Тогда и обратились за помощью к комсомольским оперативным отрядам, которые к тому времени стали серьезной силой.

Критическая масса неприязни матросов и блатных вскоре действительно привела к взрыву. Он случился на танцплощадке. Один матрос сцепился из-за девушки с блатным, и тот с друзьями разбил ему до крови лицо. Матрос бросился к общежитию, где жили его друзья-сослуживцы, и крикнул:

- Полундра! Наших бьют!

На его клич выскочило человек пятьдесят разгневанных матросов, которые накрутили на руки ремни с пряжками, залитыми свинцом. С угрожающими криками они устремились на танцплощадку.

Но и блатные, видно, готовились к этой схватке: они тоже кликнули своих пацанов. Те явились, вооруженные не только велосипедными цепями, железными прутьями, но и ножами. Побоище было страшным. К месту схватки были стянуты все сотрудники милиции города и "оперкомы" нескольких районов.

Трудно было сосчитать количество разбитых голов, ножевых ранений, переломанных рук и ног, но после этого побоища, арестовав самых злостных зачинщиков, как с той, так и с другой стороны, и отправив их в КПЗ для проведения следствия, власти наконец приняли правильное решение - и матросиков благополучно отправили по месту их прошлого, до флотской службы, жительства...

Не могу припомнить, как меня затянули в оперативный комсомольский отряд: то ли я попал туда в поисках романтики, то ли меня привлекло, что давали три-четыре свободных оплачиваемых дня в месяц, да еще увеличивали отпуск, Бог его знает. Но уж точно не из идейных соображений.

Самым интересным было то, что в эти оперотряды чаще всего вступали закоренелые уличные хулиганы, что поощрялось особо: можно было отрапортовать, что энное количество неблагополучных ребят "исправилось" и они сами успешно борются с преступными элементами.

Резонно спросить, что влекло хулиганов в оперотряды? Ответ лежит на поверхности: если раньше эти ребята, давая выход молодой энергии, пускали в ход кулаки, все время подвергаясь опасности попасть за решетку, и считались обыкновенными хулиганами, то сейчас они не только не наказывались за аналогичные поступки, но и поощрялись, а некоторые и наделялись властью.

Хотя, должен признаться, это был очень ловкий ход со стороны властей, двойной удар, говоря словами одной модной рекламы - "два в одном флаконе". Во-первых, в прошлом трудные подростки постепенно начинали думать о пользе общества, действительно становились его полезными членами, во-вторых, они, всерьез взявшись за дело, довольно сильно прижали преступность в городе.

Как я уже дал понять выше, меня нельзя было считать в то время пай-мальчиком, да и "шалости" нашей компании были на грани криминала. Меня из-за плохого поведения даже в комсомол приняли на пару лет позднее, чем было положено по возрасту, да и то только потому, что мою фамилию случайно не вычеркнули из наградного списка ЦК ВЛКСМ "за отличную работу в комсомольском оперативном отряде".

Этот список стал результатом того, что трое наших оперативников, в их числе и я, сумели задержать опасного рецидивиста, имевшего за спиной тройное убийство.

Все произошло случайно, довольно глупо и крайне опасно для жизни, особенно для моей. У нас в штабе давно висело несколько фотографий преступников, находящихся в розыске, и, вовсе не думая о них, мы втроем мирно патрулировали свой участок. Медленно прогуливались, как бы одновременно и патрулировали, трепались, рассказывали анекдоты и всякие истории. На рукаве у каждого повязка с тремя буквами - О К О, аббревиатура названия отряда. Когда я что-то рассказывал и случайно взмахнул рукой, то заметил, как один мужик, в сторону которого совершенно нечаянно был направлен мой взмах, замер, глаза его тревожно забегали и он резко повернулся и пошел в противоположном направлении. Его лицо показалось мне знакомым, но я не мог вспомнить откуда. Чисто интуитивно я прервал свой рассказ и коротко бросил напарникам:

- Пацаны, берем того мужика! Только без шухера!

Поскольку я был бригадиром десятки, для них это прозвучало как приказ, и мы прибавили шагу, продолжая беседовать ни о чем. Мужик оглянулся и тоже ускорил шаг, мы едва не бегом, он - тоже. Трудно сказать, сколько продолжалась бы эта странная погоня, если бы преследуемый вдруг не остановился и решительно не пошел нам навстречу. Скорее всего он подумал, что легко справится с такими сопляками, как мы, тем более что он, как выяснилось, был вооружен.

- А ну, брысь, мусорки херовы! - грозно прорычал он, держа руку в кармане.

"Нож!" - промелькнуло в моем мозгу, и я впился взглядом в эту руку, стараясь не упустить ни одного движения.

Дело в том, что многие из нас, "оперкомов", в том числе и я, ходили в спортклуб "Динамо" на занятия по военизированной борьбе самбо, которую изобрел олимпийский чемпион по вольной борьбе легендарный Харлампиев. Я достиг неплохих результатов и потому чувствовал себя уверенно.

Мы не испугались его угроз и продолжали идти на него. Мужик прищурил глаза, и я понял, что он сейчас вытащит руку с ножом. Неожиданным броском вперед я перехватил его руку, не дав ему вытащить ее из кармана, и заломил болевым приемом. Мужик успел ударить меня кулаком свободной руки в лицо, но в ажиотаже я не почувствовал боли, хотя он разбил мне бровь и кровь ручьем хлынула из раны, заливая мне глаза. От злости я еще сильнее нажал на локоть, мужчина вскрикнул, и тут же где-то внизу прозвучал громкий хлопок.

Я не сообразил, что это за звук, а потому совершенно не среагировал на него. Тут на помощь подоспели и мои напарники. Мы скрутили мужика и позвонили в штаб. Вскоре приехал сам начальник штаба, как мы его уважительно называли, "наш Жужа".

Жужа была его фамилия. Он был украинец, родом из Харькова: в Омск он прибыл с теми самыми матросами-дембелями, да так и остался. На флоте Жужа был старшиной первой статьи. Под два метра ростом, килограммов под сто двадцать весом. С пудовыми кулаками и удивительно дет-ской, доброй, но бесстрашной душой.

Когда он еще был не начальником штаба, а простым оперативником и дежурил на "пятачке" - так называлась открытая танцплощадка, его напарник пошел в туалет, и Жужа остался один. Вспыхнула драка между двумя компаниями, и Жужа, не думая об опасности, ринулся в самую гущу, чтобы прекратить столкновение. Быстро раскидав основных зачинщиков: кого нокаутировав, кого отбросив подальше, он хотел задержать самого буянистого, но тот взмахнул рукой и полоснул Жужу по груди. Оказывается, в руке он сжимал опасную бритву.

Ранение было серьезным, и "наш Жужа" упал. Бандит бросился бежать, но тут вернулся напарник Жужи, который, склонившись над раненым, попросил знакомых ребят вызвать "скорую" и позвонить в штаб отряда...

Услышав, что порезали Жужу, все "оперкомы" бросились к машине - в тот раз дежурила бортовая, и через пять минут мы были на месте. Это был бесславный день для всех, кто отрывался тогда на "пятачке": мы так разозлились за нападение на своего любимца, что били подряд всех парней, кто попадался под руку, как говорится, невзирая на лица.

Мы прочесали весь район и под утро все-таки разыскали того, кто порезал Жужу. После нашего с ним общения он с немалым трудом пришел в себя в больнице и калекой отправился на зону. Нас боялись и так, но после этого случая стоило где-то возникнуть заварушке и кому-то прокричать, что "оперкомы" едут, как все тут же разбегались. Во всяком случае, в нашем районе в то время тяжелых преступлений почти не было и жители нас уважали.

Придя к нам, Жужа быстро стал любимцем всего отряда, и вскоре его единодушно выдвинули в начальники штаба. Он-то и приехал тогда, когда мы захватили того мужика. Выяснилось, что это опасный преступник и в кармане его был не нож, как я подумал, а пистолет. И если бы его рука чуть отклонилась, то пуля попала бы мне в живот.

Именно за его задержание мы и были награждены почетными грамотами ЦК ВЛКСМ и УВД города Омска. Эти грамоты до сих пор хранятся в моем архиве среди многочисленных дипломов, полученных мною за спортивные достижения...

Однажды в одном из интервью журналист с издевкой спросил: "И как вы относитесь к своему "ментовскому" прошлому?"

Хотелось мне ему сказать, что в те годы, в годы "партии", комсомола и даже пионерии, у всех было "ментовское" прошлое, а потом подумал: вряд ли этот парень, не имевший понятия, что значит кулаком защитить честь любимой женщины или свою жизнь, поймет меня...

К нам в отряд поступали сводки о преступлениях, совершенных в районе и в городе. Однажды я прочитал, что в нашем районе был ограблен частный гараж. Среди похищенных вещей указывалось и охотничье ружье с таким-то номером. Вернувшись поздно вечером домой, я хотел пожарить картошку, но в ведре ее не оказалось. В подвале нашего дома у каждой квартиры был свой отсек, где хранились не очень нужные вещи и картошка.

Мама спала, отца дома не было. Я взял ведро и пошел в подвал за картошкой. Сгребая ее в ведро, я неожиданно наткнулся на укрытое в ней охотничье ружье. В первый момент мне и в голову не могло прийти, что это ружье из списка украденных вещей. Но, взглянув на серийный номер, я все понял: у меня отличная память на цифры. Поднявшись в квартиру, я разбудил маму и прямо спросил о ружье.

Она ничего не знала, и тогда я ультимативно заявил:

- Скажи отцу, чтобы взял ружье, пошел в милицию и сам во всем признался!

- Сыночек, не мог отец пойти на такое! Слышишь, не мог! - со слезами на глазах запричитала мама.

Но я был непреклонен:

- Пусть пойдет и все расскажет! Если не виновен, то пусть объяснит, откуда у него это ружье! Даю два дня! Если откажется, я пойду и все сам расскажу!

- Господи, как ты можешь? - всхлипнула мама, но я ничего не желал слушать, и когда пришел отец, а был он в изрядном подпитии, я поставил ему ультиматум.

Отец полез драться, а когда я дал ему отпор, выгнал меня из дому.

Хотя я разозлился на него, но обещанные двое суток выдержал честно, а потом пошел и все рассказал начальнику отделения милиции. Отца в тот же день арестовали, и вскоре, как самому старшему в группе взломщиков, суд дал ему четыре года общего режима.

Позднее выяснилось, что отец, мамин восемнадцатилетний брат Анатолий, по которому тюрьма давно плакала, и его несовершеннолетний приятель сидели у нас дома и пили водку. Когда водка закончилась, отец с трудом ворочал языком и почти не держался на ногах. Он вряд ли вообще что-нибудь соображал. Анатолию хотелось выпить еще, но денег ни у кого не было. Тут Анатолий и сообщил, что сумеет найти деньги.

Они подхватили под руки отца и вышли из дому. Добрались до другого двора, подошли к гаражу, прислонили отца к стенке, вскрыли гараж, забрали то, что, по их мнению, можно было продать, и вернулись с добычей к нам. Часть вещей спрятали в подвале, а часть Анатолий продал и купил водки...

Он с приятелем, как слишком молодые, получили по два года, а отец пошел "паровозом"... Причем отец просил его все взять на себя и он тоже отделался бы тем же сроком. Анатолий пообещал, но на суде сдал отца. А позднее, когда я жил в Москве, он еще и обокрал свою родную сестру, мою маму.

Несмотря на то что отец давно простил меня, я до сих пор испытываю жгучий стыд за тот свой поступок. Я никогда не прощу себе, что предал близкого мне человека и он, совершенно невиновный, отсидел два года: за хорошее поведение его освободили досрочно...

Особенно остро вину я ощутил тогда, когда сам был невинно лишен свободы, но об этом речь впереди...

Получив аттестат зрелости, я поехал поступать в Москов-ский государственный университет.

В этой книге мне впервые захотелось признаться, что послужило толчком к этому решению.

В нашей команде многоборцев был парень на три года старше меня, Аркадий Амбросик. Он был из интеллигентной семьи: и отец, и мать были инженерами. Получилось так, что постепенно он стал моим основным соперником по юношескому легкоатлетическому многоборью.

В отличие от Аркадия, выступающего довольно ровно во всех дисциплинах многоборья, у меня были "коронные" дисциплины, в которых я выступал на высоком уровне, что было очень важно для всей команды. Одно дело, когда человек хорошо выступает в одной дисциплине, и совсем другое - когда может закрыть еще пару. А я, кроме многоборья как такового, имел приличные результаты в стометровке, а значит, и в эстафете четыре по сто, и был лидером по метанию диска. Потому меня почти всегда включали в состав команды, а Аркадия иногда оставляли дома.

Правда, был случай, когда Владимир Семенович, мой тренер, так на меня рассердился, что едва не отлучил на полгода от команды. А все по моей глупости...

В то время я серьезно увлекся химией и как-то решил сделать, как мы называли, "бумажные хлопушки". В школе мы проходили тогда бертолетову соль. Как не попробовать смешать ее с "красным фосфором" и не попугать девчонок, бросая им под ноги? Но "бертолетова соль" тщательно пряталась нашей химичкой, и достать ее никак не удавалось. Но разве такие мелочи могут остановить "пытливый ум"?

Я уселся за специальную литературу и вскоре выяснил, что свойствами "бертолетовой соли" обладает также "соль стронция", баночка которой стояла совершенно открыто.

Несколько дней ушло на то, чтобы потихонечку "натырить" необходимое количество "соли стронция" и "красного фосфора". И когда эти два элемента оказались у меня дома, я вдруг решил, что "хлопушки" - совсем детская забава, нужно придумать что-нибудь поэффективнее. Случайно я наткнулся на фарфоровые конденсаторы, которые лежали среди инструментов отца. Конденсаторы представляли собой двухсантиметровые цилиндрики с алюминиевыми клеммами с обоих концов.

"То, что нужно!" - промелькнуло у меня в голове, и я принялся за изготовление своеобразных мини-гранат.

Процесс происходил на кухонном столе. Прямо на клеенку я высыпал из кулечка "бертолетову соль", туда же - кулечек "красного фосфора" и тщательно смешал. Взрывная смесь для начинки мини-гранаты была готова, и дело оставалось только за оболочкой. Пассатижами я оторвал с одной стороны клемму-крышку конденсатора, вытащил из фарфорового цилиндрика рулончик промасленной фольги, проложенной полоской вощеной бумаги, после чего засыпал внутрь приготовленную "гремучую смесь" и, не подумав, что крупинки смеси могут прилипнуть к промасленным фарфоровым краям конденсатора, принялся закрывать его снятой клеммой-крышкой.

Вдруг прогремел взрыв. И первая мысль, посетившая мою бедную головушку, была такая: "Почему перестало играть радио?"

У нас в коридоре висел радиотранслятор, который работал с шести часов утра до двенадцати часов ночи, то есть с того момента, когда раздавался Гимн Советского Союза, открывая новый день для всей страны, и до того момента, когда гимн оповещал, что день закончился.

Я подумал, что взрывом повреждены провода радиотранслятора: мне и в голову не могло прийти, что взрывом меня просто оглушило. Тут я взглянул на свои руки, залитые кровью. Когда раздался взрыв, я инстинктивно закрыл лицо руками, и это спасло глаза, в основном пострадали руки, частично задело лицо...

Разорвавшись, фарфор конденсатора разлетелся на мелкие осколки, и многие впились мне руки. Взорвалась и кучка смеси на столе: этим взрывом мне сильно опалило лицо. А одна из клемм-крышек, к счастью не задев меня, словно пуля, продырявила стекло окна в ванной. Скорость полета была такой сильной, что отверстие получилось идеально круглым.

Пока я смотрел на руки, меня посетила вторая мысль: "Господи! Через две недели первенство района!"

Нужно что-то делать... Вспомнив про пузырек с йодом, я бросился в ванную комнату и полил йодом прямо на раны. Я не знал, что на открытую рану йод лить нельзя, и кровь, естественно, пошла еще обильнее. Я вспомнил, что прямо над нашей квартирой проживает докторша, и бросился к ней за помощью. Когда она открыла дверь, то едва не бухнулась в обморок:

- Боже мой! Что случилось, Виктор?

- Реактивы в руках взорвались, - не вдаваясь в подробности, ответил я, и она принялась обрабатывать мои раны перекисью водорода, потом вызвала "скорую помощь"...

Когда мама вернулась с работы, я лежал в своей комнате на спине. Мои руки были по локоть в бинтах, а лицом, обработанным йодом, я смахивал на настоящего негра. Войдя в комнату, мама тоже едва не лишилась чувств и принялась причитать, благодаря Бога, что я не лишился зрения...

Выслушав мои объяснения о причине пропуска тренировок, Владимир Семенович так рассвирепел, что собирался на полгода исключить меня из секции, но потом смягчился и выработал систему моих индивидуальных тренировок.

В день соревнований на первенство района бинты с рук еще не были сняты, и меня с трудом допустили до старта. В тот день я первым пришел к финишу, и для меня эта победа стала одной из важнейших в моей жизни.

Да, это был драматический опыт в моей жизни, но я успокаиваю себя тем, что все могло закончиться еще трагичнее, если бы мне удалось создать эти опасные игрушки. Любое их испытание могло привести к самым тяжелым последствиям для тех, кто оказался бы рядом...

Однако продолжим...

Аркадий, мой соперник по спорту, лелеял мечту, которую поклялся воплотить в жизнь. Во что бы то ни стало он жаждал поступить в Московский государственный университет. После окончания школы он действительно отправился в Москву, но вернулся ни с чем. Поработал год, снова поехал - и снова неудача. Провалился Аркадий и на третий раз.

К моменту его третьей неудачи я окончил вечернюю школу, не дававшую таких солидных знаний, как дневная, но меня это нисколько не остановило. Глядя на его упорство, я твердо решил: Аркадий не поступил, а я поступлю! Не знаю, что вселяло в меня такую уверенность, но я ни секунду не сомневался в грядущем успехе.

Незадолго до окончания школы я вдруг серьезно влюбился - к тому времени мои отношения с Наташей Завальниковой перешли в фазу несбывшихся надежд и неосуществленных желаний, - и я считал себя свободным для серьезного чувства.

Мое новое увлечение училось в восьмом классе в другой школе. Звали эту девчонку Лариса Петрова.

Лариса была очень симпатичной и, несмотря на юность, имела женственную и весьма сексуальную фигурку с красивыми ножками. У нее был самолюбивый нрав и совершенно независимый характер. Очень начитанная, не по годам умная, она оканчивала в то время музыкальную школу и отлично играла на пианино, напевая красивым голосом популярные в то время песни. Любила при первом удобном случае подколоть собеседника, если чувствовала фальшь или обман в отношении к себе.

У нас с ней легко сложились очень нежные, романтические отношения. Впервые я дарил девушке цветы, тайком сорванные с какой-нибудь клумбы. Мы с ней много гуляли вечерами по пустынным улицам, разговаривали о литературе, искусстве, ходили в кино, на танцы, на школьные вечеринки. Я жадно запоминал ее мнение о просмотренных фильмах, прочитанных книгах. А когда был приглашен в ее дом и дружелюбно принят ее мамой, с удовольствием слушал ее игру на пианино.

Встреча с Ларисой помогла открыть в себе самом нежность, доброту, возбудить интерес к классической и эстрадной музыке. Лариса помогла мне не только развиться интеллектуально, но и возбудила во мне стремление стать умнее, грамотнее, и я буду благодарен ей за это всю жизнь.

Мы с ней встречались уже несколько месяцев, а я все еще никак не решался поцеловать ее, словно заранее боялся получить пощечину, но более всего я боялся потерять ее уважение. И вот настал день, когда я ей сообщил, что собираюсь ехать в Москву, чтобы там поступить в университет.

- Ну и уезжай! - неожиданно резко бросила она мне в лицо и отвернулась.

- Почему ты так, Ларчик? - с некоторой обидой проговорил я, не понимая столь странной реакции.

- Почему? - воскликнула она и повернулась ко мне: в ее глазах были слезы и даже отчаяние. - А как же я? Обо мне ты подумал? Я же люблю тебя!

- И я люблю! - подхватил я. - Ты тоже приедешь в Москву, когда окончишь школу... Будем учиться вместе...

- Но это же целых два года?!

- Что, боишься, тебе не хватит силы воли отбиваться от поклонников? съехидничал я: за ней действительно многие пытались ухлестывать, и мне не раз приходилось вызывать таких ухажеров "на дуэль", если словесные внушения не давали результата.

- У меня? Силы воли? - взвилась Лариса.

Ее глаза мгновенно высохли и заблестели каким-то опасным огнем. Я уже знал этот взгляд и понял, что сейчас Лариса готова на любой самый сумасбродный поступок...

Спустя несколько лет, когда я приехал из Москвы в Омск на каникулы и мы с ней пошли в ресторан, чтобы отметить мой приезд, у Ларисы в глазах снова появился огонек, когда она приревновала меня к незнакомой девушке, бросившей на меня неосторожный взгляд. Лариса набросилась на нее с кулаками, и мне с трудом удалось оттащить ее, а затем пришлось улаживать инцидент с администрацией, чтобы та не вызвала милицию. Казалось, она успокоилась, но когда мы приехали к ее дому, она предложила зайти в квартиру и там ни с того ни с сего принялась швырять об стенку чешский хрусталь, таким образом, похоже, давая выход своему чувству ревности...

Да, импульсивности и эмоций ей было не занимать...

Когда я пошутил по поводу силы воли, Лариса вытащила из сумочки пачку сигарет: чтобы казаться старше, она иногда принималась дымить, не затягиваясь. Раскурила сигарету и вдруг приложила ее к ноге зажженным концом. Могу себе представить, как ей было больно, тем более что на ней еще были и капроновые чулки. Но на ее лице не дрогнул ни один мускул.

- Что ты теперь скажешь о моей силе воли? - с усмешкой спросила она и отбросила сигарету в сторону.

- Ты - сумасшедшая! - со злостью воскликнул я, обхватил ее лицо руками и впился в губы долгим, страстным поцелуем.

Она не оттолкнула меня и как будто ответила на поцелуй, но когда я выпустил ее из своих объятий, Лариса взглянула на меня в упор, и я вновь почувствовал себя виноватым. С ней в то время я довольно часто чувствовал себя виноватым, и совершенно по разным поводам. Но теперь в ее глазах я снова увидел слезы, однако глаза смотрели столь печально и укоризненно, словно я только что лишил ее девственности...

Это потом, встретившись лет через тридцать и вспомнив давний эпизод, я поинтересовался, что произошло, и Лариса рассказала, что она тоже довольно часто вспоминает тот вечер, свою дурость с сигаретой, от которой на бедре осталось пятно на всю жизнь, а по поводу поцелуя и последующих действий пояснила следующее. Она, несмотря на свое не по годам раннее развитие, ум и начитанность, по существу, была еще совсем девчонкой, а тут ее целует совсем взрослый парень, а поцелуй этот, ко всему прочему, был ее первым опытом. У нее даже голова закружилась от моего поцелуя, и она, вместо того чтобы броситься мне на шею, поступила, вопреки своим ощущениям, импульсивно: просто испугалась.

Потом жалела об этом и переживала до тех пор, пока не получила от меня письмо. Мы начали переписываться, а позд-нее Лариса приехала ко мне в гости во время летних каникул...

Но это случилось через год, а в тот момент...

- Дурак! - беззлобно, но мне тогда показалось как-то презрительно, бросила Лариса, повернулась и решительно пошла прочь.

В такие моменты остающийся почти всегда чувствует, когда уходящий хочет, чтобы его окликнули, остановили, попросили прощения, но я этого не почувствовал и дал ей уйти...

В студенческие годы она приезжала ко мне в Москву, но потом мы расстались...

Встретившись через три десятка лет, я узнал, что она была замужем за американцем, от которого родила сына. Сейчас ее сын оканчивает Бостонский университет, женился на американской девушке, и у него все тип-топ.

У Ларисы тоже более-менее все в порядке: она с головой ушла в бизнес, открыла несколько торговых фирм, одна из которых находится в Софии...

Однако продолжим...

С небольшим коричневым фибровым чемоданчиком с железными углами, забитым под завязку моими любимыми книгами, и восьмьюдесятью пятью рублями в кармане, я вышел из вагона поезда "Омск - Москва" на Казанском вокзале...

Прямо с вокзала я отправился на Ленинские горы, чтобы подать документы в приемную комиссию МГУ. Можете представить мое отчаяние, когда обнаружилось, что я приехал на целых полтора месяца раньше и что сейчас у меня не только не примут документы: их просто некому принимать, но и никто не даст разрешение на проживание в студенческом общежитии.

Мне как-то и в голову не пришло узнать, когда подаются документы в приемную комиссию и когда сдача экзаменов.

Возвращаться в Омск? С какими глазами? Тратить деньги на билеты? Этого я вообще не мог себе позволить. Что оставалось делать?

В растрепанных чувствах я брел по московским улицам, пытаясь найти выход. Знакомых - никого. Чтобы устроиться на работу, нужна прописка: в это меня посвятил комендант студенческого общежития университета, к которому я обратился с просьбой поселить меня хотя бы на одну ночь.

- Понимаю тебя, сынок, но не имею права... Вот если бы ты справочку какую принес из деканата или приемной комиссии... но кто ж тебе даст такую? - Он выразительно развел руками.

- Что же мне делать? - растерянно спросил я. - Может, где-то возьмут на временную работу?

- Эх, милай, рабочие руки всюду нужны, но у тебя же нет московской прописки, а без нее кто ж тебя возьмет? Разве только на разгрузку фруктов и овощей... - Он задумчиво потер в затылке. - Но тебе ж жить где-то надо... Да-а-а, - протянул он, - дела...

- А где происходят эти разгрузки? - на всякий случай поинтересовался я.

- Сейчас напишу... - Он быстро набросал два адреса на листке и протянул мне.

Нужно сказать, что позднее эти адреса меня часто выручали во время моей учебы в Москве...

Иду я, значит, по улицам Москвы, и вдруг меня словно осенило: Господи, я же столько времени мечтал стать "великим артистом"! И зачем я ввязался в это негласное состязание с Аркадием поступать в университет? И все дурацкий, упрямый мой характер!

Сколько было разговоров о моем артистическом будущем в нашем драмкружке! А наша руководительница, Зинаида Осиповна, настаивала на том, чтобы я поступал во ВГИК: верила, что у меня есть талант... Более того, она даже написала мне рекомендательное письмо с таким хвалебным отзывом, что, прочитав его, мне просто сразу можно было вручать если не Оскара, то присвоить звание "Народный артист СССР" - уж точно...

Смеха ради вспомню, что свою первую роль в драмкружке Дома пионеров я сначала начисто провалил! Получив роль Кая в "Снежной королеве", я честно разучил ее. Но, как оказалось, разучил чисто механически, совершенно не вдумываясь в суть истории. И вот, когда я вышел на первую генеральную репетицию, и неожиданно что-то в моей голове заклинило: мое собственное "я" взбунтовалось против очевидной несправедливости. Впервые я видел перед собой не выученный текст пьесы, а самого героя.

Для меня это стало таким потрясением, что, не выдержав слез девочки, игравшей роль Герды и очень натурально плакавшей на сцене, я забыл, что мое сердце "заледенело", и совсем не по тексту пьесы сказал:

- Милая Герда, неужели какой-то осколок зеркала, хоть и принадлежащего Снежной королеве, заставит меня забыть тебя, мою сестру и нашу любимую бабушку?

Раздались бурные аплодисменты присутствующих на репетиции зрителей и даже участников спектакля, занавес закрылся и открылся лишь через час, который потребовался Зинаиде Осиповне, чтобы убедить меня в том, что я не имею права вмешиваться в авторский текст и что мое сердце именно по воле автора должно растаять от любви Герды, а не по собственному разумению Виктора Доценко. Именно тогда я, во-первых, не только понял, что такое система Станислав-ского, но и безоговорочно принял ее, хотя и не читал тогда ни одной его книги, во-вторых, и это главное, я понял, какой магической силой обладает автор произведения!

Наверное, именно в тот день во мне и родилось еще не осознанное желание стать писателем...

История моего сценического дебюта долгое время была притчей во языцех в Доме пионеров городка нефтяников.

После неудачного визита в университет все сомнения развеялись. Узнав в справочной адрес ВГИКа, я уверенно поехал до станции "ВДНХ"...

К счастью, на первый тур я успел: до него оставалось еще несколько дней. Документы принимал молодой невысокий паренек, который впоследствии стал не только преподавателем ВГИКа, но и долгие годы был правой рукой Сергея Аполлинариевича Герасимова. Этим молодым пареньком был Георгий Игоревич Склянский. Тогда он еще учился на четвертом курсе, в мастерской Сергея Аполлинариевича и принимал документы у абитуриентов в порядке общественной нагрузки.

В тот тысяча девятьсот шестьдесят третий год мастерскую набирал признанный классик нашего кино - Михаил Ильич Ромм, что, конечно, удесятеряло мое волнение.

Изучив мои документы, будущий педагог ВГИКа спросил, почему я не представил сценарий или рассказ. Для меня это было новостью, но я не подал виду и заверил, что подготовил одну небольшую историю, но она в чемодане, который в камере хранения на вокзале. Склянский поверил мне, дал направление в общежитие и расписание туров, но попросил принести в ближайшие день-два мое сочинение.

У меня было несколько дней на подготовку, и первым делом я уселся за рассказ. Сначала я не знал, о чем писать, но потом решил написать лирическую историю, где доминировали ощущения и настроения. Почему-то, чисто интуитивно, я старался все описать наглядно - что и как мне виделось. Писалось так легко, что я закончил свой труд за пару часов. Старательно переписал его начисто, выводя каждую букву, а после стал лихорадочно обновлять свой репертуар...

Помню, нисколько не волновался и был уверен в том, что не провалюсь...

Однако известие о том, что актерскую мастерскую набирает известнейший кинорежиссер, несколько пошатнуло мою уверенность, и я, несмотря на мою природную смелость, сильно мандражировал. Лихорадочно перебирал в памяти все подготовленные стихи, басни, отрывки. В моей голове настолько все перемешалось, что казалось, начни я читать - и сам себя не пойму, а уж кто-то другой...

В какой-то момент хотел даже дать деру, но пересилил себя и явился во ВГИК с дрожью в коленях. Но кто-то сказал, что Мастер не приедет и прослушивать будет второй педагог: известная актриса советского кино. Я несколько успокоился и решил пойти в первых рядах: почему-то встречаться с актрисой мне было менее страшно, чем с самим Мастером. А к тому же я был яростным ее поклонником и был очень рад встрече.

Перед аудиторией скопилась огромное количество девушек и парней. Чтобы немного отвлечься от предстоящего прослушивания и успокоиться, я принялся всматриваться в лица рискнувших поступать во ВГИК...

В этой взволнованной толпе мелькали юные лица тех, кто несколько лет спустя появятся на экране. В тот год вместе со мной во ВГИК поступали будущие звезды нашего кино: Валентина Теличкина, Екатерина Васильева, Наталья Рычагова, Валерий Рыжаков, Галина Микеладзе, Александр Стефанович... А с Екатериной Васильевой пришлось столкнуться на съемочной площадке, когда снимался фильм "Экипаж".

Но до этого нужно было еще дожить...

А тогда...

Настроившись морально, я вошел в аудиторию и с огорчением увидел молодого человека, принимавшего у меня документы: актриса, которую я мечтал увидеть, отсутствовала. За столом сидел еще один человек восточного типа.

Этим человеком оказался Тавризян, который в будущем сыграл в моей судьбе роль, не оставившую у меня приятных воспоминаний...

Я взял себя в руки и достаточно уныло прочитал басню Сергея Михалкова "Лев и ярлык", затем стихотворение Горького "Легенда о Марко". До показа сценок я не дошел: Тавризян поблагодарил меня и сказал, что я свободен...

Я чувствовал, что мне не удалось раскрыть в достаточной мере свои возможности, и потому был уверен в провале. Можете представить мое радостно-удивленное состояние, когда в списках, допущенных ко второму туру, я обнаружил свою фамилию. Моей радости не было предела. Вприпрыжку я добрался до общежития, бросил книги на кровать и пошел бродить по городу. Хотелось петь и танцевать, кружиться от радости. Все люди вокруг казались удивительно прекрасными и милыми...

С большим нетерпением я дождался второго тура, который так же легко миновал, потом третьего. С каким-то особым внутренним подъемом и воодушевлением я предстал пред взором Мастера.

Во мне все заходило ходуном, коленки подгибались, я не знал, куда деть руки. Наверное, Мастер все это прочитал в моих глазах, а потому улыбнулся и сказал:

- Да не волнуйтесь вы так, молодой человек! Вы представьте себе, что находитесь в теплой компании, что вас окружают близкие люди: вам сразу же станет легче и появится уверенность... Кстати, мне понравился ваш рассказ: у вас хорошее видение материала...

Сначала я не заметил его похвалы: изо всех сил пытаясь мысленно представить то, что советовал Мастер, но ничего не получалось. Мне казалось, что время летит ужасно быстро и вот-вот у Мастера лопнет терпение и он прикажет выйти вон, а может, и того хуже. Вдруг, не знаю почему, я вообразил, что я нахожусь не в аудитории, а в римской бане. Почему-то именно в римской, а не турецкой или русской, но я представил всех сидящих напротив меня преподавателей в белоснежных тогах, с полуобнаженными торсами.

Мне стало так весело, что я улыбнулся и начал читать. Мастер не прервал меня ни разу, а когда я закончил, попросил показать сценку, которую предложит сам, и задание дал довольно пространное. Примерно оно звучало так:

- Молодой человек, представьте, что в этой аудитории никого и вообще - эта аудитория не аудитория вовсе, а больничная палата, в которой, кроме меня, совсем больного человека, никого нет. Представили?

- Вроде бы да, - не очень уверенно кивнул я.

- С минуты на минуту меня должна навестить моя жена, - он кивнул в сторону своей соседки, - а вы несколько минут назад вышли от меня и оставили на тумбочке нечто такое, как, например, вот этот листок, который никоим образом не должен попасть на глаза моей супруги. Начнется скандал, который больному, то бишь мне, совсем не полезен...

- То есть мне нужно забрать его до прихода вашей супруги? - уточнил я.

- Не просто забрать, но забрать так, чтобы я этого не заметил: начну интересоваться, почему забираешь, а тут войдет моя жена, все узнает, и начнется буря... Вопросы?

- Вопросов нет, - заверил я и задумался.

Задание казалось мне не только, мягко говоря, странным, но и трудновыполнимым. Я мысленно поставил себя в назначенные Мастером обстоятельства и понял, что все не так просто, как может показаться.

- А вы спите? - спросил я.

- Скажем, чутко дремлю, - с улыбкой ответил он, разгадав мою уловку.

В этот момент я понял, что нужно предпринять нечто совсем неординарное. На меня вопросительно и нетерпеливо смотрели пять пар преподавательских глаз. И я решился: зачем-то сунул руку в карман, вытащил авторучку и быстро подошел к столу:

- Профессор, я не могу выполнить ваше задание! - совершенно серьезным тоном проговорил я, затем взял тот злополучный листок и протянул Мастеру. Прошу вас, поставьте свой автограф, чтобы я мог когда-нибудь показать его своим детям и внукам! Умоляю вас! - на полном серьезе взмолился я, заметив его удивленную нерешительность.

- Хорошо! - неожиданно с улыбкой согласился Мастер и расписался.

- Спасибо огромное! - поблагодарил я.

Затем взял листок, повернулся и спокойно направился к выходу. Никто не проронил ни слова: все молча наблюдали за мной, и некоторым, надеюсь, было меня жалко. Сделав несколько шагов, я остановился, вновь подошел к столу и молча протянул листок Мастеру.

Он долго и внимательно смотрел на меня, затем погладил подбородок, покачал головой и тихо, словно про себя, произнес:

- А что, это может быть весьма забавно... - и вдруг весело рассмеялся и сквозь смех добавил: - А ты, брат, хитер, однако... весьма...

Я прожил достаточно много лет, но тот день был самым счастливым в моей жизни! Осталось сдать экзамены, но они меня не волновали: написать сочинение, сдать историю, английский и еще что-то там, кажется, устную литературу... Какая ерунда, тем более что бывалые студенты меня заверили, что экзамены - это проформа: главное, что Мастер курса меня выбрал...

Однако... По всей вероятности, я был слишком счастлив, чтобы это могло продолжаться слишком долго...

Оставалось полтора месяца до начала занятий, когда мои сбережения, с таким трудом собранные на поездку в Москву, были украдены. Кем, выяснить не удалось...

Представляете мое состояние? Мне и так-то было, мягко говоря, не по себе, а точнее сказать - стыдно: это произошло, когда я впервые обратил внимание на то, как были одеты большинство абитуриентов.

Я смотрел на свои вздувшиеся на коленях брюки, на дешевенькую курточку, изрядно поношенную рубашку, на стоп-танные ботинки, и иногда, особенно при знакомстве с девушками, мне просто хотелось провалиться сквозь землю. А тут еще и последние деньги, таким пiотом доставшиеся, стянули...

Всеми правдами и неправдами я пытался устроиться на временную работу, чтобы хоть что-то добыть себе на пропитание, но все попытки были тщетными: никто из кадровиков не хотел нарушать правила прописки...

Положение стало совершенно безысходным! В отчаянии я попытался связаться с Мастером, но тот, вместе со своей супругой, уже уехал на съемки нового фильма. Исчезла последняя надежда! Три дня я питался исключительно кипятком, правда, иногда находились наблюдательные студенты, замечавшие, что я ничего не ем, и выделяли мне кусок хлеба: из гордости я старательно скрывал причину своего голодания.

Конечно, дотошные читатели могут задать вопрос:

- Почему вы, Виктор Николаевич, находясь в такой экстремальной ситуации, не продали хотя бы один из подарков рижской бабушки?

Резонный вопрос! Но дело в том, что для меня в то время такие понятия, как драгоценности, золото, их денежный эквивалент, не существовало. Это во-первых. А во-вторых, если честно, в то время я и понятия не имел, что эти подарки обладают какой-то ценностью. И наконец, в-третьих, для меня эти подарки почему-то были очень важны, и я ни за что не хотел бы с ними расстаться: тем более когда узнал правду о своем рождении...

Сообщать домой было бесполезно: там сами с трудом сводили концы с концами, да и не мог я просить маму о денежной помощи, что ясно из ранее рассказанного...

Единственным человеком, кому я сообщил о происшествии, не вдаваясь в подробности, был мой тренер, Доброквашин Владимир Семенович. Однако и ему я написал обо всем с большой долей иронии и оптимизма, всячески скрывая свое отчаянное положение...

Однажды, когда желудок просто сводило от голода, я в совершеннейшем трансе вышел из общежития и побрел в никуда...

Так бреду я одиноко в толпе спешащих по своим делам людей и не замечаю, что за мной по пятам кто-то следует. Вдруг слышу, как меня окликает мужской голос:

- Доценко?

Я остановился, обернулся и увидел перед собой невысокого чуть седоватого мужчину лет сорока. Лицо его мне кого-то напомнило.

- Вы меня? - с удивлением спросил я.

- Да, если, конечно, ваша фамилия Доценко? - добродушно улыбнулся он.

- Я действительно Доценко, но... - недоуменно пожал плечами, напрягая свою память - откуда-то этот человек мне знаком.

- Кажется, вас зовут Виктор?

- Да, но откуда вы...

- Мы с вами встречались на всесоюзных юношеских соревнованиях! Насколько я помню, вы выиграли диск, эстафету и заняли второе место по многоборью, верно?

- Кто вы? - Я был так поражен его осведомленностью о моих спортивных достижениях, что почувствовал себя шпионом, которого раскрыли.

- Я тренирую десятиборцев Москвы, но обо мне потом, - отмахнулся незнакомец. - Зовут меня Вадим Константинович, фамилия - Дармо! А вы что делаете в Москве? Погостить к родственникам или знакомым? Почему такая грусть в глазах?

- Есть причины, - с тяжелым вздохом ответил я и попросил: - Только говорите мне "ты", хорошо?

- Принято! - улыбнулся он. - Теперь рассказывай: отчего такая вселенская грусть?

Немного подумав, я махнул рукой на свою щепетильность и принялся рассказывать о положении, в каком очутился. Рассказал все честно, но почему-то утаил, что не только прошел третий тур, но и зачислен во ВГИК. Когда я закончил, Вадим Константинович спросил:

- А ты что, только во ВГИКе хочешь учиться или можно предложить альтернативу?

- Разве у меня есть выбор?

- Выбор у человека всегда есть, - добродушно улыбнулся он. - Например, ты можешь выждать год и снова поступать во ВГИК...

- Но где я буду...

- Где ты будешь жить и чем заниматься - другой вопрос, - перебил Вадим Константинович. - Я тебе предлагаю более активный вариант в этой ситуации...

- Какой?

- Поступить в Бауманское училище!

- МВТУ имени Баумана? - с удивлением переспросил я.

- Слышал о нем?

- Кто не слышал о Бауманском училище? - усмехнулся я, вспомнив, в каких превосходных степенях о нем отзывались те немногочисленные мои знакомые, которые получали образование в Москве. - Но я слышал, что туда поступить гораздо сложнее, чем в университет. И пока дождешься вступительных экзаменов.

- Дело в том, что еще я являюсь и преподавателем физического воспитания в Бауманском.

- Вот как? - Эта информация меня заинтересовала.

- ...и мы уговорили руководство Училища провести спецнабор на месяц раньше обычных вступительных экзаменов, - закончил он свою мысль, потом добавил: Это сделано специально, чтобы наш вуз не страдал от недостатка абитуриентов-спортсменов. Если претендент провалится у нас, у него останется шанс поступать в любой другой институт!

- Интересное предложение, - задумчиво проговорил я. - Но есть один неприятный момент в моей биографии...

- Ты находишься под следствием? - сыронизировал Вадим Константинович.

- Нет, - серьезно ответил я, не приняв шутки, и добавил: - Я заканчивал вечернюю школу рабочей молодежи, а чтобы поступать в такой сильный технический вуз, как Бауманский... - я недвусмысленно покачал головой.

- Это, правда, несколько осложняет нашу задачу, но, как говаривал Наполеон, давай вступим в бой, а там посмотрим... Главное, определись: будешь поступать к нам или нет?

- Буду, но...

- Никаких "но"! - перебил он. - Погоди-ка... - Вадим Константинович вошел в телефонную будку и принялся куда-то звонить, затем вышел и сказал: Поехали!

- Куда?

- К нам: нас ждут дома! - Он подхватил меня под руку и потащил за собой...

Вам, конечно, невозможно представить мои чувства, когда я переступил порог квартиры Вадима Константиновича: нас уже ожидал великолепный обед, и вкусный запах витал уже в прихожей. Я едва не потерял сознание. Стесняясь и краснея от гостеприимства добродушной хозяйки, я вовсю отнекивался, заверяя, что не голоден и только что вкусно отобедал, однако дал себя уговорить и принялся уписывать все, что ни ставили передо мною, и обнаглел до того, что просил добавки...

Через несколько дней Вадим Константинович мне признался, что у общежития ВГИКа он оказался совсем не случайно, а потому что, вел переписку с моим бывшим тренером Доброквашиным, а я от того, как вы помните, почти ничего не скрывал. А потом Вадим Константинович добавил, что, увидев меня, с огромным трудом удержался от вопроса о моем здоровье: настолько я выглядел исхудавшим и изможденным...

С этого дня Вадим Константинович стал для меня больше чем просто тренером, больше чем просто хорошим человеком: на многие десятки лет он стал мне самым близким человеком и был мне словно отец родной...

Признаюсь, что мне сильно везло на хороших людей, которые особенно часто появлялись в самые трудные моменты моей жизни, когда казалось, я остался один и мне никто не сможет помочь. Словно сам Бог берег меня, посылая в кризисные моменты новое знакомство, приносившее мне неоценимую поддержку, не дававшее мне погрузиться на самое дно...

Жена Вадима Константиновича, кстати, тоже Наташа, была в свое время чемпионкой страны по метанию диска. Это была обаятельная женщина, очень гостеприимная и добрая. А какие блинчики с мясом она готовила!

У них была очень уютная двухкомнатная квартира со смежными комнатами, и я спал на диване в проходной комнате, которая одновременно являлась и гостиной.

Через несколько дней Вадим Константинович взял меня на тренировку своих подопечных. Тренировка проходила на стадионе Бауманского училища. Он познакомил меня с рослыми подвижными парнями, сказав, что я подающий надежды многоборец и что теперь я буду тренироваться в одной команде с ними. После чего тренер дал им задание, а меня попросил немного подождать и удалился по своим делам. Это меня немного удивило, но я с интересом наблюдал за тренировкой.

Вадим Константинович отсутствовал минут пятнадцать, а когда вернулся, вручил мне тренировочный костюм, полукеды и тапочки с шипами:

- Переодевайся и вперед, на разминку!

- Это все мне? - с удивлением спросил я.

- А кому же еще? - Он весело подмигнул. - Давай пошустрее, Виктор: кое с кем хочу познакомить...

Я успел дважды пропотеть, когда к Вадиму Константиновичу подошел высокий статный мужчина кавказского типа. В этом человеке сразу чувствовалась огромная внутренняя энергия, способная заряжать окружающих. Тренер подозвал меня.

- Хачатуров Гайкас Акопович! - представил он. - Заведующий кафедрой физвоспитания нашего училища, а это Доценко Виктор, о котором я вам говорил!

- Ну, здравствуй, Виктор! - Хачатуров крепко пожал мне руку. - Значит, хочешь у нас учиться? - проговорил он, явно не ожидая от меня какого-либо ответа. - И какие достижения ты имеешь на данный момент?

После моего ответа он задумался, словно все взвешивая, и сказал:

- Ну, что ж, Виктор, десятиборцы нам очень и очень нужны, однако должен тебя предупредить: к нам очень трудно поступить, тем более что ты готовился не в технический вуз, но еще труднее учиться...

- Догадываюсь... - промямлил я.

- Ты знаешь, что наше училище заканчивали такие великие личности, как Туполев, Королев, Ландау и многие другие известные люди? - Он не стал дожидаться моего ответа и спросил: - Какие оценки в аттестате?

- Одна тройка. - Я смущенно опустил голову.

- По какому предмету?

- По физике...

- Понятно... - Он взглянул на тренера и задумчиво проговорил: - Нужно подстраховать... А как с другими предметами, по которым будут вступительные экзамены?

- С математикой не шибко, а с другими более-менее... - не очень уверенно проговорил я.

- Ладно, готовься! По физике и математике попытаюсь помочь, но дальше будет чертовски трудно... Тебе, конечно, общежитие нужно... - Он задумался. Наши "козероги" в Ильинке живут: сорок минут на электричке по Казанской дороге, ну да что-нибудь придумаем...

- Кто такие "козероги"? - неожиданно спросил я.

- Так у нас зовут абитуриентов. - Заведующий кафедрой улыбнулся и крепко пожал мне руку. - Проводи меня, Вадим Константинович...

Когда они отошли, у меня возникло такое впечатление, что я уже учусь а этом знаменитом вузе страны: таким зарядом оптимизма обладал этот человек...

Обещание поддержки во время экзаменов как-то бодрило и внушало веру в положительный результат, но судьбе-злодейке и на этот раз было угодно испытать меня на прочность...

Наш поток почему-то вызвал интерес у самого ректора - он появился во время вступительных экзаменов.

Положение было критическим: каким-то чудом мне удалось все-таки сдать математику, хотя билет достался трудный. Но меня выручила отличная память, да и ощущение безысходности, вероятно, обостряет умственные данные человека, и в такие минуты он способен на большее, чем в обычных условиях...

Не буду останавливаться на всех вступительных экзаменах: расскажу только о двух, которые, на мой взгляд, подтверждают распространенное мнение, что сдача экзаменов напоминает лотерею...

Английский язык я знал вполне сносно и был за него относительно спокоен, но на всякий случай последний день перед экзаменом полностью посвятил различным бытовым фразам, наиболее часто встречающимся в обыденной жизни человека. Выучил массу различных обиходных выражений и без страха вошел в аудиторию.

Легко и быстро перевел попавшийся в билете текст, и как только один из педагогов, видно старший, спросил: готов ли кто-нибудь отвечать, сразу поднял руку. Он указал на преподавательницу, сидящую у самого окна.

По всей вероятности, что-то меня смутило во внешности молодой преподавательницы, к которой я пошел отвечать: непонятно почему я вдруг ощутил какую-то тяжесть в ногах и необъяснимое волнение внутри...

Монотонно, словно робот, я прочитал текст, перевел его, ответил на письменные вопросы и приготовился к разговору.

Не знаю, о чем я тогда думал, но прослушал вопрос экзаменаторши и уловил только конец фразы. Я поднял глаза, впервые взглянул на нее и попросил повторить вопрос. Я был уверен, что именно это я и попросил ее. Но приключилось нечто удивительное: преподавательница вдруг вся вспыхнула, смущенно опустила голову, метнула быстрый взгляд на сидящую рядом коллегу, затем встала и стремительно вышла из аудитории. За ней бросилась и вторая преподавательница.

Не успела за ними закрыться дверь, как за ней раздался такой мощный взрыв хохота, что все абитуриенты, словно по команде, повернули головы в ту сторону.

Я ничего не понимал и недоуменно пожимал плечами. Затем, совершенно машинально, мысленно повторил свою последнюю просьбу, высказанную преподавательнице, и тут к моему лицу прилила кровь: я был готов провалиться сквозь землю. Оказывается, я, вместо просьбы повторить вопрос, сделал ей совершенно недвусмысленное предложение...

Тут следует признаться, что некоторое время назад из чисто мальчишеского пижонства я выучил довольно фривольные предложения, обращенные к особам противоположного пола, на... десяти языках. Поверьте, в этом был свой шик! Но как подобная фраза вырвалась у меня по ходу экзамена, до сих пор не пойму...

Обхватив голову руками, я уставился взглядом в крышку стола и не мог поднять глаз. Все кончено: преподавательница не простит мне такую вольность! Мне казалось, все в аудитории услышали мой ляпсус и смеются надо мною...

Не знаю, сколько времени прошло: мне показалось - целая вечность, но наконец вернулась моя экзаменаторша, молча взяла мой экзаменационный лист, с огромным трудом сдерживая душивший ее смех, что-то в нем написала и протянула мне. Пробормотав что-то вроде: "Добрый день, спасибо, не стоит благодарности и живите долго..." - я выскочил словно ужаленный из аудитории и совершенно мокрый прислонился к стене.

Меня тут же окружили и засыпали вопросами, но я мрачно молчал, затем обреченно махнул рукой: мол, конечно, засыпался. Но какой-то парень не поверил и выхватил из рук мой экзаменационный лист:

- А ты, брат, шутник, оказывается! - усмехнулся он.

Представьте мое удивление и недоумение, когда я увидел, что мне поставили "отлично"!!! К сожалению, потом я ни разу не встречался с этой милой женщиной и не узнал, что побудило ее так поступить: случай, конечно, комический, хоть кино снимай, но надеюсь, я ей понравился или она попросту оценила мой юмор...

Чтобы из "козерога", то бишь абитуриента, превратиться в студента, мне оставалось сдать последний экзамен, но этим экзаменом была физика!!! А в ней, как сейчас говорят, я был "не Копенгаген".

Физику, помню, принимал на нашем потоке мужчина средних лет. У него были усталые глаза, а в прическе спереди торчал клок седых волос. Спокойно и лениво, но очень внимательно он следил за тем, чтобы мы не "шпаргалили". У него был такой усталый, но проницательный взгляд, что мне кажется, ни у кого даже мысли не могло возникнуть его обмануть.

Подойдя к столу, я, нисколько не волнуясь (был уверен, что настал мой конец: чего волноваться?), взял билет и получил от экзаменатора ободряющую улыбку (от которой мне стало так неудобно, словно я уже обманул его тем, что показал свою уверенность в отличных знаниях по физике).

Я сел за стол и взглянул в билет. К моему счастью, устный вопрос оказался одним из немногих, которые мне были известны, и я быстро подготовил на него ответ, но когда прочитал задачу, руки мои опустились. Почему-то в мозгу мелькнуло:

- Так вот где таилась погибель моя!

Потрясение было столь сильным, что я на всю жизнь запомнил условие задачи: "Сколько альфа и бета превращений имеет уран двести тридцать восемь, превращаясь в плюмбум двести девять?"

В вечерней школе мы об этих "превращениях", как говорится, и слухом не слыхивали. Физику нам преподавал совсем старенький учитель, который очень часто болел, а перед выпускными экзаменами и вообще умер. Мы его все любили и очень жалели: он был одиноким человеком, и его жизнь целиком принадлежала школе. Я до сих пор вспоминаю всегда помятый пиджак, вечно обсыпанный перхотью и блестевший на локтях, его очки с надтреснутой оправой, которые он постоянно поправлял левой рукой, так как одной дужки не было и они все время перекашивались...

По прочтении задачи мне оставалось только петь:

Это мы не проходили,

Это нам не задавали...

Я посидел немного и собрался было уйти от неминуемого позора. Взял записи, билет и направился к столу, чтобы сдаться.

- Уже готовы? - неожиданно услышал я и увидел добродушную улыбку преподавателя. - Вот молодец! Вы посмотрите на этого юношу: уважаю смелых! Вы все сидите и не решаетесь, а он первым рискнул! Садитесь! - Он дружелюбно указал на стул рядом с собой.

Все это время я пытался прервать его пафосную речь, но это мне не удалось, а когда он закончил, мне почему-то не захотелось его разубеждать, и я сел на указанный стул. Педагог взял билет, пробежал его глазами и ободряюще кивнул. Я приступил к ответу на теоретический вопрос и когда дошел до середины, он сказал:

- Очень хорошо! Достаточно!.. Теперь давайте ваше решение задачи!

- Дело в том... - Я замялся, потом призвал на помощь все эмоциональные резервы и произнес тихим голосом: - Дело в том, товарищ преподаватель, что я ее не решил! - Увидев его недоуменный взгляд, сконфуженно добавил едва ли не шепотом: - Мы это не проходили...

Экзаменатор растерянно помолчал, покачивая головой: он явно не знал, что со мною делать.

- Вот так история! Я не должен был слушать ваш ответ по теории, пока не проверю решение задачи... Даже и не знаю, что с вами делать... Все сдать и оступиться на последнем этапе... - Он действительно был огорчен и пристально взглянул на меня, но я промолчал и стыдливо опустил глаза к полу.

- А вы знаете, что у нас гораздо труднее учиться, чем поступить? неожиданно произнес он сакраментальную фразу.

- Да, Гайкас Акопович мне говорил то же самое! - Я уныло вздохнул.

- Откуда вы знаете Гайкаса Акоповича? - заинтересовался он, - Вы что, спортом занимаетесь?

- Да, десятиборьем!

- Разряд имеете?

- Второй взрослый!

Экзаменатор встал из-за стола и несколько минут ходил от дверей до окна и обратно, затем вернулся к столу:

- Приношу в жертву свои принципы... - Он быстро черкнул что-то в экзаменационном листе и протянул мне. - Я оканчивал наше Училище и тоже занимался у Гайкаса Акоповича! Желаю удачи!

- Спасибо! - прочувственно поблагодарил я и тут же вышел, радуясь троечке: мне для зачисления нужно было получить любую положительную отметку...

Вадим Константинович не сразу поверил, что я без всякой помощи сдал экзамены, и потом он всегда и везде говорил: у Доценко такое упорство, что он достигнет всего, чего захочет...

Позднее я узнал, что преподаватель, принимавший у меня физику, был чемпионом Бауманского училища по вольной борьбе и он любимый ученик Гайкаса Акоповича...

Как после этих историй не поверить, что очень многое, если не все, зависит от господина Случая...

Я - студент МВТУ имени Баумана и учусь на К-2: "К" - факультет "конструкторский", "2" - "гусеничные и тракторные машины". Под этим скромным названием скрывались довольно современные разработки ракетных установок и транспортных механизмов на воздушной подушке. Уже на первом курсе я стал посещать "ученый кружок", который вел сам академик Кристи. Когда я принес ему свой реферат и он прочитал его, то сказал мне приятные слова, которым так никогда и не суждено было сбыться:

- Молодой человек, вы весьма способны, и вас, если приложите максимум усилий, ожидает большое будущее ученого!..

Честно говоря, на первых порах учеба давалась мне трудно. Не потому, что сложно было учиться, а в чисто физическом плане. Во-первых, жили мы в сорока минутах езды по Казанской дороге, где находились корпуса общежития Бауманского училища. На дорогу туда и обратно уходило около двух с половиной часов! А еще около двух часов в день у меня отнимали тренировки! Правда, нужно отдать должное Вадиму Константиновичу: он все-таки добился, и меня, месяца через три, перевели в главное общежитие, где обычно жили иногородние старшекурсники и дипломники. Это общежитие было расположено прямо напротив училища, и жить стало гораздо легче...

Учеба на первом курсе запомнилась мне только несколькими забавными историями, которыми я и поделюсь с вами...

Первое время в Бауманском училище мне было очень трудно психологически: я часто испытывал недовольство самим собой. Недовольство тем, что я не преодолел первое серьезное жизненное испытание и не продолжил борьбу за учебу во ВГИКе. Наверное, во мне тогда было слишком много романтизма и максимализма. ВГИК относился к элитным вузам, и в нем обучались в основном дети очень обеспеченных родителей.

Для меня до сих пор остается загадкой: почему Мастер взял меня на свой курс? Может, заранее предвидел, что я не пройду последующих испытаний? Но тогда мне казалось, что я предал свою мечту...

Иногороднему первокурснику, не обросшему достаточными связями и знакомствами, жизнь в столице дается гораздо труднее, чем первокурснику, который после занятий возвращается под крылышко родителей. Стипендия тридцать пять рублей в месяц, из которых два рубля вычитается за общежитие. Что говорить: студенты действительно жили впроголодь, если не получали существенной поддержки из дому.

Мне еще относительно повезло: в нашей комнате жили четверо ребят, и двое из них были из довольно обеспеченных семей. Особенно запомнился мне кучерявый парень с Украины по имени Микола, кажется, он был из Львова. Отец Миколы директорствовал на сыроваренном заводе и раз в месяц, кроме ощутимых денежных переводов: от пятидесяти до ста рублей, присылал огромную, килограммов на пять, голову ароматного сыра. Сыр был настолько жирным, что за несколько минут трехслойная газета пропитывалась жиром насквозь.

Поверьте, что, даже побывав на родине сыра, в Швейцарии, я никогда не ел ничего более вкусного, чем сыр, который присылал отец Миколы. Не сомневаюсь, что делался он по специальному заказу заботливого родителя, и этой головой сыра мы ужинали всей комнатой около двух недель.

У нас была очень дружная компания, и мы жили как бы одной семьей, вместе питались, ходили развлекаться, устраивали совместные вечеринки. Иногда и я получал продуктовые посылки от мамы и, конечно, отдавал их на общий стол. В отношении амурных дел у нас сложился жесткий порядок: полный запрет в будни. Девушек разрешалось приглашать только с вечера пятницы и по вечер воскресенья. Если ситуация с девушкой у кого-то из нас была напряженной, то можно было попросить, но не менее чем за сутки, чтобы пару часов остальные где-нибудь погуляли.

Единственное исключение было сделано для меня, когда ко мне приехала Лариса Петрова. Она приехала в четверг, и ребятам, которым я рассказал о наших с Ларисой отношениях, пришлось свалить из комнаты на весь вечер.

О своем приезде Лариса не сообщила: решила сделать сюрприз. Она робко постучалась в дверь нашей комнаты. Я писал какие-то конспекты, Микола что-то чертил: остальные ребята еще не пришли с занятий.

- Та можно же! - откликнулся Микола и, когда дверь открылась, присвистнул: - Подывитесь на эту красулю!

- Мне Виктора Доценко! - чуть смущенно проговорила Лариса.

Стоял на редкость теплый апрель, и Лариса была одета в очень симпатичный в черно-бело-серую клетку костюмчик. В письмах Лариса обещала навестить меня, но то, что собирается преподнести мне подарок к дню рождения, скрыла.

- Лариса! - вскочил я и бросился ее обнимать. - Проходи, ставь свой чемодан! Что же не предупредила? Я бы встретил тебя на вокзале...

- Сюрприз есть сюрприз! - Она так нежно улыбнулась, что у меня на душе стало легко и тепло.

- Познакомься, это Микола, он...

- Помню-помню: ты писал! Вы с Украины... - Она протянула руку. - Лариса!

- Ну а як же: Виктор все уши прожужжал нам про вас! - Пожимая ей руку, он выразительно вздернул брови, кинув взгляд в мою сторону.

Я пожал плечами, не зная, как поступить в данном случае: не мог же я выгнать его из комнаты. Однако он сам сообразил:

- Тю, черт! - воскликнул Микола, выскочив из-за стола. - Мне ж бежать треба: опаздываю вже!

- Куда опаздываешь? - не врубился я в его хитрый ход.

- Забыл, что ли? Мы ж с ребятами идем смотреть двух-серийный индийский фильм... Так что вернемся не раньше одиннадцати вечера! - Он повернулся к Ларисе. - Не прощаюсь: увидимся вечером! Хорошо?

- Хорошо! - растерянно кивнула Лариса, и Микола исчез.

Казалось бы, что такого особенного, что ребята решили сходить в кино? Но я-то знал, что никакого уговора о походе в кино не было, а это значит, что Микола давал мне понять, что он перехватит ребят и комната до одиннадцати вечера в моем полном распоряжении. Кроме того, он открытым текстом дал понять Ларисе, что она может остаться и на ночь: это никого не стеснит.

Расположение кроватей и бельевых веревок в комнате было таково, что при желании можно было отгородить любую кровать, и опыт подобных уединений у нас уже имелся. А по поводу тесноты есть поговорка: "С любимой женщиной и на лавке просторно, а с нелюбимой и в трехспальной кровати тесно!"

Я был обрадован и взволнован приездом Ларисы, и долгое время мы смотрели друг на друга и молчали. Я боялся сотворить какую-нибудь глупость, но и Лариса была тоже напряжена, тщетно пытаясь скрыть свое состояние.

- Чайку поставить? - спросил я, чтобы разрядить это гнетущее молчание.

- Поставь! - ответила Лариса. - А я и конфет привезла... - Она раскрыла чемодан и вытащила коробку шоколадных конфет, затем молча поставила на стол бутылку красного вина и вопросительно взглянула на меня.

- Конечно, можно, - кивнул я и добавил: - Только ты знаешь, я...

- Знаю, ты не пьешь! И очень хорошо! А я выпью... Говорят, праздновать день рождения заранее нельзя: оно у тебя послезавтра, но свой подарок, если не возражаешь, я вручу сейчас! - Она вытащила из чемодана красиво завернутый внушительный пакет и протянула мне.

В бумаге оказалась коробка, в которой я обнаружил очень модные в то время плетеные туфли чешского производства с острыми носами.

- Господи, это же так дорого! - воскликнул я, подумав про себя, что на такие туфли не хватило бы даже целой моей стипендии.

- Тебе не понравился мой подарок?

- Ну что ты, милая, они просто чудо!

- Вот и прекрасно! Носи на здоровье!

- Спасибо, милая! - Я обнял ее и крепко поцеловал в губы.

На этот раз ее губы были податливыми, прохладно-влажными и пахли чем-то очень нежным и волнующим.

- Может, сначала ты меня чаем напоишь? - смущенно спросила Лариса, а ее глаза излучали радостное сияние.

В тот вечер Лариса стала женщиной. Я до сих пор помню те прекрасные волнующие мгновения, которые мы ощутили. Мы словно слились в единое целое, и казалось, ничто на свете не разлучит нас. Каких только любовных слов не шептали мы друг другу. В тот вечер и Лариса очень сильно изменилась: она словно в раз повзрослела, обрела нечто такое, что ощущается только в женских глазах: уверенность в себе, в своей красоте, в своей любви, а еще знание того, что ей открылась какая-то женская тайна, и она горда этим...

После занятий в пятницу и всю субботу мы с Ларисой бродили по Москве, посетили Третьяковку, ВДНХ, Сокольники, прокатились по Москве-реке на речном трамвайчике. К вечеру возвращались, буквально падая от усталости, и быстро засыпали в своем укрытии. Это было как нельзя кстати: мы просыпались среди ночи, когда ребята спали, и тихонечко, стараясь и дышать-то через раз, чтобы не разбудить их, начинали свои любовные игры, твердо уверенные, что нас никто не слышит. Правда, когда Лариса уехала, ребята признались, что все наши "ахи и охи" они слышали, но старались лежать тихо, чтобы не помешать нашему счастью...

Милые чудаки! Какое прекрасное было время!

Но, как я говорил выше, хорошее не длится долго. Оказалось, Лариса приехала только на три дня, и об этом я узнал лишь тогда, когда мы отпраздновали мой день рождения.

Праздновали, естественно, в нашей комнате. Гостей было немного: соседи по комнате, три их приятельницы да мы с Ларисой. Одна из приятельниц принесла с собой небольшой магнитофон, и мы вволю натанцевались: по правилам общежития, гостям предписывалось покинуть общежитие до одиннадцати часов, но мне сделали исключение в честь дня рождения и продлили вечеринку на один час.

Кстати, чтобы Лариса спокойно проходила в общежитие, я уговорил одну студентку, и та на время отдала свой пропуск...

Пока ребята провожали своих подружек, мы быстро вернули простыни-ширму на место и улеглись в свою "землянку". После бурной обоюдной эротической атаки, продолжавшейся долго и шумно: не было страха кого-то потревожить, мы замерли в объятиях друг друга, чтобы немного отдохнуть и вновь ринуться в бой.

- А я завтра уезжаю... - неожиданно сообщила Лариса.

- Как уезжаешь? Куда? - растерянно воскликнул я.

- Домой.

- Как же так? Почему ты мне раньше не сказала?

- А что бы изменилось? Надеюсь, ты не думал, что я на все лето приехала к тебе?

- Нет, но почему всего на три дня? - Я был настолько обескуражен неожиданным известием, что никак не мог прийти в себя.

- Во-первых, тебе учиться нужно, а я только мешаю, во-вторых, у меня тоже дела есть: повидались, день рождения отпраздновали, пора и честь знать...

- Все как-то неожиданно и... грустно...

- Вот и хорошо, что не сказала раньше: не было бы такого веселья на твоем празднике. - Лариса задумчиво улыбнулась. - Не печалься, Доца, не навсегда же мы расстаемся...

Кличку Доца придумал мне Никита Фридьев еще в четвертом классе, и с его легкой руки меня все ребята так и называли до самого моего отъезда в Москву, но девчонки - только по имени. Когда я услышал "Доца" из уст Ларисы, повеяло чем-то родным и далеким...

- Да, не навсегда, - облегченно вздохнул я, обнял Ларису и нежно прикоснулся к ее губам.

- Ну что ты, в самом деле, Витя, целуешь так, словно мы действительно долго не увидимся с тобою? Сдашь сессию и сам в Омск приедешь - или раздумал? - Она вопросительно сощурила свои милые глазки.

- Как ты можешь так говорить? - с обидой произнес я. - Мне и так на душе тошно, а ты еще добавляешь...

Ни я, ни Лариса и представить в те часы не могли, что следующая наша встреча произойдет лишь через несколько лет, когда я сумею все-таки выбраться в Омск, но это уже будет совсем другая Лариса, и, конечно же, изменюсь и я. Во всяком случае, после следующей встречи мы расстанемся с Ларисой на двадцать долгих лет...

Прежде чем начался учебный семестр, нам объявили, что занятия начнутся лишь с пятого октября, а весь сентябрь мы проведем "на картошке". Я пришел посоветоваться с Вадимом Константиновичем, моим тренером: нет ли каких-нибудь соревнований или так называемых прикидочных стартов. "Прикидочными стартами", или "прикидками", назывались внутренние соревнования, результаты которых шли в зачет спортсмену для его зачисления в команду. Ничего подобного не предвиделось, и мне ничего не оставалось, как отправляться "на картошку"...

Итак, "Здравствуй, милая картошка!"

Вскоре мы узнали, что наша картошка растет в районе подмосковного городка Можайска. Сборы были недолги, и в начале сентября ранним утром нас загрузили в автобусы, и к обеду мы подъехали к месту назначения. Местом нашей борьбы за урожай оказалась небольшая деревушка с несколькими домами, в которых жили в основном пожилые люди.

Встретили нас не очень-то гостеприимно: быстренько рассовали по двое, по трое на постой в разные дома, хозяева которых, как вы понимаете, всю жизнь "мечтали" о нашем приезде. Председатель колхоза выделил нам небольшой сарай, который стал нашей столовой. Он предупредил, что обеспечивать нас будут только мясом и молоком, а все остальное - в поле и в сельском магазине, кроме того, людей в колхозе не хватает, и готовить себе мы должны сами, и добавил: за питание будут высчитывать ежедневно... Выход на работу завтра в шесть утра, бригадир покажет.

- Вопросы ко мне есть? - буркнул он и обвел нашу группу своим тяжелым взглядом.

Желающих спросить не оказалось, и председатель неожиданно усмехнулся:

- Странно, почему никто не интересуется нормами оплаты? Или вам все равно?

- А мы думали, что вы сами посвятите нас в это, - приняв глуповатый вид, радостно улыбнулся я.

- Молодой, здоровый, да и веселый к тому же, - усмехнулся он. - Думаю, вам, молодой человек, не составит большого труда одному из первых собрать дневную норму! Она составляет пятнадцать корзин на человека, то есть триста килограммов картофеля! За выполнение одной нормы начисляется восемьдесят шесть копеек.

- А за две нормы? - продолжая улыбаться, спросил я.

- Один рубль семьдесят две копейки, - терпеливо ответил председатель. - И так за каждую норму! Однако мне кажется, что вряд ли кто из вас наберет больше двух норм, а потому и считать дальше - пустая трата времени! - Оглядев нас с видом победителя, он важно удалился прочь.

Мы немного приуныли, но вскоре молодость взяла свое, и мы с огромным энтузиазмом принялись за устройство сарая, который нашими стараниями вскоре превратился в "Ресторан "Арагви", во всяком случае, именно такая надпись красовалась на его дверях...

Всего нас было девятнадцать и лишь только две девушки. Это обстоятельство заставило нас проголосовать за назначение представительниц прекрасной половины человечества поварами, с освобождением от полевых работ. Решение было принято почти единогласно: против было только двое - сами девушки.

Для выполнения работ, требующих физической силы, постановили выделять на два часа в день двух дежурных, которые меняются ежедневно. В их обязанности входило: заготовить дрова, натаскать воды и обеспечить заготовку и снабжение девчонок полевыми продуктами.

В первый вечер мы праздновали начало нашей "трудовой деятельности по оказанию помощи сельскохозяйственным труженикам" у костра. У одного из самых запасливых и дальновидных ребят оказались две бутылки портвейна "Три семерки". К большому удивлению хозяина вина, желающих причаститься оказалось не так много: всего четверо, а потому им вполне хватило. Вечер оказался на редкость веселым. Под гитару мы пели, танцевали: девчонок буквально разрывали на части.

Странное дело: Светлана и Марина были далеки не только от совершенства, но даже от средней "нормы". Более-менее миловидной была Марина. У нее была женственная фигура, черные, коротко подстриженные волосы, и единственное, на чем мог остановить взор любой мужчина, - огромные карие глаза. К тому же она была москвичкой, что, как вы понимаете, было немаловажным фактором для иногородних мужчин.

Наверное, нужно чуть подробнее рассказать о нашей группе. Соотношение полов вы уже знаете. Наша группа была составлена в основном из тех, кто уже успел поработать до института, и были даже семейные - двое парней не только обзавелись женами, увеличили население страны. Марина и еще пятеро ребят были москвичами, остальные приехали в Москву из разных городов СССР.

Светлана, в отличие от Марины, была блондинкой, с совершенно нескладной фигурой, очень худенькая, да еще и конопатая, а ее волосы наверняка не знали, что такое парикмахер. Светлана приехала откуда-то из глубинки России, закончив школу с золотой медалью, да и все вступительные экзамены она сдала на "отлично". Столкнувшись с ней где-нибудь на улице, вы вряд ли обратили бы на нее внимание. Другое дело полевые условия, в которых оказались мы, когда других представительниц прекрасного пола не было на десятки километров. И поэтому в поклонниках ни та ни другая недостатка не испытывали.

Кстати, Марина довольно скоро вышла замуж за старосту нашей группы. Их отношения начались едва ли не с того вечера у костра. И если мне не изменяет память, они поженились где-то через полгода после поездки на картошку. Константин приехал из Белоруссии. Отслужил в армии, заработал там лычку ефрейтора. Как бы там ни было, но после картошки, на которой он как-то незаметно занял место звеньевого, его единодушно выбрали старостой нашей группы.

Не слишком отстала от Марины и Светлана: она потеряла девственность буквально в первые дни нашей картофельной эпопеи. "Счастливчиком" оказался один из тех, кто приложился к спиртному: как-то литра "трех семерок" оказалось маловато, и он сходил в сельский магазинчик, расположенный в добром десятке километров от нашей деревни. Мне кажется, что с того злополучного дня, точнее сказать, ночи он навсегда возненавидел алкоголь: на следующий день, во время завтрака, Светлана при всех объявила, что они помолвлены.

Новость оказалась сокрушительной не столько для всей группы, сколько для самого "виновника". Валентин был высоким статным черноволосым парнем, с тонкими чертами лица. Услыхав заявление Светланы, он попытался было свести все к шутке, но... не тут-то было. Светлана неожиданно расплакалась и выбежала из-за стола, за которым мгновенно воцарилась гнетущая тишина. Бросив гневный взгляд на Валентина, за Светланой устремилась и Марина.

- Она что, врет? - спросил Константин. - Ты не делал ей предложение?

- Конечно, нет! - с надрывом воскликнул Валентин.

- Тогда почему она пошла на это? - спросил я.

- Может, подумала, что, переспав со мной, получит на меня какие-то права? - В его голосе явно слышалась злость.

- Да, попал ты, парень, - покачал головой Константин.

- Мне кажется, ты чего-то недоговариваешь, - заметил один из наших "женатиков", рыжеволосый Гриша.

- Чего? - буркнул Валентин.

- Не знаю... Но так просто, ни с того ни с сего Светка вряд ли пошла бы на такой шаг.

- Мне тоже так кажется, - поддержал Константин. - Колись, Валька, и мы вместе подумаем, что делать дальше...

- Отойдем? - неожиданно предложил ему Валентин.

- Давай, - согласился тот.

Они отошли, и несколько минут Валентин о чем-то ему рассказывал. По возвращении Константин спросил его:

- Ребятам можно сказать?

Валентин нахмурился и неуверенно пожал плечами, словно предоставляя ему самому решать.

- Дело в том, что Светлана оказалась девственницей! - объявил Константин.

- Послушайте, не кажется ли вам, что они сами должны во всем разобраться! - сказал я: почему-то было неприятно до тошноты все это выслушивать. Словно перетряхивалось чужое грязное белье.

- Если бы Светлана не подключила нас, - возразил Константин.

- Что же мне делать? - Валентин был явно растерян.

- Не знаю, - откровенно признался Костя. - Пойду попробую поговорить с ней.

Когда он отошел, мы несколько минут сидели молча, не смотря друг на друга.

- Ситуация, признаться, пошловатая, - сказал наконец Гриша. - У нас нечто подобное было на фабрике...

- И что? - спросил я.

- Дошло до профкома, потом до районного секретаря ВЛКСМ, вызвали их обоих на бюро и так прочистили ему мозги, что бедняга молил ее о прощении и дал слово жениться...

- Думаешь, Светка может пойти на это? - дрожащим голосом спросил Валентин.

- Женская душа - потемки! - неожиданно объявил Валерий.

Неожиданно потому, что он уже прославился своей немногословностью. Кроме того, Валерий имел ряд странностей...

Это был высокий парень лет двадцати пяти. Внешностью он немного напоминал Юрия Никулина. Словно стесняясь своего роста, он чуть горбился, его огромный нос, как ни странно, был к месту на длинном лице. Он был весьма молчалив на людях, но регулярно разговаривал сам с собой. Как-то, вернувшись с гулянок из районного центра далеко за полночь в дом, где мы ночевали - его поселили со мной и еще одним парнем, - уверенный, что мы спим, Валера тихонечко прошел к своей кровати, включил ночничок и взглянул на ноги. Его ботинки и брюки едва не по колено были сильно заляпаны грязью. Я сплю очень чутко и потому проснулся сразу, когда только он вошел, но он об этом не подозревал.

- Валера, и где это ты так вымазался? - с совершенно серьезной миной спросил он сам себя и тут же добавил: - Ну конечно, свинья всегда грязь найдет! - Потом со вздохом покачал головой, разделся, аккуратно сложил одежду на стул и лег спать.

Честно признаюсь, я с большим трудом удержался от смеха. Сначала я подумал, что просто Валера заметил, что я не сплю, а потому и "сработал на зрителя", но нечто подобно произошло и позднее, когда мы вернулись с картошки. Начались занятия, и однажды, когда у нас была физкультура, он опоздал, а мы раздевались в специальной комнате, где у каждого был отдельный шкафчик.

Я за чем-то вернулся в раздевалку, а мой шкафчик стоял в другом проходе, нежели шкафчик Валеры. Услышав, что кто-то пришел, я осторожно выглянул и увидел Валеру, который дергал заевшую дверку своего шкафчика и бубнил себе под нос:

- Валера, как тебе не стыдно! Не ломай дверку! Не ломай дверку! приговаривал он.

Тут я понял, что ему действительно присущи некие странности. Причем все буквально животы надрывали, наблюдая за его "примочками". Особенно когда педагоги вызывали его к доске. Например, есть слово "выпуклость", а его антоним - "вогнутость", а Валера вместо этого говорил "впуклутость"! Представляете? А на английском, вместо "Йес, оф корс!" - "Да, конечно!", он говорил: "Йес бикоз!" - "Да, потому что!" Но самым шикарным его перлом было слово "выбоина": вместо него он вдруг употреблял - "выибона"!

* * *

Услыхав философское замечание Валеры в столь драматический момент, ребята с трудом удержались от смеха, тем более что в этот момент вернулся Константин.

- Ну? - едва ли не хором воскликнули мы.

- Честно?

- Конечно, честно! - кивнул Валентин.

- Светлана в соплях, но настроена очень решительно: думаю, тебе нужно самому с ней поговорить... - И добавил: - Но мой совет: если не хочешь вылететь за "аморалку", то уладь с ней все мирным путем...

Никто не знает, о чем говорил с ней Валентин, как и чем сумел уговорить, но всю уборочную они были вместе, а через пару месяцев Света стала носить его фамилию. Правда, после скромного бракосочетания, на котором никто из группы не присутствовал, их более никто вместе не видел. Но из общежития Светлана выписалась и поселилась где-то на квартире. Был слух, что Валентин откупился от нее тем, что дал ей на время свою фамилию, а его родители сняли ей комнату, которую обязались оплачивать до окончания ее учебы. Однако это были только слухи: правду знали лишь Валентин и Света...

К уборке картофеля я относился довольно скептически и был уверен, что этот труд не придется мне по душе. Так оно и вышло: когда мы очутились на поле "битвы за урожай", не знаю, как остальные, но я понял, что долго я этого не выдержу. К счастью, меня выручил случай: дело уже близилось к обеду, а у меня было всего лишь шесть корзин из пятнадцати, и тут к нам приехал бригадир.

- Нужен кто-нибудь поздоровее! - сказал он, и все ребята почему-то посмотрели на меня.

- А что делать-то? - не проявляя особого интереса, спросил я на всякий случай, хотя был готов броситься к нему со всех ног.

- По дороге расскажу, - уклонился тот, окидывая взглядом наполненные картошкой корзины.

Дело в том, что у каждого из нас была собственная грядка, которую требовалось очистить от картофеля. Многие ушли далеко вперед, а я был едва ли не самым отстающим, если не считать Валерия, который дежурил по кухне и явился на поле на два часа позднее, чем остальные.

- Садись, - сказал мне бригадир, указывая на место в бричке. - Надеюсь, у тебя лучше получится возить картошку, чем собирать. Лошадей любишь?

- Конечно! - уверенно заявил я и улыбнулся.

Мне совсем не хотелось признаваться, что последняя встреча с этими благородными животными произошла в далеком детстве, когда я жил в семье старшей маминой сестры. Ее муж был начальником райотдела милиции, и у него была бричка, на которой он объезжал свой район.

- Запрягал когда-нибудь? - спросил бригадир.

- Очень давно, в детстве! - почему-то соврал я.

- Ничего, конюх поможет! - подбодрил бригадир.

У меня отлегло от души: спасательный круг, в виде конюха, я получил, а значит, не утону.

- Видишь то строение? - кивнул бригадир в правую сторону от дороги.

- Ну, - кивнул я.

- Сюда будешь возить картошку и разгружать ее. Сам нагрузил двадцать корзин - сам разгрузил, затем собрал пустые корзины и вернул их в поле. Понял?

- Вполне...

Когда мы подъехали к конюшне, нас встретил пожилой усатый конюх, который, получив от бригадира приказ выделить студенту телегу и помочь запрячь ее, вывел из конюшни настоящего тяжеловоза с таким огромным крупом, что на нем спокойно можно было играть в настольный теннис. Лошадь была коричневой масти, а на лбу у нее, как звездочка, белело пятнышко.

- Запрягал коды? - спросил конюх.

- Да как вам сказать...

- Значится, нет! - рассудительно вздохнул тот. - Так вот, гляди сюды... Ни слова не говоря, он принялся запрягать кобылу в телегу.

Когда он закончил, мне показалось, что я действительно освоил азы "водителя кобылы" и готов отправиться за картошкой.

- Погодь-ка, студэнт, шибко быстрый ты, однако! - усмехнулся он в свои прокуренные рыжие усы. - Когда закончите работать: это часов в шесть-семь будет, доставишь Невидимку сюды...