- Какую невидимку? - не понял я: мне и в голову не могло прийти, что такое огромное существо можно назвать невидимкою.
Видно, ее "крестный" был большим шутником...
- Каку, каку? Вот бестолочь-то навязали на мою головушку, - пробурчал тот. - Невидимка - вот она, - указала он на лошадь. - А завтрева, часам к десяти, приходь за ней...
- К десяти? - удивился я.
- А зачем раньше-то? Ты картошку будешь возить, а не землю: ее собрать сначала нужно-ть... И не забудь распрягать ее в обед: ей тоже поесть-попастись не мешат... - Он вздохнул, махнул безнадежно рукой и пошел по своим делам.
В этот день обедать ни мне, ни моей новой "подружке", не пришлось: с большим трудом я справился с корзинами, собранными и наполненными нашей группой. Эта работа оказалась для меня более интересной, нежели собирать картошку, выкапывая ее из земли, тем не менее к вечеру я буквально валился от усталости. Жадно проглотив ужин, я доплелся до кровати и мгновенно заснул. За ночь я полностью восстановил силы и был готов к новым подвигам на трудовом фронте.
К моему удивлению, работать на следующий день мне было гораздо легче: постепенно приобретались нужные навыки...
Пришло время обеда, и я уверенно распряг Невидимку, чтобы та попаслась на полянке, но потом что-то стукнуло в мою неугомонную головушку, и я решил прокатиться на ней верхом. О ее крупе я уже упоминал. А с Невидимкой, по всей вероятности, так никто до меня не поступал, и не успел я толком на нее взобраться, как та пустилась в такой бешеный галоп, что я намертво вцепился в ее гриву...
Не знаю, сколько времени Невидимка носила меня по полям и лугам, но, когда она остановилась у своей кормушки в конюшне, уже достаточно стемнело. По всей вероятности, животное проголодалось, оно знало, что голод не тетка, а со мной еще будет шанс расправиться.
За этот день мне, естественно, не было начислено ни одной нормы, а ребята, услышав мой рассказ, веселились до самой ночи. Несколько дней подряд я ходил, широко расставляя ноги, и, наверное, со стороны действительно напоминал кавалериста, как меня еще долго обзывали в группе...
Через несколько дней пришла телеграмма, срочно вызывавшая меня в деканат: мой слезный звонок тренеру дошел до его сердца, и он доказал руководству, что Доценко полезнее тренироваться, чем "крутить хвосты кобылам"...
Так позорно я сбежал с моей первой и последней уборочной: с той поры я всеми правдами и неправдами избегал этих принудительных сельскохозяйственных работ...
Учеба на первом курсе давалась мне относительно легко: особенно после того, как меня перевели в главное общежитие МВТУ. К первой сессии я пришел без единого хвоста. Да и экзамены я сдал без единой тройки, если не считать дифференцированного зачета по английскому, где мне выставили "хлипкую троечку". Вот что значит пропускать занятия.
Дело в том, что наша группа, как я уже говорил, была "рабочей" и ее формировали, невзирая на то, какой язык каждый учил в школе: немецкий, французский... И занятия у нас начались с изучения алфавита. Задав мне пару вопросов, преподавательница английского выставила мне досрочный зачет и освободила от занятий до экзаменационной сессии. Тогда я очень гордился собой, а когда пришло время сдавать сессию, я, не имея практики, с большим трудом сдал, едва не завалив, английский...
Из всех педагогов первого курса мне особенно запомнились несколько.
Наибольшее впечатление произвел профессор Фролов, читавший курс химии. В день сдачи экзамена он вошел в аудиторию, где находился весь поток первокурсников в ожидании экзамена. Профессор внимательно оглядел заполненные ряды, сверкая толстенными линзами очков, потом громко спросил:
- Если есть студенты, не получившие зачета по практическим занятиям, прошу покинуть аудиторию и сначала получить зачет, а потом прийти ко мне на экзамен. - Он сделал паузу, но никто не поднялся. - Превосходно! - Профессор довольно потер свои ладошки. - А теперь прошу подойти ко мне тех студентов, кто хочет получить "удовлетворительно"... Смелее, смелее, - подбодрил он.
Человек десять поднялись и не очень уверенно приблизились к его столу.
- Давайте ваши зачетки! - Он быстро поставил им троечки, пожелал всего доброго, потом снова обратился к аудитории: - Теперь прошу подойти ко мне тех студентов, кто знает мой предмет на "хорошо"...
* * *
Я уже говорил, что химия была одним из моих любимых предметов, и потому я не волновался и наблюдал за остальными. Кстати, на вступительных экзаменах мне попался такой вопрос: "Напишите формулы органических соединений, которые вам известны".
Я первым вызвался отвечать и начал писать на доске формулы, какие помнил. Где-то на сороковой формуле меня остановил старший преподаватель.
- Хватит, хватит, молодой человек! - замахал он руками, - Впервые вижу столько формул по органике, написанных абитуриентом, причем без единой ошибки! Не буду слушать остальные вопросы вашего билета! Давайте экзаменационный лист! - Он поставил "отлично" и расписался. - Может быть, еще кто хочет повторить сей "подвиг"? Сразу поставлю "отлично"! - предложил он тем, кто готовился отвечать, но никто не рискнул...
Когда профессор позвал тех, кто знает на "четверку", многие к нему потянулись уже более смело, и он всем поставил отметку без единого вопроса. После того как они вышли, он сказал, обращаясь к оставшимся, которых было человек пятнадцать:
- А с вами мы побеседуем...
Рассматривая оставшихся первокурсников, я с огромным удивлением заметил Валерия, который в химии разбирался как свинья в апельсинах. Подумав, что, может быть, смогу ему чем-нибудь помочь, я дожидался, когда он пойдет отвечать. На этот раз профессор вызывал сам. Наконец дошла очередь и до Валеры. Задав ему пару вопросов и мгновенно разобравшись, что тот в химии ни бельмеса, профессор спросил:
- Молодой человек, почему вы не подошли, когда я вызывал на "тройку"? Допустим, вы не хотели "тройку", тогда почему не подошли на "четверку"?
- Я боялся... - сквозь надутые губы процедил Валера.
- Ладно, сегодня вам ставить ничего не буду, завтра принимаю второй поток, приходите и уж там-то не оплошайте! - едва ли не впрямую намекнул профессор. Договорились?..
- Спасибо вам, профессор, - сказал Валера и почему-то начал наклоняться к нему.
Фролов, вероятно, подумал, что Валера хочет чмокнуть его в руку: он нервно отдернул ее и сконфуженно промолвил:
- Идите! Идите! - потом повернулся к нам и сообщил: - В июне сорок первого я поставил двойку и началась война: с тех пор двоек не ставлю... Вы готовы отвечать? - спросил он следующего...
Этот профессор запомнился мне на всю жизнь, и память о нем очень теплая и нежная...
Неординарностью ситуации запомнилась мне преподавательница черчения и начертательной геометрии.
Как-то мы сдавали этот сложный предмет. Мне досталось непростое задание: начертить сечение одной замысловатой детали. Едва взглянув на рисунок, я понял, что даже если я и справлюсь с этим заданием, на него уйдет столько времени, что я опоздаю на тренировку.
Кроме профессора Арустамова, по учебнику которого мы учились, в аудитории были еще две преподавательницы. Среди студентов ходила байка, что сдать профессору Арустамову на "отлично" можно только мечтать во сне, получить "четверку" - словно выиграть в лотерею, а на "тройку" никто не обижался. Так что мне идти к нему совсем не хотелось. Следовало оценить двух других преподавательниц.
Одна из них была лет тридцати, с очень привлекательным лицом и красивыми длинными каштановыми волосами, ниспадающими едва ли не до самого пояса. Вторая была блондинкой и лет на двадцать старше первой. Красавицей ее назвать было вряд ли возможно, но что-то в ее лице говорило о мягкости и доброте характера. Ища решение и делая наброски чертежа, я раздумывал, к кому лучше идти отвечать: к той, что постарше, или к той, что помоложе?
Поглядывая то на одну, то на другую, я заметил, что та, что помоложе, уставилась на меня. Наши взгляды пересеклись, и я почему-то не отвел глаза в сторону, а нахально вперился на нее. Не знаю уж, что прочитала в моих глазах эта дама, но взгляд ее неожиданно стал откровенно томным и загадочным. Она встала и пошла по проходу в мою сторону, останавливаясь то у одного студента, то у другого.
Когда она подошла к моему столу и склонилась ко мне, ее волосы, соскользнув с плеч, упали на мою руку. От них шел такой удивительный аромат, что у меня несколько закружилась голова, а сердце заколотилось, как у бегущего стремглав зайца.
- Молодец, очень хорошо! - одобрительно проговорила она, как бы нечаянно накрыв ладонью мою руку, а второй неожиданно быстро прошлась карандашом по моему наброску, в буквальном смысле подсказав мне ответ на задачу. - Думаю, вы уже готовы отвечать, - тихо добавила она.
У меня кровь прилила к голове, и в висках застучали сотни молоточков.
- Можно к вам? - шепотом спросил я.
- Конечно, - улыбнулась она, чуть сжала мою руку и пошла к своему столу.
Как только она села, я поднял руку. Не успела моя спасительница и рта раскрыть, как вмешался профессор Арустамов:
- Готовы? Идите сюда!
На какие-то доли секунды я растерялся, не зная, что делать, но перехватил чуть заметное движение головы той, что протянула мне руку помощи. "Не ходи!" прочитал я в ее глазах.
- Извините, профессор, я еще не готов, но хотел бы задать вам вопрос! пытаясь потянуть время, я искал, что бы такое спросить у него и нашел. Можно?
- Вам что-то непонятно в билете?
- Нет-нет, речь о вас...
- Вот как? - усмехнулся он, - И что же?
- Это правда, что по вашему учебнику "Черчение и начертательная геометрия" учатся и в других странах? - Я спросил наобум, но заметил, что все находящиеся в аудитории - не только студенты, но преподавательницы - с интересом прислушались.
- Да, он переведен в пяти странах, но об этом, если вам интересно, поговорим на занятиях, а здесь не мешайте другим студентам готовиться к экзамену, - не очень любезно заметил Арустамов.
Несмотря на напускную строгость профессора, мне показалось, что Арустамову польстил мой вопрос. Так или иначе, он оставил меня в покое, а я получил новую задачу: как избежать попадания за его стол?
Помог господин Случай, с которым я на "ты": заглянула секретарша декана и передала просьбу шефа срочно зайти в деканат.
Не успела за профессором закрыться дверь, как я, перехватив чуть заметный кивок "моей" преподавательницы, спешно устремился за ее стол.
- Вы очень к месту вспомнили о книге профессора, - делая вид, что разглядывает мое решение, тихо проговорила она и как бы невзначай снова положила свою руку на мою.
Мое тело одеревенело, а лицо покрылось краской. Казалось, все в аудитории все видят. Хорошо еще, что я сидел к ребятам спиной. Я бросил быстрый взгляд на вторую преподавательницу, но та, к моему счастью, читала "Огонек".
- Как вас зовут? - пересохшими губами прошептал я, чтобы не выглядеть полным идиотом: женщина откровенно меня клеит, а я будто не соображаю, что происходит.
- Марина... - ответила она и, взглянув на свою коллегу, убрала руку и громче добавила: - Николаевна...
Она говорила со мной в двух тональностях: одни фразы едва ли не шепотом для меня, другие - нормальным голосом для посторонних ушей.
- Ну, что ж, ваши ответы весьма оригинальны... - нормальным голосом, а более тихим: - Забегайте как-нибудь на кафедру... - и вновь громче: - Хотя и не бесспорны... "Четверка" вас устроит?
- Более чем! - подхватил я.
- Хорошо. - Она взяла зачетку и как будто писала несколько дольше обычного.
- Спасибо, - поблагодарил я и, принимая у нее зачетку, чуть прикоснулся к ее мягкой руке.
Когда в коридоре я раскрыл зачетку, то с удивлением увидел оценку "отлично" и клочок бумажки с номером телефона.
Вас не удивит, что я стеснялся звонить Марине Николаевне - просто не хватало духу. Месяца через полтора мы случайно встретились в метро. Она шла под руку с каким-то мужчиной, но сразу меня узнала, сердечно поздоровалась, и они пошли дальше, а за спиной она показала мне кулак, а потом сделала указательным пальцем движение, каким набирается диск телефона.
Я все-таки позвонил ей, но это случилось спустя год, когда я уже учился в другом вузе. Звонку она обрадовалась, признавшись, что была уверена, что я никогда не позвоню. Она пригласила меня к себе в гости, и мы провели несколько бурных ночей, пока не вернулся ее жених, ездивший в Чехословакию на какой-то научный симпозиум. Вскоре Марина вышла замуж, и мы потерялись в этом мире без всяких обид...
На весенней сессии судьба вновь свела меня с профессором Арустамовым, но на этот раз я был во всеоружии и четко ответил на все вопросы билета. Ответил и на дополнительные вопросы, профессор взял зачетку в руки.
- "Четверку" хотите поставить? - Я чуть заметно скривил губы.
- А вы заслужили "отлично"? - чуть язвительно спросил он.
- Кто откажется получить "отлично" у профессора Арустамова? - с вызовом ответил я.
- Попробуем! - задумчиво произнес профессор и быстро набросал контуры двух фигурок в двух проекциях. - За полчаса найдете решение, то есть нарисуете третью проекцию этих задачек, - получите свою "пятерку", а нет... - Он развел руками, - останетесь при своих...
Одна фигурка представляла собой квадрат в квадрате при виде сверху и квадрат в квадрате при виде спереди - нужно было нарисовать третью проекцию, то есть вид сбоку, другая фигурка - четырехугольник в четырехугольнике при виде сверху и квадрат и вырезом сверху при виде спереди.
Вот эти рисунки, как я сегодня их помню:
1.
_______
! ! ! ! !
!______ ! !
__________________!_____________________
!
_______ !
! ! ! ! !
!______ ! !
2.
_______ !
! ! ! ! !
! ! ! ! !
!_______! !
!
____________________!____________________
!
! ! ! ! !
! --- ! !
!______ ! !
На поиски решения у меня ушло меньше десяти минут. Причем к первой задаче я представил даже два ответа.
Я сознательно не привожу эти ответы, в надежде, что кому-то из уважаемых читателей захочется самому попытать счастье и решить задачки. Они начерчены в точном соответствии с правилами ГОСТа, и если бы были пунктирные линии, то они были бы обязательно указаны...
Когда я поднял руку, профессор Арустамов ехидно спросил:
- Что-то непонятно? Или вы согласились на "четверку"?
- Нет, товарищ профессор, я готов показать ответы.
- Вот как? - удивился Арустамов, тут же подошел ко мне, взглянул на мои третьи проекции и сказал: - У меня слов нет! Отлично! - Он поставил отметку в зачетку, расписался и признался: - Вы меня действительно удивили: эти две задачки я всегда подкидываю студентам для окончательной оценки знаний. Они своего рода тест, который я даю и в компаниях своих друзей. С этими задачками мало кто справляется, даже инженеры! У вас, молодой человек, очень хорошо развито пространственное мышление. Вероятно, вы не только упорно стремитесь к намеченной цели, но и любите фантазировать, я прав?
- На все сто! - довольно улыбнулся я и почему-то рискнул подмигнуть...
Этот человек мне запомнился не тем, что полил на меня елей, похвалив и поставив отличную отметку, а тем, что в считанные минуты распознал глубинную сущность моего характера и моих пристрастий...
Иногда мне везло на людей, которые довольно быстро понимали суть моего характера. Я обязательно расскажу о них - постараюсь никого не забыть...
Но сейчас мне хочется рассказать о одном человеке, нарушая хронологию повествования. Встреча с ним была единственной, но запомнилась навсегда.
Я только что вступил в брак с Татьяной Шкловской, моей третьей женой (подробнее о ней и о наших взаимоотношениях я расскажу в свое время), и мы с ней отправились на медовый месяц в Пицунду, в Дом творчества Литфонда СССР. Там много было интересного, но сейчас речь пойдет только об одном человеке.
Это был очень импозантный мужчина средних лет. Мы познакомились с ним в бильярдной.
- Вадим, - представился он.
- Виталий, - ответил я...
Совсем забыл сказать, что несколько лет я при знакомстве представлялся как Виталий. Почему? Об этом вы узнаете сразу же после этого эпизода с Вадимом...
С Вадимом мы сразу понравились друг другу. Сыграли несколько партий в русский бильярд, потом в шахматы...
Я очень импульсивный игрок и ненавижу проигрывать. Но мой мозг как-то по-особому устроен: в любой игре я экспериментирую, выдумывая такие странные и необычные ходы, что однажды выиграл партию в шахматы даже у одного гроссмейстера, правда, только одну партию.
Потом он признался: мой первый ход его настолько огорошил, что ему подумалось, что я вообще не умею играть в шахматы, и он не отказался играть со мной исключительно из уважения, а когда увидел реальную угрозу своего поражения, было уже поздно.
Когда ко мне пришла некоторая известность, меня проверили на одной очень серьезной компьютерной программе и сделали интересное заключение: мой мозг устроен так, что первый мой ход в девяносто семи процентах оказывается правильным, если я делаю его спонтанно, без особых размышлений. Если же я начинаю просчитывать многочисленные комбинации, процент "лучшего хода" падает до пятидесяти двух.
Иными словами, я - спринтер и не люблю забегов на длинные дистанции. Будь то на гаревой дорожке, в игре в шахматы, карты, нарды, даже в самой жизни. Скорее всего поэтому я за три-четыре месяца пишу новый роман - меня несет волна фантазии...
А растянуть волну во времени, сами понимаете, невозможно...
С новым знакомым, оказавшимся поэтом, мы провели часа три-четыре. Потешившись различными играми, мы гуляли по берегу, по окрестностям и разговаривали, разговаривали, разговаривали...
С ним было интересно не только потому, что Вадим умел слушать, но и потому, что он высказывал очень точные и ненавязчивые жизненные наблюдения. Когда Вадим слушал, создавалось полное впечатление, словно он о чем-то усиленно думает. Он не игнорировал собеседника, напротив - всегда был очень внимателен и корректен, но он, как бы параллельно разговору, размышлял, как будто решая какую-то важную задачу.
Когда уже начало темнеть, Вадим сказал, что ему пора собираться: через пару часов он улетал в Москву. Я напросился проводить его до аэропорта и получил согласие.
В машине мы говорили мало и весьма односложно: нам было грустно. Я чувствовал, что ему тоже не очень хочется расставаться. Мы простились очень тепло, как старые друзья, и на прощанье Вадим вручил мне запечатанный конверт, попросив не открывать до возвращения в пансионат. Разве я мог утерпеть? Не проехав и километра, я нетерпеливо надорвал конверт и вынул сложенный вдвое лист бумаги. Это были стихи, посвященные мне.
Они оказались такими неожиданными, потому что я почувствовал себя, мягко говоря, обнаженным.
Пообщавшись со мною всего несколько часов, этот человек раскрыл мой характер так спокойно и умело, как вы открываете консервную банку.
Мне очень хочется, чтобы вы, уважаемый читатель, тоже познакомились с этими чудесными стихами: они помогут лучше узнать меня, мой характер, мою, если угодно, душу. Но вполне возможно, кому-то они напомнят о себе или о близком человеке.
Вот эти стихи:
ЛУПА
Уколет лишь иголка,
но меня, мне кажется,
ударил нож разбойный!
И спичка вырастает в столб огня!
Мне от песчинки,
как от пули, - больно!
Ты над чувствительностью не глумись моей:
не виноват!
Хоть выгляжу я глупо!
Быть может, пригодится для людей
моя душа
как бы живая лупа!
При помощи ее ты улови
начальных слов
немое становленье!
В письме случайном
искорка любви
уже необычайное явление!
Не удивляйся, что я сед!
Что мимо всех пройдет
меня коснется!
Зато твой взгляд вполнеба - как рассвет!
А имя, по значенью,
выше солнца!
Далее шла подпись: "Тебе, Виталий, на память! Вадим Сикорский..."
Не правда ли, чудесные стихи? И как точно подмечены черты моего характера. Я действительно очень романтичен и легкораним. У меня нет кожи, и я весь словно обнаженная рана: порой даже одно обидное слово, брошенное невзначай близким мне человеком, заставляет меня страдать. Правда, у меня мягкий характер: я не держу зла и быстро отхожу, но нанесенная рана заживает долго.
Собственно говоря, ранимость и маниакальная честность - главные свойства моего характера...
К моему стыду, до этой встречи мне не попадались стихи этого поэта, но его фамилия была известна: тогда он был популярен. Я приложил максимум усилий, чтобы разыскать сборник его стихов, прочитав которые я с удовольствием отметил, что его поэзия очень близка мне по духу, и я очень благодарен судьбе за то, что познакомился с ним и его стихами...
Но вернемся в веселые и голодные студенческие годы...
Примерно через месяц после отъезда Ларисы, когда я уже заканчивал первый курс: остался один экзамен, меня вызвал из комнаты дежурный вахтер общежития, сказав, что ко мне кто-то пришел.
Нередко случалось, что кто-нибудь из знакомых являлся в гости без предупреждения, тогда их не впускали в общежитие, поскольку пропуск заказывался заранее. Но на этот раз меня ждал совсем незнакомый мне мужчина лет пятидесяти. Причем ждал на улице, хотя, как сообщил дежурный, он предлагал подождать внутри.
Незнакомец был очень импозантно одет: как-то неуловимо "не по-нашему", с очень уж очевидным вкусом, и от него приятно пахло чем-то заграничным.
- Вы Виктор Доценкофф? - спросил мужчина с легким акцентом.
- Нет, я просто Виктор Доценко, - пришлось поправить его.
- Возможно, так, - кивнул щеголь и протянул мне запечатанный конверт, явно не советского производства. - Это вам просили передать... - Он понизил голос и почему-то с опаской обернулся.
- Кто просил? - насторожился я.
- Стоит прочитать, чтобы все понять! - сказал он. - До свидания. - Мужчина повернулся и пошел прочь.
- Простите, но я хотел бы знать... - воскликнул я ему вдогонку, пытаясь задержать его, но тот даже не обернулся.
Удивленный и несколько взволнованный, я вернулся в комнату. К счастью, ребят не было. Я осмотрел конверт, он был девственно чист. Дрожащими руками осторожно вскрыл его: внутри оказались два машинописных листа, а между ними пять стодолларовых банкнот. У меня внутри все похолодело.
Во время "оттепели" - в конце 50-х - начале 60-х годов - появилось много фарцовщиков, так называли спекулянтов иностранными тряпками, жвачкой, валютой. Пресса уделяла им очень много внимания.
Увидев доллары, я тут же бросился к двери и закрыл ее на засов. Потом стал лихорадочно думать, куда бы спрятать этот опасный подарок, а параллельно в голову лезли разные мысли: "Что это? Провокация? Кто подстроил? Зачем? Кому я помешал? Чем? Господи, если это провокация, то нужно срочно избавиться от этих денег! Может сжечь? Да, но если это провокация милиции или органов, а я их сожгу? А потом они спросят: куда я дел доллары? И никто не поверит, что я их сжег! Боже, что же делать? Письмо! Может быть, оно прояснит ситуацию?" Я стукнул себя по лбу и развернул листы.
Письмо было написано по-русски, но с такими чудовищными ошибками, что сразу стало ясно: писал человек, не очень владеющий русским языком. Письмо было написано моим настоящим отцом.
Помните, я говорил ранее, что история моего рождения и фамилия родного отца является версией мамы?
Полковник Доценко на самом деле существовал, но он не был моим отцом: полковник просто усыновил меня.
А вот реальная история моего зачатия, изложенная моим настоящим отцом и постепенно восстановленная мною с помощью разных лиц, которые по крупицам выдавали информацию, - так отдельные кусочки мозаики в конце концов складываются в целую картину.
Более чем за год до моего рождения командование направило мою маму в Ригу. Цель задания мне установить не удалось, но это задание явно носило конспиративный характер. Для легализации своего пребывания в Риге мама устроилась горничной в богатый дом. Это и был тот дом пятьдесят четыре по улице Мейера, в котором я когда-то жил ребенком.
Сын хозяйки дома едва ли не с первой встречи влюбился в маму. Дальше все произошло стремительно. Мама ответила взаимностью, и они обвенчались, но вскоре советские войска вошли в Латвию, и Зигарду пришлось бежать из Риги, оставив беременную жену на попечение своей матери. Он планировал вызвать ее к себе, как устроится в какой-нибудь стране. Мама, если родится мальчик, пообещала выполнить его просьбу и дать сыну имя - Виталас.
Поскитавшись по Европе, он осел в Америке и сразу же позвал маму к себе. Но мама находилась на восьмом месяце, и лететь в ее положении было опасно: комфортабельных лайнеров тогда не было. Вскоре родился я, и с грудным младенцем о таком длительном путешествии нечего было и мечтать.
А в сорок восьмом году Сталин опустил "железный занавес" - вышел указ, запрещавший выезд за границу даже к близким родственникам...
Дальше вы уже знаете: мама знакомится с полковником Доценко, который настолько влюбляется в нее, что не только предлагает выйти за него замуж, но и готов усыновить меня. Выбирать не приходилось, и мама согласилась, но когда любовный угар прошел, и полковник, бравый вояка, стал ей изменять, к тому же и сифилисом заразился. Этого мама не могла простить, и они разошлись.
Потом знакомство с Иваном Чернышевым и так далее, о чем я писал.
Когда рижская бабушка Лайма уговорила маму прислать меня к ней погостить, мама согласилась при одном условии: я не должен знать правду об отце. Для меня родной отец - Доценко.
Вероятно, мама боялась, что правда о моем рождении может причинить мне вред, и она оказалась права...
В письме ко мне Зигард писал, что впервые узнал о моем существовании от своей матери, - к сожалению, тогда я уже был довольно взрослым парнем, и он долгие годы пытался найти меня, но это было очень и очень непросто. И только сейчас, когда Хрущев чуть приоткрыл границы, он нашел меня с помощью знакомых.
В Америке у него свое дело - фирма по производству парфюмерии. Он безмерно рад, что наконец-то отыскал меня, и не теряет надежды, что мы когда-нибудь встретимся. В письме он посылает мне небольшую сумму только для проверки: дойдет ли она до меня? Зигард очень надеется, что я получу его послание, и с нетерпением будет ждать от меня ответа. Он называл меня странным именем Виталас, от которого пахнуло чем-то знакомым. Далее шел почтовый адрес в Лос-Анджелесе.
Можете представить мое состояние, когда я прочитал это письмо? У меня вновь возникли мысли о провокации, но я никак не мог понять, от кого она исходит. Откуда им известно о моих рижских знакомых? О Зигарде? Неожиданно я понял, почему мне показалось знакомым странное имя: именно так меня иногда называла рижская бабушка Лайма.
Из письма своего настоящего отца я узнал свое первоначальное имя Виталас, серьезно полагая, что коль скоро Доценко меня усыновил, изменив фамилию и изменив имя Виталас на Виктор, то справедливо называться все-таки Виталием. Мне пришло в голову, что Виталас и Виталий - производные от одного корня: "вита" - "жизнь", а имя Виктор означает "победитель". К своему паспортному имени я вернулся после возвращения из Афганистана, впервые очнувшись на больничной кровати.
- Как вас зовут? - спросила миловидная медсестра.
- Виктор, - прошептал я пересохшими губами.
- После такого ранения выживают только победители! - с улыбкой заметила она и рассмеялась. - Но вы, вероятно, еще не оправились от ранения: по документам вы же Иван...
События прошлого так причудливо переплетаются, что опять занесли меня вперед, и позднее вам станет ясно, почему меня одно время звали Иваном. Но слова медсестры показались мне важным знаком свыше, и потому я вернулся к имени, которое вписано в паспорт...
Прочитав письмо еще раз, я почувствовал: что-то здесь не так! Кому мог понадобиться обыкновенный бедный студент? А вдруг это связано с МВТУ? А вдруг кто-то из "врагов" узнал о моем реферате в семинаре академика Кристи?
Дело в том, что на всех листках, где делались наброски рефератов, не говоря уже о расчетах, в нашем студенческом научном кружке стояли грифы: для "служебного пользования", либо "секретно", или "не подлежит огласке", и все записи сдавались в секретный отдел кафедры. Более того, для зачисления в научный кружок все кандидаты заполняли специальную форму подписки о "неразглашении".
Моим давним волнениям сегодня нечего удивляться: в то время вся страна жила в атмосфере шпиономании и каждый советский человек твердо знал - "враг не дремлет"...
Весь день я проходил в смятенных чувствах, решая самый "важный" вопрос моей жизни: должен ли я пойти в Органы и доложить о полученном письме?
Во мне боролись два чувства: душа протестовала против визита в столь страшное заведение, а вдолбленное воспитание "гомо советикус" убеждало в обратном. Долго мучиться мне не пришлось. Ранним утром следующего дня ко мне приехал мужчина в штатском. Вероятно, чтобы не дать мне заранее подготовиться к будущим вопросам, он представился работником спорткомитета и попросил поехать с ним, чтобы заполнить документы для моего допуска на всесоюзные соревнования.
По природе я очень доверчивый человек и от этой доверчивости довольно часто страдаю: до сих пор жизнь ничему не научила. Несмотря на свой возраст и опыт, я продолжаю оставаться доверчивым, и этим нередко пользуются нечисто-плотные люди. Сколько раз люди, близкие мне, которых я считал даже друзьями, предавали и обманывали меня! А сколько моих должников, которые брали взаймы на день, на неделю, на месяц, и годами не возвращающих долги! Вернись ко мне эти деньги - жил бы гораздо лучше, чем в настоящее время...
Появление "представителя спорткомитета" меня не насторожило - с такого рода бесстыдной ложью я еще не сталкивался. Почему-то мне и в голову не пришло, отчего такая честь оказана именно мне? Ведь для заполнения документов меня можно было вызвать через тренера или деканат.
Все прояснилось, когда мы прибыли на Лубянку. По поводу второй части слова мужчина не обманул: это тоже был "комитет", только других видов спорта. У меня так колотилось сердце, что казалось, адреналин заменил всю кровь. Случилось то, чего я более всего боялся: это п р о в о к а ц и я! Прощай учеба, прощай Москва! Прощай спорт! А возможно, прощай и свобода!
Находясь в полном смятении и страхе, я не помню, на какой этаж меня провели, в какой кабинет, не очень помню и лицо хозяина кабинета: запечатлелось только звание - майор. Хотя он и был в гражданском, но человек, доставивший меня, назвал его майором, однако фамилия не отложилась в памяти: она была простая, незвучная, вполне возможно, вымышленная, да и важно ли это сейчас. Запомнились только глаза: маленькие, холодные и совершенно ничего не выражающие.
Для меня этот майор олицетворял собой вселенское зло, которое готовилось поглотить меня и выплюнуть где-нибудь на обочине жизни.
Однако мое первое знакомство с Органами закончилось с меньшими последствиями, чем я ожидал, по крайней мере, так казалось в то время. После обычных анкетных данных и пространных вопросов о моей жизни он неожиданно спросил о письме, которое я получил вчера.
Господи, откуда они знают про письмо, если оно пришло не по почте, а принес его совершенно посторонний человек, проще говоря, обыкновенный нарочный? Первым побуждением было все отрицать, но я вдруг подумал о том, что посыльный мог быть их сотрудником, а если нет, то меня могут обыскать и обнаружить злополучное письмо, которое было при мне: не зная, что с ним делать и куда спрятать, я таскал его с собой.
Тут меня осенило:
- Да, вчера какой-то незнакомый мужчина принес мне письмо, в котором я обнаружил и пятьсот долларов США! - спокойно ответил я и добавил: - Сегодня я намеревался показать его начальнику Первого отдела МВТУ, чтобы получить совет! К сожалению, не успел: к вам вызвали...
- Вы определенно не знаете того мужчину, что вручил вам письмо? - Он буквально сверлил меня взглядом.
- Впервые видел!
- Хорошо, давайте сюда письмо!
Я вытащил из заднего кармана брюк конверт и протянул хозяину кабинета. Тот долго и очень внимательно читал текст, потом несколько минут молча смотрел на меня своими поросячьими глазками, от чего я почувствовал себя, мягко говоря, не в своей тарелке.
- И что вы мне скажете на это?
- Даже и не знаю, что сказать! - честно признался я, а потом добавил: - Я впервые слышу о том, что мой родной отец не Доценко!
- Бывает, - продолжая сверлить меня взглядом, заметил майор. - И что ты хотел ему ответить? - Он перешел на "ты".
- А что я могу ответить? Участвовать в зачатии еще не значит быть отцом! Я и Доценко-то не помню и своим единственным отцом считаю Ивана Чернышева, который меня растил, кормил и поил! - В тот момент у меня почему-то возникла какая-то злость на моего настоящего отца, и я говорил, поддавшись лишь эмоциям.
- А вы умны не погодам! - одобрительно сказал майор: его тон несколько смягчился, и он снова перешел на уважительное "вы". - Но ответить-то что-то нужно... - Он как-то хитро и внимательно посмотрел мне в глаза, словно к чему-то подталкивая. - Поймите меня правильно, Виктор, вы учитесь в закрытом вузе, и учитесь вполне достойно, вы талантливый спортсмен и отмечены ЦК ВЛКСМ и УВД Омска за отличную работу по охране правопорядка, а потому мне не хотелось бы ломать вашу карьеру...
- И что я должен написать? - догадливо спросил я.
- Вы хотите, чтобы я вам помог?
- Да, хочу!
- Ладно, попробую...
Майор подвинул ко мне листок бумаги, ручку и принялся диктовать мой ответ. Дословно я его не помню, но суть воспроизвожу точно. В тот момент я как-то не обратил внимание на то, что он быстро и довольно складно излагает мне текст письма, но сейчас я понимаю, что все было подготовлено заранее.
В "своем" ответе я писал о том, что я прекрасно обходился до сих пор без него, обойдусь и впредь, что государство заботится обо мне, оплачивая не только мое обучение, но и дает мне приличную (не знаю, смеяться тут или плакать?) - тридцать пять рублей - ежемесячную стипендию, а потому я в его подачках не нуждаюсь и пятьсот долларов возвращаю...
В смятении чувств, я, конечно же, не вдумывался в тон письма, не понимал, что оно наверняка принесет ему чудовищную боль, но сейчас, став отцом, я осознал все и прекрасно понял, почему я больше ни разу не услышал о нем и не получил более ни одной весточки от него.
Потом майор попросил вложить деньги в конверт вместе с письмом, надписать своей рукой адрес, а отправит его, заверил, он сам. После чего заявил нечто пафосное в мой адрес, попросил ни с кем не обсуждать нашу с ним встречу и пожелал мне всяческих успехов в учебе, труде и жизни. Я ощутил великую гордость за свою страну, за партию и за себя лично.
Сегодня мне смешна и печальна моя тогдашняя наивность. Подозреваю, что пять сотен долларов до моего отца не дошли, но письмо он наверняка получил, и, вполне возможно, еще более жестокое: потому-то и не было больше вестей от него.
Интересно, как сложилась бы моя судьба, если бы мы с отцом все-таки встретились? В девяносто седьмом году я побывал в Америке. Мы ездили с Наташей в Вашингтон и в Нью-Йорк: во-первых, отпраздновать Новый год, а главное, чтобы я собственными глазами увидел те места, где должны были разворачиваться действия моего будущего романа (в то время я работал над романом "Награда Бешеного"). Меня преследовало желание отыскать своего родного отца, но, трезво поразмыслив, я понял, что это вряд ли разумно.
Вряд ли он был жив: Зигард был лет на десять лет старше мамы. Я поставил себя на место близких людей, окружавших его. И вот появляюсь я, кого они никогда не видели и о ком могли только слышать - если отец, забыв причиненную "моим" письмом обиду, все-таки поведал им обо мне, - вдруг объявляется: "Здравствуйте, я ваш родственник!" Помните, отец писал в том письме, что он не из бедных? Как отреагировали бы законные наследники на мое появление? Думаю, нетрудно догадаться...
Я сам выстроил себя, чего-то добился в жизни и вряд ли нуждаюсь в положенной части наследства, на которую наверняка имею право по закону как сын. Единственное, в чем честно признаюсь, был бы очень рад повидать своих возможных братьев и сестер, если таковые имеются. В глубине души я очень надеюсь, что они живут, и живут счастливо...
После общения с Конторой прошло несколько дней. Я готовился к последнему экзамену, когда меня утром вызвал декан нашего факультета. Я не знал за собой никакой вины, а потому явился в его кабинет в хорошем настроении. До этого мы с ним встречались несколько раз, и эти встречи позволили составить о нем мнение как об очень умном, интересном и порядочном человеке.
Увидев меня, профессор как-то странно и поспешно отвел взгляд в сторону, начав перебирать на столе какие-то документы. Ощутив некоторую тревогу, я молча следил за ним, пытаясь понять, в чем дело.
- Виктор, ты считаешься у нас на факультете одним из лучших студентов, да и в спорте достиг отличных результатов... - виноватым тоном начал декан.
- Что-то случилось? - упавшим голосом спросил я.
- К огромному моему сожалению, ты не можешь учиться в нашем вузе! - Он глубоко вздохнул.
- Почему? - вырвалось у меня.
- Мне сказали, что ты сам все поймешь...
- Наверное, да... - Естественно, мне вспомнился майор КГБ и его деланная, фальшивая улыбка.
- Ты можешь мне объяснить? Или хотя бы намекнуть, о чем идет речь?
- К сожалению, нет, - ответил я, вспомнив про данное мною обещание.
- Понимаю. - Декан снова вздохнул.
- Значит, вы отчисляете меня? Сколько времени вы мне даете на оформление документов, на проживание в общежитии? - не скрывая злой насмешки, задавал я вопросы. - Неделю, день, а может, час?
В меня вселился какой-то бес, и мне стало на все наплевать.
- Зачем ты так со мной? - с обидой спросил декан. - Я же на твоей стороне, Виктор! Да, мне приказано отчислить тебя с соответствующей формулировкой. Дальше он понизил голос. - Но я не хочу попасть в число тех, кто поломает тебе всю жизнь: совесть не позволяет! А потому, учитывая твои успехи в учебе и спорте, предлагаю тебе написать "по собственному желанию"! Причину укажи любую: лучше неопределенную, например, "по семейным обстоятельствам".
- Я могу закончить первый курс?
- Сколько у тебя осталось экзаменов?
- Один: физика...
- Хорошо, я договорюсь: сдашь досрочно, а отметку поставят задним числом! Можешь сегодня? Допустим, в пятнадцать, устроит? Прямо на кафедре...
- Но я не совсем готов...
- Не страшно: сдашь! - улыбнулся он и с намеком добавил: - Я тоже там буду! - Потом вышел из-за стола, подошел ко мне и протянул руку. - Удачи тебе, Виктор! И не опускай носа: кроме МВТУ, есть немало хороших вузов!
- Спасибо вам, профессор, за все! Простите мою несдержанность!
- Все в порядке! - снова улыбнулся он. - В общежитии можешь пожить дня три официально, а не официально... - Декан усмехнулся и добавил: - Документы будут готовы завтра: характеристика положительная...
Я вышел из деканата опустошенный, но нисколько не удрученный. На экзамене по физике я, можно сказать, не перетрудился: преподаватель, который вел у нас практические занятия, задал пару легких вопросов, потом молча поставил "четверку" и вышел. Декан, как и обещал, присутствовал на экзамене и, как только педагог вышел, подошел ко мне:
- Что ж, поздравляю, Виктор! - искренне произнес он. - Переговори со своим тренером: Вадим Константинович наверняка поможет найти выход... Удачи тебе!
- Спасибо...
Воспользовавшись советом декана, я позвонил Вадиму Константиновичу, но дома никто не отвечал. На кафедре физвоспитания я с ужасом узнал, что он со сборной командой Москвы уехал на сборы и вернется не раньше чем через месяц-полтора.
Все мои надежды были связаны с тренером, поэтому его отсутствие буквально выбило меня из колеи.
Что делать? Куда пойти? К кому обратиться? Допустим, с неделю я перекантуюсь в общежитии МВТУ, а дальше что? Положение было отчаянное.
Но... помните, я говорил, что мне помогает сам Бог, посылая в самые экстремальные моменты моей жизни хороших людей? Так получилось и в тот раз: бесцельно бреду я как-то по улице Горького, а внутри меня все клокочет от негодования и бессилия. Вдруг слышу:
- Доценко! - окликает какой-то незнакомый голос.
- Да?.. - поворачиваюсь я и вижу перед собой седоватого пожилого мужчину, пытаюсь вспомнить, кто он.
- Не пытайся! - улыбается тот. - Мы с тобой незнакомы, но я тебя знаю по первенству "Буревестника". Моя фамилия Сигал, я заведующий кафедрой физвоспитания Московского технологического института пищевой промышленности.
- Приятно познакомиться, - безразличным тоном говорю я, вяло отвечая на рукопожатие.
- Чего такой грустный? Неужели сессию завалил? - участливо поинтересовался он.
- Нет, все сдал нормально, - с грустью ответил я.
- Так в чем же дело? - удивился Сигал.
- Ни в чем особенном... - начал я, но вдруг со злостью выпалил: - На улице оказался!
- Как на улице? - не понял он.
Не вдаваясь в подробности, я поведал ему о своем затруднительном положении. Внимательно выслушав, он спросил:
- А что же Вадим Константинович?
- На сборах он... - Я махнул рукой и тяжело вздохнул.
- Что же ты собираешься делать?
- Не знаю... Ничего в голову не приходит...
- Послушай, а может, тебе к нам?
- Куда к вам? - На этот раз не понял я.
- В МТИПП! У нас много факультетов: что-нибудь найдем и для тебя...
- Снова сдавать вступительные? - ужаснулся я.
- Зачем вступительные? Ты же окончил первый курс, а это значит, что ты вполне можешь перейти на второй...
- Перейти? Но я же ушел "по собственному желанию"...
- А это уже моя забота! - Сигал усмехнулся. - Ну, как, принимается?
Что мне оставалось делать, когда я попал в абсолютно безвыходное положение? Однако я на всякий случай потянул с ответом:
- Но я же иногородний: мне общежитие нужно...
- Решим этот вопрос! - ответил он.
- А стипендия? Я ж совсем без денег сижу! - в отчаянии выложил я свой последний козырь.
- И это решим! Что-нибудь еще? - В его голосе было столько уверенности, что мне ничего не оставалось, как согласиться.
- Хорошо, я согласен!
- Твои вещи в общежитии или перенес куда?
- В общежитии...
- В таком случае садись в машину! - Он кивнул в сторону старенького "Москвича".
Меня увлекли его напор и уверенность, и, отринув последние сомнения, я сел рядом с ним. Вскоре мы, закинув в багажник его машины мои нехитрые пожитки, уже мчались в его институт.
Опущу подробности хождений: к декану факультета - кажется, он назывался "автоматические линии", а может, так называлась специальность, - потом Сигал ходил к ректору, к проректору по хозяйственной части. Короче говоря, не прошло и трех часов, как я был зачислен на второй курс, с предоставлением места в общежитии. Более того, мой новый покровитель договорился с заведующим какой-то кафедры, и тот зачислил меня на должность лаборанта - на девяносто рублей! Причем я должен был только два раза в месяц появляться на кафедре: в день аванса и в день зарплаты. Аванс в сорок пять рублей я получил в тот же день.
Когда я выразил удивление по поводу этой "работы", Сигал откровенно заявил:
- Твоя работа - десятиборье! Тренируйся с полной отдачей, питайся нормально и считай, что тебе даже недоплачивают! Понял? Где это видано, чтобы спортсмен чего-то добился на голодном пайке?
Я молча пожал плечами.
- То-то... - Он подмигнул. - Так что не бери в голову и не смущайся!
Он показал мне спортзал, стадион, познакомил меня со своими подопечными. Замечу, не хвастаясь, что на фоне их достижений мои результаты были достойны Книги рекордов Гиннесса. Впрочем, и спортивные сооружения этого института выглядели довольно убого по сравнению с теми, где я тренировался в МВТУ. Тем не менее, скрывая некоторое разочарование, я активно приступил к тренировкам.
Минуло более месяца, когда меня однажды позвали к телефону.
- Виктор? - услышал я раздраженный голос Вадима Константиновича.
- Здравствуйте, Вадим Константинович! - смущенно проговорил я.
- Привет! - буркнул он. - Знаешь, что я тебя уже две недели разыскиваю по всей Москве? Как ты мог так поступить? Почему меня не дождался?
- Где я должен был вас дожидаться? - вспылил я. - Может, на улице? В сквере? На вокзале?
- А разве тебя выселили из общежития? - удивился он.
- Не сразу: предоставили три дня! - Я зло усмехнулся. - Что мне оставалось делать? Хорошо еще, что мне встретился Сигал! Узнав о моем положении, предложил свою помощь: зачислил меня на второй курс, выбил общежитие, устроил на полставки на кафедру.
- И в результате ты захотел посвятить себя пищевой промышленности? - В его голосе слышалась явная издевка.
- Не захотел, но что мне было делать? - с горечью спросил я.
- Вот и хорошо, - спокойно проговорил Дармо. - Теперь, когда выяснили главное, можно думать что делать дальше...
- О чем тут думать? - Я недоумевал.
- Есть о чем, - загадочно ответил Вадим Константинович.
Оказалось, что ему предложили стать тренером десятиборцев Московского государственного университета, причем с предоставлением преподавательской ставки на кафедре физвоспитания. Узнав о моем уходе, Вадим Константинович действительно принялся разыскивать меня по всем вузам Москвы. Зная мой характер, он был уверен, что я ни за что не вернусь в Омск, а буду искать возможность учиться в Москве. Случайно ему помог один из ребят-многоборцев, который учился в МТИПП, рассказав, что я зачислен в их институт.
Вадим Константинович попытался выяснить, почему я ушел из Бауманского, но я умолчал об истинных причинах "собственного желания", сославшись, кажется, на сложность совмещения там учебы и спорта.
Не знаю, насколько он мне поверил, однако расспрашивать перестал и рассказал, что переходит в МГУ и сам хотел предложить мне последовать за ним: так что судьба избавила его от уговоров.
Мне действительно было стыдно и неудобно перед человеком, который с таким вниманием отнесся к моим бедам и сделал все возможное, чтобы их разрешить. Но мне повезло: Сигал в это время ушел в отпуск и я действовал самостоятельно. Правда, был и сложный момент, когда декан моего факультета категорически отказался выдать мне документы. Недолго думая, я отправился к ректору. Чего только я ему не плел! И о том, что всю жизнь мечтал учиться в МГУ! И о том, что я не смогу смотреть своим родителям в глаза и тому подобную чушь...
Ректор молча слушал меня, потом вдруг спросил:
- Я подписывал вам место в общежитии, не так ли?
- Да. - Я невинно потупил глаза.
- А нам мест не хватает! Давайте свое заявление! - Он быстро подписал. Желаю удачи...
- Спасибо, профессор! - Я подхватил заявление, словно боясь, что ректор передумает, и выскочил из кабинета.
Декану ничего не оставалось иного, как выполнить распоряжение начальника, и вскоре я уже собирал вещи в общежитии. Единственной потерей, о которой я сожалел, был транзисторный приемник "Атмосфера", врученный мне на первенстве "Буревестника" за первое место в десятиборье: кто-то увел его из моей комнаты...
В этот же день я встретился со своим тренером, и у нас оставалась одна проблема: на какой факультет МГУ мне переходить? После долгих дискуссий мы сошлись на том, что наиболее оптимальным будет экономический факультет. Но... обстоятельства вновь устроили мне проверку на прочность.
Согласно правилам высшей школы, на первый курс можно было попасть лишь через вступительные экзамены, на что ни я, ни тренер, естественно, не согласились. Но на втором курсе экономического факультета не оказалось места, а так как Вадим Константинович одним из условий своего перехода в МГУ поставил мою учебу там, то мне было предложено зачислиться на второй курс химического факультета, перевестись с факультета на факультет уже легче пареной репы, как тогда заверили меня. Почему-то я предчувствовал, что все будет не так просто, но выбора не было, и мы согласились.
В результате на химическом факультете МГУ мне пришлось проучиться около полутора лет. Как вы помните, я любил химию, но не настолько, чтобы изо дня в день ею заниматься. Запоминать всевозможные реакции, зубрить формулы, проводить лабораторные работы, пытаясь получить то или иное вещество... Жуть берет, как вспомню!
На что только я не шел, чтобы заполучить у лаборанток результаты контрольных лабораторных работ: кокетничал, расточал комплименты, дарил забавные сувенирчики, даже водил в кино и на танцы. Как бы то ни было, но мне удалось, хотя и не без труда, не только проскочить три семестра, но усиленно заниматься десятиборьем. Вскоре я уже ходил в лидерах МГУ, попеременно занимая то первое, то второе места и деля их с Андреем Полосиным.
Андрей был старше меня на несколько лет, гораздо выше ростом, в некоторых видах намного сильнее, но у меня были более ровные и стабильные результаты во всех видах, а потому борьба шла на равных, и не только в спорте. У нас в команде была удивительно симпатичная бегунья по имени Надежда. Почему-то, наблюдая за ее тренировками, я никак не мог признаться ей в своих чувствах. Не знаю, возможно, это была просто откровенная страсть, но когда мы, случайно или нарочно, прикасались к ней, меня охватывало сильное волнение и кровь приливала к лицу. Пока я примерялся, чтобы поближе познакомиться, Андрей "охмурил" ее, и они поженились...
Кто не успел - тот опоздал!
* * *
Несколько лет назад я с увлечением смотрел по телевизору легкоатлетические соревнования, и мне показался знакомым голос спортивного комментатора. Я воскликнул:
- Да это же Андрей Полосин!
Минуло лет тридцать, когда мы впервые встретились с Андреем Полосиным. Я пригласил его к себе в гости. Мы стали вспоминать былое. Он до сих пор женат на Надежде. Договорились обязательно повидаться семьями. Андрей кое-что читал из моих романов и отозвался о них с большой симпатией. И, конечно же, я им подписал свои новые романы, чем порадовал Андрея.
- Не думал никогда, что мне встретится человек из моей юности, ставший одним из самых популярных писателей страны... - с восхищением произнес он.
Помню, как волновался перед встречей с Надеждой. Боялся увидеть бесформенную, состарившуюся под гнетом времени и забот женщину? Все-таки они с Андреем вырастили двух прекрасных сыновей! Мои опасения были напрасны: передо мною предстала симпатичная, с подтянутой фигурой женщина. В ее глазах не угасли те веселые чертики, которые играли в них в те далекие студенческие годы. Все так же она стеснялась своего выдающегося бюста, который несколько увеличился, но не стал менее сексуальным и привлекательным...
Что осталось в памяти из студенческих лет?
Во-первых, история с моей первой стипендией. Иногородние студенты младших курсов проживали в корпусах, выстроенных на Ломоносовском проспекте, в районе кинотеатра "Литва". Рядом со зданиями студенческого общежития отдельно стояла студенческая столовая, цены в которой были несколько ниже, чем в обычном общепите.
Я получил первую стипендию на химфаке МГУ и истратил около пятидесяти копеек, заплатив за обед, после чего часа полтора прозанимался в библиотеке, сходил на тренировку, потом вернулся в комнату общежития, где жил вместе с тремя соседями, позанимался немного еще и пошел в столовую поужинать.
Когда я подошел к кассе расплатиться за сардельку с винегретом и чай с булочкой, неожиданно обнаружилось, что моей "стипухи" в кармане нет. Объяснив, что забыл деньги в комнате, я извинился и с волнением побежал домой, мысленно пытаясь восстановить цепь событий с момента получения денег в кассе до того момента, когда видел их в послед-ний раз.
Мой анализ привел к твердому убеждению, что "стипуха" обязана быть в кармане и нигде больше. Тем не менее я самым тщательным образом перерыл все свои вещи, лежащие не только в сумке, но и в тумбочке, хотя туда в тот день и не лазил. Денег нигде не было. Понимая, что вновь попал в серьезную переделку, я, забыв всякую щепетильность, прямо спросил у своих соседей по комнате, не брал ли кто моих денег ради шутки. Ребята обиделись, но заверили, что никто из них и в глаза не видел моих денег.
Да я и сам понимал, что эти простые парни из российской глубинки вряд ли способны на такую гнусность. За пару недель, что мы прожили вместе, каждый из них делился с остальными, хотя и делиться-то особенно было нечем: ребята попались примерно моего социального положения, и никому из троих не присылали из дому больше пятнадцати - двадцати рублей в месяц. Получив стипендию, большую ее часть приходилось раздавать за прошлые долги, потом опять занимать до "стипухи". Многие из нас попадали в этот замкнутый финансовый круг...
Так что утрата моей "стипухи" ощутимо ударила не только по мне, но и по ребятам, которые чуть-чуть подкармливали меня, надеясь, что и я отплачу тем же.
Этот месяц прошел для меня несколько легче, чем тот голодный, что я провел во ВГИКе, но его тоже навеки запомнил мой желудок. К счастью, в столовых МГУ был не только бесплатный чай, как во ВГИКе, но и хлеб, и капуста как добавка к гарниру. Наверное, это оплачивалось профкомом университета, чтобы подкормить малоимущих студентов. Во всяком случае, меня это здорово выручило в тот месяц и в буквальном смысле спасло от голода. Я набирал две неглубокие тарелки квашеной капусты, несколько кусков хлеба, два стакана сладкого чая и набивал этим свой желудок.
Понимая, что Вадим Константинович и так сделал для меня немало, да еще из гордости я скрыл от него свою потерю, но однажды на занятиях по физкультуре глядя на мое осунувшееся лицо, он стал допытываться, что случилось и не болен ли я. Стыдясь, я увиливал от точных ответов, но кто-то из ребят не выдержал и сказал, что у меня увели стипендию. Вадим Константинович очень рассердился и впервые накричал на меня, обозвав "неблагодарным мальчишкой".
На следующий день он принес мне путевку профкома в профилакторий, находящийся на втором этаже главного здания на Ленинских горах. Калорийное трехразовое питание, медицинское наблюдение и обследование, тренажеры, бассейн. Целый месяц я поправлял здоровье, до отвала набивая брюхо вкусной пищей.
А когда путевка закончилась, Вадим Константинович вручил мне талоны "на дополнительное питание". По этим талонам я мог питаться или отовариваться продуктами в любой студенческой столовой МГУ на два рубля в день!!! Представляете, целых шестьдесят рублей в месяц! Чуть ли не две дополнительные стипендии!
Эти талоны Вадим Константинович выбил для меня в профкоме МГУ как лучшему спортсмену университета из малоимущей семьи, нуждающемуся в улучшенном питании, и я их получал по пять-шесть месяцев в году. Учиться стало гораздо веселее...
Учеба на химическом факультете запомнилась еще одной интересной историей...
Как-то я познакомился со студенткой психологического факультета из Восточной Германии. Звали ее Хильтрауд Мертен. У нас очень быстро завязались близкие отношения, и мы встречались несколько месяцев. Она увлекалась фотографией, и у меня сохранилось множество ее снимков, на которых запечатлена почти вся история нашего романа. В том же шестьдесят пятом году она пригласила меня к себе в Германию на два летних месяца.
Оформляя поездку, я очень боялся, что Органы меня не выпустят из страны. К тому времени мои спортивные достижения уже привели меня в сборную команду студенческого спортивного общества "Буревестник". То ли сыграла роль хвалебная характеристика университетского "треугольника": парткома, профкома и комитета ВЛКСМ, поддержанная ходатайством Ректората; то ли тот сотрудник в Органах, у которого находились нелестные сведения обо мне, был в отпуске; то ли там посчитали, что в Восточную Германию меня можно выпустить, но мне выдали заграничный паспорт и туристическую визу.
Семья Хильтрауд проживала в небольшом городке Нойштадт-Глеве, затерявшимся недалеко от Шверина и Ростока. Нойштадт-Глеве расположен у живописнейшего озера, на берегу которого находился и санаторий для больных туберкулезом. Но прежде, чем приехать туда, мне пришлось несколько дней дожидаться Хильтрауд в Восточном Берлине: вышло так не по моей вине.
Я впервые оказался за границей и был просто поражен. Я столкнулся с совершенно другой, очень богатой, по мнению простого советского парня, жизнью. Я видел переполненные дешевыми товарами магазины, со вкусом одетых людей. Мягкое и очень внимательное отношение ко мне абсолютно незнакомых людей.
Особенно поразила повышенная любезность продавцов в магазинах. Я с удивлением наблюдал, как неутомимо носится продавец, готовый терпеливо выкладывать и выкладывать передо мной товары, пока я не выбирал то, что мне понравилось. Если же я так и не выбирал ничего, перед мной вежливо извинялись за то, что не сумели удовлетворить мои потребности, и просили заходить еще. Честно говоря, было приятно.
Когда я приехал в Берлин, Хильтрауд меня не встретила потому, что мое письмо к ней с точной датой моего прибытия, где-то задержалось. Я дозвонился в Нойштадт-Глеве с вокзала, и Хильтрауд пообещала приехать за мной через несколько дней.
По ее совету я обратился в Красный Крест, куда позвонил ее отец, и в связи с малым количеством наличности меня определили в бесплатный пансионат Красного Креста. Этот пансионат представлял собой небольшой домик, похожий на Дом колхозника в СССР. Огромное помещение было сплошь заставлено кроватями. Из жизни в этом пансионате запомнилось только одна шокирующая деталь: ровно в шесть утра, когда, как говорится, самый хрупкий сон, раздавался мерзкий пронзительный женский голос, способный, наверное, разбудить и мертвеца:
- Штейт ауф!
Догадаться, что от нас хотят, было нетрудно: подъем!
Все вскакивали словно ошпаренные, быстро выпивали бесплатную чашку кофе с булочкой и уматывали оттуда до восьми вечера. Я выдержал эту "благотворительность" только два дня. Помог случай: бесцельно бродя по городу, я случайно познакомился с группой американских студентов, которые приехали в Германию как туристы. Вот когда я понял, что мои познания в английском языке настолько невелики, что было стыдно. Правда, нам все-таки удавалось понимать друг друга.
Мы легко сблизились, особенно с парнем по имени Мартин. Может, потому, что он тоже занимался спортом: играл за университетскую команду в бейсбол, тоже любил волочиться за слабым полом и тоже был далек от образа пай-мальчика. Когда они услышали от меня "душещипательную" историю, как я оказался в чужом, да еще заграничном городе, то единодушно приняли меня под свое покровительство. С момента нашей встречи и до самого расставания американцы кормили меня, поили, водили по всем достопримечательным местам и везде за меня платили.
Так продолжалось три дня, и вдруг Мартин оповещает меня о том, что они собираются на пару-тройку дней на экскурсию в Западную Германию. Увидев мое искреннее огорчение, он хлопнул меня по плечу и предложил поехать с ними. С большим трудом мне удалось объяснить, что для меня, советского студента, это совершенно невозможно.
- Кэй Джи Би? - догадливо предложил он.
Я молча кивнул в знак согласия. Тут он обещает мне реальный шанс оставить КГБ с носом.
Сейчас, вспоминая ту авантюру, понимаю, какой опасности подвергал не только свою судьбу, но, возможно, и жизнь. Я уж не говорю о какой-либо случайности, к примеру, если бы кто-то из них был связан со спецслужбами? Не хочу и думать, что бы меня ожидало...
Но тогда придуманный Мартином план выглядел настолько безупречным, что я раздумывал не очень долго.
План был прост до тошноты. Дело в том, что у американцев была коллективная виза: обыкновенный лист с водяными знаками и печатями, на котором были написаны их фамилии. Случилось так, что один из группы приболел и не мог поехать. Конечно, они могли обойтись и без него, но тогда пришлось бы идти в посольство, получать там дополнительный документ и прочее. Так что в каком-то смысле я тоже оказался им нужен. Мое беспокойство по поводу познаний в английском Мартин снял еще проще: на границе я должен изображать немого, а все остальное он брал на себя.
Не знаю, как только я выдержал и не выдал себя, когда мы подошли к контрольно-пропускному пункту. Казалось, все вокруг, особенно офицер-пограничник, слышат, как громко бьется мое сердце. Но все мои страхи оказались напрасными. Все произошло столь просто, что мне стало даже обидно. Выяснив, что перед ним американская группа, офицер заглянул в их общий документ, в буквальном смысле пересчитал нас по головам и безразлично кивнул: все в порядке.
Если я был удивлен Восточным Берлином, то, попав в Западный Берлин, а заодно побывав и в Ганновере, думаю, что как открыл рот, зайдя за берлинскую стену, так и не закрывал его до возвращения назад. Глупо сегодня перечислять, что я видел в магазинах, как там питался, какими сувенирами и подарками снабдили меня эти симпатичные и щедрые американцы: сейчас этим вряд ли кого-то удивишь. Но я-то пишу о 1965 годе...
Самым острым моим впечатлением было посещение ночного клуба, где я впервые увидел настоящий стриптиз. Почему-то и тогда и сейчас я уверен, что стриптизерша вряд ли была немкой: скорее всего француженка.
Еще проще было вернуться в Восточный Берлин: нас даже не считали. Скользнув по документу безразличным взглядом, офицер с восточной стороны устало махнул рукой: проходите.
Сердечно поблагодарив за все своих американских приятелей, я отправился в пансионат Красного Креста: по моим подсчетам, Хильтрауд должна была приехать на следующий день, но меня вновь ожидал сюрприз. Оказывается, она приехала накануне вечером и подняла на ноги всю полицию Восточного Берлина, испугавшись, что я пропал.
Придумав историю про то, как заблудился, я успокоил Хильтрауд, и мы решили отправиться в путь на следующий день: Хильтрауд желала показать мне город и купить какие-то подарки. Однако нам не удалось уехать и на следующий день.
В одном из кафетериев, куда мы зашли пообедать, нас обокрали. Хильтрауд пошла в туалет помыть руки, а я остался за столом. Свою сумочку она повесила на стул. А по возвращении сразу заметила, что ее сумочка раскрыта и кошелька нет, а в нем были все деньги - около трех тысяч марок. Она не стала плакать, а тут же вызвала полицию и принялась расспрашивать, помню ли я, кто подходил к столику или проходил мимо.
К счастью, я действительно запомнил пару, которая подходила к столику, и девушка что-то у меня спрашивала, а когда ответил, что не понимаю по-немецки в то время это была единственная фраза, которую я выучил, они почему-то сразу направились к выходу. У меня отличная зрительная память, и я очень подробно описал обоих. Потом нас отвезли в участок, где мне пришлось просмотреть большое количество фотоальбомов.
Мой труд оказался не напрасным: я узнал мужчину, который неоднократно был судим за подобные преступления. Через два дня его задержали, и Хильтруде возвратили не только все деньги, которые были заявлены Хильтрауд, но и в знак поощрения за точное описание преступников меня наградил сам комиссар полиции одной тысячей марок. Потом Хильтрауд писала мне, что случайно наткнулась на газетную заметку, где сообщалось о той краже и о "феноменальной" памяти русского студента из Москвы, который помог обезвредить "группу преступников"...
Во время моих хождений по берлинским магазинам я познакомился с симпатичной продавщицей, которую звали Соней. Она довольно сносно говорила по-русски, и мы очень мило провели один вечер. Собственно, ничего особенного не было - танцы-шманцы-обжиманцы и страстные поцелуи. Мы так друг другу понравились, что обменялись координатами. Совершись что-то большее, мы вряд ли продолжили бы общение, но, к нашему обоюдному в то время сожалению, Соня уезжала на следующий день к родителям. В Берлине она училась в университете на филологическом факультете, и вторым языком у нее был русский. А в магазине она подрабатывала на карманные расходы.
Мы расстались безо всякой надежды, по крайней мере с моей стороны, что наши дороги когда-нибудь пересекутся. Кто мог тогда подумать, что это знакомство принесет нам не только приятные мгновения, но даже и некоторые неприятности. Я, конечно же, был очень удивлен, когда, вернувшись в Москву, обнаружил четыре письма от Сони: она принялась писать мне едва ли не на следующий день после нашего расставания. Завязалась переписка: на три ее письма я отвечал одним. Не потому, что не хотел, а потому, что не было свободного времени.
Примерно года через три Соня приезжает в Москву на целый месяц на стажировку в МГУ. И Соня и я были очень заняты учебой, но несколько ночей мы вместе все-таки провели вместе. Это были очень страстные и жаркие ночи, которые мне вспоминались с нежностью до тех пор, пока однажды я не получил от нее письмо, в котором Соня сообщала, что беременна от меня и делать аборт не собирается. Завершалось послание прямым вопросом: что я намерен предпринять?
К письму Сони было приложено письмо ее отца, директора школы. Тон его был довольно сдержанным, но в нем явно прочитывалась надежда, что я, как истинный джентльмен, приеду в Германию, женюсь на его дочери и постараюсь обеспечить ее и будущего ребенка всем необходимым...
Как вы понимаете, в том возрасте и при том моем "благосостоянии" заводить детей я был совсем не готов. Как мне поступить? Я не знал, а потому решил обратиться к юристу. Но в моем деле нужен был юрист-международник, но откуда я знал, что почти все они тесно связаны с КГБ? "Юрист" провел со мной очень тонкую психологическую игру: сначала запугал, потом погладил по головке, а потом заставил меня делать то, что он скажет.
Короче говоря, он задумал "потянуть время", рассчитывая, вероятно, на то, что немецкое законодательство похоже на советское и рано или поздно дело постепенно утонет в вечной волоките. Не тут-то было! Сначала он заставил меня подвергнуть сомнению свое отцовство, и действительно, прошло несколько месяцев, а никакой реакции из Германии не последовало. Но вдруг меня вызывают в Московский город-ской суд, где судья по поручению Верховного суда ГДР задает мне вопросы, ответы на которые заносятся в специальную анкету.
Меня сопровождал тот самый "юрист", и с его помощью я ответил на вопросы анкеты.
С судьей очень повезло: во-первых, она с юмором отнеслась к этому делу, во-вторых, вовремя подсказала одну важную деталь. В анкете был вопрос: если я не признаю отцовство, то согласен ли предоставить немецким медикам свою кровь на анализ? "Юрист" сказал: пиши, мол, "согласен" мол, анализ крови дает только косвенное свидетельство, а оно не может быть доказательством. Но судья вовремя заметила, что если бы анализ проводился в СССР, то он был бы прав, но германский суд настаивает на анализе у себя, а по ее сведениям, в ГДР есть новые научные разработки, которые дают почти стопроцентную гарантию установления отцовства. Недолго думая, "юрист" предложил мне написать, что я отказываюсь предоставлять кровь на анализ.
Этот трепач - "юрист-международник" - не знал даже, что в ГДР в случае отказа предоставить кровь на анализ закон на слово верит матери ребенка и отцом признают того, на кого она укажет. Потом на несколько лет я "потерялся" для немецких органов: был за границей, стажировался на "Ленфильме", затем отбывал свой первый срок...
Именно в Ленинграде судьба вновь столкнула нас с Соней. В качестве гида она привезла группу немецких туристов и случайно увидела меня на съемках фильма.
Я был искренне рад встрече: вернувшись из-за границы, я послал ей письмо, в котором просил прощения и намеками давал понять, что СССР и ГДР очень сильно отличаются, а потому не все так просто. Однако письмо вернулось назад с пометкой: "адресат выбыл". Оказывается, отец Сони умер через год после рождения Петера, так она назвала нашего сына (который, кстати, родился в шестьдесят девятом году в день рождения Гитлера), что сын носит мою фамилию, и что она переехала в другой город.
К тому времени я уже знал, что такое драгоценности и драгоценные металлы. И подарил ей платиновый браслет, украшенный изумрудами (по оценке специалистов, этот браслет стоил по тем временам порядка десяти тысяч долларов). Этот браслет был из коллекции моей рижской бабушки Лаймы. Соня поблагодарила и заверила, что простила меня, совсем не держит зла и, естественно, не имеет ко мне никаких претензий.
Можете себе представить мое состояние, когда в восемьдесят третьем году Петеру исполнилось уже четырнадцать лет - меня вновь вызвали в суд, где судья зачитала мне постановление суда ГДР, гласившее, что на день вынесения этого постановления я должен Соне алименты на какую-то совершенно немыслимую сумму.
Скрупулезные немцы подсчитали все: и когда я должен был закончить вуз, и какую зарплату я должен был, по их мнению, получать в первый год, во второй, третий и так далее, и все проценты тщательно суммировались. Представляете мое состояние? Хоть стой, хоть падай! Мне такую сумму вчинили, а я в то время сидел без работы и перебивался с хлеба на воду только за счет небольших гонораров от публикаций в газетах и журналах, о чем и доложил советскому судье. Судья сочувственно покачала головой и пообещала сама составить ответ и впоследствии держать меня в курсе.
Делать этого судье не пришлось: вскоре меня посадили во второй раз, но и на этот раз германская Фемида нашла меня и за колючей проволокой: с моей скудной зарплаты в зоне регулярно удерживали тридцать три процента и отсылали в ГДР. Ползоны потешалось надо мною...
Однако вернемся к моей первой поездке за границу...
Родители Хильтрауд встретили меня очень радушно и дружелюбно. Отец Хильтрауд был директором школы, мать работала врачом в местом санатории. Стояла прекрасная солнечная погода, и мы отдыхали на полную катушку. В ГДР меня поразили не только магазины, полные разнообразных товаров. Удивили отношения с моей девушкой.
Мы с Хильтрауд жили в одной комнате, что было как бы само собой разумеющимся и нисколько не шокировало ее родителей. Более того, когда Хильтрауд посещали "нелетные" дни, она спокойно отводила меня к своей подруге, заверяя, что я не должен стесняться и без проблем могу общаться с Хеленой, пока сама она не "выздоровеет".
Еще одна любопытная история связана с симпатичной девушкой по имени Роз-Мари: на мой взгляд, ей было лет восемнадцать, не меньше. Крутые бедра, округлые колени, внушительный бюст, красивые глаза и очень изящные руки. Все это и так притягивало мое внимание, а тут еще и Роз-Мари начала строить мне глазки и в первый же подходящий момент попросила покатать ее на лодке.
Ничего не подозревая, я согласился, и когда мы достаточно далеко отплыли от берега, она сама села за весла. У берега озера были заросли камыша: она разогнала лодку, и мы глубоко въехали в эти заросли.
Разговаривать нам было трудно: к тому времени мой словарный запас немецкого языка хоть и увеличился, но не настолько, чтобы поддерживать беседу с юной барышней. Тем не менее мы каким-то образом "беседовали", а потом она села рядом и стала откровенно клеиться ко мне. Какой бы мужчина удержался в подобной ситуации? Лично я - не смог! Но, приступив к более тщательному обследованию ее прелестей, я, к своему изумлению, понял, что Роз-Мари девственница. Это так меня поразило, что я на секунду замешкался, но Роз-Мари резко дернулась мне навстречу, так что изменить что-либо было уже поздно.
"Господи! - подумал я. - Мне только этого не хватало! Сейчас начнутся слезы, упреки, а то и еще что посерьезнее..."
Ко всему прочему выясняется, что ей всего четырнадцать лет!!! Господи! Я похолодел. Все кончено: дадут столько, сколько Роз-Мари лет от роду, никак не меньше. А девушка смотрит на меня, счастливо улыбается, о чем-то радостно тараторит.
"Ага, - думаю, - злорадствует, издевается, месть для меня готовит!"
Постепенно мы добрались до пристани, и она, что-то сказав моей Хильтрауд, устремилась к дому...
Настороженно я подошел к Хильтрауд, нежащейся на надувном матрасе под солнцем, и опустился рядом на горячий песок.
- Хорошо покатался? - улыбнулась она.
- Нормально... А что Роз-Мари сказала? - стараясь выглядеть безразличным, спросил я.
- Она сказала, что мне очень повезло с парнем. - Хильтрауд подмигнула и принялась натирать мне спину каким-то средством для загара...
Я с детства люблю, когда мою спину массажируют. Бывало, когда я возвращался с тренировки, смертельно уставший, с трудом раздеваясь, валился на кровать лицом вниз, подходил мой братишка Саша и умолял:
- Витюша, можно я на тебе поиграю?
- Я устал...
- Ну можно? Я тихонечко... Можно?
Он упрашивал, пока я не сдавался. Санька тут же садился рядом со мной и начинал елозить по моей спине своими машинками, что-то строить из кубиков. Как ни странно, но мне это доставляло удовольствие и я засыпал...
Но в тот момент ласки Хильтрауд не вызвали никаких эмоций: мои мысли были поглощены случившимся. В какой-то момент я даже решил: если дело дойдет до суда, предложу "руку и сердце".
Тут вернулась Роз-Мари. Она переоделась в кофточку с очень откровенным декольте и коротенькую юбчонку, открывавшей ее стройные ножки. Вид девушки был столь сексуальным, что у меня снова возникло желание. Роз-Мари радостно улыбалась, словно выиграла в лотерею главный приз. Глядя на меня, она что-то быстро сказала, продолжая улыбаться.
"Ага, - думаю, - сообщает, что вызвала полицию и за мной вот-вот придут..."
- Что она хочет? - спросил я свою "переводчицу".
- Она пришла сказать, что ее родители приглашают тебя на ужин, в семь часов.
- На ужин? Меня? Родители? - Мои подозрения еще больше укрепились: наверное, приготовили мне ультиматум. - А как же ты? Кто переводить-то будет?
- Как кто? - удивилась Хильтрауд. - Конечно же, я!
Не знаю, как я дожил до вечера, но когда мы отправились к дому Роз-Мари, я молча плелся рядом с Хильтрауд с таким видом, словно меня вели на эшафот. Даже Хильтрауд обеспокоенно поинтересовалась, не перегрелся ли я на солнце...
Родители вместе с Роз-Мари встречали нас перед домом. Мне хотелось провалиться сквозь землю, и я виновато отводил глаза в сторону. Когда я обреченно подошел поближе, отец Роз-Мари неожиданно заключил меня в своих объятия.
"Ну, вот, - промелькнуло в моей голове, - уже все решили и он обнимает меня как будущего зятя! И зачем только я поехал с ней кататься на этой треклятой лодке?"
Потом и ее мать пожала мне руку, назвав свое имя.
- Очень приятно, Виктор! - деревянно представился я.
В этот момент с какой-то радостной горячностью заговорил отец Роз-Мари, изредка дружески похлопывая меня по плечу.
Когда Хильтрауд перевела его речь, я был в таком шоке, что не знал, радоваться мне или плакать. Оказалось, отец Роз-Мари благодарил меня за то, что я дал их дочери "путев-ку в жизнь". Я буквально оторопел: о какой путевке говорит этот мужчина? Вначале я подумал, что либо Хильтрауд неправильно перевела, либо я что-то не понимаю. Но когда она вновь повторила сказанное, я был настолько смущен, что окончательно растерялся и не знал, как себя вести.
Наконец обильный ужин с пивом и вином закончился, вся семья Роз-Мари проводила нас до самого дома Хильтрауд, где мы сердечно пожелали друг другу спокойной ночи. Когда они удалились, Хильтрауд, весь вечер ощущавшая мое состояние, все мне и объяснила. Оказывается, в Германии и к девственности, и к браку отношение несколько отличное, нежели в нашей стране. К примеру, существует негласный закон, по которому жених, обнаруживший, что его невеста еще девственна, может так разозлиться, что потребует немедленного развода. Почему? Все очень просто: "до сих пор она никому не была нужна, а он, олух царя небесного, оказался единственным, кто на нее польстился".
Ничего себе обычаи, неправда ли? Вот умора!
Совсем потрясающая история произошла за несколько часов до моего отъезда. Я уезжал на следующий день, и Хильтрауд организовала прощальный ужин в ресторанчике, расположенном на другом берегу озера. Этот ресторанчик стоял на сваях прямо в воде, не помню, как он назывался, но я прозвал его "Поплавок". Кроме нас с Хильтрауд, на прощальной вечеринке были ее подруга, приходившая нам на помощь в "критические" дни, с ней был парень из Чехословакии, а также младший брат Хильтрауд со своей подругой.
Была пятница, и ни одного свободного столика не осталось. Играла молодежная бит-группа, было весело и шумно. Наш столик стоял почти в центре зала.
Нойштадт-Глеве - городок небольшой, около двадцати тысяч жителей, и, конечно же, за два месяца обо мне узнали почти все его обитатели. Относились ко мне в целом дружелюбно, хотя и не без опаски. Видимо, еще помнили, кто победил их в последней войне.
Вечер был в самом разгаре, когда какой-то хлыщ, проходя мимо, задел мой стул. Подумав, что мешаю проходу, я чуть придвинулся к столу и машинально оглянулся на того, кому мог помешать.
- Русе швайнэ! - злобно.
Думаю, нет необходимости переводить эту фразу, известную по многим фильмам о войне, но для тех, кто впервые слышит, перевожу: "Русская свинья!"
Услышать такое человеку, с детства пересмотревшему огромное количество фильмов про фашизм, воспитанного на патриотизме, было невыносимо. Этот гад еще и остановился. Остановился и мерзко так ухмылялся, глядя мне в глаза. И тут я понял, почему он такой смелый: подошли еще двое его приятелей довольно внушительного вида. Наверное, готовились они заранее. А мне в тот момент было до фени: хоть десять противников!
Я вскочил, вмазал кулаком в мерзко ухмыляющуюся харю парня и сразу же ударил ногой второго, который уже замахивался на меня. Зачинщик, сметая столики, повалился на спину, второго откинуло в сторону.
Третий парень, увидев своих приятелей поверженными, кинулся между колоннами к эстраде с бит-группой. Разгоряченный схваткой и злостью, я бросился за ним. Тот так улепетывал, что не заметил многочисленных шнуров от музыкальных инструментов: то тут, то там вспыхивали искры от оборванных проводов. Я догнал его и сделал подсечку: его развернуло, и он влетел головой прямо в большой барабан. Тут до меня донесся испуганный голос Хильтрауд:
- Витя-я-я!
В доли секунды я сообразил, что так просто она бы не закричала, и инстинктивно пригнулся. И не зря: надо мною просвистела электрогитара и вместо моей головы угодила в кирпичную колонну, разбившись вдребезги. Пока я разбирался с "метателем" гитары, влетевший головой в барабан вскочил и обхватил меня сзади, пытаясь повалить на пол. В этой свалке я пропустил пару ударов по корпусу, и по уху, и кроме того, они разорвали мою рубашку.
В этот момент кто-то крикнул:
- Полиция!
Противники моментально оставили меня в покое и разбежались в разные стороны так быстро, словно их унесло ураганом. Действительно, полиция явилась в полном составе: в городке было всего два полицейских. Позднее, тот, что постарше, сказал о нашей драке:
- Двадцать два года работаю в этом городе полицейским и ничего подобного не видывал!
Узнав, что в инциденте замешан парень из СССР, они тут же связались с военной комендатурой советского гарнизона в Ростоке и с криминальной полицией города Шверин. Из Шверина прибыли трое полицейских во главе с комиссаром, из нашего гарнизона - капитан: его должности не помню, его помощник и водитель. К их приезду троих моих противников задержали.
Проходя мимо меня, капитан тихо спросил:
- Что натворил?
- Обозвали "русской свиньей", и я не сдержался, дал по морде! - откровенно признался я.
- Молодец! - Он остался доволен ответом и даже подмигнул мне.
Пятеро немецких полицейских, трое наших из советского гарнизона и все участники инцидента собрались в просторном кабинете директора ресторана. Переводить попросили Хильтрауд.
Наш капитан произнес:
- Должен заявить, что ваши соотечественники не очень гостеприимно вели себя в отношении гражданина Советского Союза - Виктора Доценко!
Когда капитан официальным тоном произнес эти слова, а Хильтрауд дословно перевела, полицейские, поглядывающие до этого насмешливо и чуть снисходительно, заерзали на своих стульях: им явно не улыбалось превращение обычной драки в международный конфликт. Комиссар первым учуял опасность и взял инициативу в свои руки.
- Мне стыдно за моих соотечественников, и я приношу за их поведение официальные извинения! - Он бросил грозный взгляд на моих противников.
Капитан вопросительно взглянул на меня, я пожал плечами, не зная, что ответить.
- Мы принимаем ваши извинения, - милостиво кивнул капитан. - А теперь, с вашего позволения, могу я задать вопрос зачинщикам этого безобразного инцидента?
- Да, да, прошу вас! - как-то очень уж суетливо согласился комиссар.
- Вы что-нибудь имеете против гражданина СССР - Виктора Доценко? - спросил капитан одного из драчунов.
- Найн, найн, найн! - Тот испуганно замотал головой, когда Хильтрауд перевела вопрос.
Капитан опросил и других. Ответ повторился дословно: "Найн, найн, найн!"
После чего комиссар приказал полицейским вывести их, а капитан попросил выйти и меня. О происходящем в наше отсутствие мне потом рассказала Хильтрауд. Виновными однозначно были признаны мои противники. Возникал даже вопрос об их привлечении к суду, но капитан снисходительно заявил, что Советский Союз и Германия - союзники и он не хочет портить биографию молодым людям. И если комиссар не против, то можно не доводить дело до суда. А наказанием для виновных будут денежный штраф и оплата причиненного ущерба.
Общая сумма выплат, вместе с тысячным штрафом и выплатами мне, составила около шести тысяч восточногерман-ских марок. Мне выплатили пятьсот марок за моральный ущерб и оплатили даже разорванную рубашку. Напавшие на меня парни еще дешево отделались: у сгоревшей аппаратуры, порванного барабана и разбитой электрогитары еще не вышел гарантийный срок, и потому им предстояло возместить только треть стоимости...
Спустя несколько месяцев после возвращения в Москву Хильтрауд писала мне, что жители их города все еще вспоминают мои "подвиги".
Хорошо то, что хорошо кончается...
Тот год запомнился и одним весьма неприятным происшествием. Как-то майским (ох уж этот май, всю жизнь приносящий мне несчастья!) вечером я пошел в кинотеатр "Литва". Сеанс был не последним: где-то часов в семь вечера. После фильма я решил прогуляться перед подготовкой к завтрашним занятиям. Но не успел я толком отойти от кинотеатра, как путь мне преградил парень лет тридцати. Его пьяные глаза глядели на меня в упор, и взгляд никак нельзя было назвать добрым.
Ничего не понимая, я спросил:
- Тебе чего?
- Замри, чудило, я щас тебя убью! - неожиданно прошипел он мне в лицо.
Если бы он не предупредил, я наверняка получил бы нож в живот. Сработал внутренний "автомат", и я поставил блок правой рукой. Кисть тут же что-то обожгло. Разбираться было некогда, и я резко ударил коленом снизу по его локтю. Что-то хрустнуло, а парень заорал на всю улицу: я сломал ему руку. Вдруг я увидел, как к нам устремилась целая ватага парней.
У меня закружилась голова, по руке текло что-то горячее. Я понял, что теряю силы, и бросился по Ломоносовскому проспекту в сторону университета. Из руки хлестала кровь, и меня начало подташнивать: вероятно, от потери крови. Наверное, я установил личный рекорд в беге на двести метров: во всяком случае, преследователей я оставил далеко позади. Однако они продолжали бежать за мной, а силы все покидали меня: казалось, еще несколько десятков метров, и я свалюсь.
Неожиданно меня осветила фарами приближавшаяся машина. Я выбежал на проезжую часть и замахал руками. Представьте мою радость, когда передо мною остановилась "Скорая помощь". Я даже перекрестился.
- Что случилось? - спросил мужчина в халате.
Почему-то подумалось, если скажу правду, те первым делом вызовут милицию, а уж потом окажут помощь.
- Стеклом порезался! - сказал я и поднял руку, из которой ручьем бежала кровь.
- Садись! - пригласил в машину тот.
"Скорая помощь" отвезла меня в больницу, где дежурным хирургом в эту ночь был армянин. Высокий, полный, пальцы как сардельки, что нам подавали в столовой.
- Гаваришь, стэклом порэзал? - с очень сильным акцентом спросил он, внимательно изучая кровоточащий безымянный палец.
- Ну, - буркнул я, с трудом терпя боль.
- Вирошь ти всо... Пошевэли палцэм!
Я попытался, но ничего не получилось.
- Понятно: порэзаносухожилиэ... Будэм опэрация дэлать!
Около двух часов длилась операция, и хирург-армянин заверил, что сшил оба сухожилия. Правую кисть уложили в лангету, и меня отправили в палату, где я заснул мертвецким сном. А утром, только я продрал глаза, у моей кровати уже сидел сотрудник милиции, поверх формы которого был накинут халат.
- Капитан Синицын! - представился он.
- Доценко, - ответил я. - Чем могу быть вам полезен, товарищ капитан?
- Это я могу тебе быть полезен! - Он чуть повысил голос.
- А почему вы мне тычете? - вспылил я. - И вообще мне хреново... - Я отвернулся в сторону.
- Извините, товарищ Доценко, я с ночного дежурства и немного на взводе... - смущенно пояснил капитан.
- Ладно, - смягчился я. - Задавайте вопросы...
- Все очень просто: кто? когда? где?
Я, стараясь не упустить ни одной подробности, рассказал о вчерашнем инциденте. Капитан все тщательно записал, потом попросил:
- Можете описать?
- Кого? Кто с ножом на меня бросился?
- И его, и его приятелей...
В моей памяти, кроме нападавшего, четко зафиксировался облик парня, откликнувшегося первым на вопль приятеля. Запомнился он тем, что у него была обезьянистая фигура: короткие кривые ноги, широкие плечи и очень длинные руки.
- Браво, Виктор Николаевич! Знакомая личность! Ну, поправляйтесь, на днях навещу!
- Не обижайтесь, товарищ капитан, что сорвался: больно очень! - Почему-то мне захотелось, чтобы капитан ушел от меня в лучшем настроении, чем пришел.
- Все в порядке, Виктор! - Капитан как будто понял мое состояние и потому добавил: - Я тоже не подарок!
Всю компанию задержали через три-четыре дня. Капитан их расколол очень быстро: они наперегонки спешили все рассказать. Оказалось: сидела теплая компания, парни играли в карты. Один все проигрывал и проигрывал. Когда проигрался окончательно, победитель предложил, что в случае очередного проигрыша тот "замочит" первого встречного. Этим первым встречным и стал я. Как подумаю, что этому уроду первым мог попасться старик или ребенок - мороз по коже! Хорошо, что порезанным пальцем отделался.
Через пару дней после операции меня повели на перевязку. Процедурная медсестра осторожно разбинтовала руку, высвободила ее из лангетки. Подошел мой врач.
- И чито у тэбэ имээм? - спросил он и неожиданно резко отогнул мои пальцы, чтобы посмотреть на швы.
Представляете? У меня было перерезаны сухожилия: нож попал точно в основание безымянного пальца и полностью перерезал сухожилия, которые сразу же втянулись в ладонь. И хирургу, чтобы найти два конца сухожилий, пришлось разрезать ладонь, потом искать их концы, сшивать их. И конечно же, ладонь должна пребывать в полусогнутом состоянии, пока не срастутся и потом не разработаются сухожилия...
А он дернул. Я вскрикнул от резкой боли, а из ладони брызнула кровь.
- Всо нормално... ти чито, не мужчына, да? - успокаивал этот коновал меня, а мне хотелось лягнуть его ногой.
Впоследствии оказалось, что одно из сухожилий он все-таки разорвал. К сожалению, это обнаружилось поздно. Когда меня выписали из больницы, Вадим Константинович организовал мне направление в ЦИТО, к Зое Сергеевне Мироновой. Об этой удивительной женщине могу говорить только в превосходных степенях. В прошлом она была замечательной спортсменкой. Потом стала одним из лучших травматологов страны. Ее золотые руки вернули в строй очень многих великих спортсменов, известнейших людей искусства. Когда я вошел в ее кабинет, она сразу спросила:
- Чем занимаешься?
- Десятиборьем...
- Серьезный спорт, - кивнула она. - Что с рукой-то?
Я молча протянул выписку из больницы, но потом буркнул:
- Один мясник сделал операцию, а потом сам же и порвал сухожилие...
- Вот как? - Она невозмутимо пожала плечами.
Прочитала выписку. Внимательно осмотрев мою руку, попросила согнуть и разогнуть палец, потом сделал это сама.
- Похоже, ты прав!
- И что теперь делать? - растерялся я.
Зоя Сергеевна задумчиво проговорила:
- Конечно, можно жить и с таким пальчиком: ты же не пианист... Но если хочешь, можно повторить операцию и попытаться отыскать второе сухожилие...
- А какова гарантия?
- Какова? Стопроцентной не дам!
- Понятно... А без операции что делать?
- Что делать? Трудиться! На процедуры ходить, руку разрабатывать...
- Что ж, буду трудиться! - твердо сказал я.
Месяца два я ездил в ЦИТО на физиотерапию. Захват руки восстановился только частично: палец до сих пор так и не сгибается и не разгибается до конца. Что не помешало мне не только стать чемпионом Москвы, но и выполнить нормативы мастера спорта. С Зоей Мироновой мы встречались еще, но об этом в свое время...
С травмами мне всю жизнь "везло".
Помните про взрыв (случившийся, кстати, тоже в мае)? Я мог остаться слепым на всю жизнь, а отделался лишь несколькими шрамами. И еще раз (опять в мае) я мог потерять зрение. Это произошло в Омске, через год после моих экспериментов с самодельной взрывчаткой.
Мы жили на первом этаже, и наша лестничная площадка была на четыре ступеньки выше площадки перед входной дверью, за которой был небольшой тамбур и дальше - уличная дверь. Входная дверь была с двумя застекленными проемами: один на уровне лица, второй несколько ниже. Нижнее стекло выбили и залатали фанерным листом. Однажды я куда-то очень спешил. Бегом сбежал по ступенькам и на ходу ткнул руками в фанеру, чтобы открыть дверь. Фанера вывалилась наружу, а мое лицо с размаху врезалось в верхнее стекло...
До сих пор не знаю, каким чудом у меня сохранились глаза. Наверное, Бог все-таки не оставляет меня без внимания. Однако у меня на всю жизнь остался шрам на переносице, а под кожей на щеке можно нащупать осколочек стекла...
Завершая тему рокового для меня месяца мая - именно в мае, точнее сказать, десятого меня арестовали в первый раз и в конце мая - во второй.
И именно десятого мая, по-моему, шестьдесят шестого года произошел со мною еще один трагический случай...
В тот год я познакомился с милой девушкой по имени Александра. Она была удивительно обаятельной - доброй, внимательной и заботливой. Ее мама работала врачом в подмосковном санатории, и они с Сашей проживали в небольшой квартирке на территории этого санатория, утопавшего в объятиях мохнатых лап хвойного леса.
На Праздник Победы Саша пригласила меня к себе. Компания была небольшой, но застолье получилось очень веселым и уютным. После обеда всей компанией отправились гулять по лесу, а ночью голышом купались в небольшом пруду, вода в котором была теплой для этого времени года: Саша говорила, что он не замерзает даже в самую лютую стужу. Вероятно, его питали подземные горячие источники. Короче говоря, все получили заряд бодрости и массу удовольствия.
Близились экзамены, и потому на следующий день, то есть десятого мая, я поблагодарил Сашу и ее маму за удивительный праздник и отправился на станцию. Естественно, мне налили "посошок на дорожку".
В состоянии блаженной эйфории, облаченный в белый плащ, из-под которого выглядывал черный галстук-селедка, я сидел во втором от головного полупустом вагоне, с глуповатой улыбкой на лице. Неожиданно послышался женский крик из ближнего тамбура. Вначале я подумал, что мне почудилось, но крик повторился. Я несколько удивился тому, что из двух десятков сидящих в вагоне мужчин и женщин никто даже не пошевелился: то ли не слышали, то ли сделали вид, что не слышат, моментально превратившись в глухонемых. У меня было столь радужное настроение, что я не мог стерпеть, что кому-то может быть сейчас плохо.
Продолжая улыбаться, я подошел к дверям тамбура, заглянул в стеклянное окно. Там находились трое парней лет двадцати и девушка чуть моложе. На ней была яркая оранжевая курточка, из-под которой выглядывала коротенькая юбчонка зеленого цвета. Двое парней держали ее за руки, зажав рот, а третий, лапая одной рукой за грудь, второй залез под юбку. На девушке был розовый пояс, который поддерживал капроновые чулки телесного цвета.
Ее бедра оголились, а рука парня уже стягивала с девушки розовые хлопчатобумажные трусики. По ее щекам ручьями текли слезы, она извивалась всем телом, сжимала ноги, пытаясь избавиться от настойчивых рук насильника и позвать на помощь, но издавала лишь мычащие звуки: рука одного из парней крепко зажимала ее рот. Видно, тот активный парень уже ничего не соображал: стянув с нее трусы, он расстегнул брюки и вывалил свой предмет наружу.
Упиваясь хорошим настроением и немного опьяненный "посошком", я не сразу осознал, что происходит. В первый момент я даже подумал, что они - одна компания и у них просто такие развлечения, но когда парень обнажил свое достоинство, я понял, что ошибаюсь. Раздвинув двери, я как можно дружелюбнее произнес:
- Ребята, сегодня праздник, зачем огорчать друг друга, а?
Почему-то мне казалось, что стоит воззвать к разуму, и все придет в норму. Но похоже, у насильника весь разум переместился ниже пояса: повернувшись, он, ни слова не говоря, резко взмахнул рукой, и передо мной вспыхнули тысячи искр, а боль пронзила лицо. На мгновение я растерялся, а придя в себя, увидел, что мой белоснежный плащ залит кровью.
Интересно, что тогда я не подумал, в каком состоянии мои лицо, нос, глаза: больше всего меня беспокоил плащ. Испачкать такую вещь! Вот уж чего простить я никак не мог. А насильник, исподтишка ударивший меня, вызывающе смотрел мне в глаза и нахально улыбался.
- Хватит или еще добавить? - зло процедил он.
Это привело меня в неописуемую ярость: сосредоточив всю волю в кулаке, я изо всей силы ударил насильника прямо в переносицу, вложив в удар всю свою ненависть. Насильник громко вскрикнул и кулем свалился на пол тамбура. Отпустив девушку, один из его приятелей склонился над ним и вдруг истошно завопил:
- Он убил его! Сволочь, ты убил его!
Все дальнейшее виделось мне как в замедленном кино. Испуганные, буквально остекленевшие глаза девушки. Вбегающие в тамбур мужчины из вагона, которые до этого казались глухонемыми. Мне заломили руки за спину, явился то ли машинист, то ли его помощник...
На следующей станции нас ожидал наряд милиции и "Скорая помощь". На меня надели наручники, а я и не сопротивлялся, беспомощно оглядываясь в поисках девушки в оранжевой куртке, но ее нигде не было видно.
В отделении меня допрашивал молодой капитан. Когда допрос близился к концу, в комнату заглянул внушительного вида сержант, который надевал мне наручники на перроне, и что-то прошептал на ухо капитану. Приказав сержанту посидеть со мной, тот быстро вышел.
После допроса я ощущал какое-то внутреннее опустошение. Капитан, задавая вопросы, явно не верил ни одному моему слову: судя по тому, что он спрашивал, я догадался, что приятели насильника сочинили свою версию происшедшего. Когда капитан вышел, я находился в полной прострации и смотрел в никуда. И вдруг, почувствовав пристальный взгляд сержанта, я взглянул на него. В его глазах промелькнуло какое-то участие или сочувствие, которых не было в момент задержания. Почему его отношение изменилось?
Капитан отсутствовал целую вечность. Наконец он вернулся и отпустил сержанта. С тревогой я взглянул в глаза капитана, ища в них ответ, свою судьбу. Трудно было не заметить мое состояние, и он спросил с участием:
- Волнуешься?
Я молча кивнул, продолжая выжидающе смотреть на него.
- А тот парень умер... - выдохнул он.
У меня все похолодело внутри: Господи, да разве я хотел! Я обреченно покачал головой, не зная, что сказать.
- Ты сломал ему переносицу, и он захлебнулся кровью, - пояснил капитан.
- Что же со мной будет? - воскликнул я. - Вы же не поверили мне! Найдите девушку, прошу вас, товарищ капитан!
- Успокойся, Доценко, девушка сама пришла... - Капитан улыбнулся.
- Пришла? - жалобно переспросил я.
- Пришла и подтвердила все твои слова!
- И что теперь будет? - машинально спросил я, еще не понимая, что спасен.
- Насильника похоронят, а его дружкам уже предъявлено обвинение в попытке изнасилования несовершеннолетней! Ей еще не исполнилось восемнадцати, спокойно изложил капитан и добавил: - Сейчас наперегонки валят все на покойного и друг на друга.
- А что со мной? - растерянно спросил я.
- А ты... распишись на каждом листе своих показаний, а на последнем допиши: "записано с моих слов правильно" и распишись. Из подозреваемого ты превратился в свидетеля: когда понадобишься - вызовем! - Капитан пододвинул ко мне листы, и я все сделал, как он велел.
- И что, я могу быть свободен?
- Конечно!
- Спасибо вам, товарищ капитан! - обрадовано воскликнул я.
- Это ты Марину должен благодарить!
- Какую Марину? - не понял я.
- Девушку, за которую ты вступился: она ждет тебя в вестибюле. Кстати, ответь на один вопрос, Виктор, как ты решился пойти на троих?
- Честно?
- Конечно!
- По глупости!
- Значит, в другой раз глаза и уши закроешь? - В голосе капитана послышалось разочарование.
- А вы что, считаете, что я сегодня поумнел? - Я рассмеялся и поморщился от боли в заплывшем от удара глазе.
- Побольше бы таких людей, как ты! - серьезно проговорил капитан и крепко пожал мне руку.
Марина действительно ждала у входа. Увидев меня, она подскочила и чмокнула в щеку:
- Спасибо вам, Виктор! Если бы не вы... - У нее навернулись слезы.
- Да чего там... - И у меня в горле встал комок.
- Вы из Москвы?
- Да...
- Пойдемте к нам домой.
- Зачем?
- Надо же привести вас в порядок! - кивнула она на мой плащ...
Ее отец оказался майором-танкистом, а мать врачом-ветеринаром. Увидев меня с подбитым глазом и в окровавленном плаще, мать всплеснула руками, а отец недовольно нахмурился. Но, услышав рассказ дочери, мать стала охать и ахать, а отец крепко, по-мужски обнял меня, а потом, скрывая волнение, сказал:
- Мать, накрывай на стол: будем потчевать дорогого гостя!
- Погоди, Костик, парня нужно подлечить немного.
- А я пока плащ застираю, - подхватила Марина...
Эту ночь я провел у них, а наутро, подлеченный и в чистом плаще, поехал к себе в общежитие...
Пару раз меня вызывали для дачи показаний, для очной ставки с приятелями насильника, которые в конце концов получили по четыре года...
С Мариной мы виделись еще пару раз, но эти встречи не имели продолжения. Очень надеюсь, что у нее в жизни все хорошо и она имеет любящего мужа и прекрасных детей...
* * *
После второго курса у меня не было летом никаких соревнований, и я отправился навестить родителей.
С каким волнением я ехал в Омск, где прошли детство и часть юности! Получилось так, что многие друзья мои разъехались: кто в отпуск, кто на заработки, а кто последовал моему примеру и уехал учиться в Ленинград, Москву, Новосибирск. На месте были Никита Фридьев и Геннадий Царенко, с которыми мы несколько вечеров "отрывались" по полной программе.
Бывший мой тренер - Владимир Семенович Доброквашин - был рад видеть меня и неожиданно предложил "не бить баклуши, а попробовать сочетать приятное с полезным". Он предложил мне поехать физруком - руководителем по физкультуре в пионерлагерь Чернолучья. Аргументы звучали весомо: во-первых, бесплатное питание, во-вторых, хоть и не ахти какая, но зарплата, в-третьих, активный отдых.
Я откликнулся с удовольствием и обрадовался еще больше, когда узнал, что в тот же лагерь нужны еще двое: преподаватель кружка "умелые руки" и массовик-затейник, играющий на баяне или аккордеоне, чтобы аккомпанировать на утренней зарядке и вести танцевальные вечера. Я подумал о своих приятелях и помчался к ним. Их тоже уговаривать не пришлось: Гена охотно взялся за "умелые руки", а Никите сам Бог велел стать "массовиком-затейником, играющим на аккордеоне".
Вышло так, что среди сотрудников пионерлагеря в количестве более пятидесяти человек - каждому из двенадцати отрядов были положены вожатый и воспитатель из студентов педагогического института - лишь четверо принадлежали к мужскому полу: нас трое и начальник пионерлагеря, остальные - особы прекрасного пола.
Так что по приезде дамы всерьез принялись за нас. Оставив в покое начальника пионерлагеря, они буквально по часам распланировали наш "ночной труд". Каждый из нас должен был строго следовать расписанию, "обрабатывая" то одну студентку, то другую.
Мы просто измучились на этой "работе": уставали так, что днем в буквальном смысле валились с ног. Мы взбунтовались: взяли и на пару дней объявили им бойкот! Это дало положительные результаты, и мы зажили как султаны: исходя из собственных желаний, а не из их расписания. На какие только уловки не шли девчонки, чтобы произвести на нас впечатление и завладеть хотя бы ненадолго нашим вниманием.
Среди девчонок, запавших на меня, одна оказалась очень строптивой. Еще одна Лариса. У нее были длинные красивые ноги, стройная фигура, прекрасные волосы, уложенные так замысловато, что за эту прическу ее прозвали Шахиней. Строптивая Шахиня в первое наше ночное свидание твердо заявила, что у меня с ней ничего "не получится, пока она сама не захочет мне отдаться". Я рассмеялся ей в лицо и удалился к ее подруге.
Так продолжалось несколько дней, пока Шахиня, подзуживаемая другими девчонками, наконец не выдержала. Оказалось, что она, в отличие от остальных, до сих пор девственна, и все девчонки не только следили за нашим противоборством, но и однозначно были на моей стороне, всячески помогая "укротить строптивую".
Шахиня сдалась сама: однажды она среди ночи ворвалась в комнату воспитательницы, с которой я в ту ночь забавлялся. Шахиня едва не силком вытолкала ее из комнаты, потом сбросила с себя модный халатик, под которым оказалась совершенно обнаженной.
- Виталик, вот сейчас я действительно готова и хочу, чтобы ты сделал меня женщиной! - заявила она.
- Как? - удивился я. - Ты в самом деле еще девушка? - Я был уверен, что это просто отговорки с ее стороны.
- А ты что, против? - усмехнулась Лариса.
- Нет, что ты, я - за! - улыбнулся я, еще не веря ей и думая, что это обычное кокетство: слишком уж вызывающе она себя вела.
Но Шахиня не обманула: я действительно оказался у нее первым мужчиной. С той ночи она никого не подпускала ко мне, и я, если честно, был этому очень рад: мне понравилась эта девушка. Наш роман продолжался несколько лет: то Лариса приезжала ко мне в Москву, то я навещал ее в Омске, а в интервалах мы часто писали друг другу письма. Вполне возможно, что, если бы не расстояние, разделявшее нас, мы поженились бы, но...
Последнюю попытку соединить наши судьбы предприняла Лариса, приехав, когда я учился уже на четвертом курсе. До этой встречи мы не виделись почти год, да и письма от меня стали настолько редки, что было ясно: угольки нашего чувства не горят, а еле тлеют и вряд ли они дадут пламя без каких-то "горючих" добавок. В последнюю нашу встречу Лариса соорудила на голове ту самую "шахиню", которая мне так нравилась, и была одета с большим вкусом.
В то время я уже жил в "высотке", в главном здании университета. У меня был один сосед, Валера Макаров, тоже спортсмен. В день, когда мы встретились с Ларисой, он, опередив меня, попросил "погулять пару часов", чтобы побыть со своей новой знакомой. Я вынужден был встретиться с Шахиней в метро. Часа полтора мы провели под землей, ведя вялый и тягучий разговор, пока наконец не поняли, что нас больше ничто не связывает. Никто не виноват: просто чувства ушли...
Через пару месяцев мама сообщила, что Лариса закончила пединститут, отделение иностранных языков, вышла замуж за дипломата и уехала во Францию.
Как тебе живется, милая Шахиня? Надеюсь, ты нашла свое счастье?
Приехав в Омск на зимние каникулы после первого семестра учебы в МГУ, я попал в ситуацию на эротическом фронте, которая могла окончиться весьма печально. Едва ли не в первый день приезда я пошел прошвырнуться по магазинам, в надежде повстречать там знакомых. К сожалению, никого не встретил и вдруг в одном из отделов универмага увидел симпатичную мордашку. Решил познакомиться. На студента Московского университета клевало почти все женское население любого периферийного города. Слово за слово, познакомились по наработанному варианту:
- Люда.
- Виталик.
- Очень приятно.
- Мне тоже. Во сколько вы заканчиваете работу?
- В восемь... А что?
- Хотите послушать новые модные записи, которые я захватил из Москвы?
- Хочу, а что?
- Давайте я встречу вас после работы и мы пойдем к нам в гости?
- Хорошо, а для чего?
- На "рюмку чая" и музыку послушать...
- На "рюмку чая"? - ехидный смех. - Хорошо, а с кем вы живете?
- С мамой, папой и братишкой (в то время Саша отдыхал в зимнем пансионате).
- Тогда в девять, на углу вблизи универмага...
- Но ты же в восемь заканчиваешь?
- Нужно же мне переодеться... - усмехнулась девушка столь непонятливому кавалеру...
Ровно в девять мы встретились и направились домой. Стоял январь. Было очень морозно, дул пронизывающий ветер. В это время мои предки имели обыкновение отходить ко сну. Если по телевизору шел интересный фильм, смотрели, лежа в кровати, если нет, быстро засыпали: рано утром на работу. Они вставали в шесть часов, как только раздавались первые ноты Гимна Советского Союза: "Союз нерушимый республик свободных..."
В тот вечер телевизор работал: значит, родителей что-то заинтересовало. Когда входишь к нам в квартиру, оказываешься в длинном коридоре, который упирается в ванную комнату, туалет и кладовку, справа от входа - комната родителей, в конце коридора направо - небольшой коридорчик на кухню, налево наша с Санькой комната.
Когда мы вошли, Люда, услышав, что телевизор работает, шепотом спросила:
- Там твои родители?
- Да, - шепотом же ответил я, приложив палец к губам и давая понять, что тревожить их необязательно. - Пошли ко мне в комнату...
- Пошли, - кивнула она.
- Витя, это ты?
- Да, мама!
- Ты не один?
- Нет, мама, со знакомой...
- Не забудь напоить ее чаем: в буфете на кухне конфеты в вазочке!
- Хорошо, мама! Спокойной ночи!
- Спокойной ночи...
Я помог Людмиле снять зимнее пальто, дамскую меховую шапку, шарф, валенки предложил не снимать: пол был холодный, а время на поиски тапочек тратить не хотелось. Я провел ее в свою комнату, усадил на диван и включил музыку.
- Чай будешь?
- Нет, мы им на работе обдулись.
- Тогда вино: я привез бутылочку из Москвы... с конфетами... Будешь?
- Хорошо...
"Все идет как по маслу!" - обрадовался я, предвкушая приятный вечер с симпатичной новой знакомой.
На кухне отыскал початую бутылку марочного вина, привезенного мною, чтобы отметить успешное окончание сессии, прихватил и шоколадных конфет, купленных мамой в честь моего приезда. Мы выпили по фужеру вина: я только чуть пригубил за компанию, объяснив, что у меня скоро соревнования. Потом я смело обнял Людмилу за плечи и медленно потянулся к ее губам. Девушка не возражала, и вскоре наши губы встретились. Людмила целовалась очень хорошо: ее гибкий язык тщательно обследовал мой рот.
Мне стало так хорошо и спокойно, словно я знал ее давно. Не спеша я просунул руку под шерстяную кофточку, пролез под бюстгальтер и начал нежно ласкать ее грудь, медленно обнажая ее для поцелуя. Не встречая возражений и не ощутив даже и намека на сопротивление, я принял это за одобрение: страстно впился губами в ее грудь, а руку положил на колено и стал медленно пробираться по бедру под юбку. Людмила воспринимала мои ласки как должное, хотя не очень-то возбуждалась.
"Неужели холодная попалась?" - подумал я, и вдруг Людмила прошептала мне на ухо:
- Виталик, принеси, пожалуйста, водички!
- Сей момент! - весело ответил я и пошел на кухню, радуясь, что все так удачно складывается.
Я наливал в стакан воду, когда послышался звон разбитого окна...
Надеюсь, не забыли, что наша квартира расположена на первом этаже. Услышав звон стекла, я подумал, что кто-то бросил камень в окно, и устремился в свою комнату. Люды там не было. Я побежал в комнату родителей: предчувствия меня не обманули. Не знаю, какая муха ее укусила, но Людмила ворвалась в комнату родителей, выбила окно и выпрыгнула в него.
- Ты что с ней сделал, Витя? - с ужасом спросила мама.
- Господи, ничего я с ней не делал, мама! Поверь! Целовались, потом попросила воды и, пока я ходил, выпрыгнула в окно!
- Да кто она такая?
- Продавцом в универмаге работает, Людой зовут...
- Да, помню: она с месяц как работает в сувенирном отделе... Вроде симпатичная... Что ей взбрело в голову?
- Да чокнутая какая-то! - выругался отец. - Плюнь, сынок, на нее и ложись-ка спать! - мудро рассудил он.
- Спать? А знаете, что вся ее верхняя одежда здесь на вешалке! - нервно воскликнул я, на миг представив, как эта девчонка мчится в милицию, где наплетет три короба, и меня арестуют.
Прощай тогда университет, прощай Москва!
Нужно что-то срочно предпринять! Я понимал, что меня спасут только правда и скорость. Быстро накинув пальто на плечи, я натянул на голову шапку, подхватил ее вещи и устремился на улицу. Не знаю, сколько бы я бегал в поисках Людмилы, но мне навстречу попался сотрудник милиции. Ну, вот уже за мной! Внутри все похолодело, и я стал вспоминать, кого я знал в омской милиции.
- Что-то случилось? - спокойно спросил милиционер, не отводя от меня настороженного взгляда.
- Понимаете, товарищ лейтенант... - начал я, стараясь не скрывать своего беспокойства, и рассказал ему все честно, без утайки и подробно: как говорится, во всех деталях.
- Как ее зовут, говоришь?
- Людмила...
- Где познакомились?
- Она работает в универмаге...
- В сувенирном отделе?
- Да, - растерялся я от его осведомленности, и меня опять охватило волнение.
- Давай ее вещи... - усмехнулся лейтенант. - Так говоришь, спокойно целовалась, обжималась, а как только по ноге полез - "Принеси водички..."? Лейтенант заразительно рассмеялся. - Не повезло тебе, парень: она ж того, - он выразительно покрутил у виска, - сдвинутая по фазе... - покачал головой, снова рассмеялся и пошел прочь...
Я стоял, глядя ему вслед, и не знал, плакать мне или смеяться. Однако волнение улеглось, и я с облегчением подумал о том, что все закончилось удачно...
Думаю, что мои любовные похождения потянули бы на отдельную книжку рассказов.
Был, например, такой случай. Кажется, на третьем курсе. На каком-то университетском балу, весеннем или осеннем, познакомился я с симпатичной старшекурсницей с юридического факультета. Жанна тоже жила в главном здании и была родом из Харькова. У нее была очень сексуальная фигурка, и она прекрасно чувствовала ритм. Мы танцевали, а потом я предложил уединиться.
В "общаге" я делил комнату с Валерой Макаровым, а соседка Жанны по комнате уехала на несколько дней к родственникам в Подмосковье, и девушка пригласила меня к себе. Как только мы вошли, я обнял ее и принялся страстно целовать ее губы, лицо, шею...
Она тяжело дышала, и ее руки сначала крепко обнимали меня, потом стали раздевать. Вскоре борьба с одеждой успешно завершилась, и мы, совершенно обнаженные, как Адам и Ева, стояли друг против друга. Это продлилось несколько мгновений, за которые каждый мог отказаться от продолжения. Но мы повалились на диван. О том, что Жанна девственна, я узнал, когда вошел в нее, а она испустила крик боли. Я тут же остановился, но ее руки буквально впились в мои ягодицы, и я со всей страстью продолжил движение.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги