Биробиджанцы на Амуре

Кусок золота

После полудня, когда солнце крепко пригревало спины золотоискателей, Мендель почувствовал, что ему «не по себе», и отпросился домой.

— Голова, — сказал он бригадиру, указывая на сдвинутую шапку… В тяжелых, облепленных грязью резиновых сапогах он вылез из котлована и неверным шагом побрел по направлению к поселку. Люди, работавшие на приисках, поднимали головы и с удивлением смотрели на удалявшегося Менделя:

— Что случилось, Мендель?

Куда это ты, Мендель?

— Смотрите, как он качается!

— Выпил, наверное…

— Да что вы! Куда ему!..

А Мендель, словно речь шла не о нем, подняв плечи и втянув голову так, что короткая шея слилась со спиной, тяжело шагал вперед.

Был ясный июльский день. Воздух заливало ослепительно яркими лучами, мучительно и сладостно резавшими глаза. Впереди в самозабвенной пляске носились мошки, отливавшие всеми цветами радуги. Мендель щурил глаза, морщил усеянное веснушками широкое лицо, шмыгал носом и глубоко вздыхал, будто собираясь чихнуть. Под мышкой у него жгло. Он поминутно ощупывал это место пальцами и что-то там поправлял, перекладывал. Лицо у него при этом бледнело, словно он пальцами касался открытой раны.

Солнце щедро рассыпало лучи, и стекла в окнах отливали золотом.

Детишки играли возле домов. Их веселые голоса доносились до слуха Менделя. Он остановился, огляделся по сторонам, потом сунул руку под мышку и начал осторожно, по-воровски, переставлять ноги. Хотелось, чтобы сейчас его никто не видел, чтобы даже тень его не заметили. И Мендель стал обходить поселок со стороны поля, минуя дорогу, ведущую к домам.

В кустах, оставшихся кое-где от раскорчеванной тайги, он присел перевести дух.

Он обливался потом. По лицу текли грязные капли, Мендель вытирал их рукавом и тяжело отдувался.

До ночи еще далеко. Если бы сейчас вдруг стемнело, он прокрался бы узенькими проулочками к себе в дом. Он страшился человеческого глаза, боялся встретиться даже с Сарой, с собственной женой, а больше всего пугал его двенадцатилетний сын Левка. «Хоть бы он не увидал!» — думал Мендель, лежа в кустах. С Сарой он как-нибудь поладит. Она, может быть, даже обрадуется и скажет; «Ты умница, Мендель!» Он озирается, прислушивается — кругом тихо. Мендель достает из-под руки кусок глинистой массы, повертывает его в руках, обтирает широкой ладонью и откусывает часть своими крупными желтыми зубами. В глинистой массе виднеется красноватый след, будто кровь проступила. «Золото! — думает Мендель. — Настоящее золото!» Но, испугавшись, снова сует его под мышку и оглядывается. Ему кажется, что со всех сторон на него устремлены глаза — огненные, сверкающие, колючие. В страхе он поднимается и начинает быстро шагать. Останавливается. Возникает мысль: «А может быть, отнести начальнику?» Но мысль эта тут же гаснет, и он направляется к своему дому.

Расстроенный, точно подгоняемый кем-то, Мендель вошел в дом. Увидев его, Сара испугалась. Она отпрянула в страхе, когда он сунул что-то под кровать. И если бы Мендель не приставил пальца к губам, она приставила бы палец ко лбу: «Рехнулся?» Сара молча смотрела на его измазанное, встревоженное лицо и отступила перед странным, каким-то чужим блеском его глаз.

— Где Левка? — спросил он, окидывая взглядом комнату.

— Где-то на улице, — ответила Сара, не отводя глаз от мужа.

И хотя в доме никого больше не было, Мендель тихо, шепотом, сказал жене на ухо, указывая глазами на место под кроватью:

— Нашел.

— Что?

— Кусок золота.

— Кусок золота? Настоящего золота?

— Золото. Чистое золото!

— Горе мне, Мендель! — Сара заломила руки и уставилась на него с удивлением и недоверием.

— Почему же горе, Сара? О чем ты горюешь?

— Кусок золота? Нашел? И взял домой?

— Нашел и взял домой.

— Наживешь себе беды, Мендель. Боюсь я, горе мне…

Мендель скользнул глазами по ее лицу.

— Не шуми, женщина, это целое состояние!

— Состояние? — не переставала удивляться Сара. — Я боюсь держать это в доме. Я не хочу. Отнеси. Как можно нам, Мендель…

Мендель стремительно шагал по комнате, в нем все кипело:

— Видали богачку? Х-ха! Швыряется! Как будто это бог знает что, а не чистое золото!

— Но ведь это же позор, Мендель! Подумай! Ведь кто-нибудь из бригады мог заметить. Бог знает, что будет, когда до начальства дойдет.

— Если ты болтать не будешь, — не дойдет. Никто не видал. И, пожалуйста, не шуми!

На этот мирный дом, который, подобно стволу с ветвистыми корнями, прочно стоял на земле, в этот вечер надвинулась темная туча.

Мендель смыл с себя глину, переоделся, сел за стол и взял в руки газету, но читать не мог. Монотонно стучал он пальцем по бумаге и тихо что-то мычал про себя… Сара места себе не находила. Несколько раз она выбегала на улицу и озиралась по сторонам. Ей казалось, что со всех сторон идут к ее дому. Придут, начнут искать и найдут этот проклятый кусок золота. А что будет дальше, она и представить себе не может… Весь поселок сбежится… Ох, позор какой! Лицо у нее пылает, темные глаза наполняются слезами. Она то и дело перевязывает платок на голове, всхлипывает, потом входит в дом. Мендель все еще сидит за столом, барабанит пальцем по газете и что-то напевает. Сара, сделав над собою усилие, подходит к столу. Стоит с минуту, опустив голову, потом кладет руку мужу на плечо.

— Мендель, Мендель!

Мендель приподымает бровь и смотрит на нее.

— Что такое?

— Мендель, а вдруг придут, найдут… Ведь нас перед всем миром на позор выставят…

Мендель машет рукой:

— Кто придет? Никто не придет. Надо только положить в надежное место.

Он встает, подходит к кровати, ложится на пол и хочет достать из-под кровати кусок золота, но вдруг доносится крик, свист, лай собаки… Кто-то вскакивает на ступеньки крылечка…

Сара, ни жива ни мертва, кричит:

— Мендель, идут!

И не успевает Мендель высунуть голову из-под кровати, как в дом влетает Левка со своей собакой Шариком.

— Фу ты, провались вы к черту! — сплюнула в сердцах Сара.

Мендель, обозленный напрасным испугом, вскакивает, хватает палку и хочет выместить свой гнев на собаке, но она, прижимаясь к стенам, прячется под кровать. Левка зовет собаку, чтобы вывести ее из комнаты, но та напугана и не отзывается. Тогда он наклоняется, чтобы вытащить Шарика, но отец хватает его за ногу.

— С собаками возишься! — кричит он. — Сходил бы лучше в клуб, там сегодня кино показывают!

Левка смотрит на отца, на мать и ничего не понимает. Но долго думать не приходится. Он подлетает к двери, распахивает ее, свистит, собака выскакивает следом за ним, и оба исчезают.

— Вот кого остерегаться надо! — произносит Мендель и запирает дверь…

Сара никак не могла освободиться от тягостной заботы, которую Мендель так неожиданно принес в дом. Она ничего не могла делать. Все время стояла и смотрела в окно. Вечер был такой же тихий и теплый, как и вчера, а ей все казалось, что воздух сперт, что душно. И еще казалось ей, что сейчас затянет небо тяжелыми тучами и грянет страшная буря.

— Завесь-ка лучше окна, — сказал Мендель, — нечего смотреть! Никто о тебе и не думает.

Он стал спокойнее, Мендель. Какое-то озорное веселье напало на него. Он налил в миску воды, поставил ее посреди комнаты, и когда Сара завесила окна темными одеялами, вытащил из-под кровати свой кусок золота и стал его обмывать.

— Ничего хорошего из этого не выйдет! — сказала Сара, тяжело вздохнув.

Он несколько раз меняет воду, трет, чистит, обтирает золото руками, тряпками и, наконец, чистым полотенцем. А когда кусок засверкал, он поднял его над головой и держал в руках словно осколок солнца. Сара подошла к окнам, чуть приподняла одеяло и посмотрела. Вокруг дома тихо. Доносится только шум мониторов и горят электрические лампочки на россыпях. Мендель облизывается, веснушки на лице сияют, серые глаза блестят, а ноздри большого мясистого носа расширились и дрожат.

— Вот, Сара, посмотри — какой кусок!

— Я такого никогда еще не видела! — признается жена и осматривает золото со всех сторон.

— Вот видишь, — с гордостью говорит Мендель и протягивает руку. — Это состояние! Богатство! Ай-ай-ай, — произносит он, почесывая голову, — если бы мой отец имел такой кусочек золота лет пятнадцать тому назад, он жил бы в самом центре города, в самом красивом каменном доме, матери приносили бы в дом самые жирные куски мяса, отца называли бы не Лейзер-погонщик, а богач реб Лейзер, а меня звали бы Менделе — сын богача Лейзера… — Он делает несколько стремительных шагов по комнате и выкрикивает; — Разве богачи у нас были? Оборванцы! Шушера! Ни у одного из них не было такого куска золота, черт бы их батьку с прабатькой взял!

Сара быстро подходит к окну.

— Тише ты, спятил! Обмыл золото, налюбовался и отнеси сейчас же начальнику! Каменного дома нам, слава богу, не надо. При советской власти можно всего добиться честным путем. Да и чего нам не хватает? Дай бог и дальше так жить!

Мендель прищуривает глаз, почесывает голову и спрашивает:

— Начальнику, говоришь, отнести? А может быть, сразу и фотографию свою дать, чтоб в газетах напечатали?

— А что же ты думаешь? — говорит Сара. — О тебе и в газетах напишут. Послушай меня, Мендель, отнеси!

Мендель улыбнулся.

— А может быть, наоборот? Подумай, Сара: ведь ни одна душа ничего не знает… Поселимся в Москве и по кусочкам, по крошкам будем продавать это золото. Кусочек — тысяча, крошка — пять сотен… Меньше чем на сто рублей и не отковырнешь! Как ты думаешь, Сара? — Он поглаживает золото обеими руками, словно гладит головку младенца. — И будем жить, как баре, а?

Сара задумалась. Она и поверить не могла, что это говорит ее Мендель, откуда у него такие речи? Ведь это же просто смешно! Он всегда говорил толково, к делу.

— Мендель, — пытается она его отрезвить, — ведь это же сумасшествие! Что наши дети скажут? «Откуда, — спросят они, — ты, отец, так разбогател?» Ведь нынешним детям зубы не заговоришь! Наша Геня, не забудь, врач, комсомолка, она гордится своим отцом, рабочим. И Миша, он ведь инженер, орденоносец. Если ты перестанешь работать и начнешь отковыривать кусочки золота, они и в дом к нам не заглянут, имени твоего слышать не захотят, отрекутся от нас с тобой, слышишь, Мендель? А младший, Левка, думаешь, станет жить с нами? Убежит куда глаза глядят! Вот тебе и вся семья! А все из-за чего? Из-за куска золота… Зачем мне это нужно? Не хочу! Выбей эту дурь из головы!

— Дурь, говоришь? — спрашивает Мендель и прячет слиток под подушку.

— Дурь, сумасшествие! — отвечает Сара. — Не дай бог, какую беду еще себе наживешь! Ведь это же человека с ума свести может!

— С ума свести, говоришь? — снова спрашивает Мендель и пристально смотрит на жену.

— Да, да! С ума… — кивает головой Сара. — А мой дед разве не рехнулся из-за золота?

— Из-за золота? Рехнулся?

— Не из-за настоящего золота, из-за наваждения…

— Басни!

— Нет, не басни! Никакому честному дому не пожелаю того, что с моим дедом случилось.

— Сошел с ума?

— Сошел с ума и умер, — ответила Сара, опустив голову.

В доме было темно. Левка обычно засыпает очень быстро, но сейчас он лежит с широко раскрытыми глазами и, навострив уши и затаив дыхание, слушает историю о дедушке.

— Нам это рассказывала мама, — говорит Сара, — когда я еще маленькой была. Это действительно случилось с отцом моей матери, Хаим-Лейбом.

Дед мой был коробейником и штопальщиком. Он ходил из деревни в деревню, продавал катушки ниток, пуговицы, иголки и чинил сермяги, полушубки и всякие другие рваные вещи. Уйдет, бывало, в воскресенье с мешком за плечами и возвращается в пятницу. Принесет немного муки, горсть крупы, яичко, а иной раз и несколько грошей деньгами. Так и жили дед мой и бабушка со своими дочерьми, старыми девами. Нищета была страшная, домишко по самые окна ушел в землю, а крышей упирался в кладбищенскую стену.

И вот однажды дед, как всегда, встал в воскресенье пораньше, помолился, взял мешок на плечо и пошел по деревням. Идет из деревни в деревню, из дома в дом, от порога к порогу, а никто ничего не покупает и латать никому ничего не требуется. Год тогда был засушливый, хлеба не родилось. Соседи-крестьяне и друзья кое-чем поддерживали, а заработать не на чем было. И вот прошло воскресенье, миновали и понедельник и вторник, а дед еще мешка своего и не развязывал и иголки из лацкана не вытаскивал. Идет он дальше и дальше, уже и пятница подошла, а в кармане ни гроша, в мешке ни мучицы, ни крупицы — ничего! С чем ушел в воскресенье, с тем и возвращается в пятницу. А дома бабушка ждет, дочери ждут, надо субботу справлять. Всегда дед, бывало, приходит к полудню, а тут уже и полдень миновал… Дороги дождем размыло, ходить по ним стало трудно. Дед еле ноги волочит, ведь всю неделю недоедал. Сил нет. Поднимает он глаза к небу, а небо хмурое, дождик накрапывает. Дед, старенький, слабый, тащится с мешком за плечами, останавливается и молит бога; «Господи, — говорит он, — помоги бедному человеку, подкинь находку честную, клад… Ведь помогаешь ты иной раз людям!» Дальше пошел. Торопится. А сердце так сжимается от боли, что слезы из глаз текут. И вдруг что-то блеснуло у него перед глазами. Дед остановился, протер рукавом глаза, но ничего не увидел и пошел дальше. Идет, идет, а перед глазами опять сверкнуло, словно пламя, но это не огонь, а что-то круглое катится по земле, покажется и скроется. Дед идет быстро, из сил выбивается. А тут уже темнеет. Издалека виднеются первые огоньки в окошках, и дед бежит, а впереди огненный шар катится… Но только дед протянет к нему руку, шар исчезает, словно в землю проваливается. А потом снова покажется. Тут дед понял, что это — чудо небесное, что наконец бог над ним смилостивился и ниспослал ему клад. А уж о кладах дедушка наслушался немало историй. Он весело пошел дальше и даже не шел, а бежал приплясывая, летел. Так добрался он до своего дома. Наступила ночь, во всех окнах сияли праздничные свечи, и только в дедовой землянке было темно.

«Сейчас станет светло! — весело подумал дед. — Сейчас увижу зал, богато накрытый стол, а на нем — драгоценные вина, жирное мясо, лучшая рыба». Бабушке он достанет жемчуга, бриллиантовые серьги, дочерям — шелка и бархат. Он войдет, весело поздравит всех с наступающей субботой, наденет шелковый кафтан и сядет на почетное место… И вдруг что-то сверкнуло, у деда посветлело в глазах, золотой шар поднялся, подскочил — и зарылся в землю возле кладбищенской стены. Дед протянул руку, привалился к забору, хотел поднять шар… Так его потом и нашли лежащим без сознания у кладбищенской стены.

Сара тяжело вздохнула и искоса посмотрела на Менделя. В темноте она могла лишь различить его неподвижное лицо. Он лежал так тихо, что Сара даже не слышала его дыхания. Левка, который все время лежал, облокотившись на подушку, задумался. Широко раскрытые глаза его блестели в темноте. Он пылал от возбуждения и желания услышать еще что-нибудь необыкновенное. Он приподнялся на кровати, но вдруг услыхал голос отца:

— А что было дальше?

— Лютому врагу не пожелаю! — ответила Сара.

Долго было тихо. Слышался только веселый шум мониторов, да еще откуда-то издалека доносилась грустная песня влюбленных, не нарушавшая ночной тишины, а сливавшаяся с нею.

— С тех пор дедушка перестал ходить по деревням, — вздохнув, сказала Сара. — День и ночь стоит, бывало, у кладбищенской стены и роет землю. Он раскапывал все больше и больше, а сам день ото дня таял, зарос волосами, ходил оборванный, истрепанный… Бабушка от горя умерла, дочери поседели, а дедушка бегал по улицам с горящими глазами и кричал: «Погодите, люди, вот я отыщу клад, и всем тогда станет хорошо…» Наконец его схватили, заперли в сумасшедшем доме, там он и умер…

По пухлым щекам Левки тихо текли слезы. А когда он уснул, ему приснился дед. Он плыл в облаках, распустив бороду, вытянув руки вперед. В одной из них был мешок, в другой — палка. А впереди летело множество кур с золотыми перьями, и все они клали золотые яйца в мешок деда.

Какие-то странные слова долетали до ушей Левки и рвали путаные нити его беспокойного сна. Несколько раз он раскрывал глаза, напряженно смотрел в темноту и снова тяжело засыпал. И тогда ему казалось, что кто-то стоит наклонившись над ним и втолковывает ему что-то непонятное. А на рассвете, случайно раскрыв глаза, он увидел из-под одеяла, как мать стоит склонившись над отцом и горячо убеждает его:

— Не смей этого делать, Мендель! Слышишь? Ты нас погубить хочешь, детей хочешь от себя оттолкнуть…

Левка протер глаза и лежал, затаив дыхание. Он насторожился: «Что это мама говорит? Новую историю рассказывает или это конец вчерашней, которую он не успел дослушать?» И вдруг он слышит, как отец отвечает в сердцах:

— Чудачка! — говорит он. — Дай одуматься, погоди день-другой. Я подумаю… Как это можно под горячую руку! Всю жизнь об этом мечтали — и отец и дед… Погоди… Может быть, ты и сама передумаешь, придешь и скажешь: «Ты прав, Мендель. Не надо отдавать этот кусок золота».

Левка улавливает последние слова и никак понять не может, что это должно означать… Если мать рассказывает сказку, то зачем отец вмешивается?. Он лежит с полузакрытыми глазами и сквозь ресницы видит, как мать поворачивается к нему и смотрит, спит ли он. Потом она снова склоняется к отцу и тихим, но строгим голосом говорит:

— Слушай, Мендель! Возьми это золото и отнеси начальнику! Сделай так, чтобы никто не знал, что оно было у тебя дома. Сам знаешь, какие у людей языки, мало ли что могут сказать. А если не отнесешь, клянусь тебе, сама пойду и расскажу! — Последние слова она произнесла единым духом. Потом перевязала платок на голове и вышла из дому.

«Кусок золота? — думал Левка. — Что за кусок золота?»

Сквозь тонкую ткань одеяла процеживался голубой свет. Левка видит, как отец поднялся, спустил ноги на пол, широко зевнул и начал неохотно натягивать сапоги. Сквозь узенькие щелочки прищуренных глаз Левка следит за каждым его движением. «Отец принес золото домой? — спрашивает он сам у себя. — Откуда? — Украл?!» Он видит, как отец озирается по сторонам, потом приближается к его койке и прислушивается, спит ли он, потом возвращается к своей кровати, поднимает подушку и стоит долго-долго, не разгибая спины. Левка приоткрывает глаза, смотрит на согнутую спину отца и думает; «Там оно спрятано, уворованное… Отец, его отец, украл государственное добро, утащил кусок золота!» Эта мысль обжигает, вот он сейчас подымется, подойдет к нему, да так прямо и скажет ему в глаза: «Вор!» Но тут комок подкатывает к горлу, и слезы начинают душить мальчика. Мендель все еще стоит над куском золота, но вдруг приподымает матрац, засовывает туда сверток и отходит от кровати. Потом он снимает со стены полотенце, закидывает его на плечо и выходит умываться.

Левка, словно под ним загорелась кровать, соскакивает на пол, подбегает к отцовской постели, откидывает в сторону подушки, обеими руками приподымает тяжелый матрац, но не успевает ничего разглядеть, так как в ту же минуту раскрывается дверь, и Мендель входит в комнату. Секунду стоят они, глядя друг на друга, потом Мендель налетает на него с криком:

— Чего искал?

— Ничего.

— Говори что? Что видел?

— Ничего, папа.

— Искал чего-то, паршивец! Видел?! Говори!

Мендель хватается за голову. Испуганный Левка подхватывает свои короткие штанишки и удирает на улицу.

Расстроенный, Мендель носился по дому. Ругал себя, называл сумасшедшим. Не знал, что делать. Потом схватил подушку, швырнул ее на пол, подбежал к окошку, сорвал закрывавшее его одеяло, вышел на улицу и стал изо всех сил кричать; «Левка! Левка!» Левка не отзывался. Мендель обошел вокруг дома, но мальчика нигде не было. Он кинулся в дом и остановился посреди комнаты. Лицо его словно окаменело, рыжие ресницы прикрыли глаза.

— А? Что же это творится? — говорил он. — Что случилось… Ребенок… Левка! — крикнул он и опустился на стул.

Мендель вдруг почувствовал, что лицо его пылает от стыда. Стыдно было глаза поднять, стыдно было смотреть на стены, на кровать, где только что лежал Левка.

И так, не подымая глаз, Мендель подошел к своей кровати, взял кусок золота, завернул его в чистое полотенце и поспешно вышел из дому.

Долго еще после этого только и говорили, что о Менделе и его находке. Рассказывали и пересказывали о том, как странно выглядел Мендель, когда он рано утром вошел к начальнику россыпей и отдал ему самородок. Рассказывали, что начальник вызвал двух уполномоченных, которые заперлись с Менделем в отдельной комнате и долго о чем-то с ним беседовали. Потом видели Менделя, вышедшего из этой комнаты, смущенного и очень веселого. Однако он после этого несколько дней подряд молчал, ни с кем ни словом не перекинулся и избегал людей, стыдливо отворачивался, когда с ним заговаривали.

Говорили о нем очень много. Одни утверждали:

— Он попросту хотел украсть.

Другие возражали:

— Что-то не верится, не похож Мендель на вора.

А кое-кто говорил:

— Ему просто хотелось полюбоваться такой штукой.

А когда Мендель прочел в газете заметку о золотоискателе Менделе Шварце, который нашел золотой самородок, то сказал, глядя на свой портрет, красовавшийся в центре заметки:

— А если кто думает, что этот кусок золота я хотел украсть, то он большой дурак!