Битвы Ренессанса

Глава 1 Свадьба по-итальянски

Недавно я узнал формулу успешной книги. Если для мужчин — то нужен герой, который стремительно повергает все что видит. Врагов в грязь, женщин в постель (важно не перепутать) и в конце остается с тремя девочками, желательно женами. Для женщин — почти то же самое, но в конце один муж и трое детей. Путем глубокого анализа, я увидел, что два этих концепта объединяет одно. Свадьба. Так как я хочу быть успешным писателем, с неё и начну.

Дело было в Перудже. Перуджа, несмотря на недостаточно внушающее для русскоговорящего уха название, была городом весьма весомым. К концу XV века, в то самое время, о котором мы говорим, этот город уже обладал впечатляющей историей, начинающейся прям от этрусков. После падения Римской Империи Перуджа побыла столицей королевства лангобардов. А в XIII веке, оставаясь вполне независимым, город не раз становился прибежищем для пап римских и даже целых конклавов — в общем, не надо недооценивать этот поселок городского типа, в котором и сейчас полторы сотни тысяч жителей.

Города Италии, особенно северной, вообще как-то не так проскользнули феодализм. Во многих образовались сильные коммуны. Потом республики. Как будто античность и не кончалась. Разве что вместо агоры или форума теперь церковь и центральная площадь. Городское сообщество, особенно в Северной Италии, быстро выделилось в отдельное понятие. Да, технически, горожане были частью низкого сословия. Фактически же, нет, совсем не были. Горожане были богаты, влиятельны и вообще вместе сила. Показателем этой силы городского сообщества в Перудже стал великолепный фонтан. Фонтан был так хорош, что его назвали «Великий». На итальянском «Маджоре».

Украшенный 24 скульптурами и 50 барельефами это и в самом деле выдающейся образец готики. Строили быстро, но дорого, и использовали по назначению — морду мыть и воду пить. Судя по тому, что до нас сохранились городские законы о запрете стирать в фонтане белье и поить скот — были и такие прецеденты.

Городские законы средневековья вообще отдают гулаговщиной — и спекулировать нельзя, и работать в праздники нельзя заставлять. И институт построили. Короче мрак. К счастью, довольно быстро (по средневековым меркам) в коммуне выделяются особо заслуженные слуги народа. Уже из которых, со временем, выделилась и новая знать.

Цыганская роскошь, шикарные дворцы и частные парки в черте города, даже ручные львы и самые дорогие скакуны — все это делает нуворишей пятнадцатого века похожими на наших, современных. Однако, не стоит думать, что это все проясняет — исторические параллели часто обманчивы.

Помимо всего прочего, олигархические семейства города Перуджа умели думать планы чуть глубже, чем "продать «Маджоре и свалить в Рим». Поэтому серьезно вкладывались в город. Очень похоже, что правящие семьи в городах Италии функциями больше напоминали клиентелу древнего Рима или современную мафию, чем действия современных нам политиков или бизнесменов. Ну, разумеется, стоило только предприимчивым людям взяться за дело, как свободный рынок довольно быстро стал каким-то тесным и очень регламентированным.

В отдельно взятом городе Перуджа в рынок вписались только две семьи. Одди и Бальони. Поскольку люди уже были, а нефть еще нет, обе семьи умели правильно распоряжаться главными активами и потому обе имели в городе пламенных сторонников. Поэтому, зайдя вечером в публичное место, пообщаться и выпить пиво, горожанину надлежало захватить с собой что-нибудь для самозащиты — все чаще на улицах раздавались крики «За Одди!», им вторили вопли «За Бальони!» и начиналась драка. Очень быстро накал политической борьбы достиг того самого градуса, когда участвующим стало казаться, что не остудить его ничем, кроме крови. К 1488 году город докатился буквально до гражданской войны.

Кстати, центральная площадь Перуджи с Fontana Maggiore. Ограждение от современных туристов, так и норовящих кусок камня отгрызть. Статуи вообще в музей спрятать пришлось, те что на фонтане — реплики.

Несмотря на то, что у Одди социальная база избирателей вроде как была пошире, а активов в виде земли и хозяйств, не меньше чем у Бальони, они проиграли. Дело решило вмешательство самого папы римского.

Пастырь божий встал на сторону слабейшего рода, Бальони. Таким образом, победив, Бальони становились обязаны Святому Престолу, а точнее семейству Орсини, которое на нем в тот момент сидело. Все получилось просто отлично!

Хотя Одди, конечно, так не считали.

Собрав силы, заручившись поддержкой, они атаковали Перуджу в 1491. Но Бальони были на стороже и вообще на коне — хоть и пострадала округа и клиенты, но в город Одди прорваться не смогли. А потом были вынуждены уйти и из под стен перед угрозой спешащих на помощь папских войск.

Надо полагать, последствием столь радикальной смены власти для оставшихся в городе сторонников и родственников семьи Одди были плачевны. Но, все же, надо помнить — жестокость очень ненадежный инструмент. Когда в 1495 Одди снова повторили попытку контрреволюции, в Перудже у них нашлось немало сочувствующих. Им открыли ворота, в городе к Одди присоединилось вооруженные люди, и дело бы могло закончиться обнулением Бальони привычным для итальянских городских республик способом, но…

Но Бальони были не просто мажорами. Они были еще и вах, какие красавчики.

Герб Бальони

Симонетто, племянник главы рода Бальони, господина Гвидо, встретил нападавших в узком переулке. Он был вооружен и успел надеть доспехи, однако во всех вариантах истории утверждается, что он был один и его застали врасплох. Даже если так, то врасплох Симонетто застали на узкой и удобной для обороны средневековой улочке. Сторонники Одди почему-то питали к Бальони очень уж яркие эмоции, потому как буквально с разбегу прыгали на Симонетто, пытаясь его буквально загрызть, не считаясь с потерями. По легенде, Симонетто лично изрубил огромную толпу врагов, но и сам получил двадцать ран. Неплохо для восемнадцатилетнего юноши.

Все же, есть во врожденной храбрости и благородстве семейства Бальони некие шероховатости, что весьма чувствительны для нежной кожи современного человека.

Рассказывая о храбрости и благородстве Симонетто, в числе прочего, рассказывают и такую поучительную историю. Как вы понимаете, у Гвидо, кроме Симонетто, было много племянников. Как минимум штук десять только законных. Самым старшим из законных был Карло, по прозвищу Барчилья (Цыпленок). Ну и приходит как-то Симонетто к Гвидо и говорит:

— Привет дядь, как жизнь. Я, кстати, на днях наверно убью Карло. Бесит он меня, есть же.

А Гвидо и говорит:

— Не, не убивай.

Симонетто взял да и послушался. Вот такой благородный и послушный был юноша, как тут не восхититься. Кстати, причина для убийства Карло Барчилья — «Он был горбат, некрасив и злобен». В источнике немного поцветастее, но в общих чертах так. А еще Карло беден и коварен. Все это мы, кстати, увидим потом у Шекспира (Копьетряс, ежели на нашем) в Ричарде III. Ричард тоже был коварный, уродливый, старый горбун в пьесе, и сравнительно симпатичным молодым правителем и человеком в жизни. Но увы, инстаграм Карло не вел, посмотреть на его образ жизни можно только через источники. Я могу только с подозрением щурить зенки, бездоказательно подозревая, что причины ненависти Симонетто к Карло не только в остром чувстве прекрасного у первого, которое последний оскорблял одним своим существованием.

Симонетто, правда, потом еще у сына Гвидо, Асторре, тоже просил разрешение Карло убить, но тот тоже отказал. И Симонетто опять послушался. Как мы узнаем сильно позже — очень зря.

Но до этих милых семейных разногласий еще пара лет, пока Симонетто истекает кровью в переулке. Силы покинули его, он опирается на меч, стоя по колено в крови (чужой), по пояс в кишках (чужих) весь израненный и от падения его удерживает лишь врожденная брезгливость.

И тут начинается слоумо, камера взмывает над черепичными крышами, сквозь пафосную музыку мы слышим стук копыт — то спешит на помощь кавалерия. И ни кто-то там, а сам впечатляющей Асторре, который в источнике описан емко и скромно «Блистательный, как Марс!».

Асторре — сын Гвидо Бальоне, патриарха. Собственно наследник, будущей глава клана, так что хвалебные эпитеты понятны. Почти не отстают от него на своих заниженных жеребцах и сам Гвидо Бальоне, и его брат Рудольфо (по совместительству отец Симонетто) ну и остальные близкие родственники, всего рыл сорок. И еще Джанпаоло, брат Симонетто. Именами сильно грузить не буду, если кто-то особо выделится в процессе, дам пояснения.

На фоне описания остальных великолепных Бальони, как-то теряется Джампаоло Бальони, родной брат Симонетто — а очень похоже, что именно он ведет основную силу семьи — отряд наемников, успевший набраться опыта в различных компаниях. Да и сам Джампаоло, тоже парень тертый. Но, пока он только один из многих, несмотря на свои очевидные заслуги.

Кстати, Карло Брачилья тоже был в этой кавалькаде. И в битве с Одди отмечен источником отдельно — возможно, просто в силу происхождения. Но, вполне может быть, и заслуженно.

Ну, тут уж, перед лицом столь многих блистательных Бальони, подлые Одди бегут, дело понятное. В этот раз, кстати, чистку Бальони проводят куда более тщательную — судя по тому, что Одди затихли и больше не отсвечивали в Перудже примерно никогда, Бальони одержали действительно решающую победу.

Тем не менее богатство, власть, а главное социальные связи — никогда не исчезают бесследно, так что и сейчас Одди нет-нет, а всплывают то там, то здесь… Хотя участь их и не завидна.

Итак, полная и безоговорочная победа! А это значит что? Правильно, пришло время женихаться.

Тем более у Бальони есть наследник, Асторре. Красавец, спортсмен, феода… Хотя стоп, не совсем. Впрочем, Бальони были уже достаточно солидными людьми, чтобы неожиданно найти в архивах Рима подтверждения своего происхождения от патрицианского рода (лангобардские корни, что было бы логичнее для Перуджи, тогда были не в моде) так что они могли поспорить древностью происхождения даже с королевскими династиями, поэтому держались уверенно.

Например, один из младшеньких племянников, Грифоне, или как все его ласково называли, Грифонетто, урвал себе в жёны не кого-то там, а саму Сфорца. Одну из них, девушку по имени Дзанобия. То, что она девушка, описывает этого человека меньше, чем то, что она Сфорца. Но о Сфорца потом, пока лишь отметим, что Сфорца были уважаемой, добропорядочной, набожной семьей, о которой даже их враги не могли сказать ничего плохого.

Лодовико Сфорца захватит власть в Милане только в 1494, поэтому брак был, скорее, по любви.

Но, вернемся к Асторе. Золушку для столь блистательного принца нашли недалеко — в Риме. Она была Орсини.

Вы еще не запутались во всех этих семействах, именах и фамилиях? Подождите, сейчас запутаетесь.

Орсини — мегавлиятельный римский род, с удивительной наследственностью — благодаря врожденному благочестию в семье случилось пять римских пап и тридцать четыре кардинала. Собственно, среди кардиналов Орсини всегда было как минимум одна штука прямо в Риме еще с 12-го века. Может быть пап-Орсини было бы больше, если бы в Риме не было другого мегавлиятельного рода, Колонна. Отношения у них были как у Бальони с Одди — натянутые. Но, в силу специфики Рима, приходилось иногда прерывать резню и договариваться. Иногда, при папе-Орсини легатом церкви был Колонна. Иногда — наоборот. Но чаще конклав избирал компромиссного кандидата (то есть равно не устраивающий обе семьи), вроде Родриго Борджиа, который как раз незадолго до свадьбы в Перуджи стал папой Александром VI. Но о Борджиа поговорим в другой раз, пока нам достаточно знать, что они были уважаемой, добропорядочной, набожной семьей.

В любом случае, стать папой без одобрения Колонна или Орсини было можно. Но стать папой если против этого были и Орсини, и Колонна было нельзя. По-крайней мере, в Риме.

Ну и последнее, что нужно знать об Орсини — они исправно поставляли на рынок высококлассных кондотьеров.

Как видите, породниться со столь замечательными людьми, было большой удачей. Вы еще не запутались? Тогда я скажу, что девушку звали Лавиния Колонна. Но она дочь Джованни и Джустины Орсини.

Да, с генеалогией людей, у которых она есть, все бывает слегка запутанно, не правда ли? Но хватит об этом. Итак, Асторре, которого сравнивают с языческим Марсом, женится на девушке которая происходит из в высшей степени католической семьи Орсини. Отличный повод выпить, я считаю.

Герб Орсини:

Свадьба случилась в 1500 году, Лавиния присутствовала на ней лично (что, кстати, не правило, но и до этого мы дойдем в других главах), на улицу за счет брачующихся выкатывались бочки вина и выставлялись столы с дармовым угощением, люди праздновали и ликовали в незамутненном веселье — каждый в своем квартале. Ну, это Италия, понимать надо — в чужом квартале можно было вместо угощения и ножом в бок получить.

Чтобы веселье оставалось незамутненным и на улицу лилось только переработанное пищеварительными трактами горожан вино, а не кровь, Перуджа была плотно обставлена наемниками. Рота Джанпаоло была оставлена за городом и отведена подальше — веселье и шутки у этих парней специфические, не для всех.

Праздник удался. Единственная досада — во владениях Бальони, сравнительно недалеко от города, случился бунт. Джанпаоло пришлось отлучиться с частью войск. Но расправился он с грубиянами, посмевшими пытаться испортить столь светлый праздник, сравнительно быстро и вернулся уже через несколько дней.

Надо сказать, что к тому времени именно Джанпаоло был в семье Бальони основным заместителем патриарха по непонятным вопросам — и прекрасно с этой должностью справлялся.

Джанпаоло радушно встретили, налили вина, положили еды — представьте, Италия, теплый вечер, музыка, смех.

— Мы тебя так ждали! — сказал веселый Грифонетто и обнял Джанпаоло.

Это ли не счастье, наслаждаться жизнью в кругу большой семьи?

К тому времени празднества продолжались уже двадцать дней и люди начинали немного уставать. Очередная ночь торжеств наступила как обычно, но закончилась она для пирующих только под утро. Однако, проспать до обеда на следующий день большинству Бальони не удалось — очень скоро за ними пришли.

Сначала несколько вооруженных групп, по пятнадцать человек в каждой, захватили все городские ворота и закрыли их. Чтобы ничто не помешало снаружи и никто не ушел изнутри. Затем, другие группы заговорщиков, атаковали дома всех видных членов клана Бальони.

Хотя стоп, чего это я, мы же в Италии, богобоязненной католической стране. Сначала все заговорщики, разумеется, пошли в церковь. Помолились. Получили отпущение грехов. И уже потом пошли на дело, разбившись на группы.

Как долго зреет заговор? Годами? Может дольше? Средневековые хронисты уверены — заговор случился прямо на свадьбе, в течении двадцати дней. Разумеется, за всем стоял горбун Карло. Умело используя свою злобность и омерзительный вид, первое что он сделал — договорился с одним из бастардов Рудольфо Бальони, по имени Филиппо. Этот Филиппо, как утверждают, соблазнился на посылы получить деньги и власть, открыл ночью ворота дворца Бальони перед злобным горбуном Карло и впустил его с подельниками внутрь.

Судя по произошедшему дальше, Бальони действительно оказались застигнуты врасплох. В течении короткого времени топорами (в источниках постоянно упоминаются топоры, что странно — заговорщики были вооружены не кинжалами, не благородными мечами, а как чернь позорная, топорами) были убиты прямо в своих постелях множество племянников Гвидо. Сам Гвидо успел проснуться, вскочить, потом некоторое время дрался, закрываясь руками от ударов топоров — но увы, это не фильм про кунг фу, а скрепная христианская история. Гвидо устал, приуныл, а потом умер.

Симонетто, кстати, умудрился схватить меч. И не только схватить, но и воспользоваться им. Этот красавчик успел ранить и убить несколько нападавших — но не смог переломить ход событий. Как говорят источники: «Его собственная храбрость послужила причиной гибели, ибо он и не пытался бежать». Симонетто зарубили последним. Изрубленные тела членов семьи Бальони раздели догола и выбросили на улицы города.

Однако, это было не все. Асторе, вместе с невестой, ночевал в другом укрепленном доме семьи. За ним пошла группа с Филиппо во главе. Открыв дверь дубликатом ключа и ворвавшись в спальню новобрачных, эти темные личности набросились на блистательного Асторе, как гиены на раненую газель: «и пятой части нанесенных ран было достоточно, чтоб причинить смерть».

Филиппо, кстати, отрабатывал мзду на совесть — когда убийцы устали кромсать Асторе, он вырвал из трупа сердце через рану в груди и впился в него (сердце) зубами.

Невеста Асторре, урожденная Орсини, наблюдала за всем этим из первого ряда, как вы понимаете. В какой-то момент ей стало невыносимо и она попыталась остановить происходящее — её рубанули несколько раз и отшвырнули прочь. Раны окажутся смертельными.

Я, конечно, снова погрешу необоснованными допущениями, но как по мне, так в этом эпизоде с сердцем просматривается что-то личное.

Так, или примерно так, происходило по всему городу — штурмовые отряды врывались в дома семьи Бальони и их близких друзей и убивали мужчин. Или как получится. А потом вышвыривали тела на улицу.

Однако, не зря заговорщики ждали возвращение Джанпаоло (https://it.wikipedia.org/wiki/Giampaolo_Baglioni), видимо опасаясь его больше остальных — именно с ним у них и случились самые большие сложности.

Как я говорил, Джанпаоло уже был человеком тертым — он успел поводить роту и в семейных разборках с Одди и на службе по кондотти. И тут оказалось, что тонкости этикета усвоенные в банде разбойников, очень помогают и в семейных скандалах. Короче, когда заговорщики ворвались к нему в дом и зарубили спящего в его постели человека, Джанпаоло тихонько прокрался из каморки слуги, в которой спал он сам, и напал на заговорщиков с оружием в руках. К нему присоединился его оруженосец, но быстро стало ясно, что им не удержаться — Джанпаоло выбрался на крышу и побежал прочь, пока его друг менял время на кровь.

Сначала Джанпаоло кинулся к Грифонетто, которого считал своим другом. Он хотел предупредить именно его о нападении первым, переживая за Грифонетто больше, чем за других. Но что-то остановило его у дома Грифонетто. Он почувствовал засаду — и его предчувствия его не обманули, она там была. Тогда, видимо решив, что Грифонетто уже не спасти, Джанпаоло кинулся прочь по ночным улицам. Он стучался в двери, но ему никто не открывал.

Отчаявшись, Джанпаоло перебрался через стену университета Перуджи, чтобы спрятаться и сбить со следа преследователей. И быстро выяснил — молчаливые и темные дома в такие ночи, как эта, лишь пытаются казаться пустыми. На самом деле в них сидят напуганные люди. Но, студиозы средневекового института, это нечто особенное. Колдуны, еретики и просто сластолюбцы — по уверениям горожан. Философы и ученые — по их собственному мнению. Бандиты и смутьяны — по мнению власть предержащих. Джанпаоло изловили, обезоружили, и привели к руководству института. Вполне в духе столь почитаемой в ренессансе античности, было организованно собрание достойнейших, на котором было выработано решение — Джанпаоло, до тех пор, пока он остается на территории университета, будет под защитой студентами и учителями. И защищаться будет ими вплоть до открытого боя.

Любопытна формулировка, которая объясняла такое решение — поскольку Джанпаоло оказался на территории университета, ему надлежит предоставить убежище и оборонять от врагов, поскольку, если его преследователи получат его в свои руки, то впредь все, чьи интересы пересекутся с интересами университета, будут думать, что университет пойдет им на уступки.

Студенты и преподаватели вооружились, разбились на отряды и приготовились к нападению.

На самом деле, это редкий момент в истории, из которого можно извлечь урок, актуальный на все времена. Университетское руководство не считало себя обязанным защищать кого-либо из Бальони или лезть в их разборки. При этом они открыто декларировали готовность к вооруженной схватке. То есть, не важен повод, сама готовность к конфликту создавала университету субъектность.

До тех пор, пока ты соглашаешься со всем, в политическом смысле ты невидим. И только отстаивая свои границы и добиваясь привилегий — ты становишься частью политического ландшафта. Возможно, в Италии того времени это было особенно хорошо видно. Или, возможно, в их университетах были действительно мудрые люди — в любом случае, именно такая политика университетов позволила им просуществовать до сегодняшних дней.

Впрочем, Джанпаоло не стал излишне надоедать ученым людям своим присутствием и улизнул при первой же возможности. Он смог перебраться через стены — вполне возможно потайным подземным ходом. Подвалы древних домов Перуджи заполнены скрытыми входами в древние катакомбы, как статьи в википедии перекрестными ссылками.

Через два дня Джанпаоло вернулся. Разумеется, далеко не один. Сворой преданных псов рядом с ним скакали всадники его роты, позади шла пехота. Кто-то открыл ворота — горожане не желали осады.

Нельзя сказать, что Карло Барчилья (Цыпленок) сидел все это время сложа руки — он пытался склонить горожан на свою сторону. Произнес перед магистратом речь о поверженных тиранах. Обещал послабление налогов, выплаты обиженным и возвращение земель в коммуну. Речь была, похоже неплоха. Даже пламенна. Ответом на неё была гробовая тишина.

В конце концов Карло и несколько других зачинщиков бежали. Но далеко не все. Остальные заговорщики, узнав про то, что Джанпаоло вернулся и уже в городе, собирались на центральной площади.

Внезапно кондотьеры остановились. Из своего дома к ним вышел Грифонетто. Найдя среди людей в доспехах Джанпаоло, он начал просить кузена о милости. Джанпаоло не смог убить бывшего друга. Якобы ответив: «Ступай с Богом, предатель Гриффонетто. Я не замараюсь в крови своего рода, как замарался в ней ты». Джанпаоло бросил меч в ножны, развернулся и поехал мимо.

Увы, насилие похоже на дым — раз выпустив, его нельзя поймать и запереть обратно, остается только ждать, когда он развеется.

Среди свиты Джанпаоло были те, кто потерял друзей и родственников на Красной Свадьбе, как стали называть эти события. И они набросились на беззащитного и безоружного Грифонетто. Жена Грифонетто Дзанобия, урожденная Сфорца, наблюдала за всем этим с порога дома. Увидев, что её мужа убивают, она с криком бросилась к нему и попыталась закрыть его своим телом. Но было уже поздно, ведь Грифонетто был без доспехов, и все раны в тело были смертельны.

Оставшиеся в городе заговорщики, дали людям Джанпаоло бой у Великого Фонтана. Схватка была упорной, очень жестокой и безнадежной. Одни не просили пощады, а другие не давали её.

Те, кто сбежал вместе с Карло Барчилья не нашли убежища ни у врагов семьи Бальони, ни у своих друзей — их гнали отовсюду, даже папа выпустил специальный эдикт, порицающий их. Все они были со временем истреблены. И даже не столько благодаря намеренному преследованию родственниками убитых, сколько став случайной добычей тех, кто встретился им по пути их бегства.

Так, всего за одну ночь, клан Бальони уничтожил сам себя. Эти события остались в памяти людей как «Красная Свадьба». Джанпаоло не сможет удержать за собой Перуджу. Впереди его ждут долгие годы войн, предательств и мрачная слава. В трудах таких людей как Николло Макиавелли он станет воплощением кондотьера — эталоном алчности, коварства и жестокости.

И только годы спустя, распутывая липкие от крови золотые нити интересов великих семейств ренессанса, можно увидеть, что Джанпаоло, возможно, не так уж и плох на фоне тех, о ком в то время было принято писать только хорошее. Вот его лицо, портрет написан многие годы спустя:

Говорят также, что Джанпаоло, последний из Бальони, был «человечным и добрым, когда речь шла не об интересах Перуджи или о серьезных ошибках, которые нужно отомстить».

На этом можно бы было закончить, но, рассказывая о Италии самого начала шестнадцатого века, нельзя не упомянуть Возрождение. Ведь это очень особое время. До нас дошли записи современников и в них есть нечто такое, чего еще не было никогда. Так, например, рассказывая о том, какой ужас пережили жители Перуджи, когда вышли утром из домов и увидели обнаженные трупы убитых ночью, источники упоминают восхищение, охватывающее людей, при взгляде на совершенные тела Асторре и Симонетто.

Упоминают источники и о том, что Грифонетто, столь любимый в народе, был прекрасен при жизни и почти так же красив в смерти.

Эти мотивы пронизывают нашу культуру больше, чем нам может показаться — спустя годы Оскар Уайльд напишет в своем романе Портрет Дориана Грея:

«Грифонетто Бальони в нарядном камзоле и усаженной алмазами шляпе на акантоподобных кудрях, убийца Асторре и его невесты, а также Симонетто и его пажа, столь прекрасный, что, когда он умирал на желтой пьяцце Перуджии, даже ненавидевшие его не могли удержаться от слёз, а проклявшая его Аталанта благословила его.»

Безутешная мать Грифонетто Аталанта Бальони и вдова Дзанобия заказали у великого Рафаэля Санти (красная повязка) расписать алтарный образ в семейной капелле в память о нем. Эта картина называется «Положение во гроб».

Вот эти узнаваемые полутона ренессанса. Грифонетто это молодой мужчина на переднем плане, поддерживающий ноги Иисуса, его мать Аталанта Бальони изображена в виде Мадонны, его жена Дзанобия Сфорца изображена в виде Марии Магдалины.

Их скорбь, их страсти — реальны. Но только сейчас, во времена ренессанса, люди стали замечать и ценить красоту, находя её даже в творящемся вокруг кошмаре. И именно это делает Итальянское Возрождение столь пугающим и притягательным.

Медленно, шаг за шагом, люди стали окружать себя красотой. Сначала красивыми фонтанами и статуями во дворцах и на площадях городов. Картинами. Одеждой. В быту. В человеке. Медленно, но верно люди перешагнули застывшее в бесконечной стагнации средневековье и двинулось дальше.

Говорят, что хороший писатель не рассказывает, но показывает. Я так себе писатель, но я постарался вместо того, чтобы пытаться рассказать вам место и время, в котором нам вскоре предстоит изучить битвы Итальянских Войн, просто показать один день из тихого (вы ведь не так часто слышали название Перуджа?) и сонного итальянского города.

И эта глава открывает мой новый цикл «Битвы Ренессанса».