Битвы, выигранные в постели

ЕГИПЕТСКАЯ БЛУДНИЦА

Была глубокая ночь, когда небольшая лодка с одним-единственным гребцом пристала к берегу близ царского дворца в Александрии. Аполлодор, так звали гребца, взвалил на плечи свёрнутый ковёр и направился ко дворцу. Стража решила, что это торговец, и пропустила его…

Аполлодор на плечах внёс свою ношу во дворец.

— Этот великолепный, редчайший ковёр я хочу предложить великому Цезарю — знатоку и ценителю прекрасных вещей.

Ковёр для Юлия Цезаря! Солдатам, стоявшим на страже, даже в голову не пришло задерживать гребца-египтянина с его поклажей.

Дело было вечером, и Цезарь готовился ко сну. В этот момент вольноотпущенник подал ему папирус. На нём по-латыни было начертано: «Ты звал меня, чтобы воздать мне справедливость. Я здесь. Клеопатра».

Цезарь подал знак, и Аполлодора с ковром впустили в комнату.

Как и рассчитывала Клеопатра, Цезарь, заворожённый её красотой и нежным, певучим — Нильская сирена! — голосом, смог лишь воскликнуть: «Боги! Как она прекрасна!»

Клеопатра и в самом деле отличалась неотразимой прелестью, огромным обаянием, сквозившим в каждом её движении. Её облик в сочетании с редкой убедительностью речей накрепко врезался в душу. Необыкновенный голос царицы ласкал и радовал слух, а речи были подобны многострунному инструменту, легко настраивающемуся на любой лад и любой язык, — ведь она владела многими из них.

Как писал историк той эпохи Дион Кассий, она могла легко покорить любого человека, даже мужчину, уже немолодого и пресытившегося любовью.

Именно таким и был Цезарь — прославленный завоеватель, немолодой (ему было за пятьдесят), много повидавший и много любивший. Он был покорителем не только стран и народов, но и женских сердец.

— Ты не побоялась явиться ко мне таким способом? — спросил он.

— Разве я сделала что-нибудь не так? — ответила она на вопрос вопросом.

— О нет!

— Брат убил бы меня до того, как я увидела бы тебя.

— Вот мерзавец.

— Я того же мнения.

Такое единомыслие само собой сближало их. Цезарь продолжил:

— Останься!.. Нам ещё нужно о многом переговорить — ведь, чтобы вернуть тебе трон, я должен узнать многое.

Глаза Клеопатры сверкнули зелёным блеском. Она протянула руки и обняла его, привлекая к себе…

На другой день Цезарь пригласил юного Птолемея и помирил царственных родственников. Отныне они должны были править совместно.

По случаю примирения во дворце устроили роскошный пир. Была приглашена вся знать, в том числе Потин и Ахилл. Казалось, в стране воцарился мир. Но в разгар праздничного пира Цезарю доложили о том, что против него организован заговор во главе с Потином и Ахиллом. Стало известно, что заговорщики рассылают по городу своих людей с целью поднять народ против Клеопатры и её покровителя Цезаря.

Сохраняя хладнокровие, Цезарь действовал быстро и решительно. Он приказал своим легионерам незаметно окружить зал, где шёл пир. Потин был убит на месте. Но Ахиллу удалось бежать, и он возглавил армию, начав против Цезаря войну. Солдаты Ахилла окружили дворец римского полководца, и Цезарь с Клеопатрой оказались в засаде.

В этой смуте при не выясненных до сих пор обстоятельствах погиб молодой Птолемей.

Но все эти драматические события только разожгли любовь Цезаря и Клеопатры. А Цезаря сделали сильнее — ведь он защищал не только свою жизнь и авторитет Рима, но и жизнь своей возлюбленной.

Когда подошло подкрепление, Цезарь нанёс египтянам сокрушительное поражение.

Покончив с войной, Цезарь и Клеопатра отправились в путешествие на корабле в верховья Нила. Их сопровождали четыреста судов и лодок. Это были дни упоительного счастья и любви. Клеопатра настолько завладела помыслами Цезаря, что о нём стали говорить как о рабе царицы. Во всяком случае, она, несомненно, повлияла на его решение сохранить Египту независимость. В стране была восстановлена власть Птолемеев — Клеопатры и её другого брата, младшего, одиннадцатилетнего Птолемея XIV, занявшего место её погибшего супруга.

Страсть Цезаря к Клеопатре была столь сильной, что отныне он не помышлял о разлуке с нею. И когда дела позвали его в Рим, он без колебаний предложил Клеопатре ехать с ним как царице Египта вместе со своим малолетним супругом-братом и сыном, рождённым Клеопатрой, которого нарекли тоже Цезарем. Римляне называли его Цезарионом, то есть Цезарёнком. К основному его титулу прибавили ещё два: Филопатор и Филометор («Любящий отца» и «Любящий мать»). Получил он и династическое имя — Птолемей.

В Риме Цезарь предоставил в распоряжение Клеопатры свою виллу на берегу Тибра. Здесь вместе с ней он проводил всё свободное время, открыто появлялся на публичных празднествах.

Когда осенью 46 года до н.э. был открыт храм Венеры, сооружённый на личные средства Цезаря, он рядом со статуей богини Венеры поставил золотое изваяние Клеопатры. Любовницу возвеличил и приравнял к одной из самых почитаемых богинь! Такого Рим ещё не видывал! К тому же прошёл слух, что Цезарь намерен провозгласить своим наследником сына Клеопатры, того самого Цезариона, который в действительности, как утверждали в Риме, вовсе и не сын Цезаря.

Как бы в ответ на эти сплетни Цезарь, присвоивший себе к тому времени титул императора и не имевший ни от одной из трёх законных жён сына, официально признал себя отцом ребёнка Клеопатры. Это означало, что у императора есть наследник и будет кому воспринять власть. А вскоре стало известно, что «божественный», как теперь величали Цезаря, намерен развестись с женой. Супругой повелителя такого государства должна стать та, которая имеет право на это по своему происхождению, — мать сына-наследника императора египетская царица Клеопатра. Всё это подлило масла в огонь недовольства, подхлестнуло действия противников Цезаря.

В день мартовских ид, то есть 15 марта 44 года, когда по римскому календарю наступило полнолуние, Юлий Цезарь был убит заговорщиками при входе в сенат. Ему нанесли двадцать три раны. Фортуна отвернулась от него, и случай, который так часто приходил ему на выручку, изменил. А всё могло бы кончиться иначе, если бы Цезарь удосужился прочесть записку, которую ему передал некий Артемидор. В ней было предупреждение о готовящемся покушении. Но прочитать записку Цезарь так и не смог, хотя и пытался, — толпа просителей мешала этому.

Консулом был провозглашён Марк Антоний, ближайший сподвижник убитого диктатора, командующий прославленной римской конницей. Ему же досталось всё состояние и весь архив Цезаря. В день похорон Цезаря Антоний произнёс хвалу покойному и поднял на копьё над толпой окровавленную одежду Цезаря.

Всё это настроило толпу явно не в пользу тираноубийц. Возбуждённые люди ринулись к сенату и подожгли его. Пытались расправиться с заговорщиками, но те успели скрыться.

Антоний вёл себя как престолонаследник.

По стране началась вакханалия убийств, безраздельное следование проскрипциям, то есть спискам лиц, объявленных вне закона. Всякий, кто убивал или выдавал этих людей, получал награду. Поощрялись доносы родственников друг на друга. Сводились старые счёты. Так, Антоний добился осуждения своего давнего врага, сенатора и знаменитого оратора Цицерона. Ему отрубили голову и правую руку, писавшую речи, в которых, кстати говоря, обличался не только он сам, Антоний, но и Клеопатра.

Голову убитого Антоний поставил на свой стол и с удовольствием смотрел на неё, упиваясь этим зрелищем. Затем её выставили для всеобщего обозрения на римском форуме. Таковы были нравы той эпохи.

Во время похорон Цезаря было оглашено его завещание. В нём ни о Клеопатре, ни о Цезарионе, её сыне, не было сказано ни слова. Главным наследником, согласно воле Цезаря, назначался усыновлённый им внук его сестры девятнадцатилетний Октавиан.

«Египетская блудница», как теперь римляне открыто называли Клеопатру, сочла за благо спешно покинуть Рим. Она вернулась в Александрию, где год спустя внезапно умер её брат-супруг. Её обвиняли в этой смерти, будто она его отравила, но доказано это не было. С этих пор она стала единоличной властительницей Египта. А четырёхлетнего сына Цезариона объявила своим наследником.

На этом закончилась, можно сказать, первая часть любовных похождений «египетской блудницы». Её ожидали более трагические события и ещё более пылкая, страстная любовь.

Впервые Антоний увидел Клеопатру, когда ей было четырнадцать лет. Он тогда командовал римской конницей и во главе её двинулся в Египет, чтобы восстановить на троне отца Клеопатры Птолемея XII. Обратил ли он, тридцатилетний воин, внимание на девушку, ещё подростка? Что ж, вполне возможно, что юная царевна произвела столь сильное впечатление на римского военачальника.

После смерти Цезаря Антоний стал в 43 году до н.э. триумвиром — одним из «коллегии трёх для упорядочения республиканского строя». Ему досталось править территориями на Востоке, где мелкие царьки один за другим признали его власть. До этого, во время непродолжительной гражданской войны, вспыхнувшей после смерти Цезаря между его убийцами Брутом и Кассием, с одной стороны, и сторонниками покойного Цезаря — Антонием и Октавианом — с другой, он сыграл главную роль в разгроме армии противников в битве при Филиппах. Вообще говоря, характер Антония был весьма противоречив. Он был искусным и храбрым воином, но довольно легкомысленным политиком, к тому же склонным к сибаритству, любил проводить время в пиршествах и любовных наслаждениях. Но самое главное — он недооценил Октавиана, считая его неопытным юнцом. Тот же оказался, несмотря на молодость, хитрым и жестоким политиком. Вскоре он открыто объявил себя наследником Цезаря и тем самым бросил вызов Антонию.

Приблизительно в это время произошла новая встреча Антония с Клеопатрой. Случилось это в городе Тарсе — на северо-востоке Малой Азии. Антоний вызвал сюда зависимых от Рима местных правителей, чтобы обсудить с ними различные проблемы. Было послано приглашение и Клеопатре в Александрию. Через некоторое время флотилия Клеопатры направилась вдоль восточного побережья Средиземного моря к Тарсу.

По свидетельству древних историков, царица плыла на корабле, нос которого сверкал золотом, паруса были пурпурного цвета, а вёсла покрыты серебром. Сама она возлежала под расшитым золотом балдахином в уборе Афродиты, а по сторонам её ложа стояли мальчики с опахалами. Самые красивые рабыни, переодетые нереидами и харитами, находились на палубе. От курильниц исходил дивный запах благовоний.

На борт поднялся посланец Антония и пригласил царицу пожаловать к нему. Она ответила, что высоко ценит приглашение, но желает, чтобы Антоний в первый день её приезда стал бы её гостем. И он пришёл, чтобы остаться с ней навсегда.

Красота Клеопатры была в полном расцвете, перед её чарами мог устоять разве что истукан. Антоний был живой человек, к тому же чувственный и страстный. Клеопатра разбудила в нём и привела в неистовое волнение, как говорит Плутарх, многие до той поры скрытые страсти. Он был до такой степени увлечён ею, что позволил Клеопатре увезти себя в Александрию — и это в то самое время, по словам того же историка, когда в Риме супруга его Фульвия, отстаивая его дело, вела войну с Октавианом, а парфянское войско действовало в Месопотамии.

В Александрии Антоний вёл праздную жизнь и «за пустыми забавами растрачивал и проматывал самое драгоценное достояние — время».

Чувственная, соблазнительная и коварная, Клеопатра накрепко приковала к себе Антония. Любовники проводили время в пирах и развлечениях. Причём Клеопатра проявила себя поистине неподражаемой в придумывании всевозможных утех, потакая вкусам своего возлюбленного. Если раньше с Цезарем эта женщина-хамелеон разыгрывала роль Аспазии — остроумной, рассуждающей о политике и литературе, то с Антонием, человеком необузданного нрава и солдатских привычек, она превратилась в сладострастную вакханку, куртизанку самого низкого сорта, потворствуя его грубым инстинктам. Вместе с ним она играла в кости, вместе пила, охотилась, как и он, по-солдатски, отпускала циничные шутки и, грубо бранясь, ссорилась с любовником.

Падкая на роскошь, обуреваемая страстями, Клеопатра побудила влюблённого в неё Антония вместе совершить многие преступления. Так, был отравлен её малолетний брат, умерщвлена младшая сестра, скрывавшаяся в Милете, ограблены храмы и гробницы. Как писал историк Иосиф Флавий, «не было священного места, которое бы она не лишила украшений, не было алтаря, с которого она не сняла бы всего, лишь бы насытить своё незаконное корыстолюбие».

Миновала зима 40 года, пришла весна. Клеопатра родила близнецов — мальчика и девочку. А вскоре сообщили, что в Риме умерла Фульвия, жена Антония. Он, хотя и не скрывал своего сожительства с Клеопатрой, не считал эту связь браком. «Разум его ещё боролся с любовью к египтянке», — говорит Плутарх.

Как обычно непредсказуемый, Антоний, вопреки мнению о том, что он «околдован этой проклятой женщиной», женился на старшей сестре Октавиана — Октавии, женщине, по свидетельству современников, красивой, умной и добродетельной.

Новость эта не очень огорчила Клеопатру. Она знала Антония — любителя острых ощущений и сладострастных утех, секрет которых был известен ей одной. И понимала, что брак с Октавией — это всего лишь временный политический союз, и Антоний скоро вернётся к ней. Так, собственно, и произошло. Четыре года спустя Антоний вновь встретился с Клеопатрой в Сирии, увидел своих детей и, вновь покорённый, остался с Нильской сиреной. Более того, объявил Клеопатру законной супругой, хотя союз этот не признали ни в Александрии, ни в Риме. Особенно разозлило Рим то, что Антоний своей властью передал Клеопатре по случаю бракосочетания некоторые города на побережье Сирии и Финикии. На такой поистине царский подарок Антоний не имел права.

Октавиан же расценил женитьбу Антония на Клеопатре как личное оскорбление. Он приказал сестре покинуть римский дом Антония и стал готовиться к войне с ним. Октавиан ловко использовал все нарушения римских традиций, допущенных Антонием. Так, после успешного похода в Армению Антоний отпраздновал победу в Александрии, вопреки обычаю отмечать крупные победы в столице. Римляне были потрясены. Затем он позволил Клеопатре — царице иноземного государства — приветствовать римского полководца, восседая на троне. Мало того, он присвоил Клеопатре титул Царицы Царей и право отныне править Египтом совместно со своим сыном от Цезаря, тринадцатилетним Цезарионом.

Это была прямая угроза Октавиану. Его права на трон пошатнулись. Помимо прочих мер, предпринятых им, он начал резко осуждать любовную связь Антония и Клеопатры. Так, например, Октавиану стало известно о завещании Антония, которое хранилось в римском храме. Антоний был уверен, что никто не посмеет нарушить традицию и при его жизни проникнуть в тайну его воли.

Однако Октавиан нарушил обычай. Он лично явился в храм, изъял документ и зачитал его в сенате. Всех особенно возмутил пункт, в котором Антоний велел в случае его смерти в Риме воздать торжественные почести на форуме, после чего перевезти тело в Александрию, к Клеопатре. Это расценили как оскорбление Рима и всё ещё законной жены Антония — Октавии.

В ответ на всё это Антоний написал Октавиану: «С чего ты озлобился? Оттого, что я живу с царицей? Но она моя жена, и не со вчерашнего дня, а уже девять лет. А ты как будто живёшь с одной Друзилкой?.. Да и не всё ли равно, в конце концов, где и с кем ты путаешься?»

После такого рода эскапад и вовсе стало ясно, что конфликт можно разрешить только на поле боя.

В 32 году сенат объявил войну Клеопатре, а Антония назвал «врагом республики». Сложилась ситуация, как пишет историк Игорь Геевский, когда политика и любовь так тесно переплелись между собой, как, может быть, никогда больше в истории.

Каждый свой шаг Антоний взвешивал на весах любви. Иногда она ослепляла его, подчас делала мелочным. Иногда заставляла забывать о государственных делах ради увеселений со своей возлюбленной. Казалось, страсть временами затмевала его рассудок. И никому невдомёк было, что сила любви этих людей оказалась сильнее интересов политики и власти.

Но когда на карту поставлена жизнь, поневоле приходится действовать. Узнав о том, что Октавиан выступил в поход, любовники не пали духом. Антоний собрал свои легионы и, подкреплённый войсками и флотом Клеопатры, выступил против Октавиана. У него было около пятисот военных судов и сухопутная армия в сто тысяч воинов. У Октавиана — двести пятьдесят судов и восемьдесят тысяч солдат. У обоих было примерно равное количество конницы.

Решающее морское сражение произошло у мыса Акций в Эпире, у Западного побережья Греции.

Накануне боя, недели за две, случилось землетрясение в городе Пизавре на берегу Адриатического моря, а в Афинах ураган повалил огромные статуи, воздвигнутые в честь Антония. Приметы эти сулили неблагоприятные события и не могли не подействовать на Антония психологически. Ведь римляне свято верили в знамения. Однако менять принятое решение о битве Антоний не стал, да и поздно было: Октавиан начал наступление.

Во время морского сражения появилась угроза, что флот Антония будет заперт в бухте. И хотя исход битвы не был ещё ясен, Клеопатра вдруг приказала своим судам взять курс к родным берегам, в Египет. То ли она не поняла манёвров своего любовника, то ли проявила малодушие. Как бы то ни было, она покинула поле боя.

Заметив это, Антоний, словно забыв, что он главнокомандующий, к всеобщему удивлению, кинулся за ней. Он словно сросся с этой женщиной, замечает Плутарх, и должен был следовать за нею везде и всюду. Говоря иначе, Антоний забыл обо всём на свете, предал тех, кто сражался вместе с ним, и позорно бежал.

Победа при Акции сделала Октавиана хозяином всей Римской империи, вскоре после этого он был провозглашён императором под именем Август.

Антоний и Клеопатра бежали в Египет. Здесь, словно очнувшись от наваждения, Антоний осознал всю трагичность происшедшего. Он, полководец, ослеплённый любовью к царице, сам навлёк на себя несчастье. Его мучила горечь поражения, страдало уязвлённое самолюбие. С отчаяния он начал топить горе в вине, не желал видеться с царицей, неподвижно сидел, уставившись в одну точку.

Когда же встреча его с Клеопатрой всё же состоялась, он не стал её упрекать. Зачем упрёки, если один-единственный её поцелуй возместит ему все потери! Влюблённые вновь соединяются, даже называют себя «неразлучными до смерти». Снова начинаются пиры, переходящие в оргии.

Октавиан тем временем готовит поход на Египет. Тогда, чтобы предотвратить свою гибель, Антоний и Клеопатра, смирив гордыню, просят Октавиана об императорской милости. Она умоляет оставить в Египте у власти её детей, Антоний — разрешить ему проживать в качестве частного лица в Египте или в Греции.

Владыка Рима отказал Антонию. Ей же предложил вероломно убить возлюбленного — тогда, мол, он удовлетворит её просьбу. Решиться на коварное убийство она не посмела. Просто предала — тайно послала к Октавиану гонца с богатыми подарками. И так же тайно приказала начать сооружать на берегу моря роскошную усыпальницу.

Мысли о смерти неотступно преследовали её. Однако она намерена была любым способом продлить жизнь. И даже планировала отплыть в Индию и скрыться там. Для этого при помощи машин, рабочих и вьючных животных перевезла посуху свои корабли в Красное море.

Увы, через несколько дней Клеопатра узнала, что арабы сожгли корабли. Бегство невозможно! Но египтянка не сдаётся. Она укрепляет Александрию, раздаёт оружие народу и, чтобы поднять дух войск, зачисляет своего сына Цезариона в солдаты. Если же ей суждено умереть, то она предпочтёт самоубийство, примет яд. Для этого Клеопатра провела опыты над смертниками и убедилась, что самый быстродействующий и безболезненный яд несёт укус небольшой змейки, аспида.

Тем временем Октавиан подошёл к Александрии. Бои шли с переменным успехом, пока в стане египтян не начались измены. Но самым страшным ударом для Антония, командовавшего войсками, стало предательство Клеопатры, тайно продолжавшей переговоры с Октавианом. Она была для Антония важнее всех царств и проигранных войн. «Он вернулся в столицу, — сообщает Плутарх, — крича, что Клеопатра предала его с тем, с кем он вёл войну ради неё». Он грозил царице, и она, спасаясь, укрылась в той самой усыпальнице. Опускается подъёмная дверь, задвигаются запоры — здесь она в безопасности.

Перед тем как скрыться в усыпальнице, она просит сообщить своему любовнику и мужу о своей смерти.

Весть эта приводит Антония в отчаяние. Забыв обиды и подозрения, он готов последовать за ней. Вот его последние слова: «Чего же ты ещё медлишь, Антоний? Ведь судьба отняла у тебя последний и единственный повод дорожить жизнью и цепляться за неё!.. Ах, Клеопатра! Не разлука с тобою меня сокрушает, ибо скоро я буду в том же месте, где ты, но как мог я, великий полководец, позволить женщине превзойти меня в решимости?!» И, обращаясь к рабу, просит убить его. Но тот не в состоянии выполнить просьбу. Вместо хозяина он поражает себя. Тогда Антоний сам наносит себе удар мечом в живот.

Узнав о трагической смерти любовника, Клеопатра, мучимая угрызениями совести, впала в отчаяние. Она в последний раз пожелала увидеть Антония и потребовала, чтобы его тело доставили к ней в усыпальницу. Но римлянин ещё дышит, хотя рана и смертельна. На руках Антония подносят к усыпальнице, и тут он узнаёт, что его возлюбленная жива. Это придаёт Антонию нечеловеческие силы, он хочет умереть возле неё. Но впустить его через дверь Клеопатра боится, опасаясь измены. Из окна прислужницы спускают верёвку, к которой привязывают умирающего римлянина, и с трудом втаскивают его, окровавленного и стонущего, наверх.

Тело положили на ложе, и Клеопатра с рыданиями упала на него, осыпая поцелуями. Она рвала на себе одежду, била себя в грудь, царапала её руками, называла Антония своим господином, супругом и императором.

Собрав остаток сил, Антоний заклинает её спасти свою честь и не допустить позора. Что имел он в виду? Антоний полагал, что победитель Октавиан, по римскому обычаю, велит провести пленённую царицу по улицам Рима на радость толпе.

Через минуту он испустил дух, умер в объятиях своей обожаемой Нильской сирены.

Между тем римские войска заняли Александрию, Клеопатра испросила разрешения совершить возлияние в память Антония. Ей разрешили. У гробницы Антония она сказала: «О мой Антоний, совсем недавно я погребала тебя ещё свободною, а сегодня творю возлияние руками пленницы, которую зорко стерегут, чтобы плачем и ударами в грудь она не причинила вреда этому телу рабы, сберегаемому для триумфа над тобой! Не жди иных почестей, иных возлияний — это последние, какие приносит тебе Клеопатра. При жизни нас не смогло разлучить ничто…» И, рухнув на гробницу, она умоляла похоронить её рядом с Антонием: ведь из всех неисчислимых бедствий, выпавших на её долю, не было горше и тяжелее, чем этот короткий срок, что она живёт без него.

Дальше события развивались стремительно. Похоронив Антония, Клеопатра вернулась во дворец. Её окружили почётом, но содержали как пленницу. Октавиан лично посетил царицу и заверил в своём добром отношении. Она было поверила и пыталась расположить императора к себе, больше того, пустила в ход всё своё женское обаяние. Октавиан сделал вид, что поддался её чарам. На самом же деле замышлял обман.

Клеопатре по секрету сообщили, что через два дня её отправят вместе с детьми в Рим, чтобы там провести как пленницу за колесницей триумфатора.

Не бывать этому. Никогда римляне не увидят царицу Клеопатру прикованной к победной колеснице Октавиана. Нет, такого удовольствия она не доставит ему. Она перехитрит римлянина.

На другой день Клеопатра устроила роскошный пир. В царском уборе она возлежала на ложе, ей прислуживали две верные служанки. История сохранила их имена: Ирада и Хармион. В это время появился крестьянин с корзиной, полной фиг. Стража, приставленная к царице и по приказу Октавиана зорко следившая за ней, не обратила внимания на корзину с фруктами.

Отпустив гостей, Клеопатра вместе со служанками ушла в спальню, легла на золотое ложе и продиктовала письмо Октавиану. В нём просила похоронить её вместе с Антонием. Затем, раздвинув в корзинке фрукты, увидела под ними свернувшегося кольцом аспида. Золотой шпилькой, вынутой из волос, она уколола змейку, которая, зашипев, обвилась вокруг руки и ужалила царицу…

Получив письмо, Октавиан понял, что задумала царица, но было поздно. Когда его посланцы прибыли во дворец, «Клеопатра в царском уборе лежала на золотом ложе мёртвой. Одна из служанок, Ирада, умирала у её ног, другая, Хармион, уже шатаясь и уронив голову на грудь, поправляла диадему в волосах своей госпожи».

Октавиан, хотя и был раздосадован её смертью, не мог не воздать ей должное. Он исполнил её последнее желание. Клеопатру похоронили рядом с Антонием, с которым она прожила четырнадцать лет, лучших лет своей жизни.

Вместо египетской царицы по римским улицам за колесницей триумфатора пронесли её портрет и провели её троих детей от Антония. Старший сын от Цезаря, которому исполнилось семнадцать лет, был уже убит по приказу Октавиана. Об остальных детях позаботилась Октавия.

Так на сороковом году жизни скончалась египетская царица, великая правительница и великая женщина.

ТРИ ПОБЕДЫ НАПОЛЕОНА

Тридцатидвухлетняя бывшая виконтесса с Мартиники Жозефина стала первой женой Наполеона Бонапарта. Ещё до знакомства с ним она была заключена в тюрьму, а её муж гильотинирован во времена Террора. После освобождения она решила развлечься.

Город был помешан на танцах. Открылось свыше шестисот танцевальных залов. Решив забыть эксцессы революции, женщины делали причёски «а-ля гильотина», собирая их так, чтобы обнажить шею. Для усиления зловещего эффекта мода требовала носить тонкую кроваво-красную ленту вокруг шеи. Был даже Gal a la Victime — танец, на который приглашались только родственники тех, кто был гильотинирован.

Жозефина передала на воспитание своего тринадцатилетнего сына Евгения генералу Гошу, приятелю по тюремному заключению и бывшему любовнику. Затем она начала занимать деньги, чтобы устроить себе экстравагантную жизнь, тратить их на экипажи, мебель, экзотическую пищу и модные наряды.

Увенчанная буйными каштановыми кудрями, со стройной фигурой, Жозефина была неотразимо соблазнительна в стиле новой Директории. И хотя она не зашла так далеко, как её подруга мадам Хамелин, прошествовавшая по Елисейским полям обнажённой до пояса, её можно было увидеть с обнажёнными руками и практически обнажённой грудью в прозрачном платье и красных чулках.

Жозефина использовала свои умело представленные прелести, чтобы убедить властей предержащих вернуть ей собственность, конфискованную во времена Террора. Её парижская квартира была распечатана, и ей возвратили наряды, драгоценности и обстановку. Жозефине выдали компенсацию за уже проданные мебель, серебро и книги. Ей была возмещена стоимость лошадей и имущества мужа.

В результате она приобрела множество важных связей. Для неё стало обычным делом спать с важными людьми послереволюционной Франции. Считали, что секретные службы платят ей за передачу им постельных разговоров. «Поистине удивительно, — сказал о Жозефине её остроумный современник, — что щедрая природа предусмотрела расположить все необходимые средства оплаты её счетов пониже её пупка».

Одной из ближайших подруг Жозефины была приятельница по тюремному заключению Тереза Кабаррюс де Фонтене. Её отец — испанский банкир, обеспечил её связями в высоких правительственных кругах. Про неё стали говорить, что на ней стоит печать «правительственная собственность». Она была любовницей финансиста Габриэля Уврара, правительственного министра Жана Тальена, с которым короткое время состояла в браке, и самого директора Поля Барраса.

Баррас прежде был дворянином, но присоединился к революции, когда понял, куда дует ветер. Он поддерживал режим Террора. Затем, выбрав время, организовал падение Робеспьера. Он стал наиболее важным человеком в послереволюционном Париже и жил во дворце Люксембург. Его страсть к удовольствиям, как заметил один современник, была как у «богатого, экстравагантного, величественного и рассеянного принца».

Тереза представила Жозефину Баррасу — обе танцевали перед ним обнажёнными. Когда Баррас уставал от Терезы, её место в постели занимала Жозефина. Некоторые из её знакомых были шокированы этим, но для Жозефины это казалось совершенно естественным.

«Женщины есть всюду, — писал Наполеон брату, — они аплодируют в театре, прогуливаются в парках, читают в книжных магазинах. Вы найдёте эти прекрасные создания даже на мудрёной мужской работе. Единственное достойное место для них — это управлять кораблём государства. Мужчины сходят с ума по ним, не думают ни о чём другом и живут только для них».

Он встретил Жозефину после того, как вышел приказ о том, что всё оружие, находящееся на руках у населения, должно быть сдано властям. Сын Жозефины Евгений имел меч, который принадлежал его отцу. Евгению не хотелось сдавать его, и он направился к генералу, командующему армией, чтобы испросить разрешения оставить меч. Наполеон дал согласие.

На следующий день Жозефина пришла, чтобы поблагодарить генерала Бонапарта лично. Наполеон признавал позже, что он был приведён в замешательство её «чрезвычайной грацией и неотразимо приятными манерами». Он спросил, не могли бы они встретиться.

Вряд ли Жозефина соблазнилась тем, что увидела. Этот низкорослый, тощий человек с измождёнными, угловатыми чертами и прямыми тонкими волосами не был мужчиной того сорта, которые кружат головы девушкам. Но она определила, что Бонапарт — многообещающий человек и пригласила его на один из своих регулярных приёмов в четверг.

Наполеон чувствовал себя неловко в обществе. Он ужасался при мысли, что тех денег, которые она потратила на цветы и ужин для одного из таких вечеров, хватило бы его семье на неделю.

Салон Жозефины был заполнен актёрами и драматургами, в присутствии которых Наполеон немел, а также прекрасными женщинами, которые просто пугали его.

«Я не был безразличен к женским чарам, но до этого времени они не испортили меня, — говорил он, — и я становился застенчивым в их компании».

Но для Жозефины всё было совсем иначе. Её друг заметил: «Вокруг неё была некая интригующая атмосфера томности — креольская черта. Она проступала в её позах покоя так же хорошо, как и в её движениях. Все эти качества придавали ей очарование, которое ещё более выделялось на фоне ослепительной красоты её соперниц». Вскоре Наполеон был безнадёжно влюблён в неё.

Он должен был знать о её связи с Баррасом — об этом знал весь Париж, поскольку они не проявляли осторожности в своих отношениях. Баррас сам говорил: «Бонапарт был также хорошо осведомлён о приключениях дамы, как и мы сами; я знал о его осведомлённости, поскольку он слышал рассказы на этот счёт в моём присутствии. И мадам де Богарне была известна в обществе как моя давняя любовница. При таком частом посещении Бонапартом моих апартаментов он не мог бы оставаться в неведении о положении дел, не мог бы поверить, что между ею и мной всё кончено».

Наполеон знал также и то, что касалось генерала Гоша. Однажды вечером на приёме, устроенном Терезой Тальен, в игривом настроении, Наполеон изображал гадание по ладони. Но когда он дошёл до ладони генерала Гоша, его настроение изменилось.

«Генерал, вы умрёте на вашей кровати», — сказал он сумрачно. Это было оскорбление одного солдата другому. Только вмешательство Жозефины предотвратило скандал.

Наполеон явно не смог овладеть своими чувствами и перестал видеться с ней. Жозефина писала ему: «Вы больше не приходите, чтобы видеть друга, который любит Вас. Вы совсем покинули её. Это большая ошибка, поскольку она нежно предана вам. Приходите завтра к ленчу. Я должна рассказать Вам о вещах, которые придадут вам уверенности. Доброй ночи, мой друг. Нежно обнимаю».

Наполеон ответил немедленно.

«Я не могу представить причину, объясняющую тон Вашего письма, — писал он, — Я прошу Вас верить мне, когда я говорю, что никто так не жаждет Вашей дружбы, как я, и что никто так не ищет возможности доказать это. Если мои служебные дела позволят, я приду, чтобы доставить эту записку лично».

Вскоре он стал наведываться к ней чаше.

«Однажды, когда я сидел рядом с ней за столом, — вспоминал он, — она стала высказывать мне всяческие похвалы по поводу моего военного искусства. Её похвала опьянила меня. С этого момента я стал контролировать свои беседы с ней».

Вскоре Наполеон и Жозефина стали любовниками. Для Жозефины любовное действие было приятным способом заполнить совместный вечер. Для Наполеона это было чем-то необыкновенным. В семь часов следующего утра он написал, затаив дыхание: «Я пробудился, полный Вами. Между вашим портретом и памятью о нашей опьяняющей ночи, мои чувства не дают мне покоя. Милая и несравненная Жозефина, что это странное вы сделали с моим сердцем? А что было бы, если бы вы были сердитой? Или мрачной и озабоченной? Тогда моя душа была бы разбита несчастьем. Теперь ваш любовник не найдёт ни покоя, ни отдыха. Но я не ищу ничего другого. Когда я, погружённый в глубокие эмоции, подавляющие меня, отрываюсь от ваших губ, от вашего сердца, я не нахожу ничего другого, кроме пламени, пожирающего меня… Я приду к вам в три часа. А до той поры, mio dolce amor, я посылаю Вам тысячу поцелуев — но не возвращайте мне ни одного из них, поскольку они разжигают огонь в моей крови».

Наполеоновский адъютант Огюст Мармонт засвидетельствовал, что эффект был потрясающим: «Он был безумным от любви в буквальном смысле этого слова, в его предельно широком значении. Это была, по-видимому, его первая настоящая страсть, глубинная страсть, и он отвечал на неё всей мощью своей натуры. Любовь такая чистая, такая настоящая, такая исключительная, какая никогда прежде не владела мужчиной. Хотя она и не сохранила свежесть юности, она знала, как удовлетворить его. А мы знаем, что в любви вопрос „как“ является главным. Некто любит потому, что он любит, и нет такой вещи, которая меньше нуждалась бы в объяснении и анализе, чем эта эмоция».

Намного позже они расстались. Наполеон, озлобленный поражением и изгнанием, находясь на Святой Елене, признавался: «Я был страстно влюблён в неё, и мои друзья знали об этом задолго до того, как я осмелился сказать об этом хоть слово».

Многие были шокированы этой любовью к Жозефине, которая, на их взгляд, «растеряла весь свой блеск». Наполеону было двадцать шесть, ей — тридцать два, хотя она сознательно убавила четыре года в своём брачном свидетельстве, а он галантно добавил два года в своём.

Полный оптимизма молодой любви, Наполеон писал к Жозефине: «Вы не смогли бы возбудить во мне такую бесконечную любовь, если бы сами не чувствовали её».

Но она не чувствовала. Она обманывала себя. Она забавлялась тем, кого она называла «своим забавным маленьким корсиканцем».

Баррас стремился взять Жозефину под свою опеку, а Жозефина нуждалась в новом сахарном папочке — и даже лучше, если бы он был молод и наивен.

Наполеон позже признавался, что именно Баррас советовал ему жениться на Жозефине. Он объяснил Наполеону, что тот извлечёт двойную выгоду — социальную и материальную. Баррас поддерживал ошибочное представление Наполеона, что Жозефина богата. В действительности же её состоянием являлась куча неоплаченных счетов. Но она была из аристократического семейства, а Наполеон — неисправимым снобом.

Жозефина буквально отпрянула, когда Наполеон сделал ей предложение. Она предполагала побыть его любовницей некоторое время, но отнюдь не женой. Жозефина признавалась своей подруге, что она не любит его и чувствует лишь «безразличие и прохладу».

Напуганная его пылом, она обвиняла его в том, что у него есть какие-то особые причины для женитьбы на ней. Он был убит: «Какие причины? Единственная причина — это ты сама. Я удивляюсь на тебя, но ещё больше я удивляюсь на себя — я у твоих ног безвольный, без сил возмущаться или сопротивляться. Это предел слабости и низости! Что за странную власть ты имеешь надо мной, моя несравненная Жозефина, что только одна мысль о тебе способна отравить мою жизнь и разрывает моё сердце, и в то же самое время другая эмоция, ещё более сильная, но не похожая на грусть, приводит меня обратно к твоим ногам?»

В конечном счёте сила его страсти подавила её сопротивление. «Я не знаю почему, — сказала она подруге, — но иногда его абсурдная самоуверенность убеждает меня, что всё возможно для этого особого человека, всё, что ему вздумается предпринять».

Позже, на Святой Елене, Наполеон дал более объективную оценку своим намерениям жениться на Жозефине: «Я действительно любил Жозефину, но я не считал… Фактически я женился на ней только потому, что думал, что у неё большое состояние. Она сама сказала об этом, но это была неправда».

В семье Наполеона возражали против брака. Они не одобряли фривольное поведение Жозефины и её эксцентричную одежду. Дети Жозефины также были против.

Позже, когда директриса школы, где училась дочь Жозефины, и вся остальная Франция, восхваляли победы Наполеона, Гортензия говорила: «Мадам, я одобряю все его остальные победы, но не могу простить ему победу над моей матерью».

Когда они отправились составить брачный контракт, управляющий, который заведовал собственностью, посоветовал Жозефине не связывать себя с молодым солдатом без гроша в кармане, которого могут убить в сражении, и после него не останется ничего, кроме плаща и меча.

Наполеон опоздал на церемонию на два часа, за ним на дом послали майора, и в десять часов 9 марта 1796 года Наполеон и Жозефина были повенчаны младшим чином, который даже не имел полномочий на совершение этой двухминутной церемонии.

Баррас помог и словом, и делом. Брак продвинул Наполеона. За неделю до церемонии Баррас назначил его командиром армии Италии.

После свадьбы Наполеон перебрался в новый дом Жозефины. Это был особняк, расположенный в заросшем саду. Стены и потолок её будуара были выложены зеркалами, и по потолку по морю розового цвета скользили золочёные лебеди.

Однако в честь Наполеона Жозефина декорировала спальню под солдатскую палатку…

После успешной кампании против Пруссии в 1806 году Наполеон двинулся в Польшу. Его приветствовали как освободителя. На большом приёме, данном в честь него во дворце королей в Варшаве, Наполеон обратил внимание на двадцатилетнюю графиню Марию Валевскую. Она смотрела на него, как на своего героя.

Её выдали замуж за семидесятилетнего графа, и она имела репутацию целомудренной, скромной и весьма религиозной женщины. Мария Валевская отклонила предложение Наполеона разделить с ним постель. Дорогие подарки не возымели действия. Когда он послал ей коробку с драгоценностями, она швырнула её на пол.

«Он принимает меня за проститутку», — сказала она. Столь же бесполезными оказались страстные письма и скрытые угрозы.

«Подумайте, насколько дороже была бы мне ваша страна, если бы Вы пожалели моё сердце», — написал он ей.

Была организована делегация к пану Валевскому, чтобы он принудил Марию «посвятить себя Польше». Он сделал это, и она пошла против своего желания в апартаменты Наполеона в Варшаве. Наполеон швырнул свои часы на пол и раздавил их своим каблуком, заявив, что он стёр бы её народ в пыль, если бы она не уступила. Затем император «напал» на неё, «как орёл на голубку». Мария Валевская упала в обморок, так что Наполеон изнасиловал бессознательную женщину, отметив, что «она не слишком сопротивлялась».

Несмотря на это зловещее начало, их отношения продолжались три года, и современники придерживались мнения, что очаровательная и преданная Мария была единственной женщиной, которую император действительно любил.

Во время его пребывания в Польше они жили вместе в Шлосс-Финкенштейне, и Наполеон звал её своей «польской женой». Единственной проблемой было то, что, хотя она и имела ребёнка от своего семидесятилетнего мужа, Наполеон, по-видимому, не был способен сделать её беременной. Но после того как Наполеон возвратился во Францию, Мария Валевская прислала известие, что она родила сына. Муж Марии дал ребёнку своё имя, и как граф Александр Валевский он возвысился при Наполеоне III.

Однако жертва графини Валевской, по-видимому, была напрасной. Позже Наполеон заключил договор с царём, по которому слова «Польша» и «польское» должны быть исключены не только из обращения, но и вообще из истории.

Поверив, наконец, что он не бесплоден, Наполеон решил развестись с Жозефиной и жениться на той, кто мог бы дать ему законного наследника. Устав от войн, он решил, что династический союз был бы лучшей стратегией. Наполеон мечтал жениться на русской Великой княгине. Но вдовствующая императрица была против этого, заявляя, что Наполеон не «полноценный мужчина». Если Великая княгиня выйдет за него замуж, то для того, чтобы иметь детей, ей придётся завести любовника.

Принц Фредерик Луис из Мекленбурга-Шверина был послан в Париж на разведку. Жозефина, напуганная очередной возможностью развода, рассказала ему об импотенции Наполеона. Жозефина заявляла публично, что сперма Наполеона «была бесполезна, она была совсем как вода». «Он может выглядеть, как и все остальные мужчины, — говорила она, — но на самом деле он был как кастрированный тенор».

Поскольку Жозефина не смогла произвести на свет сына и наследника, Наполеон в 1809 году аннулировал брак с ней. Это не было продиктовано политической необходимостью. Наполеон выбрал Марию Луизу Австрийскую — племянницу Марии Антуанетты — в качестве своей второй жены. Он считал, что восемнадцатилетняя девственница станет для него «чем-то вроде бомбы, на которой он хочет жениться».

Своему брату Люсьену он сказал: «Разумеется, я предпочёл бы короновать свою любовницу (имелась в виду Мария Валевская), но я должен быть в союзе с монархами».

Союз с Австрией стал политической ошибкой. Он вскоре привёл к войне с Россией.

Хотя Жозефина проиграла битву при разводе, она продолжала бороться. Она поддержала его брак с Марией Луизой в надежде, что молодая принцесса будет нуждаться в её совете. Втроём они могли бы составить тройственный союз, думала она. Как старшая императрица, она, естественно, возглавляла бы его. Однако двумя неделями после его брака в марте 1810 Наполеон выслал Жозефину из Парижа.

Мария Луиза была моложе Наполеона более чем на двадцать лет. Его поведение в это время напоминало больше «насилие, чем ухаживание». В 1811 году она произвела сына и наследника, хотя ходили слухи, что было использовано чуть ли не искусственное оплодотворение. Наполеон был счастлив. Даже Жозефина была довольна. Несмотря на запреты Марии Луизы, она сумела увидеть младенца. Она также приняла графиню Валевскую, когда та посетила Францию со своим сыном Александром.

Существует много спекуляций на тему о том, как развлекался Наполеон.

Он терпимо относился к гомосексуализму в армии и отказался объявить гомосексуализм вне закона в своём Кодексе. Часто люди писали о его «соблазнительном обаянии». Генерал Сегюр сформулировал это наиболее кратко: «В великие моменты битвы его манера командовать, как мужчина, сменялась манерой соблазнять, как женщина».

Наполеон сам признавался, что его дружба с мужчиной обычно начиналась с физической привлекательности. Генерал Коленкур заметил: «Он сказал мне, что для него сердце — это не орган для сантиментов, что он испытывает эмоции только теми местами, где у людей возникают чувства иного рода — не в сердце, а в паху и в другом месте, которое я оставляю неназванным».

Наполеон был очарован юным золотоволосым царём Александром I. Когда он встретил его на переправе через реку Тильзит, то воскликнул: «Да это просто Аполлон!»

Впоследствии в письме к Жозефине Наполеон отмечал: «Если бы он был женщиной, я сделал бы его своей любовницей».

Одна из девушек в окружении Жозефины говорила о расположенности Наполеона «к красивым мужчинам». Его помощники часто были молодыми и женоподобными. И он питал к ним нежность. Секретарь Меневаль говорил: «Наполеон мог прийти и сесть на угол моего стола или на подлокотник моего кресла, а иногда даже на мои колени. Он мог обнять меня рукой за шею и забавляться тем, что трепал меня за ухо». Его помощник Луи Моршан был упомянут как «мадемуазель Моршан», и шевалье де Сен-Круа — «с лёгким телосложением, щеголеватый миниатюрный юноша с приятным смуглым лицом, более похожий на девушку, чем на бравого солдата», — был прозван «мадемуазель Сен-Круа». Барон Гаспар Гурго, бывший у Наполеона ординарцем в течение шести лет, называл императора «Её Величество».

После гибельной кампании против России Наполеон стал импотентом в возрасте сорока двух лет, вероятно из-за заболевания эндокринных желёз. У него было также воспаление уретры, вызванное отложением кальция.

«КАПИТАЛ» И МОНА ЛИЗА

Владимир Ленин явно не принадлежал к тем мужчинам, которые с первого взгляда поражают женское воображение. Но он был весьма привлекательным для женщин, которые участвовали в революционной борьбе. Его первой любовницей стала Надежда Константиновна Крупская. Крупская была на год старше и считалась законченным марксистом. Когда она молодой девушкой читала «Капитал», то «её сердце колотилось так громко, что его можно было бы услышать». Очевидно, Надежда Крупская была романтиком.

Темноволосая и привлекательная женщина поразила своим революционным пылом молодого Ленина. Однако он заглядывался и на одну из Надиных подруг — сообразительную и хваткую Аполлинарию Якубову. Ленин сделал предложение Аполлинарии перед своим арестом за подрывную деятельность. Из тюремной камеры он писал Аполлинарии и Наде, просил их встать на улице Шпалерной, где он мог бы видеть обеих из окна. Аполлинария не пришла, и Надя встала на вахту одна. Ленин понял, что его предложение отвергнуто.

Якубову и Крупскую также арестовали и сослали в Сибирь. После нескольких месяцев ссылки Аполлинарию спас молодой профессор права Тахтерев. Они сбежали в Лондон. Ленин встретил их там в 1902 году. Аполлинария помогла Ленину и Наде найти комнату на площади Холфорд.

После кратковременного содержания в тюрьме Ленин был сослан в Сибирь. Он обратился к властям с просьбой разрешить совместное проживание с Крупской во время ссылки. Власти разрешили при условии, что они поженятся. Сестре Ленина Анне Надя не понравилась. Она писала: «Похожа на селёдку».

Надя была довольно миловидной в молодости. Но она страдала базедовой болезнью и выглядела гораздо старше своих лет. Писатель Илья Эренбург сказал недоброжелательно: «Каждый, кто посмотрит на Крупскую, поймёт, что Ленин не интересовался женщинами».

Семейное счастье стало невозможным при появлении Надиной матери. Глубоко религиозная женщина с едким языком находилась в постоянной ссоре с Лениным.

Ленин чувствовал вкус к женщинам из высших классов. В 1905 году, когда он жил в Санкт-Петербурге под вымышленным именем, чтобы избежать ареста, Владимир Ильич познакомился с Элизабет де К. Она была аристократкой с утончённым вкусом, к тому же богатой женщиной, что делало её независимой.

Они встретились в ресторане «Тартар», где Ленин обедал со своим другом Михаилом Румянцевым. Она обедала в одиночестве, и Ленин не отрывал от неё взгляда. Румянцев немного знал её и пригласил присоединиться к ним.

«Вы встретите очень интересного человека, — сказал ей Румянцев. — Он очень знаменит, но вы не должны интересоваться подробностями».

Удивлённая и заинтересованная, Элизабет де К. подошла к их столику, и Михаил представил ей «Вильяма Фрея». Она поинтересовалась, не англичанин ли он.

«Нет, я не вполне англичанин», — ответил Ленин.

Около часа они вели приятную беседу. Она понимала, что с этим человеком связана некая угроза для неё, но у неё и мысли не было, что это Н. Ленин, тот самый, который писал пламенные статьи в «Новой жизни». О нём говорили все.

Неделей позже Элизабет де К. посетила офис «Новой жизни», где она натолкнулась на таинственного «англичанина» снова.

«Рад вас видеть, — сказал он. — Я тревожился о вас. Вы не приходили больше в „Тартар“».

Элизабет де К. поняла, что её приглашают на обед опять, но она знала «Вильяма Фрея» недостаточно хорошо, чтобы принять приглашение. При встрече с Румянцевым она спросила его о «Вильяме Фрее».

«Вы не понимаете, — сказал Румянцев. — Мой друг Фрей действительно интересуется женщинами, но в собирательном, социальном или политическом, аспекте. Я очень сомневаюсь, интересуют ли его женщины как индивидуальности. Позвольте мне добавить, что в один из вечеров после нашего обеда он просил меня охарактеризовать вас. Он очень подозрителен в смысле новых знакомств, боится осведомителей. Я вынужден был рассказать ему о вас».

Румянцев устроил небольшой званый обед и пригласил на него Элизабет. Во время беседы возник вопрос о возможности проведения тайных собраний в её квартире, которая находилась в фешенебельном районе.

Элизабет согласилась предоставлять свою квартиру дважды в неделю. Она отослала прислугу и поставила самовар. Ленин появился первым и произнёс пароль.

Их связь была страстной, но с самого начала натолкнулась на препятствие. Элизабет имела широкие культурные интересы. Ленин же не интересовался ничем, кроме политики.

В июне 1906 года Элизабет пришла на митинг, который происходил под Санкт-Петербургом. При появлении Ленина толпа обезумела. Он возбуждал людей призывами к немедленному восстанию, и они организовали шествие в город, которое возглавил Владимир Ильич.

Когда в ряды митингующих врезались казаки, избивая толпу плётками, Ленин попытался скрыться. Элизабет понимала, что над ним висит неизбежная угроза ареста за подстрекательство к восстанию. Она помогла ему спрятаться.

Он также защищал её. Однажды, когда они были одни в её квартире, искра из самовара упала на её платье и подожгла его. Ленин бросился сбивать пламя. Она заметила, что он был белый как снег.

Элизабет последовала за ним, когда он поехал на жительство в Стокгольм. Даже в Швеции Ленин боялся секретной полиции. Он жил жизнью конспиратора. Его окружали тайные знаки, пароли, встречи в глухих местах.

Их связь продолжалась девять лет, прерываясь и восстанавливаясь. Некоторые из его ранних писем были страстными. Более поздние читались как лекции по марксистской диалектике. В конце концов они поняли, что живут в различных мирах. Ленин говорил, что он никогда не встречал женщину, которая прочитала бы как следует «Капитал», могла бы понять железнодорожное расписание или играть в шахматы. Он дал ей шахматы и попросил доказать ему, что он не прав.

В ответ она прислала ему открытку с Моной Лизой и попросила его изучить её и сообщить о своих впечатлениях. Ленин написал: «Я ничего не мог поделать с твоей Моной Лизой. Ни её лицо, ни одежда не сказали мне ничего. Я полагаю, что существует опера с тем же названием и книга под авторством Аннунцио. Я просто ничего не понимаю в тех вещах, которые ты мне присылаешь».

Окончательный разрыв произошёл на почве вопроса о свободе. Элизабет высказала сомнения относительно несокрушимости скалы марксистской диалектики. Несомненно, говорила она, должно быть место для свободы личности.

«Люди не нуждаются в свободе, — отвечал он. — Свобода — это одна из форм буржуазной диктатуры. В государстве, достойном упоминания, нет свободы. Люди хотят чувствовать силу. Да и что они будут делать с этой свободой, если дать её им?»

Это был 1914 год, и Ленин стал уже диктатором по своему образу действий.

В течение некоторого времени они ещё виделись с Элизабет де К. Но он уже встретил величайшую любовь своей жизни — другую богатую разведённую женщину по имени Элизабет де Эрбенвиль. Француженка по рождению была дочерью автора комедий для мюзик-холла. Когда отец умер, она осталась с тёткой и бабушкой, которые учительствовали в Москве. Элизабет было восемнадцать, когда она привлекла внимание двадцатиоднолетнего Александра Арманда, второго сына богатого текстильного фабриканта. Они поженились и имели пятерых детей. Жизнь дала ей всё, что она хотела, кроме опасности и волнения.

Внезапно Арманд оставляет мужа и уходит к его младшему брату, Владимиру. В традициях свободной любви их связь была страстной. Но и это не удовлетворяло её, и она переехала жить к феминистке Элен Кей в Стокгольм. Вскоре ей наскучил и феминизм. У Элен Кей Арманд читает ленинскую статью, которая содержала призыв к решительным действиям. Она становится большевичкой.

Возвратившись в Россию, чтобы принять участие в революции 1905 года, она приняла революционную кличку Инесса и была арестована через пару дней. После девятимесячного пребывания в тюрьме Инессу выпустили на свободу. Она работает на большевиков в качестве курьера. Её вновь арестовывают, на этот раз по серьёзному обвинению в саботаже в вооружённых силах. Муж вносит выкуп. Но Инесса продолжает подрывную деятельность и арестовывается в третий раз. Теперь её высылают в суровый зимний Архангельск.

Владимир Арманд был всё ещё без ума от Инессы и последовал за ней. У него развился туберкулёз, и вскоре он умер.

Инесса бежала из ссылки. Ей удалось с двумя детьми выехать во Францию. Для многих она уже стала живой легендой.

В Париже Ленин встречает её с распростёртыми объятиями и устраивает на жительство по соседству в тех же апартаментах, где он располагался с Надей.

Инессе тридцать лет. Огромные глаза, большой чувственный рот, прекрасное телосложение и непослушная копна каштановых волос. Она порывиста и интеллектуальна. Одно только её присутствие вдохновляет. Арманд часто видели с Лениным на улице Орлеан.

Инесса Арманд популярна, хотя Анжелика Балабанова — большевистский агитатор, ставшая потом любовницей Муссолини, — не любит её. Возможно, она ревнует.

«Я сдержанно отношусь к ней, — говорила Балабанова. — Она педантична, стопроцентная большевичка в стиле одежды, который у неё всегда неизменно строгий, в стиле думать и говорить. Она бегло разговаривает на нескольких языках, и на каждом из них дословно повторяет Ленина».

До этого времени Ленин выглядел, как пуританин. Теперь товарищи-революционеры видят его обращающимся к привлекательной молодой женщине с фамильярным «ты», используемым обычно образованными русскими в общении с близкими людьми. Обычно Ленин использовал фамильярное «ты» только при общении с матерью, двумя сёстрами и женой.

Ленина и Инессу объединила любовь к Бетховену и одинаковое понимание Маркса. Они старались быть похожими на персонажей из романа Чернышевского и вскоре начали играть роли, написанные для них кумиром.

Надя не возражала против отношений Ленина с Инессой. Более того, она подтолкнула развитие событий, когда летом поехала на праздники со своей матерью в Порник, деревню близ Сен-Назера, оставив любовников наедине в Париже.

Возможно, Крупская терпела отношения Ленина с Инессой потому, что предпочитала видеть кого-то, кто говорил бы по-русски и был посвящён в их общее дело. Надя даже любила Инессу. Ей приятно было проводить с ней время, и она любила двоих её детей. Крупская писала открыто, что «в доме становилось светлее, когда Инесса входила в него». И Ленин не скрывал, куда направлена его страсть. Но сначала должна была победить революция.

Ленин и Инесса разлучились в 1914 году, когда он переехал с Крупской в Краков на революционную работу. Инесса переживала ужасно.

«Мы разделены, ты и я, мой дорогой! И это так печально, — писала она из Парижа. — Когда я гляжу на знакомые места, я представляю всё отчётливо, как никогда прежде, какое большое место занимал ты в моей жизни здесь в Париже. Вся наша деятельность здесь связана тысячью нитей с мыслями о тебе. Я не была в любви с тобой, даже если и любила тебя. Даже теперь я могла бы обойтись без поцелуев, если только я увидела бы тебя. Говорить с тобой время от времени было такой радостью, и это никому не причиняло страдание. Почему я всё это потеряла?»

Письма Арманд красноречиво говорят и о той напряжённости, которая была в отношениях между ними троими.

«Ты спрашиваешь меня, не сержусь ли я на то, что ты „выносишь“ разлуку? Нет, я не думаю, что ты это делаешь для себя. В Париже много хорошего было в моих отношениях с Н.К.{1} В одной из наших последних дружеских бесед она сказала мне, что я стал дорог и близок ей только недавно… только в Лонжюмо{2}, а затем последней осенью и т.д. Я очень привык к тебе. Мне нравится не столько слушать тебя, сколько наблюдать за тобой во время разговора. Во-первых, твоё лицо становится таким оживлённым, а во-вторых, мне легко любоваться тобой, поскольку ты этого не замечаешь».

Разлука продолжалась недолго. После восьми месяцев жизни порознь они поселились вместе в Галиции. Здесь не было работы, и Крупская решила покинуть их, чтобы он мог жениться на Инессе. Но Ленин не стал этого делать. Владимир Ильич слишком зависел от Крупской в их совместной революционной работе. Поэтому он решил продолжать тройственный союз.

«Часами мы могли гулять по усыпанным листьями лесным полянам, — вспоминала Крупская. — Обычно мы были втроём — Владимир Ильич, Инесса и я… Иногда мы располагались на солнечном склоне, покрытом кустарником. Ильич писал наброски статей, я изучала итальянский… Инесса вышивает юбку и радуется солнечному теплу».

Годами они втроём путешествовали, составляли планы, занимались вместе политикой. Они вернулись в Россию в марте 1917 года в знаменитом опломбированном вагоне. С ними была Анжелика Балабанова.

Именно Ленин, Крупская и Арманд планировали Октябрьскую революцию. Они составляли внутренний круг, который принял управление страной, создал Советский Союз, первое в мире социалистическое государство, и жили вместе в Кремле, пока Инесса не умерла от сыпного тифа в октябре 1920 года.

За две недели до смерти она записала в своём дневнике: «Для романтика любовь занимает первое место в его жизни, это важнее всего остального!» Она была романтиком.

Инессу похоронили у Кремлёвской стены. Надпись на одном из венков звучала просто: «Товарищу Инессе от В.И. Ленина».

ЖЕЛЕЗНАЯ ЖЕНЩИНА

«Я люблю её голос, люблю само её присутствие, её силу и её слабость» — так писал Герберт Уэллс о женщине, о своей последней любви. И о размолвке с ней: «Я был ранен так, как меня не ранило никогда ни одно живое существо». А ему было с чем сравнивать — у него были до того и жёны, и немало романов.

Она стала последней любовью и Максима Горького. Это ей он посвятил «Жизнь Клима Самгина».

Роберт Брюс Локкарт — глава английской военной миссии в мятежной Москве 1918 года — потом попал в советские учебники и энциклопедии. Об этой женщине он писал: «В мою жизнь вошло что-то, что было сильнее любых других жизненных связей, сильнее самой жизни».

Но начнём с начала, хотя это и не совсем начало. Ей было двадцать шесть лет. Она уже лишилась первого мужа.

Глубокая ночь с 31 августа на 1 сентября 1918 года. Отряд чекистов врывается в квартиру в центре Москвы, в доме № 19 по Хлебному переулку. Квартира Локкарта. Командует отрядом Мальков, комендант Кремля.

В столовой чекисты видят вазы с фруктами, огромный бисквитный торт. Это в голодной-то Москве.

А в спальне — женщина, в честь которой — фрукты, вино, торт. Мальков в своих заметках назвал её сожительницей Локкарта, «некой Мурой».

Обыск закончился к шести утра. Дипломата и женщину взяли на Лубянку. Занялся ими лично Яков Христофорович Петерс, заместитель председателя Ревтрибунала и заместитель председателя ВЧК Дзержинского. В те дни Петерс исполнял обязанности председателя ВЧК. Дзержинского в Москве не было.

Накануне, в пятницу 30 августа, эсер Канегиссер убил Урицкого, председателя Петроградской ЧК. Вечером того же дня Фанни Каплан стреляла в Ленина. Красный террор захлестнул страну. Всюду искали контрреволюционные заговоры.

Локкарта сочли организатором большого заговора, с участием американского и французского послов и генеральных консулов, многих американских, английских и французских дипломатов, действовавших вместе с российскими контрреволюционерами. Его обвиняли в организации шпионажа и даже мятежей в Москве, Ярославле, Рыбинске. Ему приписывали разработку плана захвата Кремля и ареста советского правительства.

Казалось, крохотной доли этих обвинений хватило бы для немедленного расстрела. Но женщину по имени Мура освободили через несколько дней. А ещё через две недели Петерс вошёл к Локкарту вместе с ней, причём дружественно. Мура, прощаясь, дала Локкарту том «Истории французской революции» Карлейля. Когда они ушли, он стал лихорадочно искать, нет ли между страницами записки. Она была. «Ничего не говори. Всё будет хорошо».

Можно много рассказывать о человеке, который потом стал «сэром Робертом Локкартом». О том, как его выдворяли из Советской России. О том, как Ревтрибунал присудил его к смертной казни, но почему-то лишь после того, как он оказался в Англии. Заочно.

Однако речь идёт не о нём, а о той женщине. Она вскоре встретилась с Максимом Горьким. Была с ним ещё в Петрограде, а затем в Италии. Двенадцать лет.

Потом — с Гербертом Уэллсом. Тринадцать лет.

С Уэллсом познакомилась в 1920-м, когда он встречался с Лениным и писал «Россию во мгле». В Петрограде Уэллс, как и Мура, жил у Горького на Кронверкском. И сблизились они ещё тогда. Кажется, началось с того, что он случайно перепутал дверь своей спальни. Переселилась Мура к нему уже в тридцатых, после того, как Горький вернулся в Россию.

Автор «Войны миров» и «Машины времени» добивался, чтобы они официально стали мужем и женой, оформили свой брак. Того же, очевидно, хотел и Горький. Она постоянно уклонялась. Предпочитала свободу. Недаром Горький сказал: «Железная женщина».

Связав судьбу с Горьким, она не забывала Брюса Локкарта. Старая любовь не ржавеет, тем более прошедшая через такие испытания. Будучи женой Уэллса, Мура ездила в Советский Союз к Горькому.

Были у неё два мужа и двое детей. Но мужья и дети как-то не сыграли в её жизни значительной роли.

Имя Мура закрепилось за ней на всю жизнь. А звали её Мария Игнатьевна, в девичестве Закревская, потом — Бенкендорф, по первому мужу, русскому дипломату Ивану Александровичу Бенкендорфу. Затем Будберг — по второму мужу, барону Николаю Будбергу.

Родилась Мура в 1892 году в семье Игнатия Платоновича Закревского, петербургского сенатского чиновника. Училась в Институте благородных девиц. Потом родители послали её в Англию продолжать учёбу. Там она встретилась со своим первым мужем. Венчалась в 1911 году, в 1913-м родила девочку, в 1915-м — мальчика. В 1917 году Мура оказалась в Петербурге, муж и дети — в родовом имении в Эстонии. Перед Рождеством мужики из соседней деревни убили Бенкендорфа дрекольем.

В Советском Союзе было не принято писать о ней, тем более связывать её имя с Горьким. Он — великий пролетарский писатель. А она? Эмигрантка, да ещё с поразительно странной биографией.

Впервые я услышал об этой женщине в шестидесятых. До «оттепели» о судьбах эмигрантов если и говорили, то шёпотом. Даже само проявление такого интереса могло привлечь внимание «органов» и поставить тебя под подозрение. Но интерес-то, конечно, был: как же «там», «за бугром», живут более миллиона российских людей, которые уехали ещё в Гражданскую войну? Их потом назвали «первой волной». Сведения, правда, просачивались.

Услышал я о Муре, о баронессе от московского историка Владимира Михайловича Турока. На научной конференции в Вене он встретил Романа Осиповича Якобсона, языковеда и литературоведа с мировым именем. Из России он, как и Мария Игнатьевна, уехал в 1921 году. Его давно уже его знали в московских литературных кругах.

Якобсон неплохо знал Марию Игнатьевну, и в разговоре с Туроком охотно о ней говорил. Это он рассказал, что она ездила к Горькому в Москву и в Крым, но Уэллсу говорила, что навещает детей в Эстонии.

Зашла речь и о «Заговоре Локкарта». По словам Якобсона, он спросил Муру, была ли она близка с Петерсом (прямее — «спала ли?»). Она ответила с возмущением, как будто он сомневался в её женских чарах: «Конечно».

В один из приездов Муры в Москву Горький сказал ей:

— Что-то происходит малопонятное. Моя кухарка уезжала в отпуск. Я зашёл к ней попрощаться и увидел, что она берёт с собой кульки с крупой. Я удивился: «Зачем же в деревню везти крупу?» Она ответила: «Вернусь, Алексей Максимович, тогда и объясню». Но она не вернулась.

Как мы знаем теперь, Горького держали в золотой клетке. Информацию он получал строго процеженную. Но сомнения и подозрения его мучили.

Поэтому он попросил Муру взять у него коробку с письмами и документами. Горький считал, что лучше держать их вдали от зорких глаз ЧК—НКВД.

Мура привезла две коробки документов в Англию. Первую коробку Горький передал ей, когда возвращался из Сорренто в Советский Союз.

Якобсон спросил, нельзя ли посмотреть какие-нибудь материалы. Мура, улыбаясь, ответила:

— Конечно. За вами право первой ночи. Но только после моей смерти.

Рассказывая это Туроку, Якобсон добавил:

— Я думаю, она меня переживёт.

Мура его не пережила. Она умерла в 1974 году в возрасте восьмидесяти двух лет. Он — в 1982-м, когда ему было восемьдесят шесть. Но документы эти ни при их жизни, ни в дальнейшем так и не появились на свет.

Эта встреча с Якобсоном усилила у Турока интерес к судьбе Муры, у меня — после рассказов Турока, Я стал по крупице собирать факты об этой безусловно необычной жизни.

Как-то в конце шестидесятых я вспомнил о Марии Игнатьевне в беседе с Владиславом Михайловичем Глинкой, писателем и консультантом Эрмитажа. Он сказал:

— Да, она сиживала у меня вот в этом самом кресле, где вы сидите сейчас.

Выдержав паузу и насладившись моим изумлением, объяснил:

— Сперва она позвонила мне из Лондона. Сказала, что консультирует режиссёров фильмов из русской жизни чеховских времён. И ей нужно представить, как выглядела тогда толпа гуляющих по бульвару приволжского города, как были одеты, как держались земский врач, чиновник, их жёны. А потом приехала сама. Я ей зарисовки показывал, в запасники Эрмитажа сводил.

Я спросил, как она выглядела.

— Ну, старая, конечно. Но уверенная в себе. Держится прямо. Сильно накрашена. Курит. Совсем не против спиртного.

Рассказывал мне о ней и академик Исаак Израилевич Минц. В тридцатых годах он помогал Горькому, делал для него реферативную работу. С Мурой встречался и в Крыму (она туда приезжала с Горьким), и в его московском доме у Никитских ворот.

Эти устные рассказы нельзя было опубликовать тогда, в шестидесятых и семидесятых.

Да и за границей при жизни Муры о ней писали не очень много, больше всего Локкарт. Он сделал карьеру в английской дипломатической службе, достиг известности — давние события в Москве стали для этого трамплином. Несмотря на занятость, он публиковал воспоминания, том за томом. И они, во всяком случае первые из них, полны впечатлений о баронессе — об их романе в России и о романтических встречах в начале двадцатых, уже в Германии и Чехословакии. В целом мемуары написаны с английской сдержанностью, но на страницах, посвящённых Муре, эта сдержанность автору отказала. О её женском обаянии он писал взахлёб.

Но сколько ни смотри многие тома воспоминаний Локкарта, там не найти ответа на вопрос: а как это его возлюбленную так легко выпустили из советской тюрьмы (в Гражданскую войну она там оказывалась не раз). И как удавалось ей, эмигрантке, беспрепятственно ездить в СССР, когда бы ей ни захотелось. И каждый раз так же беспрепятственно возвращаться в Англию? Неужели ни там, ни здесь её не подозревали: в СССР как английскую шпионку, в Англии — как советскую?

Частичный ответ у Локкарта найти можно. Но не в книгах, которые он публиковал сам, а в дневниках, изданных после его смерти (умер он в 1970 году). Страницы дневников тоже пестрят именем баронессы, но уже после завершения их романа — во время Второй мировой войны, и до неё, и после.

Они встречались в ресторанах, и она сообщала ему о том, что узнала в России, в Эстонии и во время поездок в другие страны, о пересудах среди российской эмиграции и даже о слухах в кругах английской интеллигенции. Судя по записям Локкарта, он знал и о связях Муры с ЧК—ОГПУ—НКВД, но трудно понять, всё ли она ему говорила и во всём ли он ей верил? И главное, кому же она служила больше?

Должно быть, только по архивам КГБ и британской разведки за те годы можно будет яснее понять эту сторону жизни Марии Игнатьевны. Конечно, скрытые связи могли дать ей возможность так легко курсировать между СССР и Англией. И конечно, документами Горького она могла расплачиваться за это разрешение. Может быть, и не стоит их искать? Или что-то она всё-таки оставила у себя?

В 1981 году, через семь лет после смерти баронессы, в Нью-Йорке вышла её биография, написанная Ниной Берберовой. Названа она словами Горького: «Железная женщина».

Вероятно, многие из тех, кто знал Муру в молодости, да и в зрелые годы, согласились бы с оценкой, которую Берберова дала, переступив через свою женскую зависть: «Она любила мужчин, не только своих трёх любовников, но вообще мужчин, и не скрывала этого, хоть и понимала, что эта правда коробит и раздражает женщин и возбуждает и смущает мужчин. Она пользовалась сексом, она искала новизны и знала, где найти её, и мужчины это знали, чувствовали это в ней, и пользовались этим, влюбляясь в неё страстно и преданно. Её увлечения не были изувечены ни нравственными соображениями, ни притворным целомудрием, ни бытовыми табу. Секс шёл к ней естественно, и в сексе ей не нужно было ни учиться, ни копировать, ни притворяться».

ДУЧЕ И КЛАРА

Бенито Муссолини слишком уважал свою мужскую «созидательную» энергию, чтобы скрывать её особенности от народа. Всё, что известно о его интимной жизни, рассказано им самим.

Муссолини любил вспоминать, что, будучи подростком, он раздевал глазами каждую девочку. Ему ещё не было восемнадцати, когда, обучаясь в школе в Форлимпополи, он начал посещать местный бордель. В той части автобиографии, которая посвящена началу его деятельности, написанной во время одного из тюремных заключений, он описал занятие сексом с проституткой, чьё вялое тело источало пот из каждой поры.

Он рассказал также, как соблазнил свою кузину и несколько других приятельниц. Но эти половые акты были кратковременными и не очень приятными. Он описал свой первый грубый половой акт с деревенской девушкой по имени Виргиния. Она была «бедной… но имела хорошее тело и приятно выглядела».

«Однажды я поднялся с ней наверх, повалил её на пол рядом с дверью и сделал её своей. Она поднялась с плачем и начала упрекать меня сквозь слёзы. Она говорила, что я обесчестил её. Так оно и было. Но какого рода честь она имела в виду?»

Его первым постоянным половым партнёром стала русская социалистка, агитатор Анжелика Балабанова. Она была на пять лет старше него и вскоре устала от сильного эгоистичного юнца.

Девятнадцатилетний Муссолини в течение четырёх месяцев работал школьным учителем в Гуалтиери. Там он встретил двадцатилетнюю женщину по имени Лулга, жену солдата. Бенито обошёлся с ней безжалостно.

«Я приучил её к мысли о моей исключительной и тиранической любви, — говорил он. — Она подчинялась мне безоглядно, и я делал с нею то, что мне нравилось». Он измывался и грубо обращался с ней, однажды ударил её. Дикость и эгоизм отличали все его дела.

Муссолини видел себя прежде всего человеком действия. Он не мог долго засиживаться в маленьком итальянском городе, обучая класс из сорока детей. Бенито должен был выйти на простор и оставить свой след в истории. В июне 1902 года он отправляется в Швейцарию без единого пенни в кармане, спит под мостами, в публичных туалетах, со студентом-медиком, польским беженцем, чьё любовное умение, как он выразился, «было незабываемым». В это время он заражается венерической болезнью от замужней женщины, которая, «к счастью, была старше и слабее меня» и которая, как обычно, «любила меня безумно».

Он возвратился в Италию, чтобы стать журналистом и политическим агитатором, подвергая себя регулярным арестам. В течение короткого периода свободы в 1909 году Бенито жил в доме отца. Там он влюбился в Аугусту Гвиди, старшую из двух дочерей Анны, угрюмой домохозяйки. Он решил было жениться на ней, но она посчитала его не очень постоянным человеком. Аугуста вышла замуж за могильщика, поскольку он имел постоянную работу.

Тогда Муссолини переключил своё внимание на младшую сестру Аугусты — Ракель, которая, по сплетням, была наполовину его сестрой. Однажды вечером, когда они возвратились в отцовский дом из театра, Муссолини потребовал, чтобы Ракели разрешили жить с ним вместе. Анна, её мать, не соглашалась. Тогда Муссолини достал пистолет и сказал: «Вы видите этот револьвер, синьора Гвиди? В нём шесть пуль. Если Ракель отвергнет меня, то здесь найдётся одна пуля для неё и пять для меня. Выбирайте».

Анна дала молодой чете своё благословение. Несколькими днями позже Муссолини снял две тесные сырые комнатки в Ферне.

«Мы въехали ночью, — вспоминала Ракель. — Я помню, каким усталым и счастливым он был, — возможно, не очень уверенный в моей позиции, поскольку документы о регистрации брака были ещё не готовы. Но я понимала, что передо мной человек моего сердца, страстно ожидающий от жизни единственный дар — мою любовь. Его молодое лицо уже носило следы его ежедневной борьбы. Раздумывать не нужно было. Я пошла за ним».

Совместная жизнь оказалась суровой. Муссолини предлагали работу редактора бразильской газеты, но из-за трудной беременности Ракели пришлось отказаться от выгодного предложения. Он стал секретарём социалистической федерации в Форли и использовал свою зарплату, чтобы основать собственную еженедельную газету. Она называлась «Классовая борьба». Единственным автором всех статей на четырёх страницах являлся он сам. Как ни странно, газета приобрела популярность. Поскольку его издание расширялось, Муссолини стал тратить больше времени вне дома. Появились и новые искушения.

Молодым человеком он предпочитал интеллектуальных женщин, особенно школьных учительниц. Но в более позднем возрасте его устраивала любая партнёрша, если она была не слишком худая. Ему нравились сильные женские запахи. Сам он не отличался чистоплотностью. Часто, вместо того чтобы умыться с водой и мылом, он просто слегка брызгал на себя одеколоном. Часто он был небритым. В таком виде однажды он появился на официальном приёме у короля и королевы Испании.

Половой акт всегда выполнялся исключительно для его собственного удовольствия. Он не думал ни об удовольствии женщины, ни о её комфорте. Но женщины, казалось, не обращали на это внимание. Без всякого вступления он мог наброситься на женщину — журналистку, жену партийного товарища, актрису, служанку, графиню, иностранную гостью. И те впоследствии с гордостью вспоминали о половом акте с ним. Многие говорили, что им понравилось его бесхитростное начало, грубая похоть. Когда он достигал высшей точки, он мог извергать ругательства, затем, на мгновение, становился нежным. Иногда, сразу после удовлетворения своей страсти, он брал скрипку и играл что-нибудь мелодичное. Всё сексуальное действие проходило бессознательно на уровне животных чувств, хотя если он был удовлетворён, то женщине казалось, что в нём оставалась глубокая привязанность.

Руки Муссолини были развязаны, поскольку Ракель отказалась переезжать на жительство в Рим. В Риме она чувствовала бы себя неловко, не на своём месте, она знала о его многочисленных любовницах. Но это не волновало Ракель. Она знала, что он любит семью и что женитьба была счастливой для него. Много работавшая и долго страдавшая Ракель была идеальной женой фашиста.

Его любовь к детям и сексу скоро возвели в ранг общественной политики. Он настаивал на увеличении рождаемости вдвое. «Италия нуждается в больших семьях, — говорил он, — чтобы было больше солдат». Муссолини предложил налог на холостяков, а предпринимателей обязал оказывать содействие семейным мужчинам.

Лицемерно Муссолини установил строгое наказание за прелюбодеяние, причём более жёсткое для женщин, чем для мужчин. Он был против модных танцев, которые, как объяснял Бенито, «безнравственны и неправильны», пытался регулировать ночную жизнь декадентов в Риме. Папа римский приветствовал его начинания, но жаловался, что всё ещё имеются неприкрытые нарушения законности.

Дуче был глубоко предан своим пятерым детям, и итальянские газеты представляли его как совершенного семейного человека. Но было не так просто заткнуть рот иностранной прессе, которая с удовольствием раздувала очередной скандал «дикаря».

Так, журналисты раскопали историю одной из его ранних любовниц по имени Ида Далсер. Они жили вместе до 1915 года, когда он оставил её. У неё был физически неполноценный и умственно отсталый сын Бенито Альбино, которого Муссолини признавал своим, хотя и ужасался его дефектами.

Когда Муссолини прервал отношения с ней, её пришлось поместить в психлечебницу. Но она начала требовать, чтобы он выполнил своё обещание и женился на ней. Иногда Ида утверждала, что они уже женаты и что Муссолини не удастся откупиться от неё. Когда он покинул её, она встала вместе с сыном под окнами газеты, где он работал, и начала выкрикивать свои обвинения и проклятия.

Ответ будущего диктатора был прост: он подошёл к окну с пистолетом. Позже Ида подожгла комнату в отеле «Бристоль» в Тренто, выкрикивая, что она жена дуче. Ида умерла в психиатрической больнице в Венеции в 1937 году. Сына Бенито поместили в психлечебницу в Милане, где он умер в 1942 году.

Женщина, о которой Муссолини говорил, что она «любила меня безумно», была Маргарита Сарфатти, критик-искусствовед из «Аванти». Она стала редактором фашистского журнала «Герарчиа», помещала от его имени статьи в американских журналах и писала его официальную биографию, заканчивающуюся описанием «его глаз, светящихся внутренним огнём». Отношения с ней продолжались до 1930 года. Она была его официальной любовницей. Серьёзным конкурентом ей стала только Клара Петаччи. Но она пала жертвой антиеврейского законодательства Муссолини.

В 1937 году французская актриса и журналистка Фонтанж, пишущая под именем Магда Корабёф, приехала в Рим, чтобы взять у Муссолини интервью для газеты «Ля Либерте». После интервью она отказалась возвращаться на Париж, пока он не совершит с ней половой акт. В порыве страсти он чуть не задушил её шарфом.

«Я находилась в Риме два месяца, и дуче имел меня двадцать раз», — сообщила она прессе.

Стремясь замолчать эту историю, Муссолини разъяснил полиции и французскому посольству, что мадемуазель Корабёф злоупотребила его гостеприимством. Магда отреагировала бурно. Она пыталась отравиться. Когда это не удалось, она стреляла во французского посла и ранила его. Корабёф обвиняла посла в том, что из-за него она потеряла «любовь самого замечательного мужчины в мире». Её арестовали и на несколько лет заключили в тюрьму за умышленное ранение. В её квартире полиция нашла более трёхсот фотографий Муссолини.

Муссолини нельзя считать неспособным к поддержанию долговременных связей. В 1932 году его привезли в Остиа на служебной машине марки «альфа-ромео». На обочине он увидел симпатичную молодую девушку, которая приветственно махала руками и кричала: «Дуче, дуче!», когда он проезжал мимо. Муссолини сказал своему шофёру, чтобы он остановился.

Когда он разговаривал с девушкой, она дрожала от возбуждения. Её звали Клара Петаччи. Она была невестой итальянского военного лётчика. Муссолини послал его в Японию, чтобы убрать со своего пути.

Кларе исполнилось двадцать лет (Муссолини — сорок восемь). У неё были зелёные глаза, длинные стройные ноги и тяжёлые груди, которые Муссолини обожал. И хотя её голос был хриплый, а зубы мелкие, она научилась их скрывать при улыбке. По характеру она была ипохондриком, сентиментальная, довольно глупая и абсолютно преданная дуче. Возможно, у диктатора пробудились похожие чувства, если ради своей новой пассии он изменил расписание поездов, чтобы оказаться рядом с ней в больнице во время удаления аппендикса.

Клара развелась и оставалась при диктаторе в течение последующих тринадцати лет. Она была предана ему душой и телом и отклонила предложение спастись бегством, когда режим Муссолини пал, а он сам стал объектом возмездия. Клара знала, что он ради неё никогда не оставит жену и детей, что у него много любовниц, но день за днём и час за часом ждала в своей квартире, проводя время за чтением любовных историй, набрасывая рисунки новых моделей одежды, раскрашивая свои ногти или просто глядя в окно или зеркало. Она постоянно боялась потерять его любовь. Иногда, впрочем, Клара бранила Муссолини за его связи на стороне. Он сердился и оскорблял её. Она начинала плакать, что приводило его в ещё большее бешенство. Несколько раз он пытался оставить Клару, но всякий раз возвращался, вероятно, из-за ощущения какого-то сентиментально-животного родства. Слёзы Клары действовали на Муссолини безотказно.

Примечательно, что Муссолини не давал Кларе практически ничего (мелкие подарки время от времени и иногда 500 лир, чтобы купить платье). Итальянские налогоплательщики, задавленные тяжёлым прессом налогов, думали, что в то время, как они страдают от военных лишений, Муссолини присваивает их денежки, чтобы содержать в роскоши своих любовниц. Но римские владельцы магазинов и бизнесмены обеспечивали Клару дорогими платьями и духами, пытаясь снискать расположение дуче.

Даже не пользуясь прямым патронажем со стороны дуче, семейство Петаччи извлекало пользу из своего положения. Брат Клары Марчелло, морской врач, например, благополучно занимался контрабандой золота по дипломатическим каналам.

В июле 1943-го, когда союзники высадились в Сицилии, Муссолини был отстранён от должности большим фашистским советом. На следующий день его арестовали по приказу короля Виктора Эммануила III. Клара также была арестована и заключена в Висконтийский замок в Новаре. Здесь она проводила время, сочиняя любовные письма своему возлюбленному Бенито, к которому она обращалась как к Бену, и наполняя свой дневник воспоминаниями о чудесном времени, проведённом с ним.

«Интересно, получишь ли ты эти письма, — писала она, — или их будут читать чужие? Я не знаю этого и не беспокоюсь по этому поводу. Поскольку, хотя я привыкла к тому, чтобы стесняться говорить тебе о своей любви, сегодня я говорю об этом на весь мир, и об этом кричат стены и крыши моей тюрьмы. Я люблю тебя больше, чем когда-либо». Эти письма никогда не дошли до него, их перехватила цензура.

Муссолини был спасён немцами и образовал марионеточное государство в Северной Италии. Клара решила присоединиться к нему и уговорила монахинь, присматривающих за ней, переправить её письмо в германскую штаб-квартиру в Новаре. Оттуда послали служебный автомобиль, чтобы вызволить её.

Хотя немцы не доверяли Кларе, они надеялись использовать её. Немцы расположили Клару на вилле на озере Гарда, где Муссолини мог посещать её ежедневно. Стражем на вилле оказался молодой и привлекательный майор Франц Шпёглер, который докладывал обо всём происходящем непосредственно в главную штаб-квартиру гестапо в Вене.

Но планы немцев провалились из-за того, что Ракель узнала, что Клара где-то рядом. Взрывы её ревности привели к тому, что Муссолини практически не смог встречаться со своей любовницей. Однажды вечером он оставил свой служебный «альфа-ромео» возле офиса, чтобы снять подозрения, и отправился на свидание на маленьком «фиате». Их встречи были холодны. Дважды он заявлял ей, что не хочет видеть её больше. Она начинала плакать, и в который уже раз он смягчался.

Военная обстановка вынуждала дуче готовиться к бегству. Прежняя любовница Франческа Лаваньини приглашала его к себе в Аргентину. Клара предлагала устроить мнимую автокатастрофу и объявить о его смерти. Муссолини отверг все эти предложения. Однажды, убедившись, что Ракель и его семейство в безопасности, он заставлял Клару бежать в Испанию. Семья Петаччи уехала, но сама Клара отказалась уезжать.

«Я подчиняюсь своей судьбе, — писала она подруге, — что случится со мной, я не знаю, но не могу задавать вопросы судьбе».

Муссолини и Клара вдвоём выехали на север Италии. Здесь к ним присоединилась Елена Курти Куччиати, миловидная дочь его бывшей любовницы Анджелы Курти. Однажды Муссолини ушёл с ней на прогулку. В приступе ревности Клара догнала их и устроила скандал. За этим занятием их и застал партизанский патруль. Муссолини узнали. Его вместе с Кларой арестовали и подвергли допросу.

«Вы все ненавидите меня, — сказала Клара на допросе. — Вы думаете, что я пошла за ним из-за его денег или его власти. Это неправда. Моя любовь не была эгоистичной. Я пожертвовала собой ради него». Она просила, чтобы её заключили в ту же тюрьму, что и Муссолини.

«Если вы убьёте его, убейте и меня тоже», — сказала она.

Был дан приказ отправить Муссолини и Клару в Милан. Когда две машины, везущие их, встретились на дороге, им дали несколько минут для разговора. Клара была нелепо формальной.

«Добрый вечер, ваше превосходительство», — сказала она.

Муссолини рассердился, увидев её.

«Синьора, почему вы здесь?» — потребовал он объяснений.

«Потому что я хочу быть с вами», — ответила она.

Заключённые и их охрана прибыли в Аццано утром в четверть четвёртого. Они должны были остановиться в доме, где жила семья партизан де Мориас.

Около четырёх часов следующей ночью появился человек в коричневом плаще, назвавшийся Аудизио. Он сказал, что пришёл, чтобы спасти их. Клару и Муссолини довезли до ближайшей виллы, где им приказали выйти из машины. «Спасителем» оказался коммунист-партизан, которому было приказано казнить Муссолини вместе с пятнадцатью другими фашистскими лидерами.

Клара бросилась на шею Муссолини с криком: «Нет! Нет! Вы не должны делать это. Вы не должны».

«Оставьте его, — сказал Аудизио. — Иначе вы будете расстреляны вместе с ним».

Но эта угроза ничего не значила для Клары. Если Муссолини должен умереть, то она также хочет умереть, Клара прижалась к нему.

Аудизио поднял ружьё и нажал курок, но пуля не попала в цель. Клара бросилась к нему и схватила ствол ружья обеими руками. Во время борьбы Аудизио нажал курок ещё раз.

«Вы не можете так убить нас», — кричала Клара.

Аудизио нажал курок третий раз, но ружьё окончательно заклинило. Тогда он взял автомат. Первыми выстрелами была убита Клара. Затем был ранен и упал Муссолини. Третья очередь добила его. Тела любовников бросили на грузовик поверх трупов других казнённых фашистов. Их привезли в Милан и повесили на фонарных столбах за ноги. Юбка Клары упала на её лицо. Какой-то партизан взобрался на ящик и связал края порванной юбки, чтобы прикрыть наготу.

ЭВИТА И ПЕРОН

В январе 1935 года Ева Дуарте впервые приехала в Буэнос-Айрес. Он уже тогда являлся самым большим городом Южной Америки, а европейцы считали его перекрёстком пути из Парижа в Барселону.

Большое впечатление на приезжающих в столицу Аргентины производили улицы города, особенно авенида 9 Июля, шириною почти в двести метров и Калле-Флорида, узкая, но изобилующая разнообразными товарами. Большинство кинотеатров Буэнос-Айреса располагались на авенида Корриентес.

Страстное желание сделать карьеру кинозвезды привела Еву в столицу из провинциального Хунина. Но несмотря на решительность, талант и наличие большого количества любовников, людей зачастую влиятельных в индустрии развлечения, Еве далеко не сразу удалось добиться хоть какой-то позиции в шоу-бизнесе. Речь пока шла лишь о нескольких небольших ролях в театральных постановках. Изучая драматическое искусство, параллельно она снималась для журналов.

Ева Дуарте обладала привлекательной внешностью, но не более того. Однако с первых же дней появления в Буэнос-Айресе она проявила недюжинную способность выжимать максимум из того, что имеется в её распоряжении. Естественная брюнетка, она обесцвечивала волосы и с большим вкусом выбирала наряды, несмотря на ограниченность средств. Искусство одеваться позволило завоевать сердца не одного поклонника или потенциального работодателя.

Основным достоянием являлось лицо — тёмные глаза и полные чувственные губы действовали неотразимо. Ева прекрасно понимала, что женщина, знающая толк в сексе, действует на мужчин гораздо сильнее, чем целомудренная невинность. Она изо всех сил старалась создать этот образ.

Недоброжелатели Евы утверждали, что в те дни она занималась проституцией. Не совсем так. Ева с радостью обошлась бы без того, чтобы решать деловые вопросы в постели. Увы. Позиция женщины в аргентинском обществе полностью зависела от мужчины. Лишь богатым, да к тому же и очень решительным женщинам, удавалось вырваться из колеи существования в роли второстепенного придатка мужчины. Большинству женщин и в голову не приходило оспаривать этот факт. Женщина не имела права голоса, не имела права на развод, а сама она, её дети и собственность являлись собственностью мужа. В такой ситуации трудно обвинять Еву Дуарте в том, что она пользовалась сексом как средством делать карьеру. Получив впоследствии доступ к власти, она много сделала для улучшения женской доли.

Первую более-менее заметную роль Ева получила в постановке на аргентинском радио в 1939 году. В это же время она снималась и в фильмах. Однако кинозвёзды могли спать спокойно — Еве не суждено было потрясти своими ролями в кинофильмах не только мир, но и Аргентину. В 1941 году она появилась в серии радиопостановок, спонсированных одной мыльной компанией. Сериал звучал на канале ведущей радиостанции Буэнос-Айреса и «Радио Бельграно».

В 1943 году Ева выступила в радиосериале, посвящённом выдающимся женщинам прошлого, включая английскую королеву Елизавету, Жозефину Бонапарт, Екатерину Великую и леди Гамильтон. К этому времени Ева прочно стояла на ногах в финансовом отношении — поступления шли от работы на радио, от съёмок в кино, а также от многочисленных поклонников. Однако амбиции её не удовлетворялись. Она жаждала больше денег, внимания, известности и… власти.

Хуан Перон, подобно Еве, провёл детство не среди роскоши. В школьные годы он отличался больше на спортивных полях, нежели в академических дисциплинах. Оказавшись в военном училище в шестнадцать лет, он продолжал успешно боксировать, стрелять, фехтовать, участвовать в скачках. В 1924 году, уже в чине капитана, поступил в высшее военное училище, где стал профессором военной истории, затем получил назначение на пост в министерстве обороны. Кстати, его перу принадлежал трёхтомник «Русско-японская война». Оказавшись в 1936 году военным атташе в Италии, он активно заинтересовался фашизмом, собираясь привить его в Аргентине, но без ошибок Муссолини. Разъезжал по Европе и живо интересовался политикой, активно занимался спортом, позднее ввёл лыжную подготовку в аргентинской армии.

Перон в жизни женился трижды. Относительно его сексуальных наклонностей ходили различные слухи. Одни утверждали, что он бросался на всё, что движется, независимо от пола. Другие уверяли, что его сексуальные интересы направлены в очень узкую область плотских наслаждений. Правда же состояла в том, что Перон обладал нормальной сексуальной активностью. Просто его положение позволяло ему обзаводиться таким количеством партнёрш, о котором обычный смертный мог только мечтать. Впрочем, в основном ему нравились юные девушки. В то время, когда в его жизни впервые появилась Ева, последней любовнице Перона исполнилось шестнадцать лет. Сам он был на двадцать четыре года старше Евы.

Перон вернулся в Аргентину, когда политическая ситуация в стране оказалась нестабильной. В Европе только что началась Вторая мировая война. Победа Гитлера представлялась неизбежной. Воодушевлённый идеями нацизма и гипертрофированным стремлением Гитлера к господству над миром, Перон увидел будущую Аргентину в Южной Америке подобием третьего рейха. И в своих мечтах Перон был не одинок — офицеры его поколения думали так же. Только военные могли принести славу Аргентине.

В 1943 году большинство офицеров аргентинской армии вошли в движение «За правительство, порядок и единство», где ключевой фигурой стал Перон. Целью движения являлась военная диктатура. Она пришла к власти при помощи переворота. Перон возглавил секретариат министерства обороны. Он становился важной общественной фигурой. Среди тех, кто начал проявлять к нему интерес, оказалась и Ева Дуарте.

После переворота круг её знакомств начал меняться. Настала пора военных. Вскоре Ева переключила своё внимание с её спонсора и любовника — производителя мыла — на министра почт и телеграфов полковника Имберта. Тот не выглядел Адонисом, однако же обладал той властью, которая могла бы сделать карьеру радиоактрисе. Она прекрасно понимала, кому сейчас принадлежит власть в стране, — сравнительно небольшой группе полковников. И одним из них являлся полковник Хуан Перон, о котором уже отзывались как о самом решительном среди этих полковников.

Именно в 1943 году её амбиции поднялись выше успеха в шоу-бизнесе. Рассказывают, что она без колебаний ложилась в постель с кем угодно, лишь бы добиться поставленной цели — власти.

Перон первым из полковников понял, что их режим долго не продержится, не имея поддержки помимо солдат. И он начал искать опору в многочисленной среде неорганизованных рабочих, формируя профсоюзы. Одновременно Перон добился назначения на пост министра труда и общественных работ.

Никто не знает, когда именно познакомились Ева Дуарте и Хуан Перон, скорее всего, 22 января 1944 года. Но окончательно их сблизило землетрясение, уничтожившее расположенный на севере Аргентины город Сан-Хуан. Масштабы катастрофы потрясали — три тысячи пятьсот убитых и десять тысяч раненых. Но благодаря этому событию сблизились два самых честолюбивых человека Аргентины.

Ева, пользуясь возможностями радио, мгновенно включилась в кампанию по сбору средств в пользу жертв землетрясения. Вероятно, она действительно искренне сочувствовала пострадавшим, но при этом прекрасно понимала, какие возможности открывает благотворительная работа. Ева молилась за пострадавших по радио, собирала деньги на улицах, демонстрируя при этом замечательную энергию и энтузиазм. Кульминацией кампании стал концерт в Буэнос-Айресе на стадионе «Луна-парк». Весь цвет индустрии развлечений присутствовал на стадионе, включая и быстро делающую карьеру Еву Дуарте. Присутствовали здесь и первые лица правительства, включая быстро делающего карьеру Хуана Перона.

Ева явилась на концерт в сопровождении полковника Имберта, но к концу вечера он уже оказался в длинном перечне бывших любовников Евы Дуарте.

Перон также максимально воспользовался трагедией Сан-Хуана. Его новое министерство труда и общественных работ учредило фонд для пострадавших. Перон мелькал повсюду, заботясь о людях, чьи жизни оказались в море хаоса и отчаяния. Неважно, достигли ли города собранные приличные суммы денег. Главное, что Перон заработал репутацию активного человека в глазах рабочего класса.

Ева чётко понимала, кто такой Перон. Он был нужен ей как единственный человек в стране, способный помочь воплотить самые сумасшедшие мечты. Помимо всего прочего, она обнаружила, что у этого сорокадевятилетнего, весьма привлекательного мужчины, много общего с ней. Он, подобно ей, буквально прорывался к вершинам власти, стартуя из положения мало обнадёживающего.

Перон поначалу чувствовал лишь сексуальную тягу к симпатичной актрисе. Но постепенно он стал понимать, что она может дать ему гораздо больше, нежели предыдущие любовницы. Ева льстила ему, укрепляла в вере, что именно он должен стать очередным великим лидером страны, рассказывала радиослушателям о его талантах.

Ева знала, что мог бы сделать для неё Перон ещё до их знакомства. Однако как только Перон понял, что она может для него сделать, стало ясно, что их связь будет длительной.

Энергичной и бесцеремонной двадцатичетырёхлетней Еве Дуарте не составило труда вышвырнуть несчастную Шестнадцатилетнюю конкурентку как из апартаментов Перона, так и из его жизни. С тех пор ни одна из женщин не могла составить ей конкуренцию в борьбе за Перона.

Перон и Ева обосновались вместе на Калле-Посадас, в квартире, расположенной по соседству с теми апартаментами, которые Ева занимала ранее.

Ультраконсервативная олигархия не воспринимала Еву в качестве реальной угрозы своим интересам, рассматривая её как обычную выскочку и бессмысленное недоразумение. Военные первыми ощутили необходимость воспрепятствовать сближению Евы и Перона. Армейских джентльменов не волновали сексуальные устремления коллег, однако же то явное влияние, которое оказывала на полковника Перона Ева Дуарте, не могло остаться незамеченным. Ева не считалась с их званиями и с мужским превосходством. Она столь стремительно вычислила все аспекты жизни Перона и вошла в них, что обращалась теперь с его друзьями, знакомыми и врагами так же, как и он, если не сказать больше. Её невозможно было обойти — она пребывала рядом с ним практически везде, куда бы он ни появлялся, даже на секретных совещаниях. Остальным офицерам было невдомёк, кто принимал то или иное решение — сам Перон или Ева.

Перон уже не мог без неё обходиться. Она идеально соответствовала его интересам и не сомневалась, что вскоре ему предстоит стать президентом Аргентины. С её помощью.

Карьера актрисы совершалась теперь со скоростью ракеты. Менеджеры радиостанций с ног сбивались, отыскивая работу, к тому же высокооплачиваемую, для близкой подруги полковника Перона. Ева не только играла главные роли в радиопостановках, но ещё и регулярно выступала в политических программах, рассказывала слушателям о патриотизме, материнстве и, разумеется, о блестящей работе Перона и его министерства труда и общественных работ.

Сопутствовал ей успех и в кино. По крайней мере, теперь Ева получала такие роли, которых ранее ей ни за что бы не дали. Фотографии актрисы стали появляться в журналах шоу-бизнеса, причём во всё более именитых. Вскоре она заполонила собою все газеты и журналы, став объектом многих интервью. Укрепившееся финансовое положение отразилось и на внешности. Она наконец смогла позволить себе изысканную парфюмерию и дорогие ювелирные изделия.

И всё же, несмотря на появившуюся возможность потакать своим капризам и значительный успех в шоу-бизнесе, Ева оставалась неудовлетворённой. Её интересовали уже более фантастические возможности, чем те, которые открывались при помощи самого влиятельного из своих любовников. Ей пока нравилась слава в шоу-бизнесе, возможность поиздеваться над теми, кто ещё недавно отказывал ей в актёрском таланте, возможность сводить счёты с продюсерами, не замечавшими её так долго. Общение с Пероном позволило ей ощутить силу власти и понять чувства человека, выступающего на политическом поприще. Она обнаружила, что эта сцена привлекает её ещё больше.

В начале 1944 года политическая ситуация в Аргентине отличалась крайней неустойчивостью. Этим воспользовался полковник Эдельмиро Фаррель. Преданная ему гвардия захватила президентский дворец и установила военный режим. Фаррель назначил Перона военным министром. Важность этого поста в сочетании с растущим контролем Перона над организованным рабочим движением сделали его бесспорно самым могущественным человеком страны. Перон (и Ева), выжидая нужного момента, максимально укрепляли свои позиции, дабы их президентство не оказалось столь же скоротечным, как и президентство предшественников.

Естественно, что на пути к своей триумфальной победе Перон наживал всё больше врагов в среде военных. Позже он признавал, что именно эти тяжёлые месяцы противостояния сплотили их отношения с Евой до духовного родства и, если бы не Ева, он не смог бы выстоять. В моменты кризисов именно Перон готов был идти на уступки и даже отказаться от достижения цели, лишь бы сохранить жизнь. Ева же, уже вкусив власти, не собиралась отказываться от неё. Ради власти она готова была поставить на карту всё — и свою жизнь, и жизнь Перона.

Как министр труда и военный министр, Перон держал в своих руках главные рычаги власти. Когда же Фаррель назначил его вице-президентом, то в сочетании с предыдущими двумя постами Перон получил чрезвычайные полномочия. Теперь всё зависело от того, как он сможет ими распорядиться.

Ева была не просто его тенью, она, лучше его знавшая психологию низов, смогла стать незаменимым советником набирающего силу диктатора, особенно когда дело касалось социальной иллюзии справедливости, без которой о поддержке рабочих нечего было и мечтать.

С подачи Евы Перон не ограничивал себя в выборе средств пропаганды насаждающихся принципов и их реального воплощения. На словах выступая в защиту угнетённого рабочего человека, он устранял со своего пути или прятал за решётку несогласных с ним профсоюзных лидеров или заменял их. Газеты, позволявшие себе придерживаться иного мнения, закрывались. Радиостанциям запрещалось выплёскивать в эфир критику. Ева начала заниматься проперонистской пропагандой.

Никто не мог чувствовать себя в безопасности, поднимая голос против Перона. Тем не менее подавляющее большинство рабочих видели публично выступающего Перона, который первым из политиков встал на их сторону. Они не понимали, что объединённые Пероном в один блок различные профсоюзы позволят ему мёртвой хваткой удержать любую рабочую организацию. Рабочие видели лишь то, что этот кудесник раз за разом выбивал для них повышение заработной платы.

Позиции Евы в радиомире стали огромным подспорьем Перону. Она привлекала последователей своими методами. Впервые за время пребывания её у микрофона представление можно было назвать блестящим — она неустанно напоминала слушателям, что сама является трудящейся, для которой у Перона есть ответы на все вопросы.

Неспособность режима Фарреля управлять страной привела к многочисленным маршам протеста против правительства. Многочисленные враги Перона в военной среде воспользовались протестом людей, чтобы убрать его со сцены. А заодно и Еву. Под их давлением Перон покинул политическую сцену. Непонятно, была ли отставка блестяще задуманным ходом или проявлением трусости, однако стало ясно, что путь Перона к власти лежит по дороге с рабочими, а не с военными. И яснее всех понимала это Ева.

После отставки они не остались в городе, а перебрались на курорт на реке Ла-Плата. Но Перона тут же арестовали и перевезли обратно в Буэнос-Айрес. Оказавшись под арестом, Перон растерял мужество, ссылался на болезнь и просился отпустить его в изгнание.

Разразившийся кризис лишь подхлестнул Еву. Проявляя феноменальную силу духа и энергию, Ева обратилась за поддержкой к профсоюзам. Она посещала фабрики, заводы, доки, требуя помощи человеку, который служил интересам рабочих, а теперь за них и страдает. Дала результаты проведённая Пероном работа по созданию единого блока профсоюзов.

17 октября более пятидесяти тысяч рабочих вышли на центральные улицы, сходящиеся к дворцовой площади, скандируя имя Перона. Фаррелю ничего не оставалось, как выпустить Перона на свободу и объявить, что арест был ошибкой, которая больше не повторится. На балконе президентского дворца Фаррель обнял Перона, и тот обратился к рабочим со страстной речью.

Многое сработало на успех Перона, но сильнее всех — помощь Евы. Вскоре Перон и Ева поженились. Оставался один последний шаг в превращении Евы Дуарте из провинциальной девушки во всемирно известную политическую звезду, и этот шаг она сделала 4 июня 1946 года, когда Перон принёс президентскую клятву. Ева стала первой леди Аргентины.

В избирательную кампанию Ева бросилась со всей страстностью своей натуры. Её поездки с Пероном по стране превращались зачастую в акции шоу-бизнеса. Она красовалась перед людьми в великолепных платьях и драгоценностях; в окружении толпы щедро разбрасывала мелкие подарки и банкноты достоинством в песо. К ней со всех сторон тянулись руки, чтобы дотронуться до великолепной леди, вышедшей, как и они, из самых низов.

Она сочетала в себе все возможные образы: матери, жены, провинциалки, утончённой леди, даже святой. Немудрено, что уже в самом начале её появлений на публике в сознании большинства трудового люда даже в самых отдалённых уголках страны её образ стал сливаться с единственным женским образом, который они знали, — Девы Марии. Еву стали называть Эвита.

Перон теперь играл роль благочестивого мужа очаровательной полусвятой жены. Это была удобная ширма для того, что проворачивать свои дела, устранять политических конкурентов и лидеров оппозиции.

Голосование состоялось 24 февраля 1946 года. Перон набрал 1,5 миллиона голосов, его ближайший конкурент, доктор Тамборини — на триста тысяч меньше.

Неудавшаяся актриса, Эвита продолжала играть, и играть великолепно. Никто не подсчитал, сколько страстных речей произнесла она, обращаясь к аргентинцам с 1945 по 1952 год. Но каждое её слово было наполнено искренностью, энергией убеждения и желанием завоевать доверие масс.

Мало кто догадывался, что движущей силой её ненасытного стремления к власти оставалась месть, особенно месть по отношению к аргентинской аристократии, которая по-прежнему не желала принимать её даже в качестве жены президента. Силу для этой ненависти она черпала из океана признания, который представляла собой заворожённая её речами толпа. Она была плоть от плоти их представительница и от их имени могла позволить себе бросить вызов высшему свету.

Что же касается социальной справедливости в реальности, то здесь Эвита выступала как хороший идеолог: одаривала не многих, но слух разносился по всей стране. Её подарок одной многодетной роженице стал притчей во языцех. Ничего не понимающую женщину с ребёнком на руках прямо из захудалого роддома доставили в отдельную меблированную квартиру. Шкафы были наполнены одеждой. В детской стояли кроватка и коляска. Всё было как в сказке. Разумеется, об этой сказке в тот же день узнала вся страна.

Эвита не скрывала от широкой публики своих нарядов и драгоценностей, открыто заявляя, что надевает их именно ради них — рабочих, служанок, солдат. И, как ни странно, такое оправдание вызывало восторг у тех, кто никогда не сможет носить ничего подобного. Этот своеобразный цинизм имел свою логику, и народ понимал её. Поэтому никому, кроме газетчиков, не казалось предосудительным, что жена президента заботится о своих близких и отдалённых родственниках, одаривая их важными государственными постами.

Брат Эвиты, Хуан Дуарте, стал личным секретарём Перона. Любовники и мужья её сестёр и матери становились сенаторами, губернаторами провинций, директорами почт и телеграфов, а один, из них даже членом Верховного суда. Она создавала клановую систему, чтобы при помощи родственников, назначенных на ключевые посты управления, проводить свою политику, причём во всех сферах. Лишь армию она оставила мужу, понимая, что её желания не хватит провести в ней изменения.

Все таланты Евы становились прекрасно видны на арене общественных отношений. Карьера блестящим образом отразилась на ней — в двадцать семь лет она выглядела лучше, чем когда-либо в своей жизни. Она могла себе это позволить.

С ростом популярности Эвиты росло и сопротивление со стороны антиперонистов. Оно выражалось не только в создании политической оппозиции, но и в целенаправленной дискредитации «аргентинской Мадонны». Сделать это было несложно, учитывая некоторые факты из прошлого Эвиты. Перон прилагал все усилия, чтобы изъять из библиотек и архивов все порнографические журналы, в которых в своё время снималась Ева Дуарте. Специально для формирования нового образа жены президента были выпущены плакаты, на которых она недвусмысленно представлялась в умиротворённом облике мадонны. Это не помешало антиперонистам называть её не иначе как шлюшкой.

Однажды, проезжая по многолюдной набережной в обществе итальянского адмирала, Эвита возмущённо воскликнула: «Вы слышали! Кто-то назвал меня шлюхой!» На это адмирал ответил: «Я уже пятнадцать лет как в отставке, но меня до сих называют адмиралом».

На публике Эвита и Перон всегда держались так, как будто они брат и сестра, не более того. Он целовал ей руку, она прикасалась губами к его лбу. Никакого намёка на брачные отношения, на весьма фривольное прошлое. Нация хотела видеть во главе государства не супружескую пару, а двух бесполых полубогов.

Хотя самолюбие Эвиты не могли не задевать слухи о её прошлом, тем не менее она, как всегда, смело бросалась в бой там, где была уверена, что большая часть населения её поддержит. Она снова легализовала проституцию и навела порядок в «кварталах любви» — важных поставщиков налогов. Эвита добилась расширения избирательных прав женщин. Она создала личный фонд социальной помощи, куда приказным порядком переводила государственные деньги. Какая-то часть их в самом деле приносила пользу малоимущим, но основной капитал уходил на счета Эвиты в швейцарских банках.

Эвита Перон была не только идеологом собственного режима, но и хорошей сторожевой собакой нового порядка. Она умела собирать компромат на лидеров оппозиции и зачастую прибегала к весьма изощрённым методам воздействия на противников режима. Возможно, по её распоряжению на лидерах антиперонистов отрабатывали пытку электротоком, после чего многие становились импотентами. С предводителями повстанцев, поднявших мятеж в одной из провинций, Эвита поступила ещё жёстче: она приказала их кастрировать. Заспиртованные гениталии революционеров Эвита в знак назидания демонстрировала министрам, высшим чиновникам, лидерам профсоюзов, заподозренным в двойной игре. Ей всё сходило с рук, действительно, как богине по отношению к смертным.

Скорей всего, Эвита была верной женой Перону. Её врождённая сексуальность сублимировалась в государственную деятельность. Однако однажды она вспомнила своё старое ремесло, В 1947 году, находясь в Европе, она навестила своего знакомого, миллионера Аристотеля Онассиса. За омлет, который она ему приготовила после любовных утех, он заплатил десять тысяч долларов. Позже она шутила, что это был самый дорогой омлет в её жизни.

В Риме Эвиту встречала многотысячная толпа профашистски настроенных людей. Они салютовали так, как когда-то приветствовали дуче. Вскоре завязалась потасовка между фашистами и коммунистами. Понадобился дивизион полицейских, чтобы прекратить драку и расчистить площадь перед аргентинским посольством.

Эвита умерла тридцати трёх лет от рака матки. Вся Аргентина оплакивала её смерть. Какое-то время аргентинская Церковь всерьёз обсуждала вопрос о её канонизации.

Хуан Перон, которому в год смерти жены исполнилось пятьдесят шесть лет, после нескольких недель траура вновь зажил прежней жизнью любителя молоденьких девочек. Он стал патроном Союза студентов, точнее, его женского центра, который отвечал за подготовку обслуживающего персонала для высокопоставленных чиновников. В этом центре работал специальный отряд гинекологов, в чьи обязанности входило прерывание беременностей и профилактика венерических заболеваний.

Вскоре Перон отобрал кандидаток для своего личного «восстановительного» центра. Не обошлось и без фаворитки. Ею стала Нелли Ривас, тринадцатилетняя дочь рабочего кондитерской фабрики. Вероятно, поэтому, как любил говорить Перон, Нелли была такая сладкая. В конце концов Нелли поселилась в президентском дворце, в роскошном номере с зеркальными стенами и мраморным полом. Нерону нравилось возиться с этой красивой дикаркой. Сначала он одел её с ног до головы в лучшие модели сезона, надарил драгоценностей и только потом принялся за исправление её манер. Перон даже намеревался отправить Нелли в один из европейских колледжей, но простодушная девушка отказалась покидать своего покровителя.

Слухи об увлечении президента девочками, об оргиях, которые он устраивает на манер римских императоров, расползались по стране и компрометировали «отца нации». Недовольство Пероном усиливалось из-за углублявшегося экономического кризиса. Сторонники Перона начали отдаляться от него. О близости смены власти заговорили открыто.

Зная, что в случае победы оппозиции ему припомнят все прегрешения прошлого, Перон тайно переправляется на борт парагвайского военного корабля, стоящего в порту Буэнос-Айреса и просит политического убежища. Перед тем как отправиться в изгнание, он написал своей фаворитке: «Моя дорогая девочка, я скучаю по тебе каждый божий день… Тысяча поцелуев и тысяча желаний. До скорой встречи. Твой папочка». Публикация переписки бывшего президента с Нелли только подлила масла в огонь: совет высших офицеров лишил Перона генеральского звания за «недостойное поведение, порочащее честь офицера».

Новая власть направила Нелли в исправительную колонию для малолетних преступников. Её родителей выслали в провинциальный город. Позже Нелли вышла замуж за аргентинского служащего американского посольства.

В изгнание отправился и прах Эвиты. Антиперонисты опасались, что вокруг останков Эвиты может возникнуть культ почитания её как святой. В результате они были спрятаны в Италии.

Местом своей ссылки Перон выбрал Испанию. Там он встретил танцовщицу Изабель Мартинес и в 1961 году женился на ней.

За последующие десять лет многое изменилось в Аргентине. Военные обещали восстановить демократию и в знак примирения переправили Перону останки Эвиты.

В 1973 году смертельно больной Перон приехал в Аргентину, чтобы баллотироваться на президентских выборах. Он одержал победу. За него проголосовали те, кто до сих пор боготворил Эвиту. Они считали, что Эвита незримо руководит своим бывшим мужем.

Перон умер в 1974 году. Его останки покоятся в гробнице президентского дворца. Рядом, благодаря старанию вдовы Перона, обрёл покой и прах Эвиты.

ЛЮБВЕОБИЛЬНЫЙ ФАРУК

Жизнь последнего египетского короля Фарука была похожа на дорогую костюмированную мелодраму, правда, без хэппи-энда в конце. Смешение жанров — «Тысячи и одной ночи» с «Плейбоем» — в жизни приводит к смертельному недоразумению в финале, зато предоставляет обилие материала для светской хроники и жёлтой прессы. Вероятно, по количеству статей о нём и его любовницах Фарук может войти в Книгу рекордов Гиннеса.

История Фарука похожа на историю многих коронованных неудачников. Он был рождён для славных дел, получил хорошее образование, хотя не мог не тяготиться английским диктатом в довоенном Египте.

Фаруку было только шестнадцать, когда он занял престол в 1936 году. Его планы были грандиозны. Он хотел сделать формальную независимость страны реальной. Для того чтобы покончить с английским контролем над экономикой и внешней политикой, Фарук решил сделать ставку на фашистскую Германию. Только поражения немецких войск в России помешали осуществиться этому проекту.

Другой мечтой Фарука являлась консолидация исламских сил вокруг Египта. Он хотел стать новым Мухамедом. Однако ничего из задуманного не осуществилось. Молодой царственный романтик стал жертвой собственного безволия и изнурительных страстей, к которым его приохотила собственная мать и первая жена, семнадцатилетняя Сафиназ Зульфикар, не знавшие недостатка в любовниках.

Возможно, из-за переживаний, связанных с неверностью жены, Фарук ещё в молодом возрасте начал испытывать долгие приступы полового бессилия. Из-за этого он стремился создать себе славу первого ловеласа, неутомимого любовника. С помощью денег и подарков это ему удалось без труда. Фарук открыто ухаживал за наиболее красивыми жёнами и дочерьми придворных (позже он хвастал о пяти тысячах победах на любовном фронте, забывая добавить, что все они были оплачены из государственной казны). Большую часть дня король посвящал профилактике и лечению своей мужской силы. Знатоками от сексологии были состряпаны всевозможные микстуры любви, от древних, тех, которыми пользовались фараоны, до современных, гормональных. Фарук как заведённый поглощал всевозможные афродизиаки и отдавал своё тело в руки обнажённых массажисток, которые обязаны были не только разбудить его чувства, но и согнать лишний вес.

Вероятно, усилия врачей не прошли даром. Гарем Фарука пополнялся женщинами со всех континентов, его эмиссары рыскали по всем великосветским борделям, спортивным клубам и салонам манекенщиц в поисках «товара» для своего господина. У себя в Египте Фарук прославился тем, что тех женщин, кто не уступал ему, он попросту похищал и помещал в одном из «гаремов» в пяти дворцах, которые были расположены по всей стране. С замужними женщинами было больше проблем. Но шантаж, угрозы и ценные подарки чаще всего делали своё дело. К тому же Фарук был благодарным любовником — каждая из его наложниц получала на память браслет, украшенный бриллиантами.

Из множества безвестных любовниц Фарука одна добилась его особого расположения. Речь идёт об александрийской красавице еврейке Ирене Гуинль. Фарук никогда не позволял расовым предрассудкам или религиозным запретам становиться на пути его удовольствий.

Дочь хлопкового маклера, Ирена владела шестью языками, была спортивна и сексуальна. Она мечтала стать актрисой, но натолкнулась на запрет со стороны семьи. Её выдали замуж за соплеменника, получившего образование в Англии. Их первая брачная ночь стала кошмаром. Ирена не могла без содрогания вспомнить, как её муж, вместо того чтобы приступить к исполнению супружеских обязанностей, достал трость и пару чёрных кожаных ботинок на высоких каблуках и заставил её сначала отхлестать его тростью, а затем раскровить рубцы каблуками. Пережив нервное потрясение, она стала добиваться развода. Желанное освобождение наступило только через четыре года. Встреча с Фаруком на благотворительном балу обернулось для обоих волшебной сказкой.

Ирена стала не только официальной любовницей Фарука, но и серьёзным критиком его прогерманских настроений. Английская разведка в лице посла приветствовала эту связь и даже ускорила момент переселения Ирены в королевский дворец. Англичане надеялись через еврейку Ирену проводить антигерманскую политику.

Тот факт, что Ирена была еврейкой, ничуть не беспокоил Фарука. Его отец Фуад имел еврейку-любовницу Суарес в течение двадцати лет. Она даже устроила его первый брак с его девятнадцатилетней кузиной принцессой Шавикар. Принцесса была одной из самых богатых женщин Египта. У Фуада были огромные карточные долги, Суарес выгодно размещала деньги принцессы в инвестиционные фонды совместно со своими еврейскими друзьями, которые сумели на этом неплохо заработать. Суарес давила на англичан, чтобы возвести Фуада на трон, хотя он, строго говоря, не был прямым наследником. Она умерла в его объятиях, вальсируя на балу.

Вскоре Ирена стала хозяйкой королевского дворца. Ради этого Фарук сбрил бороду — символ исламского фундаментализма тех времён. Он подарил ей отделанный драгоценными камнями Коран в надежде, что она примет мусульманство. Ирена стала королевой Египта во всём, кроме официального статуса. О законной жене Фарука вспоминали только во время официальных приёмов. В остальных случаях рядом с королём находилась Ирена.

Конец их связи наступил в 1943 году, когда Фарук завёл роман с Барбарой Скелтон, авантюристкой, специализировавшейся на магнатах и особах королевской крови. Позже она стала удачливым романистом и в подробностях описала свои похождения.

Что касается Ирены, от которой Фарук страстно желал иметь наследника, то она не простила измены и вскоре вышла замуж за британского офицера. Их роман обсуждали все. Кажется, они находили удовольствие, чтобы мучить Фарука, который буквально ходил за ними по пятам и издали наблюдал за развитием романа. Как только Ирена получила британский паспорт, она выехала из Египта.

Перед этим морально раздавленный Фарук пригрозил ей начать войну с Израилем, если она покинет его. Ирена только рассмеялась. Она уже знала, что власть Фарука весьма ограниченна. Тогда он пригрозил, что сопьётся и потратит жизнь на кутежи и карточную игру. Это обещание он сдержал.

Для Фарука, мечтавшего о наследнике, рождение третьей дочери стало поводом для расторжения брака с законной женой. Впрочем, она первой подала на развод, застав мужа в семейной спальне с одной французской оперной певицей.

Неизвестно, на чьей стороне была судьба, когда в одном из ювелирных салонов Каира Фарук познакомился с пухленькой миловидной девушкой по имени Нариман Садек. Ей было шестнадцать, она происходила из простой семьи, всю жизнь копившей на приданое дочери. В день знакомства с королём в ювелирном магазине она вместе со своим женихом выбирала обручальные кольца.

Несмотря на свою молодость, Нариман была девицей не промах и быстро сообразила, что вниманием короля можно воспользоваться по большому счёту. Ей не хотелось стать всего лишь очередной игрушкой короля, которую он забудет сразу же, как только утолит свою страсть. Она решила выставить свою невинность в качестве ставки, достойной королевского звания.

Фарук сделал предложение и… умчался в Европу на предсвадебный мальчишник, который занял у него ни много ни мало три месяца. Лучшие проститутки Европы сопровождали его в этом турне, пока на родине шли приготовления к свадьбе. Сама свадьба с последующим четырёхмесячным путешествием опять-таки по Европе по своему внешнему великолепию и расточительству стала притчей во языцех.

Фарук был верен Нариман не более, чем первой жене. Однако она выполнила свою задачу — родила ему сына и наследника, который в 1952 году последовал за отцом в изгнание.

Свержение Фарука произошло на редкость гладко. Лишившись поддержки англичан, безвольный король стал жертвой заговора, который устроили офицеры египетской армии Гамаль Абдель Насер и Анвар Садат, во время войны проведшие три года в заключении за пронацистские настроения. Страна требовала смены курса внешней и внутренней политики, экономических преобразований и волевого национального лидера. Фарук явно не годился на роль отца нации. Народ не любит слабых и безответственных правителей.

Изгнанный король обосновался в Риме. Он нисколько не изменил своим привычкам и продолжал жить жизнью закоренелого плейбоя. Газеты были заполнены отчётами о его любовных авантюрах. Одна из них стала настоящим кладезем для репортёров и ведущих рубрику светской хроники.

Последней большой любовью Фарука можно назвать Ирму Минутоло. Когда Фарук увидел её в клубе на Капри, ей было всего шестнадцать, она мечтала стать актрисой, но пока работала в мюзик-холле. Для этой работы у неё были все данные: наивность, вера в свою звезду в образе некоего голливудского режиссёра, а также большие глаза, крупные губы и не по годам развитая грудь.

Фарук влюбился с первого взгляда. Однако первый подход экс-короля не принёс обычного результата. Девушка знала себе цену (как-никак она только что стала «Мисс Капри»). К тому же располневший, лысоватый египтянин нисколько не походил ни на один известный ей голливудский секс-символ. Фарук приступил к длительной осаде. Каждый день к дому Ирмы приносили свежие розы, в одной из них — искусственной, она нашла рубиновое кольцо, инкрустированное алмазами. Прямой подкуп сопровождался заверениями в любви и лестью в адрес Ирмы. В то же время газеты наперебой кричали о его кутежах и очередной даме сердца, одной из которых, не на шутку раскрутившей Фарука, стала чувственная восемнадцатилетняя шведка Бригита Свенберг, бывшая любовница Лаки Лючано, американского гангстера, высланного из США в Италию.

У Лючано и Фарука было много общего — оба жили в изгнании, оба знали, что такое большая власть, и оба любили красивых женщин. Лючано предоставлял защиту Фаруку в тех многочисленных случаях, когда Насер, опасаясь, что Запад попытается восстановить Фарука на троне, подсылал к нему наёмных убийц. В Италии Лючано знал каждого киллера в лицо, поэтому ни одна акция Насера не смогла осуществиться.

Фарук попросту выкупил соблазнительную шведку у своего приятеля. Он не хотел, чтобы об их связи узнали газетчики, так как Бригита была связана с мафией. Ей же, напротив, нравилось видеть своё фото в газетах — это было лучшей рекламой.

На этот раз то, чего опасался Фарук, привело к прямо противоположному результату. Увидев в каком-то журнале Фарука и Бригиту вместе, Ирма воспылала ревностью. Вскоре место законной жены рядом с экс-королём освободилось, так как Нариман потребовала у нового египетского правительства разрешения на исламский развод и предъявила иск о материальном содержании своего сына, номинального принца Египта и Судана.

Потеряв сына и жену, Фарук в который раз стал искать утешения в любви. Он предложил Ирме переселиться в его особняк. Для Ирмы это было равносильно предложению о браке. Не сказав родителям ни слова, она села в зелёный «роллс-ройс» Фарука и устремилась навстречу новой жизни.

Ирме было отведено крыло здания с огромной мраморной ванной, переделанной, чтобы походить на ванную из кинофильма Риты Хейворт, который, как обмолвилась однажды Ирма, она видела. Её обучали этикету, музыке, литературе и верховой езде. Высококлассные кутюрье готовили наряды Ирмы к предстоящему «дебюту» в одном из самых дорогих великосветских ночных клубов Рима.

Первый выход новой королевы удался на славу. Более чем откровенный наряд Ирмы и простоватость, которую не смогли вывести учителя хороших манер, в одно мгновение сделали Ирму желанной добычей циничных журналистов. Вскоре за ней закрепилось прозвище «Ирма, способная на всё».

С полгода Фарук разъезжал и жил с Ирмой по королевским домам Европы, пока она, как и прежние его подруги, не стала ему надоедать своим присутствием и неизбежной ревностью к другим женщинам. Наконец, Ирма поняла, что её времени вот-вот придёт конец, и стала готовить себя, разумеется, за счёт Фарука к карьере оперной певицы. Бывший король не только оплатил её учёбу у лучших преподавателей Италии, но и устроил триумфальный дебют в Неаполе.

Постепенно любовные отношения Фарука и Ирмы переросли в дружеские. Это устраивало обе стороны.

Не знавший удержу в наслаждениях, слишком слабовольный, чтобы что-то изменить в своей жизни, Фарук умер там, где он привык проводить большую часть жизни, — в ресторане, во время ужина со своей последней пассией Аннамарией Гатти. К тому времени он уже обеднел, от вереницы роскошных «роллс-ройсов» остался скромный «фиат». Его здоровье было подорвано от гастрономических излишеств. Несмотря на тучность, колики в печени и аритмию сердца, он, как обычно, съел дюжину живых устриц с соусом табаско, омара, жареного барашка с жареным картофелем, два апельсина и выпил две больших бутылки минеральной воды с кока-колой. Затем закурил свою неизменную гаванскую сигару… Когда окружающие заметили, что он схватился за горло и повалился на стол, то подумали, что он разыгрывает одну из своих знаменитых шуток.

Фарук умер по пути в больницу. Ему было сорок пять лет. Вскрытие не проводилось. Роялисты до сих пор считают, что Фарук был отравлен.

«ВЕЛИКИЙ КОРМЧИЙ» И ЕГО ТАНЦОВЩИЦЫ

С возрастом у «красного императора» Мао Цзэдуна всё более проявлялись черты неимущего крестьянина. Он нисколько не заботился о своём внешнем виде и о личной гигиене, любил посвящать приближённых в подробности своего пищеварения, неосознанно снимал брюки в жаркие дни в присутствии гостей. В старости он совсем прекратил чистить зубы, умываться, предоставляя обслуге обтирать его влажным полотенцем прямо за письменным столом, когда он просматривал деловые бумаги.

Мао родился в 1893 году в деревне Шаошань, в провинции Юнань, в семье крестьян. Первый опыт половой жизни Мао приобрёл с двенадцатилетней девочкой. В старости Мао любил вспоминать этот акт инициации. В 1962 году ему устроили встречу с этой женщиной. Глядя на седую, сморщенную старуху, он сказал: «Как она изменилась».

В молодости Мао не слишком интересовался сексом. Он решал великие политические проблемы. Отца Мао беспокоила вечная задумчивость сына, и он решил женить пятнадцатилетнего Мао на Ло Исю, которая была старше его на пять лет. Первый и последний раз в своей жизни Мао прошёл через всю традиционную брачную церемонию. После этого, хотя женщина стала жить в семье Мао, он отказался делить с ней ложе. Она умерла в 1910 году. Позже он вспоминал, что не притронулся к ней даже рукой.

Революционный романтизм и консервативные китайские устои превратили поколение ниспровергателей старого порядка в поколение девственников. Характерно, что первая настоящая любовь Мао стала разменной картой политических разногласий: пекинская студентка, в которую он влюбился, придерживалась более правых взглядов.

Зато следующей избранницей Мао стала «революционный товарищ» Ян Кайхэй. Она была дочерью университетского профессора, белокожая, с глубоко посаженными глазами. Они устроили пробный брак перед тем, как оформить свои отношения в 1921 году, после рождения их первого ребёнка. То, что их брак состоялся в обход родительского выбора, нарушало китайские традиции и действительно могло считаться революционным новшеством.

К началу борьбы против чанкайшистских гоминьдановских националистов в 1927 году Мао возглавил революционное движение. В целях безопасности он отправил жену и детей в глухой провинциальный город Чанша. Но через три года гоминьдановцы заняли его и арестовали семью Мао. Всю свою ненависть к Мао гоминьдановцы выместили на его жене. Оба малолетних сына Мао бежали в Шанхай, где они добывали себе пропитание на улицах. Младший сын, Аньцин, страдал заболеванием мозга, как предполагали, из-за пыток огнём, которым его подвергли в застенках шанхайской полиции как бродягу. Старший сын, Аньин, был убит во время американского налёта во время корейской войны.

Ещё при жизни законной жены Мао приблизил к себе «революционного товарища» Хэ Цзычжэнь, девушку, которую сам Мао описал как «привлекательную и чистую». Она говорила чётко и взвешенно. Её глаза — «два кристалла». Встреча с ней дала ему чувства «сладкие, как мёд».

Они поженились вскоре после смерти Ян. Мао был вдвое старше Хэ, и, вероятно, у них вскоре возникла проблема сексуального несоответствия.

Хэ была спутницей Мао во время Великого похода против гоминьдановцев в 1934 году. Он длился два года. Из шести детей Мао от Хэ выжила только одна дочь.

По окончании Великого похода коммунисты основали свою базу в древних пещерах в Яньане, и Мао стал приглядываться к другим женщинам. У него началась связь с Тинг Линг, подругой детства его жены Ян. Другой любовницей была Лили Ву, переводчица, которая как-то раз после интервью с западной журналисткой положила руку на колено Мао, говоря, что выпила слишком много. Справившись с замешательством, Мао взял её руку и сказал, что также выпил слишком много. Их связь продолжалась до тех пор, пока о ней не узнала Хэ, которая могла постоять за себя.

В 1938 году у Мао начались отношения с киноактрисой с более чем сомнительной репутацией, шокируя коммунистическую верхушку. Её имя было Лань Пин, или Голубое яблоко. Она изменила его на Цзян Цин — Лазурная река. Но некоторые называли её Лань Пин Гуо — Гнилое яблоко — из-за её ранних и неразборчивых любовных связей.

Цзян Цин родилась в трудной семье. Её отец был грубым человеком, мать была практически домашней прислугой и наложницей. Цзян Цин имела вереницу ухажёров до выхода замуж в 1930 году за сына торговца из Цзинани. Замужество продолжалось всего несколько месяцев. В семье мужа её сочли ленивой и выставили вон.

Вскоре после этого Цзян Цин встретила Ю Кивея, лидера местного коммунистического подполья. Они стали любовниками и жили вместе до 1931 года. Когда японская армия захватила Маньчжурию в 1931 году, Цзян Цин, уже подающая надежды актриса, блистала в некоторых антиимпериалистических пьесах. Когда националистическое правительство обрушилось на коммунистов, Ю Кивей был арестован, Цзян подалась в Шанхай, где она намеревалась сделать карьеру актрисы.

Путь к признанию пролегал через спальни продюсеров, влиятельных актёров и партийных чиновников. Мао не мог не заметить эту излучающую сексуальное томление красотку. Однако его смущала её репутация, и он пригласил актрису в институт марксизма-ленинизма, где он читал лекции. Она сидела в первом ряду и забрасывала лектора вопросами. Это был род любовной игры.

Цзян Цин решила заполучить Мао в мужья. Она развелась со своим последним мужем, оставила ему двоих детей и сосредоточилась на Мао. Позже она призналась: «Секс занимает лишь вначале, но что поддерживает интерес постоянно — так это власть».

Когда Цзян Цин забеременела, Мао объявил, что собирается развестись с Хэ, чтобы жениться на Цзян. Однако на это он обязан был получить разрешение у соратников по компартии. Те не одобрили выбор Мао и запретили развод.

В ответ Мао заявил: «Без Цзян Цин я не могу продолжать революцию».

Разрешение на развод Мао с Хэ было получено в 1939 году, когда Мао удалось убедить многих членов ЦК, что психика Хэ не вполне здорова. Хэ была направлена в Москву для психиатрического лечения, но улучшения её состояния не наступало. Затем её направили на постоянный отдых в комфортабельный дом в Шанхае, оплаченный правительством, но она так и не поправилась полностью.

Обязательным условием женитьбы стало обучение Цзян Цин в партийной школе. Заместителем начальника школы был Сан Шен, правая рука Мао. Цзян Цин не смогла обделить своим вниманием столь влиятельного человека.

Цзян Цин и Мао поженились в 1939 году. Они не заботились о свадебной церемонии или законном свидетельстве о браке. Достаточно было простого объявления о свадьбе.

Однако сплетни вынуждали Цзян Цин не показываться на глаза публики. Она стала идеальной коммунистической домашней хозяйкой. Доступ к власти по-прежнему происходил через секс. Она говорила всем и каждому, что Мао великий любовник, и всё его окружение знало, занимался ли он любовью прошедшей ночью.

Мао не мог долго любить одну женщину, особенно ту, с которой не сходился темпераментом. Уже к 1949 году между ним и Цзян Цин наступило охлаждение. В марте он послал Цзян Цин в Москву, а сам направился на Ароматные Холмы с актрисой по имени Ю Шань. Она была сестрой Ю Кивея, бывшего мужа Цзян Цин. Кивей не считал Цзян Цин идеальной женой вождя, который стал к тому времени правителем Китая. Его сестра была более культурной, цивилизованной и превосходила Цзян Цин по всем статьям.

Однако Ю Кивей неправильно оценил ситуацию. Мао отдавал предпочтение крестьянским девушкам. К тому же вернувшаяся из Советского Союза Цзян Цин быстро восстановила своё положение в домашнем хозяйстве Мао.

В том же 1949 году у Мао обнаружили простатит. Врач установил бесплодность его спермы. Он имел несколько детей от трёх жён, и старшему из них было пятнадцать. Следовательно, Мао стал стерильным в возрасте сорока пяти лет.

Мао Цзэдун был мнителен и болезненно подозрителен. Много лет у него служил парикмахер Ван Хой по прозвищу Большая Борода. Проверенный и преданный человек был обвинён в том, что намеревался убить Мао с помощью бритвы.

Мао Цзэдун вызвал брадобрея, который стриг и брил его чуть ли не три десятка лет, и предложил тому во всём сознаться. И действительно, тот бросился на колени и со слезами на глазах признался, что собирался убить вождя.

«Тогда почему ты этого ещё не сделал?» — спросил Мао. Ван Хой ответил, что ждал прихода гоминьдановских войск. «Но если бы они пришли, — сказал Мао, — то убили бы меня и без твоей помощи».

Мао потребовал, чтобы Ван Хой рассказал всю правду, и тот поведал, что во время допросов следователи лишали его сна в течение нескольких суток и вынудили возвести на самого себя напраслину, признаться в заговоре против Мао. А так как Мао Цзэдун панически боялся допускать к своему лицу нового человека с острой бритвой, он, убедившись, что Ван Хой предан ему как собака, без боязни вернул брадобрея.

О нравах, царивших в окружении вождя, говорит и то, что его покои прослушивались. Мао случайно узнал об этом, вызвал начальника охраны, секретарей и устроил всем головомойку. Тогда, чтобы успокоить «кормчего», ему стали внушать, что его, мол, прослушивали, дабы собрать материал для истории партии, На что вождь прорычал: «Так что, на меня уже собирают материал, чтобы очернить, как Хрущёв очернил Сталина?!» И приказал немедленно демонтировать подслушивающие устройства, а магнитофонные ленты сжечь.

Он, конечно, понимал, что приказ о прослушивании мог исходить только от руководителей самого высокого уровня, а мелкие сошки тут ни при чём. После этого он стал ещё более подозрительным и не доверял даже самым близким в своём окружении, тем, кто служил ему долгие годы.

Ему чудились заговоры. Он считал, что его хотят убить или извести. Заставлял проверять пищу и даже выписал для этого консультантов из Советского Союза. Однажды ему показалось, что его плавательный бассейн отравлен. В другой раз померещилось, что лихорадка, которой заболел, вызвана ядом, пропитавшим гостевой дом, где он остановился.

Из-за его подозрительности нередко страдали невинные. Так было в политике, так же было и в его личной жизни. Безо всяких колебаний он избавлялся от людей, которые, как ему казалось, не так на него посмотрели или не так что-то сказали.

Нет сомнения, Мао Цзэдун обладал выдающимися способностями коварного политического интригана. Он создал режим под стать своему характеру и представлениям о том, каким должно быть будущее Китая — страны, где восторжествует коммунистический рай. Самому ему не трудно было это вообразить, поскольку он уже жил в этом самом раю.

К шестидесяти Мао начала утомлять сексуальность Цзян Цин. Среди приближённых был профессиональный сводник Кан Шэн, сделавший партийную карьеру тем, что поставлял Мао красивых и опытных женщин. Кан Шэн кроме того собрал эротическую библиотеку для Мао, которая по числу экспонатов превосходила подобные собрания древних императоров. Во время культурной революции Кан Шэн грабил официальные музеи, чтобы пополнить коллекцию Мао.

Любимой темой разговоров «красного императора» был секс и сексуальная жизнь других. В 1954 году Мао сокрушил Гао Гана, который сосредоточил в своих руках такую власть, что Сталин называл его «королём» Маньчжурии. Мао обвинил его в создании «антипартийного союза», и тот покончил жизнь самоубийством.

Но казалось, Мао не очень интересовали детали политической угрозы, которую представлял Гао Ган. Его привлекла сексуальная жизнь Гао. О нём говорили, что он имел сексуальные отношения более чем с сотней женщин.

Привычки самого Мао не отличались сдержанностью. Одним из его любимых развлечений было плавание в бассейне, заполненном множеством обнажённых девушек.

Вначале Мао был осторожен. Его личный секретарь Е Цзилун подбирал женщин среди работников культуры, в подразделениях центрального гарнизона, в службах быта. Они были молодыми, не слишком образованными и фанатически преданными председателю Мао. Девушки находились в доме Е, пока Цзян Цин благополучно засыпала. Затем их тихо проводили через специальный переход в спальню Мао. Утром, перед пробуждением жены, их выводили обратно.

Во время высших партийных съездов специальная комната выделялась рядом с «Большим залом народов». Политотделы армии и компартия поставляли красивых девушек с безупречными анкетными данными. Им говорили, что они станут танцевальными партнёрами Великого вождя в бальном зале. В действительности они обслуживали его в постели. Но многие из партийных чиновников рассматривали это как большую честь и предоставляли своих дочерей и сестёр.

Все они не угрожали благополучию госпожи Мао до тех пор, пока не появилась молоденькая медсестра, с которой Мао, пренебрегая условностями, осмелился показываться на публике. В Шанхае престарелый вождь взял её с собой в привилегированный клуб для высших партийных чинов.

Шанхайские власти знали о пристрастии председателя к женской компании и положились на наиболее популярных городских актрис и певиц. Но они были слишком утончёнными для пролетарского Мао. Шанхайские власти быстро поняли это и переключились на молодых танцовщиц.

В это время там располагалась культурная рабочая группа Двадцатой армии. Молодые девушки из этой группы роились вокруг Мао, соперничая друг с другом за привилегию танцевать с Великим вождём. Он танцевал до двух часов ночи, а затем вернулся на свой поезд вместе с медсестрой.

Подозрения Цзян Цин относительно медсестры подтвердились после банкета по случаю его шестидесятипятилетия, который состоялся в Гуаньчжоу. Той ночью мадам Мао не могла уснуть. Она позвала сестру, чтобы взять у неё снотворное, но не получила ответа. Тогда мадам встала и отправилась на поиски. Обнаружив, что комната обслуживающего персонала пуста, она ворвалась в спальню Мао и увидела медсестру здесь. В последовавшей за этим ссоре Цзян Цин обвиняла мужа в том, что он спал и с прежней служанкой.

В ответ на это Мао уехал в Пекин. Цзян Цин быстро сообразила, что рискует потерять его навсегда. В порядке извинения она послала ему цитату из знаменитой китайской народной истории «Обезьяна». В ней китайский монах путешествует в Индию в поисках буддийских священных свитков. Но обезьяна рассердила его, и он оставил её в пещере за водопадом.

«Моё тело осталось в пещере за водопадом, — сказала обезьяна, — но моё сердце по-прежнему следует за тобой».

Слова Цзян Цин пришлись по душе Мао Цзэдуну, он считал себя проповедником, который пустился в опасный и долгий путь в поисках истины — коммунизма, чтобы избавить от страданий китайский народ. А его увлечения женщинами — это лишь маленькие привалы в трудном и рискованном путешествии в коммунистическое будущее.

Так Мао получил от супруги санкцию на любовные утехи. После этого «Великий кормчий» с ещё большим желанием и для «поддержания здоровья» укладывал к себе в постель молодых девушек.

Мао и Цзян Цин в конечном счёте пришли к пониманию. В обмен на роль его жены для публики и при условии терпимости к его неверности в быту он пообещал не бросать её. А поскольку мадам Мао была больше заинтересована во власти, чем в сексе, то она согласилась на эти условия.

После этого Мао уже не делал попыток скрывать свою неверность. В бюро конфиденциальных вопросов он встретил молодую белокожую служащую с изящно изогнутыми бровями и тёмными глазками. Она сказала Мао, что влюбилась в него ещё в начальной школе и очень страдала из-за этого. Мао начал роман с этой женщиной на виду у всех, проводя с ней день и ночь в Шанхае. «Красный император» танцевал с ней до двух часов ночи, останавливаясь только тогда, когда уставала его молодая партнёрша. Молодая женщина так гордилась этим, что попробовала даже утешать Цзян Цин.

В шестидесятых годах мадам Мао всплыла как направляющая сила культурной революции и угроза для Мао.

Пока красные опричники разрывали Китай на части, председатель Мао наслаждался с тремя хорошенькими молодыми женщинами. Одна из них забеременела. Мао послал её в больницу для высших кадров, и она родила мальчика. Поднялось всеобщее ликование по поводу рождения у Мао ещё одного сына. Ни сам Мао, ни его врач не вспоминали, что Мао стерилен. Стерильность не беспокоила его. Его волновала только половая потенция. У него уже были периоды бессилия, но он задался целью сохранить половую активность до восьмидесяти лет. Как старые императоры Китая, он верил, что, чем больше половых партнёров у него будет, тем дольше он проживёт. Первым императором Китая был основатель государства Хань, от которого, как считалось, произошли все китайцы. Про него говорили, что он обеспечил себе бессмертие тем, что совершил половые акты с тысячью девственниц.

Врачи вводили Мао вытяжку из рогов оленя — старинное китайское средство от импотенции. Оно не помогло, как и все другие средства восточной и западной медицины.

Тогда его врач решил, что проблема эта скорее психологическая, чем физическая. Он отметил, что половая потенция «красного императора» ослаблялась и угасала вместе с увеличением его политической власти. Во время Большого скачка он был ненасытен. Одна из его партнёрш сказала тогда врачу: «Он велик во всём».

По мере того как Мао старел, его новые любовницы становились всё моложе — это была формула, которой пользовались все китайские императоры. Врач начал давать ему плацебо — смесь женьшеня и глюкозы, которая укрепляет общий тонус тела.

Мао проводил большую часть дня в одной из огромных постелей, которые он теперь так любил. Он читал с жадностью и любил экзотическую литературу. Больше всего ему нравился «Сон в красной комнате», китайский классический роман о феодальных временах. В нём молодой человек по имени Чжэй Бэйю полюбил женщину, но его семья не разрешила ему жениться на ней. В знак протеста он стал совращать молодых женщин. Мао видел себя в образе Чжэя Бэйю. Даже его комплекс в Запрещённом городе, называвшийся Садом обильных удовольствий, воспроизводил семейный дом Чжэя Бэйю.

Мао больше всего нравилось, когда несколько молодых женщин делили с ним постель одновременно. Часто он спал с тремя, четырьмя или пятью женщинами и поощрял своих любовниц знакомить его с новыми женщинами. От одной из них Мао заразился трихомонозом, но упорно отказывался не только от лечения, но и от элементарных водных процедур.

Окружающие знали эти проблемы и были осторожны с его полотенцами и постельным бельём. Дома в Пекине бельё Мао стерилизовалось, но, когда они путешествовали, невозможно было заставить прислугу в местах пребывания Мао принимать те же меры предосторожности. Они рассматривали стерилизацию постельного белья как оскорбление Великому вождю.

В 1967 году Мао заразился генитальным герпесом. Он был предупреждён, что болезнь высокоинфекционна и передаётся половым путём, но председатель проигнорировал это известие.

Хотя бальные танцы были запрещены во время культурной революции как буржуазные и декадентские, Мао организовывал танцевальные вечера еженедельно за стенами Запрещённого города. Молодые девушки из культурных рабочих групп центрального гарнизона окружали его, флиртуя и приглашая на танец. Он танцевал вальс, фокстрот или танго с каждой из них по очереди.

У Мао была кровать в комнате рядом с танцевальным залом. Он заходил туда «для отдыха» несколько раз за вечер, часто беря с собой одну из девушек. Пэн Дэхуай, член политбюро, говорил об этом на митинге. Он критиковал председателя Мао, обвиняя его в том, что тот ведёт себя как император в гареме из трёх тысяч любовниц.

Культурные рабочие группы были расформированы, но Мао продолжал находить добровольных молодых сексуальных партнёров из других культурных групп — в военно-воздушных силах, бюро конфиденциальных вопросов, специальной железнодорожной дивизии, Пекинском военном округе, во Втором артиллерийском корпусе. Танцевальные вечера продолжались.

В постреволюционном Китае Мао стал объектом почитания. Люди готовы были на всё, чтобы только посмотреть на стоящего на площади Тяньаньмынь вождя, обращающегося к огромной толпе.

Во время культурной революции Мао посадил деревья манго. Они стали священными объектами, которым поклонялись все, кто взирал на них. Капельки чая, сделанного из мельчайших кусочков одного из этих деревьев, были божественным эликсиром.

Мао окружил себя молодыми прелестными женщинами. Они заботились о нём, вели его дела и спали с ним. Его личный секретарь была Чжан Юфэнь. Мао встретил её на одной из своих танцевальных партий, когда ей было восемнадцать. У них сразу возникла страстная связь. Чтобы держать её всегда под рукой, он назначил её сначала стюардессой в своём служебном поезде, а затем личным секретарём. Она оставалась с ним до конца, но одной женщины ему всегда было мало. Даже во время его последней болезни его кормили и ухаживали за ним две молодые танцовщицы.

После смерти Мао в 1976 году его жена вошла в силу. Она была одним из членов так называемой «банды четырёх», которые пытались захватить власть. Но предание гласности деталей её прежних беспорядочных связей оттолкнуло от неё последователей. Цзян Цин арестовали и исключили из компартии в 1977 году.

Она отказалась признать себя виновной в разжигании гражданских волнений во время культурной революции и использовала суд над ней в 1980–1981 годах для осуждения тогдашнего руководства. В 1981 году Цзян Цин приговорили к смерти. Позже приговор был заменён на пожизненное заключение. Её смерть в тюрьме в 1991 году была представлена как самоубийство.

JFK — НАЦИОНАЛЬНЫЙ ПЛЕЙБОЙ

Президент Кеннеди никогда не упускал возможности ввязаться в любовную интрижку. Женолюбие отличало всю семью. Отец Джо Кеннеди, который был перед войной послом США в Англии, завоевал славу пылкого обожателя женского пола. Его сексуальные приключения облегчались тем, что он вложил солидные деньги в Голливуд. Бесконечный поток красавиц, стремящихся стать звёздами, весьма способствовал этому.

Отец подталкивал сына следовать по его стопам. Однажды, придя из школы, он обнаружил, что его кровать завалена журналами, купленными отцом. Все они были раскрыты на тех страницах, где находились фото обнажённых женщин в самых откровенных позах. «Папа шутит», — комментировал сын.

Кеннеди лишился невинности в 17 лет в публичном доме в Гарлеме, который он посетил со школьным товарищем. Белая девочка стоила всего три доллара.

На обратном пути молодых людей стал мучить страх от возможности подцепить какую-нибудь венерическую болезнь. Кеннеди разбудил среди ночи врача, требуя себя обследовать. Впоследствии Джек преодолел боязнь венерической болезни и посещал многие публичные дома. Особенно он предпочитал те, которые расположены южнее границы США.

Как и его отец, он стремительно шёл к быстрому обладанию и избегал любых эмоциональных привязанностей. «Он был как ребёнок, — вспоминает Тим О'Нейл. — Ему действительно нравились девушки. Он мог переспать с девушкой, а на следующее утро просил Вилли отвезти её в аэропорт».

Как рассказывает друг его сестры, проще всего ему было с молодыми девушками, секретаршами, стюардессами. С ними он чувствовал себя в своей стихии. Они не предъявляли требований, которые он не был готов выполнить. Кеннеди начал искать связей в высшем обществе. Он усиленно ухаживает за Фрэнсис Энн Кэннон, богатой красавицей из Северной Каролины. Следующей была Шарлотта Макдоннелл, дочь нью-йоркского брокера.

Были и другие серьёзные встречи. Он оставил Харриэт Прайс, когда она не пошла на уступки. Она хотела, чтобы они поженились, а он не был настроен так серьёзно. Его любимым выражением было: «Удар, обман, спасибо, мадам».

В 1938 году Кеннеди и его старший брат уехали вместе с отцом в Лондон.

С началом войны Кеннеди поступил в военно-морской флот США и был направлен в управление морской разведки в Вашингтон, где вскоре завоевал репутацию волокиты. Одной из его любовниц стала Ингрид Арвад, в прошлом королева красоты Дании. В 1930 году Гитлер отозвался о ней как о прекрасном образце нордической красоты. По данным ФБР, у неё была интимная связь с Гитлером.

Так как она подозревалась в шпионаже, то её телефонные разговоры прослушивались и в комнатах была установлена аппаратура для наблюдения. У шефа ФБР Эдгара Гувера имелись записи любовных свиданий Кеннеди с Ингой. В начале своей политической карьеры Джек хвастался, что, когда попадёт в Вашингтон, заберёт эти записи. Он никогда этого не сделал.

Сын Ингрид вспоминает, что Кеннеди, приходя домой, сразу снимал всю одежду и принимал душ. Находясь в доме, никакой одежды, кроме полотенца, он не признавал. Если он хотел любви, то Ингрид должна была это делать сейчас же. Она рассказывала своему сыну, что, когда выходила замуж, уже была беременна и не знает, кто его отец — Кеннеди или её муж.

Через девятнадцать дней пребывания в Вашингтоне Кеннеди был близок к разжалованию за неблагонадёжность. Но связи в политических кругах помогли ему удержаться. Он был быстро переведён в Чарльстон в Южной Каролине. Однако это не прекратило его связи с Ингрид. У них было ещё много любовных свиданий.

ФБР вновь устанавливает в комнатах, где встречаются любовники, прослушивающие устройства, и снова в руках Гувера оказываются плёнки с записью любовных похождений будущего президента. В одной из записей Ингрид признаётся, что она беременна, и упрекает Кеннеди, что, получая удовольствие, он не думает об ответственности.

Кеннеди решает жениться и просит разрешения у отца. Но тот не соглашается на этот брак, поскольку Ингрид не католичка. Однако это не мешает самому пожилому джентльмену волочиться за ней.

Когда Кеннеди наконец направляют командовать патрульным катером, офицеры дают ему кличку Волосатый и выражают недовольство тем, что он следит больше за манекенщицами, чем за субмаринами.

Один из них вспоминает: «Девушки были его навязчивой идеей. Мы тоже любили их, но мы не смешивали это со службой».

На короткое время Кеннеди становится журналистом, но проводит большую часть времени на вечеринках, пытаясь соблазнить богатых и часто замужних женщин. Нередко он развлекался и с начинающими голливудскими актрисами. Особенно отдавал предпочтение разведённым, так как для католика это устраняло угрозу женитьбы.

Число их имён бесконечно, но особняком стоит имя английской актрисы Пэгги Камминс. С ней он вёл раздел светской хроники, но никогда не был близок.

Манера ухаживания Кеннеди состояла в том, что во время разговора с девушкой он смотрел ей прямо в глаза и его внимание никогда не отвлекалось. Его интересовало всё, каждая мелочь, и этот град расспросов при живом неподдельном интересе вызывал ответный интерес и откровенность.

Когда Кеннеди начал свою политическую карьеру, его главным преимуществом были хорошие внешние данные и обаяние.

Получалось так, что все пожилые женщины испытывали к нему материнские чувства, а молодые были в него влюблены.

В 1946 году во время выборов в Конгресс помощник по выборам застал его занимающимся любовью с одной из своих служащих прямо на столе в офисе. Позднее, когда у девушки была задержка месячных, Кеннеди лишь сказал: «Ох, чёрт!» — и спокойно продолжил свои занятия.

Когда Кеннеди приехал в Вашингтон, триста корреспондентов признали его красивейшим из представителей Белого дома.

Соратник по Конгрессу Фрэнк Томсон так рассказывал об отношении к нему женщин: «Если бы мы вошли с Кеннеди в зал, в котором находились сто женщин, то восемьдесят пять из них готовы были бы пожертвовать своей гордостью и всем остальным, только бы оказаться с ним в постели».

Участвуя во втором туре выборов Кеннеди в Конгресс, губернатор Массачусетса Пауль Денвер, обращаясь к собранию, сказал: «Я слышал разговоры, что мой юный друг Кеннеди не работает там в Вашингтоне, потому что он слишком любит девушек. Но я скажу вам, леди и джентльмены, что я никогда не слышал, что Джек Кеннеди любит мальчиков».

Есть свидетельства, что в 1947 году во Флориде он женился на женщине из высшего общества Дюри Макольм. В изданной истории её семьи среди множества имён её мужей указывается имя «Джон Ф. Кеннеди, сын Джозефа Кеннеди, бывшего одно время послом в Англии». Если это правда, то первый католический президент Америки был разведённым.

В 1951 году Кеннеди делает первую попытку жениться, на этот раз на Алисии Пёрдом, жене английского актёра. Но и на этот раз отец не дал согласия из-за своих антибританских настроений. Один итальянский журнал писал, что он заплатил полмиллиона долларов, поскольку утверждалось, что она беременна.

Летом 1960 года Алисия возбудила дело о разводе. Её муж выдвинул встречный иск, указывая на Кеннеди, как на соответчика. Друг семьи Кеннеди встретился с Алисией. Тихий развод был организован в Мексике, и дело замяли.

В 1952 году, выиграв состязание на выборах у Генри Кэбота Лоджа, Кеннеди закрылся со своей визави в гардеробе на торжественном приёме в Ньюпорте, и гости, чтобы получить свою одежду, вынуждены были ждать, пока сенатор Кеннеди не завершит половой акт.

Пришло время, когда Кеннеди для политической карьеры необходимо было жениться. Жаклин Бувье, дочь Джона Вернона — Чёрного Джека, — оказалась лучшим вариантом.

Внешне Жаклин Бувье была классической южной принцессой. По уровню образования она превосходила Кеннеди. Часто его словечки шокировали её. Однако первое их любовное свидание произошло на заднем сиденье автомобиля Кеннеди в Виргинии. Их заметил полицейский, но, узнав «сенатора-плейбоя», как его окрестила пресса, смутился и оставил парочку продолжать начатое.

Джекки быстро отказала Джону Хастеду, с которым она была помолвлена. Свадьба стала событием 1953 года. Их отношения были напряжёнными с самого начала, слишком они оказались разными. Как говорил один из друзей Кеннеди, представить, что она может принять его жизнь, всё равно что заставить Рокки Грациано играть на пианино.

Самая трудная проблема, с которой столкнулась Жаклин, было вопиющее волокитство Кеннеди. Она оказалась совершенно неподготовленной к необузданному размаху развлечений своего мужа.

Кеннеди вместе со своим другом Георгом Смазерсом снял номер в вашингтонском отеле «Кэррол Армс», где они могли принимать молодых женщин. Джек любил ходить туда и встречаться с двумя молодыми секретаршами. Смазерс вспоминает: «Он любил групповой секс».

Хуже того, он мог часто приводить своих любовниц на приёмы, где могла быть Жаклин. Иногда он использовал бороду, как его сводный брат актёр Питер Лоуфорд. Кеннеди использовал также и другие способы маскировки.

В 1954 году Кеннеди необходимо было выступить против сенатора Джо Маккарти (который был другом его отца), обвиняемого в «охоте на ведьм», но предусмотрительно сказался больным. Он провёл в юности много времени в больницах с различными жалобами, и ему очень нравилось, что там его постоянно окружали молодые медсёстры.

Однажды ночью 1958 года Леонард и Флоренс Кэйтер были разбужены тем, что какой-то мужчина бросал камешки в окно их квартирантки, двадцатилетней Памелы Тёрнер, которая была секретарём в сенатском офисе Кеннеди.

Ревностные католики Кэйтеры видели, как Кеннеди крадучись выходил ночью от Памелы Тёрнер, и установили магнитофон в её комнате. В 1959 году во время предвыборной борьбы Кеннеди с Линдоном Джонсоном за место кандидата от демократической партии они послали записи и комментарии в газеты.

Пресса не поверила этой истории, но Гувер слышал об этом и, забрав все материалы у Кэйтеров, передал их своему давнему другу Джонсону для того, чтобы он использовал их в своей борьбе. Гувер имел досье на Кеннеди, которое включало данные под присягой показания двух проституток. К этому времени Кеннеди снял в отеле «Мэйфлауэр» в Вашингтоне личный номер люкс, который осведомители ФБР называли «детский манеж Кеннеди».

Когда Кеннеди уже выиграл на президентских выборах, Кэйтеры в отчаянии проводили демонстрации у Белого дома, протестуя против того, что президент США нарушал супружескую верность. Это не вызвало никакой реакции.

Памела Тёрнер за свою самоотверженную ночную службу была вознаграждена. Когда Кеннеди вошёл в Белый дом, он сделал её пресс-секретарём Жаклин. Жена Кеннеди знала о том, что происходит, но не возражала, аргументируя это тем, что, если она не будет создавать ему трудности, это ему наскучит. Когда Кеннеди спросили, с чем бы он мог сравнить жизнь первой леди, он ответил: «С жизнью на высоко натянутой проволоке».

Жаклин была всегда на шаг впереди своего мужа. На обедах в Белом доме она никогда не волновалась, если рядом с его мужем сидела одна из его любовниц. По крайней мере, это был путь, который не развивал его «дар».

В 1957 и 1959 годах Кеннеди тайно ездил на Кубу на свидание с Флоренс Притчет Смит, женой посла США на Кубе при администрации Эйзенхауэра. Он познакомился с ней в «Сторк-клубе» в 1944 году, и, по слухам, Флоренс была любовью его жизни. Одно время она работала моделью, но позднее вышла замуж, перейдя в католичество, однако три года спустя развелась. В 1947 году она снова была с Кеннеди. В его записной книжке 28 июня написано: «День рождения Фло Притчет — послать бриллианты». Годом позже она вышла замуж за миллионера значительно старше её — Эрла Эдварда Смита, которого Эйзенхауэр направил на Кубу.

Став президентом, Кеннеди продолжал встречаться с ней во Флориде. Однажды, когда он разрешил его личным секретным агентам уйти, местный полицейский обнаружил Кеннеди и Флоренс в плавательном бассейне, где они, по его словам, «не совершенствовали австралийский кроль».

Кеннеди не стыдился своего поведения. Один из информаторов ФБР говорил, что он видел, как Кеннеди и сенатор Эстес Кефовер занимались любовью с двумя женщинами в своих апартаментах перед гостями, затем поменялись дамами и продолжали дальше.

В рабочем кабинете Кеннеди стояла его фотография в компании других мужчин и обнажённых девушек, лежащих на борту яхты. Он любил заниматься любовью на полу в своём офисе в здании сената. О его дерзких похождениях в сенате ходили легенды. Он устраивал оргии в апартаментах отеля «Кэррол Армс», расположенного через дорогу от здания сената, в то время как его коллеги обсуждали законодательство.

«Я никогда не оставлю девушку, пока я не овладею ею тремя способами». Что он подразумевал под этим, мы можем только догадываться.

Сенатор Смазерс говорил: «Вне всякого сомнения, Кеннеди имел самое сильное либидо из всех известных мне мужчин. Это было просто неправдоподобно. С годами супружества оно только усиливалось».

Смазерс вспоминает случай, когда он однажды с Кеннеди и двумя девушками пришёл в свои апартаменты и ему позвонили по телефону, сообщив, что он срочно нужен в сенате, но на полпути он вспомнил, что сенат уже не работает. И когда он вернулся, то застал Кеннеди пытающимся заниматься любовью с обеими девушками. Смазерс говорил: «Он не признавал моральных ограничений, и для него не имело значения, ваша ли это жена, мать или сестра». Эвелин Линкольн, много лет проработавшая с Кеннеди, называла его ловеласом. Но добавляла, что не он охотится за женщинами, а женщины за ним.

Одно время Кеннеди пытался волочиться за историком доктором Маргарет Койт. И она спросила: «Вы делаете это со всеми женщинами, которых встречаете?» И он ответил: «Мой Бог, нет. У меня нет сил».

Во время выборов 1960 года Гувер передал некоторые материалы о сексуальной жизни Кеннеди республиканцу Никсону, в том числе фотографию обнажённых Кеннеди и привлекательной брюнетки на пляже. Но Кеннеди совершенно не изменил своего поведения во время избирательной кампании. Он проводил время в Лас-Вегасе с Фрэнком Синатрой во время съёмок его фильма. Один из информаторов ФБР сообщал, что шоу-дивы со всего города прошли через номер Кеннеди. Одна из них, высокая брюнетка, позже будет навещать Белый дом.

В начале марта Синатра представил Кеннеди двадцатипятилетнюю Джудит Кэмпбелл и у них начался долгий роман. Чуть позже Синатра познакомил её с боссом мафии Сэмом Джанканой и она стала его любовницей.

В начале апреля Жаклин снова забеременела и уехала во Флориду. Так что Джудит могла свободно навещать Кеннеди в их доме в Джорджтауне. Несмотря на огромное состояние, у Кеннеди были серьёзные трудности с финансированием избирательной кампании. И он попросил Кэмпбелл познакомить его с Джанканой, чей чикагский преступный синдикат (который ранее возглавлял Аль Капоне) проворачивает в год больше двух миллиардов долларов. Она сделала это. Согласно подслушанным ФБР телефонным разговорам, мафия сделала колоссальный вклад, который позволил оплатить основные затраты на выборы. Позднее Джанкано будет хвастаться перед Джудит, что без его помощи её дружок не попал бы в Белый дом.

В 1960 году, когда предварительные выборы подходили к концу, Джудит встретила Кеннеди в номере Питера Лоуфорда в отеле «Беверли-Хилтон» на ночной вечеринке. Кеннеди затащил Джудит в спальню, где уже была одна девушка, и предложил заняться любовью втроём. «Я знаю, тебе понравится», — сказал он. «Он убеждал, что девушка надёжная и об этом не узнает ни одна живая душа». Она со слезами оттолкнула его.

Позднее Кеннеди пытался вернуть её, посылал цветы, звонил. Он обещал, что, если он проиграет выборы кандидата от партии, они вместе уедут на удалённый остров, где никогда не надо носить одежду. У Джудит было впечатление, что Жаклин собирается покинуть его, если он проиграет выборы. Самое большее, что он сказал об их женитьбе: «Так не получилось, как мы надеялись».

Год кампании был очень благоприятным. Женщины толпились вокруг него. Одна студентка в Луизвиле крикнула: «Мы любим тебя. Ты лучше Элвиса Пресли». Молодые женщины были очарованы его белозубой улыбкой, девочки говорили, что, если бы у них было право голоса, они голосовали бы за него.

Журналисты начали давать Кеннеди клички, труднопереводимые клички типа «дамский попрыгунчик», «наездник», «экспресс», «рысак» и т.п.

Жаклин продолжала играть роль обожающей жены политика, но безжалостность и неверность мужа ввергли её в тяжёлую депрессию, от которой она не могла избавиться. Её красота и изящество рассматривались как важная притягательная сила для избирателей. Она должна была постоянно быть рядом с кандидатом.

Даже когда выборы были близко, Кеннеди находил время для вечеринки, обычно в доме у Питера Лоуфорда в Санта-Монике. Дин Мартин говорил, что Лоуфорд действовал как сводник и что вещи, которые происходили в этом доме, были запутанными. Сам Лоуфорд отказывался говорить о Кеннеди и его «девках», но «всё, что я скажу, — это то, что я был сводником для Фрэнка (Синатры), а Фрэнк был сводником для Джека. Это звучит ужасно теперь, но иногда это было немножко смешно».

Мать Лоуфорда говорила, что не может доверять такому президенту Соединённых Штатов, который постоянно думает о своём пенисе.

Перед первыми теледебатами с республиканцем Р. Никсоном Кеннеди мимоходом обратился к помощнику, спросив, можно ли здесь положить какую-нибудь девочку. За девятнадцать минут до эфира Кеннеди удалился в комнату отеля с проституткой. Её услуги были сразу же оплачены, он провёл с ней пятнадцать минут.

Пресса знала о всех этих проделках, но предпочитала молчать. В те дни склонность политиков к спиртному или волокитство и гомосексуальные наклонности не становились столь серьёзной проблемой, чтобы помешать их деятельности, журналисты просто отказывались сообщать о них. Тем не менее Кеннеди печально заметил: «Я думаю, что если я и выиграю, то мои весёлые деньки закончатся». Он, конечно, был не прав.

Как-то перед своей инаугурацией Кеннеди исчез на два или три дня в Палм-Спрингс с актрисой Энджи Дикинсон. Они находились в загородном коттедже и нигде не показывались. Репортёр «Ньюсуик» нашёл их и увидел Дикинсон отдыхающей на постели, но он быстро «забыл» обо всём, что видел.

Дикинсон приписывают такие слова о её отношениях с Кеннеди: «Это были лучшие двадцать секунд в моей жизни». Широко известно, что Кеннеди, как и его отец, был быстрым и эгоистичным любовником, больше заинтересованным в завоевании, чем в завершении. Однако Дикинсон хранила достойное молчание о своих отношениях с Кеннеди.

Несмотря на регулярные сообщения Гувера Генеральному прокурору Бобби Кеннеди о связях Джудит Кэмпбелл с мафией, встречи продолжались. В действительности Джудит играла важную роль посредника в провалившихся планах ЦРУ убрать Фиделя Кастро руками мафии.

Художница Мэри Пинкот Мейер также посещала Белый дом. Ветеран журналистики Бен Брэдли с женой сопровождали её на эти званые вечера. Но были также и тайные визиты, когда они вместе курили марихуану. Женщина, известная только как Сусанна М., объявила по телевидению, что у неё была связь с Кеннеди в течение четырёх лет, включая посещения Белого дома.

Действительно, огромный поток привлекательнейших молодых женщин прошёл через президентский дворец. Кеннеди имел обыкновение овладевать ими, когда они плавали раздетыми в бассейне Белого дома. Его друзья часто присылали ему цветущих молодых девушек.

Однажды, когда Кеннеди плавал в бассейне с некой высокой блондинкой (оба были в чём мать родила), к ним присоединился его приятель Бобби с несколькими девушками. Неожиданно пришло сообщение, что Жаклин, которая уезжала в Виргинию, возвращается в Белый дом. Все быстро выскочили из бассейна. Но когда она быстро забрала забытые вещи и уехала, купание возобновилось.

Были и другие нудистские вечеринки в Белом доме, хотя они, похоже, надоели Кеннеди. Во время одной из них он развалился в кресле и читал Уолтера Липмана. Позднее он позвонил другу и сказал, что он был в Овальном зале с двумя молодыми девушками и читал «Уолл-стрит джорнэл».

Огромное число женщин, приходивших в Белый дом, было головной болью для службы безопасности. Сотрудники хозяйственных служб Белого дома должны были вычищать апартаменты президента от губной помады, шпилек для волос и других компрометирующих предметов. Они проклинали склонность Кеннеди к блондинкам и жаловались, что, если бы он имел одну постоянную блондинку, их жизнь была бы легче.

Работники администрации президента также сталкивались с увлечениями президента. Однажды Кеннеди был в постели с молодой девушкой, когда раздался стук в дверь спальни Линкольна. Кеннеди поднялся и впустил двух советников. Он опустился в кресло, прочитал секретные телеграммы, которые они принесли, отдал им указания и вернулся в постель.

Во время встречи на Багамских островах с премьер-министром Великобритании Гарольдом Макмилланом Кеннеди жаловался: «Если у меня нет женщины три дня подряд, у меня начинаются страшные головные боли».

Даже во время кубинского кризиса он думал о женщинах. Во время напряжённой встречи, когда судьба мира висела на волоске, Кеннеди заметил привлекательную секретаршу. Он сказал министру обороны Макнамаре: «Мне нужны её имя и номер телефона. Мы можем предотвратить войну этой ночью».

После знаменитой речи Кеннеди на Берлинской стене он пытался переспать с секретаршей, немкой по имени Урсула, работавшей в американском посольстве.

В Белом доме работали две светловолосые секретарши. Сотрудники секретной службы прозвали их Вздор и Глупость. Это были привлекательные выпускницы университетского колледжа, которые якобы работали у пресс-секретарей Белого дома Пьера Сэлинджера и Эвелин Линкольн. На самом деле они всегда путешествовали с президентом и были готовы в любой момент по звонку удовлетворить его потребности. Жаклин называла их собаками Белого дома, а во Франции представила их журналистам как «любовниц моего мужа».

Однажды ночью Кеннеди и Питер Лоуфорд приняли вместе с этими девушками наркотики, чтобы проверить их влияние на секс. Наркотики широко использовались в Белом доме при Кеннеди. Он применял кортизон и новокаин для того, чтобы приглушить боль в спине. Кеннеди также прибегал к услугам доктора Макса Джекобсона, известного как «доктор — хорошие ощущения», который вкалывал ему амфетамин и стероиды. Летом 1961 года первая леди и президент часто употребляли наркотики. Кеннеди сидел на наркотиках во время карибского кризиса. Джекобсон, сам наркоман, позднее погиб. Питер Лоуфорд познакомил Кеннеди с кокаином. Кеннеди пользовался ЛСД, когда занимался любовью с Мэри Пинкот Мейер. Они шутили насчёт того, что будет, если русские сбросят бомбы, когда они будут в отключке.

Брак Кеннеди фактически развалился ещё до того, как он вошёл в Белый дом. Это стало очевидным, когда Жаклин в 1956 году родила мёртвого ребёнка. В это время Кеннеди был в круизе по Средиземному морю с Джорджем Смазерсом и несколькими молодыми девушками. Вместо того чтобы возвратиться и поддержать убитую горем жену, Кеннеди предпочёл остаться в Средиземноморье. Он вернулся домой только через три дня после того, как Смазерс убедил его, что дальнейшее промедление грозит крушением его политической карьеры. Его бессердечность ещё более разрушала их семью после того, как Жаклин узнала, чем он занимался.

После госпиталя она переехала в поместье своего отчима, и развод стал почти неизбежным. Положение ухудшилось, когда Жаклин узнала, что её пятнадцатилетняя сестра беременна и называет отцом ребёнка Кеннеди.

В дело вступил Джо Кеннеди: он заключил с Жаклин соглашение, по которому она в обмен на финансовую помощь обещала не уходить от мужа. Так как Жаклин была не очень богата, она согласилась на предложенные условия, но с этого момента между супругами началась тайная война. Она постоянно не давала ему покоя по поводу хорошеньких девушек. Гордо появлялась в обществе со знакомыми мужчинами, пыталась вызвать ревность мужа. Однажды в Белом доме она напилась шампанского и танцевала со всеми мужчинами подряд. Это вызвало сильную реакцию Кеннеди, так как он ревновал Жаклин даже к её приятелям. Но он не прекратил своих приключений, и Жаклин постепенно смирилась.

«Я не думаю, что есть мужчины, верные своим жёнам, — говорила она. — Мужчины — это такая смесь добра и зла».

Кеннеди положил глаз на Мэрилин Монро ещё в начале пятидесятых, когда она впервые появилась на экране. В 1954 году, когда его комиссовали после операции на позвоночнике, Кеннеди повесил на стену комнаты её фотографию. На фото она стояла в шортах, расставив ноги. Он повесил фотографию вверх ногами.

Их роман начался в конце пятидесятых. Они были любовниками во время избирательной кампании 1960 года. Питер Лоуфорд вспоминает, что приблизительно в это время он фотографировал их в ванной.

Они появились вместе на нудистской плавательной вечеринке в доме у Лоуфорда в ту ночь, когда Кеннеди должен был объявить о своём согласии баллотироваться на выборах президента. Когда в ту ночь во время обеда в ресторане он положил руку под её платье, Кеннеди был приятно удивлён, обнаружив, что она не носит нижнего белья. В другом случае, надев чёрный парик и очки, Мэрилин тайком пробиралась в номер Кеннеди в отеле «Карлайл» в Нью-Йорке и на борт президентского авиалайнера. Они занимались любовью на пляже в Санта-Монике, проводили ночь в «Беверли-Хилтон», встречались в поместье Бинга Кросби в Палм-Спрингс. Она даже звонила своему массажисту, когда у них возник спор на тему анатомии, и передала трубку Кеннеди, чтобы он лично выслушал мнение «авторитетного специалиста».

Когда газетчики начали устраивать засады в коридорах отеля «Карлайл», секретные службы нашли другой путь в отель — через ряд туннелей вокруг здания. И президент Соединённых Штатов ради получасового свидания с Мэрилин и с последующими любовницами должен был карабкаться среди огромных воздуховодов, сопровождаемый представителями секретной службы с осветителями и картой.

Иногда Кеннеди отпускал свою охрану, чтобы быть свободным на свидании, при этом оставляя без связи с собой армию офицеров, у которых хранились ядерные коды, прикованные к запястьям. И если бы СССР в это время совершил нападение, то Америка была бы не в состоянии немедленно ответить на удар.

В доме Питера Лоуфорда стояли подслушивающие устройства, и в ноябре 1961 года агенты записали, как Кеннеди и Монро разговаривали и занимались любовью. Гувер был доволен. Он случайно подслушал разговор Боба Кеннеди о возможности его увольнения. Теперь он был спасён.

В марте 1962 года Гувер узнал, что Кеннеди снова навестил Монро в Калифорнии и они провели ночь вдвоём. Они снова встретились в мае, когда она пела своё знаменитое «Happy birthday, Mr. President» на собрании демократической партии в «Мэдисон-Сквер-Гарден».

В ночь празднования дня рождения президента Жаклин не было в городе — она уехала на выставку лошадей в Виргинии. Это было разумным решением. Мэрилин появилась в платье, которое ветеран дипломатии Эдлай Стивенсон описал, как «кожа и бисер, только я не видел бисера». Сексуальная связь между Кеннеди и Монро ощущалась даже через фильтры телевизионных камер.

Фотографии, на которых президент влюблённо смотрел на Мэрилин, таинственно исчезли из агентств. После того как Мэрилин закончила свою обольстительную песню, Кеннеди поднялся на трибуну и сказал: «Теперь, услышав столь великолепное исполнение „Happy birthday“, я могу уйти из политики».

Это был последний раз, когда они оставались вместе. Гувер использовал сведения для упрочения своих позиций. Он проговорился Кеннеди, что дом Лоуфорда основательно прослушивается… мафией. Кеннеди не мог позволить себе так сильно рисковать, необходимо было разорвать отношения с Мэрилин.

Но Мэрилин не могла примириться с тем, что всё окончилось, и впала в глубокую депрессию. Начала пить, увлеклась барбитуратами и угрожала обратиться к прессе. Брат президента, Бобби, который уже на дне рождения оказывал ей знаки внимания, впоследствии стал её любовником, и они занимались сексом в той же гостиной у Лоуфорда. Они открыто целовались и ходили вместе на нудистский пляж. Бобби даже обещал жениться на ней.

Гувер очень обрадовался, узнав про это. Бобби был Генеральным прокурором и, таким образом, являлся начальником Гувера. Шеф ФБР сказал Генеральному прокурору, что мафия намерена использовать свои сведения об их связях с Мэрилин и Джудит Кэмпбелл для того, чтобы заставить Бобби прекратить расследование дел мафии.

Джек был вынужден расстаться с Джудит Кэмпбелл, а Бобби — отказаться от Мэрилин. Для Мэрилин это было слишком сильным ударом. Как-никак она представляла себя первой леди если не с одним, так с другим братом. Однажды она даже позвонила Жаклин в Белый дом и просила её развестись с Кеннеди. Тогда она могла бы выйти за него замуж и иметь детей, хотя признала, что он грубый любовник, «невнимательный и жестокий в постели и берёт количеством, а не качеством». Она знала, что Жаклин не страстная женщина (об этом ей рассказывал сам Кеннеди).

Потеря обоих братьев вывела Мэрилин из равновесия. Она посещала оргии на озере Тахо, организованные Лоуфордом и Синатрой, но это не помогало. Когда она умерла от передозировки наркотиков, её бывший муж, звезда баскетбола Джо Димаджо, зная, кто был причиной смерти, запретил Кеннеди присутствовать на похоронах.

В 1963 году Гувер предпринимает новую атаку на президента — он организует «утечку» информации о связи Кеннеди с делом Профьюмо. У Кеннеди была любовная связь с актрисой и моделью Сьюзи Чанг, которая вращалась в высших кругах Лондона, связанных с Профьюмо и его друзьями. Он познакомился с ней в Лондоне, и она регулярно прилетала в США. Эти факты было невозможно скрыть от прессы.

Кеннеди также виделся с Элен Рометч в ГДР. ФБР задержало её в июле 1963 года по подозрению в шпионаже в пользу Восточного блока, её переправили в ФРГ. О Рометч сообщили в газетах. Потенциальная шпионка была роскошной брюнеткой, посещавшей вечеринки, на которых присутствовали лидеры Конгресса. Газеты намекали на то, что её любовниками являлись высокопоставленные представители правящих кругов.

Не дожидаясь, пока шум в прессе поднимется снова, Бобби послал в Германию Ла Верна Даффи. Он и несколько других высокопоставленных сотрудников службы безопасности США взяли у миссис Рометч письменное заявление, что она не спала с видными деятелями Америки.

Тем не менее в администрации прошёл слух, что сенатор Вильямс собирается поднять вопрос о деле Рометч в сенатском комитете по процедурным вопросам. Бобби преодолел свою неприязнь к Гуверу и позвонил ему домой. Гувер представил благоприятный отчёт перед лидерами партий сената. Дело было замято, но теперь Кеннеди попали в сильную зависимость от своего подчинённого.

После этого эпизода, когда кто-то спросил Кеннеди, почему он не убил Гувера, он просто ответил: «Я не убиваю Бога».

На первый взгляд скандал Профьюмо выглядел чисто английским событием, но он вызвал едва ли не панику в Вашингтоне. Ситуация обсуждалась на высшем уровне.

Этой проблемой занимались министр обороны Макнамара, директор ЦРУ Джон Маккон, глава разведывательного управления министерства обороны генерал Джозеф Кэролл и целый ряд высших чинов из ФБР. Кеннеди сам тщательно изучал сообщения. Если бы раскрылось, что президент был причастен к скандалу, импичмент был бы неизбежен.

Кеннеди часто предупреждали, что его романы сломают ему карьеру, но он не слушал. «Они не могут меня тронуть, пока я жив, — говорил он друзьям, — а когда я умру, кому это будет нужно».

Если говорить о Джоне Кеннеди как об искателе сексуальных наслаждений, то причину такой повышенной половой активности усматривали в его болезни. Частые половые контакты ему необходимы были, чтобы снять стресс и избавиться от головных болей, которые мучили его. Он не мог заснуть, пока не удовлетворит своё желание…

Даже агенты секретной службы были проинструктированы о том, чтобы пропускать к президенту «спецженщин». Его больная спина позволяла заниматься сексом главным образом на полу, и поза на спине была излюбленной. Но болезнь требовала и постоянных курсов лечения, включающих инъекции новокаина, ежедневные дозы кортизона в таблетках от болезни Аддисона, то есть от нарушения гормональной функции организма, и ежеквартальное вшивание в бедро пилюль ацетата дезоксикортикостерона. Это сочетание лекарственных препаратов стимулировало его половое влечение и отчасти объясняло сверхактивное его либидо.

В книге «Моя история» Джудит, подводя итог своим впечатлениям от встреч с политиками и заправилами мафии, написала: «Никто не знает, почему убили Сэма или Джека, а также и Джонни. В мире преступности, как и в мире политики, человеческая жизнь стоит очень дёшево. На основании своих наблюдений я сделала вывод, что невозможно отличить плохих людей от хороших».

МОНИКА И БИЛЛ. ХРОНИКА СЕКС-СКАНДАЛА

Такого не случалось более полувека. Точнее говоря, со времён Франклина Делано Рузвельта. Герой этой книги{3} стал первым демократом, которого за многие десятилетия дважды избрали на пост президента Соединённых Штатов Америки. Избрали, вопреки бешеному сопротивлению республиканцев, получивших незадолго до этого подавляющее большинство в Конгрессе.

Мы видели на телевизионных экранах его триумфальный проход к Белому дому вдоль шеренги рукоплещущих людей. Мы можем в буквальном смысле слова проследить каждый его шаг на этом коротком пути. Мы снова и снова читаем нескрываемое торжество в его взгляде, в выражении чуть тяжеловатого лица, в уверенной выправке победителя, подчёркнутой тёмным пальто, обтягивающем плотную фигуру. Мы уже знаем наизусть, когда он благосклонно улыбнётся, когда приветливо помашет ладошкой, когда дружески хлопнет кого-то по плечу или обменяется с кем-нибудь подчёркнуто демократичным рукопожатием.

И вот наконец наступает тот долгожданный момент, который тем ясным осенним днём 1996 года не привлёк особого внимания. Ну стоит себе среди прочих довольно миловидная девица в лихо заломленном беретике. Смотрит на нового старого президента, может быть, с чуть большим обожанием, чем все остальные. А он, похоже, поймав этот взгляд, делает шаг к ней. Мимолётное объятие. Кажется, какая-то фраза. Лица президента не видно — камера берёт его со спины. Ответная девичья улыбка. Сияющие глаза…

Он идёт дальше, приближаясь к ступеням, ведущим в Белый дом. Вот и всё.

Нет, не всё. Тогда мы знали, что он — это Билл Клинтон. А имя той, в лихо заломленном беретике, никого не интересовало. Лицо в толпе, не более. Теперь, без преувеличения, её знает весь мир. Моника Левински!

На стоп-кадре нашей памяти они теперь неразделимы: Клинтон и Левински. Билл и Моника. Герои громоподобного секс-скандала, иронически названного «Зиппергейтом» — от застёжки-«молнии» на президентской ширинке. Скандал, не уступающий по масштабам печально знаменитому «Уотергейту» Ричарда Никсона.

Клинтон и Левински. Билл и Моника. Кто они? Вашингтонские любовники, застигнутые врасплох, или невинные жертвы грязных политических махинаций? Цена ответа на этот вопрос — президентский пост. Не считая уж таких мелочей, как моральные и материальные издержки. И так ли уж неожиданно случилось скандальное грехопадение Билла Клинтона?

Сенсационный секс-скандал с Моникой Левински далеко не для всех был новостью. Оказалось, что о нём стало известно более четырёх веков назад.

Знаменитый прорицатель Нострадамус, предсказавший революцию в России, две мировых войны, события в Афганистане и множество других неприятностей, с поразительной точностью описал появление в наши дни некоего правящего принца, к которому придёт «женское бесчестье». Вот что буквально сказано в пророчестве:

«Сомнительное прозвище, идущее от его штанов, будет для него последним».

Как тут не вспомнить, что клинтонский секс-скандал получил насмешливое название «Зиппергейт»? «Вскоре правитель, — сообщает Нострадамус, — прирождённый ловкач, принесёт огромное зло для своей страны». Прорицатель объясняет, что новый прелюбодей захочет прикрыть свои грешки с помощью боевых операций. Именно из-за этого придёт в Междуречье (современный Ирак) «топор прелюбодейного греха», когда «ослепнет из-за похоти честь».

«Он придёт, мерзкий, опасный, бесчестный, и всех променяет на женщину-прелюбодейку. Из-за своих женщин он предаст людей чёрной смерти».

Конечно, существует множество разнообразных толкований пророчеств Нострадамуса. Но, как знать, возможно, если бы Биллу Клинтону было знакомо именно это, он бы поостерёгся устраивать свидания с Моникой в Белом доме. Если таковые, конечно, существовали не только в фантазиях Левински…

Среди сотрудников Белого дома, где она появилась в июне 1995 года, Моника моментально получила насмешливую кличку Тиски. Если кто-нибудь из известных лиц пожимал ей руку, то уж она вцеплялась намертво, продлевая рукопожатие до бесконечности. Было у неё ещё одно прозвище — Эльвира. Так в популярном телесериале звали царицу ночи с наклонностями вампира. А кое-кто за глаза называл её Сталкером. Виной тому было стремление Моники во что бы то ни стало проникнуть в святая святых Белого дома. Этим она заметно выделялась среди прочих, тоже преклонявшихся перед знаменитостями молодых стажёров.

Должность у неё была неприметной. Она всего-навсего разбирала почту. Но её пропуск позволял ей, покинув комнату № 98 на первом этаже старого здания, свободно прогуливаться по коридорам Белого дома в поисках новых знакомств. И она никогда не упускала случая приблизиться к Овальному кабинету.

Женская часть стажёров в Белом доме, как правило, отличается гибкими фигурами, стройностью ног и породистыми лицами. Моника с её нарочито ярким макияжем, с чересчур открытыми блузками и грубоватыми репликами явно не вписывалась в общую картину. Одни из её бывших коллег сравнивают её с бутылкой шампанского, которое готово «выстрелить» в любую секунду. Другие считают, что она была отталкивающе самоуверенной. Но и те и другие сходятся на том, что у Левински всегда была манера преувеличивать значение своей скромной работы и совершенно очевидная склонность завязывать важные «политические» связи. Она открыто хвасталась перед коллегами, что использовала своё пребывание в Белом доме, чтобы проникнуть на собрание активистов Фонда Демократической партии, где она могла быть рядом с президентом.

Работая в Пентагоне помощницей в отделе по связям с общественностью, Моника продолжала хвастаться своими интимными знакомствами в Белом доме. Однажды во время выступления Билла Клинтона по телевидению она во всеуслышание объявила, что галстук на президенте — её подарок. Окружающие отнеслись к этим словам довольно скептически. Среди них был и Билли Блэклоу, помощник секретаря по связям с общественностью. Он всегда подозревал, что все намёки Левински на её близкую дружбу с президентом не более чем фантазии. Но он поумерил свой скепсис после того, как сходил вместе с Моникой на Рождественский праздник в Белом доме в декабре 1996 года. Моника, против обыкновения, была одета в строгое, закрытое платье. Они проходили через приёмную в череде других гостей. Внезапно президент сделал приветственный жест и воскликнул:

— Привет, Моника!

После чего Клинтон обнял Левински.

«Я был потрясён, — рассказывал Блэклоу. — Конечно же она не была для него просто одной из многих сотрудниц».

Кстати, Хиллари тоже узнала Левински и пожала ей руку…

Тогдашние коллеги Левински, говоря о ней как об «испорченном ребёнке», рассказывали, что она похвалялась не только интимной дружбой с президентом, но и сексуальными связями со служащим министерства обороны, а также с одним полковником из Объединённого штаба. Правда, и тот и другой клялись своим друзьям, что это чистой воды вымыслы. Большинство коллег не принимали всерьёз рассказов Моники, считая их детским выпендрёжем.

Пожалуй, только один человек жадно ловил каждое слово, сказанное Левински, относясь ко всему с чрезвычайной серьёзностью. Этим человеком была Линда Трипп, тоже работавшая помощником в отделе по связям с общественностью. Неудивительно, что вскоре сорокавосьмилетняя Линда стала ближайшей подругой Моники. И хотя Трипп была более чем вдвое старше, женщины с упоением часами болтали о сексе, о тряпках и прочей чепухе. В этом странном дуэте Левински играла роль наивной простушки, а Трипп — умудрённой жизнью наставницы. Со временем эта дружба переросла, без преувеличения, в отношения матери и дочери.

Дружба зрелой женщины льстила самолюбию Левински. И как-то в задушевной болтовне за чашечкой кофе Моника решила признаться старшей подруге, что у неё опасная связь с женатым мужчиной, который к тому же значительно старше её. Запахло столь любимой Трипп интригой, и она навострила уши. Оставалось слегка надавить на простодушную Монику, чтобы та выложила всё до конца. С этой пустяковой задачей опытная интриганка Трипп справилась легко.

И вот уже названо поразившее её, как гром, имя женатого любовника…

Итак, Моника назвала Линде Трипп имя своего женатого любовника — Билл Клинтон!..

Позже, когда в очередном разговоре, записанном Трипп на магнитофон без ведома её молодой подруги, Левински перечисляла всех мужчин, с которыми она переспала, и не упомянула среди них президента, Линда спросила её с недоумением:

— А как же «сам»?

— Я с ним не спала, — ответила Моника. — Он предпочитает оральный секс.

Что ж, как говорится, о вкусах не спорят…

Моника также рассказала Линде Трипп, что Клинтон любит ещё секс по телефону и не раз звонил ей глубокой ночью, чтобы поговорить на сугубо интимные темы. В порыве откровения Левински поведала и о том, что после своего перехода на работу в Пентагон она приходила на тайные свидания к президенту в Белый дом более десяти раз. Обычно это случалось во время ленча или уик-энда, а однажды поздним вечером. В тот раз, говорила Моника, она пряталась в личном кабинете Билла, дожидаясь, пока он за стеной закончит свою встречу с президентом Мексики, чтобы потом заняться с Клинтоном его излюбленным оральным сексом.

По словам Левински, они с Биллом иногда обменивались маленькими подарками. Например, она ему — галстук, он ей — сборник стихов Уитмена. Потом в перечне президентских даров возникли платье, дорогая брошь, персональный компьютер…

Трипп открылся один из самых сокровенных секретов. Оказывается, Моника свято берегла платье со следами президентской спермы.

— Это платье — мой самый дорогой трофей, — сказала Моника. — Я никогда не буду его стирать!..

Позже, когда это всё стало общеизвестным, компрометирующие факты подверглись всесторонней проверке.

Следует сказать, что тщательное лабораторное исследование изъятых у Моники туалетов никакого результата не дало. Вернее, дало результат отрицательный. Но кто знает, не спрятала ли Левински дорогой её сердцу сувенир в сейф? Можно было предположить, что после проверки записей посетителей Белого дома и зафиксированных телефонных звонков обнаружится, что молодая женщина, любившая появляться на работе в юбке длиной «лишь до аппендицита», выдумала или, по крайней мере, сильно преувеличила свои особые отношения с Клинтоном.

Однако те, кому удалось послушать записи её бесед с Линдой Трипп, пришли к единодушному мнению, что Моника в них не выглядит ненормальной или безбожной вруньей. Но не исключено, что, откровенничая со своей старшей подругой, Левински, по своему обыкновению, пыталась и на неё произвести впечатление своим романом в высших сферах.

Возможно, события потекли бы совсем по иному руслу, не вмешайся в них репортёр журнала «Ньюсуик» Майкл Айзикофф. Он занимался расследованием дела о предполагаемой связи Клинтона с другой женщиной, Полой Джоунс. В январе 1997 года кто-то из адвокатов Джоунс сказал репортёру, что обладает сведениями о сексуальных контактах Клинтона с некой женщиной из обслуживающего персонала Белого дома. Адвокатской команде Джоунс было позарез необходимо найти ещё одну женщину, которая могла бы рассказать, что она была объектом сексуальных домогательств президента. И желательно, чтобы она была из персонала Белого дома. Репортёр бросился на поиски и к весне установил, что речь шла о Кэтлин Уилли. Тогда же Айзикофф узнал, что просветить его по поводу отношений Клинтона и Уилли может некая Линда Трипп.

Они встретились в марте. Айзикофф разыскал Трипп в Пентагоне. Линда предложила репортёру выйти во двор, где можно было покурить, да и поговорить без помех. Надо отметить, что Линда была не очень расположена к откровениям, но согласилась поддерживать связь с репортёром.

А дальше события начали развиваться стремительно. 27 мая Верховный суд постановил, что дело Полы Джоунс может быть принято к разбирательству. И адвокаты Джоунс немедленно вызвали Кэтлин Уилли для дачи показаний. Айзикофф тут же дозвонился до Линды Трипп и настоял на немедленной встрече. Трипп дрогнула и дала согласие рассказать под магнитофонную запись о том, что она видела своими глазами.

Трипп купила магнитофон и начала тайно записывать свои разговоры с сердечной подружкой Моникой.

…Линда Трипп продолжила записывать свои бесконечные беседы с Левински. В них Моника жаловалась, что президент начал пренебрегать ею, что у него есть ещё, по меньшей мере, четыре любовницы. После перевода Моники в Пентагон Клинтон якобы пытался убедить её в том, что её возвращение на прежнее место работы не за горами, что она вернётся в Белый дом тотчас после выборов 1996 года. Моника рассказала Трипп, будто бы Клинтон неоднократно делал ей намёки, что в дальнейшем они будут видеться гораздо чаще. Более того, он говорил о неблагополучии собственного брака и выражал надежду, что после того, как он покинет Белый дом и «останется один», их отношения упрочатся…

…В конце 1997 года Левински ощутила, что Клинтон окончательно охладел к ней. Он чрезвычайно редко отзывался на её звонки и больше никогда не звонил сам. Монике в Пентагоне стало совсем тошно. По-военному строгие коридоры департамента обороны конечно же не шли ни в какое сравнение с шумными, полными бурлящей жизни коридорами в западном крыле Белого дома…

…Телефонные беседы Левински и Трипп приобрели новый характер. Обе женщины, как известно, получили повестки для дачи показаний по делу Полы Джоунс против Клинтона. После появления в прессе материала о Кэтлин Уилли, предполагаемой любовнице президента, адвокаты Джоунс уже знали Линду Трипп и скрупулёзно собирали любые слухи о романе Левински и Клинтона.

7 января 1998 года Моника Левински дала письменные показания под присягой, в которых она заявила, что «не может понять», почему адвокаты Полы Джоунс хотят получить от неё какую-то информацию. Она подтвердила, что действительно встречалась несколько раз с президентом Клинтоном, но «никогда не имела с ним сексуальных отношений», что он никогда не склонял её к подобному и никогда не предлагал ей работу или другие выгоды в обмен на секс. «Я заявляю под присягой, — закончила она, — что всё вышеизложенное — правда».

Конец игре? Ничуть не бывало. Уже в понедельник, 12 января, Линда Трипп решилась на звонок в офис независимого прокурора Кеннета Старра, заслужившего своими громогласными обличениями и фанатичным упорством прозвище Проповедник. О том, что он являлся одним из злейших врагов Клинтона, не стоит и говорить.

По телефону Трипп кратко и деловито изложила суть проблемы.

Президент США имел сексуальные отношения с государственной служащей. Та получила повестку по делу Полы Джоунс. Узнав об этом, Клинтон и его друг, адвокат Вернон Джордан, потребовали, чтобы она солгала. И женщина под присягой дала показания, в которых отрицала свои сексуальные отношения с президентом. Трипп сообщила Старру, что у неё есть около двенадцати часов магнитофонных записей разговоров, изобличающих эту женщину.

Уже через час на квартиру Трипп явились следователи и агенты ФБР.

…Прослушав записи, сделанные Линдой Трипп, соратники Старра поняли, что напали на поистине золотую жилу. Правда, сама по себе магнитофонная запись не могла быть предъявлена в качестве доказательства на суде. Она не была официально санкционирована, а в штате Мэриленд запись разговоров без согласия обеих сторон запрещалась.

Но информация, содержавшаяся в болтовне двух женщин, вполне могла послужить поводом для начала процедуры импичмента. Для того чтобы получить более полную информацию, Кеннет Старр пошёл на весьма решительный шаг. Зная, что на следующий день у Трипп назначена встреча с Моникой Левински, он дал распоряжение, чтобы агенты ФБР снабдили Линду специальной подслушивающей аппаратурой.

Утром следующего дня Трипп уже в полной шпионской амуниции явилась на условленную встречу с Левински в баре отеля «Ритц-Карлтон». Разумеется, Моника в этот раз не подозревала о ведущейся записи, а потому у неё не вызвало никаких подозрений то, что Линда заставила её пробежаться в разговоре по всей истории с Клинтоном.

…Моника Левински, так и оставшаяся пока в неведении относительно предательства лучшей подруги, сама преподнесла следствию очередной, на этот раз действительно драгоценный дар. В полдень она заглянула в офис к Трипп в Пентагоне и предложила подвезти её домой.

По дороге в машине она дала Линде Трипп документ, который можно было бы назвать бомбой разрушительной силы. Это была пространная записка, где на трёх страницах, напечатанных в единственном экземпляре, излагались рекомендации, которые можно было бы использовать для письменных свидетельских показаний под присягой по делу Полы Джоунс.

Как известно, адвокаты Джоунс собирались расспросить Линду Трипп не только о Монике Левински, но и о Кэтлин Уилли — ещё одной женщине, подвергшейся, по её утверждению, сексуальным домогательствам президента в Овальном кабинете Белого дома.

Уилли дала подробные показания по этому эпизоду позже. А пока что эта история о зацелованной и затисканной президентом Уилли существовала только в пересказе Трипп. И если бы она повторила её на суде, то Клинтон предстал бы в незавидной роли сексуального хищника.

…У прокурора в руках были компрометирующие магнитофонные записи, была и конкретная улика — машинописные инструкции. Настало время обратиться в департамент юстиции и предать все факты огласке. Кеннет Старр хотел добиться расследования по факту принуждения президентом и его адвокатами к лжесвидетельству в деле Полы Джоунс.

…Всё произошло как в самом настоящем детективе.

Линда Трипп, вооружённая подслушивающей аппаратурой, и доверчивая Моника Левински вели оживлённую беседу за столиком бара в отеле «Ритц-Карлтон», когда за их спинами внезапно возникли люди Старра и агенты ФБР.

— У вас неприятности! — объявил «полицейским голосом» один из ближайших помощников прокурора, следователь Майкл Иммик.

Разрыдавшуюся Монику увели в верхнюю комнату, где ей в течение двух часов демонстрировали улики: распечатки её телефонных разговоров с Линдой Трипп, фотографии, скрытно запечатлевшие встречу двух подруг в этом же баре тремя днями ранее, текст показаний Левински под присягой, в которых она отрицала свои сексуальные отношения с Биллом Клинтоном.

— Моя жизнь разрушена!.. — прошептала Моника.

Её поставили перед выбором: либо она отправляется в тюрьму за лжесвидетельство, либо она тут же соглашается работать с командой Старра и полностью освобождается от возможного юридического преследования. В случае согласия на второй вариант её снабдят подслушивающим устройством и укажут ряд телефонов, с которых отныне она должна звонить. Какие разговоры представляли наибольший интерес, не уточнялось. Но легко предположить, что одной из наиболее важных фигур считалась Бетти Карри, личный секретарь Клинтона, разговоры с которой могли бы значительно приблизить следствие к конечным целям — Джордану и Клинтону…

…Передышки не последовало. Наоборот, события стали набирать ход со скоростью лавины. До Майкла Маккэрри, пресс-секретаря Белого дома, дошли слухи, что «Вашингтон пост» собирается опубликовать статью, рассказывающую о препятствиях, чинимых следствию Джорданом и Клинтоном. Эти сведения дошли до пресс-секретаря ночью, и у него не хватило смелости рассказать всё Клинтону, который в этот момент был занят приёмом премьер-министра Израиля.

Вообще-то за пять лет президентства Клинтона старые сотрудники Белого дома привыкли к разного рода скандалам, в том числе связанным с сексом. Но такого похоронного настроения здесь ещё не бывало. Стойкие бойцы, прошедшие с честью множество испытаний, были совершенно подавлены. Кто-то ругался на чём свет стоит, кто-то ронял слезу отчаяния. И у всех было такое ощущение, что на этот-то раз Клинтону нипочём не выйти сухим из воды. Деловая жизнь в Белом доме была парализована.

…Всевозможных сообщений о кризисе в Белом доме становилось всё больше и больше. Журналисты даже не очень-то и старались скрыть своё ликование. Скука, царившая в Вашингтоне последние месяцы, закончилась.

— Это низшая точка президентства Клинтона? — не без яда поинтересовался обозреватель Си-эн-эн у пресс-секретаря.

— Отнюдь нет, — ответил Маккэрри.

Такой ответ не назовёшь ловким. Можно было предположить, что президент способен упасть и ниже.

Это нашло своеобразное подтверждение в статье, напечатанной «Вашингтон пост», в которой говорилось, что Клинтон признался адвокатам Полы Джоунс в сексуальных контактах с Дженнифер Флауэрс. У журналистов возник законный вопрос: как же тогда понимать то, что в 1992 году Клинтон категорически отрицал этот факт?

— Никакого противоречия в этом нет! — ответил Маккэрри, не моргнув глазом.

У журналистов, собравшихся на брифинг, как нетрудно догадаться, было иное мнение. Но тут их пригласили в Овальный кабинет, где Клинтон беседовал с Ясиром Арафатом. Там с похоронными лицами полулежали на обитых шёлком диванах советник по национальной безопасности Сэнди Бергер, госсекретарь Мадлен Олбрайт и вице-президент Ал Гор, выглядевший наиболее мрачным из всех присутствующих. Поначалу журналисты вежливо поинтересовались зашедшими в тупик ближневосточными переговорами, а потом всё равно свернули на обсуждение проблем секса. Арафату эту часть беседы переводить не стали.

Пытаясь вернуть разговор в нормальное русло, Олбрайт поспешно провела коротенький брифинг, в ходе которого снова возник вопрос о конфликте с Ираком. Идея удара по Хусейну, идея маленькой победоносной войны многим показалась манёвром, с помощью которого правительство хотело отвлечь внимание от скандала с Клинтоном. В этом смысле поистине пророческим оказался вышедший чуть раньше на экраны голливудский фильм «Хвост виляет собакой», в котором президент США прибегает к такому же надёжному средству, когда его обвиняют в растлении несовершеннолетней.

…«Ньюсуик» взял на себя роль оракула, предсказав дальнейшее буквально в следующих выражениях:

«Безусловно, линия поведения Белого дома, когда она будет окончательно выработана, будет состоять из нападок на Линду Трипп и Монику Левински. Трипп обвинят в связях с правым крылом и другими врагами Клинтона. Левински изобразят как сексуально озабоченную, а президента, вполне возможно, как человека сострадающего, понимающего её боль. Трипп из всего этого как минимум извлечёт выгодный контракт на написание книги. А Левински, что ж, она войдёт в историю. Президентов в Америке убивали, обличали в коррупции, их губили войны и разногласия. Но никогда ещё до сих пор их не уничтожали молодые девушки, жаждущие всего лишь внимания»…

…Скупые кадры телевизионных репортажей не могли дать жадному обывательскому глазу достаточной пищи для пересудов. О том, что на самом деле творилось в смятенной душе президента Клинтона, можно было лишь гадать. Тем более что президент «держал улыбку», как и полагается стопроцентному янки, пусть даже он, точно загнанный волк, надёжно окружён красными флажками.

…Среди всей этой свистопляски союзники президента хранили загадочное молчание, что выглядело ещё более зловещим, чем нападки его недоброжелателей. Число сторонников президента стремительно таяло на глазах, а его бывшие помощники не стеснялись открыто обсуждать возможность импичмента. Бывший руководитель администрации Белого дома Леон Панетта прямо призвал Клинтона подать в отставку.

— Если Клинтон не сможет оправдаться перед страной в этом деле, — заявил Панетта, — для демократов будет лучше, чтобы президентом стал Гор.

Его поддержал Джордж Стефанопулос, когда-то помогавший Клинтону выпутаться из сетей сексуального скандала в 1992 году. Многие известные демократы, дававшие деньги на избирательную кампанию Клинтона, сошлись во мнении, что Билл — это второй Гарри Гудини. Президент так же ловко освобождается от повязавших его по рукам и ногам верёвок на политической сцене, как Гудини делал это в цирке. Однако история с Моникой Левински, считали они, может стать для Клинтона последним и, увы, неудавшимся трюком.

Тучи над головой любвеобильного президента сгущались всё сильнее. Его адвокаты уверяли, что он никогда не обманывал правосудие. Следовательно, он никогда не заставлял Левински лгать по поводу их сексуальных контактов. Но кое-кто из советников Клинтона опасался, что он всё же вынужден будет признать отнюдь не платонические отношения с Моникой, что следствие насчитало более дюжины эпизодов, в которых президент занимался оральным сексом со стажёркой, годившейся по возрасту в подружки его дочери.

Билл Клинтон никогда не был столь популярен, как во время секс-скандала, связанного с Моникой Левински. Вернее, почти никогда, потому что рейтинг его популярности взлетел до пятидесяти четырёх процентов, а абсолютный рекорд равнялся шестидесяти одному.

Выступление Клинтона по телевидению в стенах Конгресса с ежегодным посланием «О положении в стране» смотрели более сорок миллионов американцев. Большую аудиторию он собрал лишь однажды — в 1993 году, в самом начале своего президентства.

…После резких, уничтожающих слов в прессе про «Зиппергейт», «Моникагейт», «Сексгейт» и предложений переименовать Овальный кабинет в Оральный, сатирические нотки уступили место добродушному юмору.

— Что нужно президенту, чтобы поднять свой рейтинг до ста процентов? — острили эстрадные комики. — Ещё один секс-скандал!

И зрители смеялись, но не горько и не злорадно.

Супружеская чета Клинтон занялась лихорадочным поиском спасительного выхода…

Прежде всего Билл сам рассказал Хиллари «всю правду о Монике Левински». Всю ли и какова была эта правда, можно только догадываться. Во всяком случае, свидетели отметили, что на следующее утро президент выглядел хуже некуда…

Хиллари, напротив, была бодра и полна энтузиазма.

— Мы знавали времена и похуже, — твёрдо заявила она. — Мы будем в полном порядке!

Было бы наивно ожидать от Хиллари другой или хотя бы менее яростной реакции. Собственно говоря, свою карьеру она сделала в первую очередь как защитница мужа. А поводов бросаться на его защиту, надо отдать ему должное, он давал предостаточно. Публичные заверения Хиллари в честности Билла проходят красной нитью через всю его политическую карьеру. Так, например, в 1992 году именно слова Хиллари о своём полном доверии мужу, услышанные миллионами людей, помогли Клинтону как-то выпутаться из дела Дженнифер Флауэрс.

А что же сам Клинтон?

Беспорядочная сексуальная жизнь Билла Клинтона, которая чуть не стоила ему первого президентства, теперь стала угрозой для второго.

Новая убийственная комбинация: гражданский иск Полы Джоунс, защищавшей свою поруганную честь, и уголовное преследование Кеннета Старра поставили президента в самую опасную ситуацию со времён Ричарда Никсона. Не случайно сторонники Клинтона называли происходящее «абсолютным кошмаром».

Дело тут не только в сексе. Дело в том, что Клинтон сам говорил об этом и что ему приписывали другие. В довольно пространных показаниях по делу Полы Джоунс президент под присягой сказал, что не имел сексуальной связи с Левински. Он заявил это без малейших колебаний, поддержанный письменными показаниями Моники, тоже данными под присягой.

Но позже, уже без ведома президента, Левински сказала следователям, что, возможно, изменит свою позицию, если взамен прокурор откажется от её юридического преследования. Однако Старр, как известно, хотел большего, чем признания Левински в связи с президентом. Он хотел, чтобы Моника подтвердила, что Вернон Джордан по поручению Клинтона заставил её солгать. В руках у прокурора были не только двадцать часов записей, в которых Моника Левински изливала душу Линде Трипп. У него в руках оказался документ чрезвычайной важности — записка, переданная Моникой Линде. Записка с описанием того, как обвести вокруг пальца Старра, отвечая на вопросы по делу Джоунс.

Если бы правда оказалась на стороне президента или если бы Старр оказался не в силах доказать, что Клинтон — лжец, юридические тонкости не имели бы никакого значения. Но в случае доказательства сексуальных отношений Билла и Моники да ещё попытки заставить Левински солгать под присягой можно было бы считать, что Клинтон сгорел.

Философия президентства Билла Клинтона предполагала, что все награды общества должны доставаться тому, кто много трудится и играет по правилам. В том, что президент трудился много и успешно, ни у кого сомнений нет. Но если порочащие его факты, связанные с секс-скандалом, окажутся правдой, ни о какой игре по правилам со стороны президента не может быть и речи. И за это Клинтону придётся заплатить по очень дорогой цене. Скорее всего, пережить этого президенту не суждено. Перед ним встанет никсоновская проблема: либо самостоятельно уйти в отставку, либо дожидаться импичмента.

Когда у одного сенатора спросили, не кажется ли ему, что скандал, разгоревшийся из-за такой мелюзги, как Моника Левински, и грозящий президенту отставкой, вызвал неоправданно большой шум среди американцев, привыкших прощать шалости предшественникам Клинтона, он ответил таким анекдотом.

В правлении элитарного клуба собрано экстренное совещание.

— Джентльмены, — говорит председатель, — нам предстоит крайне неприятная процедура исключения из членов клуба мистера Смита.

Раздаются возгласы:

— Как? Почему? Ведь мистер Смит уважаемый, достойный человек!

— Всё это верно. Но мистер Смит нарушает санитарные нормы в нашем клубном бассейне. Он писает в воду.

— Нехорошо, конечно, но ведь это делают многие.

— Да, — соглашается председатель, — но Смит это делает с десятиметровой вышки!..

Для достижения поставленной цели у независимого прокурора Кеннета Старра было не так уж много средств. Он затратил уйму времени, пытаясь добиться обвинения в лжесвидетельстве Моники — по сути, всего-навсего неопытной, перепуганной молодой женщины, пойманной на сексуальных связях с президентом. Многие полагали, что Старр будет вынужден пойти на предоставление Левински иммунитета в обмен на её свидетельские показания перед Большим жюри. Но поверит ли оно Монике? Это зависело во многом от того, как поведут себя другие свидетели. Прежде всего, Бетти Карри. Но, возможно, ещё и Бэйяни Нелвис.

Появление в расследовании Бэйяни Нелвиса стало настоящей сенсацией. Этот официант, работающий в Белом доме, заявил, что видел Клинтона и Левински в личном кабинете президента. Когда Билл и Моника покинули помещение, Нелвис вошёл туда, чтобы произвести уборку. В ходе её он обнаружил несколько бумажных салфеток, «испачканных губной помадой и чем-то ещё». Нетрудно догадаться, что имелось в виду.

Правда, адвокат Нелвиса почти сразу же выступил с публичным опровержением этих фактов, просочившихся в прессу. Но «золотая жила» была уже обозначена. Вскоре выяснилось, что бывший шеф официантов в Белом доме пытается продать за полмиллиона долларов аналогичную историю средствам массовой информации.

Из темноты внезапно вынырнул бывший советник Клинтона Дик Моррис, выгнанный в своё время из Белого дома за то, что, пользуясь услугами «девушки по вызову», выбалтывал ей президентские секреты. Моррис позвонил на одну лос-анджелесскую радиостанцию и наговорил в прямом эфире такого, что и выдумать сложно. Он, в частности, весьма прозрачно намекнул, что Хиллари — лесбиянка и поэтому чисто по-мужски Клинтона можно понять, когда он ищет сексуального удовлетворения на стороне. Если этим заявлением Моррис собирался помочь президенту, то это была поистине медвежья услуга.

Не смог удержаться от воспоминаний и бывший телохранитель Клинтона Ларри Паттерсон, до сих пор работающий в полиции Арканзаса. Он поведал, что, когда Клинтон был губернатором, у него было не менее десяти продолжительных романов и не менее двадцати пяти случайных связей. Возможно, бывший телохранитель слегка погорячился. Адвокаты Полы Джоунс, опросив почти сотню женщин, заподозренных в сексуальных связях с уже женатым Биллом, остановились лишь на четырнадцати.

Даже поверхностное знакомство с далеко не полным списком любовниц лишний раз подтверждает, что Клинтон и в вопросах секса придерживался, как истинный демократ, широких демократических взглядов. Он не видел разницы между белыми и цветными, скромными секретаршами и королевами красоты, случайными знакомыми и жёнами своих приятелей…

— Я знаю, что он готов вцепиться в любую юбку, — как-то в порыве откровенности призналась Хиллари близким друзьям.

— Клинтон изменял супруге бесконечно, — подтвердил другой охранник, Ларри Паттерсон. — Он предпочитал женщин двух типов: красивых рыжих и безобразных рыжих. Об одной репортёрше (уж не о Дженнифер Флауэрс ли?) он сказал: «Красивая женщина! Клянусь, она создана для орального секса!»

Показания телохранителей открыли для всех ещё один интересный факт. Оказалось, что знаменитые утренние пробежки Клинтона ничего общего не имели ни со спортом, ни с заботой о своём здоровье. Он надевал кроссовки, тренировочный костюм и… ехал к очередной любовнице.

Как-то Паттерсон заметил:

— Ваша майка после пробежки должна быть мокрой от пота.

— Вас не проведёшь, — засмеялся в ответ Клинтон.

С тех пор он стал заходить в ванную комнату к охранникам и там брызгать на свою майку водой…

Секс-скандал Моники и Билла привлёк к себе внимание всего мира. Подробнее с его хроникой читатель может познакомиться в книге Д. и Е. Ивановых «Грехопадения Билла Клинтона».

Сегодня мы все уже знаем, что Клинтон подвергся импичменту, но всё-таки остался президентом США. Многие профессиональные политики считали, что Клинтон не пользуется такой широкой поддержкой населения, какой, например, пользовался Рональд Рейган. Но постоянный высокий рейтинг Клинтона позволяет предположить, что для американцев секс-скандал с Моникой Левински стал в определённом смысле моментом истины, когда они были вынуждены разобраться в своём противоречивом отношении к президенту Клинтону. И они не захотели, чтобы он ушёл.

Сексуальная жизнь Билла Клинтона продолжает интересовать человечество. Газета «Московский комсомолец» сообщала: «Президент США, посаженный на строгую сексуальную диету, развязывает с помощью сил НАТО вооружённый конфликт в суверенной Югославии». И предполагает, что между сексуальной эпопеей Билла Клинтона и его агрессивной внешней политикой есть связь.

Сексолог А. Анатольченко комментирует это так:

«Человек — единая энергетическая система, если один вид энергии иссякает, то другой — в данном случае это агрессивность — должен возрасти. У Адольфа Гитлера, например, с потенцией было совсем плохо, зато более агрессивного политика новейшая история не знает. Вообще эта закономерность свойственна очень многим диктаторам: многие из них были либо импотенты, либо девианты.

…Никто из сексологов не проводил замеров тестостерона в крови Клинтона во время того, как он отдавал распоряжение о бомбёжках Югославии. Но предположить такую мотивацию его поступков вполне можно, хотя скорее всего даже он сам не отдаёт себе отчёта в том, что творит».