Битвы, выигранные в постели

…БЕЗ ПЛАЩА И КИНЖАЛА. ИСТОРИЯ ФРАНЦУЗСКОГО РАЗВЕДЧИКА

Люди, не связанные со шпионажем, часто считают это занятие романтическим. Риск, роскошная жизнь, интеллектуальный поединок, красивые женщины… Реальная жизнь контрразведчиков, как правило, выглядит намного более буднично, но и в ней порой случаются драматические любовные эпизоды. Об одном из таких случаев, происшедших во время Первой мировой войны, мы здесь и расскажем. Поскольку он никогда не фиксировался в официальных документах и был в общих чертах рассказан близким другом непосредственного участника этой истории, имена главных действующих лиц и географические названия условны.

Во время Первой мировой войны Анри Дюпон служил в так называемом Втором бюро, которое занималось контрразведкой. Он был откомандирован в город Н., где пробыл больше года. В расположенном там военном лагере служили три офицера-контрразведчика, которые были буквально завалены работой. С раннего утра и до полуночи они допрашивали подозреваемых в шпионаже, и их поток, казалось, был нескончаем.

Дюпон, проработав там шесть месяцев, имел право уйти в отпуск, но совесть не позволяла ему оставить изнемогающих от бесконечных расследований товарищей. К тому же эта работа ему нравилась. Прошло ещё шесть месяцев, и вот на второй год он стал ощущать, что у него сдают нервы, — усталость брала своё. Это выражалось не только в бессоннице и раздражительности, но и в грубых ошибках при ведении расследований. Это не могло ускользнуть от внимания начальства, и однажды комендант отозвал его в сторону и приказал немедленно отправляться в отпуск. Внешне Дюпон был недоволен таким приказом, но в глубине души он принял его с благодарностью.

После ежедневной напряжённой работы ему не хотелось ехать в шумный Париж, поэтому он решил отправиться в небольшой городок Л., расположенный километрах в тридцати от лагеря. Это было спокойное местечко, которого война как будто совсем не коснулась. Старинные узкие улицы были застроены домами своеобразной архитектуры. Небольшая речушка петлёй огибала городок. Погода стояла замечательная, повсюду слышалось пение птиц. Он снял комнату в недорогой гостинице, надеясь, что там ничто не будет напоминать о войне и службе. В его распоряжении находилось две недели отдыха.

В гостинице было очень чисто, слуги оказались на редкость приветливыми и предупредительными. Перед обедом он расположился на террасе и наслаждался бокалом местного вина. Обедать он отправился в ресторан. Посетителей было немного. В одном углу сидели два фермера, обсуждавшие перспективы будущего урожая. Пожилой человек, похожий на нотариуса, сидел один и сосредоточенно поглощал свой обед. Ещё несколько столиков были заняты ничем не примечательными парами.

Напротив Дюпона за отдельным столиком сидела очаровательная молодая девушка в голубой блузке. Хотя она, казалось, была увлечена исключительно содержанием своей тарелки, Дюпон понял, что она смущена, впрочем, как и он сам. Целый год у него не было возможности встречаться с женщинами, а подозреваемые — представительницы слабого пола — не вызывали у него никаких чувств. Он был молод и не женат.

Во время обеда Дюпон украдкой бросал взгляды на свою очаровательную соседку, а поймав её взгляд, он в знак приветствия поднял стакан, она ответила застенчивой улыбкой и покраснела. В конце обеда Дюпон подозвал официанта и попросил его передать девушке своё восхищение и просьбу разрешить ему пересесть за её столик. Он с волнением следил за её реакцией. Девушка снова покраснела, кивнула официанту и улыбнулась. Обрадованный Дюпон направился к ней.

Её звали Мари, она работала секретаршей в одной из парижских фирм, а в Л. приехала в отпуск. Дюпон спросил, почему такая очаровательная мадемуазель решила отдыхать в уединённом провинциальном городке, где практически нет развлечений. Она с улыбкой ответила, что Париж, конечно, прекрасный город, но там слишком шумно и чересчур много развлекающихся солдат и офицеров. Родители Мари жили в прифронтовой деревушке, поэтому у них отдыхать было невозможно. Они с подругой решили провести отпуск в Л., который им рекомендовали как прекрасное место для спокойного отдыха. Но в последний момент её подруге пришлось остаться в Париже. Мари отправилась в отпуск одна и только сегодня утром приехала в город.

Дюпон сказал, что работает в крупном французском телеграфном агентстве. Отчасти это было правдой, так как во время войны многие сотрудники французской контрразведки при выполнении секретных заданий официально числились работниками телеграфных агентств. Он якобы тоже устал от столичной суеты и решил провести отпуск в спокойной обстановке. Дюпон с улыбкой добавил, что его отпуск будет, пожалуй, не таким спокойным, как он думал. Мари вновь покраснела, бросив при этом на него кокетливый взгляд.

Дюпон спросил её, что она собирается делать после обеда. Мари очень хотела покататься на лодке, но, к своему сожалению, не умела грести. Дюпон предложил составить ей компанию, заявив, что он — лучший гребец во Франции, а из его семьи вышли многие чемпионы по гребле. Она согласилась.

Они отправились на пристань и взяли лодку. Мари расположилась на подушках на корме, а Дюпон сел на вёсла и стал медленно грести против течения. Идиллическая картина заросших зеленью берегов, казалось, совершенно заслонила в голове Дюпона образы войны и службы.

Они вели неторопливый разговор, который время от времени прекращался, но эти паузы не вызывали неловкости. Дюпон взял из гостиницы корзину с яствами и вином, и примерно через час после начала прогулки они решили пристать к берегу. Бутылка хорошего лёгкого вина сделала атмосферу ещё более непринуждённой. Они улеглись на тёплую траву, наслаждаясь щебетанием птиц. Дюпон приподнялся, чтобы достать пачку сигарет, и повернулся на локте. Он посмотрел на лежащую рядом Мари, она улыбнулась ему. Неожиданно для самого себя он наклонился и поцеловал её в губы.

На обратном пути лодка сама плыла вниз по течению, а Дюпон сел рядом с Мари и обнял её за тонкую талию. Они почти не разговаривали, лишь изредка целовали друг друга.

После ужина они снова отправились на прогулку вдоль берега реки. Дюпон и Мари вернулись в гостиницу поздно вечером и, не сговариваясь, поднялись в его номер. Тёплый летний вечер шевелил сдвинутые шторы, мягкий лунный свет заполнял комнату. Дюпон обнял Мари, она бессвязно шептала слова нежности. Он стал целовать её лицо, шею, плечи, грудь. Вдруг с её губ сорвалась немецкая фраза: «Ich liebe dich» (Я люблю тебя)… Дюпона как будто окатило холодной водой. Он насторожился. Неужели прекрасная Мари, которая говорила, что работает в Париже, а сюда приехала в отпуск, в порыве страсти прошептала слова любви по-немецки? Он отпустил её, она с тревогой спросила, в чём дело. Дюпону не пришло в голову ничего лучшего, как сказать, что ему нужно купить сигарет. Она рассмеялась. В этом маленьком городке ночью купить сигареты было решительно невозможно, к тому же на прикроватной тумбочке лежала едва начатая пачка сигарет. Естественно, она ему не поверила.

— Скажи правду, дорогой! Ты меня не любишь? — улыбаясь, спросила Мари, протягивая к нему руки.

Дюпон был в смятении. Иногда случается, что нормальный мужской инстинкт вступает в противоречие с инстинктом контрразведчика.

— Мари, извини меня, — сказал он, — мне сейчас не до любви. Не заставляй меня говорить прямо, потому что я и так уже нарушил долг. Давай сделаем так: я сейчас уйду, будем считать, что за сигаретами, и вернусь через полчаса. Если, когда я вернусь, ты ещё будешь здесь, мне придётся арестовать тебя и передать в ближайший военный штаб.

— Арестовать? Милый, тебе, наверное, плохо. Или это шутка?

— Нет, это не шутка. Я бы и сам хотел, чтобы это было шуткой!.. Умоляю тебя, не вынуждай меня говорить прямо…

Дюпон вышел из комнаты, хлопнув дверью. Он отправился к реке, где ещё несколько часов назад так безмятежно прогуливался с Мари. Он непрерывно курил и пытался разобраться в том, что произошло. Мари, безусловно, была немецкой шпионкой, об этом свидетельствовали и некоторые неточности в её рассказе о себе, на которые он вначале не обратил внимания. В то же время она, очевидно, действительно любила Анри, когда произносила эти слова по-немецки. Она не пыталась таким образом выведать у него военные секреты, поскольку не знала, что Дюпон — сотрудник контрразведки. Это было истинное чувство. Скорее всего, она тоже была в отпуске и также хотела отдохнуть от каждодневного напряжения своей работы.

Как контрразведчик, Дюпон был обязан немедленно арестовать её. Но с другой точки зрения, они оба не находились «при исполнении» и всё происшедшее не имело никакого отношения к их работе.

Дюпон, как никогда, хотел ошибиться в своих расчётах. Если Мари действительно работает на разведку противника, она обязательно сбежит из гостиницы, а если нет — она дождётся его возвращения или в крайнем случае уйдёт в свой номер. Он готов был выдержать любые её насмешки или упрёки, только бы она оказалась на месте! Дюпон вернулся ровно через полчаса, его комната была пуста. Он осторожно приоткрыл дверь номера Мари — там было темно и пусто, ни её самой, ни вещей. К величайшему огорчению Дюпона, его предположения подтвердились.

Он пробыл в Л. ещё пару дней. Но назвать его времяпрепровождение отдыхом было нельзя. Всё вокруг напоминало ему о Мари. Он снова стал грубым и раздражительным. Долгие прогулки не избавляли его от мыслей о прекрасной шпионке. По ночам он не мог уснуть. Дюпон даже начал сожалеть о своём поступке, рассуждая, что если бы он продолжил свою связь с ней, то в его присутствии она всё равно не смогла бы заниматься шпионажем, а затем, думал он, можно было бы ей сказать, что ему всё известно, и отговорить её от работы на немецкую разведку.

Но на этом история, к сожалению, не закончилась.

Поняв, что в такой ситуации лучший способ избавиться от воспоминаний — это сосредоточиться на работе, Дюпон прервал отпуск и вернулся в лагерь. Сослуживцы были удивлены его неожиданным возвращением, но, естественно, обрадовались, что он вновь возьмёт на себя часть работы. Разумеется, они интересовались причиной столь скорого возвращения, и некоторые брошенные в шутку предположения были недалеки от истины.

Дюпон с головой погрузился в работу, пытаясь забыть о случившимся.

Через два дня после возвращения Дюпона в его комнату без стука ворвался сержант, сообщивший, что двое солдат поймали в деревне шпионку и привели её в лагерь. Она пыталась получить секретные сведения у французского офицера и была задержана на месте преступления. Сержант попросил Дюпона заняться её допросом и расследованием этого дела.

Анри быстро надел фуражку и ремень и выскочил за дверь. Но, выйдя на порог, он застыл как вкопанный. Между двумя солдатами стояла Мари и весело посматривала по сторонам. Узнав Дюпона, она мгновенно побледнела.

Заикаясь, Дюпон спросил, что произошло. Один из солдат, вытянувшись по стойке «смирно» и продолжая придерживать Мари, доложил, что час назад он и его напарник дежурили возле одного местного кафе. Девушка находилась в отдельном кабинете с одним гусарским офицером. Офицер подозревал, что она шпионит, и притворился пьяным. Девушка выспрашивала, где расположился его полк и в какую дивизию он входит. Офицер остался с ней, а своего приятеля послал за конвоем. Солдаты арестовали её. При обыске солдаты обнаружили записную книжку, которую докладывавший солдат передал Дюпону. В ней содержались фамилии офицеров и номера частей, а на одной из страниц был набросок карты. Штабы частей были обозначены стрелками. Такими картографическими обозначениями пользовались немцы. На последней странице книжки были записаны два берлинских адреса.

Дюпон с трудом взял себя в руки. Официальным тоном он спросил у Мари, может ли она что-либо сказать в своё оправдание.

Она улыбнулась и ответила по-французски:

— Война есть война…

Но вдруг самообладание оставило её. Она вырвалась из рук солдат, упала на землю и стала целовать грязные сапоги Дюпона. Девушка лежала в грязи, судорожно цеплялась за его ноги, просила о пощаде и напоминала о том дне, который они провели вместе. В этой ситуации, когда ей грозила смерть, она старалась не выдать Дюпона, поэтому обращалась к нему по-немецки, чтобы солдаты не могли понять её.

Но во второй раз Дюпон не мог нарушить свой долг. Он приказал солдатам отвести её в камеру. Суд должен был состояться на следующий день.

По злой иронии судьбы в соответствии с графиком председателем суда должен был быть Дюпон. Были представлены неопровержимые улики шпионской деятельности Мари, и он приговорил её к расстрелу. Казнь назначили на утро следующего дня. По традиции Дюпон предложил Мари высказать последнее желание. Она уже взяла себя в руки и с улыбкой посмотрела на него долгим взглядом.

— Я бы не отказалась от пачки сигарет, — спокойно сказала она и назвала сорт сигарет, которые курил Дюпон, — в память о счастливом, но, увы, коротком отпуске и о друге, который однажды спас меня, но не мог сделать это во второй раз.

Её расстреляли на рассвете следующего дня. Дюпон не присутствовал на казни. Но очевидцы рассказали ему, что Мари встретила смерть спокойно, гордо держа голову…

ДЕЛО АЛЬФРЕДА РЕДЛЯ

О полковнике Генштаба австро-венгерской армии Альфреде Редле, завербованном российской разведкой и в течение двенадцати лет передававшем секретные сведения о военном потенциале Австрии накануне Первой мировой войны, написано немало. Однако до сих пор историки спорят о причинах предательства Редля. Одни указывают на его страсть к роскошной жизни, другие — на славянское происхождение и якобы врождённую симпатию к русским, но мало кто обращает внимание на тот факт, что Альфред Редль большую часть своих средств, добытых предательством, тратил на содержание молодого любовника.

Известно, что ещё во время первого визита Редля в Россию в 1900 году в качестве стажёра в военном училище Казани российские спецслужбы установили за Редлем слежку, и вскоре на стол полковнику Батюшину, руководителю российской разведки в Варшаве, легла следующая характеристика на Редля: «Человек он лукавый, замкнутый в себе, сосредоточенный, работоспособный. Склад ума — мелочный. Вся наружность слащавая. Речь сладкая, мягкая, угодливая. Движения рассчитанные, медленные. Любит повеселиться…»

Батюшин сыграл на финансовых затруднениях Редля, связанных с его сексуальной ориентацией. Расчёт был точен. Агент российской разведки Август Пратт узнал все подробности о гомосексуальной связи Редля с одним молодым офицером и решил использовать эти данные для шантажа Редля. В пользу своих «доводов» Пратт предложил также ещё ежемесячное вознаграждение. Так произошла вербовка офицера Генерального штаба.

Первым заданием Редля стало составление планов двух фортов крепости Перемышль в Галиции. Помимо гонорара он требует, чтобы русская секретная служба направила в Австро-Венгрию «агента на заклание», разоблачение которого Редль мог бы приписать своему отделу. Этот приём практиковался на протяжении нескольких лет. Редль выдавал военные секреты, а русская разведка снабжала его не только деньгами, но и агентами, которых он разоблачал одного за другим, что увеличивало его авторитет в глазах начальства.

Редль сыграл решающую роль в провале австро-венгерской агентурной сети в России. Более того, его действия практически парализовали контрразведку. Но, несмотря на провалы, никому и в голову не приходило заподозрить Редля в предательстве. Конспиративные встречи Редль проводил крайне осторожно. Его контакты с русскими происходили не в Вене, а, как правило, в шикарном карлсбадском «Гранд-отеле Пупп». Среди переданных Редлем документов были секретные планы ведения возможных боевых действий в случае вооружённых конфликтов, а также относящиеся к ним секретные инструкции, карты Генерального штаба, мобилизационные инструкции, документы о численности войск, анализы манёвров и военно-технические характеристики. Благодаря щедрым гонорарам, этот офицер, не вылезавший из долгов, теперь принадлежал к сливкам общества. Он становится завсегдатаем фешенебельных венских ресторанов, разъезжает в дорогих лимузинах с ливрейным шофёром, держит несколько верховых лошадей, живёт в роскошном особняке.

Не забывает он и своего возлюбленного, улана Штефана Хоринке, который был зацепкой для русской разведки. Редль дарит ему спортивную машину, пару скакунов и оплачивает его квартиру, он даже назначает своему другу фиксированный месячный оклад и смотрит сквозь пальцы на его связи с девушками.

Чтобы объяснить столь внезапное изменение образа жизни, Редль распространил слух о смерти богатой тётки, якобы завешавшей ему наследство. Его начальников такое объяснение удовлетворило, хотя было известно, что один из его братьев, скромный чиновник, живущий в Лемберге, едва сводил концы с концами.

По некоторым сведениям, в отдельные годы Редль получал от русской разведки вознаграждение, превосходившее годовой бюджет всего разведбюро. Русское верховное командование очень ценило его. Через Редля в Генштаб австрийских войск попадали ложные данные о русском военном потенциале, в частности, нашей разведке удалось существенно занизить данные о стратегических резервах российской армии.

Редль пользовался высоким авторитетом не только как руководитель разведбюро, но и как эксперт, привлекавшийся при ведении дел о шпионаже. Вот что вспоминает о своей первой встрече с Редлем военный прокурор подполковник юридической службы в отставке доктор Ганс Зелигер:

«Я познакомился с Редлем в 1904 году. Он был любезен, настоящий джентльмен. Когда нас представили друг другу, он пожал мне руку и сказал: „Я рад, что такой молодой военный юрист, как ты, сразу получил возможность участвовать в одном из самых громких шпионских процессов. Здесь ты многому научишься, а я по ходу нашего сотрудничества буду охотно помогать тебе в профессиональном смысле…“ Во время моего многомесячного пребывания в Галиции мы встречались едва ли не каждый вечер. Потягивая дорогое вино и попыхивая сигарой, Редль, обычно избегавший общения с армейскими офицерами, выказывая тем самым некую благородную неприступность, делался разговорчивым.

— …Несмотря на моё немецкое имя, я русин, — заявлял он, — Говорить по-немецки я научился по-настоящему лишь в средней школе. Мой отец работал сначала на железной дороге, потом в полиции и наконец в военной прокуратуре при Главном штабе в Лемберге. Там он отвечал за содержание арестованных военнослужащих. Я появился на свет в 1864 году, я был вторым ребёнком. Можешь вообразить, какое у меня было детство: мать рожала одного младенца за другим, а отец получал всего пятьдесят пять гульденов в месяц!

Редль задумчиво раскурил сигару, затем протянул и мне изящный портсигар с серебряными инициалами „А.Р.Я.“. Он медленно наполнил наши бокалы и продолжил:

— В народной школе я учился на „отлично“ по всем предметам. Поэтому понятно, почему отец так хотел дать мне высшее образование. Он мечтал, чтобы я стал военным следователем или священником. О большем он, мелкий военный чиновник, живущий только на жалованье и не имеющий офицерского звания, и мечтать не мог. — Редль сделал ещё пару глотков и смерил меня холодным взглядом. — Однако я, как видишь, не стал ни тем ни другим… — Он тихонько рассмеялся. — Хотя я то и дело сталкиваюсь с вами, военными прокурорами. К счастью, только как эксперт. Мой дядя по материнской линии имел чин пехотного капитана и служил в гарнизоне города Черткова. Однажды он приехал к нам на побывку и убедил отца, что для меня самой перспективной и недорогой стала бы подготовка к военной карьере. Мне было четырнадцать лет, когда я успешно сдал приёмные экзамены в Лембергскую кадетскую школу. Там я был самым молодым воспитанником вплоть до заветного дня присвоения чина заместителя юнкера. А потом однажды на шикарном балу в Вене меня, ещё совсем молодого обер-лейтенанта, представили тогдашнему премьер-министру графу Бадени. Он заговорил со мной по-польски, я ответил ему настолько правильно, что он принял меня за поляка. Позднее, из разговора с начальником Генштаба бароном Беком, я узнал, что премьер Бадени упомянул о старательном галицийском офицере, который как будто несёт в своём ранце маршальский жезл…»

Авторитет и власть Редля постоянно росли. Он умело использовал в интересах своей службы самые современные достижения криминалистики. Его тесные контакты с прокурорами и высокими чинами уголовной полиции, и прежде всего личная дружба с генеральным прокурором доктором Поллаком, открывали перед ним широкие возможности для приобретения опыта, хотя он и не обладал специальной профессиональной подготовкой. Несколько выигранных им судебных процессов по шпионажу принесли ему славу выдающегося специалиста в этой области.

Первым делом, к которому привлекли Редля, было разоблачение одного шпиона, которое молодой генштабист провёл очень остроумно и хладнокровно. Вскоре уже нельзя было представить себе ни одного мало-мальски значительного процесса о шпионаже, в котором он бы не участвовал. Он был автором ряда важных служебных инструкций, в том числе руководства по вербовке и проверке тайных агентов, нормативов по разоблачению шпионов внутри страны и за рубежом, схемы добывания разведданных.

В 1909 году Редль, уже в чине полковника, получает в знак признания выдающихся заслуг орден Железной короны III степени. Если бы начальник Генштаба не решил направить его в Прагу, то в 1909 году он почти наверняка стал бы руководителем разведбюро. Год спустя полковник Август фон Урбански-Острымеч отзывался о нём так: «Редль хорошо знает своих сотрудников да и вообще разбирается в людях. Ему также прекрасно знакомы условия службы и взаимоотношения в Генеральном штабе. Всё это, в сочетании с благородным образом мыслей, тактом и умелым обхождением с людьми, делает его достойным не только должности начальника разведбюро или штаба корпуса, но даже поста начальника оперативного управления».

В связи с обострением политической ситуации русская разведка запросила у Редля копии новейших планов развёртывания вооружённых сил против Сербии и России. Но этих планов нет в распоряжении секретной службы, они хранятся в оперативном управлении Генштаба. Эту сложную задачу Редль решает следующим образом. За представление планов развёртывания всей императорской и королевской армии он требует от русских, помимо гонорара, также информацию о шести важных русских агентах. Сделка удаётся блестяще: русские агенты разоблачены, а фотокопии документов Генерального штаба, уложенные в дипкурьерский чемодан русского военного атташе, отправляются в Варшаву.

Тем временем служебный рост Редля продолжается. В мае 1912 года ему присваивают чин полковника, а в октябре 1912 года, вскоре после начала Балканской войны, за заслуги перед разведбюро его повышают и переводят в Прагу на должность начальника штаба VIII армейского корпуса, хотя неофициально он остаётся сотрудником разведбюро. В его обязанности входит и оперативное планирование, по крайней мере на корпусном уровне, что очень радует русских. В новой должности Редлю сложно встречаться со связными иностранных разведок, поэтому большинство заданий и денежные переводы из соображений безопасности теперь пересылаются по почте. Согласившись на это, Редль допустил роковую ошибку: он упустил из виду давние австрийские традиции перлюстрирования корреспонденции.

Возможно, впрочем, разоблачение Редля было случайностью. Он забыл (!) своевременно забрать на почте присланный на другое имя конверт с очередным гонораром от русской разведки. Подозрительный конверт переслали в полицию, оттуда — в разведбюро. На конверте значилось два подставных адреса русской разведки. Австрийские спецслужбы установили за почтой наблюдение. Почтовый служитель должен был подать знак, когда придут за пакетом.

Ловушка почти захлопнулась, когда полковник Редль, переодетый в штатское, явился на почту за пакетом. Однако полицейские замешкались с арестом, Редль вскочил в такси и успел скрыться. Его погубило то, что он выронил клочки почтовых квитанций и футляр от карманного ножа. Водитель такси, допрошенный в тот же день, запомнил название отеля, куда он отвозил таинственного пассажира. Полицейский инспектор попросил портье положить футляр от ножа на столике в холле так, чтобы он бросался в глаза каждому входящему. Редль попался на эту приманку: он забрал футляр.

Полицейские всё же не решились арестовать офицера такого ранга без согласия коменданта города. Тот, в свою очередь, предоставил право разобраться в этом щекотливом деле коллегам Редля.

Поздним вечером 25 мая 1913 года в отель, где остановился Редль, прибыла комиссия, в состав которой вошли заместитель начальника Генерального штаба генерал-майор Хефер, начальник разведбюро полковник фон Урбански, руководитель агентурной группы майор Ронге и старший военный прокурор Ворличек. Дверь открыл сам Редль. Как раз перед этим он закончил писать прощальные письма брату и командующему корпусом. Редль сказал вошедшим: «Господа, я знаю, почему вы пришли. Я погубил свою жизнь и прошу вас позволить мне уйти из неё».

Перед смертью Редль рассказал майору Ронге о своей деятельности в качестве агента России и заверил его, что работал без сообщников. Затем он попросил дать ему револьвер. Члены комиссии вышли из комнаты. Прошло более четырёх часов. Выстрела никто не слышал. Обеспокоенные непредвиденной возможностью побега Редля, они вернулись в комнату. Полковник Редль лежал на полу. Его висок был пробит пулей.

Генеральный штаб попытался сохранить эту историю в тайне, но уже утром 26 мая 1913 года венские газеты напечатали короткую заметку, в которой говорилось, что полковник Редль в припадке помешательства лишил себя жизни. После необходимого вскрытия тело покойного доставили в морг венского гарнизонного госпиталя. Но вскоре поползли слухи о том, что самоубийство совершено не из-за психического расстройства, и постепенно вся история жизни полковника Редля стала достоянием гласности.

«ОКО ДНЯ»

Жизнь танцовщицы и двойного агента Мата Хари, пожалуй, лучше всего характеризует её краткий ответ на патриотический упрёк любовника-француза, узнавшего о том, что её благосклонностью пользуется немецкий банкир. «Физиология та же», — сказала она с известной долей цинизма. Возможно, это анекдот, намеренно принижавший образ легендарной дивы. Как известно, она была знаменита ещё при жизни. Среди историков нет единого мнения о том, была её деятельность в качестве двойного агента следствием её нравственной слабости и цинизма или, наоборот, верхом актёрского дарования, ума и способности использовать людей и ситуацию в своих целях.

Маргарет Гертруда Зелле, вошедшая в историю под именем Мата Хари, родилась в августе 1876 года в Леэвардене, столице самой северной нидерландской провинции Фрисландия, в семье шляпочника. Она выросла писаной красавицей с отличной фигурой, большими глазами и чёрными волосами. Вероятно, в юности с ней было немало проблем, раз родители отправили семнадцатилетнюю девушку в Гаагу под присмотр дяди, славящегося своей строгостью.

Опека со стороны родственника скоро наскучила Маргарет, и она стала искать способ зажить самостоятельной жизнью. Для девушки той поры единственным выходом было замужество. Просматривая газету с брачными объявлениями, Маргарет в качестве возможного жениха выбрала офицера из Голландской Восточной Индии, находящегося в отпуске на родине. Маргарет пишет ответное письмо. Первая же встреча обнадёживает обе стороны. Имя её избранника — Рудольф Маклид, он почти на двадцать лет старше Маргарет и происходит из старинного шотландского рода.

Через полтора года после свадьбы Маргарет разрешается сыном. Вскоре семья переезжает в Голландскую Индию, на место службы Маклида-старшего. Жизнь на новом месте не складывается. Постоянная ревность мужа, смерть сына, тропический климат — всё ускоряет разрыв между Маргарет и Маклидом. Париж становится сном наяву для разочаровавшейся в семейной жизни молодой женщины. Пройдёт несколько лет, и Маргарет, ставшая уже знаменитой танцовщицей, на вопрос корреспондента, почему она оказалась именно во французской столице, ответит: «Не знаю, но я думаю, что всех жён, сбежавших от мужей, тянет в Париж».

После развода, без средств к существованию, с родившейся ещё на Яве дочкой на руках, Маргарет действительно едет в столицу Франции, где намеревается стать натурщицей. Но уже через месяц она возвращается в Голландию. Карьера натурщицы не удалась по причине того, что у неё оказалась… слишком маленькая грудь.

Однако Маргарет не сдаётся и в 1904 году делает вторую попытку. Теперь судьба более милостива к ней: в Париже она находит себе работу в школе верховой езды при знаменитом цирке Молье, здесь ей пригодилось умение обращаться с лошадьми, полученное в Ост-Индии. Месье Молье посоветовал ей воспользоваться своей красотой и попытать счастья в роли исполнительницы восточных танцев. Маргарет, которая хорошо говорила по-малайски и в Ост-Индии часто наблюдала местных танцовщиц, послушалась неожиданного совета, и это принесло ей всемирную славу.

Её дебют состоялся в конце января 1905 года на благотворительном вечере в салоне русской певицы госпожи Киреевской. Зрители восприняли Маргарет с восторгом. Она любила рассказывать таинственную историю, как в буддийских храмах Дальнего Востока её приобщали к священным танцевальным обрядам. Быть может, эти фантазии также способствовали её успеху, но у Маргарет действительно был врождённый талант.

На первых порах она выступает под именем леди Маклид. Её успех растёт. Газета «Курьер франсэ» писала, что, даже оставаясь неподвижной, она околдовывает зрителя, а уж когда танцует, её чары действуют магически.

Одним из самых преданных её поклонников был месье Гимэ, богатейший промышленник и большой знаток искусства. Для размещения своей частной коллекции он построил знаменитый музей восточного искусства Мюзэ Гимэ. Ему приходит в голову экстравагантная идея: он устраивает выступление яванской танцовщицы среди экспозиции в своём музее. В рекламных целях эксцентричной танцовщице придумывается новое имя — Мата Хари, что в переводе с яванского означает «око дня», то есть «солнце». Она появилась перед зрителями в роскошном восточном одеянии, взятом из коллекции месье Гимэ, но во время танца постепенно сбросила с себя одежду, оставив лишь нитки жемчуга и сверкающие браслеты.

Этот день, 13 марта 1905 года, изменяет всю дальнейшую жизнь Маргарет. В числе избранных гостей на представлении присутствуют послы Японии и Германии. В то время выступление нагой танцовщицы было сенсацией. Вскоре весь Париж лежал у ног прелестной Мата Хари.

Маргарет признавала в своих мемуарах, что она никогда не умела танцевать и что публику привлекло не искусство танца, а то, что она первой отважилась предстать перед ними без одежды.

18 марта 1905 года газета «Ля пресс» написала: «Мата Хари воздействует на вас не только движениями своих ног, рук, глаз, губ. Не стеснённая одеждами, Мата Хари воздействует игрой своего тела». Её бывший супруг между тем комментировал её успех по-своему: «У неё плоскостопие, и она абсолютно не умеет танцевать».

В 1905 году Мата Хари выступила тридцать раз в самых роскошных салонах Парижа, в том числе три раза в особняке барона Ротшильда. Один из своих величайших триумфов она испытывает в августе 1905 года в прославленном театре «Олимпия». Мата Хари покорила Париж. Вот что писал 2 мая 1905 года парижский выпуск «Нью-Йорк геральд»: «Невозможно себе представить более благородную постановку индийской религиозной мистерии, чем это было сделано здесь».

В январе 1906 года она получает двухнедельный ангажемент на выступление в Мадриде. Это были её первые зарубежные гастроли. Затем Мата Хари едет на Лазурный берег — Опера Монте-Карло пригласила её танцевать в балете Массне «Король Лагорский». Это был очень важный момент в её карьере, ведь Опера Монте-Карло, наряду с парижской, относится к числу ведущих музыкальных театров Франции.

Премьера балета прошла с огромным успехом. Пуччини, находившийся в это время в Монте-Карло, посылает ей в отель цветы, а Массне пишет: «Я был счастлив, когда смотрел, как она танцует!»

В августе 1906 года Мата Хари отправляется в Берлин. Там она становится любовницей богатейшего помещика лейтенанта Альфреда Киперта. Он приглашает её в Силезию, где с 9 по 12 сентября проводятся манёвры кайзеровской армии. В конце 1906 года Мата Хари танцует в венском «Сецессионс-зале», а затем в театре «Аполлон». Уступая резким протестам Церкви, она вынуждена надевать облегающее трико.

Некий предприимчивый нидерландский сигаретный магнат выпускает сигареты «Мата Хари», широко разрекламировав их следующим образом: «Новейшие индийские сигареты, отвечающие взыскательному вкусу, изготовлены из лучших сортов табака с острова Суматра».

Расставшись с Кипертом, Мата Хари в начале декабря 1907 года возвращается в Париж, где снимает номер в фешенебельном отеле «Морис». Она разбогатела и теперь выступает лишь в представлениях, устраиваемых с благотворительной целью. Её слава соперничает со славой американской танцовщицы Айседоры Дункан.

В январе 1910 года Мата Хари снова гастролирует в Монте-Карло. С июня 1910 и до конца 1911 года она целиком погружается в личную жизнь. У неё роман с парижским биржевым маклером Руссо, с которым она живёт в замке на Луаре. Маргарет до умопомешательства влюбилась в этого человека и ради него готова отказаться от триумфальных выступлений. Но когда дела Руссо пошатнулись, она оставляет его и снимает живописно расположенную виллу в парижском предместье Нейи-сюр-Сен.

В это время сбывается её давнишняя мечта — знаменитый миланский оперный театр «Ла Скала» ангажирует её на зимний сезон 1911/12 года. Авторитетная газета «Корьере де ла серра» называет её мастером танцевального искусства, наделённым даром мимической изобретательности, неисчерпаемой творческой фантазией и необыкновенной выразительностью.

Однако, несмотря на триумф на лучших сценах мира, избалованная танцовщица с ещё большим успехом проматывает деньги и начинает испытывать материальные затруднения. В летний сезон 1913 года Мата Хари вновь выступает в Париже в новом спектакле, поставленном на подмостках «Фоли бержер». Там она танцует хабанеру. Спектакли снова идут при полных аншлагах.

Весной 1914 года она вновь едет в Берлин, где встречает лейтенанта Киперта. 23 марта 1914 года она подписывает с берлинским театром «Метрополь» контракт на участие в балете «Похититель миллионов», премьера которого назначена на 1 сентября.

Но за месяц до намеченной даты премьеры начинается война. То, что в канун войны, 31 июля 1914 года, Мата Хари находится в Берлине, к тому же ужинает в ресторане с высокопоставленным полицейским чином, впоследствии будет использовано как доказательство её шпионской деятельности в пользу Германии.

Мата Хари писала: «Однажды вечером, в конце июля 1914 года, я ужинала в кабинете ресторана с одним из моих поклонников, одним из руководителей полиции фон Грибалем (он руководил зарубежным отделом). Внезапно до нас донёсся шум какой-то манифестации. Грибаль, который ничего о ней не знал, вышел со мной на площадь. Перед императорским дворцом собралась огромная толпа. Все выкрикивали: „Германия превыше всего!“»

Поскольку Германия и Франция теперь находятся в состоянии войны, Маргарет решила вернуться в Париж через нейтральную Швейцарию. 6 августа 1914 года она отправляется в Базель. Но на швейцарской границе она сталкивается с неожиданным препятствием: через границу разрешили переправить только её багаж, а она сама не может въехать в Швейцарию, так как у неё нет необходимых документов. Ей приходится вернуться в Берлин.

14 августа 1914 года она отправляется во Франкфурт-на-Майне, чтобы в тамошнем нидерландском консульстве получить документ на право выезда в нейтральную Голландию. По прибытии в Амстердам она попадает в довольно затруднительное положение, поскольку её гардероб либо ещё в Швейцарии, либо довольно медленно едет в Париж. В Амстердаме у неё нет знакомых и у неё очень мало денег. Все её состоятельные друзья и покровители уже призваны в армию, а о получении театрального ангажемента не приходится даже мечтать. Несмотря на это, Мата Хари поселяется в дорогом отеле «Виктория».

Мата Хари писала: «Снова оказавшись на родине, я почувствовала себя просто ужасно. У меня совершенно не было денег. Правда, в Гааге жил один мой очень богатый поклонник, его фамилия ван дер Капеллен. Но я хорошо знала, какое значение для него играет одежда, поэтому не стала разыскивать его, пока не обновила свой гардероб. Положение было сложным, поэтому однажды, выходя из церкви в Амстердаме, я позволила некоему незнакомцу заговорить со мной. Он оказался банкиром по имени Генрих ван дер Шельк. Он стал моим любовником. Он был добрым и чрезвычайно щедрым. Я выдавала себя за русскую, поэтому он счёл своим долгом знакомить меня с достопримечательностями страны, которую я знала лучше его».

Ван дер Шельк оплачивает гостиницу и счета. Мата Хари проводит с банкиром несколько безоблачных недель. Теперь она может подумать и о возобновлении контактов со своим давним поклонником бароном ван дер Капелленом.

Но прежде ван дер Шельк знакомит её с неким господином Верфляйном, который сыграет решающую роль в её судьбе. Живя в Брюсселе, он ведёт обширные дела с германскими оккупационными властями и является близким другом нового германского генерал-губернатора барона фон Биссинга. Через Верфляйна Мата Хари в начале 1915 года познакомилась с консулом Карлом Г. Крамером, руководителем официальной германской информационной службы в Амстердаме, под крышей которой скрывается отдел германской разведки III-b.

Мата Хари на время возобновляет контакты с бароном ван дер Капелленом, который помогает тридцатидевятилетней танцовщице преодолеть её финансовые затруднения. Благодаря его помощи в конце сентября 1914 года она снимает в Гааге небольшой дом, а ещё через несколько недель ей удаётся получить ангажемент Гаагского королевского театра. Но привычка жить на широкую ногу приводит к тому, что ей постоянно не хватает денег. В конце осени 1915 года германская секретная служба III-b завербовывает Мата Хари.

Более четверти века спустя, когда шла уже следующая мировая война, майор в отставке фон Репель, который в Первую мировую войну руководил центром военной разведки «Запад», признаётся, что он был куратором Мата Хари. В письме от 14 ноября 1941 года к бывшему сотруднику контрразведки рейхсвера, генерал-майору в отставке Темпу, он писал: «Выйти на Мата Хари удалось через барона фон Мирбаха, который, будучи рыцарем ордена иоаннитов, был предан офицеру-разведчику. Последний как раз порекомендовал H-21 (кодовый номер Мата Хари) шефу службы III-b. Тогда я ещё работал в центре военной разведки „Запад“ в Дюссельдорфе и был вызван по телефону к полковнику Николаи в Кёльн, где состоялась первая беседа между H-21 и полковником Николаи. Как Мирбах, так и я советовали не пускать в Германию H-21, которая тогда жила в Гааге. Но шеф III-b настоял на своём».

Вернер фон Мирбах, давний поклонник танцовщицы, служил в штабе 3-й армии, которая в 1915 году сражалась в Шампани. Ему стало известно о бедственном положении Мата Хари, и он решил завербовать её и сделать агентом III-b, учитывая, что она вращалась в высших кругах Парижа. Его офицер-разведчик, капитан Гоффман, немедленно доложил об этом руководителю службы разведки майору Николаи. Теперь в дело включается консул Крамер, уже знакомый с Мата Хари. По его мнению, она не откажется от хорошо оплачиваемой секретной службы, и Николаи даёт указание вызвать её в Кёльн. Положение на фронте в это время было тяжёлым, к тому же немцы опасались скорого наступления противника, так что следовало поторопиться. Мата Хари сумела расположить к себе офицеров секретной службы, и Николаи приказывает немедленно приступать к её обучению по ускоренной программе.

Майор фон Репель: «В дальнейшем Мата Хари часто рассказывала мне, что её заметили уже при переходе границы в Зевенааре. Среди сопровождавших её людей была горничная-мулатка из Индии, которая, быть может, тоже играла двойную роль. Шеф III-b откомандировал H-21 из Кёльна во Франкфурт-на-Майне, где её устроили в отеле „Франкфуртер гоф“. А я и фрейлейн доктор Шрагмюллер остановились в отеле „Карлтон“. Я должен был за несколько дней проинструктировать H-21 по политическим и военным вопросам. Фрейлейн доктор должна было определить время поездки H-21, а также проинструктировать её относительно ведения наблюдений и способов передачи информации. Когда мы начали инструктаж по применению особых химических чернил, в помощь мне был прислан господин Хаберзак из разведцентра в Антверпене. В дальнейшем мы вдвоём стали обучать её химической переписке текстов и таблиц. Тогда же состоялся разговор с руководителем III-b в отеле „Домх-отель“, недалеко от Кёльнского собора. При разговоре присутствовали только Фрейлейн доктор и я. Получив новые задания, мы вернулись во Франкфурт-на-Майне. Старший официант отеля „Франкфуртер гоф“ раньше работал старшим официантом в парижском отеле „Ритц“. Он сразу узнал Мата Хари и, как мы узнали на следующий день, вечером пригласил её в гости к себе домой. По возможности я должен был проводить инструктаж Мата Хари за городом, под видом проулок, когда за нами никто не наблюдал. Во время одной из таких прогулок она сказала, что, наверное, ей не стоило ходить в гости к обер-кельнеру и что интерес к ней этого человека вообще внушает ей сильные опасения. Похоже, что она ещё с парижских времён задолжала ему какие-то деньги: я своими глазами видел, как она передавала ему чек».

По окончании инструктажа Мата Хари уехала обратно в Гаагу. Её первым заданием было выяснение в Париже ближайших планов наступления союзников. Кроме того, во время поездки и пребывания в районах, представляющих интерес в военном отношении, она должна была выяснить, где происходят передвижения войск. Её обязали поддерживать постоянную связь с двумя координационными центрами германской разведки против Франции: с центром «Запад» в Дюссельдорфе, руководимым майором фон Репелем, и агентурным центром германского посольства в Мадриде, возглавляемым майором Арнольдом Калле.

Вскоре после возвращения Мата Хари навещает консул Крамер. Позднее, на допросе, она рассказала об этой встрече так, словно она произошла в мае 1916 года, то есть до второй поездки во Францию: «Консулу стало известно, что я запросила въездную визу. Он начал разговор: „Я знаю, вы собираетесь поехать во Францию. Не согласились бы вы оказать нам определённые услуги? Нам бы хотелось, чтобы вы собрали там для нас информацию, которая, на ваш взгляд, могла бы нас заинтересовать. В случае вашего согласия я уполномочен уплатить вам 20000 франков“. Я сказала ему, что сумма довольно скромная. Он согласился и добавил следующее: „Чтобы получить больше, вы должны сначала доказать, на что вы способны“. Я попросила немного времени на раздумье. Когда он ушёл, я подумала о своих дорогих шубах, задержанных немцами в Берлине, и решила, что будет справедливо, если я вытяну из них максимум того, что смогу. Поэтому я написала Крамеру: „Я всё обдумала. Можете принести деньги“. Консул пришёл немедленно и выплатил обещанную сумму во французской валюте. Он сказал, чтобы я писала ему чернилами для тайнописи. Я возразила, что это будет для меня неудобно, поскольку теперь мне придётся подписываться своим настоящим именем. Он ответил, что есть такие чернила, которые никто прочесть не сможет, и добавил, чтобы я подписывала свои письма H-21. Затем он передал мне три небольших флакона, помеченных цифрами 1, 2, 3. Получив от месье Крамера 20000 франков, я вежливо выпроводила его. Уверяю вас, что из Парижа я никогда не написала им и полуслова. Кстати говоря, эти три флакона, вылив их содержимое, я бросила в воду, едва наш пароход подошёл к каналу, идущему из Амстердама в Северное море».

Британские агенты знают о деятельности Крамера в рамках III-b и следят буквально за каждым его шагом. Они сообщили в лондонский центр о визите консула к Мата Хари. В декабре 1915 года она прибывает во Францию. Ей пришлось ехать через Англию, так как Бельгия была оккупирована немцами.

Прибыв в Париж, она снимает номер в «Гранд-отеле» и приступает к выполнению своей миссии. Встречаясь со старыми знакомыми, Мата Хари пытается в светской болтовне узнать у них всевозможную интересную информацию. Среди её друзей и бывший военный министр Адольф Мессими, и лейтенант Жан Аллор, который служит в военном министерстве, наконец, и Жюль Камбон, генеральный секретарь министерства иностранных дел. Ночью она тоже не теряет зря времени, встречаясь со многими французскими и британскими офицерами.

Вскоре у неё складывается довольно полная картина намерений союзников на германском фронте. В конце года она сообщает германскому агенту, что, по крайней мере в ближайшее время французы не планируют наступательных операций. Это донесение подтверждает информацию, полученную из других источников. Поэтому германское командование готовит очередное наступление лишь к началу 1916 года.

Германская секретная служба тем временем начинает дезинформационную операцию. Она распространяет всевозможные слухи и инсценирует передвижения войск, чтобы создать впечатление, будто немцы готовят крупное наступление одновременно в Эльзасе и Фландрии. С помощью этих отвлекающих манёвров руководству германской армии удаётся скрыть подготовку к наступлению на Верден, намеченному на февраль 1916 года.

Из Парижа Мата Хари отправляется в Испанию. Эта поездка носила разведывательный характер — она получила задание провести наблюдения на железнодорожных узлах Центральной и Южной Франции за перемещениями военных эшелонов и за скоплениями войск. 11 января 1916 года Мата Хари достигает франко-испанской, пограничной станции Андэй, а ещё через сутки прибывает в Мадрид. Она останавливается в «Палас-отеле» и связывается с военным атташе германского посольства майором Калле, чтобы передать информацию о том, что видела и слышала во время путешествия. Эта информация, видимо, показалась майору настолько важной, что он распоряжается немедленно передать её консулу Крамеру в Амстердам. Радиограмма, как всегда, шифруется кодом министерства иностранных дел.

Никто не догадывается, что британская служба радиоподслушивания перехватывает его донесение и передаёт его своим агентам. Расшифровка германских радиограмм не представляет для англичан особого труда, поскольку Александр Сцек из немецкого радиоцентра в Брюсселе между ноябрём 1914 года и апрелем 1915 года постепенно переписал и передал британской разведке всю кодовую книгу германского МИДа.

Британская служба МИ-6 может без особых затруднений установить, какой именно агент поехал из Парижа через Андэй в Мадрид, чтобы затем сообщить о своих наблюдениях военному атташе Калле. Перехваченная радиограмма подтверждает выводы, сделанные недавно службой МИ-6, что Мата Хари завербована германской разведкой. После беседы в Мадриде она через Португалию возвращается в Гаагу, где её с нетерпением ожидает старый друг барон ван дер Капеллен.

Но Мата Хари хочет вернуться в Париж. Поэтому она подаёт прошение на выдачу ей нового голландского паспорта на имя Маргарет Зелле-Маклид. 15 мая 1916 года ей выдают паспорт. Въездную визу во Францию она также получает без проволочек. Однако британское консульство отказывает ей в визе для краткосрочного пребывания в Англии. На запрос нидерландского МИДа Лондон по телеграфу сообщает, что у Форин Офис есть свои причины, по которым допуск в Англию этой дамы нежелателен. Про телеграфный ответ из Лондона ей ничего не говорят. Поэтому она всё-таки решает ехать во Францию, но не через Англию, а через Испанию.

24 мая 1916 года Мата Хари садится в Гааге на пароход «Зеландия» и следует на нём до испанского порта Виго. Неизвестно, встретилась ли она на этот раз в Мадриде с майором Калле. Во всяком случае, 16 июня 1916 года через пограничную станцию Андэй Мата Хари пытается въехать во Францию. Но французские пограничники неожиданно отказываются впустить её. Они говорят, что причина запрета на её въезд во Францию им неизвестна. Тогда она пишет своему старому другу месье Жюлю Камбону, генеральному секретарю французского МИДа, второму человеку в этом министерстве. Но уже на следующий день, даже не успев отправить письмо, она узнаёт, что может беспрепятственно въехать во Францию. Подобное поведение французских властей не насторожило её, и она с радостью отправляется в Париж.

Предполагая остаться во французской столице на довольно длительный срок, Мата Хари снимает квартиру на фешенебельной авеню Анри Мартэн. Она случайно узнаёт, что её друг офицер царской армии штабс-капитан Вадим Маслов проходит курс лечения на курорте Виттель в Вогезах. Этот курорт расположен в запретной фронтовой зоне, поэтому Мата Хари пытается через лейтенанта Жана Аллора из военного министерства получить специальный пропуск, дающий право на въезд туда. Лейтенант посоветовал ей обратиться к его другу в военное бюро по делам иностранцев.

Далее следует весьма знаменательное событие. Неизвестно, то ли по чистой случайности, то ли французы намеренно дали ей неправильный номер комнаты, то ли она сама поступила так по указанию германской секретной службы, но так или иначе она оказывается лицом к лицу с капитаном Ладу, шефом французской контрразведки. Он расспрашивает Мата Хари об её отношениях с лейтенантом Аллором и штабс-капитаном Масловым. Такой поворот дела был для неё явно неожиданным. Она спросила: «Так вы завели на меня дело?» В ответ Ладу сказал: «Я не верю сообщению англичан, что вы шпионка». Более того, он пообещал помочь получить пропуск в запретную зону. Мата Хари уже собиралась попрощаться, но тут капитан Ладу предлагает ей стать французским агентом и спрашивает, сколько она бы хотела получить за такое сотрудничество. Она просит дать ей время на размышление.

Через два дня Мата Хари получает пропуск в Виттель. Потом она посещает одного из своих друзей, дипломата Анри де Маргери, занимающего высокий пост в министерстве иностранных дел. Мата Хари просит его совета относительно предложения Ладу.

Мата Хари: «Месье де Маргери сказал, что задания такого рода очень опасны. Впрочем, с его точки зрения и вообще с позиции француза, уж если кто и в состоянии оказать его стране такую услугу, то это, безусловно, я».

Мата Хари отправляется в Виттель, где живёт с 1 по 15 сентября 1916 года. Она проводит время в обществе своего русского приятеля. Мата Хари понимает, что во Франции ей едва ли удастся действовать и дальше, оставаясь незамеченной. Агенты, которых к ней приставил Ладу, не замечают никаких подозрительных действий с её стороны, в частности, ни малейшего интереса к расположенной поблизости от курорта французской военно-воздушной базе Контрексевиль. В её тщательно перлюстрируемой почте также нет ничего подозрительного. После возвращения в Париж она сообщает Ладу о своей готовности быть его агентом. Ладу намерен отправить её в Бельгию, поэтому она говорит ему о своих хороших отношениях с неким месье Верфляйном, близким другом генерал-губернатора Бельгии.

Мата Хари: «Я напишу Верфляйну и поеду в Брюссель, прихватив свои самые красивые платья. Я буду часто посещать германское верховное командование. Это всё, что я могу вам обещать. Я не собираюсь оставаться там несколько месяцев подряд и размениваться по мелочам. У меня есть только один большой план, который я хотела бы осуществить. Только один».

Она имеет в виду, что любыми способами постарается добыть планы германского верховного командования, касающиеся ближайшего наступления. На вопрос, почему Мата Хари хочет помочь Франции, она отвечает: «Для этого у меня есть только одна причина — я хочу выйти замуж за того мужчину, которого люблю, и хочу быть независимой». Без лишней скромности она требует за свою работу миллион франков! Но Мата Хари говорит, что эта сумма должна быть выплачена после того, как Ладу убедится в ценности предоставленной информации. Ладу согласился на её условия, но отказался выплатить даже небольшой аванс. Он рекомендует ей вернуться через Испанию в Гаагу и там ожидать дальнейших распоряжений.

5 ноября 1916 года Мата Хари едет из Парижа в Виго. Ладу зарезервировал для неё каюту на пароходе «Голланд», который 9 ноября 1916 года выходит в море. По пути судно заходит в английский порт Фалмут. Здесь сотрудники Скотленд-Ярда после основательного допроса арестовывают её и доставляют в Лондон утром 13 ноября 1916 года, Англичане арестовали Мата Хари, приняв её за давно разыскиваемого германского тайного агента Клару Бендикс. Сэр Бэзиль Томсон, руководитель Скотленд-Ярда, лично расследует её дело.

Три дня спустя Томсон отправляет письмо посланнику Нидерландов в Лондоне следующего содержания: «Сэр, имею честь сообщить Вам, что женщина с фальшивым паспортом на имя Маргарет Зелле-Маклид, 2063, выданным в Гааге 12 мая 1916 года, содержится нами под арестом по подозрению в том, что она в действительности является германским агентом немецкой национальности, а именно Кларой Бендикс из Гамбурга. Она отрицает свою идентичность с указанным лицом. Мы предприняли меры по установлению состава преступления. На паспорте есть признаки возможной подделки. Она выразила желание написать Вашему превосходительству, для чего ей были предоставлены письменные принадлежности».

Через некоторое время Томсон убедился, что арестованная действительно не является Кларой Бендикс. Теперь он хочет выяснить, зачем ей необходимо попасть в Голландию. Мата Хари приводит шефа Скотленд-Ярда в изумление, заявив, что она находится в пути по секретному поручению французских спецслужб. Таким образом Томсон узнаёт, что его коллега в Париже, несмотря на сделанное ему конфиденциальное предупреждение, завербовал женщину, которая в картотеке разведки числится как немецкая шпионка.

Ладу, узнав от Томсона, что танцовщица рассказала ему про свою миссию, был крайне раздосадован и телеграфировал в Лондон: «Отправьте Мата Хари обратно Испанию». Говорят, будто Ладу дополнительно сообщил Скотленд-Ярду, что, по его данным, Мата Хари ехала в Голландию по заданию немцев.

Само собой разумеется, что Мата Хари ничего про эти телеграммы не знает, но по совету Томсона едет обратно в Испанию. Здесь 11 декабря 1916 года она отмечается в нидерландском консульстве, а затем возобновляет свой контакт с майором Калле и сообщает ему о своих приключениях в Англии. Хотя у неё вновь возникли финансовые затруднения, майор Калле на этот раз не хочет помогать ей за свой счёт. Он радирует Крамеру в Амстердам и просит перевести деньги для H-21 в Париж.

Вот что говорит по этому поводу уже знакомый нам майор фон Репель: «Когда Крамер прочитал эту телеграмму, он пришёл в отчаяние и сказал, что всё это плохо кончится».

Тем временем Мата Хари получила от майора Калле специальное поручение. Он хотел, чтобы время, которое ей ещё предстоит провести в Мадриде, она посвятила старшим французским офицерам, находящимся в испанской столице. На следующий день Мата Хари встречает в «Палас-отеле» полковника Данвиня из французского посольства. Он состоит в должности военного атташе и «по совместительству» руководит отделом шпионажа в Мадриде. Она чистосердечно рассказывает ему о своих приключениях в Фалмуте, о своём визите к майору Калле и сообщает, что всё ещё ждёт указаний из Парижа от капитана Ладу. В ответ полковник требует от неё как можно скорее раздобыть информацию о немецких субмаринах у берегов Марокко. Полковник Данвинь должен по служебным делам уехать в Париж, и в день его отъезда майор Калле посылает двойной шпионке в отель записку.

Мата Хари: «В записке он спрашивает, не соглашусь ли я в три часа пополудни выпить с ним чаю. Он был более холоден, чем обычно, словно бы узнал о моих встречах с полковником».

От Калле она узнаёт, что французы отправили из Мадрида радиограмму о германских субмаринах у марокканских берегов. «Нам известен их код», — добавил Калле. Эта информация и другие сведения от майора Калле, которые Мата Хари передаёт французской секретной службе, не соответствуют действительности и рассчитаны только на укрепление её позиций в глазах противника. За всю войну у немцев не было планов проведения каких-либо операций у побережья Марокко.

Тем временем Мата Хари получает письмо от одного из своих испанских друзей, сенатора Хуноя. Он предупреждает её, что некий французский агент посоветовал ему прекратить дружбу с ней. Через три недели, когда в Мадриде ей уже нечего было делать, она готовится к отъезду в Париж. Французская служба радиоперехвата, имеющая в своём распоряжении мощную радиостанцию на Эйфелевой башне, расшифровала радиограммы, которыми обменялись майор Калле и Амстердам: «Агент H-21 прибыл в Мадрид, был завербован французами, но отправлен англичанами обратно Испанию и просит денег и дальнейших указаний». Крамер отвечает: «Дайте ей указание вернуться во Францию и продолжить выполнение задания». От Крамера агент H-21 получает чек на пять тысяч франков.

Мата Хари уезжает из Мадрида 2 января 1917 года. В час прибытия её поезда в Париж полковник Данвинь должен выехать оттуда в Мадрид. На Аустерлицком вокзале она едва успевает обменяться с ним несколькими фразами. Полковник отвечает на её вопросы неохотно и довольно уклончиво. Капитан Ладу и её старый друг Жюль Камбон, генеральный секретарь МИДа, ведут себя крайне осторожно и взвешивают каждое слово.

От своего любовника Вадима Маслова, прибывшего в краткосрочный отпуск в Париж, Мата Хари узнаёт о том, что в русском посольстве в Париже его предостерегали от продолжения каких-либо отношений с «опасной шпионкой» Мата Хари. После отъезда Маслова Мата Хари начинает вести полную развлечений бурную жизнь, как будто хочет забыть все разочарования последних недель…

Утром 13 февраля 1917 года в дверь её номера в «Элизе-Палас-отеле» постучали. Открыв дверь, она увидела шестерых мужчин в форме. Это был шеф полиции Приоле и его подчинённые. Он предъявляет Мата Хари ордер на арест по обвинению в шпионаже. Её помещают в тюрьму Фобур-Сен-Дени в Сен-Лазаре. Она немедленно подаёт прошение руководству тюрьмы: «Я невиновна, и никогда не занималась какой-либо шпионской деятельностью против Франции. Ввиду этого прошу дать необходимые указания, чтобы меня отсюда выпустили».

На допросах у следователя Бушардона, растянувшихся на целых четыре месяца, присутствует только писарь, солдат Бодуэн. Адвокат Мата Хари, Клюнэ, допускается только на первый и последний из четырнадцати допросов, соответственно 13 февраля и 21 июня 1917 года. В материалах дела, помимо перехваченных радиограмм, имеется информация о результатах наблюдений агентов капитана Ладу, подтверждение Дисконт-банка о получении Мата Хари денег, присланных из-за рубежа, её личные документы и доказательства её попыток вернуться в Нидерланды, а также результаты анализа содержимого подозрительного тюбика и флакона чернил для тайнописи, которые можно приобрести только в Испании.

Мата Хари: «Это просто щелочной раствор, он используется для интимных целей. В прошлом декабре мне его прописал один мадридский врач».

Деньги, полученные ею через Дисконт-банк, по её показаниям, высланы бароном ван дер Капелленом. Следователь спрашивает её: «Когда вы в первый раз пришли в бюро нашей контрразведки на бульваре Сен-Жермен, 282, были ли вы в то время немецкой шпионкой?»

Мата Хари отвечает: «То обстоятельство, что я была в близких отношениях с некоторыми лицами, никоим образом не означает, что я занималась шпионажем. Я никогда не занималась шпионажем в пользу Германии. За исключением Франции, я не шпионила ни для одной другой страны. Будучи профессиональной танцовщицей, я, естественно, могла общаться с некоторыми людьми в Берлине, но без тех мотивов, которые вы, видимо, связываете с этим. К тому же ведь я сама назвала вам имена этих людей».

Во второй половине апреля 1917 года французам удаётся расшифровать несколько германских радиограмм, перехваченных станцией подслушивания на Эйфелевой башне и имеющих отношение к деятельности агента H-21.

Следователь Бушардон: «Внезапно всё дело представилось мне абсолютно ясным: Маргарет Зелле снабжала майора Калле целым рядом сообщений. Какими именно? Думаю, что не могу их огласить, поскольку всё ещё связан служебной присягой. Могу сказать только одно: они расценивались, в особенности нашим центром, как информация, отчасти содержащая важные факты. Для меня же они служили подтверждением того, что эта шпионка так или иначе была связана с определённым числом офицеров и что ей хватило хитрости задавать им некоторое вполне конкретные, и притом коварные, вопросы. Её связи в других кругах позволяли ей получать информацию о политической ситуации в нашей стране».

Но Мата Хари продолжает настаивать на том, что в Мадриде работала только для Франции и выманила у германского майора Калле важные сведения.

Капитан Бушардон: «Ведь вы же могли действовать иначе. Вам стало трудно продолжать жить в Мадриде и по-прежнему встречаться с майором Калле. Поскольку вы знали, что в любое время можете попасть в поле зрения наших агентов, вам поневоле пришлось задумываться, каким образом вы сможете объяснить всё это в случае необходимости. Таким образом, с целью мотивировать свои посещения майора и рассеять наши подозрения, вы неизбежно должны были делать вид, будто подбрасываете французам определённую информацию. Это основной принцип любой шпионской игры. Вы слишком умны, чтобы не учитывать этого».

Процесс начался 24 июля 1917 года и уже на следующий день суд присяжных приговорил Маргарет Гертруду Зелле к смертной казни. Услышав приговор, Мата Хари закричала: «Это невозможно! Это невозможно!» Клюнэ, её адвокат, падает перед президентом Пуанкаре на колени и безуспешно умоляет главу государства помиловать его подзащитную.

Корреспондент Генри Дж. Уэйлс из «Интернэшнл ньюс сервис» 15 октября 1917 года был свидетелем последних часов жизни знаменитой танцовщицы: «Она узнала об отклонении своего прошения о помиловании только на заре, когда из камеры тюрьмы в Сен-Лазаре её провели к стоящему у ворот автомобилю и повезли в казармы, где ожидала команда стрелков для приведения приговора в исполнение».

Когда автомобиль с приговорённой подъехал к Венсенским казармам, воинское подразделение уже было построено. В то время как патер Арбоз говорил с приговорённой, приблизился французский офицер. «Повязка», — шепнул он стоящим рядом монашенкам и подал им кусок материи. Но Мата Хари отказалась надевать повязку.

Она стояла выпрямившись и бесстрашно смотрела на солдат, когда священник, сёстры-монахини и адвокат удалились…

По команде солдаты щёлкнули затворами своих винтовок. Ещё одна команда, и они прицелились в грудь прекрасной женщины. Мата Хари оставалась невозмутимой, на её лице не дрогнул ни один мускул. Она видела офицера, отдававшего приказы, сбоку. Сабля взмыла в воздух и затем упала вниз. В то же мгновение прогремел залп. В тот момент, когда прогрохотали выстрелы, Мата Хари чуть подалась вперёд. Она стала медленно оседать. Медленно, как бы ленясь, она опустилась на колени, всё ещё высоко держа голову и с тем же спокойным выражением лица. Затем опрокинулась назад и, скорчившись, с лицом, обращённым к небу, застыла на песке. Какой-то фельдфебель подошёл к ней, достал револьвер и выстрелил в левый висок…

Майор фон Репель: «Что касается успехов, которых добилась H-21, то на этот счёт мнения сильно расходятся. Я считаю, что она умела очень хорошо наблюдать и составлять донесения, поскольку это была одна из самых умных женщин, каких я когда-либо встречал. Два или три письма, которые я получил от неё, содержали, насколько помнится, не очень значительные сообщения, написанные симпатическими чернилами. Но я вполне допускаю, что её действительно важные донесения перехватывались и вообще не доставлялись дальше. Она наверняка занималась шпионажем в пользу Германии, и я считаю, что её расстрел французами, к сожалению, был оправданным».

…Недавно, восемьдесят лет спустя, были открыты все материалы, касавшиеся дела Мата Хари. И стало ясно, что Мата Хари попросту играла роль шпионки и ничего, кроме сплетен и обычных постельных разговоров, никому и ничего не передавала. Но поплатилась за эту роль самым дорогим, что у неё было. Жизнью…

ПОЛЬСКИЙ КАЗАНОВА

Одним из самых громких шпионских скандалов является дело ротмистра Ежи Сосновского. В период между мировыми войнами ему удалось буквально на пустом месте создать агентурную сеть и несколько лет подряд успешно ею руководить.

В 1923–1924 годах разведотдел польского Генштаба (Двуйка) проводил операцию, целью которой было выяснение военных и политических планов Германии. Эта операция провалилась. Первый резидент в Берлине поручик Гриф-Чайковский понял, что получить хоть сколько-нибудь ценную информацию он не в состоянии. Тогда поручик предпринимает шаг сколь беспрецедентный, столь и бесперспективный: он просто является в штаб-квартиру абвера, заявляет, что он офицер польской разведки, и просит оказать ему содействие… Придя в себя от столь неожиданного визита, немецкие офицеры решают ему «помочь». Они вербуют нуждающегося в помощи поручика и начинают подбрасывать через него дезинформацию.

Но эта дезинформация была подготовлена настолько грубо, что II отдел сразу заподозрил неладное и отозвал Гриф-Чайковского. Его руководство предположило, что ему просто подсунули фальшивку, об истинном состоянии дел никто даже не догадывался.

На место провалившегося агента было решено отправить ротмистра Ежи Сосновского. Он родился 3 декабря 1896 года во Львове, в семье инженера-электрика, совладельца строительной фирмы. Ежи окончил гимназию, а после начала Первой мировой войны записался в 1-й уланский полк австро-венгерской армии. В декабре 1914 года ему присвоили чин лейтенанта, а в октябре 1917 года — обер-лейтенанта. В армии Сосновский получил разностороннее военное образование. Помимо кавалерийского училища он закончил офицерские стрелковые курсы, а затем сдал экзамен на право вождения аэроплана. Сразу же после воссоздания независимого Польского государства он записался в Кракове в 8-й уланский полк, а в сентябре 1919 года ему был присвоен чин ротмистра. Сосновский принимал участие в польско-советской войне 1920–1921 годов. Он был награждён четырьмя Крестами за отвагу. После окончания войны Сосновский перешёл на службу в штаб Варшавского корпуса.

На блестяще образованного офицера обратили внимание в военной разведке. Сосновского, который неоднократно выигрывал призы на скачках, тщательно инструктируют и отправляют в Берлин, куда он прибыл в марте 1926 года вместе с женой (она была старше его на восемнадцать лет) и шестью скаковыми лошадьми. В германской столице он выдаёт себя за богатого польского шляхтича и члена Международной лиги борьбы с большевизмом. Благодаря своим изысканным манерам, привлекательной внешности и щедрым субсидиям польской разведки, Сосновский быстро завоёвывает симпатии аристократических кругов. Он называет себя бароном Георгом фон Сосновским, рыцарем Налемским.

Вначале Сосновский вместе с женой поселился на окраине Берлина, недалеко от ипподрома Хоннегартен. Вскоре он становится его завсегдатаем и начинает сам выезжать на скаковую дорожку. Сосновский не упускает ни малейшей возможности завести знакомство с любителями верховой езды. В апреле 1926 года новоиспечённый барон встретил на ипподроме в Карлсхорсте одного из лучших наездников Европы обер-лейтенанта в отставке фон Фалькенхайна и его очаровательную молодую жену Бениту.

Сосновский: «Внезапно я почувствовал страсть к шпионажу. Ведь им можно увлечься так же сильно, как и спортом, это своего рода поединок умов. Моё задание в общих чертах состояло в следующем: найти доступ в штабы высшего эшелона. Но в конце концов, главная цель любого шпиона — проникнуть в кабинеты военного министерства. Недостатка в деньгах у меня не было».

Действительно, Сосновский был самым высокооплачиваемым шпионом того времени. За семь лет своей деятельности он получил из Варшавы около миллиона рейхсмарок, что составляло половину всех средств, выделенных польской разведкой на шпионаж против Германии. Сосновский предпочитал вести шпионскую деятельность с помощью женщин. Причём в этих целях он использовал представительниц самых различных слоёв общества.

Сосновский: «Салон, светское общество — всё это было лишь фоном и позволяло мне оградить себя от подозрений и враждебных действий со стороны германского абвера. Я устраивал грандиозные рауты и приглашал на них не только известных личностей и офицеров, но и случайных людей, чтобы расследования, производимые абвером, не дали бы никаких результатов.

Конечной целью разведывательной деятельности, замаскированной под светскую жизнь, являлось установление нужных контактов с сотрудниками военного министерства. Необходимо было неделями, а иногда и месяцами, психологически обрабатывать тех женщин, которых я предполагал сделать своими агентами, чтобы у них как бы само собой возникало желание работать на меня».

Сосновский очень быстро понял, что госпожа фон Фалькенхайн может помочь ему выйти на сотрудников военного министерства. Он начал ухаживать за ней, при этом не щадя средств на многочисленные подарки: сначала корзины с цветами и коробки конфет, а затем дорогие меха и даже роскошный автомобиль. Через некоторое время щедрость и галантность барона были вознаграждены — Бенита стала его любовницей.

Бенита фон Фалькенхайн родилась 18 августа 1900 года в семье фон Цолликофер-Альтенклитенов, многие представители которой были военными. Вместе с Иреной фон Иена, которая позднее станет её сослуживицей в военном министерстве, Бенита училась в лицее, а затем изучала иностранные языки в аристократическом пансионе в Бад-Годесберге. Её муж едва не разорился на спекуляциях земельными участками, поэтому они вели весьма скромный образ жизни.

Через некоторое время Сосновский рассказал Бените, что он является сотрудником польской разведки, и попросил помочь ему. Эта помощь обещала быть необременительной. Она должна была жить на широкую ногу и приглашать к себе людей, имена которых он ей назовёт.

Сосновский: «Сначала я объяснил госпоже фон Фалькенхайн, кто я и чем здесь занимаюсь. Всё это я рассказал как бы между делом. Я сделал акцент на двух моментах. Во-первых, сказал, что работаю против правительства, которое в то время очень активно сотрудничало с Советами, а во-вторых, сказал, что придерживаюсь крайне левых убеждений. Всеми способами я пытался сгладить шок от того, что ей сообщил, и заранее предупредить любые попытки отказать мне в помощи. Я знал, что тогда она питала ко мне столь сильные симпатии, что ей было очень трудно сказать мне „нет“. В определённом смысле она покорилась мне.

Я специально часто вывозил её в свет, ходил вместе с ней в театры и рестораны, она привыкла к дорогим подаркам. И поэтому в первый момент даже лишилась дара речи, так как, очевидно, не могла представить себя в роли шпионки. Почти год я постепенно объяснял ей смысл работы и не давал никаких заданий. Я приучил её тратить много денег, пользоваться очень дорогой косметикой и носить шикарные туалеты. Таким образом я поставил её в выгодную для меня ситуацию и наконец мог открыть ей свои планы.

Я сказал, что готов выплачивать ей 1000 марок, и даже пригрозил отъездом, если она откажется мне помогать.

Некоторое время она колебалась, но я всё же сумел уговорить её, немедленно дал 2000 рейхсмарок и (на всякий случай) потребовал расписку, которую должен был отослать моему руководству в Варшаву. Поначалу эта мера показалась мне весьма разумной. Однако позднее необходимость в расписках совершенно исчезла».

Бенита фон Фалькенхайн работала секретаршей в военном министерстве и через мужа состояла в родстве с известным генералом фон Фалькенхайном. Такой агент был действительно ценным приобретением. Вскоре Бенита стала не просто агентом, но и помощницей Сосновского. Без неё он вряд ли добился бы столь грандиозных успехов. Она несколько раз сопровождала Сосновского в его поездках в Польшу и поддерживала в Германии контакты с его агентами. Кроме того, Бенита помогала расширять агентурную сеть Сосновского и была осведомлена обо всех его тайных связях. Помимо драгоценностей, мехов, роскошной квартиры и машины Сосновский регулярно выплачивал ей вознаграждение, общая сумма которого составила 125000 рейхсмарок.

Бенита фон Фалькенхайн: «Любовь к конному спорту сильно сблизила меня с Сосновским. Мы встречались больше года практически ежедневно, и я была безумно увлечена им. Тогда я верила, что он был богатым коннозаводчиком. И вот однажды фон Сосновский заявил, что должен нечто сообщить мне, однако он сделал это лишь спустя некоторое время. Наконец, он рассказал правду о своей деятельности и сообщил, что в Польше станет командующим полком и женится на мне.

Он даже сослался на то место в Библии, где сказано, что жена должна во всём слушаться мужа. А пока от меня требуется только изображать из себя великосветскую даму, держать салон и принимать известных людей, а также научиться водить машину и сорить деньгами. Он сразу же дал мне 2000 марок. В соседней комнате на столе лежал блокнот, на одном из листков которого уже был вчерне составлен текст расписки. Сосновский всё время повторял, что правительство Германии следует указаниям большевиков и что его представители соответствующим образом ведут себя в России. Вначале я не особенно верила этому, поскольку практически ничего не знала о Рапалльском договоре».

С помощью Бениты Сосновский познакомился с капитаном Гюнтером Рудлофом, который в своё время служил под началом её отца в кавалерийском полку. Рудлоф был азартным картёжником, из-за чего постоянно находился в долгах, и страстным любителем лошадей, поэтому Сосновский без труда нашёл с ним общий язык. Для начала он одолжил Рудлофу 2000 рейхсмарок, которые тот пустил на уплату долгов, а затем предложил сотрудничать с польской разведкой. В то время капитан Рудлоф работал в Берлине в управлении разведки и контрразведки штаба III военного округа. Причём он возглавлял там польский отдел, отвечающий как за разведку, так и за нейтрализацию польских агентов в Германии.

Рудлоф попросил два дня на раздумье, а затем согласился на предложение Сосновского, не забыв оговорить для себя хорошее вознаграждение. В качестве доказательства готовности сотрудничать он передал ротмистру несколько секретных инструкций, которые немедленно были переправлены в Варшаву. Их работа шла успешно. Рудлоф даже пообещал, если абвер заинтересуется Сосновским, своевременно предупредить его. Кроме того, кузен Рудлофа, майор Ниденфур, работал в абвере и мог помочь в случае возникновения опасности снять подозрения с Сосновского.

Зимой 1927 года Сосновский познакомился со школьной подругой Бениты Иреной фон Иена. Она работала в военном министерстве и имела звание майора. В её ведении находилась различная секретная документация, в частности, она детально знала параметры военного бюджета и уровень оснащённости армии. Её оклад составлял 180 рейхсмарок в месяц, часть этих денег она отдавала своей престарелой матери.

Сосновский поручил Бените привлечь Ирену к сотрудничеству. Он разработал для неё легенду, согласно которой некий английский журналист Гравес, убеждённый антикоммунист, заинтересован в надёжном источнике информации из военного министерства и готов платить за это хорошие деньги.

Спустя несколько дней Бенита поведала своей школьной подруге о предложении английского журналиста, который может помочь ей решить её финансовые проблемы. Поначалу Ирена категорически отказалась и совершенно справедливо заметила, что ей предлагают совершить государственную измену. Но Бенита довольно быстро переубедила Ирену, сказав, что англичанин очень осторожен и ничего страшного произойти не может, к тому же не она одна выносит из военного министерства служебные материалы. А чтобы успокоить патриотические чувства подруги, Бенита отметила, что англичанин весьма симпатизирует немцам.

В конце концов Ирена согласилась поставлять «англичанину» секретные документы. Вначале она передала план здания министерства и список его сотрудников. Но через несколько дней Бенита сообщила подруге, что журналист остался недоволен, так как схема недостаточно подробная, а список сотрудников был известен и раньше.

В марте 1928 года Ирена выкрала подробную раскладку военного бюджета Германии. Спустя три дня Бенита передала ей 20 фунтов стерлингов — примерно 400 рейхсмарок по тогдашнему курсу.

В мае 1928 года Бенита и Сосновский пригласили Ирену в двухнедельное автомобильное путешествие по Ривьере. Она и не подозревала, что их галантный спутник и был тем самым английским журналистом. После поездки Ирена передала подруге ещё девять машинописных копий различных секретных документов. Примерно через год она отказалась от дальнейшего сотрудничества, что не помешало ей поддерживать дружеские отношения с Бенитой и Сосновским.

Однако польза от сотрудничества с Иреной фон Иена не ограничивалась получением секретных документов. Именно она летом 1928 года познакомила Сосновского с Ренатой фон Натцмер, которая позднее стала его лучшим агентом. Ирена как-то раз пригласила свою коллегу совершить вместе с ней загородную прогулку на Штельхензее, на которой «случайно» встретила Бениту фон Фалькенхайн и Сосновского. Они вместе провели вечер в знаменитом доме у озера на Ваннзее, и Сосновский понял, что Рената может принести ему колоссальную пользу.

В сентябре 1928 года Сосновский решил начать вербовку Ренаты, для этого он попросил Бениту установить с ней более близкие отношения с помощью дорогих подарков.

Сосновский: «Когда дамы перешли на „ты“, я тщательно проинструктировал госпожу фон Фалькенхайн „ни в коем случае не требовать немедленно доставить какие бы то ни было секретные материалы, дабы не испугать госпожу фон Натцмер. В такой ситуации самое важное — вызвать доверие к себе“».

Рената фон Натцмер происходила из старинной дворянской семьи и состояла в дальнем родстве с президентом Гинденбургом. Она родилась в 1898 году в Померании, получила образование в пансионе для благородных девиц, а затем училась в школе художественных ремёсел. Её финансовое положение оставляло желать лучшего. Она уже два года не жила со своим мужем, который промотал всё её приданое. Старший брат управлял родительским имением настолько плохо, что в 1926 году оно ушло с молотка. С тех пор Ренате приходилось заботиться ещё и об отце.

С помощью дяди она устроилась на работу в военное министерство. Рената занимала ответственный пост в 6-й инспекции, ведающей автомобильными войсками, её оклад составлял 190 рейхсмарок в месяц.

Для вербовки Ренаты Сосновский опять попросил Бениту использовать легенду об английском журналисте и пообещать выплачивать ей ежемесячно до 1000 рейхсмарок.

Рената фон Натцмер: «Через несколько дней госпожа фон Фалькенхайн опять пригласила меня в гости и завела разговор о моей тяжёлой жизни. Потом она сказала, что знает людей, которые могли бы помочь мне. В том числе она упомянула какого-то англичанина по фамилии Гравес, который возглавлял одну антикоммунистическую организацию […].

Оказывается, она уже рассказала англичанину о моих трудностях. Он предложил мне передавать через госпожу фон Фалькенхайн служебные материалы. Хотя его совершенно не интересует, что происходит в военном министерстве, он готов платить за них деньги, чтобы помочь мне. Мне сразу показалось, что здесь что-то неладное, и я часто спрашивала госпожу фон Фалькенхайн, что за всем этим кроется […]. Мне было стыдно, потому что в министерстве я твёрдо обещала никому ничего об этом не рассказывать».

Вначале она отказалась от предложения филантропически настроенного англичанина, но затем желание решить материальные проблемы перевесило угрызения совести и осторожность — она согласилась.

Первое задание Рената получила в октябре 1928 года. Под тем предлогом, что мистер Гравес хочет убедиться в её способностях, Бенита попросила начертить точный план её служебного кабинета. Затем Ренате поручают выкрасть лист копировальной бумаги, использовавшийся только один раз. Рената отказалась, так как поняла, что ей предлагают заниматься шпионажем. Тогда Бенита сказала, что её подруга Ирена фон Иена тоже работает на мистера Гравеса. Этот сомнительный аргумент убедил Ренату, и она принесла копирку с отпечатками секретного документа. Свой первый гонорар (400 рейхсмарок) она потратила на покупку шикарного платья в модном магазине.

В начале ноября 1928 года Рената принесла детальную схему здания военного министерства, на котором были обозначены все помещения, а также полный список всех работающих в нём сотрудников. С этого момента «англичанин» начал выплачивать ей по 800 рейхсмарок в месяц.

Рената фон Натцмер: «В начале декабря 1928 года госпожа фон Фалькенхайн сказала, что мне достаточно принести из министерства клочок бумаги, и я буду получать 800 марок ежемесячно. Другими словами, от меня требовалось доставать копии секретных документов. После некоторых колебаний я согласилась».

В начале следующего года Рената стала любовницей ротмистра. Из Варшавы поступали всё новые запросы и требования, которые далеко не всегда можно было выполнить при посредничестве Бениты, поэтому Сосновский решил открыть Ренате характер своей деятельности.

Если Рената не решалась выносить из министерства оригинал того или иного секретного документа, она делала его копию и клала её на время в папку с материалами, предназначенными для уничтожения. Каждый месяц, по средам, накопившиеся в этой папке бумаги сжигались в специальной печи. Разумеется, уничтожение документов происходило под строжайшим контролем, однако Ренате удавалось в нужный момент незаметно достать из папки спрятанные копии.

После того как Рената узнала истинное положение дел, Сосновский решил передавать полученные документы не в квартире Бениты, а в каком-нибудь менее опасном месте. Чаще всего это происходило в помещении экскурсионного бюро Западного универмага, в подъезде одного из домов на Курфюрстштрассе или в почтовом отделении на Гентинерштрассе. Оригиналы документов Рената выносила из министерства скатанными в трубочку или вложив в газету. Ночью в польском посольстве их фотографировали, а около восьми часов утра относили на квартиру Ренаты.

Теперь она похищала все попавшиеся ей на глаза секретные документы, причём различных отделов министерства. Сосновский называл её «настоящим сокровищем».

Рената даже сумела раздобыть ключ от сейфа, в котором хранились наиболее важные материалы 6-й инспекции. Сосновский считал это одним из самых блестящих своих достижений. Рената однажды рассказала ротмистру, что её начальник жаловался на то, как тяжело ему носить ключи в кармане. Эти слова навели Сосновского на идею снять слепок с ключа. После окончания рабочего дня Рената вынула из стоящего в её кабинете сейфа запасной ключ и передала его Бените. Ночью ротмистр сделал слепок с ключа и рано утром отнёс его на квартиру Ренаты, которая незаметно вернула его на место. Для Сосновского эта дерзкая операция имела скорее, так сказать, спортивный интерес — он в прямом смысле слова заполучил ключ от одного из самых тщательно охраняемых мест противника!

Но поистине грандиозным успехом Сосновского стало то, что он сумел заполучить так называемый «план А». За этим кодовым наименованием скрывался план подготовки и ведения войны с Польшей и Францией.

Согласно этому плану, для победы над Польшей потребуется несколько недель или даже дней. Поэтому германские офицеры считали, что, пока на востоке будут идти бои, на западной границе нужно удерживать оборонительные позиции. В папке с «планом А» помимо мобилизационных документов имелись также материалы, свидетельствующие о явном нарушении Германией условий Версальского договора. В них предусматривалось формирование армии, в три раза превышающей по численности тогдашние вооружённые силы Германии, организация дополнительных военных округов, частей сухопутных войск и пограничных отрядов на восточной границе. Эти документы действительно имели огромное значение.

Летом 1929 года Ренате фон Натцмер поручили перепечатать разработки «плана А». Разумеется, они были помечены грифом «Совершенно секретно» и их надлежало каждый вечер убирать в сейф. Незадолго до ухода в отпуск она рассказала об этом Бените, которая заявила, что за такие документы ей выплатят по меньшей мере 30000 марок и она хотела бы получить некоторое комиссионное вознаграждение.

Сосновский: «Когда мне стало известно о „плане А“, во мне проснулся азарт. О такой удаче мечтает любой шпион. И её вообще невозможно оценить деньгами».

Вначале у Сосновского возникли сомнения относительно подлинности «плана А», но после подробного рассказа Ренаты они рассеялись. Прогноз Бениты относительно суммы вознаграждения оказался даже преуменьшенным — ротмистр пообещал за «план А» 40000 рейхсмарок и гарантировал Ренате несколько месяцев отдыха после выполнения задания.

Было решено, что дня за три-четыре до ухода Ренаты в отпуск секретный документ сфотографируют ночью на одной из конспиративных квартир. В начале сентября 1929 года Ренате удалось вынести «план А» из здания министерства: она спрятала двести машинописных страниц в накладном рукаве своего халата, накинула сверху жакет и после окончания работы вышла на улицу. Затем она передала халат поджидавшей её в своём автомобиле Бените, которая переправила документы ожидавшей её неподалёку сотруднице польской резидентуры фрау Рунге.

Утром она принесла «план А» вместе с халатом на квартиру Ренаты, которая, как обычно, вовремя вернула документы на место. Сосновский немедленно отправил в Варшаву курьера, который отвёз семьдесят страниц плана.

Сосновский: «Через несколько дней в Берлин приехал один из моих начальников. По его словам, в Варшаве не могут понять, каким образом вообще женщина получила доступ к документам такой важности. В польском Генштабе считают, что в германском военном министерстве положили в сейф фальшивку. Я попытался переубедить его и напомнил, что раньше Рената фон Натцмер приносила только подлинные материалы, поэтому нет никаких оснований считать „план А“ дезинформацией».

Срочно прибывший высокопоставленный офицер польской разведки захотел лично встретиться с Ренатой и забрать с собой фотокопии оставшихся ста тридцати страниц плана. Но он предложил ей только 12000 марок, и Рената, по совету Сосновского, не согласилась на такую сумму. После этого поляк уехал домой ни с чем, пообещав договориться об увеличении суммы.

В Берлине держать эти документы было небезопасно, поэтому Бенита в ноябре 1929 года абонировала сейф в одном из цюрихских банков. Она выдала доверенность на пользование им фрау Рунге, которая и перевезла негативы и копии в Швейцарию. Спустя несколько месяцев Сосновский и Бенита вместе отправились в Цюрих. Сюда же из Варшавы для изучения полученного плана прибыли двое военных экспертов.

Пока они занимались документами, Бенита, сидевшая в соседней комнате, подслушивала их разговор, но она не знала польского языка, поэтому ничего не поняла. Сосновский сказал ей, что, по мнению экспертов, похищенные документы — только фрагменты плана и нужно попробовать достать дополнительные материалы. В итоге Ренате не заплатили вообще ничего, а Бенита позднее утверждала, что Сосновский продал «план А» разведкам третьих стран за 60000 марок.

В действительности же в декабре 1932 года Сосновский переслал в Варшаву полную копию плана оперативного сосредоточения германских войск и вообще не потребовал за него вознаграждения. Но польская разведка даже после детального изучения сочла его дезинформацией, и он просто-напросто был отправлен в архив.

В начале 1930 года Сосновский снизил жалованье Ренаты фон Натцмер с 800 до 500 марок в месяц. Но она вместе с Бенитой довольно быстро нашла способ компенсировать эту потерю. Обе дамы сообщили ротмистру, что завербовали ещё двух сотрудниц 6-й инспекции — Лотти фон Леммель и Изабеллу фон Лаумер, и за это получили прибавку 400 марок в месяц. Кроме того, чтобы не баловать Сосновского, практичная Бенита запретила своей подруге передавать ему большое количество секретных документов сразу.

Однажды Рената выкрала особо секретные документы, носившие кодовое название «Кама». Они однозначно свидетельствовали о наличии между Германией и Советским Союзом секретного договора о сотрудничестве в военной области. В соответствии с этим соглашением германское военное министерство открыло в 1926 году в Липецке секретные курсы по подготовке лётчиков и танкистов. На них вплоть до конца 1933 года проходили обучение многие будущие асы люфтваффе и офицеры танковых войск, в том числе и сам Гейнц Гудериан. Советская Россия предоставила полигон и макеты танков. В Липецке немцы получили возможность провести испытания разработанных на германских заводах новых образцов боевых самолётов и танков. Это позволило рейхсверу относительно спокойно, вдали от глаз и ушей западных разведок, готовиться к открытому нарушению условий Версальского договора. В свою очередь, многие советские военачальники, в том числе и будущий маршал Жуков, прошли специальную подготовку в военных учебных заведениях Германии.

Сначала Сосновский отнёсся к этим данным с большим подозрением, но подробный рассказ Ренаты изменил его точку зрения. Вскоре данные польской разведки, полученные путём тайного прослушивания разговоров советских военачальников, подтвердили наличие такого рода соглашений между СССР и Германией.

В середине 1930 года в руки Ренаты попадают некоторые важные документы из IV отдела, они должны были быть уничтожены. Ей удалось тайно «спасти» полсотни из них, но, наученная Бенитой, она не спешила передать их Сосновскому. Рената и Бенита договорились, что эти документы будут передаваться ему частями от якобы новых агентов — Лотти фон Леммель и Изабеллы фон Лаумер.

А пока эти материалы были спрятаны в чемоданчик, и дамы поочерёдно сдавали его в камеру хранения на станциях берлинского метро. Рената всегда сама забирала его из камеры хранения и, взяв для Сосновского несколько документов, оставляла чемоданчик на следующей станции.

Следующая партия секретных документов касалась моторизованных и бронетанковых частей рейхсвера. Эти документы позволяли составить едва ли не исчерпывающее представление о развитии германских танковых войск, их структуре, уровне подготовки экипажей и технической оснащённости. Они также однозначно свидетельствовали о нарушении условий Версальского договора. Кроме того, в них содержалась ценная информация о постепенном превращении кавалерийских частей в моторизованные, о войсковых испытаниях автомобилей различных типов, об организации танкового училища, о новой системе организации вооружённых сил, их численности и боеготовности.

Ренате фон Натцмер удалось также раздобыть материалы о секретных разработках новых лёгких и средних танков, которые проводились в 1925 году. Эти машины должны были составить костяк будущих танковых войск Германии, которые в те времена назывались автомобильными войсками. Танки носили кодовые названия «лёгкий трактор» и «трактор повышенной мощности 1 и 2».

В сентябре 1933 года Рената сказала своей подруге, что отказывается от продолжения сотрудничества, так как в министерстве ужесточается режим секретности. В общей сложности с октября 1928 года по октябрь 1933 года вознаграждение Ренаты за шпионскую деятельность составило 50000 рейхсмарок. Она привыкла тратить деньги без счёта, поэтому у неё накопилась масса долгов.

В мае 1932 года над шпионской деятельностью Сосновского нависла угроза, и только небрежность абвера спасла его от провала. Газета «Берлинер трибюне» 10 мая 1932 года опубликовала материал под заголовком «Кто такой ротмистр Сосновский? Прибыл ли он с секретной миссией? Его отношения с Бенитой фон Ф.». Эту статью написала знакомая ротмистра графиня фон Бохольц, которая познакомилась в Берлине с родителями Сосновского и была удивлена их скромным буржуазным образом жизни. Сосновский всегда утверждал, что он происходит из очень богатой аристократической семьи, владевшей замком и огромными земельными угодьями, и это позволяет ему роскошно жить в немецкой столице.

В своей статье графиня указывает на весьма скромный образ жизни родителей Сосновского, упоминая в то же время о дорогих подарках, преподнесённых им своей возлюбленной Бените фон Фалькенхайн, которая происходила из весьма почтенной офицерской семьи. Графиня хотела, чтобы о её разоблачениях узнали компетентные лица, поэтому она лично направила два экземпляра газеты в военное министерство. Однако там к статье отнеслись как к обычной сплетне, которыми переполнены бульварные газеты, и отправили её в архив. Тогда графиня обратилась в полицию, но это также не дало никаких результатов.

Знакомые Сосновского, узнавшие о расследовании, обратили всю историю в шутку и стали приветствовать ротмистра словами: «Добрый день, герр шпион!» В ответ он сдержанно улыбался и говорил: «Вот так и приходит слава». Рассказам о богатстве и аристократическом происхождении его родителей уже мало кто верил, тем не менее ещё два года после публикации статьи германские спецслужбы не проявляли к Сосновскому никакого интереса.

7 сентября 1933 года швейцар польского посольства в Берлине Леопольд Лангер был задержан в помещении почтового отделения в Шарлоттенбурге — он переводил 100 марок польскому агенту Вальтеру Кудзиерскому. В дальнейшем оказалось, что некто Зелинский, сменщик Лангера, переводил деньги агентам на адреса подставных лиц. На следующий день после ареста Лангера, его сменщика, который в тот момент находился в больнице святой Елизаветы, навестил человек, представившийся тестем. После посещения состояние больного резко ухудшилось, а на следующий день он умер.

Берлинские газеты выходят под аршинными заголовками типа «Разоблачение польской шпионской сети». Узнав об этом, Бенита немедленно позвонила Ренате и попросила её прийти. Они обе (и не без основания) боялись, что Зелинский перед смертью выдал агентурную сеть Сосновского.

В тот день Рената вернулась домой поздним вечером, там её ждал приятель доктор Грузе. Она была настолько взволнованна, что Грузе стал настойчиво выяснять, в чём причина такого состояния. У Ренаты началась истерика, и она бессвязно объяснила приятелю, что никогда не сможет загладить свою вину, и обещала ему немедленно порвать все связи с Сосновским и Бенитой, после чего попросила Грузе уйти. Через пять месяцев Рената фон Натцмер уволилась из военного министерства.

Осенью 1933 года Сосновскому позвонили из госпиталя святого Франциска. Там лежала одна из его бывших любовниц, Мари де Камп, состояние которой было крайне тяжёлым. Мари хотела срочно поговорить с ротмистром. Он немедленно отправился к смертельно больной даме, которая сообщила, что абвер недавно поручил ей собрать доказательства его разведывательной деятельности. Она посоветовала ему держаться подальше от Ксении Хойер и обер-лейтенанта фон Флотова. Над Сосновским явно сгущались тучи, но он не прекратил своей деятельности.

В начале октября 1933 года он сопровождает в Будапешт известную актрису Тину Эйлерс. Истинной целью его поездки была встреча с находившейся в то время в Польше сотрудницей берлинской резидентуры Марией Рунге. Условной телеграммой он назначил ей встречу в Будапеште, так как ситуация была опасной.

В будапештском отеле «Ройял» Сосновский познакомился с танцовщицей Леа Ньяко. В действительности её звали Леа Роза Крузе, она была внебрачной дочерью актёра. Леа родилась в 1908 году в Гамбурге и с раннего детства занималась танцами, её эстрадная карьера началась в одиннадцать лет. У неё была эффектная внешность, а чёрные волосы и смуглая кожа придавали танцовщице восточный колорит, что нравилось мужчинам. Со временем к ней пришла громкая и несколько скандальная слава, одно время она танцевала при дворе императора Эфиопии.

Сосновский сказал, что у него обширные связи в кинематографическом мире и предложил Леа устроить ей роль в каком-нибудь фильме. Разумеется, он начал ухаживать за ней, и через некоторое время Леа была покорена. Возвратившись в Берлин, Сосновский отправил ей чек на солидную сумму и пригласил приехать к нему. Оказавшись в Берлине, Леа узнала, что никаких съёмок в ближайшее время не предвидится, таким образом она попадает в полную зависимость от ротмистра. Чтобы сгладить разочарование танцовщицы, он устроил светский раут, на котором присутствовали многие дипломаты и деятели искусств. Леа продемонстрировала им свои таланты, но и после этого никто не спешил предложить ей роль.

Спустя некоторое время Леа поняла, что она далеко не единственная подруга галантного ротмистра. Однажды он пообещал сделать из неё вторую Мата Хари, что можно было истолковать двояко. А в конце ноября 1933 года вернувшийся после ночной попойки Сосновский стал туманно намекать ей на род своих занятий. Об этих намёках Леа рассказала близкому другу своей матери, владельцу типографии Штернгейму. Он сказал, что эти слова, конечно, отнюдь не обязательно свидетельствуют о том, что Сосновский — шпион, но посоветовал ей вести себя очень осторожно. Она уже целую неделю не получала от Сосновского денег, и теперь ей пришлось вместе с матерью переехать из пансионата в скромные меблированные комнаты.

В середине декабря 1933 года Сосновский решил предложить своей новой знакомой заняться шпионской деятельностью. Он, в частности, аргументировал это тем, что Леа — не немка, поэтому соображения патриотического характера не должны останавливать её. Она быстро согласилась, но уже тогда решила предать Сосновского.

Спустя четыре дня Сосновский сказал Леа, что будет выплачивать ей 1000 рейхсмарок в месяц. Она, безусловно, очень нуждалась в деньгах, а на её замечание, что занятие шпионажем опасно, он ответил, что это ещё и очень увлекательно.

Леа получила псевдоним Z-31 Антуанетта. Сосновский попросил её вести светский образ жизни, в частности, ежемесячно устраивать два приёма. А чтобы не вызвать подозрений относительно столь резкой смены образа жизни, она должна была по-прежнему выступать на сцене и делать эстрадную карьеру. Любопытно, что ротмистр не ограничивался устными инструкциями и дал ей изрядное количество книг и брошюр о шпионаже.

Светская жизнь требовала апартаментов, и 15 декабря 1933 года Леа вместе с матерью переехала в роскошную четырёхкомнатную квартиру на Халензее, которая раньше принадлежала актрисе Тине Эйлерс. Но щедрое вознаграждение отнюдь не изменило её планов, вызванных ревностью. О том, что она стала агентом Сосновского, Леа на всякий случай рассказала Штернгейму. Он немедленно переговорил об этом со своим старым товарищем, который служил в полиции и имел звание генерала. Тот, в свою очередь, сообщил эту новость гестапо и абверу. Капитан-лейтенант Протце, руководитель группы III-F управления абвера, занимающегося контрразведкой, установил контакт с Леа. Он приказал ей регулярно сообщать ему обо всех связях Сосновского и никому ничего не рассказывать.

Но Леа уже начала жалеть о своём решении, продиктованном ревностью, и рассказала Сосновскому о встрече с немецким контрразведчиком. С её помощью он передал в руки германской контрразведки свои заметки, телеграммы, финансовые документы и фотографии, которые были подлинными, но никоим образом не могли его скомпрометировать.

Леа даже несколько раз устраивала у себя дома встречи Сосновского с дамой, называющей себя Минни Ульрих Протце, которую в действительности звали Лена Скродцки. Она была секретаршей Протце, и ей было поручено следить за ротмистром. Они непринуждённо беседовали об искусстве и политике, и Лена даже не подозревала о том, что Сосновский прекрасно осведомлён о её миссии.

В начале 1934 года Сосновский уже настолько доверял Леа Ньяко, что рассказал ей некоторые подробности своей шпионской деятельности. Но Леа, видимо, решила продать всех всем — она записывала всё, что рассказывал ей ротмистр, и передавала эти записи абверу. Сосновскому и в голову не могло прийти, что события примут такой оборот. Однажды он даже рассказал Леа, что у него есть дубликат ключа одного из сейфов военного министерства.

26 января 1934 года в квартире Сосновского раздался звонок из Варшавы — ему приказывали срочно покинуть Берлин. Но он решил не спешить, почему-то считая, что у него ещё есть достаточный запас времени. Более того, азартный ротмистр даже приказал Леа сообщить офицерам абвера о его намерении уехать в Варшаву.

Выполнив этот приказ, Леа сообщила Сосновскому, что абвер намерен любой ценой предотвратить этот отъезд и ликвидировать его агентурную сеть. Теперь Сосновскому было необходимо предупредить своих агентов о грозящей опасности. 25 февраля 1934 года он обзвонил троих из них (кого именно, неизвестно до сих пор) и произнёс заранее условленную фразу: «Я отравился бифштексом». Все трое немедленно уезжают в Польшу.

Но Сосновскому не удалось сохранить в тайне имена всех своих агентов. Инструктируя Леа Ньяко, он упоминал Бениту, Ренату фон Натцмер и Ирену фон Иена. Танцовщица не преминула выдать эти имена германской контрразведке.

После состоявшегося 27 февраля 1934 года выступления Леа Ньяко на квартире Сосновского, расположенной на набережной Лютцовуфер, по этому поводу была устроена светская вечеринка. В самый разгар веселья в квартиру ворвалась группа гестаповцев во главе с начальником III управления (отвечавшим за контрразведку) обер-регирунгсратом Пачовским и руководителем восточного отделения III отдела, занимавшимся делами о государственной измене и контрразведкой, комиссаром Кубитцким.

В тот же день были арестованы Бенита, Рената и Ирена. Нарушив планы абвера, гестаповцы арестовали и Леа Ньяко, которую обвинили в выдаче ротмистру планов контрразведки. Следствие по делу агентов Сосновского продолжалось около года, обвиняемых содержали в тюрьме Моабит. Особенно активно сотрудничала со следствием Рената фон Натцмер, пытавшаяся свалить всю вину на Бениту.

За заслуги в разоблачении Сосновского капитан-лейтенанту Протце присвоили чин капитана третьего ранга. В Польше Сосновского заочно произвели в майоры.

Первой жертвой этого дела стал портной Сосновского, польский еврей Роман. Ротмистр во время допроса заметил, что Пачовский носит его любимый галстук, а другие офицеры гестапо одеты в его костюмы. Сосновский был возмущён этим и пожаловался своему адвокату. Портного вызвали в гестапо, провели очную ставку с этими офицерами и заставили в помещении гестапо давать показания на гестаповцев. Несчастный портной был так напуган, что повесился в своей мастерской.

Сосновскому присвоили чин подполковника. Об этом он узнал от адвоката Людвига, который был назначен судом. Он защищал также и интересы лидера коммунистов Эрнеста Тельмана, сидевшего в той же тюрьме.

Сосновскому удалось передать своим агентам записки, в которых он призывал их не терять мужества и намекал на возможность обмена. Бените он пообещал жениться на ней. Став польской гражданкой, она сможет избежать смерти, так как в то время в Германии иностранцам не выносили смертных приговоров. Ротмистр также писал: «Я не успокоюсь, пока Натц и Ирена также не выйдут на свободу. У тебя даже больше прав на обмен, чем у меня, так мне передали мои люди».

Столь необычное предложение вступить в брак не было пустыми словами. Второй брак Бениты 19 октября 1934 года был признан судом недействительным. Сосновский через своего адвоката пытался получить разрешение после своего развода жениться на Бените. Польский посол Липский сообщал в Варшаву: «По просьбе Сосновского я посетил имперского министра иностранных дел фон Нейрата и от имени Сосновского попросил разрешить ему вступить в брак с Бенитой фон Фалькенхайн. Фон Нейрат в качестве жеста доброй воли — по его собственным словам — отправился к Гитлеру и час спустя передал мне его слова: „Она совершила настолько серьёзное преступление, что он не имеет права проявить к ней никакого снисхождения“».

Слушание дела началось 5 февраля 1935 года, процесс был закрытым. В зал суда были допущены исключительно представители гестапо и министерства пропаганды. Сосновский признал только те факты, которые были подкреплены неопровержимыми доказательствами. Бенита ограничилась подтверждением признаний Ренаты фон Натцмер. Ирена отчаянно, но безуспешно пыталась смягчить свои первоначальные показания. Леа, выступавшая в качестве главной свидетельницы, не соглашалась с обвинениями прокурора и пыталась представить свои действия в выгодном свете.

Приговор был вынесен 16 февраля 1935 года. Бениту фон Берг и Ренату фон Натцмер приговорили к смертной казни, Сосновского и Ирену фон Иена — к пожизненному тюремному заключению. Леа Ньяко была освобождена в зале суда. Ей даже разрешили оставить полученные от Сосновского 4700 марок, с оговоркой, что это решение может быть опротестовано абвером.

Контрразведчики не только не стали мелочиться из-за шпионских денег, но и выделили танцовщице ещё 75 марок, а также пообещали устроить ей ангажемент. Однако гестаповцы сразу после вынесения приговора арестовали Леа, которая помогла раскрыть самую разветвлённую шпионскую сеть Германии. Её освободили только после личного вмешательства Гитлера. Дело Сосновского побудило фюрера изменить прежний, принятый в 1929 году, Закон о государственной измене и ужесточить наказание за предательство государственных интересов.

Бенита и Рената были казнены 18 февраля 1935 года в тюрьме Плётцензее. Сосновский ошибся, написав Бените, что у неё больше шансов на освобождение, чем у него, — через год после смерти подруги ротмистра глава абвера контр-адмирал Канарис и польский посол Липский договорились о его обмене. Он состоялся 23 апреля 1936 года в одном из пограничных городков: Сосновский был обменён на семерых германских агентов.

Вернувшись на родину, Сосновский надеялся, что его будут чествовать как героя, но встретивший ротмистра на границе польский капитан предъявил ему ордер на арест. Расследование длилось несколько лет, а 7 июня 1939 года военный трибунал приговорил Сосновского к тюремному заключению на пятнадцать лет.

Военный прокурор Сарницкий обвинял Сосновского в сотрудничестве с германской разведкой. Он даже требовал приговорить ротмистра к смертной казни. В ходе расследования двенадцать высших офицеров отдела разведки польского Генштаба были уволены или понижены в должности. Сосновский подал кассационную жалобу, но вскоре началась Вторая мировая война.

Дальнейшую судьбу ротмистра можно восстановить только на основании свидетельств очевидцев. Перед тем как Варшава была полностью окружена немцами, Сосновского под конвоем вывезли в восточную часть Польши. Около Брест-Литовска конвоиры без предупреждения начали в него стрелять и, посчитав, что он убит, бросили его на опушке леса. Но, несмотря на тяжёлые ранения, Сосновский остался в живых, его подобрали беженцы и отвезли во Львов. С востока без объявления войны наступали советские войска, и Сосновский попал к ним в плен.

Один польский генерал, который тоже попал в советский плен, но после подписания соглашения между союзниками и СССР в 1942 году смог уехать в Великобританию, рассказывал, что летом 1941 года Сосновский сидел с ним в одной камере внутренней тюрьмы НКВД на Лубянке. Это последние достоверные сведения о судьбе ротмистра Сосновского.

По неподтверждённым данным, Сосновский умер весной 1942 года от голода в саратовской тюрьме.

Дольше всех из известных нам членов этой шпионской группы удавалось избегать наказания капитану Гюнтеру Рудлофу. Рената фон Натцмер дала показания против него, поэтому он некоторое время провёл в тюрьме. Однако Рудлоф сумел доказать, что он вернул Сосновскому все взятые у него в долг деньги. Он даже перешёл в контратаку и убедительно доказывал, что его отношения с Сосновским были продиктованы желанием получить ценные для абвера сведения. В результате его полностью реабилитировали и по личному приказу Канариса даже принесли ему официальные извинения. В марте 1935 года Рудлофу присвоили чин майора, а в июне 1938 года — подполковника.

Но и в его деле наступила развязка. Осенью 1939 года, незадолго до вступления германских войск в Варшаву, офицер абвера капитан Буланг обнаружил в захваченной штаб-квартире польской разведки в Форте Легионов близ Варшавы груды заполненных документами ящиков. Сотрудники польской разведки эвакуировались столь поспешно, что немцам достался почти весь архив II отдела польского Генштаба. В Берлине все эти бумаги тщательно изучались. В конце 1939 года переводчики добрались и до папок с надписью «Ротмистр Сосновский». Содержавшиеся в них донесения и отчёты свидетельствовали о том, что Рудлоф был одним из самых ценных агентов Сосновского. Подполковник Гюнтер Рудлоф был немедленно арестован и посажен в военную тюрьму Тегель. Спустя полтора года, 7 июля 1941 года, его обнаружили в камере мёртвым. Каким-то чудом он сумел спрятать лезвие бритвы, которым вскрыл себе вены.

ЖАВОРОНОК

Одним из самых блестящих агентов французской разведки в Первую мировую войну была Марта Рише. Муж этой красивой молодой женщины погиб на фронте в первый год войны, после чего она несколько раз безуспешно пыталась стать военной лётчицей. С Мартой познакомился начальник французской военной контрразведки капитан Ладу. Он вскоре и убедил её пойти в контрразведку, хотя вначале не особенно доверял своей молодой (ей исполнилось всего двадцать лет) подчинённой.

Первое задание Рише окончилось полной неудачей. Её направили в Швецию с целью устроиться на работу к немцам. Но германская разведка сразу же заподозрила в очаровательной молодой даме агента французского Второго бюро (контрразведка), и Марте пришлось спешно вернуться в Париж.

Эта неудача не разочаровала капитана Ладу, и летом 1916 года он дал Марте Рише не только конспиративную кличку Жаворонок, но и очередное задание. Она отправилась в испанский курортный городок Сан-Себастьян. Испания придерживалась нейтралитета, и состоятельные туристы из воевавших стран охотно приезжали сюда отдохнуть от военных тягот. Марта приняла свою девичью фамилию Бетенфельд, которая звучала по-немецки.

В то время в Испании располагался крупный немецкий разведывательный центр, во главе которого стояли посол, военный атташе фон Капле и военно-морской атташе фон Крон. У немцев существовала жёсткая иерархия сотрудников специальных служб. На следующей после высшего руководства ступени этой иерархии располагались офицеры немецкой армии и флота и гражданские лица, также исключительно немцы. Ступенью ниже стояли агенты-вербовщики, которых называли «секретарями». Больше всех, естественно, было агентов-осведомителей, в основном испанцев. Немцы не очень доверяли той информации, которую они поставляли. Более того, немцы считали, что многие осведомители работали и на разведки Антанты.

Нельзя сказать, чтобы скептическое отношение немцев к осведомителям было необоснованным. По мере ухудшения военного положения Германии информация осведомителей становилась всё более тенденциозной. Они старались представить своим хозяевам те сведения, которые им было бы приятно услышать, но зачастую имевшие мало общего с реальностью. Так, весной 1918 года в одном сообщении о результатах воздушного налёта на Париж говорилось, что в городе насчитывалось 600 убитых и миллион раненых.

Кроме этой иерархии сотрудников разведки были ещё шпионы, время от времени выполнявшие специальные задания.

Помимо шпионажа немецкий разведцентр занимался диверсионной деятельностью. Например, во Франции планировались операции по отравлению продовольствия, заражению скота, взрывам электростанций и военных заводов.

Основными противниками немецких разведчиков в Испании были англичане. Прогулочные яхты, принадлежавшие британцам, часто служили наблюдательными пунктами, с которых разведчики следили за прибытием немецких подводных лодок в Испанию для дозаправки горючим.

Англичане подкупили крупнейшего контрабандиста Южной Испании, и его люди также наблюдали за немецкими субмаринами. За этого контрабандиста развернулась нешуточная борьба: немцы решили переманить его на свою сторону, для этого они даже прислали из Гамбурга некую весьма сексуальную юную особу. Англичане с тревогой наблюдали за бурным развитием романа между контрабандистом и обольстительной немкой. Но в конце концов план немцев провалился: гамбургская прелестница обиделась — сумма в 10000 песет, которые ей подарил контрабандист, показалась ей смехотворной. Взбешённая, она наградила бывшего любовника парой пощёчин, и он вернулся из Мадрида весь поцарапанный и с твёрдым намерением сотрудничать только с англичанами.

Заветной мечтой англичан было внедрение своего агента в немецкий разведцентр, но до сих пор им это не удавалось. Теперь эта задача была поставлена перед Мартой Рише.

В Сан-Себастьяне Марта регулярно посещала казино. Там она вскоре познакомилась с одним немцем, который однажды представил её германскому морскому офицеру, назвавшемуся Стефаном. Узнав, что очаровательная француженка нуждается в деньгах, Стефан при следующей встрече предложил ей работать на немецкую разведку. Марта согласилась, но при этом потребовала хорошего вознаграждения за свои услуги и личной встречи с начальником Стефана.

Эта встреча состоялась рано утром на пляже. Марта увидела высокого худощавого немца в тёмных очках, он посадил её в свой роскошный автомобиль и повёз кататься по городу. Кроме того, он вручил Марте конверт с 3000 песет и список вопросов о противовоздушной обороне Парижа и настроении парижан. Марта также получила специальное перо с серебристо-чёрными шариками, из которых при растворении в воде получались симпатические чернила новейшей разработки. Немец передал ей конспиративный адрес в Мадриде, по которому следовало направлять сведения. На этом их встреча закончилась.

Высокий худой немец был бароном фон Кроном, военно-морским атташе в Мадриде и одним из руководителей немецкого разведцентра. Таким образом, Марта вполне успешно начала выполнять своё задание. В Париже она рассказала о своих успехах, и Ладу взялся лично проконтролировать, чтобы письмо было отправлено по конспиративному адресу.

Вернувшись из Парижа в Испанию, Марта уже на пограничной станции встретила фон Крона, который сказал, что её письмо почему-то не пришло. Как именно французская разведка занималась его отправкой, остаётся только догадываться. Но, к счастью, фон Крон не очень обеспокоился этим фактом, поскольку он всё же получил от Марты ценную, с его точки зрения, информацию. Кроме того, пятидесятилетний барон был очарован своей молодой спутницей, которая вскоре стала его любовницей.

Фон Крон снял для Марты в Мадриде фешенебельную квартиру на улице Баркильо. Морской атташе иногда даже принимал в ней своих агентов. Вместе с ним Марта отправилась на юг Испании, в Кадис. Немцы намеревались установить контакты с вождями марокканских племён, которые постоянно враждовали с французами. Однажды Марта подслушала из соседней комнаты через окно фрагменты разговора фон Крона с каким-то незнакомцем. Она смогла расслышать только, как он сообщил точное место в испанских территориальных водах, где шесть лодок будут ждать транспорт. Марта немедленно отправила в Париж письмо с изложением подслушанного разговора.

Позднее фон Крон решил направить Марту в Танжер с инструкциями для германской агентуры. Он передал ей пачку писчей бумаги, казавшуюся нераспечатанной. Но на самом деле едва ли не половина листов содержала написанный симпатическими чернилами текст.

Для поездки в Танжер необходимо было получить французскую и английскую визы. С первой у Марты особых проблем не возникло. А чтобы получить вторую, Марта рискнула и нанесла визит лично английскому консулу в Мадриде. Она сообщила ему, кто она, с какой целью отправляется в Танжер, а также пересказала подслушанные сведения о субмаринах. Консул немедленно дал ей визу.

В Танжере носильщик, который принёс вещи Марты в номер отеля, произнёс условный пароль «С-32» — под этим номером Рише значилась в картотеке агентов фон Крона. Получив пачку писчей бумаги, носильщик назначил Марте свидание на следующий день в портовой таможне. Но на встречу не пришёл… Англичане не дали немцам доставить оружие марокканским повстанцам.

К этому времени фон Крон настолько увлёкся своей юной подчинённой, что без особых оснований выдавал ей щедрое вознаграждение из казённых фондов. Вскоре он поручил Марте ещё одно важное задание. Ей предстояло отправиться в Аргентину с инструкциями действовавшим там германским агентам и с двумя термосами, в которых находились сельскохозяйственные вредители — долгоносики. Суть всей операции состояла в том, чтобы заразить долгоносиками пшеницу, отправлявшуюся из Аргентины в страны Антанты.

Марта сообщила об этом задании в Париж, и ей прислали помощника, лейтенанта Мари, с которым она встретилась уже на пароходе. Марта и лейтенант сначала утопили долгоносиков, а потом высушили их и перемешали с пшеницей, которую Марта везла с собой, чтобы кормить прожорливых жучков в дороге. Листы с инструкциями были отправлены в Париж, а вместо них Марта написала симпатическими чернилами какую-то абракадабру, после чего окунула бумагу в морскую воду. Прибыв в Буэнос-Айрес, она передала германскому морскому атташе Мюллеру термосы с трагически погибшими долгоносиками и бумаги, которые, как предупредила Марта, вымокли, когда вода залила её каюту через иллюминатор. Таким образом, спланированная фон Кроном операция закончилась полным провалом.

Марта Рише была инициативным агентом, но многие её предложения по непонятным причинам не были одобрены Вторым бюро. Позднее её работа на некоторое время прервалась тяжёлой автомобильной аварией, в которую она попала вместе с фон Кроном.

После аварии у Рише возник план, который должен был завершить работу её двойного агента. Однажды она потревожила Крона во время дневного сна, который был для него священным, и попросила денег. Он не захотел вставать, дал ей ключ от своего сейфа и сказал комбинацию цифр кодового замка. Марта хотела выкрасть списки немецкой агентуры в Испании.

В Сан-Себастьяне, куда Марта приехала с фон Кроном, она познакомилась с одним дезертиром из французской армии, которого она надеялась использовать в своих целях. Барону Марта сказала, что намерена завербовать этого француза. Однако её расчёты не оправдались. Француз познакомил Марту со своими приятелями, которые пригласили её покататься на лодке, но выяснилось, что они агенты немецкого посла или военного атташе.

Марта быстро поняла, чем ей грозит такая прогулка, и опрокинула лодку. Несмотря на травмы после недавней аварии, ей удалось добраться до берега. Оказавшись на суше, она попросила доставить её в отель «Континенталь», который принадлежал француженке и был закрыт для немцев. Марта позвонила фон Крону и сказала, что ей нужно на несколько дней задержаться в отеле из-за того, что она во время плавания повредила плечо. Барон ответил, что он должен ненадолго уехать. Воспользовавшись этим, Марта сказала, что она навестит друзей, а на самом деле отправилась в Париж.

Во французской столице она подробно изложила капитану Ладу свой план изъятия содержимого сейфа барона. Для этого ей требовалось сильное снотворное и помощник, который стоял бы в условленное время под окнами фон Крона, чтобы принять похищенные документы.

Ладу не хотел утверждать её план, ссылаясь на слишком высокий риск. Но после долгих уговоров на следующий день согласился и передал Марте несколько пакетиков со снотворным. Марта рассказала об этом одному своему приятелю, который также работал в разведке. Выслушав её рассказ, он высыпал содержимое двух пакетиков в бокал с пивом и преспокойно выпил его без всяких последствий. В этих пакетиках было что угодно, но только не снотворное.

На обратном пути Марта заметила за собой слежку, это были агенты фон Капле. Она сначала приехала в Сан-Себастьян, а потом направилась в Мадрид, причём на пути в испанскую столицу столкнулась с рядом проволочек, вызванных французским консульством.

Вскоре Рише назначил встречу новый руководитель французской разведки. При разговоре с ним она с удивлением выяснила, что он даже не знал её конспиративной клички… Это переполнило чашу терпения Марты, она решила срочно завершать свою миссию.

Сначала Марта открыто заявила фон Крону о своей службе во французской разведке. Бедолага был настолько ошарашен, что не смог придумать ничего лучше, чем попытаться с помощью испанского полицейского арестовать Марту по обвинению в шпионаже.

Эта попытка не удалась, и Марта направилась к немецкому послу, которому с наигранным возмущением продемонстрировала пачку адресованных ей любовных писем фон Крона, а заодно и назвала комбинацию сейфа военно-морского атташе… Тем самым она заставила посла поверить, что французам известна вся шпионская сеть, созданная бароном. После этого грандиозного представления, устроенного немецкому разведцентру, Марта отбыла во Францию.

В Париже Марту принял полковник Губэ, который сделал ей выговор за самовольное прекращение работы. Капитан Ладу к этому моменту был арестован по доносу одного из своих подчинённых по фамилии Ленуар. Позднее Ленуар был разоблачён как немецкий агент и казнён, а Ладу уже после окончания войны был оправдан судом. Он в отдельной книге описал историю Марты Рише, которая и сама после награждения её орденом в 1933 году выступила в печати с воспоминаниями о своей бурной деятельности.

В 1916–1917 годах во французской разведке сложилась, мягко говоря, странная ситуация. Это видно и из некоторых моментов приведённой выше истории с Мартой Рише. Приведём ещё ряд любопытных фактов.

Осенью 1917 года к власти пришло правительство Клемансо, которое начало кампанию чистки от предателей. В первую очередь от этой кампании пострадали рабочие и солдаты крайне левых убеждений, а также пацифисты. Была ужесточена цензура, полицейский контроль и режим на границах с нейтральными странами. Однако эта чистка практически не коснулась тех, кого принято называть «агентами влияния», которые очень часто стояли на пути многих французских разведчиков.

Приведём ещё один показательный в этом смысле случай. В Швейцарию дезертировал эльзасец Доминик Шуттер, служивший под началом некоего Рейнинга, шефа полиции одного из баварских городов. Швейцарский полицейский комиссар, по просьбе Рейнинга, всеми способами пытался принудить его вернуться в Германию, но безуспешно. Шуттера не вразумил даже карцер, куда его посадили сразу же по прибытии в Швейцарию. В конце концов, швейцарскому полицейскому пришлось освободить солдата, но он каждый день трижды должен был являться в полицию для регистрации.

Шуттера сразу же заметила французская разведка, тем более что его двоюродный брат уже сотрудничал с ней. Шуттер сообщил приметы более чем двадцати немецких шпионов. Он также сообщил сотруднику французской разведки Лаказу, что у него есть знакомый шофёр, который готов дезертировать и за 30000 марок привезти фотографии и личные карточки примерно 200 немецких агентов, работавших во Франции и Германии.

Однако, получив столь заманчивое предложение, в Париже некоторое время вообще никак на него не реагировали. А после нескольких повторных запросов из штаба ответили, что французским агентам следует договориться с шофёром не о похищении картотеки, а о взрыве виллы, в которой она находилась. Для этого даже была срочно доставлена специально изготовленная бомба. Немец сначала вообще отказался от столь странного предложения, но потом неохотно согласился.

В конечном счёте бредовая идея потерпела полное фиаско: шофёр предпочёл просто тихо бросить бомбу в Рейн. По всей вероятности, кого-то в штабе французской разведки это вполне устраивало. Доминику Шуттеру поручили опознавать пересекавших франко-швейцарскую границу германских агентов. Он опознал нескольких человек, но никто из них так и не был арестован французами. А вот самого Доминика Шуттера вскоре интернировали в лагерь для гражданских лиц. Причины всех этих странных шагов остались тайной.

Примечательна и дальнейшая жизнь капитана Ладу. Выйдя в отставку, он написал несколько книг о борьбе разведок в годы Первой мировой войны. В этих книгах не было ничего, что могло бы запятнать репутацию влиятельных лиц и создать ему новых врагов. Но умер Ладу при весьма подозрительных обстоятельствах. Его жена описывает это следующим образом.

В феврале 1933 года, вскоре после прихода нацистов к власти в Германии, Ладу получил письмо от берлинского корреспондента одной французской газеты. Этот корреспондент беседовал со знаменитой немецкой разведчицей времён Первой мировой войны, которую многие называли «фрау доктор». Ладу не раз писал о ней, и «фрау доктор» захотела лично встретиться со своим старым противником и рассказать ему, что в полученной им информации было истинным, а что — легендой. Теперь, мол, былые сражения стали историей, личных претензий друг к другу они не имели и было бы хорошо встретиться как двум профессионалам своего дела. Однако Ладу с насторожённостью отнёсся к предложению «фрау доктор» встретиться в Цюрихе.

На всякий случай он связался с одним из своих прежних начальников, продолжавшим работать во французской разведке. Ему это приглашение также показалось подозрительным, и он поручил одному из своих агентов в Германии выяснить, что скрывается за интересом, проявленным «фрау доктор» к Ладу.

Агент встретился с французским корреспондентом, через которого было передано приглашение. Тот первым делом выразил сожаление, что вообще вмешался в это дело. По его словам, «фрау доктор» отнюдь не порвала с секретной службой. Кроме того, она была нацисткой ещё со времён «пивного путча» 1923 года, и её разрыв с фашизмом, о котором многим было известно, был разыгран намеренно, чтобы замаскировать её возвращение к активной разведдеятельности. Получив подобное подтверждение своих опасений, Ладу отказался от встречи с «фрау доктор». Немаловажная деталь — этот французский корреспондент вскоре скончался при невыясненных обстоятельствах.

В начале марта 1933 года Ладу, который в то время находился в Ницце, получил пакет с двумя фотографиями «фрау доктор». Одна из них была сделана во времена Первой мировой войны, а другая — совсем недавно. Этот пакет Ладу обнаружил в ящике для писем примерно в три часа дня, хотя в это время почту не разносили, а на самом пакете не было почтового штемпеля.

На фотографиях имелись какие-то неразборчивые надписи, которые Ладу пытался с лупой в руке прочесть. Спустя несколько дней он заболел. Первоначальным диагнозом был грипп, но болезнь никак не проходила. Ладу говорил врачу, который был старым другом семьи, что его отравили по указанию «фрау доктор». То же самое он повторил в записке, адресованной одному из друзей. Через несколько дней Ладу перевезли в больницу. Теперь врачи обнаружили какое-то тяжёлое инфекционное заболевание, требовавшее операции, но он уже слишком ослабел и не мог её перенести. Ладу умер 20 апреля.

Вдова передала фотографии «фрау доктор» одному знакомому, работавшему в парижской полиции. Он пообещал отправить фотографии на исследование, и долгое время от него не было никаких известий. После настойчивых напоминаний мадам Ладу выслали копии этих фотоснимков и сообщили, что оригиналы сданы в архив.

Попытка мадам Ладу издать воспоминания мужа также не увенчалась особым успехом. Ей порекомендовали одного редактора, чтобы подготовить мемуары, которые не успел обработать сам Ладу. Вначале он охотно взялся за эту работу, но через некоторое время вернул мадам Ладу переданные ему материалы, однако в них не хватало одного отчёта из Голландии, посланного помощником Ладу. Редактор никак не смог объяснить его исчезновение.

Безусловно, вся эта история очень таинственна. Если германская разведка действительно виновна в смерти Ладу, то для чего ей это понадобилось? Чувство мести за проигранные пятнадцать лет назад бои на невидимом фронте, разумеется, не могло быть причиной такой сложной операции. Она имела смысл только в том случае, если Ладу было известно нечто важное о германских агентах, которые остались нераскрытыми в годы Первой мировой войны и которых гитлеровская разведка намеревалась задействовать вновь. Исчезновение документа из его мемуаров подтверждает эту версию. В то же время трудно поверить в то, что Ладу имел какие-то материалы, неизвестные другим руководителям Второго бюро, и чтобы немцы знали о нахождении этих документов в руках Ладу. Не исключено, впрочем, что немцы не были в том уверены и решили подстраховаться.

В любом случае биография Ладу свидетельствует о наличии тайных течений во французской разведке в период между мировыми войнами. А его смерть является одной из многих тайн, связанных с секретными службами.

ИСТОРИЯ ЛУИЗЫ

Луиза родилась за двадцать лет до начала Второй мировой войны в состоятельной голландской семье. Её отец, симпатизировавший немцам, был крупным предпринимателем, ему принадлежали заводы в Голландии и Германии, мать — талантливой художницей. Родители расстались, и Луиза, её сестра и два брата жили с матерью. Когда началась война, девушка училась в университете.

Луиза была очень умна и поразительно красива. А ещё её обуревала жажда деятельности. Когда в 1940 году немцы оккупировали Голландию, Луиза вступила в подпольную университетскую группу движения Сопротивления. Одним из руководителей этой группы стал её старший брат, активно участвовал в подпольной деятельности и жених Луизы.

Она помогала укрывать английских лётчиков, сбитых над территорией Голландии, и других людей, которым грозил арест. Луиза также организовывала отправку лётчиков в Англию и помогала прятать оружие. Руководители движения Сопротивления собирали сведения о военных аэродромах и портах, о расположении немецких войск и штабов; эту информацию им пересылали в Англию. Луиза активно участвовала в этих операциях. Помимо помощи англичанам участники движения Сопротивления устраивали диверсионные акты и вели антифашистскую пропаганду.

Осенью 1940 года один из членов группы, в которую входила Луиза, выдал всех её участников немцам. Началась настоящая охота: немцы арестовали почти всех, в том числе Луизу и её жениха. При обыске обнаружили три плана голландских аэродромов. Луиза понимала, что такая находка может стоить жизни её жениху. Немцы не приговаривали к смертной казни голландских женщин, участвовавших в движении Сопротивления, и Луиза знала об этом. Она и её жених сидели в соседних камерах, и они могли перестукиваться. Луиза сообщила ему, что хочет взять его вину на себя. Её жених пытался отговорить её, но это было безуспешно.

На суде Луиза заявила, что планы аэродромов составила она и случайно оставила их в доме жениха. На вопрос председателя, зачем она это сделала, Луиза ответила, что она хотела, чтобы англичане разбомбили эти аэродромы. Луиза выдержала перекрёстный допрос и продолжала утверждать, что она, а не её жених составила эти планы. Она была признана виновной и приговорена к смертной казни, а не к длительному заключению, как она полагала. Самопожертвование Луизы не спасло её жениха, позднее он был также признан виновным и казнён. Из зала суда её отправили в камеру смертников тюрьмы, которую голландцы называли «Апельсиновой гостиницей».

Луиза провела в камере смертников полтора месяца. Эта молодая женщина из состоятельной семьи просидела полтора месяца в одиночной камере, со страхом ожидая шагов конвоиров. Любые свидания были запрещены.

Наступила зима 1940 года. Мать Луизы ежедневно ходила к тюрьме с провизией и тёплыми вещами. Она часами простаивала на холоде, надеясь, что немцы разрешат ей хоть что-нибудь передать дочери или повидаться с ней.

Отец Луизы пытался использовать своё влияние, чтобы помочь дочери. В то время он был президентом крупной фирмы и собирался выступить с отчётом на ежегодном собрании акционеров. С целью задобрить немцев (мы уже отмечали, что в целом он им симпатизировал) президент произнёс на этом собрании речь, в которой приветствовал сотрудничество с немцами. Он даже отпечатал текст этого своего выступления и разослал его представителям немецких властей, в руках которых была судьба его дочери.

Сложно сказать, повлияли ли эти усилия отца Луизы на немцев. Документы, попавшие после освобождения Голландии в руки союзников, свидетельствуют о том, что Луиза произвела благоприятное впечатление на председателя суда. В своём отчёте он восхищался её прямотой, ясностью ответов на вопросы и отмечал, что Луиза не пыталась уйти от ответственности за поступки. Председатель даже назвал её истинной патриоткой. Так или иначе, через полтора месяца смертная казнь была заменена пятнадцатью годами каторжных работ.

Чиновник гестапо по фамилии Ларх отвёз Луизу в Амстердам, чтобы выполнить некоторые формальности, связанные с изменением приговора. На следующий день он посадил Луизу на поезд, идущий в Германию, где она должна была отбывать срок своего заключения.

Ларх был пленён красотой Луизы. В Амстердаме он угостил её обедом в шикарном ресторане и обращался с ней отнюдь не как с опасной преступницей. Он, очевидно, искренне хотел помочь Луизе облегчить свою участь. Ларх посоветовал Луизе по прибытии в Германию сделать вид, что она изменила свои взгляды и считает национал-социализм единственно правильной теорией. Это облегчит её пребывание в тюрьме, а возможно, даже поможет выйти оттуда раньше срока.

Луизу под конвоем привезли в один из городов Вестфалии, где ей предстояло работать на целлюлозной фабрике. Луиза, которая, естественно, никогда не занималась физическим трудом, должна была целыми днями работать под грохот машин и выслушивать постоянные понукания надсмотрщиц, требующих работать быстрее. Работа была слишком тяжёлой для неё. В целлюлозном производстве используется кислота, от которой у неё болели глаза. Руки покрылись волдырями, с них начала слезать кожа, они постоянно кровоточили.

Тем не менее Луиза не торопилась следовать совету Ларха. Надсмотрщицы считали её трудной заключённой и ленивой работницей. Два раза её на три недели сажали в карцер. Первый раз наказали за повреждение машин, второй — за организацию побега одной заключённой. За строптивость Луизу отправляли на самые тяжёлые участки, но это ничего не меняло.

Однако через полгода работы на фабрике Луиза резко переменилась — она стала послушной. Однажды в субботу девушка обратилась к надсмотрщице с просьбой дать ей на воскресенье «Майн кампф». Просьбу, разумеется, удовлетворили. Она читала этот опус с видимым интересом, а некоторые фразы даже зачитывала вслух. Вскоре Луиза начала обсуждать книгу с надсмотрщицей, которая была очень рада, что заключённая наконец-то стала на путь исправления.

Закончив чтение «Майн кампф», Луиза попросила дать ей ещё несколько книг той же направленности. Она штудировала их крайне тщательно и скоро стала поражать надсмотрщиц своими познаниями и, как казалось, своей преданностью национал-социализму. Новость о чудесном превращении строптивой заключённой в образцовую работницу и сторонницу нацизма быстро распространилась по фабрике. Вскоре об этом стало известно начальству.

Луизу вызвал один из начальников тюрьмы, который после продолжительной беседы пришёл к выводу, что она действительно изменилась. Об этом сообщили более высокому начальству. Все официальные лица, разговаривавшие с Луизой, убеждались в том, что она прозрела. Никакие каверзные вопросы не могли поставить её в тупик. Было решено, что новообращённую нацистку можно использовать на более ответственной работе, чем целлюлозная фабрика, на которой она проработала полтора года. Луизу освободили и направили в специальную школу, располагавшуюся в Голландии, в окрестностях Гааги. Таким образом, «истинная патриотка» и активная участница движения Сопротивления теперь должна была стать шпионкой и работать против своей родины.

В шпионской школе девушка подверглась очень тщательной проверке. Биографию Луизы и её теперешние взгляды исследовали два ведущих чиновника немецкой службы безопасности в Голландии — Шрейдер и Кнолле. Её случай оказался сложным. С одной стороны, отец Луизы был настроен пронемецки. Но она являлась активной участницей движения Сопротивления и первое время в тюрьме проявляла явную враждебность по отношению к немцам и нацизму — эти факты очевидно говорили против неё. Однако в настоящий момент она стала рьяной сторонницей нацизма, что, разумеется, свидетельствовало в её пользу. Но произошло ли это превращение на самом деле? Луиза обладала многими ценнейшими для шпионской деятельности качествами: хорошее образование, знание нескольких языков, красота, ум, коммуникабельность. Однако если она лишь разыгрывала спектакль, эти качества могут оказаться оружием, направленным против них.

После многочисленных допросов Шрейдер и Кнолле встретились, чтобы сравнить свои выводы. Шрейдер считал, что девушка стала искренней сторонницей нацизма, а Кнолле придерживался противоположного мнения. Он требовал немедленно казнить Луизу, поскольку был уверен, что она ведёт двойную игру и говорит о своей преданности нацизму только для того, чтобы избавиться от непосильной работы на тюремной фабрике и стать тайным агентом немецких секретных служб, а потом, узнав их секреты, нанести удар в спину.

Кнолле считал, что природа человека не меняется, и если Луиза была патриоткой Голландии, то она не может стать истинной сторонницей нацизма. Если же она случайно стала участницей движения Сопротивления, а теперь, когда обстановка изменилась, готова воспользоваться случаем и перейти на сторону немцев, то не исключено, что при малейших изменениях обстановки в дальнейшем она снова изменит свои взгляды. В любом случае ей доверять нельзя.

Они не смогли прийти к общему мнению, но Шрейдер занимал более высокое положение, поэтому решающее слово принадлежало ему. Он считал, что Луиза должна без дальнейших проволочек пройти соответствующую подготовку, чтобы стать сотрудником немецкой разведки.

Итак, обучение Луизы в немецкой шпионской школе началось. Она освоила азбуку Морзе и научилась пользоваться портативным радиопередатчиком. Затем на одной из ферм Восточной Голландии её научили стрелять из различных видов оружия — от пистолета до автомата. Луиза вскоре стала прекрасным стрелком. Она быстро обогнала всех учеников школы и научилась стрелять не хуже своих инструкторов. Стреляя из пистолета от бедра, Луиза попадала в подброшенную консервную банку два, а иногда и три раза. Она также освоила различные способы применения взрывчатки.

Пройдя курс боевой подготовки, Луиза вернулась в шпионскую школу. Теперь ей предстояло изучить тайнопись, научиться различать типы самолётов и кораблей и пройти ряд испытаний, которым подвергали слушателей для проверки их знаний и готовности действовать в экстремальных ситуациях.

На этой стадии обучения Луиза подружилась с двумя слушателями школы, которые оказались голландскими патриотами и попали сюда, обманув немцев. Голландцы, как в своё время и сама Луиза, были активными участниками движения Сопротивления. Эти отчаянные люди надеялись использовать знания, полученные в немецкой шпионской школе, в борьбе с нацистами. Они были уверены, что Луиза, как и они, попала в школу, обманув гитлеровцев.

Шла осень 1942 года, и обстановка как на Востоке, так и на Западе складывалась в пользу немцев. Несмотря на это, все трое верили в победу союзников и даже договорились встретиться в третье воскресенье после освобождения Голландии в одном из ресторанов Антверпена.

Дружба Луизы с голландскими патриотами и её неиссякаемая вера в победу союзников служили лучшим доказательством того, что она осталась истинной патриоткой и что её неожиданный поворот к нацизму был только хитрым ходом. В противном случае она не стала бы налаживать контакты с участниками голландского движения Сопротивления, а ещё вероятнее, узнав об их истинных целях, сообщила бы об этом немцам.

Но в тот период обстоятельства её жизни могли бы свидетельствовать о том, что ненависть Луизы к нацистам не была всеобъемлющей. У неё завязался роман с инструктором шпионской школы, который обучал её тайнописи, впрочем, эта связь была непродолжительной. Однако удивительно, что инструктор и слушательница вообще могли встречаться в интимной обстановке и не привлечь к себе внимания окружающих. Дисциплина в школе была очень строгой, и если бы эта связь обнаружилась, и инструктора, и слушательницу как минимум немедленно отчислили бы из школы, а может быть, подвергли и более строгому наказанию. Позднее она сама признавалась, что с её стороны роман с инструктором был сугубо чувственным и это не было тем, что принято называть настоящей любовью. К тому же эта связь оставалась в тайне, и лишь много позже Луиза сама рассказала о ней сотрудникам английской разведки, рассматривавшим её дело.

Луиза окончила разведшколу с отличием и должна была немедленно приступить к работе. В начале 1944 года она уехала в Берлин, где два дня ждала назначения. Затем она вылетела в Рим вместе с подполковником, который руководил немецкой разведкой в Италии и, таким образом, стал её новым начальником.

Нацисты понимали, что через несколько недель Рим перейдёт в руки англичан и американцев. Уже более полугода немецкие войска вели здесь оборонительные бои, под натиском превосходящих сил союзников им приходилось отступать всё дальше. Кроме того, немцы постоянно перебрасывали дивизии из Италии на Восточный и Западный фронт, поэтому в лучшем случае Гитлер мог рассчитывать удерживать Рим ещё несколько недель.

Луиза должна была остаться в Вечном городе после его перехода к союзникам. В её задачу входило выяснять дислокацию и численность войск союзников и передавать полученную информацию с помощью радиопередатчика.

В Риме Луиза жила на роскошной вилле с прислугой. Вскоре она стала появляться на светских раутах, где познакомилась с немецкими штабными офицерами высоких рангов. Очаровательную даму приглашали на все вечеринки и приёмы, которые устраивались в Риме немецкими военными и гражданскими властями. Несмотря на приближение армий союзников, немцы в Риме веселились вовсю. Луиза быстро освоилась в новой обстановке и вскоре сама начала устраивать вечеринки.

Через некоторое время в жизни Луизы появилось новое романтическое увлечение — она вступила в любовную связь со своим шефом, тем самым подполковником, с которым они вместе летели из Берлина в Рим. Он был умным и честным человеком, добросовестно выполнявшим свои обязанности. Атмосфера бурного веселья накануне неизбежного прихода врага только разжигала возникшую страсть. К тому же близилось начало первого самостоятельного задания Луизы, и, возможно, этот роман служил дополнительным способом снять нервное напряжение.

Армии союзников стремительно приближались. Немцы уже объявили порядок отвода своих войск на север. Подполковнику тоже предстояла эвакуация. Но в последний момент он заколебался: мысль, что он уедет в безопасное место, а Луиза останется в горящем городе, захваченном союзниками, не давала ему покоя. Подполковник был готов пожертвовать своей карьерой и забрать Луизу с собой. Видимо, его чувство к Луизе оказалось очень сильным. Кроме того, не исключено, что он понимал обречённость третьего рейха и хотел спасти от неминуемой гибели и себя, и её.

Подполковник умолял Луизу уехать с ним, угрожал, приказывал — всё было бесполезно. Эвакуация уже заканчивалась. Луиза оставалась непреклонной. В какой-то момент он даже решил остаться с ней. Но такой поступок не только погубил бы его военную карьеру, но и выдал бы Луизу: союзники поняли бы, что она — немецкий агент. В конце концов, подполковник был вынужден покинуть город в одиночестве. На прощание он сказал Луизе, что они скоро увидятся.

В мае 1944 года союзники заняли Рим, объявленный «открытым городом». Вокруг английских и американских танков толпились, радостно кричали и оживлённо жестикулировали римляне, которые, впрочем, не так давно столь же бурно приветствовали непобедимую германскую армию.

Город был переполнен солдатами и офицерами. Союзники начали расквартировывать свои части, штабы и управления. В одном из роскошных особняков расположился штаб английской военной разведки. Не успели его сотрудники обустроиться на новом месте, как к ним явилась посетительница. Это была Луиза, на безупречном английском языке попросившая отвести её к дежурному офицеру.

Она представилась немецкой разведчицей, которую оставили для сбора секретных военных сведений о войсках союзников. Луиза заявила, что она ненавидит немцев и обманным путём завоевала их доверие. Теперь она предлагала англичанам снабжать её дезинформацией для пересылки немцам.

Но англичане не поверили Луизе, они вначале приняли её за агента-двойника. Действительно, история, рассказанная очаровательной девушкой, была слишком странной, чтобы в неё можно было поверить. Офицеры английской разведки решили проверить искренность Луизы.

Английская разведка установила за ней наблюдение. Луиза общалась с английскими и американскими офицерами, её приглашали на вечера и светские приёмы на те же виллы, где ещё недавно устраивали приёмы немцы. Но её повсюду сопровождал офицер английской разведки. Англичане решили, что если Луиза их обманывает, то она скорее выдаст себя в непринуждённой обстановке, чем во время прямого допроса. Они постоянно наблюдали за ней и как бы невзначай задавали ей различные вопросы в такие моменты, когда она меньше всего была к ним готова.

Разумеется, англичане устроили ей и прямой допрос. Луиза подробно рассказала свою биографию, не опустив и роман с инструктором немецкой разведшколы неподалёку ох Гааги, и более серьёзную связь со своим шефом в Риме. Она ничего не скрывала, одинаково подробно рассказывая и о благоприятных для себя фактах, и о том, что свидетельствовало против неё.

Искренность Луизы в определённой мере доказывала её невиновность. С другой стороны, она знала, что её показания будут подвергнуты тщательной проверке, в частности, могут допросить слуг на её бывшей вилле, которые несомненно расскажут о её романе с подполковником. Даже её связь с инструктором в разведшколе могла стать известной англичанам. Луиза не могла не понимать, что, как только Голландия будет освобождена и два её голландских друга по разведшколе выйдут из подполья, они наверняка расскажут о Луизе всю правду, которая станет известна сотрудникам английской разведки, считавшейся одной из лучших в мире.

Понаблюдав за Луизой несколько недель, английские разведчики решили провести эксперимент. Луизе вернули её радиопередатчик и предоставили пять сообщений, которые она должна была отправить немцам. Во время передачи за ней следили опытные английские радисты. За передачей двух сообщений следил один специалист, а за передачей остальных — другой. Второй радист сказал, что Луиза во всём следовала его указаниям, но во время одной из передач дважды прибавила к тексту букву «z».

Этот факт вызвал у англичан подозрение. Ведь немцы могли предвидеть, что Луиза попадёт в руки союзников и что её могут заставить передавать дезинформацию. Вполне вероятно, что был установлен условный сигнал, дававший немцам понять, что передаваемая информация является ложной. Таким условным сигналом вполне могли служить два добавочных «z». Если это было действительно так, то Луиза вела двойную игру.

Её немедленно арестовали и предложили объяснить этот странный факт. Детальное объяснение, содержавшее подробное техническое обоснование, заняло тридцать мелко исписанных страниц. Она писала, что радиодело было лишь одним из многих предметов, которые ей пришлось изучать в разведшколе. Её радистская практика была очень непродолжительной, а за несколько месяцев, прошедших с момента окончания школы, она многое забыла. Она также жаловалась на плохое состояние передатчика и написала, что буква «z» азбуки Морзе очень похожа на букву, имевшуюся в тексте сообщения. Луиза доказывала, что если злополучная «z» служила предупреждением о передаче дезинформации, то вряд ли она ограничилась бы передачей этой буквы только в одном тексте. Она уверяла, что допущенные ею две ошибки были не более чем досадной случайностью.

Следует отметить, что специалисты, впоследствии тщательно изучившие её объяснение, были поражены его убедительностью. Они даже сказали, что такой документ был бы достаточным для вынесения оправдательного приговора в любом английском суде.

Однако в военное время существует иная система оценки степени виновности. Презумпция невиновности практически перестаёт действовать, и подозреваемый должен сам доказывать свою невиновность, а не наоборот. Английская разведка в Риме сообщила, что Луиза не смогла достаточно убедительно доказать свою невиновность. А пока оставалось хоть малейшее сомнение относительно её искренности, ей нельзя было доверять.

В октябре 1944 года Луизу на самолёте отправили в Лондон. Её поместили в специальном отделении женской тюрьмы, где следователи английской контрразведки продолжили допросы. Подозрение, что Луиза является немецким двойным агентом, оставалось, но англичане никак не могли прийти к окончательному заключению. Наконец, они решили передать дело на рассмотрение опытного голландского контрразведчика.

Англичане обратились к нидерландским властям, находившимся в эмиграции в Лондоне, и попросили найти такого человека. Но в Лондоне в то время не нашлось достаточно опытного специалиста. Пришлось направить запрос в Голландию, часть которой уже была освобождена войсками союзников. Наконец, специалист нашёлся, но был занят неотложной работой. Поэтому Луизу оставили в тюрьме до того момента, когда этот разведчик сможет прибыть в Лондон.

«Спецзаключённые», к числу которых относилась и Луиза, жили в отдельном крыле тюрьмы, которое скорее напоминало большую гостиницу. Они содержались в отдельных хорошо меблированных комнатах. Передвижение заключённых в пределах этого крыла тюрьмы не было ограничено: они могли ходить друг к другу в гости и встречаться в большой гостиной, где даже стоял рояль. Им разрешалось выращивать цветы, фрукты и ягоды на тюремном участке. Они носили свою обычную одежду, могли курить, женщины пользовались косметикой. Те, у кого были деньги, открыли счета в банке. Через своих горничных заключённые могли покупать книги, сигареты и косметику. Луизе голландское правительство в Лондоне даже разрешило приобретать некоторые предметы роскоши.

Однако, несмотря на столь комфортабельные условия, среди женщин, содержавшихся в этом отделении тюрьмы, часто вспыхивали ссоры. Изоляция от окружающего мира, масса свободного времени и некоторые особенности женской психологии делали своё дело. Когда Луизу поместили в эту тюрьму, несколько женщин соперничали, стремясь добиться расположения новой заключённой, которая своей красотой и таинственной биографией привлекла к себе всеобщее внимание. Те из них, с которыми она не захотела общаться, стали её врагами и делали всё возможное, чтобы отравить ей жизнь.

В марте 1945 года голландский контрразведчик наконец смог приступить к расследованию дела Луизы. На всех допросах также присутствовал высокопоставленный чиновник голландской администрации. Уже после первого допроса красота Луизы произвела неизгладимое впечатление на контрразведчика. По его собственному признанию, несмотря на пережитые Луизой невзгоды и неопределённость её положения, она держалась спокойно и с достоинством.

Луиза прямо отвечала на все вопросы. Она вновь подробно рассказала о своих романах с инструктором разведшколы и со своим шефом в Риме. Не скрывая негативных обстоятельств своей жизни, в то же время Луиза упорно настаивала на том, что никогда не верила в победу Германии и не делала ничего, что могло бы помочь немцам.

Дело было крайне запутанным, и после нескольких допросов голландский разведчик, как ранее и английские коллеги, не мог прийти к однозначному заключению. Он решил отложить её дело.

Тем временем Вторая мировая война в Европе закончилась. Через неделю после капитуляции Германии расследовавший дело Луизы контрразведчик вылетел в Голландию. Его назначили начальником отдела по расследованию «специальных дел» в Бюро национальной безопасности Голландии. Он расследовал эти дела в одном из корпусов той самой «Апельсиновой гостиницы», тюрьмы, в которой Луиза сидела за участие в движении Сопротивления.

После освобождения Голландии туда посадили, в частности, тех двух голландцев, участников движения Сопротивления, которые вместе с Луизой учились в немецкой разведшколе. Считалось, что они добровольно перешли на сторону немцев.

Контрразведчик по отдельности допросил каждого из них, и они подтвердили, что действительно договорились встретиться втроём в одном из антверпенских ресторанов в третье воскресенье после освобождения Голландии. По злой иронии судьбы им не удалось таким образом отметить освобождение родины, поскольку в то время все сидели в тюрьме.

Голландцы очень хорошо отзывались о Луизе, они были уверены, что в период пребывания в разведшколе она оставалась истинной патриоткой и ждала победы союзников. Им было известно о её связи с инструктором школы, но они не придавали этому факту никакого значения.

Таким образом, показания голландских участников движения Сопротивления однозначно свидетельствовали в пользу Луизы. Но оставалась ли она сторонницей союзников после прибытия в Рим, когда влюбилась в начальника немецкой разведки? На этот вопрос ответа не было.

Голландский контрразведчик вернулся в Лондон, чтобы продолжить расследование дела Луизы. К этому моменту он окончательно убедился в том, что его можно распутать исключительно на психологической основе. Все факты её биографии были налицо, и многие из них противоречили друг другу. Следовало понять истинную мотивацию поступков Луизы.

На этом этапе контрразведчик выполнял скорее работу священника, чем следователя. Он часами говорил с Луизой о литературе, философии, о её детстве. Вначале она всё время была настороже. Но расчёт англичан на то, что со своим соотечественником она будет более искренней, оправдался. Со временем её недоверие стало ослабевать.

Через несколько недель контрразведчик решил, что уже достаточно узнал о Луизе, чтобы принять решение по её делу. Основной проблемой было поведение и мотивы Луизы после её приезда в Рим, и в первую очередь те самые две дополнительные буквы «z», посланные ею в радиограмме.

Ход рассуждений следователя был примерно следующим: если бы Луиза являлась немецкой шпионкой, она не пошла бы в английскую разведку сразу после того, как союзные войска заняли Рим. Такой поступок казался чересчур опрометчивым и мог быть логичным только в том случае, если она искренне хотела помочь союзникам. Против неё говорили два факта. Один — её любовная связь с подполковником немецкой разведки, другой — те самые буквы «z» в радиограмме.

Однако буквы были добавлены только к одному из пяти сообщений. Вполне возможно, что это действительно была просто ошибка, сделанная из-за недостатка опыта или потому, что радиопередатчик испортился. Но даже если допустить, что Луиза была немецкой шпионкой и сознательно передала эти буквы, то таким образом она могла предупредить немцев о своём провале и поэтому переданное ею сообщение не следует принимать во внимание. Но это мало чем помогло бы немцам, ведь она могла и вовсе ничего не передавать им, а сообщение о её провале само по себе ничего особенного не значило.

Кроме того, почему она исказила только одно сообщение? Невероятно, что хорошо подготовленный бесстрашный агент мог допустить, чтобы в центре подумали, что четыре сообщения из пяти были истинными и только одно — дезинформацией. В конце концов, Луиза сама добровольно явилась к англичанам, и если бы она затевала окольную игру, то могла бы заранее предупредить немцев о своём провале, чтобы не подвергать себя риску во время радиопередачи в присутствии англичан.

Что же касается её любовной связи с немецким подполковником, то голландский следователь вполне разумно решил, что женщина вполне могла любить мужчину, не разделяя при этом его идеологических и политических убеждений. Сама Луиза призналась, что она «жаждала этой любви». Этот роман мог служить для неё своего рода отдушиной в той атмосфере постоянного напряжения и смертельного риска, в которой она жила.

После нескольких дней размышлений голландский следователь пришёл к убеждению в невиновности Луизы и рекомендовал голландскому правительству ходатайствовать перед английскими властями об её освобождении.

Голландские власти согласились с его предложением и направили в Лондон ходатайство с пространной нотой, в которой обосновывалась необходимость освобождения Луизы. Но англичане были не вполне согласны с точкой зрения голландского следователя и считали, что подозрения с Луизы не могут быть сняты. В итоге длительной переписки англичане согласились освободить её при условии, что она немедленно вылетит в Голландию в сопровождении официальных представителей английских и голландских властей.

Голландцы согласились с этим условием и летом 1945 года специальным рейсом Луизу перевезли из Лондона в Амстердам. С голландской стороны её сопровождал контрразведчик, расследовавший это дело, которому она была обязана своим освобождением. Он решил проводить Луизу до дома. Городок, в котором она когда-то жила, находился в четырёх часах езды до Амстердама. Но по приезде домой Луизу ожидали новые тяжёлые испытания.

Сопровождавший Луизу контрразведчик первым направился к большому, стоявшему особняком дому, в котором Луиза жила с матерью, братьями и сестрой. Его встретила посторонняя женщина, которая временно здесь проживала. Такое в те времена случалось часто — люди, потерявшие жилище из-за бомбардировок или находившиеся в эвакуации, занимали пустующие дома.

Она сообщила контрразведчику, что мать Луизы умерла от воспаления лёгких, которым заболела той зимой, когда её дочь посадили в тюрьму. Джон, брат Луизы, который привёл её в университетскую группу движения Сопротивления, оказался предателем. Именно он выдал всех участников этой группы немцам и сейчас скрывался от правосудия. Никто не знал, где его искать. А отца Луизы, как только Голландия была освобождена союзниками, задержали участники движения Сопротивления. Его симпатии к немцам были общеизвестны, но основным пунктом обвинения стала та самая речь, которую он произнёс, когда Луиза ожидала исполнения вынесенного ей смертного приговора. Он находился в расположенном неподалёку концентрационном лагере.

Контрразведчик сказал женщине, что Луиза жива и он привёз её домой. Оставалась последняя надежда — Элей, сестра Луизы. Его собеседница сообщила, что она живёт в этом доме, но сейчас её нет и вряд ли она захочет общаться с Луизой, так как она училась в немецкой разведшколе, а Элей — патриотка. Она и без того переживает, что её отец, брат и сестра во время войны сотрудничали с немцами. Если бы она приняла Луизу, это окончательно подорвало бы её репутацию.

Нужно было что-то делать. Контрразведчик рассказал встретившей его женщине историю Луизы. Он объяснил, что с неё сняты все обвинения и что он, начальник специального отдела Бюро национальной безопасности, лично подтверждает её невиновность. Женщина вроде бы поверила его словам и даже обещала помочь успокоить Луизу.

Когда он пересказал все новости Луизе, у неё началась истерика, она кричала, что покончит жизнь самоубийством. После всего случившегося с ней такие слова звучали вполне серьёзно. Спокойно и уверенно державшаяся на допросах, она не могла вынести такого удара. Её «ангелу-хранителю» даже пришлось дать Луизе пощёчину, чтобы она пришла в себя. Это средство помогло, но силы окончательно покинули её, и контрразведчик отнёс Луизу к дому на руках. Там её уложили на диван и на некоторое время оставили в одиночестве.

Когда она немного успокоилась и стала способна воспринимать то, что ей говорят, контрразведчик, используя всё своё красноречие, начал убеждать Луизу, что самоубийство — выход для трусов. Он убеждал её, что со временем жизнь изменится в лучшую сторону, что всё страшное позади и её семья ещё воссоединится. Часа через два Луиза несколько успокоилась, и следователь решил, что её можно оставить на попечении женщины. Он предусмотрительно оставил ей телефон амстердамского отеля, в котором остановился.

Эта предосторожность оказалась не напрасной. В тот же день около полуночи в его номере раздался звонок — женщина сообщила, что Луизу арестовали местные власти. Контрразведчик немедленно отправился в город, где оставил Луизу. Он предъявил дежурному инспектору полиции свои документы, рассказал о сути дела и даже припугнул его. После этого инспектор согласился освободить Луизу на следующий день. Но контрразведчик приказал освободить Луизу немедленно и, чтобы избежать повторения подобных случаев, подписал документ, который гласил, что он, начальник отдела по расследованию особо важных дел при Бюро национальной безопасности, заявляет, что Луиза невиновна и что ни полиция, ни какие-либо другие представители власти не имеют права подвергать её аресту. Он второй раз за сутки отвёз Луизу домой.

Однако, несмотря на документ, подтверждающий невиновность Луизы, до спокойной жизни ей было ещё далеко. Попытки её арестовать предпринимались неоднократно, и только авторитет следователя-контрразведчика останавливал местных полицейских. Её адвокат ещё пять лет добивался того, чтобы с неё официально сняли обвинения и выдали паспорт.

ДОРОГАЯ ЖЕНЩИНА

Клиенты Розмари Нитрибит были самыми богатыми мужчинами ФРГ. Они платили за свои визиты от 500 до 1000 марок, дарили ей драгоценности и были абсолютно не осведомлены о существовании друг друга, хотя после её смерти франкфуртскую криминальную полицию посетило инкогнито свыше трёхсот человек.

Газеты наперебой сообщали вымышленные подробности этого убийства, рассказывали об интимной жизни, о доходах, драгоценностях и роскошном чёрном «мерседесе» убитой. Муссировались слухи о её связи с коммунистической разведкой, о том, что в цветочном горшке в её квартире была скрыта микрокамера, а в кровать вмонтирован магнитофон, фиксировавший разговоры с высокопоставленными клиентами. Об этом убийстве написано свыше трёх тысяч статей.

1 ноября 1957 года приходящая домработница Эрна Крюгер позвонила, как обычно, в квартиру Розмари. Но двери ей никто не открыл, только слышался вой пуделя, которого хозяйка никогда не оставляла одного. Перед дверью в квартиру стояли три нераскрытых бутылки молока и три корзиночки с булками, то есть хозяйка не забирала их уже три дня.

Прибывший полицейский патруль вскрыл дверь. Мёртвая Розмари лежала в одежде на кушетке. Ближе к вечеру приехала оперативная группа криминальной полиции: обер-комиссары Мершель и Брейтер, полицейский врач доктор Вегенер и два полицейских чиновника. Из-за тяжёлого запаха в комнате Брейтер вынужден был открыть окно, а доктор Вегенер отключил центральное отопление. Была совершена серьёзная следственная ошибка. Для того чтобы как можно точнее установить время смерти Нитрибит, следовало зафиксировать температуру воздуха в комнате — при наружном осмотре устанавливается степень разложения трупа с учётом температуры в месте его обнаружения. Только час спустя небрежные криминалисты измерили температуру воздуха в комнате, а она уже изменилась.

Именно эта ошибка привела позднее к тому, что день смерти Розмари полицией не был установлен точно, в следствии фигурировали два числа. И совсем уже нереальным представлялось установление точного часа убийства по результатам судебно-медицинской экспертизы, хотя следователи и «установили» его. Версию об убийстве с целью ограбления отвергли сразу — из квартиры ничего не исчезло. В столе было найдено несколько десятков мужских фотографий, а в записной книжке телефоны и имена этих людей: лица их и имена были знакомы комиссару Мершелю из газет и телевизионных передач. Поэтому комиссар сразу же изъял компрометирующие материалы, приобретшие значение государственной тайны. Они были переданы на хранение криминаль-директору Кальку.

Обер-комиссар вывел домработницу на лестничную площадку и провёл её мимо репортёров, чем создал впечатление, что полиция уже задержала убийцу. Это было на руку полицейским — заурядное преступление с целью завладения ценностями не являлось для журналистов сенсацией.

По словам домработницы, последним, кого она видела в квартире Нитрибит 24 октября, был некий Гейнц Польман, доверенное лицо Розмари, её друг, но не любовник. По сведениям полиции, он был десять раз судим за кражи, растраты и мошенничества.

Опрос соседей по дому показал, что в последний раз её видели вечером 29 октября, однако владелица дома слышала громкий голос мужчины и крик женщины, за которым последовало падение чего-то тяжёлого, между 13.30 и 14 часами 30 октября. Так как подобные сцены в квартире наверху были не редкостью, то владелица не придала услышанному значения.

Допросом истопника дома было зафиксировано, что 29 октября, около 16 часов, он видел мужчину, выходившего из квартиры Нитрибит и уехавшего в автомобиле, который стоял во дворе. Словесный портрет его совпадал с описанием, которое дала ранее домработница. Этим мужчиной был Польман, явившийся 2 ноября в криминальную полицию. Свой визит он объяснил тем, что узнал из газет об убийстве Розмари, а так как, являясь другом покойной, многое знал о её жизни, то мог бы оказаться полезным в поисках убийцы.

Польман имел твёрдое алиби: в день убийства, 30 октября, он рано утром вылетел в Гамбург и только 2 ноября оттуда возвратился. Невзирая на показания владелицы дома, слышавшей голоса в квартире ещё днём 30 октября, полиция заявила, что убийство произошло 29 октября между 15 и 16 часами.

Пресса, что-то разузнав о записной книжке, подняла по этому поводу шум. Одна из газет даже заявила о собственном расследовании, однако это оказался последний выпуск газеты, вдруг прекратившей своё существование.

Следователи не могли ошибаться в столь деликатном деле, рискуя профессиональной карьерой, и потому было заключено джентльменское соглашение между полицией и Польманом. В сговоре участвовали три лица: криминаль-директор Кальк, Польман и его адвокат Мюллер. Польман согласился взять на себя роль убийцы за весомую мзду при гарантии скорого освобождения, в тюрьме он пробыл чуть больше года. Показания Польмана окончательно запутали всё дело.

Через два года состоялся судебный процесс, оправдавший его. Суд нашёл обвинения неубедительными и не посчитал возможным вообще раскрыть дело, учитывая столь долгий срок, который прошёл со дня убийства Нитрибит.

И тогда за дело взялись киношники. По материалам дела был написан сценарий, а затем снят фильм, который довольно убедительно показывал мотивы убийства. Розмари совмещала в себе сразу две самые древние профессии — она и обслуживала клиентов, и шпионила за ними. Все разговоры в её спальне записывались на магнитофон, а плёнки забирал её друг.

Но потом Розмари решила заняться шантажом. Она спрятала некоторые плёнки и попыталась кое на кого надавить. Всё это кончилось для неё печально. Клиенты, сговорившись, наняли киллера, и Розмари умерла. А её убийца так никогда и не был найден.

Довольно убедительная версия, не правда ли?..

ТАЙНА «ОЗДОРОВИТЕЛЬНОГО КЛУБА»

В июле 1970 года в газетах Белфаста появились небольшие объявления, рекламирующие «расслабляющие массажи» некоего оздоровительного клуба. В том же месяце жители города, обитающие на Энтрим- и Мэлоун-роуд, стали замечать необычную активность вокруг двух домов по соседству. По вечерам сюда подъезжали автомобили, из них воровато выбирались мужчины, оглядываясь по сторонам, входили в эти дома и покидали их спустя час или около того.

Вскоре озадаченные жители выяснили, что рядом с ними действуют настоящие публичные дома. Разгневанным жителям Белфаста не дано было знать, что «оздоровительный клуб» на Мэлоун-роуд принадлежит британскому правительству и что два этих дома являются частью секс-шпионской операции, организованной службой безопасности в сотрудничестве со Скотленд-Ярдом.

Приказ организовать шпионские публичные дома пришёл после того, как традиционный источник информации британской армии — специальный филиал королевской ольстерской полиции — потерпел неудачу в разведывательных операциях. Недооценив силу католических чувств и влияние Ирландской республиканской армии в Белфасте, британцы положили конец краткому «медовому месяцу» между своими войсками и католическим населением города.

27 июня, во время осады протестантами церкви в Восточном Белфасте, впервые вооружённые люди провели организованную акцию. Раздражённые введением комендантского часа и обысками домов в районе Фоллз-роуд, католики подняли мятеж. К концу недели 10 человек погибли, 276 получили ранения, а ущерб, нанесённый частной собственности, оценивался более чем в миллион долларов.

Мрачно размышляя над этими последствиями, некий британский дипломат заметил приятелю: «Такого грандиозного провала я ещё за всю свою жизнь не видел!» Этот просчёт имел как политические, так и разведывательные последствия. Ольстерский кабинет принял законодательство, по которому арестовывали всех, кто принимал участие в мятеже, вне зависимости от меры виновности, а сотрудники службы безопасности на совещании с офицерами армейской контрразведки и специального филиала разработали новые способы получения информации. Одним из методов стала организация публичных домов.

Для организации контроля за этими публичными домами служба безопасности образовала особое разведывательное подразделение с офисом в Черчилль-Хауз, правительственном здании в Белфасте. Штат подразделения составили офицеры, проявившие себя на службе на Ближнем Востоке, которых члены ИРА окрестили аденской шайкой. Этот сверхсекретный офис приобрёл невинную вывеску, его снабдили системой сигнализации и скрытыми телекамерами, наблюдавшими за всеми визитёрами, а также пуленепробиваемыми дверьми.

Для управления публичными домами профессиональной рукой подразделение выписало на службу некоронованного короля этого порока в Британии, который заработал за свою карьеру в районе Сохо более 6 миллионов долларов. Этот человек обитал в неописуемой роскоши, владел собственным домом в георгианском стиле в одном из самых фешенебельных районов города. Соседи считали его банкиром или директором компании. Он давал официантам на чай по 25 долларов и никогда не носил с собой менее 1200 долларов наличными. Он утверждал, что менял свои «роллс-ройсы» так же часто, как его подружка причёски, и хвастал, что подкупил детективов Скотленд-Ярда, дабы те оставили в покое и его, и его бизнес.

В 1970 году, решив, что такое сотрудничество сделает его жизнь в Британии полегче, он согласился помочь в организации публичных домов в Белфасте. В Ирландии его встретил один из старших детективов, выполнявший обязанности офицера связи между службой безопасности и королевской ольстерской полицией. Автомобиль министерства обороны доставил их к строго охраняемой штаб-квартире службы безопасности в казармах Типвел, близ Лизбурна, где вновь прибывшему обрисовали в общих чертах готовящуюся операцию. Десять дней он оставался в городе, помогая выбрать подходящие дома и давая советы относительно соответствующих методов работы.

По возвращении в Лондон этот человек принялся вербовать проституток в штат новых публичных домов. Девушек отбирали, обращая внимание не только на внешность, но и на мыслительные способности, и предупреждали, что они станут участницами рискованного, но хорошо оплачиваемого предприятия. Большинство из них сочли, что им предстоит увеселять британских офицеров в армейских публичных домах. По возвращении из Ольстера, где им предстояло пробыть недолго, каждой обещали заплатить по 1000 долларов за проведённую неделю, причём деньги поступали прямо из банка Великобритании. Проституткам также сказали, что они должны дать подписку о неразглашении секретов.

Для привлечения публики из разных слоёв общества цены варьировались в достаточно широких пределах. Так, в «ателье здоровья» мужчина платил 12 долларов за «основной» массаж и 40 долларов за массаж «всего тела». В публичном доме на Энтрим-роуд брали 100 долларов за прямое половое сношение с целью привлечь наиболее богатых клиентов.

Главной целью этой операции являлась компрометация высокопоставленных ольстерцев. Затем их собирались шантажировать и получать нужную информацию. Для этого в стенах и потолках спален были вмонтированы скрытые камеры.

Обстановка в «ателье здоровья» была просто спартанской — небольшой, скромно оборудованный спортивный зал, баня с сауной и солярий. Но большинство клиентов игнорировали все эти приспособления. Пройдя через приёмную и заднюю дверь, они оказывались в тускло освещённом коридоре, в который выходили задрапированные шторами двери небольших спален, обставленных железными кроватями, простыми деревянными стульями и шкафами. Стены в них закрывали огромные зеркала, позволяющие посетителю видеть всё происходящее, а фотографам — делать снимки сквозь двухстороннее стекло.

Другие публичные дома были обставлены более комфортабельно, мягко освещены и покрыты толстыми коврами. Клиенты ожидали девушек в комнате отдыха, где им за счёт заведения подавали коктейли и кофе. Все комнаты были оборудованы микрофонами, а запись разговоров вели операторы на чердаке. Оттуда же они делали снимки в спальнях, пользуясь 35-миллиметровыми фотокамерами «Олимпус» с дистанционным управлением. Для того чтобы заглушить звуки, производимые этими механизмами, в спальнях играла музыка.

В марте 1971 года операция имела первый серьёзный успех, когда властям удалось установить личности тех, кто убил трёх молодых солдат из 10-го батальона королевских горных стрелков. Об этом информировал известный общественный деятель Белфаста. Подвергнувшись шантажу в публичном доме, он снабдил службу безопасности большим количеством имён и адресов; по некоторым из них были произведены аресты. Вскоре после этого, впрочем, информатор был застрелен наёмным киллером ирландцев.

Пришло сообщение и о том, что не по своей воле расстались с жизнью и две девушки — одна из Англии, другая из Дублина. Их убили в Лондоне после того, как они вернулись из служебной поездки в Белфаст. Возможно, они тоже сказали что-то лишнее, и это дошло до ушей ирландских экстремистов.

Увеличение потока информации, поступающей в службу безопасности, ИРА обнаружила благодаря отводу от телефонного провода, который она сделала в одном из правительственных учреждений. Истинная суть публичных домов была раскрыта.

В августе 1972 года бойцы ИРА из Лондона, Белфаста и Дублина решили провести контроперацию против британцев. Обсуждались три предложения. Первое состояло в следующем. Как только один из британских чиновников посетит публичный дом, из него тут же похитят фотоплёнки. Полученный компромат передадут представителям прессы Америки и Европы, чтобы тем самым дискредитировать службу безопасности. Второе предложение ложилось в русло первого, только в жертвы предлагались сотрудники консульского отдела министерства иностранных дел. Третье предложение состояло в одновременном нападении и уничтожении публичных домов. После трёхчасовой дискуссии наконец был принят третий вариант.

В понедельник 2 октября 1972 года группа спецопераций ИРА выехала из Дублина в Белфаст. Здесь налётчики разделились на две группы. Одна напала на «ателье здоровья», а другая, вооружённая пистолетами и пулемётами, — на публичный дом на Энтрим-роуд.

Позднее ИРА утверждала, что в ходе операции были убиты пять британских агентов, включая заместителя управляющего публичными домами, человека по кличке Боссман Джим, и одна девушка. Говорили, что она была дочерью бригадира британской армии.

После этого налёта и операции «чистки» четвёртого квартала оставшиеся публичные дома были закрыты. Разоблачение их привело к тому, что практической ценности они больше не представляли.

Впрочем, взгляд британской разведки на публичные дома как на источник информации не отличается особой новизной и оригинальностью. Ещё во время Второй мировой войны Уинстон Черчилль приказал коммандос совершить рейд в оккупированную нацистами Францию и захватить весь штат одного из борделей германской армии. Дело в том, что в конце января 1944 года британская армейская разведка получила информацию: назначение Эрвина Роммеля на пост главнокомандующим германскими войсками от Нидерландов до Луары, дескать, подрывает моральный дух вермахта. Молодым фанатичным немецким офицерам, оставшимся убеждёнными нацистами, предлагалось противиться исполнению приказов, исходящих от Роммеля, в лице которого они видели равнодушного продолжателя дела фюрера.

Верна ли эта информация? На состоявшемся совещании директор британской военной разведки заметил, что лучше всего о моральном состоянии духа немцев, вероятно, могли бы судить проститутки военного борделя близ Лизье. Это единственное оставшееся открытым заведение между Гавром и Шербуром обслуживало только старших штабных офицеров Роммеля. «Там всего лишь семь девушек и мадам», — сказал директор разведки. Черчилль пожевал сигару и приказал: «Доставить их».

Этот приказ привёл к осуществлению, наверное, самого экзотического рейда за всю войну. В обстановке строжайшей секретности группа коммандос была собрана в одном из портов южного побережья и получила инструкции о предстоящем рейде. Им следовало высадиться с маленьких судов в районе Лизье. В то же время две группы, при поддержке бомбардировщиков военно-морской авиации, должны были проводить диверсионные рейды по обе стороны от цели, отвлекая на себя силы противника.

Видя серьёзность подготовки, поначалу солдаты решили, что их посылают похитить самого Роммеля. Когда же выяснилось, что их отправляют всего лишь за группой проституток, диверсанты хохотали до слёз. Тем не менее приказ был выполнен. Под непрерывный грохот запланированной бомбёжки диверсанты отыскали бордель и без труда вошли в него, поскольку железные ворота оказались широко открытыми и никем не охранялись. Немцам и в голову не могло прийти, что публичный дом может стать объектом военной операции.

У парадного крыльца стояло несколько штабных машин. Скучающие водители в ожидании появления офицеров курили и болтали. Этих людей убрали без шума и отволокли в кусты. Затем нападавшие взбежали по каменным ступеням и ворвались в здание. Они перебегали от комнаты к комнате, хватая вопящих девиц и расстреливая их партнёров. Связав руки и нахлобучив на головы капюшоны, семерых девушек и их мадам погнали вдоль пляжа.

Над тёмной как смоль водой замигали сигнальные фонари, и к берегу подгребла шлюпка. Два часа спустя после высадки отряд рейдеров и их добыча уже пересекали Ла-Манш в катерах.

По прибытии девушек, в большинстве своём страдавших морской болезнью, отвезли в Лондон и допросили в военной разведке. Успокоившись, они подтвердили предыдущие донесения. Антигитлеровскую фракцию в штабе Роммеля поддерживал военный губернатор Франции генерал-фельдмаршал Карл Хайнрих фон Штульпнагель.

До самого вторжения в Европу девушки оставались военнопленными, после чего их вернули во Францию. Но все упоминания об этой необычной операции были вычеркнуты из официальной истории Второй мировой войны.

После войны работающие на СИС проститутки в Германии и Австрии принялись выведывать в постелях секреты у русских солдат, но ценность такой информации оказалась минимальной. Британцы, во всяком случае, без энтузиазма относились к таким операциям. А вот французы делали на них значительную ставку, и, по словам одного из знающих людей, одно время более четырёхсот работавших на французскую военную разведку проституток «вовсю вкалывали, лёжа на спинах в Венском лесу».

ВЫНУЖДЕННОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО ЭЖЕНА РУССО

С юных лет Эжен Руссо оказался в армии и к 1939 году дослужился до звания капитана. После завершения Второй мировой войны он оставил службу и стал клерком в Институте статистики. Его познания в области изучения статистики привели к сотрудничеству с вновь созданным Управлением по основным наукам и исследованиям, которое стало частью французской секретной службы.

В начале пятидесятых годов он обосновался в Белграде, став координатором шпионской сети французов в Югославии. Должность секретаря военного атташе давала ему дипломатический иммунитет и возможность привезти с собой семью. Его первая жена умерла во время войны, оставив ему растить шестерых детей. После войны он женился второй раз и обзавёлся ещё двумя детьми. В Белграде его старшая дочь, шестнадцатилетняя Моник, была принята на службу в посольство и стала помогать отцу.

Югославская контрразведка вскоре раскрыла деятельность Руссо и с помощью КГБ стала готовить контроперацию против француза. Изучив досье Руссо, решили воздействовать на отца через его дочь Моник, невинную, юную и привлекательную. Было решено скомпрометировать её и через неё надавить на отца.

Для соблазнения шестнадцатилетней девушки был выбран «стервятник», смазливый юноша-цыган, обученный технике совращения югославской разведкой. Знакомство Моник и цыгана трудностей из себя не представляло, и вскоре, согласно данным французской разведки, они стали любовниками. Поскольку Моник понятия не имела о противозачаточных средствах, вскоре она забеременела. Страшась реакции отца, она умоляла друга помочь ей. Тот согласился, и под предлогом короткого отпуска Моник отправилась в клинику. Она, конечно, и представить себе не могла, что всё случившееся, включая и аккуратно организованный аборт, являлось частью секс-шпионской операции.

В квартире её друга стояло двухстороннее зеркало и скрытая камера. Моник сфотографировали и в процессе занятия любовью, и позднее, во время проведения аборта, в клинике. Затем фотографиями воспользовались, чтобы заставить её шпионить в пользу Югославии. Надавили и на самого месье Руссо, дабы заставить его стать предателем.

Операция удалась, и французская служба безопасности пребывала в неведении довольно долгое время. Только в конце шестидесятых годов, когда некий агент югославской разведки перебежал на Запад и сдался американцам, измена выплыла наружу.

ЦРУ передало эту информацию SDECE, которая бросила на это дело одного из самых опытных офицеров службы безопасности, капитана Андре Камю. Он несколько недель следил за Руссо и записывал его телефонные переговоры в надежде отыскать какие-либо доказательства, но безрезультатно. Камю слетал в Лос-Анджелес, чтобы помочь ФБР в беседе с Моник, которая к тому времени вышла замуж за американского кондитера и стала гражданкой США. Она сообщила, что признаёт факт ловушки и передачу секретной информации югославской разведке как плату за молчание.

Поскольку Моник была иностранкой и с момента совершения преступления прошло десять лет, она могла давать такие признания без страха за последствия. Но Моник решительно отрицала участие в шпионаже отца. Камю вернулся в Париж и всё же арестовал Руссо.

После тридцати восьми часов непрерывного перекрёстного допроса Руссо сдался. Он признал, что его шантажировали, добиваясь измены. Он сообщил, что передавал секретную информацию югославам, а позднее снабжал коммунистов и ещё более секретной информацией, когда работал французским послом в Алжире. Камю, удовлетворённый признанием, позволил вернуться Руссо домой в сопровождении эскорта.

Однако на следующее утро Руссо вернулся в штаб-квартиру SDECE и отказался от признания. Начиная с этого момента далее впредь он настаивал на невиновности по всем пунктам обвинений, утверждая, что показания были получены под сильным давлением на него. Но суд думал иначе. 21 апреля 1970 года его приговорили к пятнадцати годам тюремного заключения. Из своего заключения в специальной камере тюрьмы Мелюн шестидесятитрёхлетний Руссо начал кампанию за пересмотр приговора. В каждом из 286 отправленных им из тюрьмы писем содержалось утверждение о невиновности.

На это дело обратили внимание влиятельные французы, журналисты и юристы. Писатель Жиль Перро написал книгу «L'Erreur» («Ошибка»), в которой подвергал критике приговор Руссо, полученный по указке SDECE, и в которой решительно настаивал на его невиновности. Незадолго до Рождества 1971 года президент Помпиду, склоняясь перед общественным мнением, приказал освободить Руссо.

СЛУГА ДВУХ ГОСПОД

В 8 часов 20 минут утра 21 августа 1973 года патрульный полицейский обнаружил в кустах у автобана Гамбург — Любек чудовищно изуродованный труп. Ноги сгорели до чёрных головешек, тело обуглилось, а черты лица обезображены до неузнаваемости. Несмотря на эти страшные увечья, полицейским всё же удалось довольно быстро установить личность погибшего. То был Ханс Алберт Хайнрих Хелмке, шестидесятипятилетний содержатель берлинского публичного дома, частный детектив, свободный журналист и гангстер.

Через час после обнаружения трупа в штаб-квартирах БНД и БФВ настойчиво зазвенели телефоны, поскольку сотрудники федеральной службы безопасности пытались установить один важный момент. Кто ответствен за устранение Хелмке — одно из отделений западной разведки или его убрали агенты с Востока?

В конце концов выяснилось, что Хелмке был убит людьми из криминального подполья. Но у офицеров федеральной службы безопасности были все причины подозревать своих собственных коллег или убийцу из Восточной Германии. И Восток, и Запад имели основания заставить молчать этого жующего сигару немца, хвастающего шестью жизнями — по числу профессий, которыми он обладает. Он поистине представлял из себя человека, у которого была тысяча смертельных тайн и столько же врагов. Из всех мужчин и женщин, с которыми я столкнулся, изучая секс-шпионаж, Ханс Хелмке был наиболее неправдоподобной и колоритной фигурой.

Неправдоподобной потому, что там, где шпионы выживали благодаря своей незаметности, Хелмке всегда кичился своим ярко выраженным киношно-гангстерским видом. Шпионскому ремеслу он обучался на чёрном рынке и в узких улочках. Он торговал секретами так же, как в послевоенные годы торговал фруктами, тушёнкой и шоколадом.

Один из бывших приближённых Хелмке позже рассказывал: «Обычно Ханс пытался добиться желаемого при помощи красноречия, лести или взятки. Если так не получалось, он превращался в совершенно безжалостного типа — инструментами его становились тяжёлая дубинка, налитая свинцом, и револьвер. Впрочем, собственноручно он пользовался ими исключительно редко — предпочитал нанимать бандитов, а не марать свои руки».

Деятельность Хелмке перестала быть тайной для полиции в январе 1965 года, вскоре после того как был обнаружен принадлежавший ему роскошный публичный дом «Пансионат Клаузевица», расположенный на Клаузевицштрассе, недалеко от суетной Курфюрстендам Западного Берлина. Аккуратно отпечатанная золотисто-жёлтая визитная карточка отеля, конечно, прямо не указывала на то, что «Пансионат Клаузевица» является публичным домом и центром шпионской организации, но фактически это было так.

Традиция смешивать секс со шпионажем восходит в Берлине к временам третьего рейха. Ещё Йозеф Пауль Геббельс использовал этот пансионат для политиков, дипломатов и промышленников. Он не скупился на расходы, лишь бы его гостям было хорошо, и девушки его, говорят, считались самыми красивыми в Германии.

Но Геббельс был заинтересован не просто в развлечении своих гостей. В каждой комнате находились спрятанные микрофоны, связанные со звукозаписывающей аппаратурой, управляемой гестаповцами.

После войны пансионат как публичный дом закрылся, но через несколько месяцев открылся снова — для услаждения союзников-победителей. А когда владельцем пансионата стал Хелмке, он не видел оснований для отказа от продолжения традиций. Впрочем, в отличие от доктора Геббельса, Хелмке шпионил не из политических мотиваций. Его вела жажда наживы.

В довоенное время его родители держали продуктовый магазин, но Ханса этот бизнес поначалу мало интересовал. Когда началась война, он добровольцем ушёл в парашютно-десантный полк. В 1945 году разбитый бомбами Куксхафен представлял из себя город, где человек с нечистыми намерениями мог стать богачом, что прекрасно подходило сообразительному Хелмке. Работая в родительском продуктовом магазине, уцелевшем под бомбёжками, он больше вёл торговлю под прилавком, чем поверх него.

Ханс вкладывал полученную прибыль в меха и ювелирные изделия, продающиеся на чёрном рынке. И проявлял себя совершенно безжалостным человеком. Когда в 1947 году один из его работников, Хайнрих Кирш, попытался обмануть хозяина, через несколько дней провинившегося нашли мёртвым с проломленным черепом.

Когда экономическая ситуация в Германии улучшилась, Хелмке, понимая, что полиция идёт по его следу, решил покинуть страну и в ноябре 1953 года отплыл в Нью-Йорк.

В США он вскоре понял, что местная жизнь ему по вкусу, и обратился с просьбой о предоставлении американского гражданства. Но в этой просьбе ему было отказано — здесь и своих преступников хватало. А поскольку деньги начали иссякать и добыть их легально не было возможности, Хелмке стал впадать в нищету. В 1954 году он дошёл до того, что мыл посуду в ночном кафе.

Фортуна улыбнулась ему год спустя, когда он познакомился с двумя пожилыми богатыми сёстрами-немками, жившими в Америке, Иоганной Ветиан, 84 лет, и Эммой Гельхаар, 79 лет. Хелмке обнаружил, что их девичья фамилия Хейн. Его мать тоже была урождённая Хейн. Опираясь на этот хрупкий фундамент, красноречивый Ханс убедил женщин, что является их давным-давно потерявшимся племянником. Он занимал у них деньги и постепенно убедил их вернуться в Германию вместе с ним.

В январе 1960 года фрау Гельхаар умерла, и Иоганна, которой она завещала деньги, сделала Хелмке своим единственным наследником. Спустя несколько месяцев Иоганна тоже умерла, и Хелмке, бывший уже на грани нищеты, унаследовал разом 55000 долларов.

В 1961 году Хелмке с любовницей вернулся в Берлин и приобрёл «Пансионат Клаузевица». Он радикально изменил интерьер, построив роскошный центральный бар с глубокими кожаными креслами и мягким розовым освещением. Правилом здесь стала изощрённая элегантность, а девушек набрали из лучших берлинских проституток. Многие из них являлись любительницами, домашними хозяйками, стремящимися заработать лишние деньги, пока их мужья находятся на работе.

Объединённые Хелмке красивые девушки и комфортабельные условия начали привлекать к нему в заведение ведущих западногерманских политиков, министров, чиновников министерства юстиции, банкиров, кинозвёзд и спортсменов.

Поначалу «Пансионат Клаузевица» представлял из себя просто первоклассный публичный дом, но спрятанные микрофоны и звукозаписывающие аппараты гитлеровского рейха не долго ждали своей очереди. Хелмке обнаружил, что может увеличить свой доход, совместив проституцию со шпионажем. Первым его заказчиком стала западногерманская контрразведка БФВ. Ей хотелось знать, кто посещает его бордель, как часто и о чём они исповедываются в постелях. Хелмке несколько месяцев исправно снабжал контрразведчиков этой информацией, а потом понял, что может удвоить доход, продавая ту же самую информацию Восточной Германии. Он вышел на контакт с разведслужбой ГДР и вскоре стал служить сразу двум хозяевам.

В 1962 году Хелмке передал управление «Пансионатом Клаузевица» тридцатипятилетнему беженцу из Венгрии «Джози» Индигу, чтобы больше времени тратить на собственные интересы. В 1963 году он создал детективное агентство, специализирующееся в основном на бракоразводных делах, а также открыл службу новостей «Нью-Йорк пресс эйдженси». Теперь Хелмке мог пользоваться карточкой журналиста, чем весьма гордился. Обе эти фирмы занимались более или менее легальным бизнесом, обладали штатом сотрудников и приносили скромный доход.

В мае 1963 года Хелмке основал третью компанию, занятую бизнесом, связанным с консервированным китовым мясом, но существующую лишь на бумаге и прикрывающую его деятельность по продаже секретов Восточной Германии. Это было идеальное предприятие по зарабатыванию денег. Используя разведывательную информацию, собранную в борделе, детективным агентством и службой новостей, Хелмке выжимал максимум. Он мог продавать секреты Востоку или Западу или использовать компрометирующие материалы для шантажа жертвы. Иногда все три способа соединялись воедино.

Хелмке напал на золотую жилу и стал качать деньги. В последующие четыре года он вкладывал деньги в другие ночные клубы и отели, купил громадный «мерседес» и жил на роскошной вилле. Хелмке всегда старался придать себе облик честного и преуспевающего бизнесмена. Одевался он теперь в консервативный тёмно-синий костюм и носил тщательно завязанный серебристый галстук. Он имел связи в федеральных правительственных кругах и ради влиятельного знакомства охотно шёл на такую услугу, как роскошный обед или красивая девушка. В круг его знакомых входили также гангстеры и рэкетиры.

Клиенты, заказывающие по номеру 32-31-39 девушек из «Пансионата Клаузевица», понятия не имели, что среди двадцати четырёх проституток Хелмке трудится немало шпионок, которыми его снабдила западногерманская спецслужба.

К 1965 году рискованное балансирование этого «бизнесмена», действующего как журналист, владелец отеля, эксперт в области качественных продуктов, детектив и хозяин бара, практически завершилось. Западногерманская контрразведка выявила его нечистоплотность. Встревожился и «Джози» Индиг, которому не понравилось, как сильно стала вмешиваться в дела публичного дома любовница Хелмке, двадцатидевятилетняя блондинка Ингеборг Хемпель.

Индиг сообщил западным властям о том, что «Клаузевиц» используется как центр шпионажа, и «Пансионат» трижды проверяли. В конце концов полиция обнаружила скрытые микрофоны, забрала с собой звукозаписывающую аппаратуру и записи. История попала в средства массовой информации, Хелмке отдали под суд. Однако он получил всего лишь несколько месяцев тюрьмы, несмотря на обилие уличающих его доказательств в виде микрофонов, записей и записной книжки, содержащей номера телефонов восточногерманской разведки. Очевидно, мягким приговором купили его молчание.

Позднее Хелмке действительно хвастался: «Берлинское общество даже не понимает, чем мне обязано. Я заставил молчать моих девушек. Если бы они заговорили, я мог бы разнести это общество вдребезги».

Будучи под арестом, он продал «Клаузевиц» Ингеборг Хемпель всего лишь за 8000 долларов, но оставил за собой остальные ночные клубы и отели. По освобождении Хелмке вновь вернулся к делам, тем более что скандал скорее помог ему, нежели помешал, поскольку личность его прославилась на весь Берлин. Его постоянно интервьюировали и фотографировали. По саге о «Пансионате Клаузевица» даже сняли нашумевший фильм, в котором снимались такие звёзды, как Вольфганг Килинг и Мария Броккерхофф.

Конец знаменитой истории о Хелмке был написан в 1973 году людьми, которые решили похитить Хелмке и получить за него выкуп. В понедельник 13 августа тридцатилетний Уве Роль и двадцатидевятилетний Франц Хольцер появились в принадлежащем Хелмке клубе «Ханситер» в окрестностях Гамбурга и похитили очередную его любовницу, тридцатидевятилетнюю Герти Батге. Ей завязали глаза и отвезли на квартиру одного полицейского на Матильдештрассе, 4, в городском районе Санкт-Паули. Сам полицейский вместе с семьёй находился в это время в отпуске.

Герти Батге заставили позвонить Хелмке в Берлин и попросить приехать в Гамбург по срочному делу. Озадаченный и встревоженный Хелмке подъехал на своём тёмно-зелёном «Мерседесе-250SE» к аэропорту Темпльхоф и взял билет на первый же рейс. Оказавшись в городе, он не смог отыскать указанный ему Герти адрес и поэтому позвонил ей из бара. За ним приехал Роль. Таким оказалось последнее путешествие, которое Хелмке совершил живым.

Когда он вошёл в квартиру, Франц Хольцер ударил его сзади и, связав, уложил на постель. Затем Герти Батге увезли из квартиры на такси и высадили в одном из пригородов Гамбурга. Вернувшись в квартиру, Франц Хольцер нашёл в лице уже пришедшего в себя Хелмке жертву более опасную, нежели он ожидал. Вместо того чтобы принять условия требования выкупа, бывший десантник с удовольствием принялся расписывать в деталях ту месть, которая обрушится на головы безумцев, совершивших этот глупый поступок.

Хелмке был уверен, что напугает гангстеров-любителей и те отпустят его, но ошибся. Охваченный паникой, Хольцер задушил его обрезком красно-синего пластикового шнура и завернул труп в старое одеяло. Затем двое мужчин взяли напрокат автомобиль и этой же ночью вывезли труп за город. Озабоченные как можно дольше затянуть опознание, они поначалу пытались сжечь тело Хелмке. Но поскольку труп никак не хотел гореть, они загрузили останки снова в авто, а затем выкинули их в кусты близ оживлённой магистрали.

Там Хелмке и получил свою эпитафию от одного сурового полицейского. Глядя на обезображенное тело, тот заметил: «Странно, что это не произошло гораздо раньше».