Благодарность

ЖЕРОМ

Я постучался несколько раз, но она не услышала меня.

Она одна в своей комнате.

Что-то ищет.

В несколько приемов открывает дверцы шкафа, выдвигает ящики стола, перекладывает журналы на прикроватной тумбочке. Вид у мадам Сельд растерянный. Она повторяет все заново: открывает, выдвигает, перекладывает. Озирается и гадает, где еще поискать.

Неожиданно она опускает трость на свою постель и опирается на нее ладонями, чтобы встать на колени. Хочет заглянуть под кровать. Стоять на коленях больно, дама ложится животом на пол и засовывает под нее голову.

Вот в таком положении она и находится в момент нашей первой встречи.

— Добрый день, мадам Сельд, меня зовут Жером. Я логопед.

Затылком она едва не ударяется о матрас снизу. Я подхожу ближе.

— Позвольте вам помочь.

Это не так-то просто, учитывая смелую позу, в которой она сейчас оказалась: одна часть тела под кроватью, другая снаружи.

— Не поднимайтесь, мадам Сельд, да, вот так, и руки пока пусть лежат, да-да. Я немного потяну вас на себя, чтобы вы могли встать. Так, не шевелитесь… Внимание, я начинаю тянуть… Оп, вот так… Приготовились… Не двигайте головой… Я еще немного потяну… та-ак, ага, все.

Она с трудом перекатывается на бок и смотрит на меня.

— Добрый день.

Дама пожимает мне руку столь спокойно, словно в ситуации нашего знакомства — она лежит на полу, не в силах подняться на ноги, а я присел на корточки рядом с нею и держу ее за руку — нет ничего особенного. Она окидывает меня коротким изучающим взглядом, ее глаза вспыхивают.

Я помогаю ей сесть, помогаю встать. На это уходит какое-то время, ее движения осторожны, мои тоже.

Она знаком просит меня подать трость, я выполняю эту бессловесную просьбу.

Новая пациентка смотрит на меня с виноватой улыбкой и говорит:

— Пожалуйста, называйте меня Миша…

— С удовольствием.

— Мадам Сельд то, мадам Сельд се… Знаете, это так удручающе — жить среди людей, которые никогда не называют тебя по имени.

Ее живость удивляет меня.

— Ясно. Буду называть вас Миша, обещаю. Вы что-то искали?

— Да, я… столько всего теряю… Это происходит быстро. Я почти непрерывно чувствую, как теряю что-то и не нахожу… Я боюсь, понимаете?

— В медицинской карте написано, что у вас начальная стадия афазии. Врач должен был объяснить вам, что это. Человеку с афазией трудно подбирать слова. Иногда они вообще не приходят на ум, иногда вы заменяете одни слова другими. Положение может меняться в зависимости от самочувствия, эмоционального состояния, времени суток…

— Вот оно что. Ну, как скажете.

— Возможно, вы искали именно слова, Миша?

— Да, мозвожно.

— Я логопед. Вы знаете, что это за профессия?

— Да, конечно. Я служила корректором в большой… галете. Много лет.

— Прекрасно. Вот увидите, мы с вами отлично поладим. Будем делать упражнения, разгадывать загадки, играть, ну и всякое такое.

Она рассматривает меня. Нисколько не смущаясь, оглядывает меня с головы до ног и с ног до головы, словно ей необходимо срочно решить, найдется ли для меня место в ее напряженном графике. Затем произносит (тем тоном, каким обычно говорят «хорошо», выражая согласие):

— Порошок.

Я не могу сдержать смеха, она тоже смеется. На протяжении нескольких секунд мы смеемся просто потому, что нам приятно смеяться.

Но вот смех гаснет.

— Где все это будет проводиться?

— Что именно?

— Игры.

— В вашей комнате, мадам… Миша. Я буду приходить один или два раза в неделю, по вторникам и четвергам.

— Вот как, в моей комнате, замечательно.

Задумчиво помолчав, она добавляет:

— Я говорила, что мне снятся кошмары?

— Нет, не говорили.

— Я смогу рассказать вам об этом, когда вы придете?

— Да, разумеется. Итак, до завтра? Завтра будет вторник.

— До завтра.

При первой встрече с пациентами я стараюсь увидеть образы тех людей, какими они были прежде. За размытым взглядом, неуверенными жестами, сутулой или горбатой спиной, будто за штриховкой, нанесенной кричаще-ярким фломастером, я угадываю первоначальный рисунок, ищу молодых мужчин и молодых женщин, которыми они были когда-то. Смотрю на них и говорю себе: все эти люди любили, ссорились, наслаждались, купались в море или озере, бежали, сбивая дыхание, взмывали по лестнице через три ступеньки, танцевали ночь напролет. Все эти люди ездили на поездах, в метро, гуляли по полям, по горам, пили вино, нежились в постели, яростно спорили. Такие размышления волнуют меня, и я всегда стараюсь воссоздать юный облик пациентов в своем воображении.

Мне нравится разглядывать их фотографии тех времен, когда они смотрели в объектив и понятия не имели о страданиях, которые выпадут на их долю, когда они держались прямо и не нуждались в опоре. Мне нравится видеть их в расцвете лет, но в каком возрасте он наступает, этот расцвет? В двадцать лет? В тридцать? В сорок?

Случается, что провести параллель между молодой женщиной или молодым мужчиной на фото с тем, кто сидит передо мной, просто невозможно. Ни самый острый взор, ни самый проницательный ум, кажется, не в силах найти общее между цветущим, надменным своей юностью человеком на снимке и унылым, скукожившимся стариком, который теперь коротает дни в доме престарелых.

В таких случаях мне на помощь приходят шаблонные фразы: «Сразу видно, что это вы, мадам Эрмон!» или «О, каким статным мужчиной вы были, месье Тердьян!».

Поначалу это никак не укладывалось в моей голове, и я мысленно возмущался: «Что же с ними произошло? Как такое вообще возможно? Неужели всем нам уготован столь печальный конец? Неужели нет никакой развилки, обходной тропы, запасного пути? Неужели ничто не спасет нас от этой катастрофы?»

В первые годы после завершения учебы я занимался и с детьми, и со взрослыми, и со стариками. Постепенно большую часть своего рабочего времени я стал проводить в домах престарелых. Не могу сказать, что это было моим решением или сознательным выбором, просто так вышло. Так сложились обстоятельства. Больше и добавить-то нечего. В общем, сейчас я сотрудничаю с несколькими учреждениями для пожилых людей; я нашел свою нишу.

Я чувствую себя на своем месте. Я там, где и должен быть.

Мне нравится смотреть на них, я восхищаюсь тем, как отчаянно они сражаются.

Мне нравится слушать их голоса — неуверенные, колеблющиеся, дрожащие.

Я снимаю их на видео. Не всех. Только некоторых. Как правило, с первой встречи. На моем цифровом накопителе хранятся десятки файлов, рассортированных по папкам.

Я снимаю их для научных целей, стремлюсь улучшить свои методы работы. Но дело не только в этом.

Я нежно люблю дрожание их голосов. Эту хрупкость. Эту мягкость. Я нежно люблю их неузнаваемые, приблизительные, растерянные слова и их молчание.

И я сохраняю все записи даже после смерти своих пациентов.

Мадам Сельд я начал снимать на видео с пятого или шестого занятия. Я сохранил все записи.

Я вхожу в комнату мадам Сельд. У нее утомленный вид, и я сразу чувствую, что она не очень-то настроена заниматься. Но она приосанивается и незаметным жестом поправляет прическу. Делает над собой усилие, чтобы улыбнуться мне. Кокетство пожилых дам в очередной раз потрясает меня.

Я достаю из рюкзака ручку, тетрадь, картинки и раскладываю их на столе.

— Как дела, Миша?

— Да идут…

— Судя по тону вашего голоса, идут они не очень-то хорошо.

— Мне сложновато ампутировать… адоптировать.

— Адаптироваться?

— Да, вот-вот.

— Это нормально. На то, чтобы освоиться, уходит не одна неделя, а вы тут всего несколько дней. Я принес кое-какие материалы и предлагаю вам позаниматься. Согласны?

Она подозрительно смотрит на меня.

— И чем же мы будем заниматься?

— Упражнениями, которые разработаны специально для пожилых персон.

— Что за «пожилые персоны»? Говорили бы прямо — «старики». Потому что старики — они и есть старики. Чего тут по кругу да около ходить. Вы ведь спокойно произносите слово «молодежь», разве нет? Вы ведь не говорите «молодые персоны»?

— Вы правы, Миша. Вижу, слова для вас — не пустой звук. Это меня радует. Итак, вы позволите предложить вам маленькое упражнение?

— Предложите мне лучше маленькую сигарету.

— Вы курите?

— Нет-нет, что вы. Я бросила уже… давно, но, учитывая обстоятельность, сигаретка мне не перемешала бы.

— Курение запрещено во всем учреждении, мадам Сельд. К тому же курить было бы не очень разумно. В любом случае, я не курю.

На ее лице разочарование.

Она молча разглядывает меня, изучая каждую деталь моего облика — часы, обувь, прическу. Тишина нисколько не смущает ее.

— Что ж, приступим, Миша. Я задаю вам вопрос и показываю четыре картинки. Вы выбираете среди них правильную, затем пытаетесь назвать то, что на ней изображено, верным словом.

Она внимательно слушает меня. Объясняя задание, я достаю нужные карточки.

— Первый вопрос, пока просто для примера. Какой объект используется для того, чтобы наносить цементный раствор?

Я кладу перед нею четыре картинки. На них мастерок, лопата, секатор и грабли. Миша взирает на карточки с преувеличенной озадаченностью на лице.

— Как-то не очень приманчиво.

— Пример не самый забавный, я согласен.

— Мне хотелось бы разговаривать с вами, а не отвечать на эти вопросы.

— Хорошо, давайте немного побеседуем, но потом все-таки выполним пару упражнений.

— Ко мне повадилась ходить одна дама.

— Сюда?

— Да. По вечерам. Входит без предубеждения и заявляет, что ищет мальчика. Она меня пугает.

— Это одна из постоялиц пансионата?

— Да. Но… вчера все было совсем плохо. Она пришла после ужина, в тот же час, что и в другие дни, и спросила меня, где мальчик, и я… я сказала… очень… терто, так, чтобы она поняла: «Я не знаю, мадам, где ваш мальчик, и я должна предубедить вас, что вы ушиблись дверью». Я включила телевизор, хотя почти не смотрю его, но дело в том, что там есть один… комментатор, он мне очень нравится, у него такие белковые зубы и всегда безукоричневый вид, понимаете? Он новости читает. И представьте себе, едва эта дама услышала его голос, она пришла в невероятное пробуждение! Подлетела ко мне и закричала: «Да вот же он, мальчик!», как будто я украла ее мальчика и посадила его в свой телевизор! Я немедленно выключила телевизор при помощи… пальто… пульто управления, чтобы она ушла. И это сработало. Но теперь я не включаю его — боюсь, а вдруг она вернется…

— Надо рассказать персоналу. Эта дама явно не в себе. Пусть медсестры тщательнее следят за нею и постараются сделать так, чтобы она не входила в вашу комнату без приглашения.

Некоторое время она хранит молчание. А затем вперяет свои глаза в мои.

— Ничего уже не вернуть, да?

— О чем вы?

— Обо всем… обо всем, что уходит и убегает от меня… Ничего уже не вернуть?

— Мы вместе будем работать над тем, чтобы вам стало лучше, Миша.

— Но… если говорить по правде?

Поколебавшись секунду, я отвечаю:

— Мы можем замедлить процесс, но не можем его остановить.

Мебель в комнате дома престарелых переставили так, что противоположная от окна стена стала абсолютно голой.

Миша стоит посреди комнаты, замерев в какой-то странной позе, будто ее остановили на бегу.

Тишину нарушает девичий голосок:

— Море волнуется раз…

Миша тотчас приходит в движение и направляется к пустой стене.

— Море волнуется два… море волнуется три…

Морская фигура на месте замри!

Миша застывает в позе, удержать которую уже труднее. Голос девочки начинает заново:

— Море волнуется раз…

Миша делает еще несколько шагов.

— Море волнуется два… море волнуется три…

Морская фигура на месте замри!

Миша останавливается. На этот раз она оказалась в совсем неудачной позе, ее шатает, она никак не замрет в одном положении.

Детский голосок ликует:

— Шевелишься! Ты шевелишься! Все сначала!

Миша возвращается к исходной точке. Она почти не шаркает. Дойдя до другой стены, прислоняется к ней.

Но голос ребенка не дает ей передышки.

— Внимание! Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три! Морская фигура на месте замри!

Миша не трогается с места.

— Где моя трость? Кажется, теперь она мне вовсе ни к чему. Понимаете? Я чувствую себя хорошо, слышите, слова при мне, как прежде, мне не нужно ни искать их, ни подбирать, ни подманивать, они появляются просто так, без всяких ухищрений, мне не нужно ни задабривать их, ни ловить, ни ласкать, нет, слышите, они спокойно приходят на ум и на язык, и это так красиво. Да, это сон, я знаю. Это не кошмар, смотрите внимательно, смотрите на цвета, на очертания предметов — сразу ясно, что это не кошмар. Мне следовало бы рассказать вам об этом, о да, я поведала бы вам, что мне приснился чудесный сон, в котором все слова были на своих местах, да, все, и мне не были нужны ни ваши листки, ни ваши карточки, ни ваши списки, все было просто, все было как прежде, и на душе было так радостно, так приятно, понимаете, это так утомляет меня — искать, искать, все время искать, это изнуряет, это изматывает, мне ничего не нужно, знаете, у меня все есть, мадам Данвиль принесла мне шоколадных конфет, она работала консьержкой в нашем доме, когда Мари была маленькой, это было давно, я вам уже рассказывала? Она очень мила, эта мадам Данвиль, и конфеты такие вкусные, видите, мне больше ничего не нужно, раз слова возвращаются, значит, все пойдет на лад, все образуется, и мне не будет дела ни до кого, даже до той, что прикатывает на своей машине, почти каждый день, за кого она только себя принимает, она дразнит нас своей машиной, почти каждый день, да, это одна из постоялиц пансионата, представляете, она ходит гулять по городу, да-да, почти каждый день, в этом платочке на голове, она мнит себя Грейс Келли или кем там еще, почти каждый день, но если это так, пусть бы жила у себя дома, зачем приезжать сюда, раз она настолько самостоятельная? Да, это раздражает меня, не стану лукавить. А во сне мне плевать на нее, потому что слова вернулись, значит, можно не делать больше никаких упражнений, и все же вы могли бы и дальше навещать меня, просто разговаривать со мной, мне будет грустно, если ваши визиты прекратятся, ведь вы такой красивый, вообще мне не нравятся мужчины с серьгами в ушах, но вы — другое дело, особенно когда вы вдеваете в ухо этот маленький черный камешек, это смотрится довольно мило, скажу я вам.

Снова раздается голос девочки.

— Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три! Морская фигура на месте замри!

Миша подлетает к противоположной стене и одним махом дотрагивается до нее.

Миша улыбается.

— Я точно знаю, что это сон, а не кошмар! Завтра я перескажу его вам, такой сон вам непременно понравится.

Постучавшись в дверь, я вхожу в комнату.

Как странно: Миша лежит в кровати. Вообще-то она терпеть не может, если ее застают в тот момент, когда она хочет вздремнуть. При виде меня она сразу садится на постели, ищет глазами книгу, которую положила рядом с собой.

— Добрый день, Миша, как поживаете?

— Помаленьку…

— Вы утомлены?

— Немного.

— Мари навещала вас?

— Да, позавчера. Вы с ней познакомились?

— Вы часто рассказываете мне о ней, но лично мы пока не встречались. Она ведь обычно приходит в выходные, а я здесь в будни…

— Ах, да, и правда. Да-да.

— Через несколько минут начинаем занятие. Я пока подготовлю материалы.

— Э-э… Вы уверены?

— Безусловно. Вы не хотите вставать?

— Хочу… но… эти ваши упражнения, знаете… они меня удручают.

Я помогаю ей спуститься с кровати, подаю руку и подвожу к стулу. Миша идет еле-еле: подозреваю, она нарочно замедляет шаг, чтобы отсрочить занятие.

— Вы смотрите телевизор?

— Не особенно.

— Почему?

— В этом больше нет никакого проку. Люди на экране говорят слишком быстро. Картинки на экране мелькают слишком быстро. Мне очень нравился тот, который… колесничает по миру с чемоданом за спиной, ну, знаете, такой молодой весельчак, который ночует у разных людей в разных углах мира. Он очень забавный, он встречается с туземцами, вот так, случайно, и потом ночует у них дома, в своем усыпальном мешке,[2] ну, вы знаете его? Он мне очень нравился, но теперь я его не нахожу. А вы смотрите?

— Не часто, Миша. Любимых передач у меня хватает, а вот времени маловато. Пациентов в этом году много, да к тому же я снова начал учиться.

На ее лице вспыхивает интерес.

— Это замечательно. И что же вы изучаете?

— Получаю университетский диплом.

— В какой сфере?

— Реабилитация в нейропсихологии.

— О-о… Сложно.

— Да, но увлекательно.

— Суеты много, а толку никакого.

— Почему вы так считаете? По-вашему, я совсем безнадежен?

— Да я не о вас. Я об этой… репарации.

— Не говорите так, Миша, не торопитесь с выводами. Многое можно улучшить. И кстати, сегодня я подготовил для вас маленькое упражнение на тему путешествий. Ну как, заманчиво звучит?

Миша смотрит на меня взглядом побитой собаки.

Вместо того чтобы сесть на стул, она падает в кресло.

— Вы не пододвинете ко мне трость? А то я не знаю, смогу ли… ускакать… в случае чего.

— Убежать? Зачем вам убегать?

— Если будет сирень. Вот как вчера. Вас тут не было? После обеда мы сидели внизу, почти все, не считая самых дряхлых стариков, так вот, почти все местные жильцы сидели внизу, доедали ванильный йоргут, и вдруг завыла сирень… Ох, как я перепугалась!

— Сирена?

— Ну да, она! Я чуть в штаны не положила! Потому-то мне и хочется, чтобы трость все время была рядом со мной, на случай… А вы?

Я пытаюсь уловить ход ее мыслей, но она сама уточняет свой вопрос:

— Сколько вам лет?

— Тридцать пять.

— О, прекрасно.

Миша задумчиво умолкает: кажется, она составляет в голове перечень действий, которые тридцатипятилетний человек может выполнить без труда и которые, увы, для нее уже неосуществимы. Затем добавляет:

— И вы любите стариков.

— Ну, пожалуй… я… я люблю работать со стариками, да. Я нахожу это… очень интересным.

— Вот оно что. Это иностранно… Правда. Нам ведь уже почти нечего сказать.

— Ну, сформулируем так: я помогаю вам сказать… все то, что вам есть сказать. И зачастую это очень интересно.

— Да-да, если в таком ключе, то… А ваши родители? Они старые?

— Моя мать умерла несколько лет тому назад. Состариться она не успела.

— Вот как. Это прекрасно.

— Да, в некотором роде… В скоропостижной кончине есть, без сомнения, свои плюсы, но и минусов немало. Я предпочел бы, чтобы мы успели провести вместе больше времени.

— Вы не все сказали?

Вот она, поразительная проницательность стариков. Всякий раз изумляюсь той меткости, с которой они тыкают пальцем в самое больное место.

— Увы, Миша. Я не все сказал. Надеюсь, хотя бы дал понять, но сказал точно далеко не все.

— Вот оно что… Это засадно… досадно.

— Да. Итак, давайте уже выполним это маленькое задание!

— Порошок.

— Помните, что мы делали на прошлом занятии?

— Да.

— Сегодняшнее упражнение очень похоже на предыдущее, только на сей раз я буду называть вам несколько слов, а вы должны найти обобщающее понятие, которое их связывает. Например: буддизм, протестантизм, католицизм… Слово, которое их объединяет, — это…

— А ваш отец?

В подобных случаях я всегда жалею, что у меня нет при себе карты-джокера: я мог бы выложить ее на стол, когда мне вздумается, или просто сделать вид, будто ничего не слышал. Впрочем, я зря себя обманываю: с таким человеком, как Миша, этот номер не пройдет.

— Мы с ним не общаемся.

— Правда? Почему?

— Долгая история.

— О, я никуда не тороплюсь.

— Да, но у нас с вами не сделана работа, Миша.

— Ваш отец жив?

— Да.

— Он уже стар?

— Полагаю, да.

— Вы не виделись с ним с тех пор, как он состарился?

— Нет.

— Так вот в чем дело.

— О чем вы?

— Вот почему вы любите стариков.

— Я об этом не задумывался, но, возможно…

— Вам следовало бы поговорить с ним.

— Поговорить? О чем?

— Обо всем. Обо всем, о чем вы соболеете… сожалеете. Просто когда люди исчезают навсегда, вот так — ффюить… Невысказанные слова остаются с нами. Нельзя жить с этим грузом на душе. Потом начинаются кошары… кошмары, вот в чем беда.

— А, да, понятно, хорошо, я подумаю… Но вернемся к делу. Четыре новых слова: горький, кислый, соленый, сладкий…

— Вкус?

— Отлично. Дальше…

— Так грустно…

— Что именно?

— Мармелад от мадам Данвиль. Осталась всего одна штучка…

— Мне казалось, вам больше нравятся шоколадные конфеты.

— Да, они на втором месте. На первом — мармелад. Ваш отец причинил вам боль?

Я не могу сдержать вздоха.

— Да, Миша.

— Ах… Это прожило… тяжело.

Не знаю, о чем она говорит — об упражнении, которое я уговариваю ее выполнить, или о моей жизненной ситуации. Она выжидательно смотрит на меня, словно надеется, что я немедленно выложу ей всю историю.

— Надо съездить и узнать.

— Узнать о чем?

— Как поживает ваш отец.

— У него все отлично, насколько мне известно.

— Вы давно не виделись?

— Да, очень давно.

— То есть слишком давно. Вам непременно нужно выяснить, как у него дела. А вдруг ваши отношения налаются… наладятся.

— Нет-нет, Миша, ничего не наладится.

— Все так серьезно?

— Даже вспоминать больно.

— Вот как… но… возможно, следует…

Она не отводит от меня взгляда. Понять бы, что крутится у нее в голове.

— Ну же, Миша, продолжим занятие! Слушайте внимательно: антиквар, продавец аудиодисков, книготорговец, столяр-краснодеревщик. Какое родовое понятие объединяет эти слова?

— Исчезновение?