Благословенная земля (сборник)

Снова дома после двух отпадных недель в Таиланде и Непале. Обалденный загар с пляжа Кох Самуи,[4] куча дешевых безделушек из Катманду.[5] Полный рюкзак всякого хлама. Славные каникулы, только вот конец им.

Денежки по закладной на почки ёк, почтовый ящик набит счетами и уведомлениями об отключении за неуплату. Пора снова искать работу.

Звоню агенту, оставляю сообщение на ее автоответчике. Днем она перезванивает. Немного болтаем о путешествии; обещаю, что пошлю ей деревянную маску. Благодарит, но говорит, занята — пытается сосватать еще пару крыс для экспериментов «Procter amp; Gamble». Спрашивает, зачем звоню.

Говорю, мол, на мели. Нужна работа. Нужно оплачивать счета. Ладно, чирикает, я этим займусь, созвонимся, чао — и бросает трубку. Стоит послать ей самую безобразную маску из моего рюкзака.

После суток в самолетах ни черта не соображаю. Часовые пояса и прочая мура. Следующие два дня дрыхну, в промежутках пялюсь в телевизор. Во вторник звонит матушка, спрашивает, где меня носит весь последний месяц. Она, типа, провода обрывает, меня разыскивая. О Кох Самуи и Катманду — ни слова. Вру про вечернюю школу при частном колледже. Коррективный курс английского и основы программирования. Учусь, мол, обращаться с компьютерами и читать. Она малость успокаивается. Спрашивает про работу. Хочу наплести что-нибудь, но в трубке щелчки. Говорю, еще кто-то звонит. Пока-пока. Ненавижу врать маме.

На проводе агент. Спрашивает, в хорошем ли состоянии мои ноги. Отвечаю — в чертовски хорошем. Десяток дней пехом по Аннапурне,[6] еще бы не в хорошем. А чё?

А то, что частному испытательному центру в Бостоне нужна крыса для опытов первой фазы. Они делают какую-то мазь от мозолей на ногах. Нужен кто-то в хорошей физической форме, чтобы запустить на беговую дорожку. Развлечение на две недели. Справишься?

Черт знает. И так полно синяков. Горы тебе не хухры-мухры. А сколько платят? Сотню баксов в день, говорит, минус пятнадцать процентов ее комиссионных. Не худо. Не блеск, но и совсем не худо. А как насчет билета на самолет?

Ага, туристический класс в «Континентале».[7] Вот как, говорю, зашибись, только эти синяки штука капризная. Может, в первом классе TWA [8] им и полегчает. Ну, говорит, еще перезвоню, чао, — ту-ту-ту.

Возвращаюсь к телевизору, щелкаю каналы, пока не нахожу мультики. Тупой Койот [9] в сотый раз кувыркается со скалы, когда перезванивает агент. Спрашивает — бизнес-класс TWA сгодится? Думаю, а не выторговать ли еще пару десятков билетов в ложу на игру «Ред Сокс»,[10] но решаю не испытывать судьбу. Лады, отвечаю, синяки не против. Когда вылет?

Через два дня. О'кей, говорю. Билеты завтра доставит «Америкэн Экспресс»,[11] сообщает она, только не говори никому о синяках, ладно? Да нет никаких синяков, отвечаю. Просто дело принципа раздобыть приличное местечко в самолете.

Обзывает меня и снова хлоп трубку. Даже без своего дурацкого «чао». Решаю совсем не посылать ей маску. Пусть чешет в Катманду и покупает сама.

Проходит два дня. Вылезаю из самолета в аэропорту Бинтауна. Уже бывал тут года два назад, подрядился на три дня глотать розовую дрянь и демонстрировать ученым, что из меня льется. Из всех мест. Люблю Бостон. Славный городишко. Не понимаю, почему его кличут бобовым городом.[12]

У ворот торчит тощий мальчишка-умник, словно только что из колледжа, с картонкой, на которой накорябаны какое-то слово и мое имя внизу. Подхожу к нему, спрашиваю, не меня ли он ищет. Пацан оторопело пялится. Это твое имя на табличке? — спрашивает. Нет, говорю, я Элмер Фуд.[13] Годится для опытов?

Злится. Требует документы. Предъявляю ему карточку Сэмс-клаба.[14] Сверяет мою физиономию с фотографией, морщится. Спрашивает, есть ли водительские права. Роняю набитый рюкзак ему на ногу и говорю: я человек занятой, потопали.

Ведет меня на парковку к своему «вольво». Никаких лимузинов. Верно, не лаборатория, а дешевка. Или наниматель — жмот, не то что в прошлый раз. Впрочем, паренек выглядит полным психом, так что, думаю, не стоит выносить дело в Верховный суд.

Застреваем в пробке в туннеле. Хочу покемарить на заднем сиденье, но пацан решает потрепаться. Спрашивает, как это — быть крысой.

Ясненько, чего ему надо. Стреляного воробья не возьмешь на пушку. Эй, говорю, пижон, мне платят за то, чтобы я позволял втыкать в себя иголки по пятнадцать раз на дню, шагал по беговым дорожкам, жрал то, пил это, срал на поднос и ссал в бутылку. Классная жизнь, а?

Лыбится. Думает, он крутой. Закончил колледж и рад по уши. Спрашивает: а знаешь, что. то же самое делали с собаками, обезьянами и кроликами, пока это не стало незаконным? Как себя чувствуешь, когда с тобой обращаются как с животным?

Нет проблем, говорю. У тебя есть любимая собака? Может, кошка? Так тащи ее в свою контору, заставь делать то дерьмо, которое делаю я, хотя бы наполовину так же классно. Потом расскажешь. Вот так-то.

А его все несет — начинает впаривать мне об экспериментах в нацистских концлагерях. И про это мы в курсах, знаем от парней, марширующих с плакатами перед лабораториями. Кое-кто из тех, кто беспокоится о собачках, мартышках и кроликах, теперь сердится, что вместо них используют людей. Любопытно, с чего это он работает на компанию, проводящую опыты над людьми, если считает, что они не правы. Кажись, высшее образование — не такая уж крутая штука, если потом приходится делать то, во что не веришь.

Эй, говорю, нацисты не ищут добровольцев и уж точно им не платят. Чуешь разницу? Я вот только что из Непала, две недели пешкодралом по Гималаям. А ты где отпуска проводишь?

Его аж перекашивает. Докладывает, сколько имеет в год без вычета налогов. Ну, я говорю, сколько имею я — за вычетом. Плюс бесплатное медобслуживание, плюс каникулы, когда мне угодно.

Затыкается. Остаток поездки проходит тихо-мирно.

Пацан привозит меня к старому кирпичному зданию, что торчит над Чарльз-Ривер. Похоже на бывшую фабрику. На парковке, как всегда, толпятся демонстранты. Идет дождь, они все промокшие и продрогшие. Закон велит им держаться не меньше чем в пятидесяти футах от входа. Их каракули не читаю, не умею. А хоть бы и умел — плевать. Они протестуют против моей работы, так что если подхватят простуду, мне пусть не плачутся, потому что, зуб даю, я тот самый парень, на котором испытывали колеса, которые им принимать.

Торможу у вертушки, предъявляю документы, получаю бейдж с именем. Оставляю сумки на вахте. Поднимаюсь на лифте на шестой этаж. Изнутри местечко выглядит получше. Оштукатуренные стены, кафельный пол, стеклянные двери, все белое и серое. В кабинетах ковры, новая мебель, цветочки в горшках, компьютеры на каждом столе.

Первая остановка — клиника. Врачиха проверяет рефлексы, заглядывает в уши, в глаза, берет кровь, дает баночку и показывает, где сортир. Пару минут спустя отдаю ей полную склянку, улыбаюсь, спрашиваю, что она делает через две недели. В ответ не улыбается. Благодарит за мочу.

Пацан провожает меня по коридору в следующий кабинет. Там ждет профессор. Главный научный консультант. Тощий мужик в очках, лысый, с длинной лохматой бородой. Встает, протягивает руку, представляется. Через пять минут уже не помню его имени. Думаю о нем как о докторе Умнике. Еще один парень в белом халате. Не важно, как его зовут, лишь бы чеки подписывал.

Доктор Умник предлагает кофе. Прошу вместо кофе воды. Пацан отправляется за стаканом с водой, а доктор Умник начинает рассказывать об эксперименте.

Не понимаю и половины из того дерьма, что он несет. Научный вздор. В одно ухо влетает, в другое вылетает. Вежливо слушаю и в нужных местах киваю, как хорошая крыса.

Короче, так. Какая-то компания по производству лекарств снимает эту лабораторию для тестов первой фазы своего нового продукта. Это мазь для лечения мозолей на ногах. Торгового названия еще нет. От меня требуется в первый день шагать восемь часов на беговой дорожке с часовым перерывом на обед, или пока у меня на ступнях не вспучится добрая гроздь волдырей. Тогда доктора намазывают мои больные ходули своим снадобьем, оставляют в покое на двенадцать часов, но через день снова ставят на дорожку. И так две недели.

Дают бабки за дни, когда не шагаю?

Конечно, но придется оставаться здесь, в испытательном центре. В моем распоряжении отдельная комната в общежитии на верхнем этаже. Есть кафетерий и комната отдыха.

А бильярд?

Отличный бильярдный стол. А еще_ч- видеомагнитофон и книги. И компьютер, но ни факса, ни модема. Жесткая политика компании против открытых контактов испытуемых с внешним миром. Телефонные звонки разрешены, но их отслеживают и прослушивают операторы. Можно получать письма, но исходящую корреспонденцию сперва просматривает персонал.

Киваю. Плавали — знаем. Большинство испытательных центров работает так. Звучит резонно, по-моему.

Когда вы не на беговой дорожке, говорит он, вы должны лежать в постели или передвигаться в кресле-каталке. Нельзя вставать и ходить, разве что в душ и в уборную.

Пожимаю плечами. Большое дело! Как-то, помню, валяюсь себе в койке три дня, ничего не делаю, только гляжу старые мультики о семейке Флинстоун по кабельному телевидению. Какой-то психиатрический эксперимент для UCLA.[15] К концу испытаний готов завопить «Шуба-дуба-ду!» и трахнуть Бетти Раббл.[16] После этого мне что хочешь по плечу.

Доктор Умник уже не скалит зубы. Переплетает пальцы, кладет руки на стол. Время серьезной беседы.

Мазь, которой мы обрабатываем ваши ноги, говорит, вероятно, не конечный продукт. Могут потребоваться различные изменения формулы. Возможны побочные эффекты: зуд, покраснение или шелушение кожи, небольшие опухоли. Компьютер не выявил ничего такого, но продукт впервые подвергается проверке первой фазы.

Киваю. Я калач тертый.

Док трындит дальше. В эксперименте кроме меня участвуют еще три добровольца. Трое их нас — испытуемые объекты, четвертый — контрольный, он получает плацебо. Мы не знаем заранее, кому достается препарат, а кому — пустышка. Мне понятно?

Испытуемые объекты, контрольные объекты, плацебо, а мои ноги тем временем могут сгнить и отвалиться еще до того, как закончатся опыты. Все ясненько, док. Позабавимся.

А доктор Умник продолжает. Если что-то меня не устраивает, я могу уйти сейчас, и его компания выдает мне сто долларов за потраченное время и снабжает авиабилетом домой. Однако если я выхожу из игры во время испытаний или попадаюсь при попытке смыть мазь, меня вышвыривают из эксперимента и ни гроша не платят.

Ага-ага. Он обязан сказать это, потому что так велит закон. Никогда не иду на попятный, говорю. Когда приступать?

Доктор Умник ухмыляется. Любит славных сговорчивых крыс. Завтра утром. В восемь ноль-ноль.

Спрашиваю, могу ли побродить вечерком по городу, поразвлечься. Хмурится. В таком случае, говорит, потом придется еще раз сдавать мочу. Киваю. Нет проблем. Он пожимает плечами. Естественно, к полуночи вы тут как штык. И остаетесь здесь уже до окончания эксперимента.

Нет проблем.

Еще час валандаюсь с бланками и контрактами. Доктора Умника не удивляет, что не слишком хорошо читаю. Должно быть, это значится в бумаге, которую моя агент выслала факсом его компании. Читает все вслух, а я знай записываю на маленький диктофончик, который всегда при мне. Агент научила. Так мы запросто предъявим его компании иск, если они выкинут какой-нибудь фортель. Может, крыса и не умеет читать, но у нее тоже есть права.

Вроде все путем. Подписываю весь юридический бред. Доктор Умник вручает мне пластиковый браслет, следит, как я нацепляю его на левое запястье, и отпускает восвояси. Замечаю, на прощание руки мне не жмет. Может, боится подхватить функциональную безграмотность.

Снаружи ждет все тот же мальчишка. Провожает меня в общагу на седьмом этаже.

Похоже на больничную палату. Без окон. Шесть комнатушек вокруг большой общей. Маленькое кафе сбоку. Пара столов, несколько стульев и диванчиков. Книжные полки доверху набиты старыми журналами и потрепанными книжками в мягких обложках. Пятидесятидвухдюймовый телевизор с плоским экраном, рядом — гора кассет. Таксофон в углу. Бильярдный стол — с виду дешевка. Под потолком — «рыбий глаз» камеры наблюдения.

Все как обычно. Бывает лучше, бывает хуже.

Комната маленькая. Кровать, стол, шкаф. Окон нет, зато по крайней мере имеются сортир и ванна. Считай, повезло. На сей раз — никаких соседей. Не в кайф, когда один все время задает храпака, а у другого съезжает крыша на шестой день эксперимента и его вышибают ко всем чертям.

Моя сумка валяется на кровати. Молния не закрыта до конца. Они всегда тебя обыскивают, хотят убедиться, что ты не тащишь с собой бухло, курево, колеса, дурь или мобильник.

Пацан говорит, ему надо идти. Напоминает: никуда не выходить без бейджа. Лады, до завтрева, говорю.

Распаковываюсь и выметаюсь. Хочется перекусить и проверить, как тут обстоят дела с ночной жизнью.

В комнате отдыха сидят двое, смотрят новости. Парень и девчонка. Парню около тридцати. Худой, длинноволосый, с реденькой бороденкой. На коленях — открытая книжка. Меня словно и не замечает.

Девчонка — другое дело. Тоже крыса, но такую клевую крысу встречаю впервые. Длинные каштановые волосы. Стройная и спортивная. Симпатичная. Мой тип.

Прохожу мимо, ловлю ее взгляд. Киваю. Она кивает в ответ, слегка улыбается. Ничего не говорит. Просто кивок и улыбка.

Думаю об этом кивке и улыбке всю дорогу вниз в лифте.

По прошлому разу помню одно славное местечко в Дорчестере.[17] Хватаю рикшу, еду туда.

Вывеска над дверью:

В тот раз кто-то прочел ее мне, потом объяснил, что значок в середине, символ-звездочка, — это астериск. Что похоже на астериск? Не дошло, говорю. Он смеется и отвечает: наклонись, просунь голову между ног и вглядись получше. Теперь дошло.

Внутри можно выкурить косячок, если, конечно, у тебя есть что дунуть. Пятьдесят шесть сортов пива. Не обслуживают разве что в сортире, а за столиком — сколько угодно. В меню гамбургеры, хот-доги, поджаристые куриные палочки, луковые колечки. Никаких тофу-пицц [18] или чечевичных супов. На стенах в рамочках фотки Мадонны, Кейта Муна,[19] Синди Кроуфорд и Сильвестра Сталлоне — все голышом. В углу древний вурлитцеровский музыкальный автомат,[20] загруженный дрянью, которую не продашь без наклейки с предупредительной надписью. Детям до восемнадцати и все такое.

Никаких малолеток.

Копы закрывают такие местечки, если они становятся широко известными. А бывает, и нет. Несколько парней, зависающих у бара, похожи на копов не при исполнении. И копам нужен уголок, где можно выпить и курнуть, знаете ли.

Клёвый бар. Такой бы в каждом городе. Когда-то так и было, но теперь все суют нос в дела других, точно им неймется. Законы пекутся о бездымной, низкохолестериновой, безалкогольной, безопасной для детей окружающей среде.

Вот и приходится рыскать по трущобам в поисках дыры, куда запрещен вход *.

Однако плату за вход тут дерут. Не всё лафа.

Нахожу место у стойки, заказываю имбирного пивка, слушаю, как группа неопанков поганит старые рок-композиции. Ну, это Бостон, так что они обязаны делать что-то после «The Cars». Смех берет, как представлю: Рик Оказек [21] уже продувает микрофоны, а эти мальки еще сиську сосут.

Всегда расслабляюсь в ночь перед опытами. Не нажираюсь, но веселюсь вволю. Здесь сегодня куча крошек, большинство с парнями, которым самое место дрочить дома на картинки из Интернета. Пара девчонок бросают в мою сторону похотливые взгляды.

Надо с этим что-то делать. Еще рано. Всегда можно снять номер в отеле на час-другой. Наплести, что ты эксперт-биомедик, в городе ради наиважнейшей конференции. Крошки любят спать с докторами.

Только что-то душа не лежит. Все думаю о девчонке в комнате отдыха. Не знаю почему. Всего лишь еще одна крыса.

Ловлю себя на том, что оглядываюсь всякий раз, когда открывается дверь. Надеюсь, что войдет она.

Сваливаю еще до одиннадцати, один-одинешенек. Говорю себе: потому что группа — отстой. Фигня, сам знаю.

По пути в исследовательский центр думаю, а не права ли матушка. Может, пора найти работу. И научиться читать.

Спорю, она это умеет.

Восемь утра. Спускаюсь вниз в крысином прикиде. Треники, майка, кеды. Пора приступать к работе на благо науки и всего человечества.

Доктор Умник уже стоит в холле. Не такой дружелюбный, как вчера. Отводит в клинику и ждет, пока я наполняю еще баночку. Потом в лабораторию.

В комнате четыре беговых дорожки рядком, над ними с потолка свисает телевизор. В ящике скачет тупой фиолетовый динозавр. Звук приглушен. На другом конце зала заседают перед компьютерами детки из колледжа, в белых халатах. Вскидывают глаза на секунду, когда я вхожу. На приветствие не отвечают. Снова пялятся в свои экраны, колотят пальцами по клавишам. Не в настроении болтать сейчас с крысами.

Еще две крысы сидят на пластиковых стульях. Уже на взводе, увешаны проводами, глазеют на Барни,[22] дожидаются начала. Подваливаю, здороваюсь. Тощий длинноволосый вчерашний. Он в старой лоллапалузской [23] футболке. Звать Дуг. Второй парень — качок. Здоровый бугай. Бритая голова, в носу кольцо, на правом плече сногсшибательная татуировка. Говорит, он Фил.

Дуг скучает, Фил нервничает. Стукаемся кулаками. Мы — крысиный патруль, топаем за хлопотами.

Пора готовиться. Присаживаюсь на край стола, стягиваю майку, даю очкастому пацану облепить себя электродами. Голова, шея, грудь, спина, бедра, лодыжки. На экранах компьютеров дергаются-пляшут кривые. Кто-то спрашивает, что я ел на завтрак и когда в последний раз ходил в уборную. Ответы записывает в блокнотик.

Фил интересуется, есть ли тут кабельное. Смените, пожалуйста, канал, говорит, а то голова пухнет. Они на него ноль внимания. Тогда он встает и переключает на «Сегодняшнее шоу».[24] Доктор Умник зыркает на него, как на врага. Думаю, Фил впервые в крысином патруле. Если ученые желают, чтобы ты пялился на Барни, то пялься, и без вопросов. Это, может, часть эксперимента, и точка.

Не стоит перечить ученым. Это все знают.

Наконец появляется последняя крыса. Не удивился, что это вчерашняя девчонка. В спортивном обтягивающем комбинезончике. Спасибо тебе, боже, за парня, изобретшего спандекс [25] нам на. радость. Фил и Дуг чуть свои языки не проглатывают при виде ее. Могу представить, что творится под халатом очкарика, который присобачивает электроды к ее груди и бедрам.

Она не обращает внимания на лапающие ее грабли, как плюет и на все остальное, включая меня и ребят. Этакая ревностная, чисто американская профессиональная крыса.

Время оседлать дорожки. Доктор Умник устраивает целый спектакль, разводя нас по тренажерам, как будто не все равно, кому на каком бежать. Девчонку ставит на дорожку слева от меня, Дуга — справа, Фила — рядом с ним.

Хватаюсь за железный поручень передо мной. Доктор Умник убеждается, что все компы фурычат, и запускает беговые дорожки. Гладкая резиновая полоса под ногами катится медленно, меньше фута за несколько секунд. Моя бабушка ковыляет быстрее.

Оглядываюсь на девицу. Смотрит, как Виллард Скотт [26] болтает с каким-то уродом в одежде турка. Просит доктора Умника сделать погромче. Нет, отвечает, это лишь отвлечет команду. Думаю, он еще злится из-за Фила, вырубившего фиолетового динозавра.

Ну и ладно. Есть шанс познакомиться.

Она начинает первой. Спрашивает, как меня зовут. Представляюсь. Кивает, называет свое имя. Сильвия Симмз. Привет, Сильвия, рад встрече.

Ученые бормочут что-то друг другу за нашими спинами. Сильвия спрашивает, откуда я. Сама, говорит, из Коламбуса, штат Огайо.

Давай, парень, просит Фил, прибавь звук. Не слышно, что он врет о погоде.

Доктор Умник и не чешется.

Смотрю на Дуга. У него на поясе CD-плеер. Глаза закрыты, голова качается туда-сюда. Кайфует на ходу от того, что играет у него в наушниках.

Коламбус — как же, знаю, говорю. Милый городишко. Там готовят отменное барбекю в центре, как раз напротив здания администрации.

Смеется. Славный смех. Спрашивает: это в таком ресторанчике с ирландским названием? Ага, говорю, в нем самом. Ребрышки под сладким соусом. Ей это место знакомо, бывала там много раз.

На этом мы пока закругляемся и бежим. Или идем. Без разницы.

Дуг слушает рок, то и дело просит очкариков менять ему диски. Фил пялится в телевизор, ничего не слышит, скулит, чтобы переключили канал. Между дорожками шныряет пацан с бутылкой воды, сует под нос пластиковую соломинку — хлебайте, но побыстрее.

Мы с Сильвией продолжаем болтать.

В ожидании мозолей многое узнаю о Сильвии. Не замужем. Двадцать семь. Степень бакалавра гуманитарных наук, из того же университета, в котором начиналась моя карьера крысы. Работы приличной нет. Государственные школы не нанимают никого, у кого в деле нет записи о прохождении воинской службы, частные берут только людей с магистерской степенью. Вот уже два года как крыса. Все еще хочет учительствовать, но так ей по крайней мере есть чем платить за жилье.

Рассказываю о себе. Родился тут. Живу там. Молчу, что не умею читать, но в остальном не вру. Четыре года крысой после службы в армии. Говорю об испытаниях первой фазы, через которые прошел, потом — о своих походах.

Последнее ее заинтересовывает. Спрашивает, где я побывал. Рассказываю о Непале, о пляже на Кох Самуи, где плаваешь, не натыкаясь на дрейфующее дерьмо. О глетчерах Новой Зеландии, о торфяниках Шотландии, о дождевых лесах Бразилии.

Тебе нравится путешествовать, спрашивает.

Люблю путешествовать, отвечаю. Не первым классом, не как турист, а вот так, пешком, туда, где еще не бывал.

Интересуется, что я там делаю. Просто хожу, говорю. Хожу и фотографирую. Гляжу на птичек и зверей. Брожу, и все.

Любопытствует, на какие средства. Рассказываю, как закладываю банкам орган за органом.

Отводит взгляд. Ты продаешь свои органы?

Нет, не продаю. Закладываю. Печень — компании по клонированию в Теннесси, сердце — банку органов Орегона, оба легких — госпиталю в Техасе. Одну почку тоже Техасу, другую — Миннесоте…

Почти перестает болтать. Ты распродаешь по частям все свое тело?

Пожимаю плечами. Еще не все, говорю. Остались роговицы, кожа и сосуды. Приберег их напоследок, на черный день, когда состарюсь и не смогу больше быть крысой или продавать плазму, костный мозг и сперму.

При упоминании спермы она вспыхивает как маков цвет. Делаю вид, что ничего не замечаю. Спрашивает, знаю ли я, что станется с моими органами, когда я умру.

Конечно, отвечаю. Я окочуриваюсь, кто-нибудь в морге проводит сканером по вытатуированному на моей левой руке штрих-коду, сует мое тело в холодильник и связывается с ближайшим донорским центром. Всех владельцев моих органов оповещают, и они слетаются, чтобы забрать то, что им всучивает мой агент. Что осталось, отправляется в кремационную печь. Прах к праху и прочая чушь.

Сильвия вздыхает. И тебя это не тревожит?

Пожимаю плечами. Не-а. Чем требухе гнить в гробу в земле, пусть лучше кому-то достается второй шанс пожить с моими органами. А пока потроха еще мои, я пользуюсь денежками, чтобы ездить туда, где еще не бывал.

Дорожка движется немного быстрее. Мы уже не тащимся старушечьим шагом. Видать, терпения у доктора Умника не навалом. Хочет заполучить побольше качественных мозолей на наших ногах к концу дня.

Фил истекает потом. Объясняет это тем, что вынужден смотреть Салли Джесси вместо Опры.[27] Не желаю больше видеть эту белую шлюху, говорит. Дайте сюда ту черную сучку! Дуг тоже потеет, но продолжает топать. Просит диск «Smash Pumpkins».[28] Один из мальчишек в халатах меняет ему диск, но телевизор не переключает.

Такое не по мне, говорит Сильвия. Слишком ценю свое тело.

Я тоже ценю тело, отвечаю, но оно не мое. Когда отбрасываешь коньки — отлетаешь куда-то. А тело только мясо. Так почему бы не распродать его по кускам, пока ты еще на нашей грешной земле?

Она долго молчит. Глядит в телевизор. Салли Джесси беседует с кем-то, смахивающим на мужчину, переодетого женщиной, или на женщину, пытающуюся походить на мужчину, или что-то вроде того.

Может, зря загружаю ее своей болтовней насчет закладки органов. Быть крысой — одно, но строить долгосрочные планы на свои потроха — совсем другое. Некоторые не врубаются, а кто врубается, частенько не одобряют.

Сильвия наверняка знает об этом. Все крысы знают. Большинство закладывают внутренности. Так в чем дело?

Где-то за спиной звенит колокольчик. Перерыв. Что, уже полдень? Как летит время. Доктор Умник возвращается, выключает дорожки. Велит подойти к контрольным столам и снять обувь. Волдырей пока нет, но он все равно усаживает нас в кресла-каталки. О'кей, говорит, до встречи через час.

Жду не дождусь, заявляет Фил.

Ланч подают в общагу. Куриный бульон, бутерброды с сыром, салат с тунцом. Руками кручу колеса, держу поднос на коленях, тянусь за едой. Кресло-каталка для меня не в новинку, для Дуга и Сильвии тоже, но Фил явно не привык. Обливается горячим супом, вопит как резаный.

Пристраиваюсь рядом с Сильвией. На столе газеты. Студент-медик тащит письма из дому. Счета и прочий хлам мне, открытку с тропическим пляжем Сильвии.

Спрашиваю, от кого это. От брата, говорит. Интересуюсь, где ее брат живет, и она передает мне картонку.

Делаю вид, что читаю. Разбираю одно длинное слово — Мексика. Говорю: всегда хотел побывать в Мексике. Что он там делает?

Медлит. Бизнес, отвечает.

Тут следовало бы заткнуться, но нет. Что за бизнес? Смотрит с удивлением. Разве ты не прочел? Ах да, конечно. Это я так.

Секунду молчит, потом рассказывает. Младший брат из Миннеаполиса, но в прошлом году его сцапали федералы. Толкал из Мексики контрабандные сигареты, которые провозил в своем багажнике. Курение в Миннеаполисе под запретом. В третий раз взяли с поличным. Наказание по закону — пожизненное заключение. За продажу сигарет.

Судья назначает залог, семь штук. Сильвия приносит наличные. Братец пускается в бега, она так и знала. Смывается на юг, получает тамошнюю амнистию, устраивается на работу в мексиканскую табачную компанию. Время от времени шлет ей открытки, но не виделись они уже два года.

Круто, говорю. Она кивает. Думаю. Додумываюсь до вопроса. Нелегко так быстро надыбать семь штук. Откуда? Минуту молчит, потом выкладывает. Пришлось заложить роговицы.

Обычная цена — пять кусков, но на заокеанском черном рынке дают семь. Когда умрет, ее глазам ехать в Индию. По крайней мере, брат не в тюряге, говорит, но, по мне, это не оправдание.

Сильвии не хочется, чтобы ее похоронили без глаз.

Она берет открытку, переворачивает, смотрит на фотографию пляжа. Глядя на такую красоту, так и тянет махнуть в Тихуану,[29] да?

Дивное местечко, отвечаю. Мечтаю смотаться туда. По крайней мере, твой братец выбрал славный уголок.

Смотрит на меня долго, тяжелый такой взгляд. Открытка не из Тихуаны. Она из Мехико, он живет там. Это же есть в письме. Ты что, не прочел?

Ох. Ну да, точно. Склероз.

Молчит. Придвигает к себе газету, глядит на первую страницу. Показывает на заголовок. Ну, говорит, разве не стыд?

Зыркаю на фотографию рядом со статьей. Черная с мертвым ребенком на руках рыдает в объектив. Угу, отвечаю, кошмар. Ненавижу такие новости.

Сильвия стучит пальчиком по шапке. Говорит: тут сказано, что уровень безработицы в Массачусетсе самый низкий за пятнадцать лет.

Ну да, точно. Оговариваюсь порой. Это хорошая новость, ага.

Отталкивает газету. Оглядывается посмотреть, не подслушивает ли кто. Шепчет. Ты не умеешь читать, верно?

Уши загорелись. Бессмысленно врать. Теперь она знает.

Чуть-чуть умею, отвечаю. Достаточно, чтобы разобраться с меню или авиабилетом. Но недостаточно, чтобы прочесть открытку от твоего брата или газету.

Чувствую себя глупо. Хочется встать и уйти. Забываю, что мне положено оставаться в кресле, начинаю подниматься. Сильвия опускает ладонь мне на руку, удерживает.

Все в порядке, говорит. Это не важно. И так подозревала, но не знала наверняка, пока ты не спросил, о чем пишет мой брат.

Все равно хочется смыться. Стискиваю резиновые колеса, толкаю, отъезжаю от столика.

Ну что ты, не уходи. Не хотела ставить тебя в неудобное положение. Останься.

Чувствую себя идиотом, признаюсь.

Сильвия качает головой. Снова улыбается мне. Нет, говорит, ты не идиот. Ты не глупее любого другого.

Смотрю на нее. Она не отводит взгляда. Ее глазами владеет какая-то индийская компания, но в эту секунду они принадлежат только мне.

Ты научишься читать, обещает она. Просто у тебя никогда не было такого учителя, как я.

К концу первого дня на ногах вздуваются волдыри. У остальных тоже. Доктор Умник счастлив по уши. Смешно — мозоли способны возбуждать! Думаю, не встает ли у него при виде ног.

Ученые-испытатели фотографируют наши ступни, делают заметки в своих блокнотах и принимаются мазать нам ноги. Бледно-зеленой дрянью. Консистенция — как у соплей при сильном насморке, запах — как у рождественской ели, вымоченной в керосине. Отмеряют точную дозу пипетками. Им бы кисточку взять.

Каждый получает свою порцию из разных пузырьков. Понятия не имею, капают мне лекарство или плацебо, но после нанесения зеленой слизи боль чуток утихает.

Облегчение оказывается недолгим. После обеда кожа начинает чесаться. Зуд не сильный, но трудно удержаться и не поскрести пятки. Словно гуляешь в высокой траве и тебя кусают клещи. Сильвия и Фил тоже чешутся, а Дуг — нет. Сидит себе в углу, почитывает книжку, к ногам даже не притронется. А мы смотрим ящик и то и дело хватаемся за пятки.

Чего уж гадать, и так видно, кому впаривают пустышку.

На следующий день никаких дорожек, но после завтрака спускаемся в лабораторию, позволяем профессорам еще поизучать нас. Сдаю кровь и докладываю о зуде. Слушают, кивают, фотографируют, записывают и намазывают нам на ноги еще склизкого дерьма.

На этот раз другая формула. Суперсильная Зеленая Дрянь. Наверное, из огненных муравьев. Чуть не спрыгиваю со стола. Сильвия шипит и морщится, когда обрабатывают ее ступни. Фил ругается на чем свет стоит. Двум парням приходится его схватить и держать — а не фиг лягать типа с пипеткой.

Возвращаемся наверх. Ноги по-прежнему горят. Сильвия отправляется в свою комнату. Дуг пялится в книжку. Фил безумствует, честя доктора Умника на все корки. Говорит, что подписался на это только ради пары лишних монет, не зная, что его собираются засадить в кутузку и пытать до смерти. Ему, мол, хочется одного — сунуть ноги в раковину.

Не делай этого, советую, сорвешь эксперимент. Пытаться провести ученых себе дороже. Успокойся, приятель. Пойдем покатаем шары. Отвлекись и забудь.

Ворчит что-то, а потом говорит: ладно, проехали.

Трудно играть в бильярд, сидя в инвалидном кресле, но мы все-таки ухитряемся. Недолго. Фил упорно не врубается. Мажет по легким шарам, кий у него срывается дважды. Загнал восьмерку, а у него еще четыре шара на столе.[30] Выходит из себя. Швыряет кий на стол, разворачивает кресло и укатывает в свою комнату. Захлопывает дверь.

Смотрю на камеру под потолком. Кто-то небось следит за всем этим.

Подъезжаю к телеку, включаю, смотрю Опру. Чуть погодя появляется Сильвия. Спрашивает, не хочу ли я начать учиться читать.

Не слишком, отвечаю. Предпочитаю пялиться на Опру.

Одаривает меня взглядом, от которого встал бы и у монаха. Давай, говорит. Пожалуйста. Мне правда будет приятно.

Вырубает ящик, подкатывает к полке, начинает рыться. Думаю, ищет книжку или журнал. Мне и названий-то не прочесть. Решаю, если она возвращается с Шекспиром или еще с чем-нибудь в этом роде, сваливаю.

Нет, гляжу, тащит пачку газет. Кладет на колени, довозит эту макулатуру до стола, просит меня пристраиваться рядом.

Находит страничку юмора. Спрашивает, нравятся ли мне веселые картинки. Нет, говорю. Не интересуюсь. Улыбается и говорит, что читает комиксы каждое утро. Лучшая часть дня. Показывает на первую страницу. Вот этот, мол, ей особенно нравится. Объясняет, что этот маленький мальчик говорит тому тигру.

Вот так я начинаю учиться читать. Разглядывая, что Кальвин и Хоббс натворили на этот раз.[31]

После ланча снова спускаемся в лабораторию на очередную проверку. Ноги больше не горят, но зудят невыносимо. На коже покраснение. Опять анализ крови, опять фотографирование, опять записи. Опять мажут ступни. На этот раз жжет меньше. И выглядит мазь слегка по-другому. Должно быть, Новая Усовершенствованная Суперсильная Зеленая Дрянь.

Профессора обращают особое внимание на ноги Фила. Толпятся вокруг него. Застревают надолго. Сравнивают его волдыри с прошлыми фотками. Один очкарик берет скальпель, соскребает с каждой ступни немного омертвевшей кожи, стряхивает на блюдце, выносит из комнаты.

Фил все твердит: что происходит? В чем дело? Имею право знать.

Ученые ничего ему не отвечают. Изучают Сильвию и Дуга, смазывают им ноги и отправляют нас троих в общагу. Филу велят остаться. Говорят, хотят провести более тщательное исследование.

Пока мы ждем лифта, мимо проходит доктор Умник. Привет-привет, и все. Направляется прямиком в лабораторию, затворяет за собой дверь.

Филу хана, говорю Дугу и Сильвии, когда мы поднимаемся в лифте. Не знаю как, но он точно напортачил.

Кивают. Понимают, что к чему. Тоже навидались такого. Иногда во время долгого эксперимента у людей крыша едет. Чаще всего у новичков. То и дело какую-нибудь тупую крысу смывает в сточную канаву.

Возвращаемся в общагу. Дуг утыкается в свою книжку, мы с Сильвией занимаемся чтением комиксов. Как раз пытаюсь разобраться, почему Сардж только что пнул Битли,[32] когда дверь открывается и входит Фил. На своих двоих, не в кресле-каталке. Гляжу, за его спиной маячат доктор Умник и охранник.

Фил ничего нам не говорит, топает прямиком в свою комнату, собирает сумку. Сваливает, ни тебе здрасьте, ни до свидания.

Доктор Умник задерживается. Сообщает, что Фил выведен из эксперимента за смывание препарата. А также за неуважительное отношение. Заменить его уже нельзя, слишком поздно, пришлось бы начать тесты заново.

Мы молча киваем. Нет смысла говорить ему, что мы этого ожидали. Предупреждает, чтобы мы так ни-ни. Говорит, Фил ничего не получит, поскольку налицо нарушение условий контракта.

Киваем. Нет, сэр. Мы хорошие крысы.

Извиняется за беспокойство. Спрашивает, не нужно ли нам чего.

Сильвия поднимает руку. Просит каких-нибудь книжек с комиксами. Доктор Умник в замешательстве пялится на нее, но кивает. Обещает прислать комиксы завтра утром. Уходит.

Когда дверь захлопывается, Дуг отрывается от книги. Отлично, говорит. Нам достанется больше зеленой дряни.

Две недели проходят быстро.

Тесты первой фазы иногда растягиваются на вечность. Все слетают с катушек. На этот раз крыши у нас не едут, хотя шагаем по дорожкам не каждый день и свободного времени хоть завались.

Впервые делаю что-то еще, кроме как пялюсь в телевизор. Обычно валяюсь себе на кушетке в комнате отдыха, смотрю видео, кассету за кассетой, убиваю время до похода в лабораторию.

Но не теперь.

После испытаний и в свободные дни сижу за столиком с Сильвией, продираюсь сквозь странички юмора.

Иногда помогает Дуг, когда Сильвии нужно вздремнуть или когда у нее слишком болят ноги. Оба терпеливы. Не обращаются со мной как с сосунком или тормозом, не смеются, когда мне не разобрать длинное слово, подсказывают, как правильно произносить его, снова и снова, пока у меня не получается. Если что-то сложное, Сильвия объясняет, что это значит, простыми словами или даже рисует маленькие картинки. Делает заметки на почтовой бумаге и изучает их вечерами, пока я не вырублюсь.

После первых дней уже самостоятельно справляюсь с юмористическими страничками, потом начинаем комиксы, которые таскает нам доктор Умник. Вначале «Арчи и Джугхед»,[33] потому что они простые. Когда Сильвии нет поблизости, обсуждаем с Дугом, кого бы мы трахнули, Бетти или Веронику, но вскоре я принимаюсь за «Бэтмена» и «Людей-X». Обнаруживаю., что комиксы куда лучше фильмов.

Дуг хороший учитель, но я предпочитаю Сильвию.

Забавные вещи творятся. Понимаю газетные заголовки. Они больше не кажутся' мне инопланетными. Открываю, что они и в самом деле что-то значат. Такого по ящику не показывают.

Затем начинаю разбирать названия на корешках книжек Дуга. Выясняю, что он любит фантастику и шпионские романы. Говорит, книги лучше кино. Верю, когда он рассказывает, о чем они. Все еще не могу прочесть, потому что пока мне нужны картинки, чтобы понимать слова, но впервые действительно хочется узнать, что там, в книгах.

Трудно описать. Словно бредешь под дождем по густому лесу, где не видно ничего, кроме теней, и думаешь, будто ночь, и пытаешься держаться тропы, потому что не знаешь, что по сторонам. И вдруг деревья заканчиваются, и ты на лугу. Солнце прямо над головой, тепло, и впереди расстилаются долины, и горы, и цветы, и все такое красивое, что хочется провести тут остаток жизни.

Вот на что это похоже. Вдруг оказывается, я не такой тупой, каким себя считал.

Как-то ночью, когда все расходятся по комнатам и вырубают свет, ловлю себя на том, что плачу. Плачется не легко, не так меня воспитали. Помню, как папаша, застав меня за хлюпаньем, выбивал из меня дерьмо, обзывал сопляком и девчонкой. Не просто это объяснить, и не в двух словах, но отчасти потому он и забрал меня из школы и отправил работать в своем гараже. Сказал, хочет, чтобы я был мужчиной, и не желает, чтобы безбожники-либералы пудрили мне мозги книжонками и идейками.

Когда он скопытился, рухнув замертво с гаечным ключом в руке, мне как раз стукнуло восемнадцать. Единственной вещью в моем бумажнике оказалась призывная повестка, которую я не мог прочесть. Служба позволила мне посмотреть мир и внушила желание узнать больше, но возвращаться в школу было уже слишком поздно. Чтобы держаться на плаву и иметь возможность ездить по свету, мне оставалось только сделаться крысой. Крысой, которой ее тело не принадлежит.

Есть что-то неправильное в том, что закон позволяет людям становиться крысами, потому что крысу уважают больше человека. Крыса не может научиться читать, а человек может. Только никто не хочет тратить деньги на школы. Скорее уж их вбухают в строительство тюрем, а потом станут швырять туда тех, кто продает сигареты. А тем временем учителям приходится делать то, от чего закон защищает крыс.

Реву той ночью не из-за Сильвии или ее брата, хотя и из-за них тоже. Плачу о потерянных годах своей жизни.

Провожу дни, пытаясь узнавать как можно больше, но одну вещь обойти никак не могу. Сильвию.

Начал учиться читать, потому что хотел трахнуть ее. Соглашаться с ней казалось простейшим способом затащить ее в постель.

Во время эксперимента секс с другими крысами — ни-ни, это четко прописывается в контракте. Видал, как кой-кого вышвыривали только за то, что застали в чужой комнате, даже если оба и штанов не сняли. Но когда опыты заканчиваются и все при своих, нет ничего дурного в том, чтобы оттянуться в ближайшем мотельчике.

Все еще тянет переспать с Сильвией. Иногда встает, просто когда сижу рядом с ней в комнате отдыха и она помогает разобрать слово, которого я раньше не встречал. Не отрываю от нее глаз, когда она бежит по дорожке рядом со мной.

Только сейчас все по-другому. Дело не в том, чтобы затащить Сильвию в дешевый мотель на короткий сеанс сунь-вынь. И даже не в уроках чтения. Просыпается какое-то пугающее чувство к ней.

Два дня до конца испытаний. Одни в комнате отдыха, читаем друг дружке «Человека-Паука». Спрашиваю ее прямо. Говорю: эй, почему ты помогаешь мне?

Продолжает смотреть в книжку, но отводит волосы с лица и слегка улыбается. Потому что я учитель, говорит, и это моя профессия. Ты мой первый ученик после колледжа.

В парке куча бродяг, не умеющих читать, говорю. Всегда можно учить их. Зачем возиться со мной?

Долго смотрит на меня. Не сердито, не холодно. Не разобрал как.

Потому что, отвечает, мне всегда хотелось побывать в Катманду, и, возможно, я нашла того, кто отвезет меня туда.

Могу отвезти тебя туда. Могу отвезти тебя в Непал, в Бразилию, в Ирландию. В Мексику, навестить твоего брата, если хочешь.

Краснеет. Отводит взгляд на миг, потом снова смотрит на меня. А может, ты просто хочешь отвезти меня в ближайший мотель, когда все закончится? Через это я уже проходила. И больше не намерена.

Трясу головой. Катманду лучше, говорю. Восход над Аннапурной — просто потрясно. Люблю очень. Хочу, чтоб ты увидела.

Любишь? Я просто учу тебя читать.

Оглядываюсь, не видит ли кто. Никого, но за камерой наблюдения, которая под потолком, точно кто-то есть.

Ну и черт с ними. Опускаю руку под стол, нахожу ее пальцы. Еще одно слово, которому ты меня научила, говорю.

Улыбается. Руку не убирает. Находит в кармане карандаш, сует мне, придвигает листок бумаги.

Если сумеешь его написать, говорит, я тебе поверю.

В последний день тестов первой фазы испытания продукта завершаются полным успехом. Последний замес Новейшей Усовершенствованной Зеленой Дряни не воняет, не обжигает, не вызывает зуда и лечит волдыри на ступнях. Против судорог у нас в ногах он не помогает, но это к делу не относится.

Доктор Умник нас благодарит, подписывает чеки. Сообщает, что мы отличные подопытные. Надеется вскоре снова поработать с нами. Кстати, в марте вы свободны? Программа испытаний нового антидепрессанта. Сейчас он ищет объекты исследования. Так как насчет весны?

Гляжу на Сильвию. Она сидит рядом. Ничего не говорит. Смотрю на чек. Выписан со счета Первого Бостонского Банка доктором Леонардом Уайтом.

Спасибо, доктор Уайт, говорю. Мой агент свяжется с вами. Чао.

У выхода нас поджидает такси. Просим водителя доставить нас к ближайшему отелю.

Прошло три года после нашей с Сильвией встречи в Бостоне. С тех пор кое-что изменилось.

Я наконец отвык от уличного языка. Все еще учусь, но уже не избегаю личных местоимений и не чувствую необходимости говорить обо всех событиях в настоящем времени. Тем из вас, кто терпеливо выносил Корявый слог этого повествования, приношу свои искренние извинения. Я пытался изобразить человека, которым был до того, как Сильвия вошла в мою жизнь.

Деньги, полученные за бостонские тесты, мы потратили на путешествие в Мехико, где Сильвия впервые за два года увидела своего брата. Через шесть месяцев мы полетели в Непал и отправились пешком по Аннапурне. Я показал Сильвии рассвет над Гималаями. Потом мы побывали на сафари в Кении и сплавлялись по Амазонке. Сейчас планируем весеннее путешествие в Северную Канаду, за Полярный круг. Холодновато, на мой вкус, но она хочет увидеть северное сияние.

А для моей крошки — все, что угодно.

В первую ночь в Катманду я пообещал подарить ей мир, который знаю, в обмен на тот, который знает она, и на нее саму. Она выполняет свое обещание, а я — свое.

Тем не менее мы все еще крысы.

Мы не можем пожениться, потому что лаборатории, обеспечивающие наши доходы, не принимают в качестве подопытных семейные пары. И хотя мы уже почти три года живем вместе, мы зарегистрированы в разных городах, раздельно заполняем налоговые декларации, и у каждого собственный банковский счет. Ее письма пересылают мне, но только наши агенты знают, в чем дело. Наверное, мы никогда не заведем детей, по крайней мере, пока не решим отказаться от этой странной свободы, которую обрели.

А свобода не достается даром. Я заложил последнюю полезную ткань своего тела. Сильвия не сумела снова вступить во владение роговицами, несмотря на все попытки отыскать законную лазейку, которая позволила бы ей сделать это, и хотя может настать время, когда ей придется отдать орган или два, она все еще настаивает, что ее тело — это ее тело.

Больнее всего то, что мы вынуждены время от времени принимать участие в тестах первой фазы, тратя по нескольку недель в год. Иногда мы попадаем на одни и те же опыты в одном и том же исследовательском центре, так что притворяемся, будто незнакомы.

Я все никак к этому не привыкну, но тут уж ничего не поделаешь.

Но деньги хорошие, авиаперелеты бесплатные, и иногда мы встречаем старых друзей. Пару месяцев назад провели неделю с Дугом, участвуя в экспериментах по гипотермии в Колорадо. Мы с ним обсуждали любимые романы Жюля Верна, сидя в трубах с ледяной водой.

Как бы то ни было, такая жизнь меня устраивает. У нас с Сильвией достаточно денег, чтобы оплачивать счета, и мы бываем в самых интересных местах по всему свету. Рядом со мной женщина, которую я люблю, моя матушка перестала донимать меня насчет работы, и я научился читать.

И не только это: мы всегда можем сказать, что вносим свой вклад в развитие науки и всего человечества.

Чего еще желать хорошей крысе?