Сухой овраг. Благовест

Глава 5

Словно отражая состояние каждого человека в лагпункте, природа встречала москвичей недружелюбной погодой: еще ночью заметно похолодало, начался порывистый северный ветер, небо затянуло густыми тучами, и беспрерывно лупил мелкий, но холодныи дождь, впиваясь в лицо частой картечью.

Заключенные по нарядам отбыли на делянку. Ларионов ощущал тревогу, потому как знал, что сегодня на делянке будет промозгло: опять вернется много заболевших. Люди, не привыкшие к тяжелым работам, совершенно ослабнут. Но вынужден был довериться жизни. Иного выхода не просматривалось. Эти потери и страдания могли оказаться мизерными по сравнению с тем, что грозило случиться с людьми из-за деяний чрезвычайки.

В начале одиннадцатого Паздеев постучался в кабинет. Ларионов знал: приехали.

Он набросил дождевик и вышел навстречу комиссии. Вскоре присоединились Губина и другие сотрудники администрации.

Группа визитеров создавала удручающее впечатление: Туманов еле слез с телеги, измученный дорогой и дождем. За ним с раздраженным лицом к Ларионову шел в петлицах майора инспектор НКВД – невысокий человек средних лет с пронзительно холодными серыми глазами и мелкими заостренными чертами лица. Позади поспешали два безликих лейтенанта. Все в «кожаных» плащах.

– Инспектор ГУ НКВД старший майор Красин Николай Романович, – сообщил майор с безжизненными глазами.

За ним представились два лейтенанта из Новосибирска.

– Начальник отдельного лагерного пункта «Тайгинского леспромхоза», комиссар НКВД третьего ранга Ларионов Григорий Александрович.

Ларионов пригласил всех пройти в здание администрации, а не в избу, чем удивил Туманова, рассеянно озиравшегося по сторонам. Тот сразу заметил, что не вертелись рядом привычные приветливые и услужливые люди зоны: Федосья с ее «ставлю самовар», Кузьмич с его «баньку к которому часу?». На двери первого барака в глаза всем бросился огромный плакат с оторванным от ветра углом, который трепало из стороны в сторону: «Концерт в честь Великой Октябрьской революции отменен».

Майор Красин на мгновение остановился и внимательно посмотрел на плакат: косой дождь доставал до алой краски, и буквы уже стали оплывать, прокладывая недобрые борозды на бумаге. Грязлов по приказу Ларионова готовился к приезду комиссии, и вечерний и утренний развод на плацу проводил начальник вохры Фролов. Но Грязлову казалось, что плаката вчера еще не было.

Наконец комиссия добралась до администрации лагеря – невысокого, но длинного двухэтажного здания за штрафным изолятором. Внутри было душно, сильно накурено, пахло лежалыми вещами и заношенными носками. Тем не менее наконец представилась возможность отогреться, скинуть мокрую и паркую одежду и куда-то приткнуться.

Все это время Туманов издавал звуки, похожие на те, что производил Фараон, когда не мог ухватиться за кость. Он ужасно себя чувствовал и более всего нуждался в тепле, покое, уюте и благостном приеме Ларионова.

Худо-бедно путники распаковались, и Грязлов провел всех в комнату, где стоял накрытый свежей скатертью стол, а вокруг него – стулья для членов комиссии, Ларионова, Грязлова и Губиной. Вдоль стены выстроились лавки, на которые присели младшие по званию сотрудники зоны.

Ларионов за все это время не проронил ни слова, и только когда все расселись, представил подчиненных. Затем так же сухо обозначились и проверяющие.

Туманов был чернее тучи и все искал, нет ли чего выпить. Но на столе сиротливо стояли графин с водой и несколько граненых стаканов – ровно столько, сколько уместилось стульев вокруг стола. Туманов не сводил глаз с Ларионова, но тот казался спокойным и бесстрастным, не проецируя ни радушия, ни враждебности.

– Товарищи, – начал Ларионов, – добро пожаловать в Тайгинский лесозаготовительный отдельный лагпункт Новосибирского ИТЛ. Заместитель начальника лагерного пункта лейтенант Грязлов и начальник третьего отдела НКВД капитан Губина назначены ответственными с нашей стороны за проведение проверки. Обед в лагере предоставляется в столовой, которую вы сможете осмотреть в соответствии с регламентом. Но коли пожелаете принимать пищу не в столовой, сотрудники общепита смогут организовать питание в этой комнате – она выделена для вас на все время проверки. Если не возражаете, мы предложим немного горячего чая с дороги. Относительно гигиены вас проинформирует и ознакомит с удобствами товарищ Грязлов, а размещение…

Туманов закряхтел и закашлял.

– Григорий Александрович, думаю, мне и майору Красину можно будет разместиться у вас.

Ларионов едва улыбнулся другу глазами.

– Разумеется, товарищ Туманов. Сам хотел предложить. А вам, товарищи, – обратился он к двум лейтенантам, – будут предоставлены койко-места в общежитии для администрации казарменного типа. Оно позади здания, в котором мы находимся.

– А вы не живете в общежитии, товарищ комиссар? – спросил вдруг Красин.

Ларионов переглянулся с Тумановым, Губина потупила взор, а глаза Грязлова блеснули впервые за это утро.

– Николай Романович, – ответил спокойно Ларионов, – я принял лагерь у своего предшественника практически со всеми постройками, что есть на данный момент, включая дом для проживания начлага. На зоне достроены только новые бараки, санчасть и дополнительные хозблоки: склады, помывочные, сортиры, расширен блок питания. Перестроен актовый зал и проведено в него отопление. Впрочем, если руководство примет решение об изменении данного порядка, мы его незамедлительно исполним. Честно говоря, руководителям проверок удобнее останавливаться в доме. Да и важные документы там в большей безопасности.

– А своим администраторам вы не доверяете? – осклабился Красин.

–Конечно, доверяю,– широко улыбнулся Ларионов.– Но, как говорит товарищ Берия, «доверяй, но проверяй»[17].

Люди немного оживились и сдержанно засмеялись.

– И это правильно, – продолжил Ларионов. – Именно поэтому вы здесь, товарищи. Я правильно понял текст телеграммы?

Красин поморщился, а Туманов казался заметно скисшим.

– Григорий Александрович, мы обязаны проверять всех, – негромко и вежливо произнес Красин. – Ежедневно к нам поступают сотни жалоб и предложений, которые приходится лично проверять нашим сотрудникам – вам ли не знать. Товарищ Берия поручил тщательно проверить многие ИТЛ по стране. Вы – не исключение.

– Это необходимая мера. Бдительность – прежде всего… – сказал Ларионов нейтральным и дружелюбным тоном, не глядя ни на кого из своих подчиненных и прекрасно зная, что в системе ГУЛАГ исключением было бы как раз отсутствие проверки.

Возникло неловкое молчание. В это время в комнату вошел Паздеев с самоваром, за ним – стенографистка Жанна Рокотянская с подносом, на котором виднелись чашки, несколько комков сахара и сушки.

Туманов уронил голову. Ларионов приказал Паздееву помочь людям получить порции чая. Красин ослабил горловину гимнастерки. Ему так же, как и Туманову, нестерпимо хотелось выпить и закусить нормальной едой. Но по расписанию обед намечался в час дня. А было только одиннадцать.

После короткого отвлеченного разговора о природе и погоде приступили к обсуждению регламента проверки. Наконец подошло время перекусить. Красин решил, что можно поесть в столовой, чтобы заодно осмотреть ее и местных сотрудников.

Туманов, внутренне чертыхаясь, вынужден был идти со всеми. Он сильно отстал, и Ларионов дожидался его, пока Красин шел в авангарде с Губиной и Грязловым, который скучно, без энтузиазма, монотонно гнуся, рассказывал майору про лагерную обстановку. Губина периодически поправляла Грязлова, чем вызывала в нем ярость и негодование.

Грязлов был совершенно уверен, что Ларионов Губину ни во что не ставил и не мог нарочно назначить ее вместе с ним ответственной за проверку. Но он не представлял, что Губина имела столь подробные знания и воззрения на все, что происходило в лагпункте. Несмотря на то что ей по должности это знать и полагалось, Грязлов считал «маму Любу» недалекой и отсталой, относился к ней с некоторым презрением и юмором, как и большинство зэков.

– Ну, Гриша, этого я тебе никогда не забуду! – пропыхтел Туманов, утирая лицо от бьющего во все стороны иглами дождя.

Ларионов тихо засмеялся:

– Это отчего же? Я лишь привел лагерь к состоянию, о котором и ты, и все так долго пеклись.

– Ты хочешь нашей смерти, – не унимался Туманов. – Поэтому мы идем в твою столовую.

– Нет, Андрей Михалыч. – Ларионов взял его под локоть. – Рано помирать. Это только первые полдня. Вы тут надолго?

– Надеюсь, что нет, – ответил Туманов на удивление уверенно. – Донос пришел от вас. Кто-то из зэков удружил.

– Это свой, – спокойно сказал Ларионов. – Зэки не могут передавать сообщения. Они проходят через Губину: она чудная, но честная. Передал кто-то, кто свободно выходит с зоны.

– А у тебя их мало?! Этих свободно ходящих…

– Немало. Но вот оснований им не доверять мало. Они могут быть преступниками, но не дураками, чтобы рубить сук, на котором сидят. Если и настучал кто-то из зэков, то он или она должен быть в сговоре с администрацией.

– Ты кого-нибудь усматриваешь?

– Нет, – без колебаний ответил Ларионов, как и прежде в Москве, когда Туманов уже спрашивал его о подозрениях.

– Надо выкроить время и поговорить о заваренной каше с переводом в Москву… Черт знает что!

Они вошли в столовую. Столовая была убогой, но чистой и ухоженной. Не вызывало сомнений, что ежедневно ее тщательно моют.

Красин, конечно, это заметил. На длинном столе накрыли обед – жидкие мясные щи с серым хлебом и отварной картофель с гречкой и сельдью.

Туманов совсем сник. В душе он проклинал проверку и вообще всю лагерную систему. Он старел и не чувствовал более ни энергии, ни сил рысачить по дальним сибирским лагерям, после которых ему требовались недели в Минводах.

После молчаливого и аскетичного во всех смыслах обеда начался обход. Красина очень интересовал актовый зал. Но когда они подошли к нему, увидели заколоченную дверь. Ларионов стал озираться. Он не отдавал приказа и сам крайне удивился.

– Кто заколотил? – сурово рявкнул он.

На передний план вышел Паздеев.

– Я, товарищ начальник, – вытягиваясь и кося глазом, ответил он.

– На каком основании? Кто отдал приказ?

Из группы неожиданно выдвинулась Губина.

– Я, товарищ комиссар, – ответила она так же четко, как Паздеев.

– А вы на каком основании? – спросил Ларионов, чувствуя, как в уголках глаз начало щипать.

– Так концерт отменили, товарищ комиссар, – сказала, переминаясь, Губина.

– Кстати, – вдруг заговорил Красин с энтузиазмом. – Я видел плакат. Почему отменили концерт ко дню годовщины революции, товарищи?

– Нет возможности проводить, товарищ майор, – ответила Губина.

– А почему? – удивился Красин.

– Так из центра пришел приказ всех определить на общие работы. Проводить концерт силами администрации сейчас не представляется возможным, репетировать некому и не с кем, – закончила Губина.

Ноздри Грязлова подрагивали, желваки елозили. Он покусывал щеки, чувствовал подвох во всей этой истории, но склеить ничего в ладную историю не мог. Ларионова с Губиной или Паздеевым он не видел достаточно давно, а телеграмма пришла только вчера.

– Отставить невозможность провести концерт силами администрации, – нахмурился Ларионов.

– Есть отставить! – вытянулась Губина.

– Вы отвечаете за политработу на зоне, товарищ Губина. Соберитесь с администрацией и спланируйте концерт. Отменять празднование Великой революции кажется большим нарушением, чем снятие с общих работ зэков, которые столько недель репетировали.

Красин задумчиво оглядывал администрацию лагеря. Даже он не мог представить, как Грязлов или Касымов могли провести концерт. Он едва сдержал улыбку, представляя в роли выступающего Туманова, который уже еле держался на ногах от усталости и готов был рухнуть под тяжестью собственного веса.

– Осмотрим зал, – сказал сухо Ларионов. – Паздеев, открыть.

– Есть открыть! – Паздеев ринулся отдирать доски.

Уже через минуту они были в темном зале: Паздеев знал, как приколачивать ненужные доски. Кроме лозунгов, на стенах ничего не оказалось. Инструменты были составлены на сцене и накрыты брезентом. Рядом с фотопортретом «испытанного в пламени битвы»[18] Ежова висел уже теперь и портрет «суровой чести верного рыцаря»[19] Берии, чуть меньшего размера, чем ежовский, но лишь настолько меньшего, что для сравнения пришлось бы использовать рулетку. Как лошадь, не видя спины, чует слепня на крупе, так народ чуял близость опалы Ежова.

– Пройдемте в библиотеку, товарищи, – сказал Ларионов.

Они прошли через анфиладу, соединяющую библиотеку с актовым залом. Вдоль стен анфилады стояли небольшие лавки с рукодельными ковриками вместо подушек. Над лавками в деревянных рамках дедушки Ахмеда висели эскизы карандаша Мартынова и других местных художников – задумка Веры и Инессы Павловны, называвших анфиладу «будуарной зоной», чем тешили Ларионова и многих в администрации.

Красин окинул стены взглядом, всматриваясь в рисунки – натюрморты и пейзажи: заключенные знали, что к любому портрету могли придраться, и, по примеру считающих запретным изображение человека магометан, предусмотрительно нейтрализовали излишне придирчивых проверяющих видами забытых узбекских дынь и Черного моря.

В библиотеке тоже было пустынно и прохладно.

– Библиотекарь скончалась в этом году в родах, – сказал с искренней грустью Ларионов, впервые за все утро проявив настоящие свои чувства. – Теперь товарищ Губина курирует еще и библиотеку. Занятия для зэков больше не проводят, потому как учитель на делянке.

Он немного покраснел. Но в помещении было так серо, что никто этого не заметил. Грязлов слушал с кислым лицом. Ларионов впервые изумился его сходству с Ежовым – как он мог раньше этого не замечать?

– Григорий Александрович, – вымолвил Туманов, наконец приземлившийся на табурет в библиотеке, – может, к вечеру баню истопить прикажете?

Ларионов присел на край стола.

– Если угодно, то можно и истопить. Но вольные поселенцы в Сухом овраге. Фролов, организуй баню, – сказал Ларионов.

– И повариха там? – жалобно пробурчал Туманов.

– И повариха, – почти улыбаясь, ответил Ларионов. – Но Фрол – повар из столовой…

– Нет уж! – Туманов поднялся. – Я, как старший по званию в нашей комиссии, требую хотя бы на время нашего пребывания с проверкой снять с общих работ заключенных, которые отвечают за обслуживание!

Губина и Паздеев смотрели исподлобья на начальника. Ларионов нахмурился.

– Мы только их туда распределили по нарядам. У нас есть целая программа по реформированию администрации, чтобы свести к минимуму использование заключенных в работах на зоне и к максимуму – на общих. Верно, товарищ Грязлов? – неожиданно обратился он к заместителю.

Грязлов вздрогнул.

– Да, конечно, товарищ комиссар, – вяло сказал он.

– По этому поводу я собираюсь написать рапорт о необходимости увеличить штат администрации, – продолжил Ларионов. – Если, конечно, штатное расписание нам не утвердят в том виде, в котором мы его представляли ранее. По старому мы экономим приличные средства государству. Ваш рапорт может повлиять на приказ по штату…

Туманов был готов взорваться.

– Товарищ Красин, – заговорил он, потея от негодования, – как, по вашему мнению, может администрация проводить концерт? Как вообще это возможно?! Куда смотрит политчасть?

– Политчасть?! – Губина пошла наваливаться на провокаторов волной возмущения, словно вырвавшийся с полотна Айвазовского девятый вал. – Позвольте, товарищи! Под руководством политчасти был создан Комитет по исправительно-идеологическим работам, который немалого добился за прошедший год! – Губина вознесла палец к небу, продолжая неумолимо накрывать своей энергией присутствующих.

Ларионов знал, что теперь никто не решится ее осадить.

– Мы смогли переломить антисоветские настроения заключенных, отбывающих наказание по пятьдесят восьмой статье УК СССР. Мы привлекли к исправительным работам заключенных, проходящих по уголовным делам, кроме особо тяжких. И, между прочим, это наша заслуга, что на лесоповале значительно улучшились показатели – наши заключенные понимают важность своего труда для строек страны. Если потребуется, мы удвоим контингент, занятый в концерте ко дню нашей Великой революции! Но мы проведем его! – закончила она, поправляя гимнастерку, которая теснила ее респектабельную грудь.

– Товарищ Губина, – заговорил в воцарившейся тишине Ларионов. – Вы не зарывайтесь. Удваивать ничего не стоит. Мы выслушаем выводы и рекомендации товарищей из Москвы после завершения проверки. И сделаем то, что нам будет вменено.

Красин уныло молчал. Он так же, как и Грязлов, чувствовал какой-то подвох, но не понимал все же, в чем его сущность. На зоне никого не было. Посещение нескольких бараков показало, что бараки эти не были не хуже и не лучше, чем на других зонах. Единственное, что вызывало удивление, так это исключительная чистота и на территории, и в помещениях.

Когда в конце этого утомительного дня комиссия добралась до хаты Ларионова, Туманов готов был ползти к печи на коленях. Он первым расположился за столом, скинув сапоги, и просто стонал. Красин тоже присел за стол, оглядывая скромное, но аккуратное и уютное жилище Ларионова. С ними были два лейтенанта. Остальных отпустили.

За дверью чулана вдруг послышался какой-то шорох. Ларионов открыл дверь. Оттуда показались настороженные и вороватые лица Федосьи и Вальки.

– Доброго вечера, Григорий Александрович, – заискивающе залепетала Федосья. – Мы с Кузьмичом продукты привезли из деревни. Разгружаемся и – обратно.

Но Туманов уже шел к ним без сапог.

– Э-э не-ет! – заголосил он – Вы теперь никуда не поедете. Приказ. Велите им, Григорий Александрович, накормить членов комиссии и… напоить. А Кузьмича мы посадим в ШИЗО, если он не истопит баню. Немедленно!

Красин с презрением посмотрел на Туманова. Но в глубине души был благодарен за окончание этой правомерной пытки.

– Делайте, что сказано, – спокойно кивнул Ларионов. – А напоить разве есть чем? Если только у Кузьмича что припасено…

– Сейчас все наладим. Наскребем по сусекам, – бросила Федосья и быстро исчезла за дверью хаты.

Ларионов проводил ее нарочито суровым взглядом, зная наверняка, что после сусеков Федосьи еще ни одна комиссия не выходила из-за стола без посторонней подмоги.

Пока не было Федосьи, Валька, как Царевна-лягушка из рукавов, метала из кладовой на стол закуски: кулебяки с говядиной и яйцами, пирожки с картошкой, капустой и грибами, свиной рулет с клюквой, подстреленных на охоте Кузьмичом диких уток, копченых и фаршированных сушеными яблоками, три вида соленых грибов, ядреные малосольные огурчики, строганину из налима и хариуса…

– Жаль, горячего нет, – закончила она. – Но в столовой…

– Нет! – рявкнул Туманов. – Все и так хорошо. В столовой мы были днем.

– А это все из деревни свезли. Но если что не так, вы уж простите, – тепло улыбнулась Валька.

Ларионов указал на умывальник. И Туманов, как нашкодивший карапуз, вернул на тарелку пирожок и послушно пошел мыть руки.

Когда Ларионов вдоволь насладился унижением, он присел со всеми за стол и предложил поужинать «чем богаты». Тут и Федосья вошла с большим пузырем самогонки и небольшой бутылкой с наливкой Марты. Но потом она, как фокусник, который достает кролика из шляпы, стала вынимать из карманов еще бутылочки: настойку на кедровых орешках, на меду, на шишках, на хрену и на травах.

– Все по красноярскому ГОСТу, – радовалась Федосья, считавшая красноярские рецепты настоек лучшими, а все лучшее характеризовала как «по ГОСТу».

Лицо Красина оживилось. Ларионов знал, что все работники его организации были алкоголиками. Иначе как можно выполнять эту работу годами. Все психотерапевты кажутся тронутыми, все сотрудники пенитенциарных силовых структур – употребляющими… Ларионов и про себя так же думал. И он нещадно пил порою от непереносимости своей работы.

Члены комиссии жадно ели и неуемно хлестали. Сибирская земля была сурова, но щедра. Сам Ларионов почти не ел, но много не пил, как всегда в моменты концентрации.

Когда людей отпустил зажим, пришло время подвести итоги первого дня. Но Ларионов молчал. Он предпочитал дождаться инициативы с той стороны. Есть время для ожидания, есть для ускорения – знал он по опыту.

– Теперь кажется, что не так все и плохо, – вдруг промолвил Туманов, глядя на Красина.

Красин, как все напряженные и скованные люди, быстро пьянел и становился заполошным.

– Да, честно говоря, вся эта история с праздником кажется мне неприемлемой, Григорий Александрович, – сказал он, раскуривая папиросу Ларионова. – Как вы планируете решить вопрос, кроме идеи провести праздник силами администрации? Хоть товарищ Губина и весьма страстная дамочка, я бы не делал на нее ставки, – ухмыльнулся он.

– А зря, – весело прищурился Ларионов. – Поверьте, она – талантливая актриса.

– Возможно, – не поняв иронии, продолжал Красин. – Но я подозреваю, что среди вашего контингента есть и более одаренные кадры. Андрей Михайлович всю дорогу убеждал меня, что вы тут воспитали не только пролетарский дух в ваших подопечных. Но что среди них есть чем поживиться и в физическом, так сказать, отношении.