Бледна как смерть

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Наташа ехала на юг, к Бурфолду, пытаясь навести порядок в собственных мыслях. Как могла она согласиться – одна, поздно вечером – приехать в студию к Адаму? Самое страшное – ответить на вопрос, кому она доверяет в меньшей степени – Адаму или себе, – ей не удавалось...

Она попыталась проанализировать свои чувства. Бетани ушла от Адама, освободив его от каких-либо обязательств. Нет смысла притворяться, изображая благородную девицу, «которая ни за что не станет принимать ухаживания от парня подруги». Она согласилась позировать Адаму не потому, что разговор с Дианой помог побороть сомнения. Нет, она хотела этого. Уж не подражает ли она Стивену, который удивительно легкомысленно относится к противоположному полу, порой переходя границу дозволенного легкого флирта?

Адам впустил ее в студию. Заглянув в комнату через его плечо, Наташа отметила, что осветительные приборы уже расставлены по местам и все готово к съемке. В световом пятне стояла простая деревянная скамья.

Воспоминания разом пронеслись перед ее мысленным взором: встреча с Джейком и его приятелем, угрожающие нотки в голосе, записанном на автоответчик, следующая по пятам за «Санбимом» «Тойота-Селика»... Может ли Адам иметь к этому отношение? Нет, нужно думать о том, что происходит здесь и сейчас.

Он протянул ей бокал красного вина.

– Я пила вино на вечеринке у друзей.

– Выпейте еще немного, вреда не будет. Наоборот, вино поможет вам расслабиться.

Наташе это было необходимо, но, с другой стороны, ей хотелось сохранить способность мыслить здраво. Какого лешего я здесь делаю? Этот вопрос следовало задать себе намного раньше.

Вино и ощущение внутренней свободы, которое оно могло подарить, оказалось слишком большим соблазном. Она пригубила бокал.

– В темной комнате висит костюм. Вы можете переодеться там.

Адам казался далеким и холодным. Она едва сдерживалась, чтобы не спросить, виделся ли он сегодня с Джейком Ромилли, знает ли о том, что она рылась в бумагах в его отсутствие. Она могла уйти сейчас, сию минуту – если бы он позволил.

Наташа вошла в маленькую дверь.

– Небольшое предупреждение, – сказал Адам. – Ткань немного влажная. Я потом объясню.

Влажная – это было мягко сказано. Костюм висел сзади на двери – длинная белая греческая туника, сшитая из тонкой хлопчатобумажной ткани. Капли воды стекали с подола, образовав лужу на лакированном полу.

В этом платье она будет практически обнаженной. Оно подчеркнет каждую линию, каждый изгиб ее тела.

Она вынесла тунику в студию, держа в вытянутых руках.

– Вы, похоже, шутите.

– Я окунул ее в теплую воду, и свет лампы будет согревать ее. Вы не замерзнете.

– Да, понятно. – Она повесила платье обратно на дверь. – Наверное, это была не очень хорошая мысль.

– Неужели вам не интересно узнать, что я хочу сделать?

Она фыркнула.

– Полагаю, что идея достаточно хороша.

– Ваш отец археолог. Он водил вас в Британский музей, когда вы были маленькой?

– Да.

– Он показывал вам коллекцию античных скульптур лорда Элджина?

– Да, конечно.

– Он рассказывал вам их историю? Как лорд Элджин вывез их из греческого Парфенона в девятнадцатом веке, как греки боролись за их возвращение на родину?

– Да.

– А знаете, как создавались классические скульптуры? – Он медленно приблизился к ней. – Они надевали на натурщицу мокрую одежду.

Когда их лица отделяли считанные сантиметры, он остановился.

– Я хочу сфотографировать вас в виде одной из античных скульптур.

– Поясните.

– Только если вы пообещаете остаться.

Наташа скрестила пальцы за спиной.

– Обещаю.

Она прошла вслед за ним в темную комнату. Он снял с полки книгу и показал ей фотографию одной из скульптур Элджина – две безголовые женские фигуры в туниках, склонившиеся друг к другу. На странице с ней соседствовала фотография Камерон: женщины, сидящие на скамье в тех же позах, что и статуи.

Адам передал книгу Наташе.

– Эта композиция изначально находилась в восточном фронтоне Парфенона, – пояснил он. – Камерон выбрала ее именно потому, что у женщин нет голов. Персонажи из мифов и легенд, – он взглянул на нее, – но из-за того, что голова отсутствует, нельзя установить, какие именно. И это, как вы понимаете, очень хорошо. Каждый видит в них то, что хочет.

Он говорил не о Бетани. Он говорил о ней.

– Когда мы встретились во второй раз, вы высказали интересную мысль. Я спросил, нет ли в вас русской крови, помните? Вы сказали тогда: «Мне нравится так думать». Я знал, что у вас не было способа выяснить это. Вы легко вписываетесь в картинку: одетая в меховую шубку девушка с гривой светлых волос и черными глазами, стоящая на Красной площади, а вокруг кружится снег... – Он протянул ей тунику. – Что ж, вернемся к мраморным скульптурам.

Вырванная из естественного окружения. Спасенная археологом. Личность неизвестна. Очень четко и изящно.

– Идея и правда хороша.

– Я рад.

Она взяла из рук Адама костюм и вернулась в темную комнату. Закрыла дверь, сняла платье и туфли. Решила, что нижнее белье тоже придется снять, поскольку оно наверняка будет просвечивать сквозь тонкую ткань. Раздевшись полностью, она на мгновение замерла и прислушалась, но из студии не доносилось ни звука. Интересно, чем занят Адам? Потом натянула мокрое платье. Прикосновение прохладной материи не было неприятным, по коже пробежала дрожь, как при погружении в холодную воду.

Она не знала, что сделать с волосами. Осмотрелась в поисках зеркала, потом вспомнила, что видела одно в дальнем конце комнаты. Наташа оглядела себя: влажная ткань обтянула узкую талию, выступающие костяшки бедер, не говоря уже о сосках. С удивлением отметила, как мало ее это беспокоит.

Она слегка одернула платье и открыла дверь. Адам расположился на скамейке, опершись локтями о колени. Перед ним лежала раскрытая газета.

Увидев, что она вошла в студию, он сложил газету, медленно осмотрел ее с головы до ног. Встал, приблизился, коснулся ее волос.

– Можно мне?

Она кивнула.

Он встал позади нее. Она почувствовала, как он взял ее тяжелые волосы рукой, закрутил, поднял и закрепил свободным и опытным движением на макушке. Потом поправил складки платья, оголив ей плечи. Его теплые пальцы касались ее кожи, отчего ткань платья казалась еще более холодной.

Адам вынул из кармана контурный карандаш для глаз.

– Закройте глаза.

Она почувствовала, как остро заточенный карандаш прошелся по векам.

– Отлично. – Он кивнул в сторону ослепительно-яркого светового пятна. – Теперь пришла ваша очередь.

Наташа пошла в указанном направлении. Пол холодил босые ноги, в голове пульсировала мысль: «Смотрит ли он на меня?»

Наташа села на скамейку. Лицо Адама спряталось за камерой. Казалось, она ждала целую вечность. Или даже дольше, так что тело успело занеметь, придавая ей сходство с настоящей статуей. Однако исходящее от слепящей лампы тепло было приятным, как солнечный свет. Она чувствовала, как высыхает платье.

Потом она заметила Адама, вернее его силуэт, стоящий в тени – он настраивал камеру, направлял на нее объекта и как оружие. Внезапно она почувствовала себя уязвимой. Ради всего святого, он же фотограф, а не Джеймс Бонд! В реальном мире оружие принято прятать, а это всего лишь фотоаппарат.

– Немного откиньтесь назад. Поднимите одну ногу на скамейку, как в книге, помните? Вот теперь хорошо.

Он снова исчез. Последовала ослепительная вспышка. Наташа была уверена в том, что моргнула.

– Приподнимите голову. Хорошо. Теперь проведите рукой вниз по груди. Расслабьтесь.

Еще вспышка.

– Теперь смотрите в сторону.

Вспышка.

– Совершенно новый поворот в игре в статуи! Почему я не слышу указаний по поводу эмоций? Я думала, это ваш стиль работы.

– Вам они не нужны. У мраморной статуи нет личности. Идея в том, что вы можете интерпретировать их так, как захотите. – Ослепленная, она с трудом различала смутные контуры его фигуры, движущейся позади фотоаппарата. Он шагнул в круг света, подошел к ней, согнулся, чтобы быть на одном с ней уровне, взял ее за подбородок, чтобы слегка запрокинуть ей голову. – Все, что мне нужно от оригинала – это идея классической красоты и благородства, отражение былых героических времен. В вас все это есть. – Он провел ее рукой вниз по ее телу.

Он продолжал смотреть на нее, медленно поднимая фотоаппарат на необходимую высоту, потом поднял руку, чтобы настроить объектив, осторожно и медленно, как если бы боялся спугнуть редкую птицу. Камера застыла в нескольких сантиметрах от ее лица.

– Расскажите мне о своей матери.

Она опустила глаза, потом взглянула прямо в объектив, едва удержавшись, чтобы не оттолкнуть его.

– Я ничего не знаю о ней... – Щелчок. – ... кроме того, что однажды ночью в 1973 году она была в больнице Джессоп в Шеффилде.

Ее удивляло, как легко она произносит эти слова. Камера придвинулась еще ближе.

– Что бы вы хотели получить от нее? Любовь?

– Понимание.

Камера повернулась. Еще щелчок.

– Когда вам сказали о том, что вы – приемный ребенок?

– Мне бы не хотелось говорить об этом.

– Вам никто об этом не говорил? Вы сами узнали?

– Да.

– Сколько вам было лет?

– Восемнадцать.

Наташа никогда и никому этого не рассказывала. Ни единой живой душе. Звук собственного голоса в пустой комнате производил удивительное очистительное действие. По идее, ее должно смущать и беспокоить постоянное присутствие объектива, нацеленного прямо на нее, но эффект был противоположным: он давал ощущение удаленности от людей, убеждал в анонимности, как если бы она писала дневник. Только камера была более требовательной... До этого момента она не понимала, как люди могут приходить на телевидение, чтобы обсуждать свои самые интимные проблемы.

– Для оформления документов на поездку во Францию мне было нужно свидетельство о рождении. У всех моих друзей был полный комплект документов. И метрики в том числе – длинные и узкие, разделенные на три части, с указанием данных об отце и матери, их профессиях и адресе.

– А у вас такого не было.

– Нет. Его пришлось специально заказывать. Моя подруга Рэйчел сказала, что я – приемный ребенок. В шутку. Мы часто дурачились, считая факт усыновления прекрасным объяснением, почему наши родители не понимали нас... ну, и всякое такое. Обычно мы подшучивали друг над другом, сравнивали себя с родителями, находя массу отличий во внешности, манерах, индивидуальных привычках. Мы выдумывали для себя необычных предков. Сочиняли истории о том, что настоящие матери бросили нас ради блестящей карьеры. – Она сделала паузу. – Когда я получила свое свидетельство, оказалось, что записей в нем вполовину меньше, чем у остальных ребят. В нем были указаны только мое имя и дата рождения, остальные графы были пустыми.

«Бери инициативу в свои руки. Работай сама на себя». Не этому ли учил ее Стивен? Поэтому Наташа отправилась в ближайшую библиотеку. Там ей указали на маленький шкаф, где хранились пособия по генеалогии. Там она нашла книгу, посвященную вопросу усыновления. В розово-голубом переплете, с заголовком, написанным большими буквами. Автор не обошел вниманием вопрос о свидетельстве рождения приемного ребенка, посвятив ему целую главу. Оказалось, сокращенная форма свидетельств о рождении была введена, чтобы скрыть факт усыновления. Обычно подобные документы подписывал секретарь бюро регистрации гражданского состояния, свидетельства же для приемных детей должен был заверять представитель вышестоящей организации. При этом свидетельству присваивался порядковый номер согласно реестру усыновленных детей, а не министерства здравоохранения, как у «нормальных». В книге были приведены примеры оформления обоих свидетельств. Она сделала копии и того, и другого и, придя домой, сравнила со своим документом.

Странно, что она ничего не почувствовала. Словно нашла подтверждение тому, о чем всегда знала.

Как сказал Маркус: «Ты всегда знала, что настоящая мать бросила тебя. Это было в твоей глубокой памяти. Ты должна знать. Ты была там, когда она уходила».

Щелчок затвора заставил ее вздрогнуть.

Голос Адама:

– Вы восстали против них.

Она села ровно, глаз объектива последовал за ней:

– Да.

Семья собралась внизу, на кухне. Анна стояла около плиты, помешивая в кастрюльке дымящийся соус. Абигаль сидела за обеденным столом с домашним заданием по физике, рядом с ней сидел Стивен, он помогал ей решать задачу. Стакан, наполненный виски с содовой, стоял на столе у его локтя.

Они были рядом, до каждого можно было дотронуться, но Наташе казалось, что она смотрит на них через телескоп, с расстояния нескольких миль, с другой планеты. Для того чтобы увидеть, что они тоже сморят на нее, понадобилось какое-то время. Бросив последний взгляд на зажатый в ладони лист бумаги, Наташа порвала его.

– Папа улыбнулся мне. Что удивительно, он не заметил произошедшей во мне перемены. Он не заметил, что я перестала быть его маленькой девочкой.

В тишине знакомые предметы приобрели особенно четкие очертания: большие кухонные часы, по которым она училась узнавать время, занавески в цветочек, веревка, натянутая из кухни в сад через окно.

Мама, которая вовсе не была ее мамой, молча смотрела на нее через густую пелену пара. Стивен подошел и обнял ее. Она хотела оттолкнуть его, но оказалось, что у нее недостаточно для этого сил.

– Мы собирались сказать тебе. Когда тебе исполнится двадцать один год, – сказал Стивен, как будто дело было только в том, что они столько лет держали ее в неведении.

Через его плечо Наташа смотрела на Абигаль. Сестра улыбалась, не понимая, что происходит. Чужая. Которая всегда была любимицей матери. Теперь все встало на свои места.

Потом она вспомнила о розово-голубой книге в библиотеке. В ней несколько глав были посвящены теме поиска настоящих родителей.

– Я любила свою маму. Я говорю о своей приемной матери. Я по-прежнему ее люблю. Но она без устали твердила, что в младенческом возрасте я часами плакала по ночам. А когда она брала меня на руки, я брыкалась и плакала еще громче, отвергая каждый раз ее ласки.

Настоящая мать вела бы себя по-другому.

Потом Стивен тоже сорвался. Он вывел ее из теплой кухни в холодную бледно-голубую гостиную Анны. Там они сели друг против друга на обитые ситцем стулья.

– Он сказал, что, когда она ушла из больницы, были предприняты попытки разыскать ее, к поискам подключились полиция и власти. Но она больше не объявлялась. Анна и Стивен подали заявку на удочерение в январе, меня передали им, а бумаги были подписаны через два месяца, 12 марта. Мои родители никогда не организовывали больших праздников на мой день рождения. Слишком близко к Рождеству, говорили они. Я просмотрела свой дневник. Мы всегда устраивали что-нибудь особенное 12 марта – ходили в ресторан, в кино. Они никогда не говорили мне, какое событие мы отмечаем.

– Тот день, когда мы принесли тебя домой... – сказал Стивен. – Мы с Анной сказали друг другу, что это самый счастливый день в нашей жизни.

Позже Наташа узнала, что они удочерили ее, придя к выводу, что у них никогда не будет своих детей.

– Чего вы больше всего боитесь? – голос Адама был еле слышен.

Она пристально посмотрела в объектив.

– Того, на что я могу быть способна. Того, что я несу в своей крови, о чем я могу никогда не узнать.

Он опустил фотоаппарат, чтобы она поняла, что он не смотрит на нее, чтобы продолжала рассказывать.

– Так вот почему вы так жестко контролируете себя...

– Наверное.

– Вы когда-нибудь позволяете себе расслабиться?

– Честно говоря, не знаю. Может, если немного выпью.

– Есть способы получше спиртного.

Теперь, когда они с Адамом стояли лицом к лицу, Наташа с трудом верила в то, что минуту назад рассказывала ему о своем прошлом. Она встала, ощутив в теле странную легкость. Прикосновение туники было приятным. Она полностью высохла и теперь мягко касалась кожи.

Она взяла фотоаппарат из рук Адама, приблизила к своим глазам, навела на него объектив и нажала кнопку.

Потом его рука закрыла объектив, стало темно. Он забрал у нее камеру, положил ее на пол, не спуская с нее глаз.

Создавалось впечатление, что, направив на него фотоаппарат, она заставила его почувствовать растерянность, которую испытывает человек, постоянно находящийся «на мушке» объектива, – ощущение, постоянно навязываемое им другим. А еще было чувство, будто он испытывает ее. Кто первый отведет взгляд?

Она намеренно проиграла. Однако с чувством, что победа осталась за ней.

Она вернулась в темную комнату, чтобы переодеться. Скинула тунику, натянула свое платье. Нагнувшись в поисках колготок, Наташа обратила внимание на полную мусорную корзину. Негативы и фотографии. Черно-белое изображение Бетани в образе Офелии. Фотографии, о которых Адам сказал: «Они не получились».

Она медленно достала их из корзины. Тот же смазанный фокус, создающий удивительное впечатление нереальности происходящего. Однако на этом снимке было нечто сверхъестественное, от чего Наташу бросило в дрожь, – тень, о которой говорил Адам. Своими светящимися контурами она обрисовывала фигуру девушку с длинными волосами, едва различимая, но при этом совершенно реальная. Как аура. Как привидение, невидимое невооруженным глазом, но пойманное чувствительным оком камеры. Что же на самом деле она видела? Привидение Бетани? Или, быть может, призрак другой женщины?