"Я время видел, когда Империум дышать не сможет больше.
Когда от порчи собственной задохнется империя людей,
Отравленная грязью и грехами пяти сотен, введенных в заблуждение, поколений.
В ту ночь, когда безумие станет правдой,
Раскроются, подобно ране зараженной, Кадианские Врата,
Ворвутся в царство, которое они создавали, проклятые легионы
В эпоху, когда грядет конец всего сущего.
Рожденный, вопреки запретам и злому року,
Пророк Восьмого Легиона возвысится".
Пророк и убийца стояли с оружием в руках на зубчатой стене мертвой цитадели. Дождь хлестал скорбным потоком, достаточно плотным, чтобы заслонять обзор. Он шипел при ударе о камень, падая из пастей злобно косящихся горгулий и стекая по стенам замка. Помимо шума дождя, единственные различимые звуки доносились от двух фигур. Одна из них была человеческой, она стояла в изломанном доспехе, издававшем гудение с потрескиванием помех. Другая принадлежала женщине чужих, облаченной в древнюю отформованную броню, которая пережила целую вечность оставляющих рубцы ударов.
— Это здесь погиб ваш Легион, не так ли? — её голос был изменен надетым шлемом, он вырывался из раскрытого рта маски смерти со странным шипением, так что практически растворялся в дожде. — Мы называем этот мир Шитр Вейрук. А как на вашем змеином наречии? Тсагуальса, да? Ответь мне, пророк. Зачем ты вернулся сюда?
Пророк не ответил. Он сплюнул на пол из темного камня едкую кровь и сделал еще один неровный вдох. Меч в его руках превратился в изрубленные остатки, расколотый клинок переломился пополам. Он не знал, куда делся болтер, и на треснувших губах проступила улыбка от инстинктивного ощущения вины. Несомненно, утратить подобную реликвию Легиона было грехом.
— Талос, — говоря, дева улыбалась, он слышал это в её голосе. В этом веселье было примечательным разве что отсутствие издевки и злобы. — Не стыдись, человек. Все умирают.
Пророк припал на одно колено, из трещин в броне сочилась кровь. При попытке заговорить с его губ сорвалось рычание боли. Обоняние улавливало лишь химический запах его собственных ран.
Дева приблизилась и даже посмела положить на наплечник раненого воина косовидный клинок, которым оканчивалось её копье.
— Я говорю одну лишь правду, пророк. В этом миге нет ничего постыдного. Ты добился успеха, зайдя столь далеко.
Талос вновь сплюнул кровь и прошипел два слова.
— Валас Моровай.
Убийца склонила голову, взглянув на него сверху вниз. Черно-красные волосы плюмажа шлема от дождя превратились в косички, прилипшие к маске смерти. Она выглядела, словно тонущая в воде женщина, которая безмолвно кричит, идя на дно.
— Многие из ваших злобных нашептываний остаются закрыты для меня, — произнесла она. — Ты сказал… "Первый Коготь", да? — Словам мешал её неестественный акцент. — Это были твои братья? Ты взываешь к мертвым, продолжая надеяться, что они тебя спасут. Как странно.
Клинок выпал из руки, он стал слишком тяжелым, чтобы продолжать его удерживать. Пророк уставился оружие лежащее на черном камне, омываемое ливнем. Оно сияло золотом и серебром столь же ярко, как в тот день, когда он похитил его.
Он медленно поднял голову, встретившись взглядом со своим палачом. Дождь смывал кровь с лица, она оставляла на губах соленый привкус и обжигала глаза. Ему было интересно, продолжает ли дева улыбаться под маской.
Ему предстояло погибнуть здесь. Именно в этом самом месте. Стоя на коленях, на зубчатой стене покинутой крепости своего Легиона, Повелитель Ночи начал смеяться.
Но ни смех, ни бушующая наверху буря, не могли поглотить гортанный звук, издаваемый пылающими двигателями. В поле зрения с ревом появился зловещий десантно-штурмовой корабль, окрашенный в синий цвет. Когда он поднялся над бойницами, с птицеподобного корпуса серебристыми потоками полился дождь. Турели тяжелых болтеров издали общий хор механического скрежета, и это было сладчайшей музыкой, когда-либо ласкавшей уши пророка. Талос все еще смеялся, когда "Громовой ястреб" завис на месте, поверх созданной им же горячей дымки. В тусклом освещении кабины внутри были видны две фигуры.
Женщина чужих уже двигалась. Она превратилась в черное пятно, танцуя среди ливня в плавном рывке. За ней по пятам следовали взрывы — десантно-штурмовой корабль открыл огонь, раздирая камень у нее под ногами ураганом разрывных зарядов.
Какое-то мгновение она бежала по парапету, а в следующий миг просто перестала существовать, растворившись в тени.
Талос не поднимался на ноги, не будучи уверен, что попытка сделать это окажется успешной. Он закрыл единственный уцелевший глаз. Другой ослеп, став кровоточащей сферой раздражающей боли, посылавшей тупые импульсы в череп при каждом ударе двух сердец. Бионическая рука, дрожащая от сбоев в сочленениях и повреждений системы получения нервных сигналов, потянулась к активатору вокса на вороте.
— В следующий раз я вас послушаю.
Заглушая давящий визг направленных вниз двигателей, через внешние вокс-динамики десантно-штурмового корабля зажужжал голос. Помехи лишали его интонации и модуляций.
— У меня было ощущение, что я тебе задолжал.
— Я сказал тебе уходить. Приказал.
— Господин, — затрещали в ответ внешние динамики. — Я…
— Проклятье, уходите, — снова посмотрев на корабль, он разглядел две фигуры более отчетливо. Они сидели бок о бок в креслах пилотов. — Вы официально освобождены от службы мне. — Он небрежно произнес эти слова по воксу и вновь начал смеяться.
Десантно-штурмовой корабль продолжал висеть наверху, двигатели издавали ужасающий визг, обрушивая на зубчатую стену потоки горячего воздуха. Дождь испарялся на доспехе пророка.
Заскрежетавший по воксу голос на этот раз принадлежал женщине.
— Талос.
— Беги. Бегите подальше отсюда, от смерти, которую несет этот мир. В последний город, и садитесь на ближайший покидающий планету корабль. Империум приближается. Они станут вашим спасением. Но помните, что я сказал. Если Вариель выскользнет живым, то однажды ночью он придет за ребенком, куда бы вы не сбежали.
— Он нас никогда не найдет.
Смех Талоса, наконец, стих, хотя он и продолжал улыбаться.
— Молись, чтобы так и было.
Он сделал вдох, который словно резал его ножом, и привалился спиной к стене, заворчав от острой боли в разорванных легких и сломанных ребрах. Зрение сбоку заволакивалось серым, и он уже не чувствовал пальцев. Одна рука легла на треснувший нагрудник, поверх ритуально разбитой аквилы, отполированной дождем. Другая — на упавший болтер, оружие Малхариона, лежавшее сбоку, где он выронил его в предшествовавшей битве. Пророк перезарядил двуствольный болтер онемевшими руками и снова медленно втянул холодный воздух в не желавшие более дышать легкие. Кровоточащие десны окрасили его зубы в розовый цвет.
— Я иду за ней.
— Не будь дураком.
Талос позволил дождю смачивать обращенное кверху лицо, более не удостаивая десантно-штурмовой корабль ни малейшей крупицей внимания. Странно, как мимолетно проявленное милосердие позволило им думать, что они могут разговаривать с ним подобным образом. Он поднялся на ноги и зашагал по чернокаменной стене, сжимая в одной рукой сломанный клинок, а в другой старинный болтер.
— Она убила моих братьев, — произнес он. — Я иду за ней.