Бог Боли

Глава 29

Анника

Нет.

Нет. Просто нет.

Это, наверное, кошмар. Если я проснусь, то снова окажусь там, где была два дня назад. В продуктовом магазине, держа Крейтона за руку и разговаривая обо всем и ни о чем.

На этот раз я не позволю Джереми найти нас, а если он найдет, я не уйду с ним. Я возьму Крейтона за руку и останусь.

Я возьму его с собой и убегу.

Тогда все будет хорошо. Все вернется на круги своя, и я не окажусь в ловушке этого кошмара.

Странно, какие мысли проносятся в голове, когда все остальное отменяется. Когда вокруг белый шум, мрачная тишина и красный цвет.

Много красного.

Кроваво-красного.

Красного. Красного. Красного.

Я не знаю, как я оказалась на коленях. Я не иду к тому месту, где он упал. Ползу по неровной поверхности с нескоординированной скоростью раненого животного.

Мое зрение слепо к окружающим нас людям, а уши глухи к крикам и хаотичному шуму.

Единственный звук, который я слышу, — это протяжное жужжание, а единственное, что я вижу, — это он и красный цвет.

Он весь красный.

Из-за моего пистолета. Из-за пистолета, который я не должна была брать с собой, когда узнала, что Джереми в опасности. Из-за пистолета, который я должна была держать в машине, а не прятать под толстовкой.

Мое тело перекатывается, а может, это комната кружится в неправильном ритме. Может быть, мои молитвы будут услышаны, и я проснусь от этого кошмара.

А теперь, пожалуйста.

Кто-нибудь, разбудите меня.

Вместо того, чтобы открыть глаза, я погружаю руки в красное, темное и липкое и не там, где должно быть. Оно должно быть внутри него, а не снаружи. Как сквозь туман, я поднимаю руку, чтобы посмотреть на кровь, которая покрывает мои пальцы, а затем на тело, которое она оставила.

Кто-то, Лэндон, прижимает обе руки к ране на спине Крея, где из него вытекает еще больше жизненной энергии.

Она продолжает вытекать, образуя лужу под его телом. Лицо Крейтона бледно, лишено эмоций, глаза закрыты, отчего его ресницы трепещут на щеках.

Его массивное телосложение неподвижно, безжизненно.

Он... совсем не похож на Крейтона, которого я знаю.

Люди могут считать его мрачным, слишком молчаливым или холодным, но именно он тот, кто заставил меня почувствовать себя живой.

Тот, кто изменил все.

И я забрала его.

Все.

Все.

Кажется, меня сейчас вырвет.

В тот момент, когда тошнота забивает мне горло, сильная рука тянет меня за руку.

На мгновение я думаю, что это тот самый сигнал к пробуждению, о котором я молилась.

Может быть, это Крей, который называет меня соней, хотя сам намного хуже, и удивляет меня свиданием.

Может, он снова посмотрит со мной «Гордость и предубеждение», назовет меня безнадежным романтиком, а потом трахнет меня.

Может, у Тигра будет сеанс подглядывания, и он будет иррационально ревновать по этому поводу.

Так что я позволяю этому случиться. Закрыв глаза, я списала всю эту сцену на ужасный кошмар.

Кошмар всех кошмаров.

Я жду, когда исчезнет ком, забивший мое горло. Я жду, когда утихнет дрожь в конечностях и исчезнет липкость в пальцах.

Становится хуже.

Просачивается глубже.

Еще больше сдавливает горло.

Когда я открываю глаза, меня толкают в сторону машины, свежие слезы текут по моим щекам, когда я мельком вижу Джереми.

Его брови нахмурены, когда он изучает круговую подъездную дорожку Элиты.

— Нет, — бормочу я, сжимая голову окровавленными руками. — Нет, нет, нет, нет... кошмар, кошмар, это всего лишь кошмар...

— Аннушка... перестань бороться со мной и садись в машину.

И тут я понимаю, что извивалась, боролась и дергалась, мешая брату затолкать меня на пассажирское сиденье.

Я останавливаюсь, отнимаю руки от висков и тону в красном. Все красное.

Кроваво-красный.

Его красный.

— Аннушка...

Я смотрю на своего брата и порез на его плече через мое затуманенное зрение.

— Скажи мне, что это кошмар. Скажи, что ты не настоящий, Джер. Это... это только в моей голове. Я не... Я не... не стреляла в него.

— Ты стреляла, и нам нужно убираться отсюда, пока они отвлеклись.

Я непрерывно трясу головой, с такой силой, что удивляюсь, как она не отваливается.

— Я... я... собираюсь вернуться туда и убедиться, что это кошмар... так и должно быть...

Мой брат хватает меня за плечи и прижимает к машине.

— Проснись, блядь, Анника. Ты выстрелила ему в грудь, мать твою. Он, скорее всего, мертв, и если ты пойдешь туда, они убьют только тебя, ты понимаешь?

— Нет... нет... нет... — мое бормотание становится все более интенсивным, как и мои извивающиеся и страдальческие попытки вырваться из его объятий.

На этот раз Джереми забрасывает меня внутрь, использует ремень безопасности, чтобы пристегнуть меня, а затем бежит к стороне водителя.

Я пытаюсь освободиться, отчаянно, маниакально. Но мои непроизвольные слезы и дрожащие окровавленные руки делают это невозможным.

Машина моего брата мчится по подъездной дорожке, и он чуть не ломает ворота, когда выезжает.

Он набирает скорость, а я рыдаю, оглядываясь назад, через зеркало, через щели. Везде, где я могу уловить его взгляд.

Нам не требуется много времени, чтобы добраться до лагеря Язычников. Как только Джереми отстегивает ремень безопасности, я бегу обратно к входу.

Понятия не имею, куда идти пешком, но я могу найти решение, лишь бы выбраться отсюда. Я могу...

Беспощадные руки обхватывают меня за талию, и Джереми практически поднимает меня с земли.

— Куда, блядь, по-твоему, ты идешь?

— Хочу убедиться, что это кошмар.

— Это не так. — Его голос резкий, мрачный и деловой. Обычно это заставляло меня бежать. Сейчас это не сравнится с ужасом, проникающим в мои кости.

Он ставит меня на землю, хватает за локоть и тащит за собой внутрь особняка. Я пытаюсь освободиться, но с моим братом-буйволом не договориться.

— Что происходит... ну, блядь. — Гарет останавливается у входа и изучает всю кровь, украшающую нас. — Ты в порядке?

— Николай. — Сквозь стиснутые зубы произносит Джереми. — Мы должны убедиться, что он в порядке. Этот сумасшедший ублюдок перерезал себе горло, чтобы не стать рычагом давления.

— Ни хрена себе. — Гарет достает свой телефон и бросается к двери. — Я на связи.

— Где Килл? — кричит Джереми, но Гарет уже ушел.

— Кошмар. — Бормочу я, наполовину в сознании, наполовину нет. — Это просто кошмар. Это может быть только кошмар.

— Ищешь меня? — Киллиан появляется на вершине лестницы, наклоняет голову набок, сузив глаза на меня. — Ты действительно стреляла в Крейтона?

Мое бормотание обрывается, и я ошарашенно смотрю на него. Мог ли Киллиан также быть в моем кошмаре?

— Как ты узнала так быстро? — спрашивает Джереми.

— Глиндон только что звонила мне, плакала, потому что ее кузен скоро умрет. Я не очень люблю, когда кто-то заставляет моего маленького кролика плакать, Анника.

— Я не плакала. — Я неистово трясу головой. — Это всего лишь кошмар. Джера бы зарезали, и это тоже был кошмар.

Мой брат испустил длинный вздох.

— Она не в себе. Ты пойдешь и усилишь безопасность. Я позабочусь о ней и присоединюсь к тебе.

— Я в порядке. В полном порядке, и это был всего лишь кошмар.

Джереми практически тащит меня вверх по лестнице и в мою комнату. Комната, в которую Крейтон пришел в ту первую ночь.

Ночь, после которой мы стали близки.

Ночь, когда я узнала его по выражению глаз только потому, что он был Богом. Моим Богом. И я все равно потянулась к нему.

Я знала, что это запрещено, но я коснулась этого Бога, и теперь меня за это наказывают.

— Анника... Анника? Анника!

Я выхожу из оцепенения от резкого голоса брата, и кошмар, который отказывается заканчиваться, возвращается в реальность.

Джереми хватает меня за плечи, его глаза ищут меня.

— С тобой все хорошо?

Мой взгляд переходит на кровь на его футболке. Она не такая красная, как та лужа, но все равно. Я прикасаюсь к ней своей грязной рукой, мои пальцы сжимаются и разжимаются.

— Это тоже кошмар. У тебя нет крови, Джер.

Он морщится, а затем убирает мою руку.

— Я выживу. Я не думаю, что он действительно хотел причинить мне боль.

Из моего горла вырывается всхлип, когда реальность обрушивается на меня во всех ярких красных красках.

— Он... он не хотел? — мой голос ломается, когда влага пропитывает мои щеки и шею.

Джер качает головой.

— Тогда... тогда... тогда почему... почему я нажала на курок? Скажи мне, Джер! Если я не собиралась спасать тебя, если я не должна была этого делать, почему я нажала на курок?

— Потому что он хотел этого, Аннушка. — Голос Джереми смягчается, а голос моего брата никогда не смягчается. — Он выглядел так, будто ему больно и он решил увидеть, как все это... закончится.

— Нет... — всхлипываю я, ударяясь о грудь брата. — Ах... ах... Это... больно. Почему это больно? А... сделай так, чтобы перестало болеть. Там было много крови, Джер. Что если он...? Что если... Что...

Слово вяжет и душит меня, отказываясь быть произнесенным вслух.

Мой брат прижимает меня к своей груди своей здоровой рукой, и я плачу.

Я просто плачу и плачу, пока мне не кажется, что у меня не осталось слез. Пока я не думаю, что потеряю сознание от боли, которая разрывает мою грудь. Образ красного и его бледного лица преследует меня.

Лицо, к которому, возможно, никогда не вернется жизнь, потому что я покончила с ней. Своими собственными руками, я, блядь, покончила с ним.

Когда мои слезы превращаются в икоту, Джер ведет меня в ванную, за руку, как когда я была маленькой, упала и испачкалась.

Он включает кран и терпеливо оттирает мои руки от крови.

Трёт.

И трёт.

И снова трёт.

Все красное смывается в канализацию в призрачной симфонии малинового цвета на фоне белого. Но следы остаются под моими ногтями, цепляются за мои пальцы, отказываясь исчезать.

Затем Джереми моет мне лицо и расчесывает пальцами мои спутанные, грязные волосы. Закончив, он ведет меня обратно в мою комнату.

Я безжизненна, наполовину живу, наполовину мертва. Я не протестую, когда он усаживает меня на изножье кровати и приносит мою аптечку.

Он начинает промывать порезы на моих пальцах, на ладонях.

Я касаюсь его плеча, и слезы, которых, как я думала, уже нет, собираются на моих веках и текут по щеке.

Мой голос звучит слишком хрипло, слишком грубо.

— Он ударил тебя ножом... Я думала... я думала, что он собирается убить тебя... Я не могла... я не могла позволить ему сделать это. Я не могла потерять тебя. Я не думала, когда нажимала на курок. Почему я попала ему в грудь? Я пыталась промахнуться, но было слишком поздно. Слишком поздно.

Джереми гладит мою руку.

— Все в порядке, Аннушка.

— Нет! Это не нормально! Он не собирался убивать тебя, но я убила его... Я убила человека, которого люблю, Джер. Я у-убила его... Я... Я...

— Он не умер. — Говорит он медленно, терпеливо. — Ты не убийца. Ты просто любишь меня, и это нормально, Аннушка. Выбор — это нормально.

Это только заставляет меня плакать сильнее, даже когда я пытаюсь очистить его рану. В итоге я причиняю ему еще большую боль, и он говорит, что ему придется просто зашить ее.

Джереми не отходит от меня. Ни когда я, наконец, теряю сознание. Ни когда я просыпаюсь в слезах.

Даже когда я ударила его и обвинила в том, что он прервал нас в тот вечер в продуктовом магазине.

За то, что он отвез меня обратно домой.

Я виню его за то, что именно благодаря ему я узнала правду о моих злополучных отношениях.

Я виню его за то, что он слепо пошел на помощь Николаю, когда это было не нужно. Я нелогична, эмоциональна, и во мне царит полный беспорядок.

Но мой брат все время рядом со мной, молча предлагая свою поддержку, с пониманием принимая удары моих слов.

Киллиан приходит и накладывает ему швы в моей комнате. Когда я спрашиваю его, слышал ли он есть ли новости, он смотрит на меня и уходит, не сказав ни слова.

Представьте себе мое удивление, когда на следующее утро я просыпаюсь рано утром Джереми говорит:

— Ты хочешь поехать в больницу?

— Ты... ты действительно позволишь мне?

— Если не позволю, ты улизнешь за моей спиной и сделаешь что-нибудь глупое. Я все равно пойду к Николаю, так что ты можешь посмотреть издалека.

— Он... в порядке?

— Николай или Крейтон?

Я сглотнула.

— Оба?

— К счастью, Николай не перерезал себе горло слишком глубоко. Крейтон, однако, находится в отделении интенсивной терапии. У него обширное кровоизлияние, и он находится в коме. Следующие два дня будут важны для того, чтобы решить, будет ли он жить или умрет.

Я прижимаю ладонь ко рту и бешено трясу головой.

Нет. Это не может быть правдой.

Джереми отдергивает мою руку.

— Забудь об этом, Анника. Или ты рассыпаешься и увядаешь, и помяни мое слово, если ты это сделаешь, я запру тебя здесь к чертовой матери без возможности выбраться. Или ты принимаешь душ, переодеваешься и встречаешь меня внизу, чтобы мы могли вместе поехать в больницу. Третьего варианта не будет. — Затем он направляется к двери. — У тебя пятнадцать минут.

Я на автопилоте принимаю самый быстрый душ в истории и отключаю все свои мысли.

Когда я переодеваюсь и спускаюсь вниз, Джереми уже ждет меня, держа одну руку в кармане, а другой листая свой телефон.

Он кивает в знак одобрения, и мы садимся в машину.

Во время поездки в машине мне и лучше, и хуже. Лучше, потому что я не плачу как ребенок, хотя мне этого хочется. Хуже, потому что прошлой ночью я хотя бы онемела.

Теперь я чувствую каждый укол эмоций. Каждое биение сердца и каждое испорченное воспоминание.

Я могу вспомнить в ярких деталях, как держала пистолет, как нажимала на спусковой крючок. Я чувствую ощущение конца света, которое овладело моей головой.

Все произошло слишком быстро и в то же время слишком медленно.

Джереми продолжает ехать молча, давая мне все необходимое пространство. Даже если звук двигателя становится удушливым, а дороги сливаются в одно целое.

Я прислоняю голову к окну и дышу так тяжело, что стекло запотевает.

— Если мы увидим полицию, мы заберем тебя оттуда. — Говорит мне Джереми, не отрывая глаз от дороги. — У меня нехорошее предчувствие по поводу того, что они еще не замешаны. Лэндон и Ремингтон были там. Конечно, они бы дали показания против тебя. Хорошо, что я забрал твой пистолет, когда мы уезжали, так что улик нет.

— Но я сделала это. — Пробормотала я. — Я застрелила его.

— Слушай меня и слушай хорошо, Аннушка. — Он наклоняет голову в сторону. — Ты не выбросишь свою жизнь на ветер из-за этого. Ты думала, что у тебя нет выбора, поэтому ты и застрелила его. Это единственная версия, которую мы примем.

— Но...

— Никаких «но». Это единственное посещение больницы, которое у тебя будет, так что используй его с пользой.

— Что? Почему?

Он бросает на меня пустой взгляд, когда паркует машину перед больницей.

— Папа уже едет сюда. Он лично забирает тебя обратно в Штаты. На неопределенный срок.

Все, что я хочу сказать по этому поводу, Джереми не слышит, выходя из машины.

Мое мнение все равно не имеет значения. Папа, Джер и даже мама считают, что я в опасности.

Поворот сюжета заключается в том, что это я ранила Крейтона.

Я та, кто...

Раздается стук в окно, и я вздрагиваю, когда Джереми смотрит на меня.

Затем я выхожу из машины и следую за ним внутрь.

— Ты можешь навестить Николая. — Говорю я, мой голос звучит немного странно. — Я пойду в реанимацию и присоединюсь к тебе через некоторое время.

— Я пойду с тобой.

— Ты не должен... — я запнулась, когда он пошёл за мной.

Вскоре мы доходим до отделения интенсивной терапии, и я останавливаюсь на углу, когда замечаю светловолосую женщину с налитыми кровью глазами и залитым слезами лицом, сидящую рядом с неподвижным Илаем и склонившую голову на его плечо.

Ее рука в мужском захвате, или, скорее, запястье. Он продолжает следить за ее лицом, нахмурив брови.

Он имеет поразительное сходство с Илаем, выглядя как его более взрослая версия.

Эйден и Эльза Кинг. Их родители.

Это первый раз, когда я вижу их лично. Крейтон часто говорил о них с обожанием и почти благоговением.

Для человека, который считал себя бесчувственным, он любил своих родителей и даже Илая безоговорочно. В глубине души он считал их своей семьей и ненавидел себя за то, что зациклился на прошлой версии себя.

Версии, которую создала семья, даже неосознанно.

Глиндон подходит к Брэндону. Его лицо напряжено, а ее — красное и такое же беспорядочное, как у мамы Крейтона. Братья и сестры несут кофе, от которого отказываются все, кроме отца Крейтона.

Я хочу сделать шаг вперед, чтобы хоть раз увидеть его, но не решаюсь.

Крейтон сказал, что у его мамы хрупкое сердце, поэтому я предполагаю, что Илай остается рядом с ней, а его отец, вероятно, следит за ее пульсом.

Я никогда не прощу себе, если с ней что-то случится из-за меня. Проглотив удушье, я поворачиваюсь.

— Пойдем.

Джереми смотрит на меня с минуту.

— Ты уверена?

Нет. Но я киваю, позволяя своим ногам нести меня вниз по лестнице. Может быть, я смогу получить информацию о Крейтоне от персонала больницы или просто подглядывать издалека.

Или, может быть, весь этот кошмар скоро закончится.

— Что ты здесь делаешь? — знакомый голос, теперь уже злобный, доносится до меня прежде, чем меня отбрасывает назад и бьет по лицу с такой силой, что зрение обжигает.

Джереми хватает нападавшую, Аву, и бьет ее всем телом о стену. Ее лицо красное, вероятно, от того, что дыхание выбило из легких, но она все равно смотрит на меня.

Сесилия догоняет ее и лишь секунду смотрит на происходящее, прежде чем подбегает, чтобы оттащить Джереми от нее.

— Отпусти ее! — она царапает его руку, ее голос вялый.

Я касаюсь его руки и качаю головой. Как бы мне ни было больно и хотелось плакать, я этого не делаю.

Джереми неохотно отпускает ее, но Ава не ждёт, прежде чем снова наброситься на меня.

На этот раз со слезами на глазах.

— Мы доверяли тебе! Мы позволили тебе стать нашей сестрой, но ты... ты посмела выстрелить в Крея... Как ты могла сделать это, когда он так заботился о тебе? Кто ты такая, чтобы красть его у нас?

Мой брат пытается заслонить меня, но я делаю шаг вперед и позволяю ей ударить меня. Я не пытаюсь оставаться сильной. Я не могу. Чем сильнее она плачет и бьет, тем больше я даю волю слезам.

— Ава... — Сесили пытается оттащить ее от меня. — Если тетя Эльза или дядя Эйден увидят, мы окажемся в полном дерьме.

— Мне все равно! — кричит она. — Я думала, что эта сучка сделает Крея счастливым, и Бог знает, что ему было нужно, но она отправила его в могилу!

— Я не хотела... Мне так жаль... — шепчу я между всхлипами. — Я только... я только думала о спасении брата. Клянусь, я не хотела причинить ему боль. Клянусь...

— Уходи. — рычит Ава, ее лицо раскраснелось, на щеках выступили слезы. — Единственная причина, по которой мы не сообщили об этом в полицию, заключается в том, что Лэндон оставляет выбор в руках Крейтона, когда тот проснется, и никто из нас не хочет расстраивать тетю Эльзу еще больше, поэтому мы сказали, что это было ограбление. Но я клянусь, Анника, если с Крейтом что-то случится, я полечу в Штаты и лично убью тебя.

— Нет, если ты умрешь по дороге. — Говорит Джереми бесстрастным голосом.

Ава продолжает смотреть на меня, но Сесили смотрит на моего брата.

— Я предлагаю тебе взять ее и уйти.

— А я предлагаю тебе заткнуться нахрен. — Говорит он с вызывающим холодок спокойствием.

Сесили выдерживает еще один удар его сурового взгляда, а затем оттаскивает Аву.

— Пойдем.

— Никогда больше не показывайся нам на глаза. — Шепчет Ава. — Убийца.

А потом они исчезают, оставляя меня с подавленным всхлипом и такой глубокой болью, что я просто хочу... покончить со всем этим.