Эден Филлпотс АРХИДЬЯКОН И ДИНОЗАВРЫ

Архидьякон извлек из кармана аккуратный свиток бумаги для проповедей.

— Здесь у меня безделица о мезозойской эре… — начал он, и я прервал его:

— Дорогой мой архидьякон, это было за тысячи лет до появления на земле человека.

— За много миллионов лет, — радостно поправил архидьякон. — В моем манускрипте говорится о временах, когда сама мать-природа пребывала в младенчестве. Как вам известно, палеонтология — мое хобби. Мое сочинение, с научной точки зрения, отражает некоторые познания в этом предмете в сочетании с такой опасной вещью, как поздний ужин. Как видите, я ничего не скрываю; и из уважения к теме я записал все это на бумаге для проповедей.

Он разгладил свиток, поправил очки и приготовился к чтению. Я устроился поудобнее, и он приступил к своему невероятному рассказу:

— Конечно, во сне, как и в современной комедии, не следует пренебрегать вероятностью и логикой, иначе в каждом из случаев все построение рушится, портя для зрителя всякое удовольствие. Поэтому, когда я в одно прекрасное утро обнаружил, что мне предстоит день охоты и научных занятий в мезозойской эре, я ничуть не удивился. Мои черные гамаши превратились в коричневые, на плече висел ремингтон, рядом бежал Питер, черный кот жены. Разумеется, благодаря своим познаниям я отметил чрезвычайно мезозойский характер окружающего пейзажа, и был бесконечно рад оказаться живым и здоровым так далеко в прошлом нашей планеты. Я не забывал, что Питер, моя винтовка и я сам еще не появились на свет; что пройдут бесчисленные века, прежде чем родится палеолитический человек, и что его кремневые орудия представляли собой в ту пору морские губки на дне могучих океанов. Сперва меня даже не смутило одиночество и непредставимые пропасти времени, отделявшие меня от себе подобных. Напротив, я всему радовался; я убедился, что нахожусь в юрском периоде, и весело рассмеялся, подумав, что примерно на двенадцать миллионов лет опередил любого охотника на крупную дичь. О, я был великодушен. Я вспомнил о Кювье, Гексли, Оуэне, Тиндале, Дарвине, Гейки, Марше, Циттеле, Хатчинсоне и тысяче других знаменитых натуралистов и палеонтологов, которым так понравилось бы провести это прекрасное утро среди чудес далекой эпохи; я мечтал о том, чтобы все они очутились здесь, под защитой меня самого, моего ремингтона и Питера.

Я стоял на берегу озера, в болотистой местности. Вокруг царили вулканы; на горизонте я насчитал около дюжины — над ними вздымались к покрытому тучами небу облака дыма. День выдался пасмурный, дождливый; порой падали тяжелые капли, но в промежутках между ливнями погода оставалась сносной. Меня окружали огромные древовидные папоротники, а над заболоченной полосой у края воды высились целые джунгли плаунов, неуклюжих ликоподий и кое-каких видов хвойных.

У границ этого внутреннего моря кипела насекомая жизнь. Мириады колоссальных москитов с размахом крыльев дюймов в семь плясали над водой рядом с гигантскими стрекозами. Время от времени из воды, как форель, выпрыгивала ганоидная рыба и пожирала одну из них; поведение для бесчешуйчатых рыб довольно странное, но я не был расположен к критике. Этим ганоидам, между прочим, приходилось не так-то легко. Тут и там их преследовали рыбоящеры, или ихтиозавры, и тысячами поглощали их на поверхности воды; плезиозавры с лебедиными шеями и головами ящериц также хватали ганоидов, и одни небеса знают, какие опасности подстерегали бедных рыб в глубине вод.

Затем произошло поразительное событие. Внезапно и без всякого предупреждения, над верхушками пальм пронесся чудовищный воздушный змей с длинным хвостом и двадцатифутовыми крыльями. За ним последовал другой, и мне вдруг пришло в голову, что то были зонтики. Подобное открытие, пусть и сделанное во сне, повергло меня в изумление. Я никак не мог понять, отчего эти изобретения человеческого ума свободно летали в мезозойском воздухе и кто мог их обронить; но мгновение спустя меня осенило. Эти летуны были вовсе не зонтиками, а парой отличнейших птеродактилей. Я решил рискнуть, вскинул верный ремингтон и выстрелил. Никогда раньше я не имел дела с оружием; можете представить себе мою гордость, когда я увидел, что подстрелил более крупного из них. Он рухнул вниз и Питер безрассудно метнулся за ним. Мой бесстрашный маленький друг едва не погиб. Да уж, сложновато ухватить и принести хозяину злобного птеродактиля, который хлопает двадцатифутовыми крыльями, щелкает сотнями острых зубов и демонстрирует истинно доисторическую жажду жизни! Могу смело сказать, что ископаемые останки не дают никакого представления о ярости этих летающих драконов. Несмотря на смертельную рану, зверь твердо вознамерился расправиться со мной и Питером. Мне пришлось перезарядить ружье и выстрелить птеродактилю в глаз. Он обхватил себя трепещущими крыльями, спрятал в них голову и умер. Я запомнил место, где он лежал, чтобы забрать его по дороге домой. Видно, мне почудилось, что я собираюсь открыть где-нибудь неподалеку мезозойскую водолечебницу — «в отличной вулканической местности, с роскошными морскими купаниями, охотой на птеродактилей и лаун-теннисом. Цены умеренные».

Размеры первой жертвы заставили меня задуматься. Если такие громадные существа летают по воздуху, рассудил я, на твердой земле должны водиться создания покрупнее. Я знал, конечно, что здесь должны быть динозавры. Лучшие образчики, как я помнил, иногда достигали почти двадцати футов в высоту; многие ходили на задних ногах и, хотя некоторые виды ограничивались растительной пищей, другие были хищниками и вполне могли предпочесть на обед архидьякона. Я боялся и за Питера. На каждом шагу он мог выкинуть что-нибудь неразумное и лишиться жизни. Сам я решил, что никакие донкихотские представления о заповедях добропорядочного охотника не должны сказаться на моей безопасности. Дабы вы поняли, что я имею в виду, стоит упомянуть, что следующей моей жертвой стал телеозавр[13]. Я застрелил его, когда он спал у реки. Он лежал спиной ко мне, с закрытыми глазами, так что я покончил с ним без малейшего труда. Он оказался крокодильей мелочью длиной футов в двадцать; умер он, так сказать, с улыбкой на устах. Я подумал, что из шкуры этого чудовища можно изготовить превосходные портсигары в подарок друзьям.

Я двинулся дальше, зная, что впереди меня ждет крупная дичь. Вокруг меня свободно прыгали маленькие динозавры ростом с кенгуру, но я берег заряды, так как понимал, что в любую минуту они могут мне пригодиться. Мой спутник давно утратил всякое самообладание. О гармонии с окружающей природой не могло быть и речи. Кот понял, что представляет собой всего-навсего пропитание для зверей покрупнее, и вскочил ко мне на плечо, определенно собравшись, в самом крайнем случае, погибнуть со мной вместе.

С каждой минутой размеры фауны все увеличивались. Из зарослей камыша высотой в десять футов высунул голову покрытый броней динозавр, называемый сцелидозавром[14]. Его диковинная спина топорщилась щитками и шипами, а глаза величиной с тарелку отливали голодным блеском. К счастью, зверь нас не заметил; тем временем я пришел к заключению, что стрелять лучше все-таки по необходимости, и застыл на месте, пока существо с шумом не погрузилось в воду. Затем я посетил его лежбище и попутно разрешил загадку, над которой ломали голову все палеонтологи. Я нашел гнездо динозавра с четырьмя яйцами в нем и тем самым навсегда закрыл великий вопрос. Да, динозавры определенно откладывали яйца. Те, что попались мне, напоминали на ощупь лягушачью кожу, лежали по отдельности и были чуть больше солидных тыкв. Я продолжал бы их рассматривать, но услышал, что мама-динозавр возвращается и поспешно ретировался, не осмеливаясь встретиться лицом к лицу с броненосным и проникнутым материнским инстинктом созданием двенадцати футов ростом.

Здесь я мимоходом замечу, что мой черный кот наконец обнаружил нечто мельче себя — прыгающего динозавра величиной немногим больше крысы. Кот с триумфом уничтожил его, частично съел и почувствовал себя много лучше и храбрее.

Я собирался, понятное дело, застрелить одного из этих «допотопных драконов»[15]. Но мне нужен был крупный экземпляр. Я опоздал ко временам анхизавра[16] — гиганта, чьи следы и отпечатки хвоста были найдены в формации нового красного песчаника[17] — и прибыл слишком рано для клаозавра[18], который в меловом периоде попросту объедал верхушки пальм и кроны деревьев; но я знал, что повсюду могли таиться хищные колоссы-цератозавры; знал также, что на лбу у них росли рога, что они одним прыжком покрывали расстояние в двадцать футов и что каждый их след обычно занимал около квадратного ярда земли. Эти размышления заставили меня вести себя осторожно; я даже занервничал. Затем я вспомнил о страшном стегозавре, другой знаменитости юрского периода. Он имел обыкновение прогуливаться на четвереньках; природа снабдила его пластинами и шипами, массивным телом длиной примерно в тридцать футов и двойным набором мозгов: один мозг находился в голове, а другой возле хвоста.

У меня зародилось дурное предчувствие, что стегозавр бродит где-то рядом. Не успел я свернуть за угол, как увидел своего верного товарища — с выгнутой спиной и чуть ли не в челюстях упомянутого монстра. Стегозавр, как видно, позабыл и о передних, и о задних мозгах. Он просто стоял и моргал глазами на Питера, не двигаясь и не причиняя коту никакого вреда, так как был вегетарианцем. Мне не хотелось стрелять в величественного зверя; оно и к лучшему — не прошло и пяти минут с тех пор, как он убрался восвояси, и я вплотную столкнулся с еще одним первобытным экспериментом природы, с одним из самых восхитительных, фантастических и вспыльчивых динозавров, когда-либо выходивших из ее мастерской. Передо мной стоял трицератопс — чудище с шестифутовой головой, начисто лишенной мозгов, и темпераментом десятка дьяволов. Он был дурно воспитан и не умел сдерживать свои порывы даже в присутствии архидьякона. Зверь наклонил свои громадные рога и яростно ринулся на меня; я продолжал спокойно и хладнокровно стоять на месте, благо речь шла о видении. Подпустив трицератопса поближе, я выпалил в него из обоих стволов. Попал я главным образом потому, что промазать никак не мог: его туша закрыла собой весь удивительный мезозойский пейзаж. Зверь упал в пяти ярдах от меня, состроил свирепую гримасу и мирно испустил дух.


То была грандиозная минута, и мой успех вдохновил нас обоих (меня и Питера) на новые подвиги. Мы расположились на обед в тени павшего трицератопса; я обнаружил, что сумка, висевшая у меня на плече, содержит флягу с весьма приемлемым ирландским виски, пакет с бутербродами и несколько сигар. Помню, я начал раздумывать, откуда взялись эти бутерброды, кто их для меня приготовил и из чего. Может, бутерброды были с мясом динозавра или ихтиозавра. В сумке нашелся и пирог — по вкусу он напоминал голубиный, но начинка состояла, должно быть, из мяса птеродактиля. Пирог понравился Питеру гораздо больше, чем бутерброды.

Самое замечательное приключение было еще впереди. Я отдыхал после обеда, допивая виски и покуривая сигару; черный кот бродил вокруг. Внезапно самый странный звук, когда-либо терзавший слух смертного, вторгся в мои уши. Я никогда и близко не слыхал ничего подобного. Не знаю, как его и описать — нечто среднее между шипением змеи и курлыканьем голубя. Звук этот исторгал первобытный зверь, явно соединивший в себе вокальные дарования птицы и рептилии. Естественно, необычайный звук поразил меня, ибо птицы были чужды этому миру. Некоторая мелодичность, однако, заставила меня предположить, что загадочное создание обладало, по меньшей мере, наполовину орнитологическими свойствами.

— Питер, — обратился я к крайне возбужденному звуками коту, — где-то здесь обретается археоптерикс! Никакое другое юрское существо не сумело бы издать такую пародию на музыку.

И я оказался прав. Минуту спустя я увидел археоптерикса: он сидел на пне сломанного дерева и пел или считал, что поет. Я молча прислушивался к первым нотам птичьей музыки; я, знакомый с лучшими певцами из жаворонков, дроздов и соловьев, слушал этого напыщенного археоптерикса, который заливался во все горло. Жалко было видеть, как гордился он своим пением и как наслаждалась им его самка. Он был первой певчей птицей, созданной природой; понятно, он не мог вообразить ничего лучше своего примитивного строения и нелепого голоса. Он клекотал, шипел, пищал и даже пытался издавать трели. Затем Питер, признавший в нем, несмотря на крылья с когтями и зубы, настоящую птицу, прыгнул на незадачливого археоптерикса, одолел его в тяжкой борьбе и радостно потащил ко мне.

Вскоре мы уже шли по берегу моря, переступая через многочисленных черепах и огибая спящих ящеров, иные из которых достигали тридцати футов в длину. Там меня постигло несчастье, и я потерял верного Питера. Глупый кот стал чересчур предприимчив. Ознакомившись с юрскими чудесами, он утратил бдительность и подошел слишком близко к воде. В этот момент голодный плезиозавр высунул из волн десятифутовую шею, и Питер навеки утратил интерес к мезозойским материям. Я очень горевал. Питер был звеном, соединявшим меня с будущим. Он принадлежал моей жене, и я представлял себе, какую горечь утраты испытает она при вести о безвременном конце его колоритного существования. Затем я вспомнил, что от Адама и Евы меня отделяли миллионы лет. Эта мысль привела меня в чувство, и я впервые ощутил, как одинок был здесь, вдали от человечества. Неделей ранее пошел шестидесятый год моей жизни, и в человеческом смысле я вряд ли мог надеяться дожить до начала христианской эры. Я злился, понимая, что умру за двенадцать миллионов лет до рождения собственной жены; что хорошего быть архидьяконом англиканской церкви за долгие века до того, как «Британия первой, по воле Небес»[19] поднялась из лазурных вод? До боли ясно было одно: на протяжении многих тысячелетий у меня не будет ни работы, ни заработка. Помню, я больше всего беспокоился о заработной плате и о том, что никогда не увижу свой собор. Даже при самом великодушном подсчете, этот мир добрался лишь до двадцатого стиха первой главы книги Бытия! Честно говоря, я пал духом; и в этот миг отчаяния мне повстречался Brontosaurus Excelsus, один из самых крупных динозавров. Он перемещался на четырех ногах, достигал шестидесяти футов в длину и весил, вероятно, двадцать тонн. Мне было все равно. Он с молчаливым презрением миновал меня и направился к воде; помнится, я в свою очередь окинул его насмешливым взглядом.

— Ты огромен и неуклюж, но уступаешь атлантозавру[20]. Он умел вставать на задние ноги и ходить, как я, царь зверей и архидьякон!

Но бронтозавр не обратил на меня внимания. Сомневаюсь, что он услышал меня; все эти травоядные — ленивый, сонный и ни на что не претендующий скот. «Какой смысл, — с горечью сказал я сам себе во сне, — дорасти до шестидесяти футов, когда у тебя нет ни мозга, ни речи? Лучше уж быть камнем или деревом, чем одним из таких пустоголовых созданий. Природа, впрочем, еще дитя, вот она и возится с топорными игрушками и глупыми куклами».

И тут на глаза мне попался след, который заставил меня затаить дыхание. Я понял, что это след цератозавра, а этот ящер зависел от животной пищи и не боялся никого. Громадные лапы оставили глубокие отпечатки во влажной почве. Между ними тянулась глубокая борозда, как будто динозавр тащил за собой большой плуг. По-видимому, то был след громадного хвоста. Было также очевидно, что зверь привык передвигаться на двух ногах; судя по растерзанным останкам чудовищ поменьше, попадавшимся на тропе, по пути он несомненно закусывал.

Тучи сгустились, начали падать отдельные тяжелые капли дождя. В воздухе висел вулканический запах. Совсем рядом гигантский динозавр хрустел чьими-то костями. Мое сердце забилось сильнее; я глянул на ремингтон и, собрав все свое мужество, двинулся вперед.

За рощицей хвойных деревьев я вышел на цератозавра. Он только что покончил с небольшим крокодилом и искал другого, когда завидел меня. Я никогда не предполагал, что на свете бывает такая могучая, грандиозная масса плоти. Его пасть была открыта, голова огромна, зубы страшны. Широко раскрытые глаза не уступали в размере колесам паровоза, шея высилась, подобно башне, тело являло стадо слонов. Мне недоставало опыта, но все же я понимал, что передо мной стоит хищный динозавр намного больше тех, чьи ископаемые кости до сих пор попадались ученым. Собственно говоря, он совсем не стоял. Гигантскими шагами он приближался ко мне, вытянув голову, словно змея. Ростом он был, как мне показалось, около пятидесяти футов, но точные измерения и научные наблюдения, понятно, были исключены. Зверь приближался так быстро, что я лишь успел нацарапать скорописью несколько цифр на манжете. Только две вещи беспокоили меня: выкажет ли динозавр уважение к моему сану и, если нет, остановит ли его мой ремингтон, когда он ринется на меня. Он наклонил голову и выпрямился во весь рост. Черным языком он облизывал губы — вне сомнения, предвкушая обед. Я выстрелил в нужный момент, но на зверя это не произвело никакого впечатления, и секунду спустя он навис надо мной, а я повернулся, собираясь бежать. На мой духовный сан динозавру было наплевать; зверь подверг его суровому испытанию — не сгибая массивные задние ноги, он наклонился, сжал меня в когтях и поднял футов на двадцать пять в воздух. Не понимаю, как выдержали моя одежда и белье: даже в это роковое мгновение я удивился тому, что ни единый шов не разошелся. Динозавр издал низкое горловое шипение, прижал меня к груди, согнул шею и, вращая громадными глазами, обнажил клыки. Я не мог пошевелиться, все мои чувства и мысли были точно парализованы. Голова зверя покачивалась надо мной, на щеке я чувствовал его гнилостное дыхание, желтые глаза смотрели мне прямо в лицо, твердый нос тыкался в ребра. Затем ко мне вернулась способность сопротивляться. Я бился, размахивал руками и ногами и кричал. Пока я боролся, жуткая хватка зверя понемногу начала ослабевать, а очертания тела расплываться; но желтый глаз с каждой минутой разгорался все ярче. Постепенно я начал просыпаться. Проявились очертания современной обстановки, я заметил общий беспорядок, затем потолок своей спальни и другие знакомые вещи. Желтый глаз продолжал гореть. Я ахнул и вырвался наконец из этой кошмарной хватки, весь мокрый от пота, дрожа от ужаса, испытанного при виде динозавра. Занимался рассвет, кругом валялись смятые одеяла и простыни. Я осознал, что чуть не упал во сне с кровати, и там, где во время мирной дремоты обычно покоились мои ноги, теперь лежала голова. Но желтый глаз все горел, пока я окончательно не понял, что яркая точка была всего только большим медным набалдашником в изножье кровати.

Только тогда я вернулся к действительности и обнаружил себя в начале двадцатого столетия.

В тот день за завтраком Питер, как водится, мяукал и выпрашивал сардинку. Но когда я спросил, «А как насчет того птеродактиля, старина?» и «Каково было внутри плезиозавра, дружище?», он вместо ответа принялся месить меня передними лапами и привычно замурлыкал. Наш Питер — приличных размеров кот, но в то утро, после увеселительной прогулки в мезозой, меня поразило, какой он в сущности маленький.

Загрузка...