Олеся
Какое-то время мы так и стоим. Не очень далеко. Не слишком близко. Молча. Небольшое помещение наполняется ароматом, мужским, приятным, с нотками свежести. Взгляд же незванного гостя темнеет. Такое чувство, что он уже сдвинул халатик и по-хозяйски оглаживает мою грудь.
В ногах появляется слабость. А в голове дурные мысли. Что будет, если сдернуть шелковую ткань? Под которой у меня только простые черные трусы. Грудь наливается и тяжелеет. Хочется сжать ноги, чтобы уменьшить ноющую потребность.
Мало места. Он слишком близко, несмотря на расстояние между нами.
И он – настоящий самец.
Однако память ярко рисует мне светловолосую макушку между его ног. И разум саркастически шепчет: "Ты хочешь на ее место?"
Он же растопчет. И ноги вытрет.
Во рту пересохло.
– Зачем вы… – тут я запинаюсь.
Какое "вы"? Я видела, как ему минет делают!
– Ты пришел? – исправляюсь.
Но слова даются с трудом.
Замечаю, что он переводит взгляд с груди на мое лицо. Уголок его губ ползет в насмешливой улыбке.
Он точно знает, как действует на баб. И ему смешно. Это раздражает неимоверно.
Ну все, Олеся, постояла, слюни попускала. Теперь самое время их вытереть.
А его выпроводить.
– Зачем ты пришел? – теперь вопрос звучит четко.
Так как надо.
Холодов прищуривается. Не разуваясь, идет на кухню.
Я начинаю злиться.
– Ботинки сними. Мы же не за границей. Или у тебя носки рваные?
Он резко разворачивается и возвращается. Прихватывает меня за затылок, запуская руку в волосы:
– Да чтоб тебя! – выдыхает мне в лицо, – Что ж ты вечно такая? Недотраханная...
Рука у него теплая, сильная. И это могло бы быть приятно...
Но это он!
Вырываюсь.
– А ты перетрахался?
На это мне ничего не отвечают. Холодов демонстративно снимает обувь.
– Тапочки мне только не давай! – недовольно цедит, идя по коридору.
– И не собиралась – в тех же интонациях отвечаю.
Вспоминаю про пельмени на плите, ругаюсь сквозь зубы и обгоняю его. Коридор достаточно просторный.
Перевожу дух, только заглянув в кастрюлю. Наша перепалка длилась недолго, поэтому мой кулинарный шедевр не пострадал.
Отвлекаюсь от мужчины, достаю пельмени из кастрюли.
Когда поворачиваюсь, обнаруживаю любопытную картину – властелин всея Руси снял верхнюю одежду и пиджак. Вещи небрежно бросил на стул. И занят тем, что закатывает рукава на белой, слепяще белой рубашке.
– Работу нашла? – заметив, что я обернулась, задает вопрос уже более спокойным тоном.
Как будто это не он шипел на меня в коридоре несколько минут назад.
Интересно, он имеет отношение к тому, что меня не взяли, хотя явно собирались это сделать?
Врать ему язык не поворачивается. Это по-детски совсем. А напротив меня весьма взрослый и серьезный зверь.
– Нет, не нашла, – дальше я уже готова выложить ему все, что думаю о его визите.
– Покормишь? – кивает на дымящуюся тарелку, – Я, когда голодный, злой. Да и ты, мне кажется, тоже.
Много чего вертится у меня и на языке, и в голове. Но ему это все говорить бесполезно. Он пришел сюда с конкретной целью, пока не добьется которой не уйдет.
А вытолкать его из квартиры, боюсь, мне не хватит сил. Он ростом даже повыше Матвея. И потяжелее. Отнюдь не за счет жира.
Руки не распускает. Почти. Скажет, что нужно. И свалит.
Делаю шаг чересчур резко, полы халата распахиваются, открывая вид на ноги. По-моему, не только на них. Кожа там, куда смотрит сейчас Холодов, начинает гореть. От одного лишь взгляда.
Я сражаюсь с желанием сделать как Волк из "Ну, погоди!" – натянуть халат до самых пяток и пойти вприсядку.
Принесла же его нелёгкая!
– Не надо на меня так пялиться! На стол сейчас накрою. Ешь, говоришь, зачем пришел и проваливаешь. Ясно?
– Вполне, – отвечает, но я же чувствую, что по-прежнему разглядывает мои ноги.
Пускай смотрит.
Я хотела расположиться возле телевизора в соседней комнате, поэтому там уже стол накрыт скатертью. На кухне все в муке. Да и тесно здесь. А мне после коммуналки некомфортно в тесноте.
Телевизор включен. Влад располагается на диване, сосредотачивая внимание на том, как я сную из комнаты на кухню и обратно.
Овощная нарезка, зелень, тарелки с пельменями, столовые приборы, стаканы для воды. Привычно сервирую стол. Мать никогда не позволяла есть абы как. Завтрак, обед, ужин всегда только так.
– Сметана? Майонез? – уточняю у свалившегося на мою голову небожителя.
– Что? – переспрашивает.
Чем он занимается? Опять разглядывает?
– Пельмени с чем будешь? Со сметаной или с майонезом?
– Со сметаной.
Происходящее сейчас в этой квартире напоминает какую-то сюрреалистичную картину. Так, что хочется себя ущипнуть. Или его?
– Садись, все готово.
Он пересаживается за стол, я устраиваюсь на своем месте. Халатик снова разъезжается, но ему не должно быть видно. Оставлять его одного, чтобы переодеться не хочу. Я ему не доверяю.
Я принимаюсь за еду, так как сильно проголодалась. Наблюдаю за мужчиной. У него безупречные манеры. Да и весь он – идеальный. Если бы не характер.
Холодов поливает пельмени сметаной, посыпает зеленью. Осторожно пробует первый.
Так и тянет подколоть.
– Вкусно, – отмечает задумчиво.
– Приятного аппетита, – выговаривая это, изо всех сил пытаясь, чтобы голос не звучал ехидно.
– Тебе тоже.
Вот у него не звучит. Завидую такому умению владеть собой.
По мере того, как теплая пища попадает в желудок, и правда, добрею. Уже не хочется откусить гостю голову.
Сложившаяся ситуация крайне любопытна.
И я мучаюсь – что же последует дальше?
Трапеза проходит мирно. И Холодов, если и смотрит, то на мое лицо. Задумчиво.
Ловлю себя на мысли, что такими темпами он и до ужина досидит.
– Чай, кофе будешь?
– Кофе черный, две ложки сахара.
Кофе варю в турке. У меня такой заскок. Себе ставлю чай. Убираю со стола. Приношу Владу его кофе, себе чай. И лимонный кекс.
– Будешь?
– Буду, – не ломается, – Сама пекла?
– Да.
– Надо же, какая мастерица, – вот теперь голос звучит насмешливо.
Раздраженно его оглядываю:
– Тебя что-то не устраивает? Объелся?
– Не злись.
Отламывает чайной ложкой кусочек кекса, отправляет в рот. Видно, что ему нравится.
– Касьянова мне звонила, – отхлебывает бесшумно кофе.
Он серьезен и задумчив.
– Мы с ней поговорили. И я решил, что погорячился. Так что завтра можешь вернуться на работу.
Нет сил терпеть. Он "решил", "можешь"... Кем он себя вообразил?
Встаю со стула, отвешиваю шутовской поклон.
– Ой, спасибо, барин! Век твоей доброты не забуду. Куда ж я бы, сиротинушка, – да без твоей заботы!
Я вдохновилась и замолкать не собиралась. Язвительность взяла свое. В такие моменты я невыносима. Но он сам виноват. Не надо было напрашиваться.
Только я не обратила внимание на одну деталь. Предательский халат разъехался на груди. И с правой стороны полностью ее обнажил. В пылу своего выступления я этого даже не заметила. Но в моей крови бурлило возмущение – я терпеть не могу, когда мужчины ставят себя выше меня, полагая, что то, что у них находится между ног, делает их чем-то лучше, чем женщины.
А вот Холодов заметил. Выражение лица у него изменилось. Стало жестче, глаза полыхнули. Мне бы, дуре, насторожиться... Да куда там...
Что что-то не так, я поняла лишь, впечатавшись в ближайшую стену лопатками, и почувствовав, что меня целуют. А еще внаглую лапают за грудь. Правую. Перекатывая большим пальцем сосок. Который напрягся и стал напоминать камушек. Меня бросило сначала в жар, потом в холод. Руки повисли вдоль тела, пока мои губы облизывали и кусали, а язык посасывали.
В мозгу долбилась мысль: "Что он делает?!" И всё. Ступор.
Который сошел с меня, когда я ощутила, что мужские руки стягивают с моих плеч халатик.
Нет, нет и нет. Так не будет.
Но возмутиться вслух у меня не получилось. Рот был занят. Его языком. На котором я сжала свои зубки.
Холодов отпрянул, держась ладонью за рот. А я сбежала в свою комнату. Там надела леггинсы, лифчик и футболку.
Честно, я задержалась в комнате дольше. Мне надо было перевести дух. И очень хотелось покрутить у виска пальцем со словами: "Ты совсем уже, Олеся!"
А еще я надеялась, что он уйдет. Надеялась я, впрочем, напрасно.
Холодов никуда не ушел. Он стоял у окна с чашкой кофе и смотрел на улицу.
Неловкость я почувствовала сразу, как только вошла в комнату. Тут же себя одернула. Это не я к нему полезла целоваться. А он ко мне.
– Извини, – произнес мужчина, заслышав, что я вернулась, – Этого делать не следовало.
Он сделал глоток кофе и добавил:
– А тебе не нужно гостей в халатах встречать.
– То есть я еще и виновата? – от праведного гнева заалели щеки.
– Знаешь, что? Тебя сюда никто не звал. И в чем я хожу дома, это мое дело, которое тебя не касается. Никак.
– Лесь, не заводись.
Это его "Леся" царапнуло. Зачем он меня так назвал? Так мог меня звать кто-то близкий, кому я не безразлична. Но не он.
– У тебя распахнулся халат. Стало видно.... Хм... Я среагировал как нормальный, здоровый мужчина. Это всего лишь инстинкты. Но не к месту, тут я согласен, – хочется верить, что говорит правду, – Дальше. Работу ты не нашла. Но расчет почти потратила. Сейчас ты закусишь удила, наговоришь мне гадостей, откажешься от того, что я предлагаю. Только скоро наступит следующий месяц. Аренда жилья, расходы на продукты и одежду, и так далее, и тому подобное. Где будешь брать деньги? Такую приличную зарплату с полпинка не найдешь. Поэтому давай ты сейчас не будешь крыть меня на чем свет стоит. А завтра придешь на работу, как обычно. И позвонишь Касьяновой.
Он развернулся, поставил чашку на стол и добавил, твердо глядя мне в глаза:
– Никаких видов на тебя я не имею. У меня нет недостатка в женском обществе. То, что произошло здесь, это случайность.
Потом он ушел на кухню, я услышала, как он одевается. Вышла в прихожую, только выждав несколько минут, чтобы он успел обуться.
Он был бы не он, если бы последнее слово не оставил за собой:
– Подумай. У тебя есть время до завтрашнего утра. Если не придешь утром, я найду кого-нибудь другого. И если бы не Касьянова, я бы тебя не уговаривал.
Он вышел и прикрыл за собой дверь.
У меня же после его ухода осталось чувство, что что-то в его словах было не так. Только вот что именно, я так и не смогла понять. Однако ощущение навешанной лапши на ушах сохранялось. Вместе с чувством женской обиды. Если я для него пустое место, то и не надо меня хватать, целовать, тискать. Инстинкты у него, видите ли! У меня, может быть, тоже они есть, но я же ни на кого не бросаюсь?!
С таким настроем я позвонила в то место, куда хотела звонить до визита Холодова. Там мне сказали, что я опоздала и вакансия занята. Я обматерила их про себя и задумалась, насколько это может быть совпадением. То, что меня никуда не берут.
Посчитала оставшиеся деньги на карте. И пришла к неутешительному выводу, что Холодов прав. За новогодние праздники финансы истощились, хотя мы с Матвеем и не отмечали особо. Так посидели вдвоем, потом он уехал с Лукой. Я легла спать. Но уже миновала праздничная десятидневка, и неделя после нее в поисках работы. А деньги тратятся.
Может, Влад сказал правду? И ему от меня ничего не надо?
Матвей
Школа оказалась не таким ужасным местом. Особенно после того, как Пал Саныч организовал несколько тренировочных спаррингов. И я имел удовольствие размяться на местных мажорах. Я был удивлен, что у некоторых из них оказался неплохой уровень подготовки. Они, видимо решили, что я тоже интересный экземпляр. Как-то само собой завязалось общение. И появилась своя тусовка.
Но в нее не вошли ни Артем Холодов, ни Борис Харламов, ни Харитон Панков. Эти меня игнорили. Хотя я ждал, что попытаются поставить меня на место.
К нам прибился и Артур, мой одноклассник, который в первый день настойчиво выяснял, как я ухитрился попасть в их элитную школу. Он вроде и силовыми видами спорта не занимался, но любил позубоскалить. Поэтому общался со всеми легко, без напряга. Чем ему было интересно с нами, неизвестно.
– Привет! – бодро выпалил он, усаживаясь за наш столик в буфете, где я и еще несколько парней, тренирующихся у Антонова, обедали, лениво перебрасываясь ничего незначищими фразами.
К чему он это сказал, я не очень понял, ведь мы с ним полдня проторчали вместе в одних и тех же классах.
– Мы виделись уже, – сообщил я ему, отхлебывая компот.
– Так это... Я на всякий случай. К тебе же просто так не подойдешь. Учитывая, с каким ты видом по школе ходишь.
– Нормальный у меня вид.
– Ага, ага. Это ты себя со стороны не видел. Может, поэтому и не трогают тебя.
Разговор принимал любопытный оборот.
– Ты сейчас о чем?
– Ты ж с Холодовым закусился, – продолжал трепаться Артур, – А он здесь всеми заправляет. Шаг в сторону – побег, прыжок на месте – провокация. За все – расстрел. Он и дружки его. Если напрямую не закопают, то подставят так, что не отмоешься. Да и все еще из-за Алиски получилось. Ей же Харламов проходу не дает, как только она здесь появилась. Все уже гадать замучились, то ли она ему нравится и он так симпатию проявляет. Либо она ему что-то сделала, и он ее извести пытается.
Я хмыкнул.
Стас из параллельного вмешался в разговор.
– Матвей, ты бы не хмыкал. Артур прав. От них столько народу уже огребло. И ты поострожней. Тем более Алиска возле тебя теперь крутится. Чуть ли не в рот заглядывает.
Девчонка, правда, смотрела преданной собачонкой. Надо бы с ней поговорить, чтобы ерунду всякую не придумывала.
– Она не в моем вкусе. А то, что впрягся – так дело не в девочке. Дело в том, что я бы за любую заступился. У меня дед был. Так вот. Я мелкий был совсем. Может, года три. Он со мной гулять пошел. А я с девчонкой сцепился, лопатку хотел забрать, ямку вырыть. Мы с ней едва не подрались. Он мне такого леща влепил, что я его до сих пор помню. И сказал : "Девочек обижать нельзя". Я вырос и с ним согласен полностью. Настоящий мужик за счет слабого самоутверждаться не будет. Он сильного найдет, чтобы хреном помериться.
– Да ты прям романтик, – Глеб Сидоров, с которым тренер нас постоянно в пару ставил, в восторг от моей душещипательной истории не пришел, – Только здесь – как в джунглях. Смотри, чообы не сожрали.
Я хмуро на него глянул:
– Я и сам сожрать могу. И не подавлюсь.
Не знаю, почему все решили, что я какой-то правильный. Мать в свое время знала каждый отдел полиции в городе. Пока я не научился не попадаться. Виной всему были всплески агрессии. Которые и сейчас иногда накатывают невовремя. Сбрасывать ее сильно помогает спорт.
После большой перемены мне нужно было в кабинет химии. Куда я и направился в гордом одиночестве.
Дверь была открыта, но учителя не было. Я решил подождать и сел за парту. Только долго посидеть мне не удалось. Послышались странные звуки, как будто кто-то скулит. Или плачет?
Звуки раздавались из смежного с кабинетом помещения. Я встал и пошел туда.
Там было все заставлено коробками. И источник шума я нашел не сразу. За коробками в углу прямо на полу, подтянув колени к лицу, сидела Алиса. И, зажав сжатую в кулак руку зубами, плакала.
– Ты чего здесь?
Я рассчитывал, что она ответит.
Но девушка отреагировала странно. Подавив рыдания и не поворачивая головы в мою сторону, громко и четко сказала:
– Уйди!
– Алис, что ты? Я ж помочь хочу.
Так же четко она проговорила:
– Мне твоя помощь не нужна.
А голову она так и не повернула.
Я шагнул к ней и наклонился. Она сжалась сильнее и попробовала отползти.
Подцепив пальцами за подбородок, я развернул ее лицо к себе. И застыл.
На скуле в поллица налился сине-фиолетовый синяк. Она была вся зареванная, с покрасневшим носом, с затравленным выражением в больших серых глазах. А у меня сердце дрогнуло от жалости.
– Кто?
Длинные объяснения не были нужны, я знал, что она понимает, о чем я.
– Если ты сейчас что-нибудь им сделаешь, то будет только хуже.
Вот дурочка!
– Что ты заладила – хуже, хуже? А так тебе хорошо? Ты чего дожидаешься – когда они тебя втроем поимеют и убьют, бросив тело в какой-то канаве? Эти уроды наслаждаются безнаказанностью. И так и будет. Я не собираюсь разбираться тут. Я ж не дурак. Но вопрос решу. От тебя мне надо только одно – узнать, кто тебя ударил
Она помедлила. То, что она чувствует, я понимал прекрасно. Ей страшно, больно и она не верит, что можно что-то изменить.
Но хочет поверить.
Поэтому с ее губ срывается:
– Это Борис. Он словно совсем с ума сошел. Кричал, что я – шлюха, что ноги раздвигаю перед всякими. А потом ударил. Учитель какой-то шел, я вырвалась, убежала и спряталась.
Слезы снова потекли ручьями.
– Я больше не могу-у-у, – Алиса зарыдала снова.
– Не бойся, он больше тебя не тронет. Пойдем к медсестре, холод надо приложить.
– Они ничего не сделают.
Это я и сам знал. И ни на кого не рассчитывал.
– Что я теперь бабушке скажу?
– Я бы сказал правду. И перевелся в другую школу.
– Ты же не перевелся.
– Малыш, я могу себя защитить. У нас разные ситуации. Хватит плакать.
Я помог ей подняться и отвел в медицинский кабинет. Ее "упала" резало слух.
Но я не вмешивался.
Мне пришла в голову другая идея.