Божественный сумасброд. Жизнеописание и песни Друкпы Кюнле

Глава четвёртая О том, как для блага всех существ Друкпа Кюнле путешествовал по восточному Цангу

Теперь Владыка Дхармы, Защитник Живых Существ Кюнга Легпа держал путь к Раве, что в восточном Цанге. Остановившись там в доме девушки из этой провинции по имени Адзомма, он пел песни под аккомпанемент своей лютни, пил чанг, наслаждался жизнью и отдавался любви.

В ту пору местной крепостью управлял жадный наместник по имени Моронг; оттуда однажды он и заметил Ламу и спросил своего слугу, кто это такой. Слуга ответил.

— Ага! — воскликнул наместник. — Это один из тех жалких людишек из Ралунга, которые в том году не уплатили налога на мясо. Хоть и говорят, что он святой человек, но на самом деле он только скитается бесцельно и создаёт проблемы. Отправь посыльного, пусть его приведут сюда.

Кюнле привели к крепости.

— Не ты ли тот сумасшедший, что зовёт себя Друкпой Кюнле? — накинулся на него наместник. — Ваши люди из Ралунга, может, забыли, что каждый должен сдать в налог Ярдрогу Нангкарце по яку и девяти баранам? И не снизил ли я вам налоги на шерсть и овец? Вы же вместо благодарности убили моих кабарог в отшельничестве Ганден и съели их. Сверх того, вы причинили жителям Ганден всяческий ущерб. Чтобы ваш налог на мясо был оплачен, завтра ты должен принести мне сто туш животных.

— Тебе будет уплачено по твоим заслугам и проступкам Ямой, беспристрастным Владыкой Смерти, который видит карму каждого живого существа шести миров в своём ясном зеркале, — отвечал ему Лама. — Но если тебе этого не достаточно, и ты говоришь, что завтра тебе нужно мясо, оставь поутру ворота открытыми.

После того, как Друкпа Кюнле ушёл, люди стали гадать, как он намеревается выполнить такое дерзкое требование. Некоторые полагали, что он, наверняка, украдёт скотину. Наместник же на это лишь сказал:

— Как он это сделает, мне безразлично, лишь бы я получил своё мясо. Откройте завтра утром ворота.

Когда утром следующего дня солнце поднялось над восточными горами, послышался сильный шум и громкая ругань, приближающиеся со стороны долины Гьянце. Наконец показался Лама, гнавший перед собой сто десять кабарог из Гандена.

— Вот твой мясной налог! — крикнул Лама наместнику. — Бери, если хочешь, сейчас, я не смогу пригнать их тебе завтра. Сегодня же я могу услужить тебе всеми животными, какие только есть в Тибете. А не хочешь — я отошлю их в Чистые Страны. Так гласит повеление Владыки Смерти.

— Друкпа Кюнле, ты сошёл с ума! Ты воплощение Мары

или излучение Будды! Гнать кабарог словно овец в одном стаде — это настоящее чудо! Но всё же я не имею право брать налог живьём. Я могу принять только мясо, — сказал наместник.

— Это не проблема, — отвечал Лама, отсекая животным головы. Убив всех, он стал сдирать с них шкуру, сваливая окровавленные туши в одну кучу.

Наместника охватил ужас.

— Апау! Апау! — закричал он. — Безумный Друкпа Кюнле, мы совершили великий грех! Тебе не нужно больше платить налог на мясо, и отныне все потомки рода Друкпа освобождаются от этой обязанности. Возьми это мясо и продай ею на базаре. И освободи умы этих животных!

— Вчера ты велел мне уплатить тебе мясной налог, для чего я и пригнал сюда этих животных. Теперь ты говоришь, что он тебе больше не нужен. Если это так, то они могут вернуться в Ганден.

Он щёлкнул пальцами и крикнул:

— Возвращайтесь туда, откуда пришли!

Туши тут же вскочили и отыскали себе каждая по шкуре и по голове (причём некоторые маленькие животные схватили большие головы, а некоторые большие — маленькие головы). Так они и убежали обратно в Ганден. Говорят, что в этой местности ещё и по сей день можно встретить эту диковинную разновидность оленей с несоразмерными головами.

Наместника, его охранников и прислугу охватила такая глубокая преданность, что у них на глазах выступили слёзы. Они упали перед Ламой на колени, сложив руки, и наместник сказал:

И наместник коснулся своим лбом ног налджорпы. Впоследствии он обрил голову, принял религиозное имя и стал заведовать хозяйством как бодхисаттва.

Лама вернулся в пивную Адзоммы и продолжал пить и распевать песни. Девушки были от него в восторге и обратились к нему со словами:

— Вчера ты убил животных, а потом вернул их к жизни, и поэтому мы питаем к тебе очень большое доверие. В своей прежней жизни ты, несомненно, был Буддой. Расскажи нам, пожалуйста, об этом!

Друкпа Кюнле отвечал:

— Поскольку, рассматривая своё настоящее поведение, неминуемо получаешь некоторое представление о своих прежних существованиях, я спою вам одну песню:

— Ты делаешь вид, будто перечисляешь свои прежние жизни, — ответили девушки, — а на самом деле ты раскрываешь нам наши собственные недостатки. Благодарим тебя за твоё поучение.

Лама продолжил странствие, направившись к монашеской академии, находящейся у ступы[44] Палкхор. Он застал там опытных в дебатах монахов, углублённых и свои прения.

Пока он наблюдал за этим зрелищем, его внимание вдруг привлекла хорошенькая девушка, сидевшая на краю ступы. Тут пожилой монах, стоявший во главе рядов монахов, обратился к нему:

— Друкпа Кюнле, знаки твоего совершенства и твои чудесные способности воистину ошеломляющи; но то, что ты не простираешься перед ступой и монашеской сангхой, говорит о том, что твоё воззрение превратно и находится в противоречии с учением Будды.

— Я — совершенный налджорпа, и уже давно завершил практики простираний и покаяния в проступках, — сказал Лама. — Но если ты считаешь это нужным, я буду простираться, — и он стал делать простирания перед девушкой и перед ступой с такой молитвой:

— А кха кха! — воскликнули монахи. — Что за бесстыдство! Этот Друкпа Кюнле и впрямь ненормальный!

— Поскольку женщина — это путь, которым появляется на свет всё хорошее и всё плохое, по природе своей она является матерью Мудрости, — объяснил им Лама. — Кроме того, приняв монашеское посвящение и обеты дисциплины у ног своего духовного наставника и, не тревожась о будущем, поднеся золото и серебро, вы вступили в мандалу между бёдрами женщины[49]. Вот почему эта девушка является таким же объектом моего почитания, как и ступа.

Стоявшие поблизости миряне засмеялись, но монахи, бросив на него сердитые взгляды, отвернулись.

— Мы стараемся блюсти несравненные правила дисциплины, а ты приходишь сюда, чтобы насмехаться над нами, — отругал Ламу страж дисциплины, берясь за палку, чтобы поколотить Друкпу Кюнле. Но тот запел:

Когда он закончил свою песню, его слушателей охватили доверие и преданность, и они просили Ламу принять их под спою защиту, в этой и в последующей жизни.

В монастыре Цечен, что под Гьянце, монахи исполняли ритуал очищения обетов. Лама поднёс горстку чая в цимбалах размером с глаз яка и громко сказал:

— Чаю всем монахам!

— Здесь не хватит чая для трёхсот монахов, — сказали ему. — Оставь нас в покое и уходи!

Ламе пришла в голову мысль необычным образом поучить монахов, и он стал дико носиться вокруг торы, перепрыгивая через большие валуны и описывая круги вокруг небольших камушков.

— Вы только посмотрите, как разбегался этот ненормальный, — смеялись над ним монахи.

— Моя беготня схожа с вашей практикой, — отвечал Лама.

— Тут нет ничего общего с нашей практикой! — воскликнули монахи. — Это только твоё сумасшедшее кривляние!

— Я скажу вам, в чём моё кривляние похоже на ваши методы, — пояснил Лама. — Будда учит в Винайе, что из четырёх основных обетов и четырёх дополнительных[51] четыре основных обета являются самыми важными, тогда как нарушения побочных обетов легко исправляются ритуалами. Вы, не уделяя внимания основным обетам, придаёте большое значение очищению малых проступков посредством всяких ритуалов. Задумайтесь над этим! — воскликнул Лама и удалился.

В монастыре Ганчен Чёнел в Цанге Лама сообщил монахам, что его чай оказался недостаточно хорош для их собратьев из Цечена и что он теперь здесь для того, чтобы поднести этот чай им.

— Для нас, твой чай тоже не пригоден, — ответили ему монахи, — уходи восвояси!

Тогда он пошёл в Таши Лхюнпо[52], где сказал стражу дисциплины о своём желании сделать подношение чая. Тот сначала справился у своего настоятеля, и, поскольку последний знал, что Кюнле является Мастером, он дал своё разрешение. Лишь тогда страж позволил Ламе войти. Вместе с куском масла, величиной с яйцо, Лама бросил свой чай в огромный медный котёл, закрыв его с указанием не снимать крышку до тех нор, пока он не вернётся. Затем он спустился к базару и отыскал пивную, где стал пить чанг и развлекаться с девицами.

Тем временем страж дисциплины задул в раковину, созывая монахов, и когда все собрались, повар извинился перед ними:

— Сегодня нам придётся пить кипячёную воду. Какой-то друкпа сделал нам скудное подношение и даже не вернулся, как обещал.

Однако, подняв крышку, он с удивлением обнаружил, что котёл был полон чудеснейшего чая. В этот момент вошёл Лама.

— Теперь чай уже не поднимется выше, — сказал он, — и в будущем котёл никогда не будет полон до краёв.

Пока монахам разливали чай, Лама говорил:

— Хочу вам сказать, что, поскольку у меня была лишь пригоршня чая да кусок масла с яйцо, а вас здесь собралось более шести тысяч, чай будет не таким крепким. Но — угощайтесь, и приятного аппетита!

То, что чай был первоклассным как по вкусу, так и по крепости, было принято как благоприятный знак, и говорят, что чай из Таши Лхюнпо сохранил эти качества и по сей день.

Затем Лама предложил угостить монахов ещё и чангом; чего, однако не допустил страж дисциплины, ссылаясь на то, что монахам запрещено пить алкоголь. Но Друкпа Кюнле настаивал:

— Даже если монахам это и не разрешено, я должен поднести нам чанг, потому что это является моей особенностью.

Для этого он вышел на середину зала собраний и выпустил газы, словно дракон.

— Вот ваш чанг, пожалуйста, — сказал он монахам, и весь зал наполнился приятным ароматом. Молодые послушники захихикали, а пожилые монахи заткнули нос и нахмурились. С тех пор последним рядам, где сидели послушники, был присущ аромат истинного постижения, в то время как передних рядов старших монахов он никогда не достигал.

Затем Друкпа Кюнле решил вернуться к себе на родину, в Ралунг. Поднявшись на возвышенность Палнашол, он повстречал восьмидесятилетнего старика по имени Сумдар. Тот нёс свиток с изображением Линии Передачи Кагью, очень красивую тханку, на которой, однако, недоставало окончательной золотой росписи.

— Куда ты идёшь? — спросил его Лама.

— Я иду в Ралунг попросить Нгагванга Чёгьяла освятить нарисованную мной тханку, — дружелюбно ответил старик.

— Покажи-ка свою картину, — сказал Лама.

Старик подал её Кюнле и спросил, какого он о ней мнения.

— Неплохо, — отозвался Лама, — но кое-чего здесь ещё не хватает.

— И он вытащил свой член и помочился на картину.

Старик потерял дар речи, а потом сумел только вымолвить:

— Апапау! Зачем ты это сделал, безумец? — И он заплакал. Лама свернул мокрую тханку и невозмутимо вернул старику со словами:

— Теперь отнеси её благословить.

Когда старик пришёл в Ралунг, его привели к Нгагвангу Чёгьялу.

— Чтобы обрести заслугу, я нарисовал эту тханку Линии Кагью, — сказал он настоятелю, — и принёс её сюда, чтобы ты освятил её. Но в дороге я повстречал сумасшедшего, который помочился на неё и испортил. Вот, посмотри, пожалуйста!

Нгагванг Чёгьял раскатал тханку и увидел, что забрызганные мочой места сверкают теперь золотым блеском.

— Моего благословения тут больше не требуется, — сказал он старику. — Она уже освящена совершенным образом.

Старик проникся глубочайшим доверием и рассыпался в шумных благодарностях.

— Моя тханка получила благословение, нераздельное с самим Друкпой Кюнле! — воскликнул он и, счастливый, пошёл домой.

Говорят, что эту тханку и по сей день можно увидеть в храме Дорден Таго в Тхимпху.

Вслед за этим на своём пути в Ралунг Владыка Дхармы Кюнга Легпа повстречал шестнадцатилетнюю монахиню (ани), которую звали Цеванг Палдзом. Она имела все признаки дакини.

— Куда ты идёшь, ани? — спросил он её.

— Я иду в город просить подаяние, — ответила она. Лама увидел, что она подарит ему сына, который продолжит его традицию.

— Ани, ты должна мне отдаться, — воскликнул он.

— Я была монахиней с самого детства, — отвечала она, — и не знаю, как это делается.

— Это ничего, — сказал Лама, — я научу тебя.

И он взял её за руку, уложил тут же на обочине дороги и три раза подряд позанимался с ней любовью.

Через 38 недель она родила сына, отличавшегося особыми знаками. Настоятель Нгагванг Чёгьял, в монастыре которого жила Цеванг Палдзом, захотел установить отцовство ребёнка. Услышав, что отец — Друкпа Кюнле, он успокоился и сказал:

— Кюнле — блаженный Святой, и, значит, тебе не нужно стыдиться — твоя добродетель не утрачена.

Однако другие монахини в монастыре рассудили так: "Все женщины наслаждаются любовью. Отныне нам тоже не нужно лишать себя этого удовольствия".

— Но настоятель отругает нас, если мы забеременеем, — возразила одна менее сообразительная монахиня.

— Теперь это не проблема: мы просто скажем, что отец — Друкпа Кюнле, и останемся безупречны, — отвечали ей другие.

Так одна монахиня за другой поступили как им хотелось, и, поскольку им это понравилось, за год почти все нарушили свои обеты, и родилось восемь детей.

— Кто отец? — сокрушался Нгагванг Чёгьял.

Но от каждой монахини получал один и тот же ответ.

— А кха кха! — застонал настоятель. — Этот безумец виновен в том, что все мои монахини нарушили обеты!

Когда слух об этом дошёл до самого Ламы, он пришёл в монастырь и велел сознать всех монахинь с детьми, чтобы определить, какие из детей — его.

Когда все собрались, одни мамаши стали утверждать, что у их ребёнка его лицо, другие — что у ребёнка его руки, его ноги, глаза, нос и так далее.

— Если все эти дети — мои, я позабочусь о них, буду кормить и одевать их, и возьму на себя за них полную ответственность, — сказал Кюнле. — Если же — не мои, то я брошу их на пожирание Победоносной Богине[53]!

И с этими словами он схватил своего ребёнка, обладавшего необычайными дарованиями, за ноги и попросил Победоносную Богиню о заступничестве:

И он раскрутил своего сына над головой и бросил в воздух. Когда ребёнок ударился о землю, упав посреди близлежащего поля, с небес разразился раскат грома, а потому сына нарекли Шингкьонг Друкдра[54]. При этом грохоте монахини схватили своих детей и пустились наутёк.

В то время Нгагвангу Чёгьялу приснился сон, что его пытается убить недруг, натравливая на него духов. Он попросил Друкпу Кюнле провести ритуал очищения его ума. Лама смастерил куклу, точь-в-точь походящую на Нгагванга Чёгьяла, нарядил её в монашеские одежды, затем изготовил ловушку для духов из натянутых верёвок и состряпал жертвенный пирог (торму), — такой, что едва поднять одному человеку. Он также выстроил мандалу и провёл три дня в подготовке церемонии очищения. Тем временем, прослышав о том, что он собирается исполнить "крутой" ритуал, перед его домом собралась толпа, — всем хотелось поприсутствовать при таком зрелище. Лама призвал людей помочь ему: одним нужно было нести куклу, другим — западню для злых духов, третьим — пирог, ещё один нёс чёрный платок, а другой — жертвенные подношения и предметы, необходимые для ритуала. Одних он отправил вперёд с песнопениями, а другие должны были размахивать знамёнами в конце шествия. Сам Друкпа Кюнле нарядился как тантрический чародей: в чёрном головном уборе, с лицом, вымазанным чёрной мазью из трав, в руках он держал ритуальный кинжал (пхурбу) для уничтожения злых духов и чашу из человеческого черепа, предназначенную для их крови. Сопровождаемая звоном цимбал и звуками труб из бедренных костей, эта впечатляющая процессия двинулась к дому Нгагванга Чёгьяла.

Увидев, что всё происходит в соответствии с традицией, Нгагванг Чёгьял почувствовал облегчение.

— Эта кукла — твоё отображение, — для того, чтобы вместо тебя выкупить её у демонов, — сказал ему Лама. — Потом она исчезнет. — И с должным уважением он посадил её на трон Нгагванга Чёгьяла.

Тот улыбнулся. Затем Лама вышел и, к восхищению толпы, исполнил перед домом медленный танец призывания демонов.

Услышав шумные возгласы зевак, Нгагванг Чёгьял затрепетал. Закончив свой танец, Лама вернулся в дом, поднял торму и изо всех сил ударил ей по голове куклы и стал ритмично повторять:

При этих словах Нгагванга Чёгьяла охватил такой ужас, словно наступил конец света, тогда как людей происходящее здорово забавляло.

Лама снова вышел на улицу и перед перевёрнутым горшком стал исполнять танец подавления злых духов: яростно топая ногами, он произносил нараспев:

"Пусть погребены будут желания Нгагванга Чёгьяла!" Когда Нгагванг Чёгьял, наблюдавший за ним изнутри, обернулся, он увидел, что кукла исчезла.

— Сегодня этот сумасброд показал мне мастерство своих чудесных способностей, — подумал настоятель.

Так, продемонстрировав действенность своего Ритуала Изгнания, Лама возобновил свои бесцельные скитания.

Вернувшись в Палнашол, Лама пел и пил, наслаждаясь гостеприимством пивной. По соседству там жила одна старая женщина. Ей было уже за восемьдесят, и была у неё лишь одна-единственная корова. Благодаря своему всеведению Лама знал, что плосколобый вор намеревается украсть её бурёнку. Он отправился к дому старухи и застал её погружённой в молитвы:

— Что это ты там бормочешь, старуха? — спросил он.

— Молюсь своему Ламе, — ответила та.

— Какому Ламе?

— Владыке Дхармы Кюнга Легпе, — сказала она.

— Видела ли ты его когда-нибудь?

— Нет, я его никогда не встречала, только слышала его имя.

— Я — Друкпа Кюнле, — открылся он.

— Ты говоришь правду?

— Ну конечно!

— Если ты действительно Друкпа Кюнле, тогда пусть наши тела сольются, — бросила она ему вызов.

Но, так как она была уже слишком стара, Лама не мог возбудиться.

— Наверное, будет лучше, если мы объединимся духовно; обучи меня в немногих словах, да чтобы они имели глубокое значение, — сказала она наконец.

— Если ты желаешь духовного союза со мной, выучи эти строки наизусть и повторяй их, — предложил ей Лама.

После того как она выучила этот куплет наизусть, Лама покинул её.

Ночью, когда старуха вышла из дома справить нужду, плосколобый вор проскользнул к ней во двор. Услыхав повторяемый ею стишок, которому научил её Лама, вор решил, что она его заметила. Он подумал, что она увидела, как он высунул язык, как он затаился, — и, крадучись, ускользнул.

По милости Ламы через некоторое время бурёнка отелилась и подобно сыну кормила старуху до конца её дней. Говорят, что благодаря сочувствию Ламы старуха потом переродилась дакиней.

Оставив это место, Лама вскоре подошёл к дому богатого и порядочного человека. Войдя внутрь, он обратился к хозяйке:

— Если у вас в доме найдутся чанг и девочки, я охотно здесь задержусь.

— Девушек у нас нет, зато много чанга, — ответила она.

— Пойдёт, — сказал он, — сегодня на ночь я остаюсь здесь.

Отец семейства был человеком, поистине преданным учению, его жена была естественно добра, а их невестка добродетельна. Но сын семьи недавно умер от оспы, и все трое оплакивали своё горе и отказывались от пищи. Напрасно соседи пытались их утешить — они продолжали плакать и причитать без конца. В присутствии скорбящей семьи Лама пропел ритуал для ума покойного, а затем попытался смягчить их горе.

— В этом мире никто не может избежать болезни, старости и смерти, — утешал он их. — Когда я был ребёнком, моего отца убили и семейной распре, а моя мать попала в руки своих родственников, причинявших ей ужасные страдания. Не печальтесь! Лучше послушайте-ка мою историю.

Давным-давно, когда Будда ещё жил на земле, и Индии был человек по имени Добросердечный Даритель. У него была жена, и у них был чудесный сын, который, когда вырос, женился на добродетельной девушке. Чтобы испытать доверие семьи, Будда подослал змею, которая укусила сына, и тот умер. Спустя некоторое время сам Будда пришёл их проведать под видом простого монаха.

Отца он застал беззаботно играющим в кости.

— Люди уже стали осуждать тебя, потому что ты не показываешь ни малейшего признака печали из-за потери сына, — сказал монах.

— Ты не слышал Дхармы? — спросил он. — Послушай меня!

Мать покойника монах повстречал поющей на рыночной площади.

— Народ порицает тебя, ведь ты нисколечко не печалишься по своему сыну, — обратился он к ней.

— Ты не слышал Дхармы? — спросила она. — Послушай меня!

Наконец, монах пришёл ко вдове, весело напевающей что-то за работой.

— Тебе не стыдно петь, когда только недавно скончался твой супруг? — спросил он.

— Ты не слышал Дхармы, монах? — ответила она. — Послушай этот стих!

Мастер, делающий лодки, скрепляет вместе

Прутья с пиков трёхвершинной горы

И шкуры из трёх долин.

Однако же он бессилен скрепить их навечно,

И в конце концов шкуры и прутья распадутся.

Так же непостоянно и всё живое.

— Если они не горюют по покойному, то они уж наверняка обрадуются его возвращению, — подумал монах, и в тот же миг явил им украшенного драгоценностями сына.

Однако родителей и жену это не тронуло.

Убедившись в том, что их доверие к учению непоколебимо, он дал им дальнейшие указания по медитации, и в конце концов все трое достигли состояния Будды.

Окончив рассказ, Кюнле продолжил:

— Вы встретились втроём в этой жизни в силу связи, возникшей из ваших прошлых пожеланий. И подобно покупателям, что сошлись перед лавкой на базаре, вам приходится расстаться. Heт повода для печали!

Неожиданно ум всех троих наполнился ясностью, и они увидели, что всё страдание подобно сну или иллюзии. Они завещали своё имущество монахам близлежащего монастыря и, взяв с собой только то, что им требовалось для практики, пошли каждый своей дорогой. Отец пошёл к горе Белой Каналы (Гангри Тхёкар в Тингри), его жена — в отшельничество Чимпху в Самье, а вдова отправилась к месту отшельничества в Чушъюл. Говорят, что все трое затем достигли конца пути, состояния Будды.