Боги осенью

9

Сказать, впрочем, пришлось. Против всех правил, Геррик к нашему возвращению уже был дома - сидел в моем кресле, у окна, ближе к свету, и, немного морщась, отрезал ножницами рукав у рубашки. По всему плечу у него расплывалось темное пятно продолговатой формы, и когда, наконец, он осторожно отвернул липнущую материю, открылась рваная рана от плеча до локтевого сустава, откуда сочилась похожая на сироп, густая, алая кровь.

Он поднял на нас глаза и виновато, точно оправдываясь, улыбнулся.

- Сколько их было? - будничным, поразившим меня тоном спросила Алиса.

- Трое… И, кажется, четвертый - наблюдал издали…

- Только наблюдал?

- Да, не вмешивался, если он вообще присутствовал. Мне, знаешь, было не до того… Ты не беспокойся, я все сделаю сам…

- Ладно уж, молчи…

Алиса сдернула свитер, присела на корточки и внимательно осмотрела рану.

Приказала мне:

- Что стоишь? Принеси бинт или чистую тряпку! Пластырь у тебя в доме найдется?

Несмотря на возражения Геррика, впрочем, не слишком уверенные, она быстрыми опытными движениями, как медсестра, сняла лишнюю кровь и, не оборачиваясь, протянула испачканный бинт назад:

- На, держи…

Затем она положила пальцы на рану, прикрыла глаза и замерла.

Геррик тоже немного опустил веки.

От меня в этот раз ничего не скрывали, и я, подавшись вперед, в некотором ошеломлении наблюдал, как кровь между пальцами Алисы сразу же остановилась, как густая ее поверхность сморщилась, стремительно подсыхая, превратилась в коросточки, которые тут же потрескались, и Алиса легко их отшелушила, проведя ладонью вдоль раны. Показалась мягкая розовая нежная кожица.

Тогда Алиса выпрямилась и несколько раз медленно и глубоко вздохнула.

- Все. Остальное - сам…

- Конечно, конечно, - поспешно сказал Геррик. - Это была засада, я не представляю, откуда они могли знать… Всего трое бойцов…

- Ладно уж, молчи…

Лицо у нее заострилось, глаза стали большими, облепленные морщинами, как от бессонницы. Она опустилась на поспешно подсунутую мною подушку и, передернув плечами, точно в ознобе, сообщила нейтрально:

- У нас тоже - новости…

О басохе она рассказала сухо и сжато, без лишних подробностей, но одновременно так, что я будто заново обозрел всю картину: плывущее по воздуху лохматое черное тело, гибкую фигурку Алисы, расставившую кинжалы… Желтая от листьев земля… Дымящаяся поверх них мазутная лужа… Мне стало зябко. А Геррик, выслушав рассказ Алисы без единого замечания, приоткрыл веки и спросил удивленно:

- Что, так и бросился на него - с голыми руками?..

- Представь себе…

Я был готов сгореть со стыда.

- Ну-ну, - непонятно сказал Геррик. Откинулся в кресле и снова прикрыл веки. Изможденный, с провалившимися, как у Алисы щеками.

Мне было безумно жаль их обоих: одни на чужой планете, в чужом городе, в незнакомом и враждебном им окружении. Загнанные на квартиру к недотепистому аборигену, непрестанно преследуемые монстрами, выныривающими из мрака Вселенной.

Они были боги, но они были - гонимые боги.

Я будто вновь ощущал тот сквозняк, которым тянуло из черноты разбитого зеркала.

Вот откуда мелкий озноб.

И, вероятно, Геррик ощущал его тоже.

Потому что он передернул плечами, открыл глаза, посмотрел на меня, точно сумев разглядеть нечто новое, и повторил изумленно, не находя, видимо, других слов:

- Ну-ну…

Что он имел в виду, стало ясно на следующее утро. За завтраком, уже не избегая меня, как раньше, они с Алисой обсудили сложившуюся ситуацию. Оказывается, между ними существовали серьезные разногласия. Алиса считала, что им следует немедленно сменить квартиру, и, быть может, не только квартиру, но и город, а еще лучше - страну. Кольцо вокруг стягивается, их местопребывание будет вот-вот обнаружено. И что тогда? Тогда - только гибель.

- Басох шел по запаху, это необходимо учитывать, - сказала она.

Доводы ее казались разумными.

Геррик же полагал, напротив, что ничего страшного, в общем, не произошло. В любой другой точке Земли нас ждет то же самое. Басохи выйдут на след самое большее через две-три недели. Мы же не можем забиться в какую-нибудь дыру и сидеть там безвылазно? Зато если мы переедем отсюда, будут окончательно и бесповоротно обрублены все связи. Гийом не сумеет добраться до нас, силы опять будут разобщены. Следует подождать еще немного.

- Сколько, по-твоему? - сразу же спросила Алиса.

- Хотя бы несколько дней. Еще несколько дней, наверное, ничего не решат. А пока - всем троим ограничить передвижения по городу. Чтобы не оставлять следов, по которым могут прийти басохи…

Я заметил, что при упоминании Гийома Алиса мимолетно поморщилась. Но - ничего не сказала, сдерживаемая, вероятно, моим присутствием.

К согласию они так и не пришли.

Однако ясно было, что пока все остается по-прежнему. Окончательное решение в этих вопросах, как я уловил, было за Герриком.

- Ждем десять дней, - заключил он.

А Алиса пожала плечами и с очаровательной гримасой произнесла:

- Как хочешь…

Завтрак поэтому завершился в несколько отчужденном молчании. Я не вмешивался, чувствуя, что права на какое-то определенное мнение у меня еще нет. Алиса немного дулась и всем поведением демонстрировала, какие мы идиоты. Пожалеете потом, что ее не послушались, но будет поздно. В свою очередь, Геррик старательно делал вид, что ничего этого не замечает. Но в конце концов утомился и быстро допил свой кофе. А потом, с полчаса бесцельно побродив по квартире, заглянул ко мне в комнату и сказал, что нам пора бы заняться делом.

Под делом он, как выяснилось, подразумевал обучение меня боевому искусству. Ты теперь - воин, тебе необходимы хотя бы первичные навыки. Воин должен уметь отстоять при нападении себя и других.

- А получится? - спросил я, с опаской поглядывая на освобожденный от ножен матовый тяжелый клинок. Сразу чувствовалось, что он мне просто противопоказан. - Я никогда раньше не пробовал. Может быть, лучше не надо?..

Не отвечая, Геррик, как пушинку, поднял Эрринор на уровень глаз, двинул кистью так, что острие вычертило беззвучный круг в воздухе, посмотрел на меня искоса, словно призывая к вниманию, и вдруг, будто танцуя, сделал стремительный неуловимый выпад. Раздался свист нажатого воздуха, меч как бы отслаивая от себя тут же гаснущие отражения, быстрей, чем мог уследить глаз, описал замысловатую фигуру в пространстве - нечто вроде незамкнутой вытянутой восьмерки - по изгибу ее явным чудом прошел между торшером и телевизором, сверкнул в опасной близости от моего носа (я даже не успел отшатнуться) и уже на излете коснулся пергаментного сухого букета из трех разных трав, с незапамятных времен стоящего у меня на полочке неподалеку от зеркала.

Букет даже не шелохнулся, но спустя долю мгновения одна из пышных метелочек надломила соломинку стебля, нерешительно, будто задумавшись, отъединилась и упала на пол, разбросав вокруг мелкие семечки.

А Геррик снова поднял рукоять Эрринора на уровень глаз.

- Вот так, - без всякой рисовки, просто сказал он.

С этой минуты начались мои смешные мучения. Теперь два раза в день, утром и вечером, Геррик, не говоря ни слова, снимал со стены меч, покоящийся на двух шурупах, снимал с него ножны, кстати говоря, оказавшиеся действительно деревянными, и, подышав на клинок, пошептав над его разводами что-то неслышимое, протягивал его мне - вперед витой рукоятью.

Шептал он над дымным лезвием вовсе не просто так, и не случайно в тот первый вечер эфес показался мне вынутым из огнедышащего горнила. Никто чужой действительно не мог взять Эрринор в руки, рукоять сразу же раскалялась и способна была прожечь ладонь до кости. Успокоить ее можно было лишь особого рода магическим заклинанием.

Обнаружилось вообще, что в том мире, откуда пришли Алиса и Геррик, дело с мечами лордов обстоит весьма любопытно. Их, оказывается, не изготавливали из особых сплавов, как у нас, на Земле, не выковывали, не полировали и даже никогда не затачивали. Меч в том мире выращивался для каждого человека индивидуально. В глубоких Темных пещерах, лежащих под хребтами Гискара, у печального озера Аггерон, чьих нежных вод никогда не касался свет солнца, воспитанные в горных монастырях загадочные мудрецы, тайины, закладывают в день рождения мальчика светящуюся «нить жизни». Ежедневно они произносят над ней Древнее заклинание воинов, передаваемое из поколение в поколение, и ежедневно окропляют ее священной водой из озера - такой чистоты, что пить ее обыкновенному человеку нельзя. И ежедневно «нить жизни» подрастает вместе со своим хозяином… (А что такое «нить жизни»? - поинтересовался я. - Не знаю, спокойно ответил Геррик. - Как так, не знаешь? - А вот не знаю и все. Зачем мне это знать? - ответил Геррик)… В возрасте «первого разума», в три года, ребенок впервые касался теплого, еще живого металла. В возрасте «второго разума», в десять лет, меч приобретал режущие боевые грани. И, наконец, в возрасте «третьего разума», когда дымный металл окунался в жаркую кровь врага, он получал имя и с тех пор никогда не расставался с хозяином. А если хозяин его погибал, то утративший «нить жизни» меч погибал вместе с ним.

Вот каково было происхождение Эрринора. Не удивительно, что первый раз взяв его в руки, я почувствовал, что сжимаю в своих ладонях почти неподъемную тяжесть - переменчивую, словно ртуть, неуправляемую в текучих стремлениях - а когда попытался, подобно Геррику, чуть-чуть крутануть его кистью над головой, меня повело в сторону, запрокинуло назад, потащило, и я, заплясав, как клоун, чуть было не вылетел вместе с Эрринором в стеклянную дверь балкона.

Геррик, стоявший настороже, едва успел перехватить меня уже у самой ступеньки.

- Фу-у… черт!.. - сказал я, опасливо упирая острие в щель паркета. Это чтобы оно, не дай бог, не соскользнуло. - Ничего-ничего, я - сейчас…

Дальше, впрочем, получалось не лучше. Несмотря на солидные, прямо-таки танцевальные габариты моей квартиры, на высокие потолки и на почти полное отсутствие мебели, это обжитое пространство было, разумеется, совершенно не приспособлено для рукопашной схватки. Места для разных прыжков и отскоков здесь явно недоставало, и когда я, повинуясь отрывистым командам Геррика, разворачивался, например, направо, с одновременным взмахом меча снизу вверх - «полет стрижа» назывался такой удар - та же ртутная тяжесть неизменно утаскивала меня далеко в сторону, лезвие к моему ужасу устремлялось по направлению к Геррику или натыкалось на стену и оставляло на ней рваную полосу с лохмотьями штукатурки. Эрринор при этом по-человечески возмущенно звенел. Будто негодовал, что попал в неумелые руки.

Геррик объяснял мою растяпистость тем, что я абсолютно не ощущаю духа оружия.

- Для тебя меч - это не ты сам, а кусок неодушевленного металла, - объяснял он. - Существующий от тебя отдельно и подчиняющийся только усилию мускулов. Ты не поражаешь врага, ты пытаешься его ударить. А от удара любой твой противник может легко уклониться. Вот, например, я перед тобой без оружия - ударь меня…

- Как это?

- Ну - коли-коли, не бойся, изо всей силы…

Я делал выпад, и лезвие проходило в нескольких сантиметрах от Геррика. Мне не удавалось даже заметить, как и когда он перемещался со своего места. Еще выпад, - и опять клинок пронизывал пустой воздух.

- В тебе нет ненависти, ты не хочешь меня убить. А если ты не хочешь меня убить, значит, и не убьешь. Эрринор чувствует эту твою слабость и потому подчиняется неохотно. Удар идет в половину силы. Ты обязательно должен хотеть убить меня, иначе ничего не получится…

- Как я могу хотеть убить тебя?!.

- Очень просто. Взял в руки меч - значит, должен убить!..

- Ну знаешь ли!.. - я крутил головой.

- А ты как думал?..

И все же после нескольких дней тренировок у меня что-то начало получаться. Я не то чтобы стал ощущать скользящий к смерти безжалостный полет Эрринора - хотеть убить Геррика мне все равно было дико, - но вдруг, как бы сама собой, повинуясь взметающемуся клинку, моя рука, а вслед за ней и все тело совершали некое неожиданное движение и тогда острие действительно устремлялось к сердцу Геррика - он, танцуя, конечно, мгновенно перемещался из-под удара, и однако ясно было, что это уже в самый последний момент. У меня получались выпады, о которых я просто не имел представления. Я их не знал никогда и не мог применить на практике. Видимо, Эрринор, привыкнув к руке, вел меня за собой. Геррик в такие минуты одобрительно улыбался, и от этой улыбки у меня мурашки ползли по коже. Так улыбается смерть, прежде чем забрать человека в свои владения. Мне эта улыбка не очень-то нравилась.

И я был только рад, что тренировки наши продолжались не слишком долго: во-первых, сколько бы Геррик ни нашептывал заклинаний над дымным металлом, Эрринор, по-видимому, все равно полновластным хозяином меня не признавал, рукоять меча, сначала холодная и равнодушная, очень скоро теплела, но не от тепла ладони, а вероятно, от проступающей неприязни, и уже через полчаса раскалялась так, что ее невозможно было держать в руках.

Тренировка наша поневоле заканчивалась.

А во-вторых, я элементарно уставал от этих занятий. Все же, в отличие от владетеля Алломара, мне не вручали меча в возрасте «первого разума». Я с ним не рос, и у меня не было многолетней привычки размахивать тяжелым клинком по всякому поводу. Я вообще в своей жизни не слишком-то увлекался физическими упражнениями. Поэтому мышцы у меня начинали болеть уже минут через десять, колени дрожали и прогибались, как вареные макаронины. Я иногда боялся, что просто в бессилии опущусь на пол. А вдоль позвоночника, которому от различных наклонов доставалось больше всего, натягивались и дрожали, готовые лопнуть какие-то ноющие слабые жилочки. Перегретый легкими воздух вырывался из горла с астматическими похрипываниями. Я тогда останавливался и умоляюще просил Геррика: Хватит…

Алиса наблюдала за моими потугами со снисходительностью взрослого человека. Ну, возится и пыхтит несмышленый подросток, ну - пусть возится. Ничего страшного, лишь бы ему самому это нравилось. Время от времени я ловил на себе ее насмешливый взгляд. И, поймав его, сразу же делал сбой в движениях. Терпеть не могу, когда надо мною смеются. А однажды вечером, едва мы остались одни, она с извиняющейся улыбкой тронула меня за щеку:

- Ты же, наверное, понимаешь, что это бессмысленно. Любой мальчишка из Алломара сражается намного лучше, чем ты. И он всегда будет сражаться лучше, чем ты. Ты упустил время. Не трать его напрасно сейчас…

Я понимал, что она, скорее всего, права. Я - не воин и, вероятно, настоящим воином никогда не стану. Для этого действительно надо было тренироваться с детства. И вместе с тем, я чувствовал странную тягу к клинку, высоко поднятому над головой. Мне хотелось, чтобы он рассекал воздух так же свободно и элегантно, как это получалось у Геррика, чтобы дымный металл и у меня непринужденно пронесся между телевизором и торшером, чтобы он тоже описал замысловатую незамкнутую восьмерку в пространстве, и чтобы он, зацепив букет сухих трав на полочке, пересек бы остистый стебель именно там, где я это наметил.

Вот почему, несмотря на длинную, вдоль всего позвоночника, боль в спине, несмотря на слабость в коленях и скручивающиеся тугой судорогой мускулы я каждое утро вновь сжимал рукоять Эрринора, становился в позицию и нетерпеливо ждал первой команды.

Мне хотелось сражаться с врагом, который бросил мне оскорбительный вызов. Пронзить его сердце, увидеть в его глазах мутную пленочку умирания. Наступить на меч, выбитый из его руки, и услышать, как хрупнет клинок под моей подошвой.

Чувство это было для меня совершенно новое. Даже Алиса, в конце концов, стала поглядывать на меня как-то иначе и уже другим вечером, кажется, дня через три после первого, заметила с некоторой растерянностью:

- Ты какой-то не такой стал последнее время. Что с тобой происходит?..

Я догадывался, что со мной происходит. До сих пор я жил размеренной и спокойной жизнью, не выходящей за рамки привычного. Ходил на работу, как я уже говорил, вычерчивал не слишком интересные мне чертежи и схемы, - сдавал их Моисею Семеновичу, выслушивая дежурные благодарности, возвращался домой, смотрел похожие друг на друга фильмы по телевизору, читал книги, иногда - без особого, впрочем, успеха - ухаживал за девушками. Это была обычная жизнь самого обычного человека. Я не вылезал из нее, как моллюск не вылезает из своей раковины. И постепенно я привыкал к мысли, что именно так дальше и будет: я женюсь, скорее всего, каким-нибудь случайным образом, потом меня через два-три года повысят по службе, дадут должность конструктора, например, как уже пару раз намекал тот же Моисей Семенович, потом, еще лет через пять - должность руководителя группы. Видимо, это и будет пределом моей карьеры. Родятся дети, и в свою очередь пойдут по привычной отцовской дороге. А что делать, если колея так удобно натоптана? Я состарюсь, и незнакомая пока еще будущая моя жена тоже состарится. И по утрам мы будем вместе сидеть на скамейке в ближайшем скверике.

Так пройдет жизнь. Я не то, чтобы очень стремился к намеченному сюжету, но я просто не видел, как мне его избежать. Человек - не хозяин своей судьбы, напротив, судьба - вечно и непреклонно властвует над человеком. Лепит из податливой глины - то, к чему она предназначена. И я даже не представлял, что со мной может случиться нечто иное.

А теперь все как будто перевернулось с ног на голову. Чертежи, над которыми я еще недавно так старательно и аккуратно корпел, ныне представлялись мне полузабытыми и смешными. Паутина чернильных линий на ватмане, прикнопленном у кульману. Кому они были нужны? Кому интересны? Все мое существование неожиданно изменилось. Гости из далекого мира скрывались у меня дома. Дымился серебряными тенями загадочный Эрринор. Ветер черной тревоги трепал мне волосы. В глубинах Вселенной, в глубинах времени и пространства, разгоралась грандиозная битва, не ведающая жалости и пощады. Полыхали плазменные протуберанцы. Брели по щиколотку в песке солдаты в кованых вороненых латах. Бесшумно проливались над городами зеленоватые дожди звездопадов. Петербург был местом моего рождения, но он не был местом моей судьбы. Приключение, о котором я так страстно мечтал, распахнулось передо мной простором любви и риска, простором славы, простором необыкновенных возможностей. Меня затягивало туда даже против моей собственной воли. И что самое интересное, я был только рад этому головокружению.

- Ничего, особенного, - после долгого молчания сказал я Алисе.

Она подозрительно, явно не доверяя, посмотрела на меня. Вдруг - вздрогнула, как от боли, и приложила к груди тонкие пальцы. Мне показалось, что стонущий жестяной скрежет пронесся по всей квартире. Точно соприкоснулись друг с другом листы кровельного железа.

Я тоже вздрогнул.

- Что это такое?

- Подожди-подожди-подожди!.. - быстро сказала Алиса. Она прислушивалась, чуть-чуть поводя головой из стороны в сторону.

Скрежет внезапно утих.

Зато в комнату к нам, даже не постучав, ворвался Геррик и, не обращая на меня внимания, торопливо спросил:

- Ты слышала?

- Да, - неохотно подтвердила Алиса.

- Сигнал?

- Да, сигнал, очень сильный и продолжительный. Я оцениваю - почти в четыре секунды…

- Это значит…

- Это значит, что они перебросили сюда койотля, - сказала она.

- Ты уверена, сестра?

Алиса кивнула.

Геррик быстро, но пристально посмотрел на нее, потом - на меня, потом - опять на нее, и лицо его залила нервная бледность.

Два кирпично-бурых пятна затеплели на скулах.

Светлые глаза полыхнули.

- Значит, решились. Они готовы на все, - гневно сказал он.