Болезненный

Молчит мой дед

Молчит мой дед на полустанке

И не ликует за толпой,

Не улыбнётся партизанке,

Пока галдят наперебой.

Меж оживлёнными телами

Пройдёт насквозь за пустыри

И побредёт к домам степями,

Где встретить мать с отцом должны.

Где жёнка с сыном вечерами

Таращились на свод луны,

Где дочка горькими слезами

Молила Бога со спины.

Идёт мой дед, шурша ботинком,

Вздымая пыль пустой тропы

И вспоминает как ребёнком

Мечтал солдатом здесь пройти.

Теперь сторо́жится желаний,

Теперь запеленали в страх.

Не на врага, не от писаний,

А на любимых в миражах.

Дойдя до пепелища в поле

И подбежав к родной избе,

Едва закрыв глаза до боли

И принявшись взывать к мольбе,

Он вдруг на миг остановился

Шаркунку видя в полутьме,

За голову свою схватился

И лёг тихонько на земле.

Нет, не завистники солгали

И не предатели в бреду.

Его семью войной сломали,

В его дом привели беду.

Живьём похоронили брата,

Жену и дочку. Всю родню.

И лишь губа до крови сжата.

И лишь прикован взгляд к огню.

И что есть жизнь? Какой в ней смысл?

Он подводил свою черту.

Но, пятилетний мальчик вышел-

Ему совсем невмоготу.

Он слишком слаб, он еле дышит,

Его шатает и трясет,

Мой дед чуть слабый шёпот слышит,

Тихонько на руки берёт.

И нить оборвана с тем миром,

И с небесами рвётся нить,

Он проклят собственным мундиром,

Осталось смерть поторопить.

Но, этот мальчик словно ожил,

Пригретый на чужих руках,

И сердце деду растревожил,

И задержал его в полях.

Вот зацепились эти двое

За жизнь, а может за мечту.

Дед древо вырастил кривое,

Оно как в северном кругу:

И бездыханно, и чудное,

Непостижимое уму,

Но стало для него родное,

Как-будто к сыну своему,

Как-будто он воздал за чудо,

Что потерял в чужой войне,

Как-будто поразивший спрута

Он утопил грехи в воде.

Очищенный, умиротворенный,

Спустя года он вновь молчит.

Своим поступком освещённый.

Но разве Бог его простит?

Прощенье лишнее. Не скрою.

Он с Богом в ссоре. Счёт закрыт.

Вопрос иной здесь за чертою:

«А дед мой Бога ли простит?»

2010г