Болотные огни

ГЛАВА III

Утром в розыске было шумно - Ряба задавал вопросы:

- Вот, предположим, попал ты в плен, и там отпустили тебя под честное слово. Должен ты его потом держать?

- Боже мой, конечно нет, - сказала Кукушкина.

- Дали вы слово, - не обращая на нее внимания, продолжал Ряба, - ну, например, прекратить борьбу. Сложить оружие. И вас по этому слову отпустили. Должны вы его держать?

- Должен, - сказал Водовозов.

- Так они же палачи! - горячо возразил Ряба (он не любил простых ответов). - Они же зверье. Твоя святая обязанность бороться с ними, ну, скажем, для счастья человечества.

- Пусть они негодяи, но слово-то ведь не они давали, а ты. Слово-то твое. Иначе чего оно тогда вообще стоит?

- Что же, выходит, бросать борьбу? А если человек не может этого сделать, если он, как комсомолец, как партиец, должен ее продолжать? Что ему делать?

- Тогда уж лучше стреляйся, - возразил Водовозов,- сделай все, что мог для революции, для партии, для товарищей - и стреляйся!

- Больно вы хитренький, - обиженно сказал Ряба,- стреляться.

- Ну как хочешь, - улыбнувшись, ответил Водовозов.

Борису сегодня предстояло встретиться с Леночкой. Он не очень стремился к этой встрече, но все-таки было интересно.

- Идешь на свидание, жених? - спросил его Водовозов, когда они остались одни.

- Приходится.

- Занозистая девица, - непроницаемо глядя на него, продолжал Водовозов, - деловая. Это тебе не Кукушкина-Рсмановская.

- Да, это не Кукушкина, - ответил Борис, не спуская с него глаз.

- Вот возьми ты эту Кукушкину, - продолжал Павел Михайлович, лениво заваливаясь на стол, за которым сидел, и подпирая голову рукою, - вот ведь пройдет время, и станет она всем рассказывать: в героические годы революции и гражданской войны я, мол, работала в розыске. И даже документы представит. И не будет в тех документах сказано, что тот самый розыск не чаял, как бы ему избавиться от того самого товарища Кукушкиной-Романовской. Ну, не буду тебя задерживать, ступай.

«Ох, что-то здесь не так, - думал Борис, уходя,- ох, сдается, что вам, Павел Михайлович, куда больше, чем мне, охота пойти на это свидание».

Убедившись, что за ним никто не следит, Борис направился к старому заброшенному парку, где у него было назначено свидание, однако не успел он выйти из города, как хлынул дождь.

Это был веселый летний ливень. Тугие светлые струи, как прутья, врезались в землю и здесь взбухали пеною. И кругом все сразу оделось в пену, стало серым и туманным, серые кусты метались и бились под ветром. Вода быстро наполнила колеи и колдобины, в которых весело толкались струи, разлилась широкими лужами, казалось плясавшими под дождем. Все было в его власти, беззаботного, доброго седого дождя. И тут сбоку, одним глазом выглянуло солнце. Ух, как все вспыхнуло, задрожало, заискрилось! Какими огнями зажглась водяная пыль!

Дождь перестал так же внезапно, как и начался. От него все кругом устало, - Борису показалось, что он и сам устал.

В пустынном парке, куда, как в святилище, заглядывало вечернее солнце, трава стояла по го-рло в воде, листья на деревьях переливались мокрым глянцем, земля на дорожках была темной и плотной.

«Интересно, придет она или нет?»

Ну конечно, не такой человек была Елена Павловна, чтобы не прийти из-за дождя. Она сидела на черной сырой скамейке, подложив под себя свернутую куртку.

- Вот это да! -еще издали крикнул ей Борис.- Что же, вы так и сидели под дождиком?

Она смотрела на него, не отвечая.

- Ты уже знаешь? - спросила она. -Не знаешь, нет? Восстали рабочие Гамбурга.

Так началось их знакомство. Забыв обо всем на свете, они обсуждали гамбургское восстание, в котором без тени сомнений видели начало мировой революции. Мировой революции! Ах, теперь держись, покатится по всему земному шару!

Прошло не менее часу, пока они перешли к поселковым делам.

Пробежал ветерок, и бузина, под которой они сидели, сбросила на них свои капли. Леночка не обратила на это никакого внимания. Она курила, затягиваясь и щуря без того узкие глаза, так что ресницы их смыкались. Держалась она по-прежнему в высшей степени независимо, но была уже чем-то не та, какой он увидел ее у Берестова.

- Знакомилась я с этим вашим делом, - начала она, - странное это дело. Ну хорошо: в поселке все молчат, люди запуганы, понятно. Наблюдения за домом тети Паши не дали ничего. Собака никого не нашла, следы привели к пруду. Пускай. Вы выходите в засаду - все тихо. И это ладно. Но почему все это так совпадает?

- Ну уж мы с Водовозовым сидели в засадах на совесть.

- И всякий раз преступление совершалось в ту ночь, когда вас не было. Тебе не приходило это в голову?

- Как ты думаешь!

- Впрочем, может, это и совпадение. Да и Левка, надо отдать ему справедливость, парень хитрый. Давай лучше займемся делом.

Борис стал подробно рассказывать план поселка, расположение пруда, повороты дороги, места, где, по рассказам жителей, обычно нападали бандиты.

- А ты не боишься, что тебя убьют? - серьезно спросил он.

- Слушай, - вдруг с яростью сказала Ленка,- ты вчерашнюю газету видал, вашу обыкновенную «Красную искру»? Список «погибших от рук буржуазии» там видал? Сколько там нашего брата, комсомолок? А ведь они на пулеметный огонь шли, это тебе не лесная прогулочка! Или ты думаешь, па продналоге в кулацких селах было веселее? Или, может, в Гамбурге сейчас безопаснее? Так что же вы, прах вас побери! (до чего же замечательно получилось у нее это «прах вас побери!») клохчете надо мной, как куры! Мне, может, и опасности не грозит никакой. Стыдно, честное слово!

- Так то был фронт…

- Ах, фронт! А это вам не фронт! Ты можешь ходить по земле, где убивают детей? Ну и прекрасно! А я не могу! Нет, - продолжала она, успокаиваясь,- я не боюсь, что меня убьют. Гораздо больше я боюсь, что не встречу на дороге никого, кроме милиционера Василькова.

- Ну, милиционера Василькова на этой дороге ты и среди бела дня не увидишь. Мы с тобой еще встретимся?

- Да. На той же скамейке и в то же время.

Ох, она отчеканила это, как товарищ Кукушкина-Романовская!

Много раз встречались они в старом парке и говорили совсем не о поселковых делах. Ленка рассказала, что у нее беда: отец, узнав, что она вступила в комсомол, отказался считать ее дочерью, а когда она переехала к тетке, чуть с ума не сошел от горя. А уж когда она пошла на работу в розыск…

- В общем, карусель, - сказала Ленка грустно. - Ну как ему объяснить, что такого, как в нашей стране, никогда еще не было в мире и что я не могу - ну что хотите, не могу - стоять в стороне.

Доводилось им и яростно спорить, пришло время и оплакивать восстание в Гамбурге.

К лишениям Ленка относилась равнодушно.

- Успеем, как говорится, наесться при коммунизме. Хочешь семечек?

- А тебе?

- У меня полон карман. Хозяин угостил.

Они подолгу засиживались теперь в старом парке. В тот вечер они были уже у выхода, когда Борис вдруг остановился,

- А тебе тогда здорово противно было водку пить?

- О, будь она проклята, я думала -умру.

- Ты ужасная хвальбушка, между прочим.

- Есть немного, - ответила Ленка.

Борис рассмеялся, взял ее под руку и повел обратно, к скамейке под бузиной.

- Терпеть не могу бузины, - сказала она, садясь, - с детства.

- Это еще почему?

- Во-первых, ее нельзя есть.

- А во-вторых?

- А во-вторых, как только ее ягоды покраснеют, кажется, что уже наступила осень, когда на самом деле еще лето.

- А эту бузину?

- Это другое дело.

Борис так обрадовался ее ответу, что на радостях задал ей тот вопрос, который тревожил его все последнее время.

- Леночка, тебе нравится Водовозов?

- Водовозов? - Ленка подняла брови. - Он был у меня вчера.

- Где?!

- У меня дома. Там, где я обосновалась.

- Но ведь это неосторожно! Нам не разрешается к тебе приходить.

- Он человек опытный.

- Но зачем же он приходил?

- Уговаривать, чтобы отказалась от своего плана. Да еще как уговаривал!

- И что ты ему ответила?

- Сказала, что подумаю.

- И ты в самом деле хочешь подумать?

- Нет.

Борис задумался.

- А ты знаешь, Ленка, он в тебя влюблен, - сказал он, поднимая голову.

- Не знаю, - ответила она. - Просто он не хочет, чтобы я шла.

- Денис разрешит тебе, как ты думаешь?

- Если он не разрешит, это будет преступление. Ты же сам видишь: дело сложилось так, что нужно рискнуть, тем более что и «риск-то не очень велик, по правде сказать. Подумай, если мы задержим кого-нибудь из них на месте - ведь это всё.

- Ты не ответила на мой вопрос - нравится тебе Водовозов?

- Водовозов? - повторила она беспечно и пожала плечами.

- Он ведь красавец, правда? - с горячностью (и тревогой в душе) продолжал Борис. - И потом, видела бы ты его на деле, он весь как стальной.

- А кто тебе сказал, что я люблю стальных?

- Что ты ни говори, - неизвестно зачем настаивал Борис, - а Денис ему сильно уступает. Вечно он колеблется, вечно сомневается.

- А кто тебе сказал, что я люблю людей, которые не сомневаются? - еще суше сказала она. - Денис очень хороший человек.

- Только вот воля у него не та.

- Воля? - она встала. - Знаешь, я думаю, что самый волевой из нас это Левка. Пошли по домам.

Нехотя поплелся за нею Борис, не понимая, почему все стало так плохо.

- Впрочем, он и в самом деле красивый, твой Водовозов, - сказала Ленка, когда они прощались.- И даже очень.

Правда, они встретились на следующий день, но опять поссорились, на этот раз из-за нэпа. Борис не мог с ним примириться, а Ленка его приветствовала.

- Конечно, не так это просто, - говорила она.- Иду я вчера мимо вашего магазина, купца Кутакова, или как там его, и вижу: здоровенные молодцы, краснорожие и потные, таскают мешки и ящики. Так бы и крикнула: «Эй, бабы голодные с ребятишками, давай налетай, кому сколько нужно!» Но этого нельзя.

- А по-моему, так лучше лапти жрать, - сказал Борис, - только бы не идти на уступки буржуазии.

- Кто как считает. Другие говорят - обрастут буржуи жирком, а мы с них этот жирок и срежем.

Борис почему-то насторожился, хотя сама по себе эта мысль была не нова и возражений у него не вызывала.

- Кто это так говорит?

- Ну хотя бы Водовозов.

- Ты что же, опять с ним виделась?

- Это к делу не относится.

В тоске Борис вернулся домой в тот вечер. «Что же здесь удивительного, - думал он, - Водовозов. Мимо такого не пройдешь. Надо забыть все, пока не поздно. Дали тебе поручение-выполняй. Недаром говорят, что любовь мешает выполнять долг». Но забыть он уже не мог.

Наутро настроение его немного улучшил Берестов.

- Ну, Борис, - сказал он, - пойдешь в родные леса. В поселке выследили бандитов - может быть, они обосновались в одном из старых корпусов. Знаешь такие? Поведешь наших сегодня ночью. Пойдете с Водовозовым.

В ту ночь Сережа не спал. Отец сообщил в розыск о корпусах - значит, сотрудники розыска будут сегодня ночью в лесу, а может быть, уже идут там один за другим в темноте. Сережа быстро оделся и вылез в окно. «Пойду без дороги, - подумал он, - все равно они меня не увидят - ни те, ни эти».

Он гордился собой, пока шел лесом: весь поселок дрожит перед бандитами; Борис Федоров, большой мужчина в сапогах, бежал из поселка; он, один только он выслеживает их ночью по лесам. Но стоило Сереже подойти к оврагу, как все эти бодрые мысли исчезли неизвестно куда - овраг был замогильно черен, из-под кустов кто-то смотрел, сыростью дышала глубина. Не повернуть ли назад? Ведь никто его сюда не посылал, никто не узнает об его отступлении. Однако, держась за кусты, он спустился в сырую темноту.

Пожалуй, это было и не так страшно, гораздо страшнее стало наверху, на освещенной луною просеке: впереди, близ тропинки, поджидал его человек.

Сомнений быть не могло: он стоял и ждал Сережу.

«Что делать? - думал Сережа, продвигаясь вперед только потому, что боялся бежать назад. - Отступить в лес? Нет, теперь уже поздно. И почему он так недвижен?»

Страшная мысль пришла ему в голову - такая страшная, что от нее ослабели ноги: живой так недвижно стоять не может.

Однако это был всего-навсего столб, невысокий и •полусгнивший. Теперь Сережа ясно видел, что это столб, и все-таки ему страшно, было проходить мимо и позволить этому столбу оказаться у него за спиной. Он не удивился бы, если бы столб этот двинулся следом.

Словом, он был почти рад, когда подошел к корпусам, хотя именно здесь и была настоящая опасность. Вот они, корпуса. Черные коробки. Тишина. «Может быть, все уже кончено, - подумал Сережа,- а может быть, ничего сегодня и не будет?» Он сел по-турецки в кустах на колючие ветки и стал ждать. «Уж обратно я мимо этого столба не пойду», - думал он.

Шагов он не услышал, а просто почувствовал людей. Потом увидел нескольких человек, которые бесшумно подходили к тому самому корпусу, где укрывались бандиты. Забыв собственные тревоги, Сережа замер от страха за них, от гордости, что идут они по указанному им следу, и от счастья: впереди с револьвером в руке, очень серьезный шел Борис Федоров. Светила ярко луна, и Сережа хорошо все разглядел.

«Только бы не его, - молил Сережа, - если убьют, только бы не его!» Однако первым, шагнув вперед и загородив собою Бориса, вошел саженного роста человек, и Сережа был ему за это благодарен.

Он знал: ночь сейчас взорвется выстрелами, криками, проклятиями, быть может, предсмертными стонами.

Шло время. Он ждал очень долго. Быть может, час. В окнах корпуса заметался луч фонарика, однако все было тихо.

Наконец послышались негромкие голоса, и из черной дверной дырки один за другим стали выходить работники розыска. Они действительно нашли следы жилья - консервные банки, обрывки газеты (одна из них была даже позавчерашней), но только следы. Жилье было брошено.

На следующий день они снова собрались у Берестова.

- Чего, собственно, мы ждем? - спросила Лепка.

- Я, к примеру, жду, когда вы одумаетесь,- сказал Водовозов.

- Я бы, может, и одумалась бы, - быстро ответила Ленка, - если бы вы удосужились тех бандитов поймать. Мне никакой радости нет таскаться ночами по бандитским дорогам.

- А без вас, видать, ну никак не поймают?

- Да, видно, никак.

Павел Михайлович начал буро краснеть.

- Ничего, - примирительно продолжала Ленка,- вы пойдите, -посидите в засаде. Недельку-другую. От этого куда как много бывает пользы. Только уж безвыходно. А то как вы куда отлучитесь, так они сейчас кого-нибудь и убьют.

- Да что вы из него душу вынимаете, Леночка,- посмеиваясь, вмешался Денис Петрович, - можно подумать, что у вас у самой только одни удачи и бывали.

Борис не спускал с них глаз - с Ленки и Водовозова. «Что здесь происходит? - думал он. - Почему она так на него взъелась? Почему он, всегда такой спокойный, поддается и сердится? Видно, не меньше моего боится, что Денис сегодня назначит день».

Однако Денис Петрович дня не назначил. Ему вся эта затея была неприятна, он тянул. А когда позвонили из губрозыска и спросили, как идут дела, он всячески старался доказать рискованность и даже невыполнимость этого плана.

- Э, Денис Петрович, - ответили ему, - не понимаешь ты, с кем дело имеешь. Это же, можно сказать, восходящая звезда. Если бы ты видел этого сотрудника в деле, если бы ты знал стиль его работы… У нас здесь все влюблены в него.

«Этому я охотно верю, - подумал Берестов, - у нас, кажется, скоро будет та же самая ситуация».

- Слышишь,-.обратился он к сидящему тут же Водовозову, мигнув на трубку, - восходящая звезда, говорит.

Павел Михайлович ничего не ответил, только нахмурился.

- Кстати, Денис Петрович, - сказал он, помолчав,- очень тебя прошу, брось свою квартиру. Я последнее время присматриваю за твоей хозяйкой - дрянь баба, с каким-то сбродом якшается. Ряба говорит, что у него брат уехал, комната освободилась. Переезжай к нему.

«Восходящая звезда» снимала комнату в маленьком домике на окраине города и в самом городе старалась не показываться. Эти дни редкого при ее профессии отдыха доставляли ей большое удовольствие. Прихватив с собой ветхое хозяйское одеяльце и книгу, она отправлялась за огород, пахнущий укропом и звенящий шмелями, располагалась на полянке под деревом и валялась здесь почти целый день. Никто к ней (если не считать Водовозова) не приходил, никто, кроме Берестова, Бориса и Водовозова, не знал о ее присутствии в городе. Она не читала, а просто валялась в траве на краю огорода у огуречной грядки. Ей были видны маленькие мохнатые огурцы, лежащие на земле под широкими листьями; разогретые солнцем, они остро пахли. Ленка закрывала глаза, в них плыли яркие пятна, а мысли шли лениво и легко растекались вместе с этими пятнами. Кругом все жужжало и звенело, словно это был не огород, а полная жуков нагретая стеклянная банка.

Ленка не думала о предстоящей операции: что о ней думать, - придет время, и она сделает все, что будет надобно. Она вспомнила о Берестове, Водовозове, Борисе. «Волнуются», - она улыбнулась, перекатилась на спину и сквозь цветные радужные ресницы стала смотреть в небо. Пожалуй, ей было приятно, что за нее волнуются. Потом вспомнила, как «вынимала душу» из Водовозова, и рассмеялась. «Как они меня еще терпят, - подумала она. - Конечно же им, мужчинам, трудно решиться на эту операцию, много труднее, чем мне. Ведь я-то пойду, а они-то останутся… Какие все трое разные и какие славные- эти не подведут. Ничего, мы тоже не подведем, мы тоже неплохие люди».

Ей вдруг захотелось немедля приняться за дело. И очень захотелось есть. Почему-то так всегда с ней бывало: когда предстояло какое-нибудь интересное дело, на нее нападал волчий аппетит. А с едой как раз было неважно: в городскую столовую она являться не решалась, в титовскую чайную и подавно, да на нее и не хватило бы денег; запасы провизии из «губернии» кончились, хотя Берестову она наврала, сказав, что их еще на неделю. Выходить не стоило. Но, впрочем, и голодать тоже не стоило.

Ленка все-таки вышла. На улице было жарко - казалось, идешь по южному городу с его зеленью и слепящей белой пылью. Народу было мало, только какие-то допотопные дамы выползли -под зонтиками, сборчатыми, как юбки.

Зато на площади было почему-то людно, слышался какой-то одинокий митинговый голос. Ленка остановилась. На большом ящике, заменявшем трибуну, стояла женщина в очень красном, как на плакате, платочке.

- Ведь там маленькие, бабы, ведь мал мала меньше,- кричала она, показывая ладонью от земли, до чего маленькие, - а какие страсти терпят, что переживают. Бабы! Неужели не поможем? Я вот про себя скажу: у меня у самой дома трое пищат, не одеты, не обуты, но у них мамка да тятька есть и крыша над головой есть, на них стены не рушатся, земля под ними не качается. В каком аду живут люди! Ведь это ад!

- О чем это? - спросила Ленка.

- Землетрясение в Японии, - ответили ей.

На площади стояли почти одни женщины, работницы с фабрики, на многих были платья из одной и той же материи - неопределенного цвета ситец, по которому разбросаны маленькие черные заводы с трубою и дымом из трубы. Такой идеологически выдержанный ситец недавно выпустила местная фабрика, и другой материи в городе не было (даже Ленка купила себе кусок на кофту, старая ее дышала на ладан).

Женщины слушали очень внимательно. Казалось, они видят в этот миг ужасную катастрофу и вместе с тем напряженно соображают, как бы такому делу помочь. Каждая из них была матерью и хозяйкой дома, сколь бы ни был мал этот дом.

Ленка стояла, прислонясь к дощатому забору. «Вы ведь и не знаете, где она, эта Япония, - думала она, - но бы знаете, что такое беда. А то, что сами вы не одеты и не сыты, это для вас большого значения не имеет. Я не могу вас накормить, это вы меня кормите, но я должна сделать так, чтобы с наступлением темноты вы не запирали двери, не загоняли ребятишек домой, не боялись выйти на улицу. Чтоб жизнь ваша была покойна, иначе грош мне цена».

Жаль, что она не может быть вместе с этими бабами, выступить с ящика, как та, что в красном платочке, замешаться в толпу, которая ее слушает. Нет, ее место не здесь, ее дело толкаться на барахолке, среди синих опухших физиономий, обросших свиной щетиной; на рынке, где снуют базарные воровки, что носят на себе две юбки, сшитые по краю подола; на рынке, где самые светлые личности - это какие-нибудь дамы из бывших, одетые в потертый бархат и торгующие зелеными и черными страусовыми перьями. Ее дело - это ночные облавы на чердаках.

Ленка оглянулась, сама не зная почему. На нее смотрел беспризорник, и это было странно.

Не лицо поразило ее - в этом бескровном и грязном, как у всякого беспризорника, лице не было ничего особенного. Ленку поразил его взгляд. Именно потому, что мальчик был черно-грязен, взор его сверкал белым блеском, как у древних статуй с серебряными глазами. И смотрел он очень внимательно. А потом отвернулся. Все это продолжалось одно толь-ко мгновение, но казалось исполненным большого смысла. Ленка пошла вдоль палисадников с самым беспечным видом: что-что, а делать вид - это она умела. «Мне показалось, - думала она. - Мало ли кто на кого и почему посмотрел».

Однако эта встреча оставила у нее очень неприятное впечатление, что, впрочем, не помешало ей купить у бабы на углу алой редиски с мокрыми хвостами и белыми носиками. Все-таки летом легче было жить.

Кроме таинственной Левкиной банды у Дениса Петровича были и другие дела - к сожалению, не менее важные. Одно из них было настолько безотлагательно, что ради него пришлось отложить все другие. В деревню Горловку должен был явиться - можно сказать, совершить торжественный въезд - Колька Пасконников, к которому розыск мог предъявить ‹не один счет. Особенно гордился Колька убийством председателя Горловского сельсовета и его семьи - от старой бабки до малых детей. После того как было решено брать Пасконникова именно в этом селе, на операцию выехал сам Берестов с Рябой и двумя другими сотрудниками.

Обязанности Рябы - грозы местных самогонщиков- были на эти дни переданы Борису.

Фабричный гудок, возвещавший конец дневной смены, уже ревел, когда Борис возвращался домой с окраины, где в маленьком ветхом домишке баба-вдова варила самогон. Вдову было жаль, осталась от мужа с двумя ребятишками, а жить надо.

- Он же на чистом пшене, товарищ красный начальник,- говорила она, взволнованно заглядывая Борису в глаза.

Борис старался отвести взгляд, но невольно глядел на дрожащие губы, которые она с усилием сводила, пытаясь произнести еще какие-то слова. Он много бы дал, чтобы не слышать этих слов, но все-таки наклонился и скорее догадался, чем расслышал:

- Я за этот аппарат… козу отдала…

Достаточно взглянуть на Дом, на двор, на ребятишек, чтобы понять: коза была последняя в хозяйстве. Что толку было упрекать сейчас эту женщину?

- Какой молоденький, - сказала она, силясь улыбнуться, - а какой строгий.

Это было хуже всего. Единственно, что он мог для нее сделать, - это разбить аппарат за углом, чтоб она не видала. Словом, невеселый выдался день, и Борис шел к себе в самом скверном настроении. Путь его лежал через железнодорожное полотно. Когда он уже шел по шпалам, сзади послышались шаги. Его окликнул какой-то высокий усатый человек.

- Послушай, - сказал он, крупными шагами догоняя Бориса, - ты не сын ли комиссара Федорова?- и кивнул на водокачку, видневшуюся вдали над городом.

- Так точно, - брякнул Борис и покраснел, понимая всю неуместность этого разудалого «так точно». Уж очень он был зол после -посещения вдовы.

Человек посмотрел на него внимательно.

- Пойдем, - сказал он, - я тебе кое-что покажу.

Они пошли вдоль путей к вокзалу, как всегда полному людей, по нескольку суток ожидавших своего поезда, грязных, несчастных, и полубольных. Дальние поезда приходили, стояли, уходили, но даже на крыше вагона уже нельзя было найти мест. В этот раз на дощатой платформе было оживленно: окруженный толпой, плясал беспризорник, ловко выстукивая на деревянных лакированных ложках. Плясали лохмотья, выбивали дробь маленькие черные ножки, сверкали белые глаза. Спутник Бориса остановился и долго смотрел на эту сцену, а потом, словно очнувшись, сказал:

- Пошли.

Они прошли служебным ходом, поднялись по грязной вокзальной лестнице и остановились перед дверью, на которой было написано: «Следователь транспортного трибунала Морковин».

Итак, это был тот самый Морковин, на которого указал ему в губрозыске Ряба. По-видимому, на лице

Бориса выразилась тревога, потому что следователь улыбнулся.

- Входи, - сказал он.

В комнате кроме двух канцелярских шкафов и еще более канцелярского столика стояло роскошное кресло в черных деревянных завитках, обитое светлым, в алых розочках репсом. Морковин указал на него ладонью, как бы особо представляя Борису эту диковину, и сказал:

- Прошу.

При этом он снова улыбнулся. Улыбка его сухого лица была странной, но, пожалуй, приятной. Борис осторожно сел в кресло, а Морковин занял свое место за столом. Некоторое время он молча и внимательно смотрел на Бориса, а потом достал из ящика фотографию и протянул ее через стол.

Среди деревьев на траве стояло четверо. Первый слева широко расставил ноги, заложил руки за спину и, вскинув голову, щурился на солнце. Борис разглядел всё: и не то полуулыбку, не то гримасу, слегка приоткрывшую ровные зубы (впрочем, это только здесь, на фотографии, они казались такими ровными, на самом деле передний зуб у отца чуть-чуть заходил на другой), и перекрест ремней на груди, и кобуру на боку, и расстегнутый ворот рубахи. Дома у них не было ни одной отцовской фотографии.

Стоявших рядом с отцом двоих людей Борис не знал. Четвертым был тогда еще безусый Морковин. Борис посмотрел на следователя, тот кивнул головой и сказал:

- Так-то.

Часа два рассказывал он об отряде, в котором почти всю гражданскую провел комиссар Федоров. Не ожидая просьб, следователь вспоминал все новые и новые подробности.

- А про горох вы помните? - спросил Борис.

- Нет, не помню.

- Отец рассказывал. Пришел ваш отряд в деревню, а рядом гороховое поле. Голодные все, с жратвой-то плохо. Побежали бойцы, особенно же девчонки из лазарета, за горохом, а отец их под арест посадил. Сидят они, арестанты, в избе, а бабы деревенские им, тайком от отца, еду носят. Очень любил он эту историю вспоминать.

- Нет, такого случая я не помню, - повторил Морковин. - А что ты сейчас делаешь?

Стоило Борису назвать розыск, как следователь сразу помрачнел.

- Розыск, говоришь? - медленно повторил он.

Борис смотрел на него с удивлением. Морковин встал и прошелся по комнате (Борис заметил, что он сильно сутулится), постоял, потом подошел к одному из шкафов и достал папку.

- Вот,-сказал он резко, - сводка по уезду за один лишь последний месяц.

И начал читать ровным голосом:

- «Демичевская волость. В овраге близ деревни Малые Огороды обнаружен труп мужчины без головы. Опознать не удалось. На дороге у села Софьина найдена мертвая женщина. Опознанная местными жителями, оказалась крестьянкой этого села. Ключицкая волость. К берегу у деревни Лыски прибило труп мужчины…»

Морковин читал все тем же ровным голосом, и только нога его подрагивала, выдавая ярость.

- Всего по Ключицкой волости четыре убийства. «Микулинская волость…» Можно продолжать? Сводка в шесть страниц.

Борис знал, что не только в их уезде - по всей губернии действуют многочисленные банды, мелкие и покрупнее. Он знал, что борьба еще не кончена. Погибают селькоры, под угрозой жизнь работников местных Советов, сельских коммунистов и комсомольцев, наконец, любого человека, пустившегося в путь по лесным дорогам уезда. В некоторых местах до сих пор не ликвидированы логова бывших дезертиров, не говоря уже о «рассыпчатых» бандах, которые бесследно исчезают по деревням. Все это Борис знал, однако месячную сводку видел впервые.

- Ну? - спросил Морковин, с той же яростью подрагивая ногой.

Что мог Борис ему ответить?

- Да понимают ли, наконец, работники вашего розыска, -продолжал следователь, - что они в ответе перед народом, что революция поручила им защищать жизнь людей?! А что они делают? Защитники! Там. в овраге труп без головы, а здесь- по речке покойник плывет!..

- Разве же у нас одних такое положение? - робко вставил Борис.

- За объективные причины прячетесь? Что же у вас в розыске, коммунистов нет?

- У нас все либо комсомольцы, либо коммунисты. И Денис Петрович…

- Это Берестов, что ли? Да какой же он к черту коммунист? Жизнь свою отдай, а дело сделай - вот что такое коммунист. Для большевика нет ничего невозможного- ты про это слыхал? Впрочем, ты все это, наверное, еще от отца слыхал, - продолжал Морковин уже более мирно, усаживаясь за стол. - Его бы сюда начальником розыска, он бы показал, что могут сделать большевики.

Морковин взял карандаш и стал им постукивать по столу - то носиком, а то, быстро перевернув, другим концом - видно, стараясь успокоиться. Взгляд его перебегал из стороны в сторону.

- Отдать тебе фотографию?

- Если…

Морковин поднял брови, а потом встал и отошел к окну. Борису теперь видна была только сутулая спина.

- Если у тебя что-нибудь случится, - услышал он вдруг голос следователя, - если беда какая-нибудь или просто станет трудно, приходи ко мне. Ты мне не чужой.

Когда он повернулся к Борису, лицо его было почти ласковым.

- А что касается твоего Берестова, - весело продолжал Морковин, - то я тебе вот что скажу: я транспортник, и он мне не подчинен, но пусть что случится в полосе отчуждения, тогда… Тогда будет у нас разговор.

Борис был недоволен собой. Почему не нашлось у него слов, чтобы рассказать Морковину о ежечасной трудной работе -розыска? Разве Сычова было взять легко? Или сладко придется Берестову сегодня, когда он столкнется с Колькой Пасконниковым? Да, наконец, сколько часов в сутки спит каждый из работников розыска?

Он шел по темным и совсем уже пустынным улицам. Сразу видно, что в городе неладно. Раньше, бывало, ребята допоздна заигрывались в лапту или горелки, а потом начинались бесконечные провожания. Долго слышалось тогда по городу: «Завтра придешь?» - «Не знаю». - «Приходи!»

Теперь все было мертво. Все наглухо заперто. Даже собаки не лаяли.

«Да, служба, - думал Борис, - одни покойники. Только и слышишь - там убили, там ограбили. Как в больнице начинает казаться, что все люди на свете больны, так и сейчас кажется, что в мире никого нет, кроме преступников. Да, списочек».

Он вспомнил, что Берестов со своими теперь уже в Горловке; вместе с сельскими комсомольцами и волостным милиционером они будут брать бандитов сегодня ночью, когда те перепьются. Что же - пьяные бандиты не лучше трезвых.

Борису было обидно, что его не взяли на эту операцию, все-таки настоящих дел ему не. ..

Вдруг грянул выстрел. Послышался топот, крик, все враз по городу залились собаки. Он кинулся в ту сторону, откуда слышен был выстрел, но попал в тупик, перелез через забор в чей-то огород и побежал по мягким грядкам; опять перелез через забор и потерял направление, однако сейчас же свернул на голоса.

Город был переполнен разноголосым лаем, но то, что увидел Борис на улице, казалось, происходило в глубокой тишине.

На земле лежала женщина, рядом на коленях стояла другая. Какой-то человек, как оказалось, знакомый Борису милиционер Чубарь, еле светил на них фонариком, в котором явно кончалась батарейка.

- Ну что, что, что? - в тоске говорила та, что стояла на коленях. - Куда они тебя?

Лежавшая на земле отвечала голосом детским и сонным:

- …Я тянула… не отдавала… Все тянула…

Это была совсем молоденькая девушка, коротко стриженная, с тонкой шеей, нарядная и на высоких •каблучках. Она, видно, старалась рассказать, как у нее отнимали сумочку. У ворота ее кофты расплывалось темное пятно. Стоявшая на коленях стала расстегивать ворот, еле справляясь с набухшими от крови петлями.

- В больницу, быстро, - сказала она шепотом милиционеру. - Фонарик, - бросила она Борису.

И тут он увидел, что это Ленка.

Милиционер побежал, тяжело бухая сапогами. Город утихал, собаки успокаивались. Ни одно окно не открылось, не скрипнула ни одна дверь.

Когда Ленка расстегнула наконец воротник, они не увидели раны: в глубокой ямке над ключицей стояла кровь, быстро наплывавшая. Скомкав платок, Ленка придавила им рану, силясь остановить .кровотечение, однако ткань быстро намокала.

- Сейчас, сейчас, дорогая, хорошая, - говорила Ленка, - сейчас придет доктор…

Сквозь пальцы ее уже проступала кровь. Даже при свете фонарика было видно, как быстро белеет лицо раненой. Вдруг она повернулась немного набок, прислонилась щекой к земле и начала тихо подтягивать коленки, устраиваясь - очень медленно и бережно - поудобней, как ребенок, который собирается заснуть. Губы ее были раскрыты и вздрагивали.

- Подожди, подожди, - с отчаянием говорила над ней Ленка, - девочка, подожди!

Но та не могла уже ждать. Борис вдруг заметил, что рот ее, только что детски раскрытый, теперь странно скалился, а во всей позе появилась какая-то костяная жесткость.

Ленка встала. Испачканную в крови руку она от-вела и держала на весу, лицо ее было залито слезами.

Послышались голоса, топот ног. Очень торопясь и еле перебирая ногами, к ним бежал старый доктор, любимец города Африкан Иванович. За ним рысцой следовали санитары и милиционер.

Долго стояли они вокруг, не произнося ни слова. Лицо мертвой было теперь совершенно спокойно.

- Я ее знаю… знал уже теперь, - сказал милиционер Чубарь, - она в исполкома работала. Видно, засиделась допоздна, и вот тебе…

- Ах, беда, беда! - сказал доктор.

Санитары закурили, дали прикурить и милиционеру.

- Сегодня в исполкоме жалованье давали, - сказал один из санитаров, кивнув на убитую.

Потом Чубарь рассказал, как он, стоя на посту, услышал выстрел, крик… ах ты, мать честная!

- А кто же стрелял?-спросил Африкан Иванович. - Рана-то ведь ножевая?

- Действительно, кто же стрелял?

- Наверно, все-таки милиционер, - холодно сказала Ленка.

- Я не стрелял.

- Интересно, - сказал один из санитаров.

Борис посмотрел на Ленку. По-видимому, она уже обрела спокойствие.

- А ты не видела, кто стрелял? - спросил у нее Чубарь.

- Нет, я живу неподалеку, шла домой, услышала выстрел и прибежала сюда почти вместе с вами.

- Я ее знаю, - поспешно вмешался Борис,- утром она придет к нам дать показания.

А на земле смиренно лежала убитая, словно понимая, что жизнь пошла дальше без нее.

Борис почувствовал, что Ленка дрожит.

- Тебе холодно, - сказал он, стараясь изо всех сил, чтобы она не слышала, какую нежность он вкладывает в эти слова, - пойдем.

И взял ее за локоть. Ленка отпрянула, словно ее ударили, прошипела что-то и разом исчезла в темноте.

На следующий день весь город говорил об убийстве. Имя Левки называли повсюду. Рассказывали даже, что где-то расклеены объявления: «После двенадцати ночи хозяин города я. Левка», однако это была, должно быть, видоизмененная версия поселкового столба. Во всяком случае, никто этих объявлений не видал.

Берестов вернулся, но весть о том, что банды Кольки и самого Кольки уже не существует, никого не обрадовала.

- С меня хватит, - говорила Ленка, когда они снова все вместе собрались у Берестова. - Понимаете? Хватит.

«Да, с меня, пожалуй, тоже хватит», - подумал Борис.

Все они сидели за столом вокруг лампы мрачнее мрачного. Водовозов, опустив темные веки, смотрел в стол, блики играли на его лице, казавшемся бронзовым. Берестов глядел на язычок огня и, видно, что-то соображал.

- Они могли вас видеть, - сказал он наконец,- когда вы стреляли на улице.

- Они не могли меня видеть,- ответила Ленка,- было темно, я стреляла из переулка. - Она повелительно обернулась к Борису.

- Да, было очень темно, - помолчав, сказал Борис, - они не могли ее видеть.

- Но ее могли разглядеть потом, когда светил фонарь. Они могли спрятаться неподалеку.

- Вряд ли. Но и в этом случае они, конечно, подумали, что стрелял милиционер.

- Вы попали? - спросил Водовозов, не поднимая глаз.

Он только что вернулся и не знал подробностей.

- Не думаю. Я боялась попасть в девушку.

- Что дала облава?

- Ничего.

Все опять замолчали.

- Я не понимаю, - начала Ленка голосом мерным и дрожащим, - почему вы бережете меня, умеющую стрелять, а не бережете…

Голос ее стал хриплым, она откашлялась и замолчала.

И снова Борис с ней согласился:

- Так все-таки, чего же мы ждем?

- По правде сказать, я надеялся, что мы сможем обойтись с вами и без таких крайних мер, - ответил Берестов.

- И обошлись? - резко спросила Ленка.

- Вы сами знаете.

- Значит?

- Значит, хоть виляй, хоть ковыляй - приходится решаться на ваш план.

Ленка откинулась в кресле. Все видели, что она порозовела, что ее глаза стали блестеть, - словом, все поняли, что она очень обрадовалась. Но никто не знал и не мог знать, как сжалось ее сердце, когда она вспомнила мгновенную встречу на улице и мысленно вновь увидела бледное, грязное и внимательное личико беспризорника. «Вздор, - подумала она,- ведь не отказываться мне от этого плана, исполнения которого я так добивалась (и по поводу которого так много нахвастала - могла бы она прибавить), только потому, что какой-то беспризорник как-то на кого-то посмотрел. Во всяком случае, после той ночи над девочкой из исполкома это уже не имеет значения».

- Только я хочу предупредить, - сказала она,- .ни один человек в розыске не должен знать об этой операции. Ни один. Я предсказываю вам: если об этом будет знать хоть один человек, я на дороге тоже никого не встречу:

- Вы хотите сказать…

- Да, хочу.

Наступило тягостное молчание.

- И у вас есть основания? - резко спросил Берестов..

- Ваши знаменитые засады достаточное основание.

«А комната в корпусах, опустевшая к нашему приходу,- мысленно поддержал ее Борис, - разве это не основание? Да что там говорить, все мы понимаем, что с этим делом неблагополучно».

Тут он увидел, что Водовозов смотрит на Леночку, и на потемневшем лице его глаза кажутся больными. По-видимому, он хотел что-то сказать, но раздумал, Ленка заметила это движение. «Ну, сейчас что-нибудь брякнет», -подумал Борис, но и она промолчала.

- Хорошо,- сказал Берестов, - не будем спорить. Давно решено: кроме нас троих, об этой операции ни один человек не знает. Пойдете послезавтра, в ночь на субботу. Согласны?

Ленка кивнула, и все поднялись. На Бориса она, как и весь вечер, впрочем, не обращала внимания.

Только когда она ушла, Борис понял, что произошло непоправимое: Ленка пойдет по дороге. Там, у Берестова, ему казалось, что все средства хороши, лишь бы «и в городе, ни в поселке не произошло больше ни одного убийства, но теперь… Неужели среди ребят может быть предатель? Однако последний раз они с Водовозовым выходили в засаду, не сказав об этом никому, кроме Берестова. Правда, их знают в лицо, за ними могли следить, а Ленку никто не знает. Расчет ее верен. Но примириться с этим нельзя.

Завтра. Завтра пойдет она по проклятой дороге. Это завтра казалось чертой, разделившей жизнь надвое, бедой, что сторожит из-за угла, порогом, который не переступить. Борис бродил и по городу и за городом -несколько часов. Бывали минуты, когда он готов был пойти прямо к Ленке в тот окраинный домишко, где она жила, однако он не имел права этого делать. Сколько ни твердил он себе, что каждую минуту нужно уметь перенести или хотя бы переждать, ничто не помогало ему в тот вечер.

«Интересно, увидится ли она сегодня с Водовозовым или нет?» - вдруг подумал он и сейчас же пошел в розыск. Водовозова не было. «Ну конечно, они сей-час вместе. Это только мне нельзя к ней приходить. Он приходит».

В жажде горьких воспоминаний побрел он в старый парк, где так недавно и так расточительно, не понимая своего счастья, виделся с Леночкой. На ту самую скамейку под бузиной.

Скамейка была занята. На ней сидела Ленка.

- А позже прийти ты не мог? - сварливо спросила она. - Второй час здесь торчу.

- Ты только не волнуйся, - говорила она.- Брось. Все будет в порядке. Впрочем, это всегда так,- добавила она задумчиво, - мне идти - ты волнуешься, тебе придется идти - я себе места не найду. Уж такое наше дело.

Борис не узнавал ее. Это была новая Ленка.

- Тебе тогда здорово жаль было бабушку? - спросила она.

- Очень жаль. Был такой добрый гриб-боровик, смешливый старый гриб.

- Вот видишь, как же мне не идти?

- Неужели завтра пойдешь? - спросил он, за плечи привлекая ее к себе.

Она кивнула, глядя ему в глаза.

- Неужели завтра действительно пойдешь?

Она снова кивнула.

- А поцеловать тебя можно?

И она кивнула в третий раз.

С силой он сжал ее в объятиях и слышал, как она что-то шепчет, уткнувшись лицом в его куртку. Ему даже показалось, что она плачет.

- Что ты, что, хорошая моя?

- Ты расплющил мне нос о пуговицу, - внятно сказала она, -поднимая к нему лицо. А глаза ее были туманны.

- Я не волнуюсь, - сказал он. - Только бы скорее прошла эта ночь. Вот и всё.

- Перешагнем, - весело ответила прежняя Ленка.- Только не убирай руку, - прибавила новая.

Он и не думал убирать руку, которой прижал к груди ее стриженую голову.

- Какие волосы у тебя странные. Даже ночью видно, что полосатые, светлые и темные.

- Это они летом так странно выгорают. Милка так и называет их продольно-полосатыми.

- Что это за Милка?

- Ведерникова Милка, мой лучший друг. Вот, наверно, ждет меня, не дождется.

- Постой, она знает о том, что ты поедешь в поселок?

- Конечно, я ей написала.

- Ленка, какая неосторожность.

Ленка засмеялась.

- Ничего ты не понимаешь, - сказала она.- Мальчик.

- Как светло. Ну и ночь..

Вдали пробежал состав, унося далеко на север крик паровоза.

- Когда поезд вот так убегает куда-то, - продолжала Ленка, - сразу представляется, какая у нас огромная страна, и начинаешь чувствовать себя очень маленькой. А когда я шла - вот как пойду завтра - ночью по дороге, мне казалось, что я одна иду, огромная, по пустынному земному шару. Это неприятно. Лучше чувствовать себя маленькой в большой стране. Ты напрасно ревновал меня к Водовозову, - добавила она вдруг, но Борису этот переход не показался странным. - Ты знаешь, что они никогда не расстаются,- продолжала она. - Куда бы Дениса Петровича ни назначили, Павел Михайлович, как говорится, пройдет огонь и воду, а окажется рядом с ним. Я не знаю, как тебе объяснить, только когда я разговариваю с кем-нибудь из них, я всегда думаю о том. Даже не думаю, а знаю… какая у нас большая страна, как огромна революция и сколько еще всего нужно сделать. Я, наверно, плохо объясняю.

- Ты объясняешь плохо, но я почему-то все-таки понимаю. Ты хочешь сказать, что они молодцы.

- Я вернусь,- шептала она, когда была уже поздняя ночь, - я вернусь, хотя бы потому, что жить без тебя уже больше не могу.

Смел ли он мечтать, что Ленка, сама Ленка скажет ему когда-нибудь эти слова! Да Ленка ли это?

Вдруг она выпрямилась. В лунном свете ее лицо казалось белым и твердым.

- Я вернусь и буду штопать тебе носки, - сказала она напряженным голосом.

Борис сейчас же понял и рассмеялся. Для девушек их поколения носки были символом домашнего рабства и олицетворением домостроя. Недаром недавно в клубе у них исключили из комсомола одного парня «за взгляд на женщину как на рабыню». Большей жертвы Ленка принести не могла.

- Можешь не беспокоиться, - сухо повторила она, - я вернусь, чтобы штопать тебе носки.

- А я и не беспокоюсь, - ответил он, - у меня нет носков, я хожу в портянках.

- Нам пора, смотри, как посветлело на востоке, - сказал Борис.

- Ну подождем еще немного.

- Тебе нужно выспаться.

- У меня на это весь завтрашний день, до вечера.

- Ну тогда иди ко мне.

Берестов и Водовозов долго еще сидели в розыске. Денис Петрович зашивал гимнастерку.

- Никак не удается нам с тобой, Пашка, дом завести,- говорил он; - где бы нас с тобой ждали и пуговицы пришивали бы. Впрочем, тебя, ты говоришь, невеста ждет. Удивительно, как оно все лезет.

- Брось врать,-кратко ответил Водовозов.

- Разве я вру?

- А что же ты делаешь?

- Конечно, мне тоже тяжело. Но я думаю так: наш долг любыми средствами остановить убийства.

Ты этой бабки не видал, когда она на дороге лежала, а я видал. И если теперь мне предлагают сотрудника, который такие дела делал и может сделать, я не имею права отказываться. Тем более, что всех нас знают в лицо, а ее никто не знает.

- Да ведь девчушка же. Случись с ней что-нибудь, мы же со стыда сгорим.

- А так не горим?

Водовозов ходил из угла в угол, по привычке засунув руки в карманы галифе.

- Что же, она пойдет по лесу, а нам дома сидеть? - спросил он, остановившись.

Берестов не ответил.

- Денис Петрович, - вдруг с мольбой сказал Водовозов, - позволь мне за ней пойти. Я как змий проползу.

- А что же ты думаешь, мы и в самом деле дома сидеть будем? - ответил Денис Петрович. - Конечно, мы за нею пойдем.

Он говорил медленно и раздельно.

- Отказаться от этой операции мы сейчас не можем, это единственный способ покончить с бандой- взять ее с поличным. Бандиты действуют только ножом, стрелять они боятся. Одинокую девушку на дороге они, конечно, сперва остановят, потребуют, как всегда, денег. Мы с тобою пойдем за-ней вдвоем, но пойдем не со стороны железной дороги. На рассвете мы поедем в Новое село, оставим там лошадь, пройдем лесами и будем к ночи у дороги. Леночка пойдет с последнего поезда. Мы вполне успеем. Куда ты?

- Так лошадь же добывать, - весело откликнулся Водовозов, исчезая за дверью, - наша-то подвода в отъезде, Денис Петрович!