ГЛАВА IV

В свои тридцать шесть лет Александр Сергеевич считал себя стариком, смерть жены, большой сын, огромная и ответственная работа по строительству моста - словом, он считал себя стариком.. Поэтому, когда Милочка Ведерникова стала попадаться ему на всех перекрестках, краснеть при виде его и шарахаться в сторону, все это показалось ему очень странным, а потом забавным. А скорее всего было грустно. Однако он привык, что первый, кого он, сходя с поезда, встречает на платформе, это Милочка, которая вдруг осипшим голосом говорит ему: «Здравствуйте» - и смотрит долгим взглядом.

Они были соседями. Утром, стоило инженеру подойти к окну, как в соседнем дворе тотчас же появлялась Милка. Она с размаху выплескивала воду из ведра, гонялась за летящим по ветру бельем, гнала кур, вытряхивала какие-то салфетки. И все это был настоящий балет. Инженер не мог отказать себе в этом утреннем удовольствии. Несколько минут он стоял в окне и, улыбаясь, смотрел на Милочкины ухищрения. В эти минуты он чувствовал себя молодым и красивым.

Потом он завтракал, потом шел на станцию. И уж конечно, когда он проходил мимо Милочкиного сада, она вертелась неподалеку и косила на него испуганным взглядом.

И вот она исчезла. Никто не встречал его больше на станции, никто не вертелся во дворе, когда он утром подходил к окну.

«Нет так нет», - усмехнувшись, решил он и перестал о ней думать.

Однажды утром теща Софья Николаевна сказала, подавая ему завтрак:

- Бедная Евдокия Ивановна.

Некоторое время больным от ненависти взглядом он смотрел на шевелящийся кончик ее носа, привычно подавляя чувство раздражения, и молчал. Он знал, что она ждет от него слов: «Ну и что же Евдокия Ивановна?», но никак не мог заставить себя произнести их.

- Ну что же Евдокия Ивановна? - спросил он наконец.

- Как, вы не знаете?

- Откуда мне знать?

- Но вам мог сказать Сережа. Вам он решительно все говорит.

- Слава богу, пока говорит, - ответил он. - Так что же все-таки с Евдокией Ивановной?

- Не с ней, а с ее дочерью.

Инженер насторожился. Речь шла о Милке.

- Ее дочь связалась с бандитами и вошла в шайку так называемого Левы.

- Бывает же такое, - с облегчением сказал Александр Сергеевич.

Софья Николаевна могла и не то сообщить.

Однако через несколько дней он услышал в поезде разговор, отчасти подтвердивший тещины сведения. Видно, с Милкой в самом деле происходило что-то странное. Тут только инженер понял, что ее судьба тревожит его всерьез. «Глупая ты девчонка, - думал он, - что ты делаешь?»


А Милка совсем не чувствовала себя несчастной.

В то утро она встала очень рано и что бы ни делала, все получалось превосходно. Стала стирать - мыло, довольно скверное мыло из потребилки, вдруг сбилось в огромную пену, белым облаком ставшую над черной водой. Пока ветер трепал на веревке чистое белье, Милка успела вымыть пол, да так чисто и сухо, что хоть обедай на нем. И самое удивительное было в том, что она ни минуты не думала ни о белье, ни о поле, ни о грязной воде, которую выплескивала прямо в траву, в лопухи, ни о прекрасном солнечном утре. Она думала совсем о другом.

- Приляг хоть после завтрака, - сказала ей мать, - после еды жир как раз и завязывается.

Но Милка не дала вывести себя из этого царства бездумной деятельности и мечтаний, для нее теперь более реальных, чем жизнь, потому что ей было что вспомнить, было о чем мечтать. Как странно, что раньше всего этого не было. Зачем она жила?

- Только о жире я и мечтала, мамочка, - отозвалась она, - только о нем.

И пошла на крыльцо -раздувать утюг и вспоминать. А потом вышла на террасу - гладить белье и вспоминать.

Здесь пахло деревом и смолою, а по стеклам сплошным потоком неслись тени стоявших кругом деревьев. Повсюду плясали солнечные блики, окружая Милку и отгораживая.

Вчера произошло свидание, которого она так сознательно и настойчиво добивалась. После кино они пошли с Николаем не в поселок, как раньше, а в лес.

Они оказались в неслыханной тишине. Над черным лесом взошла луна, большая и чистая, от нее дорога казалась меловой. Было очень тепло.

Николай шагал медленно, в накинутой на плечи куртке, как всегда склонив голову, словно раздумывая о чем-то. А Милка шла рядом, в состоянии того высокого напряжения, которое позволяет, не глядя, видеть все - и луну, и меловую дорогу, и его лицо. Он молчал, а ей и не нужно было, чтобы он говорил. Один только раз он поднял голову и медленно взглянул на луну (Милка подумала при этом, что не было у нее в жизни большего счастья, чем этот его взор, обращенный вверх).. Лицо его казалось ей бледным и более серьезным, чем обычно. Быть может, оно даже стало печальным, когда он снова опустил голову и, ступив шаг вперед, поддал ногою какой-то камешек, видно нисколько о нем не думая.

Ей хотелось прислониться к его плечу, но она не решалась. Раз только, качнувшись в сторону - нечаянно или нарочно, Милка не могла бы сказать,- она на мгновение прижалась к его твердой руке, однако испугалась и сразу же отошла. Он же продолжал шагать так же медленно, с курткой на плечах. Она уже стала подумывать, не забыл ли он о ее существовании, как вдруг он сказал, не оборачиваясь:

- Тебе не холодно, девочка?

Боже, как хорошо сразу стало на душе. Даже и теперь, стоило ей вспомнить это его «тебе не холодно, девочка», и ее заливало горячее чувство счастья.

Как жаль, что в поселке не любят Николая, что никто не понимает и не поймет их отношений. Сегодня утром она получила письмо от Ленки, удалой своей подружки, и письмо это было полно упреков.

«Слышала я, - писала Ленка, - что связалась ты с неподходящей публикой и сама лезешь в петлю. Ничего, в субботу прибуду самолично и наведу порядок».

«Приезжай, - думала Милочка, - приезжай, дорогой мой атаман, только порядок наводить уже поздно».

Тени от листвы сплошным потоком летели по террасным стеклам, а солнечные пятна так переливались на пестром платье, по которому Милка водила утюгом, что невозможно было отличить, где блики, а где цветы узора, и казалось, что утюг идет по текучей воде, от которой рябит в глазах. Сквозняк вздымал занавески.

«Уже поздно, - думала Милка, - теперь уже поздно, к счастью».

Так шли они тогда довольно долго по белой дороге, прорезанной корнями деревьев. Николай больше не сказал ни слова. Он вдруг повернулся к ней весь, притянул ее к себе и вместе с нею отступил в темноту.

Что же, она его любила. И он это знал.

«Сегодня как раз суббота, - с насмешкой и нежностью думала она, - сегодня Ленка приедет наводить порядок».

Было жарко от солнца, от утюга, светившего раскаленными углями, а больше всего от воспоминаний. С этой минуты они не говорили ни о чем, и она вновь и вновь вспоминала единственные сказанные им слова и все не могла им надивиться. Если бы Ленка слышала, как он их сказал!

«Индюшка ты, - писала Ленка, - о чем ты думаешь? Я понимала тебя, когда ты была влюблена в инженера, в него и влюбиться не стыдно, но связаться со шпаной…» Милка снова улыбнулась и покачала головой: шпана! Он за нас с тобой воевал, он в боях прошел полстраны до самого моря!

- Милочка, -окликнула ее мать,- выйди на улицу, посмотри, что там за шум.

А Милке было лень. Ей до смерти не хотелось выходить из своего солнечного убежища. Однако мать она уважала и всегда ее слушалась, да и на улицу выйти, кажется, действительно было нужно, потому что по ней двигался какой-то гул, совершенно необычный для их поселка.

Милка выбежала на улицу босая, обжигая ноги о горячий песок. Больше всего в ту минуту, как она вспоминала потом, ее беспокоил горячий песок, о который она обжигала ноги.

По улице в толпе народа двигалась телега, в которой везли Ленку. Милка не сразу узнала ее, белые Ленкины губы были раздвинуты какой-то незнакомой гримасой над стиснутыми зубами. Но светлые волосы, «продольно-полосатые», разметанные сейчас по дощатому дну телеги, чистый лоб, высокие коричневые брови - все это была Ленка. Толчки телеги не тревожили ее, она была неподвижна; только когда телега кренилась в глубокой колее, тихо сползала к борту. Залитая кровью голова ее была далеко запрокинута.

«В субботу прибуду самолично и наведу порядок», - вспомнила Милка, шагая рядом с телегой (на нее все время наезжало заднее колесо). Ей хотелось подложить руку под Ленкину голову, лежащую на досках, но она не решалась.

Ленка лежала в клубе на сдвинутых скамьях. Берестов, Водовозов и Борис были тут.

Втроем сидели они неподалеку, стараясь друг на друга не смотреть. Вставали все трое, как только слышали стон. Врач не скрыл от них, что, по его мнению, она в сознание не придет, однако никто из них врачу не поверил. Им казалось, что не может ничего случиться, пока они так вот, вое трое, неотлучно сидят около нее. Время от времени Ленка с трудом поворачивала голову и тихим голосом начинала что-то невнятно тянуть. Тогда они вставали и стояли, напряженные и беспомощные. «Не пущу тебя, не пущу»,- твердил Борис, закрывая глаза, и, кажется, повторял вслух.

Но она уходила все дальше и дальше, пока не ушла - навсегда.


Как это было? Был клуб, полный народу, казалось снова превратившийся сейчас в церковь, только мрачную, грязную и захламленную, с полуобсыпавшимися угодниками на стенах. Он слышал, как стоявшая рядом с ним женщина сказала другой: «Все-таки

странно, что не открывают гроб». Они были любопытны, им хотелось взглянуть. Гроб, обтянутый красной и черной материей, действительно стоял закрытый- так велел Берестов. Слишком сильно разбита голова.

А он все время забывал, что в гробу лежит Ленка, ему казалось, что она ждет его где-то в другом месте, куда он должен прийти и рассказать о похоронах - ей это будет интересно. Усилием воли он заставлял себя вырваться из этого странного забытья, и тогда сразу понимал, кто лежит в гробу. Так снова и снова мысль о Ленкиной смерти приходила к нему каждый раз заново - невыносимой болью. Но только на мгновение- потом он опять забывал.

Процессия растянулась на весь город. Впереди лошадка везла телегу с гробом, затем шел розыск, потом милиция, за нею пожарная часть. Берестов и Водовозов шли рядом, опустив голову и заложив руки за спину. «А где мать-то, - говорили в толпе, - мать-то у ей есть?» - «Нет, вроде сирота».

Он идет рядом с Рябой или с кем-то другим, кто несет Ленкин портрет, наклеенный на картон и прибитый гвоздем к палке. Портрет чем-то похож, особенно волосы, только кажется, что на Ленкином лице кто-то толстыми линиями нарисовал другое. А вместо глаз - черные точки.

Перед ним гроб. «Я выбыла, я выбыла, - говорит он, качаясь, - идите дальше». - «Как же я дальше?- спрашивает он. - Как же я без тебя?» Гроб тяжело ворочается на ухабах, он занят этим и не отвечает.

Уже давно засыпали узкую могилу, куда - глубоко вниз - опустили Ленку, уже давно все они разошлись с кладбища, а он все еще видел, как старательно и покорно ворочается на ухабах гроб.


Загрузка...